Пепел (гет)

Директор не уставал говорить, что Хогвартс всегда оказывает помощь тем, кто в ней нуждается. Правда, он ещё говорил, что эту помощь нужно заслужить, но Люциус Малфой лишь презрительно фыркал на эти утверждения. Разве помощь нужно заслуживать? Что за бред? К тому же до недавнего времени он был уверен, что никогда, ни при каких обстоятельствах ему не понадобится помощь ни вонючего старика, ни его прогнившего замка.

Но вероятно, время меняет очень многое, даже самих людей.

— Алохомора!— злостно выкрикнул Малфой, без особой надежды на то, что эта попытка увенчается успехом.

И сам же рассмеялся своей глупости. Семь лет обучения, чистая кровь, а сквибы и то одарённее. Если бы он хоть немного мог контролировать свой гнев, Выручай-комната в тот же миг раскрыла бы перед ним свои двери. Как перед недалёкими гриффиндорцами.

Люциус раздражённо вздохнул и прислонился к противоположной стенке, пытаясь успокоиться. Насколько он знал, Выручай-комната всегда появлялась перед любым, нуждающимся в нейучеником школы. Так какого хера эта долбаная дверь никак не хочет появляться? Или слизеринцы, как всегда, исключение?

Он бы не удивился, если бы так оно и было. Разозлился бы, конечно, но не удивился. Когда это Слизерину что-то давалось вот так просто, наравне с остальными факультетами? Никогда. Им всегда приходилось зубами и когтями вырывать себе место в этой школе. На максимуме противостоять остальным трём факультетам, кичившимся своим мнимым благородием, но никогда не упускавшим шанса обделить змеиный факультет. Крысы, стервятники и гиены. Никакие не доблестные львы, вороны или как там ещё они себя величают.

Люциус вновь совершил безуспешную попытку открыть комнату силой. Ни «Диссендиум», ни «Экспульсо» не помогли ему преодолеть глухую стену. «Бомбарду» он использовать не решился, дабы не создавать шум.

Может, нужно всего лишь думать о чём-то хорошем, и тогда двери сами раскроются? Не успел он сконцентрироваться, как на стене стали проступать узоры и через несколько секунд перед ним предстала заветная стальная дверь.

Малфой сомневался, что это произошло благодаря его стараниям, ведь никакие положительные мысли даже не имели места быть в его голове. Весь разум был вдоль и поперёк оккупирован мыслями о причине всех его проблем. И он определённо начинал сходить от этого с ума, ведь как только он раскрыл створки, то автоматически сделал шаг назад. Перед его взором возникла низкорослая волшебница с пушистой белоснежной кошкой в руках. Две пары глаз уставились на него, а он не мог пошевелиться или что-либо сказать. Чувствовал себя самым никчёмным существом в этой вселенной, поняв, что не может объяснить природу того ноющего чувства, образовавшегося между лёгкими. Ну никак.

И всё было бы нормально, если бы это был любой другой человек, даже чёртов Филч со своей бесполезной тварью.

Осознав, как жалко он выглядит в этот момент, Малфой выпрямился и высокомерно поднял голову, свысока глядя на смуглую девушку. Вот так и должен держаться представитель великого рода Малфоев, тем более рядом с… маггловским отродьем. Абраксас так всегда говорил. А Люциус ни в коем случае не мог пренебрегать словами отца. Одного его ледяного взгляда было достаточно, чтобы заставить сына отречься от собственного мнения. Отец ведь знает лучше. Намного лучше него, зелёного сопляка.

Малфой уверенно шагнул вперёд, в комнату, заставляя Марион попятиться и пропустить его. Как только они ступили в Выручай-комнату, створки сомкнулись, а узоры на дверях начали исчезать.

Внутри царил полумрак. Лишь слабый свет догорающих в камине поленьев освещал небольшое пространство, куда пошёл Малфой. Направив на угасающее пламя палочку, он тихо произнёс: «Инсендио». Огонь вспыхнул с новой силой. Казалось, его яркий свет путался в светлых волосах.

Марион всё так же стояла у входа, не решаясь подойти к стоящему к ней спиной человеку. Тишина неимоверно давила. Угнетала. Заставляя чувствовать себя так, будто за спиной нависла дюжина дементоров, а патронус был…недоступен?

— Зачем ты сюда пришёл, Люциус?

Малфой лениво повернул голову вбок, бросая равнодушный взгляд на стоящую за спиной Кеннет. И какой ответ он мог дать? Это была настоящая ловушка, из которой не было никакого выхода.

— Надеялся побыть в одиночестве…— секундная пауза, и слова вырываются прежде, чем его мозг успевает решить, что он будет делать дальше. — Избежать общества грязнокровных отбросов, — повернулся к ней лицом и упёрся холодным взглядом в широко распахнутые глаза. — Но, к моему огромному сожалению, Выручай-комната, очевидно, совершенно некомпетентна в этом вопросе и не в состоянии исполнить мою маленькую прихоть.

