Золотой ворон (джен)

На улице было ещё тепло. И, если бы не наставления мадам Милены, Сесилия бы и вовсе не накидывала на плечи шаль. Та почему-то считала это совершенно необходимым, пусть на балах принцессы теперь почти не бывали — десять принцесс и две их наставницы круглый год жили в замке Хаймотт, самом южном из королевских замков Жекренка — местечке очень красивом, но слишком тихом и скучном, чтобы там могло произойти хоть что-нибудь.

Когда человеку всего шестнадцать лет, он непременно мечтает, чтобы что-нибудь происходило. А уж девушка — тем более. В этом возрасте недостаточно просто красивого замка и ухоженного сада. В это время хочется дальних странствий, подвигов и красивых песен, а вовсе не долгих уроков вышивания и хороших манер. Во всяком случае, хотелось хотя бы бывать на балах и турнирах, как это было раньше. Тогда Сесилии было весело. Музыка, танцы, смех придворных — всё это так нравилось девушке, что сейчас ей было практически невыносимо жить в глуши.

К большой радости Сесилии, наставница сейчас чувствовала себя плохо и осталась в замке. Агата шептала кузине, что подобная радость неуместна, что не следовало быть такой счастливой из-за того, что кто-то заболел, но Сесилия ничего не могла с собой поделать. На душе было радостно. И в голове созревало множество планов, как нарушить эту гнетущую тишину.

Кеила держала на коленях роман и старалась, чтобы Эйлит ничего не заметила. Сесилии стоило только глянуть мельком в книгу, чтобы понять, что её младшая сестра читала «Сказания о рыцаре». «Сказания» были весьма интересны, и Сесилия даже нарисовала Ноджета — в бытность оруженосцем, акколаду¹ и смерть доблестного рыцаря от рук вероломного Джеральда. На самом деле, Джеральд девушке даже нравился. Он был умён, чего нельзя было сказать о Ноджете, учтив и обаятелен. Возможно, Джеральд нравился ей даже больше, чем Ноджет.

Камень упал в воду. Пошли круги, и Сесилия едва удержалась от того, чтобы подскочить и посмотреть на пруд. Пока ещё ей удавалось сидеть тихо и ничем не привлекать к себе внимания. Однако одна из принцесс, всё-таки, не смогла удержаться и фыркнула от смеха. Этот звук отвлёк Эйлит от рукоделия, и она укоризненно посмотрела на улыбающуюся Агату, которая, между прочим, вовсе не была виновата в произошедшем. Тёмные вьющиеся волосы той выбивались из-под криспинетта², и из-за этого принцесса казалась обычной девчонкой, а не тем высшим существом, которым ей надлежало быть по праву рождения. Сесилия приходилась младшей сестрой обеим девушкам — и родной сестре, и кузине. И она не могла похвастаться идеальными манерами, как Эйлит, или особенной красотой, как Агата. Это, должно быть, было нехорошо, но Сесилию куда больше заботила внешность, нежели поведение. Она завидовала кузине, хоть и прекрасно понимала, что завидовать Агате просто глупо, так как та была круглой сиротой, и у неё даже не было родных сестёр, а только глупый младший брат, но она была столь симпатична, мила и обходительна, что Сесилия просто не могла удержаться. Агате было семнадцать, и уже почти пять лет она выглядела взрослой девушкой: кожа у неё была совсем гладкой, грудь высока, а походка такой лёгкой, что все мужчины засматривались на неё. Ещё Агата никогда ни на кого не сердилась — даже на своего бестолкового брата Роберта и взбалмошную кузину Сесилию. Ей и не нужно было на кого-то сердиться, чтобы на что-то повлиять. Достаточно было только увидеть, как привычная улыбка исчезла с её лица, чтобы почувствовать себя ужасно виноватым. На Эйлит никто не засматривался — слишком уж строгой и величавой та была. Впрочем, она не особенно из-за этого печалилась. Даже, кажется, наоборот — гордилась тем, что была действительно надменна и никогда не улыбалась.

