Дожить до весны (гет)

Маглор поставил чашку с чаем на стол и откинулся на спинку стула. Поужинали они довольно плотно. Маглор вышел из купальни, переодевшись в то, что дала ему дева — и откуда у нее мужская одежда, она же одна живет? — и она тут же проводила его к столу. Поначалу он смущался, все-таки не привык чьей-то милостью пользоваться, а Кендамаре посмотрела на него так, что все подобные мысли сразу улетучились. Она поставила перед ним большую миску фасолевого супа с мясом и помидорами (с обеда остался, я разогрела, давай доедим) и кружку травяного чая. Вот так, подумал он, у эльфов готовят мужчины, у людей — женщины. Только попробовав, он понял, что готовит она замечательно, хоть и очень просто, без изысков.

Он давно плотно не ел и понимал, что не стоит наедаться, но опустошил тарелку в два счета. Суп был сытным и довольно острым, потому даже небольшой порции хватило. Маглор почувствовал, что совсем согрелся. Когда скитаешься по берегу и живешь в холоде, все тело промерзает. Когда приходит пора оттаивать, оно сопротивляется, словно привыкло. Так от горячего вина в таверне: внутри тепло, а пальцы ледяные. А сейчас согрелся весь, даже от мокрых волос не было холодно. Маглор поправил полотенце на плечах. Капелька воды соскользнула с одной пряди, пробежала по шее под воротник рубашки.

— Скажи мне, — произнес он, — что мне для тебя сделать? Я не знаю, как благодарить тебя за все это…

— Это ерунда. Мне радостно, что смогла тебе помочь. А что сделать — ты поговори со мной. Расскажи что-нибудь о себе, а то я совсем про тебя ничего не знаю. Мне одиноко вечерами, хочется послушать чьих-то историй.

Маглор вздрогнул и побледнел. Не стоит ей знать о том, что было. Не стоит, она же выгонит его из дома, и это в лучшем случае. Вся жизнь, что была, представлялась Маглору страшной суетой, наполненной фальшивыми песнями, чьими-то криками боли и сплошными отрицаниями: нет, вы были неправы, нет, вы никогда не будете счастливы, нет тебе здесь места, нет…

Нет, не стоит говорить. Незачем ее расстраивать.

— Я думал, что посетители тебе набалтывают такого, что по вечерам хочется тишины.

— Эру, да разве же это интересно? Ты поди думаешь, что ко мне за стойку садятся люди и травят байки?

— Не знаю, — протянул Маглор, — разве нет?

Она вздохнула.

— Нет, конечно. Иногда бывает, но слишком уж редко. Байки обычно травят за столами в кругу друзей, да так, что смех на всю таверну. Нет, мне если что-то говорят, то в основном на жизнь жалуются. У кого здоровье плохое, у кого кто помер, у кого дочь замуж собралась за какого-то подлюгу, и непонятно, что с этим делать. У кого что — обычные людские жалобы. Так послушаешь, и жить не хочется, раз все так плохо. Но не скажешь же так. Если скажешь, то что-то вроде: «Ммм… Да, понятно, вот жуть-то какая. Вам еще налить?»

— Мне еще налить, — сказал Маглор, — честное слово, я уверен, что если расскажу, твое мнение обо мне упадет на дно моря.

Она плеснула ему еще чаю. Маглор поблагодарил. Он надеялся, что она не станет его расспрашивать, но разве женское любопытство перебьешь банальными фразами? А вообще, это невежливо, сказал сам себе Маглор, тебя приютили, накормили, а ты даже поговорить с девушкой не можешь.

Кендамаре передвинула свой стул и устроилась рядом с Маглором. Придвинулась поближе. Когда она наклонилась к столу, потянувшись за чашкой, то коснулась щекой его плеча. Он почувствовал сквозь ткань рубашки, какая у нее теплая кожа, заметил, как прядь волос выбилась из прически и спадала на лоб. Хоть бы она распустила волосы, красиво, наверное…

— И все же расскажи. Я к тебе не стану хуже относиться. Ты не говоришь, потому что не хочешь меня расстраивать или тебе есть, что скрывать?

— Да как сказать. И то, и другое.

