Чаша полная огня (гет)

В больнице святого Мунго Роуз оказывалась чуть ли не чаще, чем у себя дома, а потому эти интерьеры могла узнать не то, что без очков, но даже и с закрытыми глазами. Стены всех палат были одинаково выкрашены в мерзкий лимонно-желтый цвет, который вкупе с не выветриваемыми запахами трав, спирта и лечебных зелий, гадкой больничной еды, в которую изрядно добавляли лук, овсяную крупу и вареную рыбу, только усиливал непреходящее чувство тошноты у пациентов и врачей. Помимо постоянной вони Мунго отличали и звуки. Все двери в палаты всегда были приоткрыты, поэтому в любое время дня и ночи можно было услышать ход часов, которые, подобно часам в Норе, отмечали нахождение врачей на дежурстве. Было слышно, как переговариваются медсестры, ворчат эльфы, натирая до блеска каменные полы, как шагают туда-сюда врачи и посетители, как скребут перья по бумагам и шелестят желтоватыми страницами толстые истории болезни. По ночам становилось чуть тише из-за отсутствия посетителей, но, тем не менее, если и было на земле место, которое никогда не спит, то это был не Нью-Йорк, а больница святого Мунго.

Когда Роуз пришла в себя, то не спешила открывать глаза и осматриваться. Она и так знала, где находится. Поняла это даже без запахов и звуков: только в больнице могут быть такие отвратительные матрасы, от которых спина, как деревянная. Сквозь закрытые веки Роуз смогла различить перед собой источник белого света.

«Неужели операционная?» — чувствуя подступающую панику, подумала она и немедленно распахнула глаза. Нет, это была не операционная и даже не реанимация, а обычная палата, а свет бил из коридора через, как обычно, приоткрытую дверь. Роуз облегченно выдохнула.

Без очков она видела только то, что в палате темно. Был конец апреля, ночи над Лондоном стояли тёмные, холодные и пасмурные. За больничными стенами заунывно выл весенний ветер, стёкла огромных окон запотели, и сквозь них и зрячий бы не увидел ничего, кроме расплывчатых огней ночной столицы. Но такой вид Роуз нравился даже больше: обычный Лондон вгонял её в тоску. Разве что Лондонский Глаз, похожий на громадное велосипедное колесо, ей действительно нравился, но все остальное от старинных аббатств до новеньких стеклянных небоскребов навевало только скуку. Лили и Джеймс, впрочем, говорили, что потрясающий вид на этот город открывается, если после заката сесть на метлу и взмыть высоко-высоко в небо. Но Роуз летать не умела и боялась. Её пугала не высота, а то, что с неё слетят очки, или что она не сможет своими тоненькими слабенькими ручками-веточками управиться с метлой. Особенно на большой высоте, где всегда ветрено, влажно и убийственно холодно. Последний полет Роуз на метле состоялся на первом курсе Хогвартса. Больше она сама в воздух не поднималась.

В данный момент для неё подняться в принципе было проблемой. Она попыталась сесть, но поняла, что не может даже приподнять голову. Всё от затылка до копчика было будто парализовано. Пальцы на руках и ногах едва-едва сгибались и разгибались, как замороженные. Роуз попыталась что-то сказать, издать хотя бы один звук, но получалось только бесшумно шевелить пересохшими губами. Голоса не было. Роуз только отчетливо чувствовала бешеный стук сердца за грудиной и слышала свое тяжелое дыхание, от которого опять что-то щемило под ребрами.

«Я брежу, наверно, — мысленно запричитала Роуз. — Ну, ведь не может со мной такого быть!»

Дышать было и так больно, а от страха стало еще и тяжело: воздух как будто застревал где-то в глотке и выходил обратно с противным свистом, который пугал ещё больше. Роуз была абсолютно беспомощна. Только огромные полуслепые глаза вертелись в глазницах, словно пытаясь уцепиться за что-то, что вытащит её из этого жуткого состояния.

Вдруг в другом конце коридора послышались чьи-то медленные шаркающие шаги. Роуз напрягла весь свой слух, но так и не смогла понять, сколько людей идет. Их определенно было больше двух, возможно, трое. Они шли медленно, будто вразвалочку. Роуз даже могла расслышать, как скрипит кожа ботинок одного из них и как шуршит чей-то плащ.