— Я — принцесса по рождению, и когда-нибудь отец выдаст меня замуж за короля, — говорила Эйлит Сесилии, когда их отец ещё был жив и ничего не предвещало беды, случившейся год назад.

Впрочем, вряд ли что-то изменилось из-за того, что Эйлит теперь стала не дочерью, а сестрой монарха. Вряд ли что-то на всём белом свете было способно изменить чопорность «янтарной» принцессы, как иногда называла Эйлит мать. Если исходить из того, за какие заслуги Эйлит получила своё прозвище, Сесилию стоило бы называть «соломенной» — волосы у неё были точно такого же цвета и такие же ломкие. Ещё она была худой, словно щепка, и никогда не умела сидеть спокойно.

Эйлит старательно вышивала — она, пожалуй, всё на свете делала старательно и аккуратно. И иногда это казалось ужасно раздражающим. И как только ей удавалось усидеть на месте и вышивать в то время, когда так хотелось бегать, болтать и плюхнуться с разбегу прямо в пруд? И как только ей удавалось никогда не смеяться, когда небо было таким ярким, а воздух таким свежим? Эйлит всегда была любимицей Милены — она была послушной и спокойной, она никогда не совершала глупостей и, казалось, просто не умела ошибаться или лениться.

Сесилия не понимала. Кеила, вероятно, тоже — потому что иначе она не взяла бы в руки запрещённый роман. Но, пока Милена болела, можно было делать что угодно, не опасаясь наказания. Сесилия надеялась, что Эйлит не сможет заметить «Сказания» на коленях у младшей сестры — к счастью, старшая из принцесс была довольно близорука и не слишком хорошо видела, что происходит дальше её носа.

Агата улыбалась выходке кузины, и это распаляло девочку ещё больше — ей было уже шестнадцать, но жизнь принцессы казалась ей такой скучной, что не было больше сил терпеть. Сесилия не могла сдерживать себя и минутой дольше — девушка вскочила с кресла, в котором сидела, фыркнула, послала Агате воздушный поцелуй, показала язык Эйлит и бегом бросилась по ступенькам террасы, на которой они сидели. Кажется, её чопорная сестрица лишь побледнела от негодования, но, впрочем, ничего не сказала.

Кузина тоже вскочила, подобрала свои юбки и побежала вниз. Пруд оставался слева. Он был, пожалуй, очень красив. Особенно зимой, когда лёд сковывал его, и можно было встать на коньки. Но теперь была осень — купаться стало слишком холодно, а на коньки вряд ли получится встать до морозов, что в Хаймотте будут ещё очень нескоро. Агата бежала почти так же быстро, как и Сесилия. И тоже смеялась. Мадам-наставница будет в ужасе, когда узнает об их маленькой шалости — принцессы не должны бегать словно крестьянки.

Вся жизнь девушки состояла из слов «принцессы не должны». Не должны бегать, не должны смеяться громко, не должны плакать, не должны говорить, пока их не спросят, не должны читать романы, не должны перечить старшим — и ещё много-много «не должны». Ей постоянно твердили о долге, о стране и королевской стати, забывая, что Сесилии всего шестнадцать, а раньше было и того меньше, что её жизнь только начиналась. Девушке ужасно не хотелось соблюдать все те правила приличия, которые вбивали ей в голову. Не соблюдать все эти правила позволялось только вдовым старухам, и Сесилии не хотелось бы дожить до их лет и понять, что жизнь уже прожита и прожита так скучно, что не осталось ни одного весёлого и яркого воспоминания. Принцессе хотелось жить сейчас. Именно сейчас, а не когда-нибудь в старости, до которой не все женщины доживают, умирая при родах. Именно сейчас, а не «когда-нибудь», когда ноги станут слабыми, зрение начнёт подводить, а волосы поседеют.