Ох.

В этот яд можно было окунуться.

Марион отшатнулась, будто в неё пустили оглушающим заклятием. Кисточка бесшумно спрыгнула на пол и сердито зафыркала на Малфоя, вздымая свой пушистый хвост. Руки Кеннет безвольно опустились вдоль тела.

Обещал ведь… Клялся… Смотрел в глаза и горячо раскаивался в своём поведении, крепко сжимая её холодные руки. Почти плакал, там, у озера, пока огромный кальмар лениво ударял своими щупальцами по гладкой поверхности, создавая миллионы брызг. И она запомнила только брызги, а не лицо слизеринца, потому что смотреть на отчаявшегося Люциуса Малфоя было хуже, чем прожигать кожу раскалённым железом.

А потом он заметил приближающихся дружков, резко поднявшись, ошарашено уставился ей в глаза и, торопливо закинув учебники в сумку, очистил заклятьем испачканную мантию и зашагал прочь. К гнусным моральным уродам — Нотту и Монтегю.

«Лишь бы не увидели! Только бы отцу не донесли…»

Она провожала взглядом напряжённую спину Люциуса, пока тот спешно отдалялся. В груди поднималась очередная волна привычного, горького разочарования. С некоторых пор фамилия «Малфой» стала для неё синонимом слова «крушение».

Она просто ахнула, когда увидела бесстрастное, высокомерное лицо Люциуса. Не осталось ни малейшего следа от того мальчишки, который несколько минут назад до хруста сжимал её руки, отчаянно моля о прощении. Ни следа от одинокого, загнанного парнишки, которому так необходимо было хоть чьё-то участие и искреннее внимание.

Вместо него было…это выражение лица. Неживое, искусственное. Воистину, то, как менялся этот парень, нельзя было называть никак иначе, чем искусство. Истинное мастерство, которому просто так не научишься. Для этого необходимо жить в прогнившем насквозь мире, без луча надежды и веры в лучшее. Жить этим и сейчас.

И она не знала, злиться или…как ещё, чёрт возьми, относиться к происходящему. Она видела, насколько он слаб и неспособен бороться за себя, противостоять отцу, но в то же время отчаянно не желала в это верить. Ей безумно хотелось быть уверенной, что однажды он избавится от невидимых оков, так долго мучивших его, и сможет жить так, как хочет именно он, а не кто-то другой.

Но глядя на то, как быстро он подстраивается под ситуацию, под людей, она лишь горько смеялась над своей глупостью. Это же Малфой. О каком противостоянии может идти речь?

— Втихую зажал Кеннет? А что, Забини сегодня не в настроении или чистокровные уже не устраивают? Потянуло на грязнокровок? — Нотт противно заржал, вызывая у Люциуса желание скормить его оборотням.

Прежде чем ответить, Малфой оглянулся на Марион, дабы проверить, слышит ли она, о чём они толкуют. Поймав на себе её внимательный взгляд, он понял, что ей всё отчётливо слышно. Было очевидно, что она ждёт его ответа.

— А вы ещё и переглядываетесь? Твой отец в курсе, что ты водишься с маггловскими выродками? — ухмыляясь, сказал Монтегю, с демонстративным отвращением глядя на девушку.

— Угомонитесь, пока не схлопотали круциатусы, кретины, — деланно отряхивая рукава мантии, пригрозил Люциус, а затем добавил, будто бы, между прочим, — Слизнорт просил позвать её.

Взгляды слизеринцев тут же устремились на Марион, перекидывающую сумку через плечо и направляющуюся в сторону замка. Невидимая игла медленно вонзилась в сердце, когда его однокурсники, предварительно применив «Сонорус», крикнули ей вслед дежурное оскорбление. Будто бы грязные слова, извергаемые из глоток друзей, были адресованы ему. Малфой лишь заметил лёгкое движение её руки, будто она поспешно вытерла скатившуюся слезу. А когда пространство заполнилось отвратительным гоготом, ему показалось, что он задыхается от поглотившей его безысходности.

Дьявольски смешно. Оборжаться можно.

Ты жалкий трус, Люциус. Ты можешь отречься от всего на свете, лишь бы не поймать сердитый взгляд отца и не слышать его упрёки. И ты не можешь отрицать этого, потому что, если бы это было неправдой, то ты бы давно наплевал на то, что будут говорить о тебе такие бесполезные типы вроде Нотта и Монтегю. Ни секунды не колеблясь, замучил бы их круциатусом до помутнения рассудка, прямо здесь, на берегу, как только слеза скатится по её холодной от безжалостных порывов ветра щеке.

