Мечта о Весне (джен)

Несмотря на относительную близость к Чёртовой Площади и нелюбовь обитателей пустоши к обществу Выживальщиков, дела идут хорошо. Бар почти всегда полон людей. У торговцев считается уже традицией остановиться здесь, чтобы поторговать. Как, впрочем, и у всех.

Среди охотников за довоенными сокровищами, наёмников, беглых преступников и других праздно приключающихся товарищей, номинально объединённых термином «сталкеры», бытует такое правило: дошёл до «Нашего Сна» — считай, прошёл крещение Пустошью. Это деяние носит романтичное название «Летняя Заря»: вошедший сюда первым делом видит Луну и Солнце одновременно — как это бывает летним вечером.

Хотя зовут меня, конечно, не Луна, а Луна, и помогает мне не Солнце, а Солнышко — но это уже частности.

Бар был пуст. Я только собиралась открывать. Это уже превратилось в некий ритуал. Первым пунктом ритуала было легонько пнуть валяющиеся за стойкой буквы: Д, Е, Н, Ц, Ь, и целых три штуки Т. Я так и не придумала, какое ещё название можно из них составить, а «Шестнадцать Тонн» мне не нравилось.

Далее — по списку: протереть стойку, выйти подышать, растопить печь, выйти подышать, вымыть пол, выйти подышать, расставить стулья, упасть в обморок, обматерить что-нибудь, выйти подышать, растолкать Солнышко, посмотреться в зеркало и вспомнить, что всё не так уж плохо…

Привычным движением длинных тонких пальцев убрала со лба угольно-чёрную прядь. Среди Выживальщиков — напомнила я себе — это называется красотой. Да, я похожа на призрака — так же худа и бела, — но многим здесь повезло ещё меньше. Словно чтобы подтвердить это за моим плечом отразилась низкая пухлая девчушка с намертво приклеенной к лицу глуповатой улыбкой.

— Посмотри, не пришёл ли Гора. Если нет, сбегай разбуди. Поняла?

— Ага! — весело кивнула Солнышко и устремилась к выходу.

— Шапку надень! — привычно крикнула я ей вслед.

Солнышко спала в светлой комнатушке на втором этаже здания. Едва повысив голос, я снова почувствовала дурноту — к счастью окно было рядом.

Вовсе не факт, что мне повезло больше. Солнышко, например, ни за что не поймёт, насколько всё плохо. Пройдут года, а она так и останется великовозрастным ребёнком — открытым, светлым, радостным и тупым, как пень.

Мало кто помнит, что послужило тому причиной, и откуда взялся этот несчастный народ — Выживальщики. Довоенные эксперименты российского правительства, попытки создать супер-солдат, неконтролируемое колдовство, радиация, близость Чёртовой Площади — эта история уже полустёрлась из людской памяти. Знаю только, что я — одна из тех, с кем судьба (Бог, Дьявол, Коллективное Бессознательное — не всё ли равно?) заключила странную и жестокую сделку: с рождения твоя кровь отравлена, а твои гены — сущая лотерея, в которой ты что-нибудь, да проиграешь; взамен тебе не страшны ни яды, ни заразы, ни даже Невидимый Свет. Только это всё равно не очень помогает.

Названия болезней то ли были табуированы, то ли тоже забылись — их заменили новые.

— Бездыханная лёгкость моя — непомерная тяжесть… — тихонько запела я.

Моя болезнь так и называлась — Бездыханка⁽¹⁾. Кровь слишком плохо впитывает кислород. То, чем болела Солнышко почему-то называется «Один-Икс»⁽²⁾. Вот ещё интересное название — Слонизм⁽³⁾. Одно это слово заставляет чувствовать себя чуть ли ни королевой красоты и одновременно — сгорать со стыда. Гора — не только охранник бара, но и героический защитник вообще всех Выживальщиков —был самым уродливым человеческим существом на свете, да и сейчас он, при всём уважении, не красавчик. Быть красивой рядом с ним было просто стыдно. Его запах соответствовал внешности, поэтому живёт Гора на отшибе. Пока Солнышко до него дойдёт…

И тут я увидела, что помощница бежит обратно, а её лицо перекошено от испуга. Глубоко вдохнула, закрыла окно, и стала быстро спускаться. С Солнышком столкнулась на лестнице. Солнышко, конечно, не семи пядей во лбу, но если даже эта бесстрашная дура выглядит испуганной, значит случилось что-то действительно страшное.

