Точки - чёрточки (джен)

Примечания:

Музыка:

The Beatles Acoustic Trio — Here Comes the Sun

Nirvana — Come As You Are

P!nk feat. Nate Ruess — Just Give Me a Reason

The Forest Rangers — All Along the Watchtower

Чичерина — Океаны

Чичерина — Врачи

The White Buffalo & The Forest Rangers — Come Join the Murder

В её плеере пока тишина. Только хруст упаковки и потрескивание, когда штекер наушников вставляется в разъем. Плеер в её списке желаний стоит вторым пунктом. Зоя его вычеркивает. Ей сегодня двенадцать, записи уже почти пять лет.

Она идёт на тренировку в наушниках, хотя музыку закачать ещё не успела. Не для того, чтобы похвастаться. А потому что этой прямой черточки поперек слова Зоя ждала четыре с половиной года. А сегодня она держит её в руках.

В её плеере играют Битлы. Зоя задумчиво соединяет прямыми точки на карте. Каждая полоса карандаша — течение. Каждая линия — идеальная траектория прохождения. Над картой Зоя сидит ночью, чтобы бабушка даже не догадывалась, что послезавтра она вместо школьного накинет на себя двадцатикиллограмовый туристический дедов рюкзак и уедет не на экскурсию, а на сплав. Ей пятнадцать, и у неё самый лучший на свете тренер. Во всяком случае бабушка всё ещё верит, что они так и бултыхаются в открытом бассейне, даже не думая нарушать её главный указ про выход на воду.

Дед тихонько подкладывает под её дверь тряпку, чтобы в щель над порогом не пробивался свет.

В её плеере не умер Кобейн. Она приходит такой, какая она есть: с проколотой губой и званием КМС по байдарочной гребле. И, честно говоря, Зое глубоко наплевать, что на этот раз скажет бабушка. Зоя прошла сегодня две черты в один день, и, пожалуй, ей как никогда нравится эта занятная игра: перешагивать границы, которые тебе поставили.

Ей семнадцать, три дня назад ей запретили бы ехать на квалификационные соревнования. Но она никого не спрашивала. А шум домашнего скандала отлично перекрывает Nirvana в наушниках.

В её плеере фоном звучат P!nk. Зоя пунктиром намечает границу зон на черновой карте. И пытается найти хоть какой-нибудь аргумент в пользу всего этого. Ей девятнадцать, год назад она поступила на геологический — просто потому что не на юриста и врача. Ну и какие-то путешествия-практики — тоже вроде как неплохо. Вопрос «зачем?» остается висеть в воздухе.

Зое важен смысл всего, что она делает. Не тот, непонятный, гипотетически-иллюзорный, а практический, вот здесь и сейчас. Без смысла что-либо делать невыносимо. «Just give me a reason, just a little bit’s enough…»

Пунктир на карте становится всё кривее.

В её плеере оглушительное ничего, поверх каких-то инструменталок. И аритмичный стук сердца. Зоя сидит в общей палате в наушниках, чтобы молчать. Кто-то иногда пытается её подбодрить, кому-то скучно и хочется поговорить, кому-то нужно сочувствие… Но Зоя отгораживается от мира непробиваемой стеной наушников. Она не хочет говорить, знать, отвечать. Не может. Дед лежит неподвижно и очень страшно. Только дыхание можно различить по тонкой трубочке подводящей дополнительный кислород. Он упал два дня назад.

Она сидит в кресле у кровати, завернувшись в принесенный медсестрой плед. Зое всё ещё девятнадцать, кажется, вчера её отчислили из университета. Единственное, что осталось от внешнего мира — черный экран, по которому в сбивчивый такт дергается линия. Больше всего на свете Зоя боится, что она в какой-то момент станет прямой.

