Голос проклятого (джен)

Рим. Наши дни

Джесси зябко ёжится. Погода в последнюю неделю ужасно испортилась, и даже шерстяное пальто, призванное защищать как минимум от порывов ветра, со своими обязанностями справляется скверно. Руки ледяные до локтей, тело покрыто мурашками, а губы против воли подрагивают. Нетипичная для сентября погода, налетевший из-за моря циклон пригнал не только ветры и дожди, но и заморозки. Этим утром, когда Джесси садилась в такси, лужи были покрыты тонким слоем льда.

Сейчас льда нет, но теплее явно не стало. Щёки горят от холодных порывов, идеальная с утра причёска растрепалась до стиля а-ля «воронье гнездо», а руки неприятно пересохли.

Последняя радость этого дня — согреться бокалом Бардолино в теплом кресле также потерпела крах: в магазине потребовали удостоверение, которое Джесси как назло забыла на работе, и наотрез отказались продавать алкоголь, несмотря на все заверения, что ей уже есть восемнадцать.

Продавщицу нельзя упрекнуть. В свои двадцать семь Джесси всё ещё выглядит, как подросток. Хрупкая точеная фигурка, небольшой рост, огромные зелёные глаза, как у куклы, и бледная кожа скашивают сразу десяток лет. Грех жаловаться, но порой, как сегодня, это здорово мешает.

— Buona serata, signorina!

Джесси отвечает на приветствие знакомого булочника кивком и, подняв повыше воротник своего пальто, ныряет на Via Baccina, где ветер не такой сильный и где даже можно сбавить шаг.

Не стоило ехать домой на метро. Не пришлось бы терпеть всех издевательств природы, которых за десять минут хода от станции Cavour хватило с лихвой. Хорошо хоть, что эта неприятная прогулка оканчивается.

Из окна квартиры синьора Туччи доносится привычный звук граммофона, сегодня Джесси слышит голос Лучано Паваротти, и образы прошлого невольно восстают перед глазами.

Пение Паваротти — первое, что встретило её в новой жизни. Бесконечные библиотеки Таламаски, доверху набитые тайными записями про обладателей чёрным даром — вампиров, были потом. Сперва же был Джакомо Грибальди, её куратор, назначивший встречу, как только она упомянула, что Лестат дал ей номер.

Ещё по записям из дневника Джесси поняла — Лестат де Лионкур не просто вампир. Джакомо Грибальди под тихие звуки «Miserere» только подтвердил это. Он говорил много и с жаром, было ясно, что Лестат для него больше, чем обычный объект исследований.

«Вам известно, что синьор де Лионкур пил кровь самой Акаши, матери всех вампиров?!», — в голосе куратора звучало благоговение, а маленькие серые глазки фанатично блестели.

Джесси было известно это, в своём дневнике Лестат не раз упоминал Акашу. И свою мать. Перебегая со строки на строку, со страницы на страницу, Джесси приходила во всё больший ужас: Габриэль де Лионкур, у чьего надгробия она курила последнюю в жизни сигарету, действительно спала. Это вовсе не было непринятием скорбящего. Двухсотлетняя вампирша, находящаяся в бессмертном сне — вот с чем Джесси имела дело в ту ночь.

Синьору Грибальди она этого не рассказала, как не сказала и того, что Лестат оставил ей подарок. Впрочем, одного его имени и упоминания о её способностях к телепатии хватило, чтобы Джесси получила лучшую в мире работу.

Библиотеки Таламаски сколь огромны, столь и безлюдны, а это означало, что никаких чужих мыслей, никакой лишней боли в её жизни не будет.

За годы работы в римском филиале, ожидания подтвердились сполна.

Джесси кивает своим мыслям. Её жизнь действительно изменилась к лучшему. И пусть она всё ещё пьет свои таблетки, но не более двух раз в неделю, атмосфера Ордена словно исцеляет, придаёт крепости. По настоянию Лестата Джесси учится принимать свой дар, пробует выделить из гула голосов конкретные. От связных мыслей голова болит намного меньше, чем от бесконечного неконтролируемого роя. И даже бокал вина раз в неделю никак не ухудшает положение.

Последняя таблетка была вчера, и за сегодня Джесси услышала мысли лишь одной синьоры, проклинающей своего мужа за пьянку, да и то потому, что думала та слишком громко и эмоционально. Хороший показатель.