— Ну?! — нетерпеливо выдохнула я — после короткой пробежки по лестнице из глаз едва ли не искры летели.

— Ну, он… он там… лежит, я не знаю!

— Умер?

— Я не знаю! Но… нет, не умер. Ты сама говорила, что он неубиваемый! — Солнышко говорила обвиняюще, как-будто только что узнала, что Деда Мороза не существует.

— Неубиваемый, — я протиснулась вперёд, — не значит бессмертный.

Бесформенная гора мышц, качество которых с лихвой компенсировалось количеством, была вдобавок ещё и сильнейшим боевым магом Пустоши, и потому — гарантом безопасности всех Выживальщиков. Тот, кто хотя бы раз видел, как этот великан в асбестовых рукавицах мечет огонь, думал десять раз, прежде чем замышлять против Выживальщиков. Однажды раскидав, разорвав и испепелив шайку разбойников, задумавших ограбить это поселение, Гора впредь защищает нас уже самим фактом своего существования.

Обратная сторона медали заключалась в том, что периодически его тело оборачивалось против него же. Любая кость или мышца могли взбунтоваться и перекрыть кровеносный сосуд, нерв или даже горло.

— Эй, сталкеры! — я окликнула приближающуюся к дверям группу. — Есть кто посмелее?

Даже по общечеловеческим стандартам я красива — той хрупкой болезненной красотой, которая заставляет любого мужчину чувствовать себя героем. Мужчины тут же остановились: они уже бывали в «Нашем Сне», и знали, что может произойти всякое.

— Что случилось?

Такое уже случалось. Мы либо справлялись подручными средствами, либо вызывали Доктора — её волшебная синяя будка появлялась незамедлительно. Быстро отрезав ненужное, она традиционно начинала упираться и настаивать на том, что Гору надо вылечить полностью, иначе всё повторится снова. Но всем было ясно, что такая сложная операция займёт у неё минимум год, а оставаться без защиты на целый год никто не хотел.

— Надеюсь, вы понимаете, что это должно остаться в тайне? — я повела двух смельчаков к полуразрушенной многоэтажке, от которой остался только первый этаж. Солнышко отослала связываться с Доктором — в баре было всё необходимое для экстренной связи.

Гору никто не спрашивал. Да и сам он ничего не говорил. Этот монстр был готов на жертвы.

Задыхаясь и пыхтя, двое сталкеров вытаскивали Гору на снег. По своему обыкновению он не раздевался, щадя глаза окружающих. Я могла лишь издалека наблюдать за происходящим: подойти чуть ближе — и ужасная вонь свалит меня с ног, а сталкерам придётся откачивать ещё одного человека. Мужчины оказались из бывалых: они знали, кто такой Гора, и не отказывались от своей тяжёлой работы — хоть и было видно их отвращение. Особенно когда они кое-как освободили его голову от нескольких слоёв шарфа.

— Он задыхается, — заговорил один из них, подходя ко мне. — пёс его знает, что-то в горле проросло или в груди. Доктора вызвали?

— Да, — хмуро ответила я, по привычке приняв чуть более несчастный вид, чем имею обычно. — Сегодня выпивка за счёт заведения…

— Мой товарищ немного в этом разбирается. Он сделал ему трахо-что-то там…

— Трахеотомию, — машинально поправила я, но сталкер не услышал.

— …но это временная мера. Меня больше бесп… ух ёпт!

Человек резко отпрянул, когда в полуметре от него с громким хлопком возникла синяя будка. Я не шелохнулась — уже привыкла к этому зрелищу. Самое страшное было впереди.

Среди Выживальщиков всего три мага: Гора, Гроза и Доктор. Гора при смерти; Гроза встала на кривую дорожку, и её сцапала Инквизиция; а Доктор…

— Да-да-да, больше внутри, чем снаружи… — бросила она ошарашенному сталкеру, даже не глядя на него. — Ну чё, Белоснежка, кто кого на этот раз выебет: ты — совесть, или она — тебя?