Но ты этого не делаешь и заставляешь себя ухмыляться, когда друзья задорно пихают тебя в плечо. Только когда она исчезает за деревьями и не видит тебя. Потому что ещё одно разочарование в её глазах, и ты раскрошишься на атомы в тот же миг.

Треск поленьев в камине будто бы символизировал обваливающийся мост между ними. Марион не могла произнести ни слова, потому что до сих пор сомневалась, правда ли он так сказал или ей от усталости послышалось. Но айсберги в глазах Малфоя напрочь рассеивали все сомнения, выбивая из неё вместе с воздухом всю надежду. И никаких брызг над озером никогда и не было.

— Ты… Ты просил прощения…Обещал мне никогда не…— Марион невольно делает шаг вперёд, чувствуя как в глазах начинает покалывать, а кончики пальцев медленно леденеют.

— И ты веришь каждому моему слову? Ей богу, Кеннет, я, разумеется, всегда удивлялся, как шляпа могла отправить тебя на Когтевран, но даже предположить не смел, что ты до такой степени дура.

«Замолчи, Люциус. Не делай этого»

Неправда. Ты врёшь. Ты всегда врёшь.

Не отдавая себе отчёта, Марион сделала пару шагов в направлении горящего камина и оказалась лицом к лицу с высоким слизеринцем, у которого в глазах был чёртов Ледовитый океан. Он смотрел сквозь неё, словно она была пустым пространством, а не человеком. А прочитать что-либо в его взгляде было невозможно, он — профессионал в сокрытии своих мыслей. Таким никакая окклюменция не нужна.

Марион упорно продолжала въедаться в него прищуренным взглядом, дабы понять, что же с ним не так. Из-за чего он постоянно мечется между тем, что он обещает сделать и что он делает на самом деле.

Малфой стоял высоко задрав голову, но в то же время с трудом выдерживая тяжёлый взгляд Марион, который почти ощущался физически, забиваясь под кожу и не давая кислороду проникать в лёгкие. Он не мог свободно дышать. Вся эта ситуация дико на него давила, и он уже начал жалеть, что вообще пришёл в эту чёртову комнату. Иронично, что Выручай-комната нихера не выручает, а лишь делает всё хуже.

— Это легко?

Слизеринец удивлённо нахмурился, не понимая, что она имеет в виду. И честно говоря, даже не хотел слышать её ответа, потому что был уверен: ему сейчас будет так же обидно, как и ей. Возможно, во стократ больше, потому что умники — когтевранцы— всегда точно знали, как и что сказать, чтобы их слова вихрем носились в голове оппонента даже на смертном одре. Они не лезут в драку сломя голову, как гриффиндорцы, а тщательно обдумывают и только после этого наносят удар. Чем-то они были схожи со слизеринцами. Разве что, змеи нападают первыми и особых причин им не надо, а эти пытаются избегать конфликтов.

— Что именно, Кеннет?— безразличным тоном осведомился Малфой, склоняя голову набок и прищурено глядя на лицо Марион, освещённое светом пламени .

И чуть не взвывая от мысли, с визгом мандрагоры взорвавшейся в голове: «Красивее девушки нет ни в Хогвартсе, ни в Ильверморни, ни где бы то ни было на этой треклятой планете». Даже полувейлы, красавицы Блэк, в его глазах меркли по сравнению с ней.

Мерлин. Его что, прокляли? Наверно, даже круциатус было бы легче перенести. А тут мучаешься днями и ночами и чётко осознаёшь, что спасения не будет.

Абраксас говорил, что перманентные страдания делают человека неуязвимым. Люциус соглашался с этим утверждением, но формулировал его немного иначе.

«Мертвецу никакие мучения уже не могут быть страшны»

— Быть таким. Признайся, это ведь из-за отца? Ты боишься его. Отрекаешься от самого себя, потому что пугаешься самой мысли о том, что папочка разозлится и отвернётся от тебя. Плюнет тебе в лицо и вышвырнет из твоего аристократского притона, стоит тебе только нечаянно проявить свои чувства к грязнокровке? Я права…— и буквально выплюнула, смачно, с нескрываемым отвращением. — Малфой?

И чуть ли не зарезала своим взглядом.

«Спокойно, Люциус. Не напрягайся»

Ага, как дважды два.

Когтевранка не успокаивалась и всё запускала в него оскорбительную правду, как острый нож вонзающуюся в сознание.

— Когда-нибудь твой высокомерный папаша поймёт, какого бесхребетного, трусливого и лживого сына он вырастил и тогда…

Показалось, или воздух действительно замёрз?

Она не успела закончить, когда длинные, усыпанные фамильными перстнями пальцы резко сомкнулись вокруг её тонкой шеи, толкая и с силой вжимая её дрожащее от гнева тело в холодную стену около камина. До того сильно, что можно было почувствовать каждую трещинку в камнях.

