Тимон и Найда. (джен)

Нашествие — не мор, не нежить, жертвой не откупишься, земносолнышком не отмашешься… мечом, как выяснилось, не отмашешься тоже. Впрочем, меча Тимону и не дали, только лук, а нож свой оставить разрешили, охотничий. Лук он тоже свой взять хотел, но оказалось — не годится, слабоват. К тому, что выдали, приноравливаться пришлось, ну да Тимон не слабаком вырос, хоть на вид и не богатырь вовсе. Худой, да жилистый, да и не одна только сила для стрельбы нужна. Тимона охоте дядька Порат учил, а уж он-то из леса без добычи и в неудачный год не хаживал. Вот и получилось, что в десятке на деревенского приблуду сперва сверху вниз смотрели, а после ещё и совета спрашивали.

Везло Тимону просто невероятно. И в боях везло, и после, когда отступали — через Сухие Луга, через болота в низовьях Тихоструйной, через леса… через две мёртвые деревни, куда конница вражья раньше них поспела. Не верил прежде Тимон, что так возможно, хоть и рассказывали бывалые воины, кому прежние набеги отбивать приходилось. О вырезанных стариках и младенцах: от первых проку уже нет, от вторых — ещё. О женщинах, которых лучше бы просто зарезали. Одноглазый Румат, что в плен угодил да сбежать сумел, пояснял, что по тамошним понятиям если баба после десятка выживет, так в рабыни годится, а иначе, мол, и не жаль. А рабыни там и по хозяйству все дела справляют, что мужские, что женские, и в постели хозяев тешат, и новых рабов им рожают, в которых половина крови хозяйская, да только хозяевам на то наплевать. Мужчин-то, кого живыми взять удаётся, в каменоломни да шахты отправляют. Сотник говорил — боятся дома рабов держать, вдруг в спину нож воткнут. Правильно, наверное, боятся.

Раньше Тимон и слова такого не слышал — «раб». По деревням такого не водилось. Коли хозяйство большое, а работников в семье недобор, так нанимали по договору. Бывало, конечно — должник неисправный долг отрабатывает, ну да это ж не на всю жизнь, да и не может хозяин даже невольному работнику зло чинить. Даже заставлять работать сверх сил — не может, соседи коситься начнут, разве что работник сам хочет долг скорее избыть, да и то… А чтобы из человека вещь делать? В городах, говорили, были такие, что на всю жизнь договор заключают, уйти от хозяина не могут, только и над их жизнью хозяин не властен, кормить-поить обязан, а коли будет наказывать без вины, так закуп и пожаловаться может и услышат его. А тут — хоть убить, хоть продать… как возможно?

Больше смерти боялся Тимон в плен попасть, а больше плена — что в родную деревню враги прежде своих доберутся. Хоть и разослал воевода кругом гонцов с наказом мужикам к столице идти, новое войско складывать, а кто к оружию непригоден — в леса уходить, да все ли послушают? Да и за отчима-батюшку тревожно, ему-то уйти некуда, домовые в лесу не живут. Надеялся — пойдёт отряд через родную деревню, да в последний момент воевода в сторону свернул. Вот и отпросился Тимон у полусотского — в деревню, мол, сбегаю налегке-то, потом в два дня догоню, большой отряд хоть и поспешает, а медленно. Командир тоже живой человек — дозволил, хоть кое-кто и косился, видать подозревали, что возвращаться не думает. Только Тимону до косых взглядов дела не было, собрался да и пошёл, а уж в лесу, хоть и нехоженом, он отродясь не блуждал, вышел прямо, как иной и по зарубкам бы не прошёл.

Деревня встретила тишиной.

Не надо было входить, видел же, что все ушли, кабы был кто, так окликнули бы, или хоть собака залаяла. И как чужих глаз не почуял, охотничек? Нет, напрямую не пёр, конечно, задами проскользнул, а толку? Ловушкой была безмолвная деревня, капканом, на крупного зверя настороженным, а Тимон случаем вляпался. Неспроста воевода с прямого пути свернул, то ли почуял что, то ли донесли, а только не свернул бы — тут войне бы и конец, не воюет тело без головы.

Не дошёл Тимон до своего двора. На шум позади только голову повернул — прыгнули через тын, скрутили. Всё ж сила-силой, а умение крепче будет, против настоящего рукопашника он, лучник недоученный, и ворохнуться не успел, чисто гусь на линьке. Ладно ещё, что шею сразу не свернули, как тому гусю. А может и лучше бы, чтоб свернули, живым врага берут не молочком угощать.

Одно это Тимон и думал, пока в избу волокли. А там и вовсе соображение отшибло, как увидел, кого следом втолкнули. Промолчать бы — да только язык вперёд мысли успел:

— Ты какого демона болотного тут?!