Он выдохнул, стараясь успокоиться, повернулся к ней. И в который раз отметил, что она очень симпатичная. С такими людьми хочется говорить, вспомнил он мысль, пришедшую ему в таверне, ладно, будь, что будет.

— Ты моего имени точно ранее не слышала?

— Не припомню. В наши края вести об эльфах редко приходят. Слышала только истории про исход, битвы — о чем все слышали. Ты же вряд ли об этом заговоришь.

— В том-то и дело, — вздохнул Маглор, — что как раз об этом. Ты помнишь, кто повел нолдор в исход? Кто начал все это безумие, случившееся после кражи сильмариллов, всю эту мерзкую войну?

— Его Феанор звали, — ответила она, — если не ошибаюсь. К чему ты это?

— Я его сын, — бросил он.

Повисло неловкое молчание.

Маглору показалось, что рассказывать больше нечего. Сам себе в один миг перечеркнул дружбу с милой девушкой. Люди мало тут знают о жизни эльфов, но о деяниях феанорингов точно слышали все. И зачем я сказал, думал он, соврал бы что-нибудь. Представился бы кем-нибудь другим, посочинял бы на ходу. Что я, не привык правду умалчивать, не привык молчать?

Кендамаре о чем-то думала, опустив голову. Ничего не говорила. Маглора эта тишина тяготила, но одновременно и радовала: страшно было подумать, что она скажет теперь, пусть уж помолчит подольше. Он услышал стук капель по крыше. За окном начинался дождь.

— Вот дела, — прошептала она, — я думала, что вас никого не осталось.

— Не осталось. Только я один. Как видишь, ударился в бродяжничество, сегодня первый раз решил подойти к людям и удивляюсь, как меня не убили до сих пор, — он вздохнул и закрыл лицо руками, — извини меня, пожалуйста. Надо было тебе сразу сказать. Можешь прирезать меня, если хочешь, все равно теперь…

Он не успел договорить, как почувствовал, что девушка обняла его за плечи. Он вздрогнул, отнял от лица руки и посмотрел на нее с изумлением, но она сидела, опустив голову, и не увидела его взгляда. Маглор слышал только ее тяжелое дыхание. Наверное, разволновалась, решил он. Еще бы, от таких-то известий. Маглор не понимал, что ему делать. Сидеть, не двигаясь, неловко, а обнять ее в ответ — не слишком ли нагло?

Кендамаре убрала руки за спину и посмотрела в его лицо.

— Я не знаю, что тебе ответить. Не держу на тебя зла, ты ведь мне ничего плохого не сделал. И оставь свои глупости, просто будь собой.

— Ты задаешь очень сложные вопросы, — сказал он, — пусть и неявно. Не стоит такое обсуждать за чудесным ужином, а то тебе станет совсем грустно, а я этого не хочу. Не грусти, у тебя слишком красивая улыбка, чтобы прятать ее и строить угрюмое выражение лица.

— Какие вопросы? — не поняла она.

— Не важно, потом скажу. Улыбнись только, ладно?

Она вздохнула и растянула губы в улыбке. Получилось натянуто, и она это, кажется, сама поняла, ибо тут же потрясла головой и откинула с лица волосы. Маглор почувствовал, как успокаивается. Пока все идет хорошо, подумал он, могло быть и хуже.

— Я пойду, помоюсь, — сказала она, — там горячая вода осталась?

— Остыла уже, — Маглор поднялся из-за стола, — сейчас еще дров закину, подогреем. Спасибо тебе за чудный ужин.

— Да ладно, — она махнула рукой, — не благодари.

* * *

Она ушла, а Маглор опустился на пол перед печью. Свечи он погасил, и теперь в комнате царил полумрак. Возле печи дрожал красный свет от пламени, боролся с темнотой, растворялся где-то за спиной у Маглора. Темнота скользила по углам, по стенам, дальше за дверями, где шумел дождь. Ливень был очень сильный — лупил что есть мочи в крышу дома, и Маглор старался не думать о том, что было бы, не приюти его Кендамаре у себя. Что бы было — а не важно, раз этого не случилось. Пронесло, миновало, да и Эру с ним.

Маглор думал, что поговорить с ней все-таки надо. У печи самое место для такой болтовни — и уютно, и тепло, и обстановка такая, что хочется откровенничать. В таверне не хотелось, там было слишком людно или Маглор был слишком голодным и уставшим. А сейчас — замечательно, даже спать почему-то не хочется, хоть и поздно. Вот только Кендамаре рядом нет, скоро придет, конечно, но Маглору казалось, что он ждет уже целую вечность.