Платье жало немилосердно, и за это тоже следовало благодарить наставницу — она почему-то считала, что шнуровать следует как можно туже. Впрочем, в тесном платье было тяжело носиться по замку, что-то кричать и чувствовать себя счастливой. Сесилия всегда знала, что основной целью препротивной мадам Милены было несчастье каждой, кто попадётся ей в руки. Иногда девушка воображала, что мадам Милена — злобный огнедышащий дракон, охраняющий заточённых в волшебной башне принцесс от красивых благородных рыцарей и великодушных весёлых королей. Мадам Милена была чем-то похожа на дракона — глаза у неё были зелёные-зелёные и злющие, губы у неё были вечно недовольно поджаты, а голос, столь резкий и некрасивый, препротивно звенел в тишине классной.

Сесилия рассмеялась и плюхнулась прямо на траву — на платье останутся пятна, но принцесса считала, что это скорее проблемы Милены, чем её собственные. Осеннее солнце приятно грело, и девушка считала бы это время года самым приятным, если бы только наставница не заставляла её заниматься. Музыкой, чтением, иностранными языками — Сесилии было одинаково безразлично. Учиться она не любила. Ох, если бы только мадам разрешала ей читать романы! В них всё было столь красиво и сказочно, столь ярко и волнующе, что девушка порой целыми днями не могла от них оторваться. В романах были рыцари, прекрасные дамы, старые волшебники и галантные короли.

Начиналась осень, и с каждым днём становилось всё прохладнее, и Сесилия чувствовала прилив сил — ей хотелось жить. Жить любой ценой и жить настолько свободно, насколько это только возможно! Эйлит не понимала. И Агата. И кто-либо ещё. Считали её ребёнком, на которого вредно лишний раз обращать внимание, чтобы не избаловать ещё больше. Возможно, Сесилия и была ребёнком, только вот подобное снисходительное обращение всё равно казалось обидным.

— Душенька, ну что же ты?! — рассмеялась Агата, когда догнала её. — Эйлит в ужасе от твоего поведения!

Сесилия улыбнулась и улеглась на траву. Эйлит было иногда полезно удивляться или негодовать. Так, во всяком случае, можно было предположить, что она живой человек, а не фарфоровая кукла, слишком идеальная и скучная, чтобы быть человеком. Агата с укором посмотрела на кузину и её светло-жёлтое платье, испорченное, как и многие другие. У Сесилии было полно платьев и юбок, которые даже не каждой крестьянке было бы можно надеть — они были все в пятнах, от травы, мёда, крема и даже от черники. Мадам Милена как-то решила наказать свою подопечную, заставив её надеть испорченное платье к ужину, только вот Сесилия тогда вряд ли обратила на это внимание, тем более, ей нравилось то бирюзовое платье, и она была только рада переодеться в него снова.

Агата улыбнулась и провела рукой по своим волосам. Они всё-таки выбивались из-под сетки. И Сесилии снова захотелось позавидовать кузине — она была похожа на героиню какой-нибудь поэмы, красивую и добрую, на девушку, которую захочется спасти. Вряд ли Сесили у кого-нибудь вызывала подобные чувства. Впрочем, вряд ли хоть кого-нибудь в Хаймотте хотелось защищать и любить.

До замка было довольно далеко. Как и до ограды, за которой их скрывали от внешнего мира. Пожалуй, принцессе хотелось бы выбежать за пределы сада — оказаться на свободе хоть недолго. Но, к собственному стыду, Сесилия была довольно труслива, когда дело казалось поступков, и жутко боялась выходить из сада совершенно одна. Если бы Агата или кто-то из сестёр согласился пойти с ней — вот тогда принцесса могла бы решиться на такое безумие.