— Тебя упредить!

— Дура!

Найда носом хлюпнула, а спорить не стала. Чего уж тут спорить, дура и есть. Коли остановить не успела, так чего было соваться? Только хуже сделала.

— Так ты здешний, воин? Ну, добре.

Тимон только теперь поглядел, кто за его столом расселся. Дураку ясно — шишка важная, не десятник простой, да кабы и не сотник даже. Одет вроде просто, а рубашка тонкая, такая, что в деревне разве что девка непросватанная на праздник наденет, да и плащ на лавку скинут не суконный. Вот же угораздило, а?

— Говорить будешь?

— Что говорить-то? — дурачком прикинулся Тимон. А про себя подумал: верно говорили, что у чужих говор на наш похож, этот вон совсем ясно говорит, жёстко только. Или выучил?

Чужак только хмыкнул — не поверил в Тимонову дурость.

— Каким путём ваши идут?

— Мне откуда знать? — Тимон ни на ноготь не думал, что ему поверят, но попытаться-то надо было? -Я уж кой день по деревням мотаюсь, людей по лесам гоняю.

— Пешим?

— Был конь, да леший свёл.

— Врёшь. Зря.

Даже глазами не повёл, велел в пространство:

— Девку — в чулан, этого — в погреб.

Слово умолкнуть не успело, а кто-то уже крышку погреба отпирать начал, другие Найдёнку к чулану поволокли, она и не сопротивлялась, только слёзы потекли, как в детстве сопливом. А Тимону вслед прозвучало:

— Думай, воин, да недолго. Не то девку твою для начала охране отдам, а тебя смотреть поставлю. А после уж, коль выживет, ещё что придумаем.

Дёрнулся Тимон, да толку? Запихали в погреб, крышку защёлкнули, а засов там крепкий, дед любил всё на совесть ладить. А коли бы и не крепкий… пока вылезешь, десять раз по голове стукнут.

Тимон от злости на себя да на Найду-глупышку готов был головой о стенки биться, делать-то больше всё равно нечего. Да не успел — у плеча голос услыхал:

— Что ж вы так, детки…

— Батюшка? — не то, что б забыл Тимон про отчима, а как-то не подумал, что с ним поговорить можно.

— Тише ты! Меня они не слышат, а твой голос и разобрать могут.

— Что делать-то нам, батюшка, подсказал бы! — уже шёпотом взмолился Тимон. У самого-то в голове ни одной умной мысли не ворохалось.

— Сказать им, что хотят — не скажешь?

— Не скажу, — Тимон только миг и промедлил. — Пока воевода жив — надежда есть, а так всем пропадать, по лесам всю жизнь не напрячешься. Да и рабом жить — не многим лучше смерти будет. Найдёнку бы вот только уберечь.

— Её я вывел бы, в ней хоть и малой долей, а моя природа есть — и через стену провести смогу, и от глаз чужих укрыть на время. Да только бы колдуна ихнего куда подальше убрать, заметить может.

— Он что, тебя видит?

— Чует. За то и выбрал нашу избу для наибольшего своего, сказал — под защитой она.

И тут на Тимона будто озарение нашло, словно Солнышко ясное в подпол заглянуло.

— Уведу колдуна! Коли поверят, так уведу. А ты как отойдём подальше, так сразу Найдёнку выведи.

— Уж не оплошаю.

— Прощай, батюшка!

— Прежде времени себя-то не хорони, мало ли, как повернётся. Благословляю тебя на удачу, сынок!

С тем и сгинул, как не было. А Тимон ждать принялся. Недолго и пришлось, соскучиться не успел, как крышку подняли.

— Надумал?

— Надумать-то надумал, да толку с того… Путь колдовством затворён.

— Кто бы усомнился… Но ты-то ведь вернуться должен был? Кстати, куда послан, уж скажи?

— Так я правду сказал — по деревням проверять, ушли ли. А вернуться должен, да память тоже заклята. Всем заклинали, кого отдельно посылают.

Мужик, что слева от наибольшего стоял и даже в избе плаща не снял, вперёд дёрнулся:

— Как заклятье снять?

Наибольший косо глянул:

— А сам не снимешь ли?

Тот, в плаще, головой качнул:

— Может, сниму, владыка, да времени и сил много истрачу. Это в обычных делах ломать — не строить, в колдовстве и наоборот бывает, так, что построить проще лёгкого, а ломать замучаешься. Если же не знать, как построено, так сугубо.

Тимон это «владыка» запомнил. Вот оно как заварилось, оказывается.