…а Доктор — стерва, каких свет не видел. Она и так-то человек не самый приятный, а мне — так ещё и завидует: нам обеим по двадцать три, только я по нашим стандартам — красавица, а Доктор — уродка.

— Даже не начинай.

— Обожаю моральные дилеммы! Вернуть инвалида в строй или вылечить его, но подвергнуть людей опасности? Что же выберет наша героиня?

— Как обычно, — Я пыталась сохранять холодность, и мой голос прозвучал так, будто я заказывала выпивку.

— Не, ну ты видел, а? — с притворным удивлением обратилась Доктор к невольному свидетелю этой сцены, — И это меня они называют стервой!

— Довольно! — крикнула я, не выдержав; мир предательски закачался, — Просто… просто делай своё дело… — еле выдохнула я, уже падая на руки сталкера.

Чёртова ворона, видимо, насытилась. Я услышала её хриплый голос — «заноси». Дальше не помню.

* * *

Терять Гору именно сегодня была вдвойне опасно: на Пресню неотвратимо опускался вечер шестого июля.

Я изо всех сил пыталась успокоиться — или хотя бы не подавать виду. Не показывать посетителям, что руки дрожат, а взгляд то и дело поднимается к большим часам над входной дверью. В таких ситуациях Солнышко отчасти выручает: любая тревога задевает её лишь ненадолго, и вскоре круглое личико снова расплывается в искренней улыбке.

Поэтому местные заказывали в основном у неё, а меня старались не беспокоить: в помещении было ужасно накурено, и в кислородной маске я смотрелась ещё жальче.

Все пресненские выживальщики — почти полсотни — набились сюда. Немощные, уродливые, полоумные — изорванные тени человеческих существ — они заняли ресторан, зрительный зал, пристройку, второй этаж. Мы привыкли вести себя тихо: при таком количестве люди всё равно создавали мало шума — только тихий гомон, похожий на шум большой воды, которой я никогда не видела.

Иные — из тех, что покрепче, — бряцали оружием, проверяя и перепроверяя всё до последнего винтика. Даже если оно было в превосходном состоянии. Я положила тонкую руку на талию, где в кобуре под свитером притаился такой же тонкий Питон. Особых надежд он не подавал: модель, старая даже по довоенным меркам, да ещё и под патрон.357 Магнум, которого в Московской Пустоши раз два и обчёлся. Не говоря уже о том, как сложно перезаряжать револьвер пальцами, гудящими после страшной отдачи. Но выбирать не приходилось: пистолет достался мне вместе с баром, не только как шедевр американского оружейного гения, но и как часть антуража.

Всегда почему-то казалось, что оружие зачаровано. Возможно я принимаю желаемое за действительное, но даже в натопленном помещении и согретый моей рукой, револьвер оставался успокоительно холодным. Да и не стали бы люди трудиться просто так, давая пистолету имя и филигранно вытравливая на стволе «el Brutto».

Сцену заняла небольшая группа офицеров Инквизиции. Расставив стулья широким полукругом, они расстелили карту района прямо на сцене. Именно они отвечали за защиту поселения, и именно они производили больше половины табачного дыма. Снаружи солдаты уже заканчивали баррикадировать перекрёсток Красной Пресни и Пресненского Вала.

Посмотрела на часы: без пяти девять вечера. Три часа — это только кажется, что много.

Сталкеров почти не осталось — человека два-три от силы. Одного из них я знала: это был уже третий раз, когда он нанимался к нам в эту страшную ночь. Двое других слишком задержались и решили, что Купалу лучше пересидеть здесь.

Дальше всегда происходило следующее: опуская взгляд — от часов к двери — я всегда видела амбала с замотанным лицом. Каждую ночь Гора стоял на страже, и как бы я ни тревожилась, видя его, всегда успокаивалась. Гора привычно кивал, и я готова была поклясться, что бесформенное месиво под шарфом складывается в улыбку.

Я опустила глаза: место у двери пустовало. Глубоко вдохнув, сжала рукоять пистолета покрепче. За что ещё держаться?

Пять минут десятого.

Чтобы занять себя хоть чем-то, решила поставить музыку. Расточительство и демаскировка, но нечисть всё равно учует такое количество людей. А даже если и не учует: каждый год в ночь на Ивана-Купалу порождения Нави вырываются терзать один и тот же город — им и так уже известно, где можно найти свежее мясо и калорийные души.

