Узница Азкабана (джен)

На душе у начальника тюрьмы Роберта Хедли было тревожно, изнутри его грызло беспокойство. Ему было ясно, что такое важное событие, как визит Министра магии, лично ему не принесёт ничего хорошего.

Кто знает, каким окажется этот Корнелиус Фадж? Может таким, как Дамокл Роули, который сразу после прихода к власти настоял на использовании Азкабана. Именно он предложил использовать дементоров в качестве охраны. Или таким, как Элдрич Диггори, который первым всерьёз обеспокоился ужасными условиями содержания заключённых в Азкабане.

Всё дело в узниках. В этих ужасных людях, которые совершили настолько чудовищные преступления, что их отправили гнить сюда. Умрут ли они от холода или убьют себя сами, сбегут ли или сойдут с ума — во всём будет виноват он. Виноват в том, что обращался с ними слишком сурово или, наоборот, проявлял недостаточную бдительность. Словом, на повышение в должности можно было не рассчитывать. А ведь ему, как и прочим стражникам и самим узникам, совсем не хотелось окончить свои дни в этой крепости, омываемой холодными водами, продуваемой ветрами и окутанной туманами. В этом проклятом пристанище дементоров, где всё, кроме смерти, обходит стороной.

Поэтому Хедли отдавал распоряжения, кричал и наводил порядок в вверенной ему цитадели, не щадя глотки. Стражники отскребли всё, что поддавалось чистке. Вымели углы даже незанятых камер. Привели в порядок могилы. Отмыли узников и выдали им новую форму, не такую облезлую и рваную, в которой те сидели обычно. Даже добавили масло в гречичную похлёбку! «По крайней мере, — думал Хедли, — с этой стороны им будет не к чему придраться».

То и дело со всех сторон слышались крики, споры, понукания и топот ног. Азкабан стал походить на обычное, хоть и очень своеобразное, жилище, где шла суматошная предпраздничная уборка. И на короткий миг каждый в Азкабане почувствовал себя свободным.

К сожалению, эта короткая сладкая иллюзия только ухудшила состояние узников. Внезапный всплеск положительных эмоций привлёк дементоров, и теперь завывания и крики были слышны на каждом этаже.

Беллу же всё это оживление почти не затронуло. Она только продолжала лежать на куче соломы, прислушиваясь к стуку своего сердца, до последнего веря в ошибку или злую шутку охранников, выискивала самые невероятные причины сохранять надежду. «Этого не может быть! Он жив. Он обязательно вернётся!» — мысленно повторяла она.

Но разум её, сломленный бессонницей и дементорами, мутился. Десятки раз ей чудилась первая встреча с лордом после его возвращения. Сильно ли он изменился? Или же по-прежнему движется спокойным размеренным шагом, от которого все прочие Пожиратели пугливо сбиваются в кучу? По-прежнему ли он говорит с уверенными и спокойными нотками в голосе? Осталась ли с ним манера во время задумчивости постукивать длинным бледным пальцем по тонким губам? Сохранилась ли в нём та непринуждённость, говорившая о скрытой силе? И какой будет эта встреча? Быть может, за слабость её ожидает холодный приём? Или же, напротив, тёплая встреча среди всеобщей радости? Во время этих видений узница всегда испытывала умиротворение. И десятки раз Белла возвращалась в свою тёмную маленькую камеру, полная разочарования, издавая надрывные крики, эхом катившиеся по коридорам Азкабана.

Злость, отчаяние и желание встречи давали ей силу и энергию, которые она тратила впустую. Обливаясь потом, руками настолько худыми, что их можно было обхватить пальцами в плече, Белла пыталась раздвинуть тяжёлые заржавевшие прутья в маленьком оконце двери. «Я должна выбраться, — убеждала она себя. — Я так больше не могу. Иначе я скоро сойду с ума!» Будто бы в подтверждение этой невесёлой мысли, перед Беллой внезапно возник тощий чёрный пёс. Узница, повисшая на прутьях решётки, замерла. Ещё ни одного раза за всё время заключения ей не приходилось видеть животных, ведь ни одно живое существо не станет жить рядом с дементорами добровольно. Пёс в свою очередь продолжал рассматривать Беллу, почти по-человечьи склонив голову на бок.

Желая потрогать видение, Белла протянула вперёд руку, но пёс отпрянул, тихо и угрожающе зарычал. А потом и вовсе умчался прочь не оставив после никаких признаков того, что в коридоре был хоть кто-нибудь.

— Вот теперь я точно сошла с ума, — заключила Белла. Ослабевшие мокрые пальцы отпустили прутья, и узница безвольной куклой упала на пол.