— Снять-то несложно, только вам с того проку не видать. Умыться надобно отражением лунным — солнцем заклинали, луна смоет, слова ещё сказать… только главное — вражьих ратников рядом быть не должно, даже мною незнаемых, а коли будут, так не сойдёт заклятье. А одного вы меня уж верно не выпустите.

Говорил, а сам молился всем, кого вспомнил — Солнышку светлому, Ночи-укрывательнице, Судьбе-пряхе… пусть поверят, пусть так всё окажется, как он думает!

Помогла молитва. У колдуна аж глаза засверкали:

— Так я-то не ратник!

Владыка на него зыркнул насмешливо:

— А справишься? Парень молодой, крепкий, вон как глядит — зверем.

— Справлюсь, владыка! Ноги ему спутаю, не сбежит. А коли дёрнуться попробует, так сам знаешь, я ножом не хуже прочих владею. Да и девка его у нас.

— Ну что ж, тогда тянуть нечего. -И охранникам кивнул: — Свяжите его.

Руки Тимону тотчас скрутили, а до того раздели мало что не догола. Только штаны и оставили, боялись, видать, что нож какой припрятать сумел. Зря боялись, не было у Тимона оружия тайного. Он не сопротивлялся, толку-то сопротивляться? Пока к озеру с колдуном шли, ворчал — холодно, мол, свою одёжу отобрали, так хоть бы вашу дали, сам вон плащ до носа натянул… Для виду только ворчал, вечер-то тёплый был, врага разговорить хотел, а больше страх свой заговаривал. Не придумал он пока, как сбежать — колдун на «девку» вряд ли надеется, спиной чуется, что начеку, да и ратников своих далеко не ушлёт. Ну да ладно, руки развяжет — видно будет, может и выгорит что. На крайний случай, можно попробовать в озеро кинуться — плавал Тимон хорошо, а лука у колдуна не было, может и ратники без луков прибегут? Правда, колдун… кто его знает, что он может? Такой, глядишь, и без лука достанет. А всё ж попробовать стоило, если ничего другого не придумается.

На берегу костёр курился, рядом мужик сидел, вроде как обычный рыбак, только когда колдун шуганул его, ясно стало — стражник, оружие в траве прятал, да ещё двое рядом под берегом таились. Колдун их к лесу отослал, Тимона на землю толкнул — сядь мол, жди. Тимон бы и не прочь подождать, только темнело уже, луна вот-вот выйти должна. Колдун нож достал, велел:

— Ноги сам спутаешь, без фокусов, глаз у меня зорок, в узлах разбираюсь. И помни, девка твоя до тех пор цела, пока ты послушен. Да и я тебя, коли понадобится, без ножа достану.

Шагнул ближе, видать, верёвки разрезать собирался, да не успел — от деревни вдруг крики послышались, в вечерней тиши хорошо слышные, а следом зарево разгорелось, какое только от пожара бывает. Колдун на полушаге замер, выдохнул: «Как?!» — верно, тоже понял, чья изба заполыхала. Тимон и сам ахнул, а в голове одно: успела ли Найдёна выбраться? Потом только дошло, что не могла изба сама загореться. Может, соседняя горит, думал, да сам в то не верил, только понять не мог, как такое статься могло. Разом всё отчимом сказанное вспомнилось.

Сейчас бы вот Тимону и бежать попытаться, да только его словно к месту приморозило, это после уже для себя примыслил — надеялся, мол, что колдун огонь тушить кинется, про пленника забыв. Но тот то ли знал, что с огнём не сладит, — да и откуда ему, всяк видит, что Луне посвящён, рога на шее таскает, — то ли гибель владыки ему в прибыток легла, мало ли, кто у них там власть наследует. На пожар не помчался, к Тимону повернулся, как был, с ножом руке, зашипел змеёй:

— Обманул, тварь? Глупо, глупо… живым ведь не уйдёшь. Добром не захотел, так я и пытать умею!

Тимон ногами драться приготовился, хоть и понял, что толку мало будет, колдовством его враг повяжет. Может, и повязал бы, да не успел: как стоял, так лицом вперёд и ляпнулся, только череп хрустнул под камнем, что рука держала, девичья, да не слабая. Найда как из воздуха появилась, Тимон разом обещание отчимово вспомнил от глаз чужих девчонку укрыть. А та уже из рук колдуна нож вытащила да верёвки на брате режет, сама ревёт, а дело делает. Тимон дёрнулся было бежать, да вернулся, нож у сестры забрав, а ей велел к лесу торопиться, да не напрямик, а вокруг озера — вспомнил в последний миг про сторожей, колдуном на опушку отосланных. Найда, умница, спорить не стала, припустила, как от волка голодного.

