California Dreaming (джен)

Город, в котором я родился и вырос, сравнительно небольшой, если не сказать иначе. Меня и большую часть жителей объединяла одна школа, одни магазины, одна церковь и одни «глобальные проблемы», вроде повышения цен, плохой погоды и микроскопического роста преступности.

Одной из таких «глобальных проблем» стало обесточивание города и близлежащих поселков.

Электричества не было уже третьи сутки, и это действительно было проблемой. Несмотря на то, что дома царила волшебная атмосфера, созданная бабушкиным запасом свечей, и благородная миссия по отдыху от компьютера тоже вроде как удавалась, я просто изнывал. И не только я.

Мобильный разрядился практически в тот же день. Кондиционер не работал, и дышать в доме было нечем из-за уличной духоты.

Телевизор, компьютеры — увы. Но, самое страшное, холодильник: из-за жары продукты портились быстрее и, помню, мы с бабушкой целый день искали источник вони, а после долго отмывали холодильник, пытаясь избавиться от неприятного запаха порченого мяса.

Но, прежде чем дойти до самой сути, позвольте немного углубиться в ненужные вашему отчету подробности.

Я жил на неприметной, довольно стереотипной улочке в городе Кейро, округ Грейди, штат Джорджия, вместе с Гвен Оливией Хармон, моей вечно курящей «Lucky Strike», пьющей на ночь бурбон и грезящей о богатом кавалере из Голливуда бабушкой. Соседка, она же надзиратель, она же единственный родственник, она же бабуля Гвен, особой любви ко мне не питала, впрочем, я был ее мощным козырем, который обеспечивал ей звание «самой святой женщины округа», ведь, как часто жаловалась бабушка соседям, воспитывать шестнадцатилетнего сироту с паршивыми генами его гулящего папаши и бессовестной дочери — дело для человека старого и больного непосильное.

Впрочем, больной и старой бабуля Гвен притворялась только в тех случаях, если нужно было срочно вызвать к себе жалость (уж это она любила и умела делать в совершенстве). Она тратила около трех часов в день на приведение себя в надлежащий вид, и пока ее короткие белокурые волосы не были завиты, морщины — не замаскированы под толстым слоем пудры, вечно воспаленные глаза — не подведены косметическим карандашом, а пальцы — не унизаны тяжелыми перстнями, из дома бабуля принципиально не выходила.

Жесткая, старомодная, чопорная и невротичная бабуля Гвен, несмотря на свои многочисленные вредные привычки и склочный характер, была довольно набожной, что и оставило на мне свой отпечаток. Для «лечения моих дурных генов», которые, как уверяла всех бабушка, рано или поздно доведут меня до скамьи подсудимых, я был с раннего детства отправлен под крыло викария, в воскресную школу, позже — в католическую школу имени святой Сары, а на будущее мне была уготована карьера священнослужителя (опять же, бабушкиными ожиданиями). Не сказать, что я был против, скорее у меня не было иного представления о том, кем могу я быть в этой жизни.

Так вот, когда отключили электричество и в городе, на второй день, начались волнения, церковную службу никто не отменял.

Как и учебу.

На мое «счастье», я умудрился где-то простудиться под конец весны, когда единственным источником холода был легкий редкий ветер и кондиционер (светлая ему память). В любое другое время я был бы совсем не против немного поболеть и пропустить лишний день в школе, но только не тогда, когда город обесточен и скромное подростковое желание провести больничный за компьютером сходил на нет. Провести лишнее время в компании бабули Гвен, вдыхать сигаретный дым и слушать какие-то ее байки мне не улыбалось. Плюс, сидеть в душных четырех стенах в окружении неработающей техники, в сотый раз перечитывать любимую книгу и слушать, как тикают в гостиной часы, казалось мне невыносимым, тем более для целого дня, поэтому дивясь своей самоотверженности, я, выпив утром горсть таблеток от…э-э-э… всего, отправился в школу. Бабушка Гвен заботилась о моем здоровье лишь в том случае, если из-за какой-нибудь моей травмы ее могли лишить опекунства (и, следовательно, пособия), поэтому, убедившись, что я жить буду молитвами Божьими, никак не стала препятствовать моему желанию не оставаться дома и, сжимая зубами сигарету, закрыла за мной дверь.