С того момента жизнь её превратилась в сплошной сон, причём в кошмарный сон. Белла перестала отличать кошмары от действительности, состояние сна от состояния бодрствования. Сутками она могла неподвижно лежать на куске соломы или передвигаться по камере без какой-то цели. Отчаяние овладело её сердцем, парализовало волю. Отчаяние более истощающее, чем голод, более колкое, чем холод, более страшное, чем одиночество. «Даже если он вернётся, разве нужна я буду ему такой? Слабой и безумной». Больше всего Белла боялась очнуться где-нибудь посреди пустыни и понять, что вся её жизнь, вся борьба и мечты, все близкие люди были не более, чем плодом воображения. С трудом она заставляла себя вспоминать прежнюю жизнь, но с каждым разом сосредоточиться было всё сложнее. Она не могла определить, какие из воспоминаний действительно принадлежат ей, а какие порождены кошмарами. Белла даже не могла с уверенностью сказать, жива ли она или уже нет.

Чтобы удостовериться в этом, как-то раз она прокусила губу. Вкус собственной тёплой солёной крови привёл её в восторг. С тех пор почувствовать себя живой она могла, только нанося себе повреждения. Для этих целей она, обломав ногти и разодрав пальцы, отковыряла от стены острый камушек. После лёгких порезов на руках Белла пришла к замечательному выводу, что физическая боль заглушает боль душевную. Ведь так непросто разобраться в своих мыслях и кошмарах, отличить правду от вымысла, а вот изрезанные руки и прокушенные губы — это уже что-то реальное и ощутимое. Вслед за руками истязаниям подверглись тонкие ноги и исхудавшее тело, которые Белла возненавидела за их болезненность и слабость. Разве нужно ей такое тело? Разве оно ей ещё пригодится?

Но постепенно и незаметно это упоительное ощущение живости стало таять. И даже более глубокие порезы не могли его вернуть. Боль более не казалась сильной и оживляющей, кровь не вызывала восторга. В сознании Беллы промелькнула мысль, что всё это время, наполненное самоистязанием и чувством свободы, только лишь почудилось ей. Сидя на полу и покачиваясь взад-вперёд, Белла поняла, что окончательно сошла с ума, что она ничего не вольна изменить и неизвестно, сколько будут длиться эти мучения. Коридор тюрьмы наполнил крик более страшный, чем при заклятии Круциатус, полный страха, злобы и негодования. Переведя взгляд на острый камень в руке, внезапно для самой себя Белла осознала, что есть, есть ещё кое-что, что она может сделать! Она всё ещё сама вольна решать, когда ей умереть! Мысль, что она в любой миг может положить конец всем кошмарам, унижениям и лишениям до краёв наполнила Беллу упоительным чувством свободы. Кровь, струйкой стекавшая из раны на шее, только раззадорила узницу. Предчувствуя скорую победу, она громко заливисто рассмеялась.

Скоро. Скоро всё это закончится.

Левую руку, в которой был зажат камень, будто бы укололи толстой иглой. На мгновение Белла замерла, но тут же продолжила остервенело царапать собственную шею. В конце концов, какая разница, где и что у неё болит, когда жить осталось несколько минут?! Левую руку кольнуло снова, сильнее, чем в прошлый раз, но Белла не обратила на неё ровно никакого внимания. Будто возмущённая этим, боль пронзила руку с такой силой, что Белла вскрикнула и повалилась на пол, выпустив окровавленный камень.

— Этого не может быть, — прошептала Белла, пальцами стискивая левую руку и прижимая её к лицу. Только что метка Тёмного лорда не дала ей лишиться жизни! Но с другой стороны, был и менее обнадёживающий вариант. Что если это наваждение навеяно дементорами?

Желая поскорее разобраться с произошедшим, Белла подползла к стене и тяжело опираясь на неё руками, приподнявшись на самые кончики пальцев, подставила руку под лунный свет. Чёрная метка совершенно точно стала чётче, а кожа вокруг неё выглядела припухшей, словно обожжённой. Такой, будто Тёмный лорд поставил своё клеймо буквально минуту назад.

Перед мысленным взором Беллы пронеслось несколько отрывочных картинок. Высокие и низкие, широкие и узкие надгробные памятники, густой заросший кустарник, холм, на котором виднелся силуэт красивого старого особняка.

Ошибки быть не могло! Спустя столько лет Тёмный лорд звал её! Откуда ни возьмись появились силы, и Белла резко крутанулась на месте, но вместо чувства рывка вперёд она только упала на холодный пол камеры. Как же она желала аппарировать к нему!

— Он вернулся! — во всё горло крикнула она то, что волновало больше всего. — Слушайте все, — вцепилась она в прутья на двери, — Тёмный лорд вернулся!

— Чёрная метка горит! — громко подтвердил голос с дальнего конца коридора. Белла не смогла понять, кому именно он принадлежит, но это было не важно. Усевшись на пол, она, как младенца, принялась баюкать руку с Чёрной меткой, напоследок трепетно её поцеловав.

Теперь даже дементоры, мигом слетевшиеся на взрыв положительных эмоций, не могли унять бурную радость в душе узницы. Очень быстро она успокоилась и впервые за всё время заключения уснула спокойным сном. По крайней мере, теперь она точно знала, что Тёмный лорд и впрямь звал её.