Противно было беспомощного добивать, да что делать. Колдуна вражьего живым оставлять — что полусотню, а то и поболе, так что Тимон проверять не стал, дышит ли, а горло перерезал, в костёр дров подбросил, да труп колдуний сверху затащил. Так-то надёжнее будет, а то кто их, колдунов, ведает! Только когда одежда на мёртвом вспыхнула, спохватился, что сам голый считай, да что уж теперь. Так с ножом в руке и побежал сестру догонять — сунуть-то некуда, ни ремня, ни голенища.

Найда далеко не ушла, на опушке брата поджидала. На шею кинулась, ревёт в три ручья. Тимон и сам бы ревел, да только перед сестрёнкой стыдно, и уходить надо, пока чужие не опомнились, ловить не кинулись. Делать нечего, пришлось прикрикнуть. Найда притихла, только носом шмыгала. Далеко-то уходить не стали, ночью в лес с одним ножом соваться дураков нет, а тут как раз дерево поваленное нашлось среди шишника колючего — лучше и не придумать, коли костёр жечь нельзя. Найда рубаху верхнюю стянула, брату сунула — в темноте и впрямь похолодало, да и от кровососов спину прикрыть. Кое-как устроились, до утра хошь-не хошь, а тут сидеть, выбор-то невелик.

Тимон вздохнув, велел:

— Рассказывай теперь.

Найда снова носом хлюпнула:

— Как тебя увели, батюшка ко мне пришёл, сперва сказал не спешить, чтобы колдун часом не вернулся, да и отошёл подальше. А тут эти чулан отомкнули, главный их и говорит — забирайте, мол, девку, не нужна более, приятель её уже не услышит. Только я и понять толком не успела, о чём он, а батюшка дверь запер, я и не знала, что он так может, и остальные двери тоже, и ставни, я слышала, как те ломились да кричали. А батюшка по мне руками провёл с макушки до ног, иди, говорит, к озеру, Тимке помоги, только быстро беги, пока тебя увидеть не смогут, а сколько продержится — не знаю. Ещё сказал — прощай, мол, тот раз тебя судьба уберегла, этот раз мне придётся. И толкнул — прямо сквозь стенку, представляешь? — я и сообразить ничего не успела, как уже на дворе была, через тын сиганула, да и бежать. Слышу, за спиной кричать начали, ну, думаю, заметили меня, оглянулась — а дом полыхает, будто костёр, маслом политый. Я чуть обратно не кинулась, только что бы сделала-то, горело так, что и всем селом не затушишь. — Найда снова всхлипнула было, но реветь не стала. Спросила тихо:

— Тим, а как же так быть-то могло? Батюшка же говорил, что людям вредить всерьёз не может, а эти же никак выбраться не смогли бы, а?

Тимон только вздохнул — понял уже, как. Найда, кажись, тоже всё поняла, только признаться себе не хотела.

— Ти-и-им, а может, батюшка сам-то уцелел? Когда старая-то его изба сгорела, он ведь ушёл, да и дверь ему без надобности…

Тимон на то отвечать не стал, сам спросил:

— Наши-то где?

— Бабы с малышнёй да старики на Птичьем острове укрылись, а кто постарше — скот в Ящерное урочище повели. Тимка, ты меня туда не гони, я с тобой пойду. Врал ведь про заклятье-то?

— Про память врал, а путь от чужих и правда укрыт, заклятьем ли, или ещё как — мне не докладывали. Слушай, осталась бы ты, я же быстро пойду, такие новости воеводе поскорее донести надобно.

Найда фыркнула обиженно:

— Не бойся, не отстану. Не слабее прочих!

— Да что ты там делать-то будешь?

— Уж найду что. Готовить, одёжу чинить, да мало ли дел, которые мужики делать не любят?

Тимон вздохнул. Ну что с ней делать такой? Запретить — так всё одно следом пойдёт, только снова в беду влипнет. Сказал строго:

— Только чтобы слушалась. А сейчас спи давай.

Найда закивала быстро, после голову ему на плечо положила, да и затихла — видать, впрямь заснула. Пробормотала напоследок, невнятно уже:

— А батюшка, коли уцелел, нас ждать будет, да-а-а-а?

Отвечать Тимон не стал. Да и что отвечать — врать? Не будет их ждать батюшка, не уцелел он, не спасся. Домовой — нежить мирная, человеку, хоть бы и самому злобному, вреда сотворить и впрямь не может… кроме как жизнью за то заплатив. Человека убить и жить потом только зверь неразумный умеет, да нежить ночная, дикая. Ну и сам человек ещё. Тимон вот, например, научился, да и Найда — почти.

А жаль.