Скрывшись от непогоды за дверью своей квартирки, Джесси наконец сбрасывает с плеч промёрзшее пальто и полчаса отогревается под горячим душем. Напряжённое после рабочего дня тело наконец расслабляется, и когда, завернувшись в старую кожанку и прихватив с комода записи, Джесси занимает любимое кресло, жизнь кажется почти идеальной. Почти.

Пальцы проходятся по чёрной скрипучей ткани, касаются серебристых заплаток. Это и есть её «почти». Демон ночи, её случайный друг, оставивший после себя лишь куртку и старый дневник, уже давно сделал из Джесси фанатичку вроде Джакомо Грибальди. Конечно, она не идиотка, прекрасно знает, что двое бессмертных вампиров могли убить её в ту самую ночь пять лет назад, она также знает, что дважды балансировать на грани не стоит. Но правда в том, что ей интересно. До чертиков. Ведь эти записи в дневнике… Из-за них кажется, что она знает Лестата и всю его бесконечную жизнь, и она хочет увидеть его снова.

Частично утолить любопытство позволяет Таламаска. Документы, которые хранятся в архивах Ордена, содержат куда больше, чем просто общие факты. За пять лет Джесси прочла тысячи трудов и дневников, от корки до корки изучила личные записи Луи де Пон дю Лака, Клодии, Армана и… Тёти Маарет.

С какой-то стороны, Таламаска дала намного больше, чем Джесси хотела знать.

«Моя суть», — написала тётя Маарет в ответ на её открытие, — «мои силы и возможности куда мощнее, чем у обычного человека. Моя жизнь проходит во тьме, хотя, становясь старше, я всё меньше реагирую на солнечный свет. Древнейшим вроде меня не нужны гробы, достаточно тёмных штор на окна. Как не нуждаюсь я и в человеческой крови для поддержания жизни. Я слишком стара, чтобы зависеть от неё. И всё же я не смею предстать перед тобой, моё любимое дитя. Моя особенная девочка. Я очень боюсь принести тьму с собой, а потому прошу — не ищи ни меня, ни кого-либо из нашего рода. Оставайся на свету и будь благоразумной».

Это письмо Джесси перечитывала сотни раз, потому что это были первые честные слова, полученные от тёти за годы их переписки. Да и не тёти, выходит, а тысячи раз прабабушки.

Сейчас, немного отогревшись, Джесси снова разворачивает письмо, чтобы вновь пробежаться по словам, которые знает наизусть.

Тётя Маарет — вампир. Ей около четырёх тысяч лет, и она одна из древнейших на земле. Как старейшая, тётя может слышать мысли. И она как никто может понять Джесси и её «дар», но даже теперь, когда тайна раскрылась, она не спрашивает. Лестат спросил, поинтересовался, какой жизни она хочет для себя, а тётя Маарет лишь раздаёт советы. Конечно же, она проявляет заботу, вот только всё, что есть сейчас в жизни: Таламаска с её бесчисленными рукописями, какой-никакой смысл существования — это не от тёти. Не от близкого человека.

Джесси ощущает раздражение и обиду, и потому снова и снова возвращается к пониманию: она хочет встретиться с Лестатом. Не из праздного любопытства, а потому, что он изменил её жизнь, и ему хочется поведать об успехах.

Напрасные мечты. Склеп в Новом Орлеане пуст, Орден проверил. Ни Лестата, ни его матери.

Если Габриэль пробудилась — это отлично. Лестат так ждал её… Но возможен вариант, что он просто перевез мать в другое место, и если это так, то Джесси ему сочувствует. Опасный для неё, для Габриэль он был хорошим сыном. Почему же та оставила его?

За окном бушуют ветры. Скверная погода, как и в ту далёкую ночь, с единственной лишь разницей — снаружи ещё светло. Будь чуть теплее, можно было бы увидеть алые переливы заката, но сейчас небо просто серое и безликое.

Джесси переводит взгляд на улицу, где высится тёмное сооружение — брат-близнец её дома, расположенный так близко, что с соседом напротив можно пожать друг другу руки, стоя на балконах. Сейчас из соседского окна льётся яркий свет и слышатся восторженные голоса: там, определённо, что-то празднуют.

Погасив свет торшера, Джесси сильнее кутается в куртку, зарывается носом в мягкую кожу, которая уже очень давно не пахнет ничем, кроме своей новой владелицы. От ткани больше не веет могильным холодом и не ощущается аромат, чуть терпкий, чуть пряный. Запах Лестата выветрился годы назад, но не исчез безвозвратно. Раз или два в год этот запах слышится совсем близко, в те моменты сердце Джесси отбивает тарантеллу. Но это не Он, никогда не Он.