В её плеере в первый раз песня на русском языке. Не то, чтобы ей чем-то принципиально не нравились такие исполнители, просто жить она привыкла под иностранные тексты. Другое звучание, другое восприятие, да и отвлекает меньше. Карандашные штрихи быстро ложатся на новый лист в почти полном маленьком альбоме. Окружающий мир она запоминает так — не в ощущениях, не в звуках, не в фотографиях — в карандаше и акварели.

«… Не надо…

В сером небе

Золотых песков

На рассвете

Сама рисую я

На обрывках облаков

Свои желания…»

Середина осени, до чертиков похожая на лето своим ясным и нереально-синим октябрьским небом, завораживает сама по себе. А Библиотека богата на волшебные виды.

Когда Зое тяжело и непонятно, она рисует здания — чёткие, монотонные, логичные. Сейчас она рисует замок. Выверенные черточки повторяют узор стен, башен и окон. Потом появляются кирпичи и черепица. Ей уже двадцать, Зоя укладывает новую жизнь как ту стену. Горизонтальная длинная — поперечная короткая, на равном промежутке, в шахматном порядке.

В её плеере остаётся Чичерина, когда она уходит в первую книгу. Книга похожа на смесь сна и компьютерной игрушки. Зоя держится сзади, рядом с Тамарой, фишку с масками они уже опробовали на занятиях. У парней, идущих впереди, на спинах фиолетовые знаки. Когда они вступают в бой, Зоя успевает воткнуть своё копьё в землю, вцепиться в него руками и встать поустойчивей. А потом знак лупит её отголосками чужой боли, дальше Зоя помнит смутно.

Красная полоса тянется от носа до подбородка, на рубашке превращаясь в неровные росчерки, а на песке — в точки. Песок горячий и засыпается в сандалии. Древко в ладонях почти не чувствуется. И звенящая тишина, в которую как-то пробиваются какие-то отголоски.

 — Ага, — выдыхает она на вопрос Тамары и, кажется, кого-то из командных лекарей. А потом так и падает, но не чувствует этого. Только вместо песка в тёмных брызгах вдруг появляется что-то синее.

«Тоньше, тоньше, смелее, смелее,

Кап-кап ниточка от края до края,

И не больно, это плохо, что не больно,

Это значит, я, наверное, умираю…»

Конечно, она выживает. На память о первом походе остается белая нитка шрама на ладони. Послезавтра ей двадцать один.

В её плеере стоит режим перемешивания, старый метод из «Ночного дозора» не промахивается почти никогда. Они с Антоном сидят на башне, среди перьев и пыли, спина к спине. В прошлый раз в это же время свою жизнь укладывала Зоя, теперь она просто молчаливо помогает. У смуглого парня в груди разливается и затухает жар, она чувствует это лопатками. И молча протягивает наушник. У неё второй месяц крутится плей-лист из «Сынов Анархии», в этот раз выпадает точно в настроение «Come join the murder» — Зоя так и не нашла объяснения, почему все переводы называют её «Присоединяйся к стае». Впрочем, усмехается Антон, им одинаково подходят оба варианта. Зоя усмехается в ответ: «Ты прав».

Двадцать третья осень всё так же шелестит красно-рыжими листьями, уходящими в самое синее на свете небо, как год, три, одиннадцать, двадцать лет назад. Как всегда. И Зое вдруг думается, что вся жизнь складывается из черточек, — пунктиров на карте, дорог, кривых поперек списков, границ, которые проходят, — а все черточки рано или поздно сливаются в линию. Прямая не кончается, прямая — от осени до осени — есть всегда.

 — А знаешь, когда нет прямой, это значит, мы просто смотрим на неё с другой стороны. Прямая складывается в точку. Повернешь голову — она опять есть. — Совершенно серьёзно говорит Антон. И Зоя улыбается. Где-то внутри просыпается давнее и незаметное ощущение спокойной уверенности в том, что «Знаешь, Тох, значит, мы будем жить вечно». Тоха фыркает в ответ, потому что у него внутри опять разгорелся цвет, и барабанит пальцами по камням.

— -.— -. .. -.— -— -. -.. .— -. . ..— — .-. . -