Агата никогда не согласится. А уж о сёстрах и говорить не приходится — все они ещё более трусливы, чем она сама. Вряд ли можно надеяться хоть на кого-нибудь. Возможно, будь сейчас в Хаймотте Реджет, незаконнорожденный сын короля Арана и сводный брат Сесилии, ей было бы веселее. Реджет всегда умел придумывать весёлые шутки и выходки, чтобы его маленькая сестрёнка перестала скучать — тогда, в детстве, из-за проблем со здоровьем матери-королевы, Реджету приходилось много времени нянчиться с ней, и, пожалуй, теперь девушка ужасно по нему скучала.

Редж был старше её на семь лет. И, в отличие от родных братьев девушки, он всегда был мил с ней, никогда не общался снисходительно, никогда не смотрел свысока, всегда заботился, знал великое множество разных сказок: весёлых, грустных, страшных, что принцесса никогда не скучала, когда он находился рядом.

— Моя сестра приходит в ужас от всего, что кажется ей неприличным! — гордо сказала Сесилия, после чего добавила чуть тише. — Она уверена, что скоро брат выдаст её замуж за кого-нибудь подобного королю Ридну из «Легенды о королевстве Довинн». О, я бы совершенно не хотела такого мужа! С ним же можно просто умереть от скуки!

Агата улыбалась и смотрела на неё так же ласково, как порой смотрит на младшего брата, болтавшего вечные глупости. Впрочем, во всём Хаймотте она была единственной, кого Сесили действительно любила. Во всяком случае, Агата была очень милой, красивой и добродушной. Она искренне скучала по своей семье и каждый вечер молилась за упокой души своего отца — матери она почти что не помнила. В первый раз, когда Сесилия увидела кузину, та сидела на подоконнике и общалась со звездой, думая, что где-то там теперь живёт её мама.

Листья становились жёлтыми. Принцесса как-то слышала, что в Гредвеле — царстве, с которым воевало Жекренка, — постоянно холодно. Иногда говорили, что в этом царстве вечная зима и вечная ночь. И что царь Стево пил кровь своих подданных — в это особенно верила Агата, так как ей отец погиб в битве с этим страшным царём. Сесилия не верила в подобные рассказы, но Стево ей всё равно совершенно не нравился. Да и разве мог ей нравиться человек, который воюет с её братом?

Агата куталась в шаль, но это казалось Сесилии совершенно бессмысленным — здесь было тепло. Начало осени в Жекренке всегда тёплое. И уж тем более осень тёплая в Хаймотте. Ох, если бы только принцессе было сейчас восемь! Тогда никто ещё ничего не говорил ей по поводу её манер! И Редж помог бы своей сводной сестричке забраться на дерево и улыбнулся бы, когда она попросила бы его рассказать что-нибудь про Истаятт — богиню чёрного огня и войны, в которую верили жители островов айи Тавегги, женщину, чьё тело было испещрено шрамами, женщину с длинной огненно-рыжей косой и бледным-бледным лицом.

Сесилии немного нравилась Истаятт. Она никогда не видела подобной женщины среди своего окружения, но страстно желала быть на неё похожей, прекрасно понимая, что подобное вряд ли возможно. Впрочем, эта женщина пугала. Пусть и была всего лишь плодом воображения каких-нибудь тавеггских жрецов, увидевших впервые рыжую девушку или женщину. Возможно, когда-то такие и существовали, но теперь... Сесилия чувствовала, как корсет впивается в рёбра, и понимала, что вряд ли в Жекренке есть хотя бы одна женщина, которая смогла бы быть достаточно воинственной и сильной, когда на неё нацепили подобную пыточную конструкцию.