Постепенно комнату заполняет сумеречная мгла, размывая грани, делая предметы интерьера лишь несуразными чёрными пятнами. В помещении нет жизни, нет света, и Джесси не торопится их возвращать. Она наблюдает за движением теней в соседской гостиной, слушает вместе с ними американский рок и вспоминает снова и снова слова из старого дневника.

«Я остался совсем один, и я ненавидел. Ненавидел Николя за то, что не оценил мой чёрный дар. Ненавидел Габриэль за то, что рядом со мной ей оказалось тесно. Луи, за то, что предпочёл мне девчонку. Ненавидел Клодию за то, что посмела умереть. Я ненавидел их всех вместе и каждого поодиночке. За то, что не мог ненавидеть. Как ни хотел».

Слова в голове звучат на повторе. Признания бессмертного и очень одинокого вампира, Джесси понимает его. Она не может не сочувствовать, потому что знает на собственном опыте, что значит быть одной.

Голос Лестата, почти реальный, не перестаёт повторять заученные фразы. Обрывки записей, слишком важные, чтобы их забыть.

«Было 3 октября 1962-го года, когда он пришёл ко мне. Луи. Сказал, что нашёл по крысам. Не лучший период моей жизни. Раны, нанесённые Клодией, затягивались слишком долго. Я понимаю, что был жалок, но я не позволил себе предстать в таком виде перед старым другом и сыном. Луи был невероятно красив. Одетый в выглаженный чёрный костюм из натуральных тканей, накрахмаленную рубашку со стальными пуговицами, в дорогих туфлях, начищенных до блеска, он был так похож и непохож на себя прежнего. А я… Одежда на мне истлела, покрылась пятнами, выцвела, и всё же я распрямил спину и вернул на испещренное ожогами лицо самодовольную ухмылку. Он не увидел моего падения, я не допустил даже намека на слабость, оставаясь до последнего королём положения.

— Зачем ты пришёл, Луи? — спросил я как можно более небрежно, скучающе. — Неужели компания предательницы Клодии тебе более не по душе?

Я знал тогда, что она умерла. Я знал, почему и как. Я скорбел по ней. По глупой, бесконечно несдержанной, импульсивной. Но я не позволил Луи увидеть мою скорбь. Он говорил со мной сухо в ту встречу, слова его были скупыми, и я чувствовал его боль, но он так и не сказал о ней. А потом Луи ушёл, а я не попытался его остановить».

Джесси крепче сжимает дневник в руках. Всё слишком сложно, неоднозначно. Личные откровения двухсотлетнего вампира эмоциональны, тяжелы, но… Чересчур, что ли? Помня каждое слово, она намеренно прокручивает фразы в голове, пытаясь понять, верные ли выводы делает.

«Я встретил Армана весной 2012-го. Я только пробудился и воспринимал этот мир, как новорожденный. Радовался каждому мотыльку, каждой серокрылой птице. Предрассветные часы, уже наполненные звуками, но ещё не приправленные ощущением смерти, казались мне лучшей порой. Я много размышлял. О своей человеческой жизни, которую Мариус растоптал по простой мимолётной прихоти; о бессмертной личине, которая, несмотря на все видимые достоинства, всё же оставалась слабой и несовершенной; о порождённых мной созданиях, также подвергнутых страданиям, а то и смерти. И я понял — я не должен больше вести себя так эгоистично. Вправе ли я рушить чужие судьбы? Я обратил умирающего друга, смертельно больную мать, сломленного юношу, желающего смерти, и девочку, чьему сердцу оставалось биться всего несколько минут. Что плохого было в желании спасти их? Почему в итоге каждый из них возненавидел меня? Я ведь не бросил. Научил. Я был хорошим отцом, как мне кажется, так почему я в трёх случаях из четырёх остался виноватым и в четырёх из четырёх — брошенным? Я думал об этом ночи напролёт, а потом пришёл Арман. Мы не виделись более полутора веков, но ни один из нас не ощутил радости от воссоединения.

Я — не мог простить ему Клодию, он, как оказалось, — тоже.

— О чем ты думал, обращая ребёнка? — с порога набросился он.

Клодия умерла больше века назад, и всё равно это было первым, о чём мы заговорили. Потому что это было важным, до сих пор.

— О чем ты думал, убивая её? — парировал я, едва сдерживая раздражение.