Когда ждешь, невольно начинаешь думать о том, что волнует тебя прежде всего. Сейчас было тихо, пусто в комнате, темно — что еще нужно, думай же, говори с собой о чем хочешь! А Маглор совершенно не понимал, что творится в его голове. Он устал от пустых слов, сказанных себе, глупых доводов, что разбивались о реальность — о смысле всего, о судьбе, о грядущем. Разбивались о морской берег, серое небо, глупых чаек, что кружили над водой. Все это — вся жизнь, чем она теперь стала, — нагоняло на Маглора такую тоску, что хотелось спрятаться от самого себя — да некуда было.

Кендамаре, думал он, читающая судьбы. Не зря же ей дал это прозвище тот капитан, интересно, кто он? Кто бы ни был, вдруг он прав? Но если читает, почему не узнала ничего обо мне? Что судьба — то, что будет, может, потому и не узнала, потому что я никогда не буду тем, кем был раньше. Будь собой, сказала она, бросила небрежно, но быть собой — как это?

Она спрашивала — расскажи что-нибудь, подразумевала истории, прошлое, что-то обо мне. Расскажи мне, кто ты. Не могу рассказать, думал он, сам запутался. Тот, кем я был — не я, тот, кем я буду — мне неведомо. Сейчас я бродяга, которого добрая женщина приютила у себя, почувствовав, что опасности от него не исходит. Из жалости, из сочувствия, из любопытства, наверное, даже. Я сижу у огня, грею руки. Сейчас поиграть бы на лютне, но лучше не стоит, хотя, если попросит, сыграю, жаль мне что ли? Пальцы не болят, ожоги прошли — думал, останутся навеки, как у Моргота. Мало ли, что я думал, если ошибался всю жизнь, и сейчас, наверное, вру сам себе. Кендамаре, как вернешься, расскажи мне что-нибудь. Кендамаре, расскажи мне, кто я…

Маглор потянулся. Спина немного заныла, это часто бывало по вечерам. Покосился на лютню в чехле, он, когда только вошел сюда, положил ее на кровать. Он встал, прошел через комнату, расчехлил лютню и снова сел на пол возле печи. И почему он решил, что играть лучше не стоит? Если тихонько, то почему нет?

Он провел по незажатым струнам, прислушался к звучанию. Немного поехали, бывает. Настройка не заняла много времени, и он, тихо, не заглушая шума дождя, заиграл. Простая мелодия, грустная и светлая, он ее сам сочинил, сидя как-то на прибрежных камнях. Смотрел тогда в бесконечность: на волны, дальше, дальше, где не видна была граница воды и неба, где в тумане тонул горизонт. Сейчас его, наверное, было хорошо видно, но идти под дождем посмотреть Маглор не хотел.

Кендамаре все не возвращалась, и чего она так долго моется? Он зажмурился и продолжал играть. Вспомнился берег, но тут же на этот образ стал накладываться другой, постепенно тот затемняя, вытесняя куда-то прочь. Вот Кендамаре распускает волосы, они падают на ее плечи. Вода бежит по волосам, по светлой коже, дальше по спине… Маглор встряхнул головой и открыл глаза. Сквозь щель на дверце печи было видно, как пламя плясало на поленьях. На струнах играл мягкий оранжевый свет.

Маглору вспомнилась девочка из трактира. И этот ее жест — осторожно по руке кончиками пальцев. Что она этим хотела сказать, он не мог знать, мог лишь догадываться. Что-то дружелюбное: «Вы мне нравитесь, вы замечательный, поете так красиво, я бы вас послушала еще». Маглор помнил, что в Валиноре, да и после, к нему если девы и подходили, то уже взрослые. Слушали его, вздыхая, кидали такие взгляды, что Маглору становилось неловко. И просили спеть что-то, почему-то всегда те песни, которые он не любил. Слишком много в них было возвышенных фраз, много лести, лжи и высокомерия. Такие песни посвящают прекрасным дамам, когда хотят от них чего-то добиться, ни капли искренности в такой музыке — толку от нее? А тогда, в трактире? Спойте что-нибудь — так просто, жаль, что болело горло, спел бы… Глупости, глупости, она уже давно забыла. Спит и видит десятый сон.