Тихо и ласково, как домашнего любимца, обматерив старенький ноутбук, который опять отказывался работать, я наконец включила проигрыватель и ткнула песню наугад. С первыми аккордами — заиграло что-то американское народное — толпа вздрогнула.

Вздрогнула и я сама. Одна мысль, непрошеная, всплыла сама собой: до чего же нам страшно. И до чего же это меня разозлило! Но подавать виду было нельзя.

— An old cowboy went riding out one dark and windy day… — запел мелодичный баритон. Одно время я пыталась представить себе, как выглядели исполнители той или иной песни из её репертуара — и у этого, разумеется, были усы, шляпа и револьвер.

Одно успокаивало: нечисть не отличалась изобретательностью. По-отдельности некоторые существа были достаточно хитры, но вместе, выходя из Центра, прежде чем рассеяться по Области, они составляли нестройную толпу, прущую хорошо известными торными дорогами — в числе которых была и Красная Пресня.

— Upon a ridge he rested as he went along his way… — я уже устала давать себе честное слово найти переводы иностранных песен. Всё равно ведь не находила.

— When all at once a mighty herd of red eyed cows he saw а-plowing through the ragged sky and up the cloudy draw…

Офицер посмотрел неодобрительно. Тут какая-то сила словно потянула вверх за верёвочку, привязанную к затылку: я выпрямилась, посмотрела на офицера сверху вниз и приподняла бровь. Человек покачал головой и вернулся к изучению карты.

«Ути моя умничка. Молодец. Это твой бар. Так держать.» — подумала я, как бы невзначай опираясь на стойку.

— Their brands were still on fire and their hooves were made of steel. Their horns were black and shiny and their hot breath he could feel…

Собственно нечисть я видела всего однажды. Не на Купалу — небольшое число этих призраков рыскает по Пустоши ежедневно. Существо было из тех, кого называют Мавками: исчезновение рек и озёр не помешало им. Едва завидев меня, существо приняло вид юноши такой ослепительной красоты, что я сразу насторожилась — это меня и спасло.

— A bolt of fear went through him as they thundered through the sky for he saw the riders coming hard and he heard their mournful cry.

Едва почуяв недоверие, существо решило перейти в наступление. Оно даже не стало сбрасывать свой прекрасный облик до конца: красивый рот разошёлся по швам, открывая ряд длинных острых клыков, изумрудные глаза превратились, а бесцветные рыбьи, а нежная кожа поросла чешуёй. К счастью я пользуюсь револьвером так редко, что могу позволить себе самые дорогие боеприпасы — серебряные. Тогда я успела выстрелить, отправляя хищника обратно в Навь.

«А сегодня могу и не успеть» — подумала я, с тоской понимая, что глаза опять движутся к часам, и что после этого я опять увижу пустующий пост охранника.

Двадцать один ноль семь. Как же медленно тянется время.

Всё началось с ощущения, с какой-то тёмной подсознательной мысли — отойдя от первого испуга, я поняла, что это коснулось всех. Изнутри — ни головы, ни сердца, ни души, а чего-то, находящегося за пределами этих понятий — начала подниматься горячая тяжёлая волна. Словно у каждого здесь образовался (или всегда был, но только сейчас напомнил о себе) какой-то внетелесный мистический орган чувств, который внезапно забил тревогу.

Отчаяние. Вместе с ним из тёмных глубин поднимались страх, тоска, злоба, но именно Отчаяние вело этот косяк на поверхность. Это было похоже на тяжёлое внутреннее кровотечение: всё тело — и вся душа заодно — наливалось горячей тяжестью, и в то же время холодело.

Мир посерел, его начало заваливать мелким цветным снегом. Дыхание спёрло. Тело отказывалось стоять. Я вцепилась ногтями в стойку, другой рукой дёрнула револьвер из кобуры — словно это что-то можно было пристрелить.

— Yippie yi ooh, yippie yi yay. Ghost riders in the sky.