И Арман рассказал. Ту правду, которой я никогда не ожидал. Бедная Клодия, бедный мой сломанный ребёнок! Она так желала повзрослеть, что пошла на безумство. Уговорила Армана пересадить её голову на взрослое тело. Конечно же, у Армана ничего не вышло! Глупая моя девочка, она была в таком отчаянии, что позволила отрезать себе голову!

Вспоминая тот разговор с Арманом, я до сих пор не могу унять дрожи. Рука Армана убила её в ту роковую ночь, но я убил её намного раньше. Я убил Клодию.

Болезненное осознание собственной вины выворачивало меня наизнанку, снова и снова. Я потерял сон, аппетит, даже сумерки приносили боль моему ослабленному телу. Я знал, что тому виной, но не мог ничего поделать. Единственное, что я ещё мог: поклясться, что никогда, ни при каких обстоятельствах я больше не одарю своим чёрным даром никого из смертных. Их жизни должны идти своим чередом. Если им суждено — пускай умирают по воле Божьей, а не сходят потом с ума из-за моих благородных порывов. Нет, никогда и ни за что я, вампир Лестат, больше не сотворю себе подобного».

Это последняя запись в дневнике. Несколько раз после этого на страницах мелькают аккуратные рисунки, но более ни одного слова, ни одной буквы. В своё время Джесси внимательно пересмотрела все оставшиеся листы, но не встретила даже незначительной пометки.

Лестат наверняка продолжил бы записи, он, насколько Джесси успела понять, без них просто не мог обходиться, но потом случилась их встреча, и он отдал дневник ей. Полный боли и сожаления бумажный клочок своего сердца.

Зачем он сделал это? Хотел внимания? Джесси достаточно изучила его, чтобы понять: Лестат любит, когда его имя на слуху. Он жаждет восхищения, обожания, а может и жалости. Что-то подсказывает, что часть сердечных мук, описанных им, слишком преувеличена. Лестат играет роль, даже перед самим собой. Джесси склонна верить: самые честные его терзания не нашли своего отображения на бумаге. Они покоятся глубоко в бессмертном сердце. И Джесси, возвращаясь к ветхим страницам, продолжает искать эти невысказанные откровения. Между строк, которым не доверяет. Если судить по записям Луи или Клодии: Лестат любитель приукрасить. Единственная понятная сейчас правда: от него можно ожидать чего угодно. Найти его будет совсем непросто.

С этими мыслями Джесси откладывает дневник на столик и прикрывает глаза. Басы из приоткрытого соседского окна обволакивают, навевая дрёму, тяжёлая от бесконечного изучения библиотечных трудов голова наконец становится чуть легче. Как полусон, голос Лестата возвращается вновь. Такой близкий и реальный. Такой, каким Джесси запомнила его. Он звучит в такт музыке, превращаясь в песню.

«Не останавливай времени бег неминуемый.

Утолить не пытайся жажды жар поцелуями.

И солнца касаний не жди, они плоть выжигают.

В холоде ночи бессмертное сердце страдает.

Имеет всё цену, наша с тобою уплачена.

Ты лишь посмотри — на что наше счастье растрачено?

На дух эфемерной свободы, она — одиночество.

Всегда оставаться в тени тебе, Ваше высочество.

Древняя кровь в твоих жилах и дар, и проклятие.

Выбор какой-никакой мы с тобою давно уж утратили.

Что впереди? О том нам никто не расскажет.

Кто знает — быть может, что Смерть на костях наших белых попляшет.

Шаг за порог, к горизонту кроваво-прекрасному.

Пеплом под ноги, то смерть ни на миг не напрасная.

За красоту и бессмертия жалко не будет.

Только б пожить ещё миг, как обычные люди.

По мостовой прогуляться с красоткой под руку.

Быть одиноким — то просто великая мука.

За день один в сей же час отдадим, что имеем.

Вот только дать что хотим нам никто никогда не сумеет.

Демоны ночи, два чёрных крыла распускаем,

Вас на свой бал сегодня же всех приглашаем.

Сделайте милость, вампирам согласьем ответьте,

Ведь ваша любовь — это высшая радость на свете».

Музыка становится тише, а его голос продолжает в прозе. Задорно и живо:

«Я — вампир Лестат, и я жду вас в пятницу, пятого октября, в Долине Смерти на первом своём концерте. Спешите, если хотите встретиться со мной, количество билетов ограничено».

Джесси распахивает глаза, непроизвольно подавшись вперёд. Это не сон! Это на самом деле он! Тот самый неуловимый Лестат, на поиски которого Таламаска потратила столетия, выступает на волне американского радио! Он вышел из тени в поисках обожания и славы, так похоже на него!