Редж как-то бывал на островах, когда был ещё совсем маленьким, и он говорил, что лица и волосы у жителей Тавегги черны, но, несмотря на своих воинственных богов, они не из тех, кто хоть кому-нибудь причиняет вред — жители Тавегги уже давно перестали быть воинами. Сесилия хотела бы когда-нибудь побывать на островах, но отец всё твердил, что она слишком мала для столь дальней поездки, а после его смерти все и вовсе перестали считаться с её желаниями. Мать говорила, что король Аран слишком баловал её, позволяя куда большее, чем могут позволить принцессе. Возможно, всё было именно так, и Сесили была всего лишь избалованной девчонкой, которой следует вести себя скромнее и чувствовать себя благодарной за заботу о себе. Но девушка никак не могла с этим смириться. Ей казалось жутко несправедливым то, что её вольная жизнь внезапно оборвалась, как только ей исполнилось восемь. И уж тем более она не могла смириться с тем, что она перестала получать возможные для девушки её положения радости от жизни, как только ей исполнилось пятнадцать.

Свободы совершенно не стало. Теперь приходилось вставать по расписанию, установленному мадам Миленой. Приходилось завтракать, обедать и ужинать по расписанию, учиться по расписанию и даже отдых был расписан — что, когда и как делать. И нельзя было даже пробежаться по саду, ибо это казалось мадам неприличным.

Это было несправедливо. Несправедливо и всё. Ещё несправедливее было то, что, если в сказках девушки, которым жилось несладко до свадьбы, становились счастливы после неё, то у Сесилии вряд ли будет такая возможность, только если ей не попадётся какой-нибудь дурачок, которому будет безразлично, как она проводит своё свободное время. Пусть Эйлит и дальше продолжает мечтать о доблестном короле, которого полюбят все его подданные! Сесилии подойдёт и какой-нибудь бедный рыцарь, если он будет добр к ней. Во всяком случае, девушка была уверена, что так ей будет лучше.

Ох, как же Сесилия скучала по отцу и по Реджу!.. Они всегда были добры к ней. И умели поднять ей настроение. Агата же... Она была хорошей... Очень хорошей — просто идеальной сестрой, и Сесилия была бы просто счастлива, если бы её сестрой была Агата, а не Эйлит, но она была такой же девушкой, напуганной и осторожной. Она никогда не решалась совершить что-то, из-за чего на неё могли даже повысить голос. Она никогда не позволила бы себе отправиться на конную прогулку без разрешения, никогда не стала бы бегать по городскому рынку с целью найти заграничное лакомство, которое во дворце не подавали, не стала бы искать целую ночь нужную книжку в библиотеке и вырывать оттуда целую главу, потому что книжка заканчивалась слишком уж грустно. И уж точно она не полезла бы в колодец, чтобы достать упавшего туда котёнка, чтобы только шестилетняя Сесили перестала рыдать и вопить, что теперь несчастное животное умрёт. Она была хорошей, красивой, даже сказочной. Но и только. В ней не было ни смелости, присущей Реджу, в ней не было ни мудрости короля Арана, и, если без последнего Сесилия иногда могла обойтись, то смелости сводного брата ей совершенно не хватало. Реджет казался девушке образцом рыцарства и благородства, он всегда вызволял её из неприятностей и умел улыбнуться тогда, когда это было больше всего необходимо. Да, Сесилия ужасно скучала. И порой она проклинала своего брата-короля за то, что тот отправил Реджа воевать. Мадам Милена всё твердила, что принцессам стоит быть благодарными брату за то, что тот не выдал их немедля замуж, чтобы найти себе политических союзников. Мадам Милена вообще много чего твердила. Только вряд ли Сесилия могла верить ей. Вряд ли принцессе хотелось верить этой женщине.

— А ты бы хотела выйти замуж за Джеральда! — тихо, почти беззвучно произнесла Агата, но девушка видела, что на губах её кузины застыла добродушная насмешка. — Потому что тебе нравится он как действующее лицо «Сказаний»?

Голос у неё, как и всегда, мелодичный, низкий и спокойный. Возможно, из-за этого к ней тоже тянутся — у Сесилии, как и у её сестёр, голос резкий, звонкий и слишком высокий, чтобы быть приятным. Возможно, поэтому слушать замечания от Агаты куда приятнее, чем от Эйлит — из-за голоса. Эйлит никогда и не пыталась чуть смягчить его, чтобы сделать хотя бы немного приятнее.