От резкого толчка палочка вывалилась из кармана мантии и с еле слышным стуком упала на каменный пол и укатилась в центр комнаты. Кисточка вновь распушила свою шерсть и зафыркала, приняв оборонительное положение.

Бледное, точно полотно лицо слизеринца с безумными озлобленными глазами находилось настолько близко, что можно было без особого труда разглядеть каждую морщинку и шрам на его коже. Почему на лице восемнадцатилетнего парня столько следов? Когда он стал выглядеть так измученно, словно все эти годы провёл в Азкабане? Или она всё придумала, додумала его?

И какого вообще чёрта в её постоянно трезвой и ясной голове эти пьяные мысли? Почему она думает о чёртовых Малфоевских шрамах и морщинах, будучи почти пригвожденной им самим в каменную стену?

И бегущей строкой где-то на окраине сознания: «Как вообще можно было такое допустить?»

Но тем не менее, вот он, Малфой. Грёбанный змеёныш. Гад. Стоит прямо перед ней, обалдеть как близко и опасно, поджигает взглядом не хуже адского пламени. А сгорает сам.

— Не смей даже заикаться о моём отце,— блуждает взглядом по её лицу,— грязно…— и не договаривает.

Тонкие пальцы Марион вцепились в руки Малфоя, пытаясь убрать их от себя. Впрочем, это было лишнее, ведь в следующий миг его пальцы разжимаются. Он делает большой шаг назад и сверлит когтевранку взглядом.

— Проваливай,— почти шипит сквозь до боли сжатые зубы.

Кеннет кидает в него взгляд-молнию, собираясь вновь разразиться очередными потоками едких оскорблений, но с досадой понимает, что в этом мире нет таких слов, которыми она могла бы выразить чувства, бурлящие в её груди сейчас. То, что в тот момент вихрем носилось в её разуме, не могло быть облечено в жалкие, никому не нужные слова. Оно не влезало в эту комнату, даже целого Хогвартса было недостаточно. И поэтому оно сидело в ней, оглушая, словно крик Банши.

И лучшего исхода, кроме как гордо прошагать мимо него, откидывая длинные взлохмаченные волосы за спину, не было. Беззвучно зацепить пальцами валявшуюся под ногами палочку и, наконец, уйти

К выходу. К жизни. Отсюда.

Прямо около стальных дверей остановиться на секунду, чтобы придержать створку для питомца, преследующего её. И зацепиться взглядом за кусок тёмно-зелёного пергамента, несколько секунд удерживаемый в воздухе палочкой сокурсника, а затем плавно падающий в каминный огонь.

— Я велел тебе катиться к чёрту, тупоголовая идиотка!

«Гад. Чтоб акромантулы заполонили твою проклятую змеиную спальню»

А вслух — ничего.

Марион готова была поспорить, что перебудила весь Хогвартс, чересчур сильно хлопнув дверьми Выручай-комнаты. Но в тот же миг по-детски злорадная мысль возникла в её голове, приободряя и заставляя чуть бодрее шагать в башню Когтеврана.

«Вот-вот сюда прибежит Филч, и тогда Малфою придётся не сладко»

И постыдилась своей мелочности.

Единственным желанием было поскорее оказаться в собственной кровати и заснуть крепким сном без сновидений. Или ещё лучше — запустить «Обливиэйт» себе в висок, чтоб убрать фрагменты сегодняшнего дня из черепной коробки, пока та не взорвалась. Тогда бы и жить стало легче. И перед глазами не стояли бы шрамы и морщинки на бледной коже.

В гостиной Когтеврана было до онемения тихо. Все давно разошлись спать, что было неудивительно — часы показывали полпервого ночи, а глубоко чтившие любые правила и дисциплину в целом вороны не имели обыкновения бодрствовать в такое время суток без крайней на то необходимости. И уж тем более покидать пределы гостиной. Не то, что она. Какая-то неправильная когтевранка. И сегодня она впервые могла быть солидарна со словами Люциуса относительно ошибки Распределяющей Шляпы. Не зря шляпа предлагала ей пойти на гриффиндор.

Но как бы то ни было, ей нравился родной факультет. Здесь всегда царила атмосфера спокойствия и… интеллигентности? Однокурсники были добрыми, хоть иногда и вели себя чопорно. Ну, кроме странноватого Лавгуда с его вечными несусветными статьями о каких-то несуществующих монстрах. От него ни гонором, ни чопорностью и не пахло.

Девушка устало вздохнула, плюхнувшись в глубокое кресло напротив широких окон. Вид с когтевранской башни был просто умопомрачителен, и за это место всегда была жёсткая конкуренция среди однокурсников. Особенно в прохладные вечера.