Горло болело до сих пор, но уже гораздо меньше.

Скрипнула дверь за спиной — Кендамаре вышла из купальни. На ней был теплый халат, из выреза на груди выглядывали верхние пуговицы ночной рубашки. Волосы она убрала под полотенце, чтобы быстрее высохли. Маглор тут же отложил лютню в сторону. Кендамаре села рядом с ним, обняв руками колени.

— Почему ты перестал играть?

— Не знаю. Потом еще сыграю. Дождь стучит по крыше, поленья трещат, еще твой голос — лютня тут будет лишней.

— Ты красиво говоришь, — сказала она, пододвинувшись к нему, — извини, что я снова об этом, но… Ты все-таки ничего не расскажешь?

— А что тебе интересно?

Девушка задумалась. Маглор глянул на нее, вздохнул и уставился на огонь. Одно полено развалилось на угли. Маглор подкинул еще.

— Я слышала что-то, — сказала она, наконец, — про тебя разные легенды ходили, но я никогда не думала, что встречу тебя. Мне даже не верится что такой эльф, как ты — один из феанорингов, — сидит сейчас тут, в моем доме. И прости, что не узнала по имени, у меня на них вообще плохая память, а когда ты сказал, начала что-то вспоминать. Правда, что ты выбросил сильмарилл в море?

— Да. Закинул подальше — красиво летел. Еще блеснул в лучах заката…

— Тебе было больно?

— От ожогов? Или на душе? Ожоги-то прошли… Я, кстати, думал, что они будут вечны, но нет, обошлось.

Маглор глянул на свои руки. Кожа обветрилась и была сухой как бумага. Кендамаре потянулась рукой к нему и дотронулась до ладони кончиками пальцев. Маглор почувствовал, что заволновался. Такое же мимолетное прикосновение, неуверенное и невинное. Он испугался, что она сейчас отдернет руку, обвинив себя в излишней наглости, и взял ее за руку, переплетая пальцы. Глупый жест, даже детский — ну и пусть.

— На душе было, конечно, больнее, — продолжал он, — я тогда чуть не умер. А теперь в ней пусто, потому что все, что было важно, умерло, рассыпалось, порвалось… Извини меня.

— Все нормально, — сказала она, — тебе сейчас, наверное, совсем тяжело.

— Да нет, я привык. Иногда хочется, чтобы это поскорее закончилось, но как подумаешь об этом — страшно становится. Остаток жизни в тумане, на берегу, которому конца-края нет. А еще зима скоро.

— Как ты собираешься зимовать? Останешься в нашем краю или уйдешь куда-то?

— Я об этом не думал. Мне вообще кажется, что я не доживу до весны.

Кендамаре вздрогнула — он почувствовал, как она сжала его пальцы. Словно для нее он имел какой-то смысл, словно ей было не все равно, что с ним будет завтра. Так, наверное, и было, раз не бросила его на улице под дождем, а почему, все-таки? По Кендамаре было видно, что она хочет ему много чего сказать: расспросить, уговорить, успокоить. Она вздохнула как-то судорожно, заново понимая сказанное им, и уткнулась ему в плечо. Он снова почувствовал, какая у нее теплая кожа.

— Ты зачем говоришь такое, зачем? Не пугай меня так!

— Ладно тебе, — отмахнулся Маглор, — не воспринимай это, как что-то ужасное.

— Как это по-другому воспринимать прикажешь?!

— Ну что ты… — он положил ей свободную руку на шею, — успокойся. На меня часто по вечерам нападает грусть, потому такие мысли приходят. Уже поздно, голова забита ерундой.

Она подняла голову и посмотрела на огонь. Пламя скакало по поленьям. Поленья щелкали: раз, другой, третий. За окном свирепствовала непогода. Тени скользили по стенам, разбавляли темнотой оранжевый свет.