По правде говоря, принцессой Агату объявили совсем недавно — около двух лет назад, когда уже умер её отец. До этого король Аран никак не мог простить своей сестре брака с обыкновенным рыцарем, почти простолюдином, пусть эта женщина и умерла много лет назад, рожая второго ребёнка и своего единственного сына. До этого Сесилия слишком редко видела эту девочку, но даже в детстве она казалась очень красивой и всегда истинной леди. И даже Эйлит было далеко до Агаты.

Сесилия пожала плечами и поднялась с земли. Не стоило вспоминать, как она каждый раз плакала из-за того, что в легенде или поэме кто-нибудь умер. Совершенно не стоило, потому как Милена считала подобное совершенно недопустимым. Она презрительно кривила губы и говорила, что в то время, когда она сама была юной барышней, ей не позволяли такого поведения.

Агата взяла её за руку, и девушки пошли по выложенной камнем дорожке. Дорожка никогда не нравилась Сесили. В Хаймотте всё было слишком удобным, красивым и неживым. Даже деревья были подстрижены так, что создавалось впечатление, что это вовсе не они — просто зелёные летом и желтые или красные осенью конусы, шары, кубы, но только не столь любимые Сесилией каштаны, вязы и ясени. И трава всегда была подстрижена так ровно, что казалась обыкновенным ковром.

Сесилия шла и думала, что было бы просто чудесно, если бы мадам Милена позволила бы за домом разбить парк, похожий на те отцовские, в которых Сесили проводила почти всё своё время, когда была ребёнком. Только вот вряд ли её наставница принадлежит к числу тех людей, которых можно хоть в чём-нибудь убедить. И пусть Милена часто говорила, что Сесилия упряма, словно ослица, девушка была уверена, что сама мадам столь же упряма, а, возможно, даже больше.

В этот раз они с Агатой смогли дойти почти до самой ограды. Та даже не жаловалась на боль в ногах. Сесилия чувствовала себя почти счастливой. И ей даже не хотелось кого-нибудь ударить или расплакаться от досады. Девушка была уверена, что её жизнь станет куда лучше и веселее, если Агата согласится каждый день гулять так с ней по саду. Хотя бы до первых морозов.

Они гуляли уже довольно долго, и солнце стояло высоко над головой и пекло так, что мадам Милена обязательно сказала бы им возвращаться в замок, чтобы кожа оставалась белой, как и подобает любой девушке из знатного рода. Агата закрывала плечи и шею шалью, но Сесилия оставила свою на террасе, и мадам обязательно будет ругать её вечером за беспечность, когда увидит что она немного загорела. Сесилия увидела, как к замку приближаются всадники. Всадники показались ей странными. Они не были похожи на королевскую стражу. Совершенно не были похожи. И девушка уже готова была испугаться, когда поняла, что любопытство пересиливает её.

— Должно быть, королевские гонцы, — предположила Агата, стараясь говорить как можно бодрее. — Они одеты очень богато. Как думаешь, нужно их встретить? Возможно, мадам Милена сказала девочкам отправиться в большой зал, чтобы там поприветствовать их.

Сесилии захотелось расхохотаться. Интересно, подумалось ей, Агата действительно ничего не понимает или лишь прикидывается, чтобы не расстраивать «свою маленькую кузину»? Вероятно, второе, так как принцесса прекрасно чувствовала, насколько крепко держала её руку Агата — вероятно, у Сесилии останутся синяки, так крепко сомкнулись на её ладони пальцы кузины..