На дворе стояло начало сентября. Дожди ещё не зарядили и погода была достаточно тёплая, но, тем не менее, по вечерам в коридорах Хогвартса дико буйствовали сквозняки, заставляя студентов ёжиться и двигаться быстрее. Лишний раз выходить из уютных гостиных волшебникам не хотелось, поэтому остальные части замка в основном были совершенно пусты. Разве что, встретишь парочку заблудших испуганных первокурсников, либо влюблённых, прячущихся от профессоров в лабиринтах бесконечных коридоров школы. А ещё по вечерам по школе любили слоняться слизеринцы. Небольшими кучками. Ядовитых змеёнышей не пугал ни холод, ни сквозняк — в их отсыревших подземельях такой климат сохранялся даже в самое жаркое лето. Упаси Мерлин столкнуться с ними в одиночку в темноте холодных коридоров.

Стоило вспомнить о серебрено-зелёных, как лицо Марион сердито нахмурилось, а в голове всплыл образ сжигающего неизвестный пергамент сосредоточенного Малфоя.

Сволочь. Без преувеличений. В который раз убеждалась в этом, но продолжала надеяться на то, что в один воистину прекрасный день он наконец сможет избавиться от пагубного влияния своего чокнутого отца и начать руководствоваться не предубеждениями и долгом, а своим собственным мнением. Что однажды перестанет подражать отцу, попытается стать лучше, чем он есть.

Хотя бы попытается.

С другой стороны, Марион всегда жалела бедных девушек, кормивших себя бесплодными надеждами, и горько усмехалась, когда те с пеной у рта утверждали, что мол: «Ничего вам не понять, ни черта вы о нём не знаете, он изменится!» И попробуй их отговорить — заавадят, не моргнув и глазом.

А потом будут сидеть где-нибудь на Астрономической башне, плача навзрыд, когда осознают, что чёрта с два он изменится. И так по кругу, безумно.

Кеннет раздражённо откинула голову на спинку кресла, устало закрывая глаза. Краем уха она услышала, как Кисточка с тихим мяуканьем запрыгнула на подоконник и улеглась, глядя своими голубыми глазами на хозяйку.

Чёрта с два изменится. Это ведь чистокровный кретин-аристократ — Малфой. Ни за что не сделает то, что ему не выгодно.

А сегодняшний день был не таким. Даже коридоры Хогвартса казались в стократ холоднее, чем они есть на самом деле. И слова окружающих казались до пошлости фальшивыми. Даже Кисточка не забралась ей на колени, как она всегда делала.

Марион стянула галстук с шеи и раздражённо закинула его на подлокотник соседнего кресла.

Чёрта с два он изменится. Чёрта с два она будет плакать на верхушке Астрономической башни.

* * *

Люциус почувствовал себя в безопасности, как только створки дверей Выручай-комнаты сомкнулись и узоры на них начали медленно исчезать. Безопасно, но холодно. И пусто. Даже яркий огонь в камине не мог достаточно согреть его руки, чтобы они не сопротивлялись каждому незначительному движению.

Столько всего он собирался сделать, оставшись наедине с самим собой, но в итоге не мог заставить себя отойти от камина и наколдовать даже жалкое кресло. Просто стоял с полвека на одном месте, словно статуя, уставившись на озорной танец язычков пламени.

Вот так всегда у людей: долго думаешь, страшно желаешь что-либо сделать, а когда наступает подходящий момент, подворачивается долгожданный шанс — всё. Не было ничего. Ничего ты не хотел. Стоишь на одном месте и не знаешь, куда себя деть. Потому что тебе и вправду некуда идти. Ни вперёд, ни назад. Ни вправо, ни влево. И, наверное, самым подходящим для тебя словом будет окаменевший.

Такого угнетающего чувства Малфой ещё никогда не испытывал. У него всю жизнь, вплоть до недавних пор, всё шло как по маслу. Родители ни в чём не отказывали, проблем с учёбой не было, весь Хогвартс был у него в кармане, девушки штабелями лежали у него в ногах, готовые убить только за один его взгляд в их сторону. И всё вдруг рухнуло, когда тщеславный придурок-Слизнорт решил, что слизеринец показывает плохие результаты по зельеварению, и назначил дополнительные занятия. И даже не потрудился заняться этим сам, а взвалил все обязанности на...гр-р-р…свою самую одарённую ученицу. А кто, кроме всезнаек-когтевранцев, может самозабвенно любить такую дребедень, как зельеварение? Разве что, магглорождённая когтевранка, отчаянно старающаяся оправдать своё присутствие в этой школе тошнотворной прилежностью абсолютно во всём. Начиная от ебучих идеальных косичек, из которых ни одна прядь не могла выбиться по собственному желанию, и заканчивая самыми объёмными сочинениями по истории магии. И, разумеется, значок старосты факультета. Куда же без столь необходимого атрибута!