— Понимаете ли, — раздался негромкий хрипловатый мужской голос. Роуз его узнала: это был её лечащий врач, доктор Эдвард Белл. — Дементриоз такая штука… малоизученная, скажем сразу. Лет двадцать пять назад его только признали реально существующей болезнью. До этого, конечно, дети с таким недугом тоже рождались, но это были единичные случаи. И эти несчастные чаще всего не доживали и до месячного возраста. Никто и не пытался разбираться, что их убило. Просто еще один мертвый младенец в статистике.

— Но ведь Роуз дожила до двадцати лет! — вмешалась женщина с дрожащим от волнения голосом. Это была Гермиона.

— Да, конечно, и я уверен, проживет и больше! Помнится, мы давали прогноз, что, если все будет хорошо, то она вполне дотянет и до сорока.

— Если… — вздохнул другой мужчина с сиплым севшим голосом. В нем Роуз едва различила своего отца — никогда неунывающего Рона Уизли.

— Мистер Уизли, миссис Грейнджер-Уизли, — снова заговорил доктор, — я понимаю ваше горе, но мы с вами все разумные люди и должны понимать, что здесь нет и быть не может никаких гарантий. То, что ваша дочь дожила до двадцати — это чудо, истинное чудо современной колдомедицины. Я уже говорил, раньше такой ребенок рождался чуть ли не один на миллион, а после войны с Волдемортом их появилось много. Достаточно много, чтобы их изучать и добиваться успехов в лечении. Но мы все еще можем лишь подавлять симптомы и бороться с приступами. Вытащить ту тёмную частичку из неё мы не можем уж точно.

Гермиона всхлипнула и, судя по звуку, села на коридорную кушетку. Роуз никогда не слышала, чтобы её мать, Гермиона Грейнджер-Уизли, железная леди волшебного мира, плакала. Или тем более рыдала навзрыд. Всхлипывала, что-то завывала дрожащим голосом, сморкалась в носовой платок. А сейчас эта просто невообразимая картина происходила в коридоре больницы святого Мунго.

«Неужели все настолько безнадежно?» — пронеслось в голове Роуз. Мысль о возможной скорой смерти преследовала её с детства, и в долгожители она никогда не метила, но осознание того, что в действительности смерть настолько близко, что она почти уже держит свою холодную руку на её горле, появилось только сейчас, когда Роуз услышала, как её мать плачет. Паника отступила. Осталось только жуткое чувство обреченности.

— Этот приступ, конечно, был гораздо сильнее всех предыдущих, но могу вас заверить, что Роуз скоро оправится. Кризис позади. Но нельзя допустить, чтобы эта ситуация повторилась. Понимаете? Я все еще считаю, что было огромной ошибкой разрешать ей учиться в Академии. Даже Хогвартс давался ей с трудом, а уж аврорат вымотал донельзя. И теперь дошло до исключения, а это ведь огромный стресс! А вы знаете, как психическое состояние при дементриозе воздействует на физическое!

— Доктор, — спокойно начал Рон Уизли, — ошибка это или нет, но этого мы уже не исправим. Лучше скажите, что нам делать сейчас.

Доктор тяжело вздохнул и замялся. Роуз явственно представила, как он привычным движением проводит рукой по своим пышным седым волосам, а потом прячет руки в карманы лимонно-желтого халата.

— Я бы посоветовал полностью оградить её от стрессов и допускать только до позитивных новостей. Но я понимаю, что это невозможно. В такой семье, как ваша, не получится укрыться от негатива. К тому же, Роуз слишком умна, чтобы не понимать, что происходит.

— А лекарства?

— Лекарств нет, мистер Уизли, — скорбным тоном произнес доктор Белл. — Точнее есть, но Роуз уже это принимает, и они все скорее профилактические, чем лечебные. В случае кризиса от них толку не будет. А ничего сильнее у нас пока (подчеркиваю, пока!) нет.

Повисло молчание, долгое, тягучее. Было слышно только, как Гермиона, дрожа, вздыхает и высмаркивается в платок.