Она была напугана, и очень-очень сильно. Она понимала, что происходит что-то страшное, что-то странное, необъяснимое, что-то, во что ни в коем случае не хотелось верить. Ох, как же Сесилии сейчас не хватало Реджа, который при случае вынул бы из ножен меч, чтобы защитить её!.. Вряд ли можно было ожидать подобного от Агаты. И Сесилии следовало самой быть сильной и смелой, чтобы не чувствовать себя ещё более беспомощной, чем это было на самом деле. И это так ужасно раздражало, что принцесса ничего не могла с собой поделать, чтобы сдержать свои эмоции и повести себя так, как ей следовало бы себя вести.

Агата была всего лишь девушкой, такой же беспомощной и безоружной, как и все они здесь. Принцессы вряд ли смогли бы себя защитить самостоятельно, а стражи здесь было так мало, что даже в том случае, если бы она не состояла из одних стариков, заслуживших подобную честь, или юнцов из благородных семей, едва ли умеющих действительно сражаться — на войне, а не на турнире, — вряд ли бы они смогли защитить десятерых особ королевской крови, их наставниц и служанок.

— Перестань считать меня глупым наивным ребёнком — у гонцов моего брата плащи другого цвета! — фыркнула Сесилия. — Цвета моего брата — голубой и зелёный, а здесь — чёрный и золотой.

Агата выглядела виноватой. Даже пристыженной. Словно бы осознание Сесилией ужаса их положения — самое страшное, что может теперь с ними произойти. Всадники приближались. И Сесилия не могла заглянуть им в душу, чтобы понять, есть ли в их головах дурные намерения. Про гредфелльцев ходило много слухов, каждый из которых был страшнее предыдущего. И это у царской династии Гредвела были такие цвета. И герб у них был — золотой ворон на чёрном фоне.

Сесилия почти видела человека, скакавшего впереди остальных — темноволосого, высокого и горделивого. Должно быть, это и есть царь Стево, подумалось ей. Он победил её брата в сражении и прискакал сюда, чтобы жениться на Эйлит — лучше выбора он сделать не мог. Жекренка не примет иностранца на троне, если только он не закрепит своё положение браком с одной из дочерей короля Арана. Вполне мудрое решение. Именно так и поступали короли в романах, которые Сесилия читала тайком от мадам и сестёр.

— Мне страшно, — пробормотала Агата, стараясь увести кузину в сторону замка, — Сесили, душенька, мне очень страшно! Скорее — пошли домой!

Сесилия почти не чувствовала страха. Во всяком случае, ей было настолько любопытно, что страх уходил на задний план, уничтожая другие эмоции в её душе. Сесилии хотелось посмотреть. Ей хотелось увидеть гредфелльцев. И какая-то часть души твердила ей — всё не может быть настолько страшно, как говорят. Если это так — нет никакого смысла возвращаться в замок, а если нет — то можно ещё немного погулять, насладиться последними мгновениями в саду, потому что вряд ли Эйлит будет достаточно благодушна к сёстрам, когда станет женой Стево. Или Исабель, если Эйлит откажется из-за своей непомерной гордыни.

Агата теребила Сесилию за рукав, и та снова почувствовала, как раздражение стало волной подниматься в её душе. И теперь она сердилась уже не из-за ситуации, не из-за собственной беспомощности, которая слишком пугала и волновала её. Теперь Сесилия сердилась на саму Агату.

— Ну и беги домой, раз тебе так страшно! — впервые в жизни позволила себе разозлиться на кузину принцесса. — В чём мне может помочь такая трусиха?

Девушка почти оттолкнула от себя Агату, которая, казалось, вот-вот начнёт плакать от испуга и обиды. Сесилия бросилась бежать по каменной дорожке, совершенно не заботясь о том, как она выглядит.

Ей хотелось лишь увидеть, как выглядит царь Стево на самом деле и так ли он страшен, как о нём говорят.

Примечания:

1. Акколада — церемония посвящения в рыцари или принятия в рыцарский орден.

2. Криспинетт — женский головной убор. Что-то вроде сетки для волос, сделанной из золотой или серебряной нити.