Со скрежетом в зубах добивалась того, что ему могло достаться просто так — задаром. Всего-то благодаря безупречной родословной, которая ни в коем случае не могла оскверниться… не теми людьми.

Потому что, как гласила фраза на семейном гербе: «Чистота крови всегда властвует».

А н... нет! Сейчас юный Малфой мог бы с этим немного не согласиться, ведь отнюдь не кровь властвует им в последнее время.

Может, всё же могла она оскверниться. Благодаря ему же самому. Так бесконечно и беспросветно кичившемуся драгоценной жижей в собственных жилах. Которая, как оказалось, не могла гарантировать ему абсолютно всё. И на какую-то долю секунды он действительно поверил, что с радостью мог бы пожертвовать этой своей кровью, только ради, по его недавним меркам, социального мусора.

Мог бы выстоять всю тяжесть гнева Абраксаса, свой выжженный портрет на родословном гобелене и все — все лишения только бы…только бы…

Он не смог бы внятно объяснить, чего именно хотел от этой девчонки, но постоянно ощущать её рядом стало до боли в глотке необходимостью. Двадцать пять чёртовых часов, восемь чёртовых дней в неделю.

Всего лишь на мгновение он готов был от всего отречься. На миллисекунду. Там, на берегу озера, когда чуть ли не валялся на земле, вымаливая прощения за все брошенные в её адрес оскорбления. А потом, словно огретый круциатусом, вскочил, обалдевшими глазами глядя на удивлённое лицо Кеннет.

Будто бы делал всё под империусом и только что очнулся.

Затем стушевался и удрал, поджав хвост, едва завидев вдалеке фигуры однокурсников. Потому что весь воздух из лёгких испарился, стоило лишь представить, что произойдёт, если до ушей отца дойдёт новость о том,— Люциус содрогнулся, — что он просил, нет, молил о прощении. У грязнокровки.

И это была не трусость. Это был без вести пропавший, но как раз вовремя объявившийся здравый смысл.

Тем не менее, Люциус не мог отрицать очевидного факта. Он сходил с ума от грязнокровки. Ему было безумно больно признавать этот нонсенс. И у него не было правильного выхода. Ни то, ни другое не могло дать ему всё то, в чём он нуждался. Ни компромисса, ни альтернативы. И он терялся. В один миг бежал к ней, а в другой — от неё.

Хуже всего было не иметь такого человека, с кем можно было бы поделиться, от кого получить хоть какой-то совет. Полно приятелей, дружков, подпевал, но ни одного настолько близкого человека, кому он мог бы поведать свой самый страшный секрет. В такие моменты он до боли в челюсти завидовал остальным трём факультетам, впервые в жизни жалея, что попал на замкнутый Слизерин, в котором такого рода чувства были наравне с блевотиной в общественных туалетах.

Сегодняшнее утро началось с тошнотворных вестей. Он даже не успел зачерпнуть в ложку дымящейся овсянки, когда в Большой зал, шумно хлопая широкими крыльями, влетел Каспар — вечно угрюмый, семейный филин Малфоев. Грациозно приземлился на плече молодого хозяина, терпеливо ожидая, когда тот заберёт изумрудного цвета конверт из его клюва. Люциус, замечая липкие взгляды однокурсников, намеренно неспешно отпил чая, подставляя свободную руку под клюв птицы. Филин аккуратно опустил конверт на ладонь хозяина и, вновь расправив крылья, взлетел к окнам.

У слизеринца абсолютно не было желания читать письма на глазах у однокурсников. Особенно после пойманного им внимательного взгляда Кеннет, направленного прямо на него аж через несколько столов. Поэтому когтевранка была награждена вопросительно-вызывающим кивком от него, а конверт с изображение фамильного герба был бережно спрятан в карман мантии.

Дабы предохраниться от потенциальных невольных выплесков эмоций. А вдруг там что-то неожиданное и неприятное? И его показная невозмутимость, Мерлин упаси, даст трещину. С громким хрустом, так, что абсолютно все заметят.

И блокируя нетерпение поскорее оказаться в успокаивающем одиночестве, он медленно допивал свой чай, лениво оглядывая Большой зал. Рядом что-то безостановочно тараторила истеричка Забини, то и дело пытаясь задеть его коленку своей длинной ногой. И без устали жалась своим бедром к его боку. Ошибочно полагала, что он не замечает её домогательств. Или же, что они ему даже нравятся. Их невозможно было не заметить, но ничего кроме раздражения они не вызывали. Потому что, во-первых, Малфой был не в настроении с самого утра, и, во-вторых, голова была забита совершенно другим с момента получения конверта из дома.

