Умираем (джен)

Мы были самыми близкими, но в то же время чужими. Родные-неродные, усталые, забитые. Мы учились ходить по жизни уверенно, не спотыкаться, не падать, потому что мы дети героя войны. Потому что мы знаменитые. Мой отец, конечно, говорил, что не важно, какая у тебя фамилия, не важно, какого ты рода. Но только "Поттер" в волшебном мире значит слишком много. Казалось бы, когда я уже появился на свет — все было против меня.Закрытый, жалкий, слабый. Я попал на Слизерин и будто оклеймил себя. Нелюбимый, загнанный в угол, я из года в года слушал брань своей сестры и старшего брата, проклиная весь этот свет.

— Урод!

— Дура!

Они были слишком разные, но одновременно дополняли себя, как никто иной. Оба рыжие, оба Гриффиндорца. Им бы сдружиться, объединиться и покорять земли. Но только слишком упрямые, слишком вольные. Оба были гордецы. Иногда, когда ночью восходила яркая луна, я просыпался от ее лучей и горько смотрел на небо, сжимая кулаки. В этом мире мы были просто куклами. Уродливые, сгнившие где-то в сознании, мы учились жить заново, убивая лишь только взглядом. Тогда я спускался на первый этаж, слыша бранный шепот из комнаты Джеймса и звуки бьющегося стекла, вздрагивал от жалостливых всхлипов собственной дорожайшей сестры и стирал костяшки о стену.

А на утро мы были счастливы. Если такое понятие, конечно же, существует. Улыбались, махали руками, прятали запястья под длинными мантиями. У Лили в глазах было холодное море, у Джеймса море страстей, а у меня была пустота, так яро не сочетавшаяся с изумрудными зрачками. Зеленый, красный, белый. Наша жизнь измерилась цветами, обволакивала нашу волю и заставляла умирать.

Одинокие. Чужие. Бренные. Кто мы есть?

* * *

— Шлюха!

— Сволочь!

Они трепетали языками так отчаянно, будто старались выразить всю свою боль. А я смотрел на них спокойно, не двигаясь, не шевелясь, считая минуты своего заточения. Мы сидели в собственном доме, запертые родителями на чердаке, и давились запахом пыли, попутно извергая собственную грязь. Родные-неродные, они ненавидели друг друга так слепо, ровно настолько, как мне было все равно. Ругаться, мельтешить, соревноваться. Мне было просто плевать. Я с отчаяньем всматривался в свое отражение, поражаясь белизне своей кожи, пустоте изумрудных глаз и где-то внутри, поверьте, насмехался над всеми.

Лили упрямо, с пеной у рта, доказывала брату что-то про юбки, а Джеймс неумолимо отвечал ей в ответ. Они кричали, махали руками, а я просто смотрел, пока не заметил чей-то силуэт. Это был мужчина, на вид не старше моего отца, с неестественно восковой кожей и могучими ладонями. Он смотрел прямо в мои глаза и манил меня пальцем, загадочно растворяясь в солнечных лучах. Я смотрел, слушал победные вопли Лили и мысленно растворялся в собственном безумие. Что ж, надо признать, я не понимал ничегошеньки.

— Альбус! — Тихо-тихо звала меня Лилс, дергая за рукав свободного свитера. Она смотрела так отчаянно, округлившимися глазами от ужаса, и крепко вцепилась рукой в Джеймса, у которого, кажется, лицо приобрело оттенок мрамора.

А я смотрел им в ответ и не произносил и слова. Надо признать, что уже завтра мы будем в порядке. Если, конечно, такое понятие вообще измеримо. Задыхаясь в пыли, извергая грязь, мы все же были едины. Мы были самыми близкими, самыми родными.

Загнанные. Истерзанные. Раненые. Когда же оборвется эта жизнь?

* * *

И кто же знал, что однажды, судьба сведет нас всех вместе? Мертвых, живых и оставит лицом к лицу, заставит вглядываться в могилы своих предков? Я смотрел на них, а они отвечали мне тем же взглядом. Лили и Джеймс по-прежнему орали друг на друга, стоя возле полуразрушенного дома бабушки и дедушки, не понимая, насколько были похожи на них же. Они извергали потоки брани, ломали свои ребра, до хрипотцы доказывали что-то друг другу, а я стоял. Вернее, даже не так. Стояли как раз они, а я падал, без надежды на безболезненное приземление.

Руки старших Поттеров были уверенно сжаты, а губы неслышно шептали мне что-то, пытаясь поведать историю о "за гранью", об одиночестве, держащее их столько лет в капкане. А я слушал, терзал свои перепонки в мясо, пока их горестные вопли/крики не пронизывали все мое тело. И я действительно падал, смотря на усыпанное дымом небо, заволакивая свое сердце в эту чертову пелену, и понимал: не я насмехался над всеми, это все насмехались надо мной.

— Альбус! — громко кричала Лили, падая возле меня на колени, держа мое лицо в ладонях. А я смотрел в ответ ей горько, морщась от боли где-то в пазухе и чувствовал, как медленно рассеивается мираж ( или это была явь?), как пропадают знакомые-незнакомые лица родственников.

Полусгнивший дом опасно качается, издавая последние вздохи, бьются грязные стекла в рамах, улетают черные вороны ввысь. Джеймс дергает нас за руки, тащит куда-то вперед, опасливо вздрагивая от шорохов. У него в глазах чистой воды ужас, у Лили просто ужасный вид, а у меня, по-прежнему, бездонная пустота с щепоткой горечи и историями о "за гранью", бренных душах, сумасшествии и одиночества.

Потому что, когда мы умираем, мы не попадаем ни в рай и ни в ад.

Мы остаемся там, где наше тело потеряло ниточку с жизнью.

И это отчаянье, чертово, невыносимое отчаянье, ломает наши кости заново.