Солнышко взвизгнула и спряталась за стойку. Офицеры повскакивали со стульев с калашами наизготовку. Я едва не грохнулась в обморок, но не прошло и пары секунд, как противное чувство начало ослабевать. Что бы ни случилось, случилось что-то страшное, но теперь отголоски этого переходили из Нави в Явь, обретая материальность и форму звука. Чем слабее становилось Отчаяние, тем явственнее и громче становился звук. С гулких басов, заставляющих посуду дребезжать, он за какие-то секунды дорос до пронзительного воя. Больше всего это походило на какой-то духовой инструмент, создателя которого по-хорошему надо было бы распять вниз головой.

Вой прекратился также внезапно, как и начался.

— He's riding hard to catch that herd, but he ain't caught 'em yet… — и только старый ковбой на записи продолжал петь, как ни в в чём не бывало.

Только тогда я рухнула на пол, прижимая к лицу маску и жадно глотая кислород. Из какого такого упрямства стояла до этого, не знаю. Сколько так пролежала, не знаю, но должно быть недолго, потому что вскоре увидела над собой мужчину лет пятидесяти, одетого в форму Инквизиции. Вежливо, но настойчиво подняв меня на ноги, он начал что-то быстро говорить.

Морщины в уголках губ и глаз — он часто улыбается. Лысина. Благообразные усы и бородка. Судьба благосклонна — именно такого доброго дядечку мне хотелось увидеть после пережитого.

— Вы меня слышите?

— А?

Каких только сюрпризов не подкидывала нам Чёртова Площадь — но такого ещё ни разу не было.

— Успокойтесь сами, — начал он снова, уже медленнее. — Потом возьмите микрофон и успокойте людей.

— А… да… да, хорошо. Слушайте…

— Игорь.

Ни фамилии тебе, ни звания. Никакой милитаристской чепухи. Хороший мужик. А отчество у него, наверное, Михалыч. Не Михайлович, а именно Михалыч.

— Игорь, что это было?

— Мы разберёмся. Господь с нами, Елена, всё будет хорошо.

«Он даже знает моё настоящее имя», — отрешённо подумала я — «Ещё немного, и я влюблюсь».

— Спасибо.

* * *

Приход полночи Пресня встретила гробовым молчанием. Все застыли. Всё застыло.

Я закрыла глаза и решила, что это конец. Ей ещё никогда не приходилось успокаивать посетителей в таких обстоятельствах: толпа смотрела так, словно я всесильна, и одним мановением руки могу исправить вообще всё. Вообще-то говорить с толпой я худо-бедно умею — по крайней мере, когда надо закрываться. Но на этот раз речь мне не удалась.

Этот вой означал что-то новое. Навь должна была выйти во всей силе, чтобы от нас ничего не осталось.

В Бога я не верю — среди Выживальщиков вообще трудно найти верующих.

И все эти люди… всё, что они знали — это только отчаяние и боль; тоскливые годы зимы, вездесущий снег и озлобление, ставшее нормой. И те крохотные песчинки хорошего, что было — это они сегодня потеряют. Я потеряю. Так мне казалось.

— Будь всё проклято… — прошептала я.

Но не было ни шума, ни крика, ни выстрелов. Небо не обрушилось на землю, молнии не полыхнули, гром не грянул — даже не выругался никто.

Пять минут первого.

Игорь тихонько появился у меня за спиной и интеллигентно кашлянул. Пугать женщину с пистолетом он не хотел.

— Это конец, да? — брякнула я, не подумав.

— Вряд ли, — мужчина заложил руки за спину. — Но сегодня точно происходит что-то из ряда вон. Ни наши посты, ни Путейцы, ни другие поселения — никто не сообщает о нападении. У всех всё тихо. Почти.

— Почти? — я не верила в такую удачу, поэтому прицепилась к последнему слову.

— Один за другим замолчали Сокольники, Богородское и Гольяново.

Игорь замолчал. Такая информация обещала много плохого, так что выводы он предпочёл не озвучивать.

Потому что выходило, что все порождения Нави организованно прут на северо-восток, торя дорогу через Лосиный Остров. И конечным пунктом этого движения может быть только Загорянка.

«Всё-таки это действительно конец», — я похолодела. — «Навь перестала охотиться. Теперь она атакует».

1) Речь идёт об анемии

Вернуться к тексту

2) Моносомия по X-хромосоме, синдром Шерешевского Тёрнера

Вернуться к тексту

3) Алифантизм

Вернуться к тексту