— Знаете, я бы отправил её куда-нибудь отдохнуть. Туда, где погода лучше, чем здесь. Где больше тепла, солнца, свежих фруктов. Где сытная еда и, желательно, море. Может быть, в Испанию или Турцию. И, я слышал, у Вас, миссис Грейнджер-Уизли, есть родственники в Австралии…

— Да, но они магглы! Разве мы можем отправить Роуз к ним? В детстве она, конечно, ним ездила, но тогда её состояние было гораздо лучше. А если сейчас что-нибудь случится, разве они смогут ей помочь?

— Тогда я не знаю, мэм. Я вам свою позицию высказал. И, конечно, выздоровление Роуз зависит от вас, но в гораздо большей степени от неё самой. Найдет в себе желание и силы жить — будем работать. Сдастся — ничего не сможет помочь.

Непрошеные слёзы потекли по щекам Роуз, затекли в приоткрытый рот и попали прямо в дыхательное горло. Она зашлась в кашле, бессильная даже пошевелиться, начала захлебываться в собственных слезах и никак не могла это остановить.

— О Мерлин-Мерлин-Мерлин! Роуз! Все немедленно сюда! — вдруг кто-то выскочил на неё из темноты. Это снова была Лили. Она приподняла голову и плечи Роуз, надеясь, что это поможет ей прокашляться. Но кашель не останавливался. Доктор Белл и родители в несколько мгновений достигли палаты. Доктор взмахнул палочкой:

— Тергео респератио! — желтая искра коснулась шеи Роуз, и она почувствовала, что в дыхательных путях больше ничего лишнего нет. Кашель прекратился. — Осторожно, не держите её так. Положите обратно на кровать.

— Она очнулась, — прошептала Лили.

— И давно уже, — доктор подошел к койке Роуз и наколдовал себе маленькую табуреточку, — даже расплакаться успела. Слышала наш разговор?

Роуз моргнула, надеясь, что доктор понял, что она имеет в виду. Сказать «да» или кивнуть сил не было, а даже если бы они нашлись, она не была уверена, что смогла бы расшевелить окаменевшие мышцы.

— Так даже лучше, наверно. Не придется ничего выдумывать и сглаживать углы. Мы ведь этого не любим, да, Роуз?

Доктор Белл всегда обращался к ней просто Роуз, без приставки «мисс», не по фамилии, без всего этого официоза. Ему одному это было позволено: он знал её с рождения. Уже через столько всего они вместе прошли, что она стала для него, если не как дочь, то как племянница уж точно.

Роуз снова моргнула. Она и правда не любила сглаживать углы и сластить горькие пилюли.

— Не волнуйся, этот паралич скоро пройдет. Поднимем тебя на ноги, будешь бегать! Где наша не пропадала, а? — наверняка доктор улыбался, но она этого не видела. Могла только догадываться по ободряющему тону его голоса. Доктор похлопал ее по безвольно лежащей поверх одеяла ладони, но Роуз этого практически не почувствовала. Её тело почти полностью одеревенело.

— Извините, я задремала и не заметила, что она пришла в себя, — стыдливо пролопотала Лили.

— Ничего страшного, — отмахнулся доктор, — это моя вина. Я должен был прислать сюда медсестру или эльфа. Этим сейчас и займусь. Придет сестра Поттс, снимет показатели пульса, давления, дыхания, даст сонную микстуру. А вам, мистер и миссис, мисс Поттер, здесь делать больше нечего, пройдите до ближайшего камина.

— Но, — возмутилась мама, — доктор Белл, мы…

— Слышать ничего не хочу! — доктор был непреклонен. — Кризис миновал, Роуз пришла в сознание и находится под профессиональным наблюдением. Больше сегодня здесь ждать нечего. Приходите в часы, отведенные для посетителей.

Лили попыталась что-то вставить, но её перебил Рон.

— Вы правы, доктор. Нам пора идти. Нам всем нужно отдохнуть, и Роуз больше всех.