Телефон звонит в тот самый миг, когда Джесси берёт его в руки. Джакомо Грибальди связывается с ней прежде, чем она успевает набрать его номер. Джесси знает, о чем куратор хочет поговорить. О том, о чём и она не может молчать.

— Я знаю, — выпаливает она, не дождавшись приветствия. — Я слышала. Лестат де Лионкур едет в Калифорнию.

Пальцы свободной ладони с силой впиваются в подлокотник кресла, а сердце бешено стучит, сбивая пульс. Информация слишком важная и волнующая, чтобы оставаться спокойной.

— Тебя вызывает Дэвид Талбот из лондонского филиала, — говорит шеф, никак не прокомментировав её слова. — Я купил тебе билет на трехчасовой сегодня ночью, будь готова к этому времени.

С Дэвидом Талботом, главой Ордена в Лондоне, Джесси лично не знакома, но наслышана. Он не из тех, кто довольствуется дневниками, он копает глубже. Встреча с ним может означать только одно…

— Будем ловить Лестата? — догадывается Джесси, от возбуждения крепче сжимая в руке телефонную трубку. Неужели этот миг наконец настал? Ей доверят настоящее дело, не библиотечное? Дело, которое сможет приблизить её к желанной встрече?

— Будешь ловить Лестата, — подтверждает босс, и Джесси не может сдержать самодовольной улыбки.

* * *

— Вы не будете ловить Лестата.

Мистер Талбот непреклонен. Не срабатывают ни доводы об уже имеющем место знакомстве, ни упоминания о телепатических способностях. Средних лет мужчина, с сединой на висках и хмурым тяжёлым взглядом, пробивающимся через строгие очки, он не производит впечатление человека, которого легко переубедить, и пока что абсолютно оправдывает сложившееся о нём мнение.

— Джесси, Бога ради, он вампир! Вы хоть понимаете, что может сделать с вами вампир, если вы будете иметь неосторожность оказаться на его пути?

В голосе куратора звучит беспокойство, но у Джесси его забота о её жизни не вызывает благодарности, одно лишь раздражение. Кто он такой, чтобы требовать от неё полного повиновения?! Она не рабыня, в конце концов!

Из последних сил сдерживаясь, чтобы не нахамить и не повысить голос, Джесси в который раз за вечер напоминает:

— Я уже оказывалась на его пути, и он не навредил мне.

Мистер Талбот словно не слышит, меряет шагами свой кабинет и бормочет под нос что-то об образе вампиров в литературе и о том, что самые жуткие факты о них — правда.

Джесси прекрасно знает, с кем ей предстоит иметь дело, и она должна опасаться Лестата, но во время пресс-тура, когда вокруг будут сотни журналистов, станет ли он выпивать её кровь, убивать или обращать?

— Нет, нет и ещё раз нет! — пресекает куратор, стоит ей только рот раскрыть. — Позвольте людям пера рисковать своей жизнью, а мы с вами прекрасно всё увидим и в прямом эфире, сидя в безопасности, за чашкой чая.

До начала турне Лестат даёт всего два интервью, и эта его загадочность уже сейчас, всего через десять часов после первого появления на радио, делает его самым обсуждаемым рок-исполнителем года. Ещё бы: вампир, лица которого пока никто не видел, но который, судя по сайту группы, обещал выложить музыкальный клип уже к среде, взбудоражил умы своим чувственным голосом и интригующей сущностью. Через два дня мир увидит его лицо, ангельское лицо демона, и одержимость фанаток будет не остановить. Джесси понимает это, потому что и сама попала под чары этого мальчика. Ей двадцать семь, ему двадцать, но он намного старше её. Сумасшествие, сути которого она пока так и не смогла в полной мере постичь. И потому Джесси мало прямого эфира, ей нужна личная встреча, чтобы понять: действительно ли Лестат де Лионкур — вселенское зло, как считает Таламаска? Либо же он просто хороший лицедей, каким его видят все, в том числе и она? А может он тот, кем сам себя видит — одинокий странник, сердце которого разбито?

— А чтобы вы не вздумали что-нибудь отчебучить, — продолжает мистер Талбот, — вы проведёте день интервью со мной. В наших архивах есть множество записей, которые нужно рассортировать.

Хочется возразить, но Джесси удерживается. Во-первых, потому, что, как она уже поняла, спорить бессмысленно, а во-вторых, архивы могут рассказать ей много чего интересного. В том числе о демоне прошлого, которого никак не получается забыть.