Домик на склоне (джен)

И тут в дверь постучали.

Громко. Похоже, даже кулаком.

«Не матушка!» — смекнул наш молодчик и угрём ловко соскользнул с брачного ложа, юной своей жены не потревожив, хоть и был крупный и мускулистый — ну чисто жеребчик!

— Вставай, бабий подъюбник, меха уже с час раскачаны! — только и успел молвить Оскар Бальтцель, а его сын, хоть и в одном исподнем, но улыбаясь во весь рот, уже выскочил на балюстраду, идущую вкруг большого зала с камином, и спиной притворил за собой дверь, натягивая на блестящий от пота торс рубаху прямо вместе с курткой, шнуруя штаны и все роняя пояс.

— Ш-ш-ш! Иду уже, что бранишься!

— Чего-чего — дело стоит, а тебе хоть бы хны! — Хозяин дома нахмурился. И зло, скороговоркой неожиданно добавил: — Да хоть совсем в кузню не ходи! С твоей женитьбой ты не ты стал! Э-э-эх! — Махнув рукой, будто рубя канат, он потопал вниз.

— Фати (1)… — Бастиан сперва растерялся, но, перепрыгивая через ступеньки и при этом умудряясь надевать сапоги, рванул вслед за отчего-то взбешенным отцом. Начал оправдываться: — Да что с тобой? Чего вдруг разрычался, а, папаня? — Он попробовал улыбнуться снова и тронул того за рукав.

— Ты это брось! — прямо-таки прошипел герр Бальтцель, всеми в деревне уважаемый за степенный нрав, порядочность и немногословность. — Нечего меня как ребенок кликать, всё прошло — взрослый уже! Прошло всё, кончилося... — И вздохнул тяжело, будто мешок со спины сбросил.

— И что? — Бастиан застыл на полушаге, оторопел. — Это оттого, что я на Чере женился? Так это… Ты же сам нас благословил, все по-честному было. И мама…

— А то! Что мама... Мама! — перебил его кузнец. — Нет, не моя ты кровь, а чужое семя! — сказал, как в лицо слова выплюнул. И отвернулся, сутулясь, сразу как бы ростом меньше стал.

Басти не верил своим ушам:

— О чём ты?! Как так? Да я же на прадеда похож, ты сам говорил, что вылитый! И кость твоя — широкая, и волосом в тебя.

— Там, видать, за тобой приехали. — Оскар отвернулся, не слушая, не слыша того, кто еще недавно был ему любимым сыном, кивнул на боковую дверь, что вела не в кузню, а на задний двор. — И мать свою гулявую, значит, шлюх… распутницу с собой забирай, коли надобна. Пусть спасибо скажет, что не порешил ее… Суку! — Его вдруг сильно шатнуло.

Бастиан кинулся, чтобы подхватить, подставить плечо. Что происходит с отцом, он совсем не понимал. Страшно было подумать, что тот просто сошел с ума! Ведь так бывает: вон старый Рафлиц прошлым летом ни с того ни с сего в своих же овец стрелять начал из духового ружья... А как иначе такое странное поведение самого близкого человека объяснить? Бастиан любил отца, но тут такое деелось, что только это на ум и приходило. Не горные же тролли, право слово, старому кузнецу глаза застлали?!

Но тут сердце младшего Бальтцеля бухнуло, а по телу прошла волна мурашек — прямо так от затылка до пяток — он услышал звуки, которых просто не могло быть! Сейчас. В феврале. Ведь только летом и только в праздники поют эти длинные трубы! Что же это тогда?! И…

Дверь отворилась — пахнуло теплом, даже жаром. На пороге, в летней красной юбке, белом чепце с развевающимися на легком ветерке лентами стояла его Чера. Держа в руках… нарядного младенца!

— А вот же, вот где они — наши дедушка и папочка! — нежно проговорила она, игриво слегка подбрасывая ребенка на сгибе локтя. И повернулась к остолбеневшему Бастиану. — Муж, там какие-то люди в касках. И конные — полон двор! С гербами. Тебя спрашивают. Сердятся очень. Может, подковать надо. Ну что вы встали, как громом вас стукнуло? Заработок же пропадет, а то в другую кузню поедут!

_____________________

(1) «Папа», даже «папочка» — уменьшительное от Vater.