«Мистер и миссис, — Роуз провернула в голове слова Белла, — даже он, двадцать лет нас зная, не хочет произносить эти фамилии лишний раз. Уизли, Грейнджер-Уизли. Прав был Патерсон, громоздкая какая-то. Каша! И еще Патерсон говорил, что мне надо к морю…»

Роуз заснула раньше, чем пришла медсестра с сонной микстурой. К тому времени ни доктора, ни родителей с Лили в палате уже не было. Когда сестра Поттс все-таки явилась, то разбудила Роуз, сняла нужные данные и поднесла к её губам пузырек с зельем — не пить, а вдыхать. Роуз сделала пару вдохов и тут же словно провалилась в кроличью нору.

* * *

Паралич сходил медленнее, чем ожидалось, и следующие два дня Роуз провела лежа пластом в постели. Рано утром её будили, подносили лекарство, переворачивали с бока на бок, меняли белье и подавали урну. Вместо еды ей давали по полстакана сладкого компота раз в два часа, вместо умывания протирали лицо влажной тряпочкой, надевали и снимали очки. Роуз чувствовала себя хуже, чем плохо. Не первый раз она оказывалась на больничной койке, не первый раз зависала на грани между жизнью и смертью, но первый раз была настолько беспомощна и несамостоятельна. Она могла только дышать, смотреть и беззвучно шевелить губами в тщетной попытке что-то сказать.

«Быть овощем — плохо, — думала в то время Роуз, — но быть овощем и полностью это осознавать — настоящее проклятие»

Все часы, отведенные для посещений, с Роуз проводила Лили. Она приходила за час до полудня с какой-нибудь юмористической книжкой, вещами, садилась на свободную койку, читала вслух на всю палату, делилась новостями — обязательно хорошими, расчесывала Роуз непослушные кудри и помогала пить ненавистный уже компот.

— Мисс Поттер, — строго глядел на Лили доктор Белл, — я понимаю ваше желание подсластить жизнь Роуз, но не забывайте, что переизбыток сладкого тоже ни к чему хорошему не приводит.

— Ей нужно внимание кого-то близкого. Не вы ли советовали окружать её теплом и заботой? — хмурилась и дула губы Лили.

Доктор неодобрительно щурился и качал головой. Когда заканчивались часы посещений, Лили долго собирала свои вещи в сумку, тяжело вздыхала, целовала Роуз в щеки и клялась обязательно вернуться завтра. Роуз же хотела сказать, что вовсе необязательно так беспокоиться, но не могла — не было голоса.

На два-три часа в день заглядывал отец. Он был гораздо спокойнее Лили в своей заботе и не очень разговорчив, но Роуз и не нужны были разговоры. Рон сидел на краешке её кровати, держал её ладошку в своей сильной мозолистой руке и иногда полушепотом что-то говорил.

— Лили молодец, конечно, — сказал он однажды, улыбаясь, — книги тебе приносит. Вы ведь с матерью до книг большие охотницы. А я вот как-то даже не знаю, какая тебе книжка понравится. Дома ты всё уже перечитала, а во «Флориш и Блоттс» зайду — глаза разбегаются. Обложки все красивые, а что внутри — кто его разберет? Хотя, слышал, ваш любимый профессор Александер выпускает учебник по маггловедению. К началу учебного года выйдет.

— Я уже об этом говорила, — прощебетала Лили. — Но зачем нам этот учебник, мы ведь уже не учимся. Да и о магглах и без всяких книг знаем.

— А поддержать любимого учителя? Если бы профессор МакГонагалл выпустила какую-нибудь новую книгу, я бы её обязательно купил. Не читал бы, наверно, но купил бы точно. Из уважения.

— Скорпиус тоже так говорит, — снова влезла Лили.

— Скорпиус Малфой? — переспросил Рон и обеспокоенно взглянул на Роуз. — Он к тебе приходил?

— Нет, он сейчас даже не в Англии, и ему никто о приступе Роуз не писал.

Рон потер глаза рукой. Скорпиус Малфой еще с третьего курса был одним из близких друзей Роуз, и все об этом знали, но её отец все еще относился к нему с подозрением. Вражда Малфой-Уизли угасла, но не окончилась. К тому же, вообще все парни в окружении Роуз воспринимались Роном если не в штыки, то очень неоднозначно. Но сама Роуз в Скорпиусе парня не видела. Он был не в её вкусе: слишком слащавый, слишком манерный, слишком вычурный, слишком часто появлялся в одежде, похожей на женскую. И, что главное, он уже два года встречался с Лили. Тайно, ведь противостояние Малфой-Поттер тоже никто не отменял.