Родители никогда не слали ему ничего, кроме уже почти ненужных пачек чеков, кучками лежащих у него в спальне. Или же сухих, действительно почти разваливающихся от сухости и натянутости открыток на дни рождения. И то, мать, очевидно, приписывала некоторые слова, чтобы поздравление не кричало равнодушием. К примеру, «дорогой Люциус!» или «любим». Абраксас ограничивался скудными пятью-шестью строчками, совершенно лишёнными всякой родительской любви. Даже ежегодный перечень необходимых школьных принадлежностей казался чуть ли не признанием в любви, по сравнению с отцовскими поздравлениями.

В любой другой день письма и вовсе считались недоступной роскошью. Разве что, отец решал сообщить что-то чрезвычайно важное либо неприятное. И ни разу эти идеально сформулированные, тщательно подобранные и смехотворно сдержанные слова не приносили ему радости. Люциус чувствовал, что и этот раз не станет исключением, поэтому пытался забыть о клочке бумаги, мирно лежавшем на дне кармана. Но как назло, всякий раз, когда он только начинал забывать, пергамент будто бы начинал вибрировать и тяжелеть. В итоге, Люциус решил, что на письмо было наложено заклятие. Абраксас, видимо, не хотел, чтобы сын откладывал его в долгий ящик.

Малфой упрямо терпел неприятное жужжание в области рёбер почти весь день, но на уроке Бинса его терпению пришёл конец. Даже не потрудившись придумать достойную причину, он буркнул что-то про срочную тренировку по квиддичу и, быстро спихнув все испещрённые непонятными кляксами и разводами пергаменты с перьями в сумку, быстрым шагом направился к выходу. Бинс, у которого было полно времени и которому на всё было плевать, даже не прервался, продолжая усыплять студентов своей нудной лекцией о причинах разлада между волшебниками и кентаврами. Люциус даже возблагодарил конверт за избавление от часа бесполезного монолога занудного привидения.

Ему стало легче дышать, как только он покинул пределы кабинета. Недолго думая, он направился в ванную старост, чтобы раскрыть конверт без риска быть отвлечённым.

По дороге ему не встретилось ни единой души, кроме урода-Пивза, который не осмеливался даже приблизиться к слизеринцу. Ужасно боялся Кровавого Барона, да и самих змеиных студентов. Особенно Малфоя.

Как и ожидалось, ванная была абсолютно пуста. Только мерный стук капель о дно раковин нарушал идеальную тишину. Слизеринец торопливо наложил на дверь несколько запирающих заклинаний, обеспечивая себе максимальную защиту от неожиданных вторжений.

Люциус опустился на край ванны и нехотя раскрыл письмо. В глазах зарябило от мелкого аккуратного почерка отца. Слизеринец начал вглядываться в пергамент, стараясь привыкнуть к чернильным завиткам на нём. С каждым новым словом складка между бровей становилась всё глубже и глубже, а в глазах зарождалось отчаяние.

Не было для него в тот момент слов страшнее.

«Люциус! С величайшей радостью сообщаю тебе, что дата помолвки официально назначена. С нетерпением ждём тебя в Мэноре на Рождественские каникулы, дабы поговорить с глазу на глаз.

Абраксас Малфой»

Суше только пустыня.

Мэнор. Не дом.

Люциус. Не сын.

Абраксас Малфой. Не отец.

Малфой в ярости швырнул пергамент в угол ванной комнаты, резко поднимаясь и направляясь к широким окнам.

Какая, к чёрту, помолвка! Учебный год даже не успел толком начаться! Абраксас совсем …

И тут же себя одёрнул, напоминая, кто он и кто Абраксас. Ему ведь виднее…Правда?

Разумеется, придурок. Твоя жизнь ведь полностью, от начала до конца, принадлежит ему. Какое у тебя может быть собственное мнение? Как ты вообще смеешь не соглашаться с волей отца? И осознаёшь ли ты, что с тобой будет, если хоть пикнешь что-то не по сигналу?

Мерлин, он окончательно запутался.

Ему претила сама мысль о том, чтобы ехать в мрачный Мэнор и говорить с отцом о собственной помолвке. Услышать, как он торжественно объявляет имя кого-нибудь из его чистокровных однокурсниц. А ему будет нечего сказать в ответ. Потому что перед взором будет стоять образ девушки, которую он постоянно встречал в библиотеке. Увидит её, корпящую над каким-нибудь до смерти скучным фолиантом. То и дело восторженно распахивающую глаза всякий раз, как наткнётся на что-то, по её меркам, интересное.

Но он просто кивнёт и молча выйдет из кабинета отца, так и не сказав ему, что никакая помолвка с какой бы то ни было чистокровной волшебницей ему совершенно не нужна. Слишком не нужна. Он ни в этой, ни в следующей жизни не осмелится признаться Абраксасу о том, что единственной необходимой вещью для него является совсем другое. Люциус даже сам себе стыдился признаться в этом. Еле сдерживал смех при мысли о своей одержимости магглорождённой, приторно умной когтевранкой.