Кендамаре высвободила руку и снова села, обхватив колени. Сняла полотенце с головы, и теперь ее волосы, все еще слегка влажные, лежали на плечах и спине. В полумраке они казались почти черными, лишь немного отливали рыжим. Маглор подумал, что она не хочет больше с ним разговаривать. Или хочет, но думает, что не стоит, или не находит слов. Когда нет слов, только смыслы бьются о край сознания, не имея возможности вырваться, вылиться в речь, прозвучать простыми вопросами, тишина давит так, что хочется ее чем-то разбавить. Маглор взял лютню и снова заиграл. Зазвенели струны.

— Тяжело, наверное, со мной, — сказал он, — извини, пожалуйста.

— Да все нормально. Наверное, я не привыкла общаться с эльфами. Вы то ли мыслите как-то по-другому, то ли что.

— Может быть. — протянул он, не переставая играть, — Я замечал, что люди, в отличие от нас, очень ценят жизнь и все время торопятся. У вас тут мало времени, вы словно боитесь что-то не успеть, как я замечал, хотя и не все. Вам что-то надо, вы к чему-то стремитесь, у вас есть цели… Хотя, может, это я такой, что мне это чуждо.

— Совсем? — удивилась она, — ты от жизни ничего не хочешь?

— Мне нечего желать. Я потерял все, мне уже ничто неважно и ненужно, — он вздохнул, — я, наверное, кажусь тебе жутким занудой.

— Все нормально. Не извиняйся. Хочешь говорить — говори. У тебя тем более красивый голос. Кстати, горло не болит?

— Почти не болит. Ну и вот, потому я хожу по берегу, скитаюсь, бренчу на лютне и задаю себе глупые вопросы, сам же на них ищу ответы. Наверное, хорошо, что я хожу один — любой, даже самый терпеливый, со мной со скуки бы помер. Но зато было бы об кого греться ночами, — он усмехнулся и отложил лютню, — так и живем.

Кендамаре промолчала. Она поправила волосы и теперь смотрела на огонь, но Маглор замечал, что она краем глаза то и дело посматривает на него. Он не знал, как это понимать. То ли это интерес, то ли страх, то ли она думала что-то вроде: «Эру, кого я впустила в свой дом!» Маглор рассматривал, как капли воды падают с кончиков волос и впитываются в ткань халата. Скучное зрелище на первый взгляд, но засмотреться можно надолго.

В печи трещали поленья. За окном свирепствовал дождь.

— А какие вопросы ты себе задаешь? — спросила она, — что-то философское?

— Да, о чем еще думать. Вот ты за ужином говорила… — он запнулся, — Кендамаре, что с тобой?

Он вдруг увидел, какое у нее грустное лицо. В глазах не было слез, но была такая печаль, что Маглору сделалось неловко. Словно девушка удивлялась, расстраивалась и скорбела одновременно: по нему, по смыслам, или это просто была ночная хандра — все перемешиваясь во взгляде. Маглору нестерпимо захотелось подвинуться поближе и утешить ее — хоть как-нибудь. Грустные девушки — тяжелое зрелище.

— Ничего, — сказала она, — ничего, я…

Кендамаре не успела договорить, потому что в это момент Маглор прижал ее к себе. Она вздрогнула и замерла, словно была не силах что-то сделать, а Маглор, пользуясь этим, устроил ее у себя на коленях и потерся щекой о ее плечо. Не грусти так, хотел сказать он, тебе не идет быть печальной. Я загрузил тебя теми глупостями, что творятся у меня в голове — прости меня, умоляю. Давай не будем об этом, только не печалься ты так…

Она расслабилась и обняла его за плечи. Маглор услышал, как стучит ее сердце, как она дышит — все это прекрасно сочеталось с обстановкой. Темнота, огонь, дождь за окном, девушка на коленях. Впервые за долгое время (сколько прошло с начала его скитаний, он и не помнил уже) Маглор почувствовал, что живет. Он не чувствовал себя тем, кто заблудился и никогда не найдет дороги домой, даже насущные вопросы перестали казаться теперь актуальными. Кто я — тот, кто сидит у печи, обнимает прекрасную деву, кто только что играл на лютне. Я живу — сейчас. Что было, что будет — пропади оно все…

— Маглор, — позвала Кендамаре, — ты меня с ума сведешь.

— Почему?

— Потому что я уже оставила попытки понять, что творится в твоей голове.

И она засмеялась. Как тогда, в таверне, когда он еще не знал ее имени, и для него она была не более, чем добрая трактирщица, за счет заведения угостившая его горячим вином.