— Может оно и к лучшему, — сказал Рон, — нечего расстраивать парня. Тем более скоро тебя выпишут. Лучше посмотри, что дядя Джордж тебе передал.

Отец сунул руку в карман брюк и достал оттуда маленький шарик из розового металла.

— Это как будто снитч, но без крыльев. И открыть его можешь только ты.

Он вложил шарик Роуз в ладонь, и он открылся. Розовые тонкие металлические чешуйки напоминали лепестки, а сам снитч в раскрытом виде выглядел, как бутон розы. Внутри же него светился золотистый огонек размером с горошину.

— Это уже мой вклад, — усмехнулся Рон. — Поймал деллюминатором свет из гостиной в Норе. Чтобы, если что, ты всегда могла найти дорогу домой.

Роуз, несмотря на паралич, широко улыбнулась, глядя на отца. И он тепло улыбнулся ей в ответ.

На третий день Роуз уже смогла сама вставать и медленно ходить, прекратилась унизительная процедура подноса и уноса судна, и вместо пустого компота ей стали давать кашу и вываренные фрукты. Роуз разговаривала, пусть и тихо и хрипло, но зато сама могла отвечать на вопросы и не ждать, пока Лили все скажет за нее.

«Какое счастье, — думала она, уплетая пресную овсянку, и с набитым ртом отвечая что-то на болтовню Джеймса, заявившегося к ней после суточного дежурства, — самой говорить, самой ложку держать, самой ходить в туалет»

В тот счастливый третий день к ней пришел и Джеймс, потрепанный, усталый, но все равно до невозможности болтливый, мать, отец, тетя Джинни, конечно, Лили, пришел Тедди с огромным букетом алых роз, и все они одновременно забились в палату и наперебой начали расспрашивать Роуз, что-то рассказывать, подбадривать. С одной стороны, Роуз была рада всех их видеть, но с другой, у неё голова шла кругом от приветствий, разговоров и громкого смеха, а доктор Белл, увидев это столпотворение, вовсе пришел в бешенство и немедленно всех разогнал, и в первую очередь — Джеймса и Лили.

Когда все ушли, Роуз устало упала обратно в кровать и с головой накрылась одеялом. За окном все еще шли дожди, было холодно и серо. Близилось начало мая, а вместе с ним День Битвы за Хогвартс. В этот день в самом Хогвартсе во время ужина будет объявлена минута молчания, выступит Министр Шеклболт с траурной речью в честь всех погибших, а «Пророке» на первой полосе обязательно будет устрашающая статья с описанием войны с Волдемортом и мудрыми словами в конце о том, как важно не допустить новой войны. Но Роуз пугала мысль о том, что новая война уже идет, только о ней не пишут в газетах, а говорят в полголоса за министерскими дверями. Мать смогла вырваться из Министерства к Роуз лишь на пару часов за целых три дня, а любимый дядя Гарри не пришел вовсе, очевидно, тоже из-за работы. Чем они были так заняты, если не тем сербским инцидентом, о котором говорил Патерсон? Не зря ведь он так настойчиво толкал Роуз на Балканы и удерживал в Академии. Не просто же так он бросался словами о сложных временах.

Что именно происходило, Роуз не знала. Никто из обывателей не знал. Об этом говорили так «В марте в Сербии кое-где кое-кто сделал кое-что, но мы вам ничего не расскажем». Газеты и радио молчали, а на семейных ужинах Уизли и Поттеров эта тема вовсе не поднималась, но Роуз чувствовала, что происходит что-то, если не страшное, то тревожное, и незнание не давало ей покоя. Когда к ней на следующий день ровно в одиннадцать утра заявилась Лили, Роуз обнялась с ней, поблагодарила за принесенные фрукты и сладости и потом робко попросила:

— Лили, можешь, пожалуйста, попросить своего папу меня навестить?