Надо же.

Столько лет, всю осознанную и даже неосознанную жизнь в его разум неустанно вдалбливали, что магглам и уж тем более их поганому потомству место не на одной ступени с чистокровными магами, а где-нибудь на свалке. Наравне с мусором. Или же в Азкабане, на худой конец. Да и то, было бы для них непозволительной роскошью.

Адское пламя в преисподней заморозится, если Абраксас узнает о мыслях сына.

Люциус устало опёрся об стенку, обречённо вздыхая.

Всё в порядке. Это ещё не зашло слишком далеко. Он исправит. Выбьет из своего сознания все неподходящие мысли. Выкинет грязнокровку из головы. Ведь легко же это. Стоит только поменять своё отношение, убедить себя в отвратности происходящего и прислушаться к голосу благоразумия.

Как учил Абраксас. Раз, два.

«Чистота крови властвует»

Ну вот. Молодец, Люциус. Просто умничка.

— Акцио, конверт,— уверенный голос и лёгкий взмах палочки.

Письмо беззвучно летит по воздуху и спустя секунду с приятным шелестом исчезает в его кармане.

В слизеринскую гостиную Малфой вернулся решительно настроенным. Самовнушение, казалось, помогало делать лицо. Он вёл себя так, будто ему на всё плевать. Прямо как раньше, когда любые проблемы решали пачки чеков и галлеоны в мешочке, что кучей валялись где-то в недрах его спальни.

И он упрямо уверял себя, что ничего не поменялось и всё те же деньги могли открыть для него любые двери. Тем не менее, что-то внутри него кричало, визжало о том, что нихера подобного. Есть такие вещи, которые никакими галлеонами не исправишь. Например, «Люциус» вместо «сын» в письме.

Да, теперь он в этом убедился.

Поток его угрюмых мыслей был прерван звуком открывающейся двери. В гостиную ворвался довольный Нотт, на ходу отгрызая большой кусок от яблока. Малфой с удивление подумал о том, как болван Бейл умудряется впихнуть в свой рот такое количество еды и не подавиться.

Завидев однокурсника, Нотт направился к нему, по пути хватая со стола чью-то коробку конфет.

— О, Люциус! Я думал ты пошёл на тренировку,— парень вальяжно развалился на диване, скрестив ноги и закинув конфету в рот.

Малфой, с трудом скрывая отвращение, глядел на с оглушительным чавканьем жующего однокурсника. Наградил ведь Мерлин прекрасной компанией…

— Как раз зашёл, чтобы взять метлу,— нехотя ответил Люциус. — Слушай, Бейл, чьи конфеты ты уплетаешь?

Нотт торопливо проглотил еду, пытаясь поскорее ответить на вопрос.

— Без понятия. А что, они твои были?— на секунду перестав чавкать и внимательно глядя на однокурсника, ответил Нотт. — Ну, я думаю, ты не пожалеешь их для меня.

Покачав головой, слизеринец вновь полез рукой в коробку, выуживая оттуда очередную сладость.

Люциус поджал губы и повернулся лицом к окну, пожимая плечами.

— Да нет… Я просто недавно слышал, что гриффиндорцы собирались наложить на что-то Кишечно-опорожнительное заклятие и подсунуть в нашу гостиную. Вот я и опасаюсь, что ты наткнулся именно на эту подлянку.

Лицо жующего слизеринца вмиг вытянулось и побледнело. Сплюнув всё на ковёр, он тут же вскочил и понёсся прочь из гостиной.

Малфой впервые за долгое время громко захохотал, глядя на спину однокурсника, оттолкнувшего только что появившихся в дверном проёме удивлённых Корин Забини и Бэзила Монтегю.

— Что это с ним? — спросила подошедшая , вопросительно глядя на смеющегося Люциуса.

— Ничего особенного. Он сам тебе расскажет, только передай ему, что я пошутил.

Забини некоторое время настороженно смотрела на него, качая головой. Её тихое «дурдом», когда она проходила мимо, вызвало у него сдавленный смешок.

— Не хочешь потренироваться?— обратился он к Монтегю, когда слизеринка отошла к книжной полке.

Однокурсник охотно согласился, и парни направились на поле для квиддича.

— Где, чёрт возьми, мои конфеты?! — пронзительный голос Забини заполнил гостиную, как только дверь за слизеринцами захлопнулась.

Малфой громко засмеялся, не замечая на себе удивлённый взгляд однокурсника.

Он ещё не знал, что вечером того же дня вся иллюзия непринуждённости вмиг смоется с него одним пронзительным взглядом обиженной когтевранки. А письмо будет медленно тлеть в камине Выручай-комнаты.