Началось все после урока истории, точнее, на самом уроке. Это был самый мерзкий урок моей жизни и, так уж получилось, что это был мой самый последний урок.

Мистер Ламберт, наш учитель с львиной долей массовика-затейника в программе преподавания, снова что-то во всех красках рассказывал о колонизаторах и коренных индейцах, более того, нацепил на головы каждого ученика характерные головные уборы (на кого — широкополые шляпы, на кого — обручи с перьями) и, стараясь увлечь нас рассказом, разыгрывал какие-то сценки с учениками. Благо я сидел на предпоследней парте, далеко от учителя, что спасало меня от изображения коренного индейца, полудремал, подпирая кулаком подбородок, и, честно говоря, чувствовал себя так паршиво, что пару раз ловил себя на том, что сейчас рухну лицом в стол и испущу последний вздох.

Лениво наблюдая за тем, как учитель снова что-то придумал и достал из-за стола макет вигвама, сделанный из палочек из-под мороженного, я опустил голову чуть ниже. Невыносимая духота, полнейшее отсутствие свежего воздуха в классе, сладкий запах духов одноклассницы, сидевшей напротив, стучащая боль в висках, мерзкое ощущение внутри живота, подкатывающая к горлу тошнота, остря нехватка свежего воздуха — именно так я запомнил этот урок.

Простуда брала свое, нудные пляски учителя у доски только усугубили процесс выздоровления.

В очередной раз подняв взгляд на мистера Ламберта, я, взглянув затем на часы, чуть не взвыл: не прошло и половины урока. Лицо просто горело, наверное, снова подскочила температура.

Когда же мне стало совсем погано (а именно минут через пять, когда в глазах начало темнеть и я чуть не упал на парту) я, наконец, поднял руку, чтоб отпроситься, и мистер Ламберт, не прерывая свой бурный рассказ, жестом указал мне на дверь.

В коридоре было немного прохладнее и я, закрыв дверь классной комнаты, прижался лопатками к стене и сделал глубокий вдох. Свежий воздух, которого мне так не хватало в душном классе с наглухо закрытыми окнами, сделал свое дело, и перед глазами снова появилась ясная картина.

Доковыляв, иначе и не сказать, до туалета, я повернул кран и плеснул в лицо ледяной воды. Словно резкая пощечина, вода отрезвила и на секунду даже показалось, что боль в голове ушла, а тошнота не такая уж и сильная, но новая волна невесть откуда взявшейся мигрени заставила меня рефлекторно стиснуть бортики раковины и тяжело задышать.

Капли воды стекали с носа, я устало наблюдал за этим процессом и жадно вдыхал воздух, резко пахнувший чистящим средством. Не знаю, сколько я так простоял, согнувшись над раковиной, но голова словно отказывалась думать, что надо уже отпустить раковину и возвращаться в класс.

И стоило мне предпринять попытку выпрямиться, как резкая вспышка в мозгу словно застелила взор непроницаемой черной пеленой и я, как кукла, из которой вытащили батарейки, рухнул вниз.

* * *

Привстав чуть и отняв щеку от липкого, пахнущего хлоркой кафеля, я, первым делом, провел рукой по лбу. Пальцы ощутили приятную прохладу кожи, видимо, жар спал, а так же нащупали кровоточившую ссадину, кажется, я не очень удачно упал.

Держась за чудом не рухнувшую хлипкую раковину я поднялся на ноги и, взглянув в зеркало, провел рукой по холодной щеке. Точно, жар прошел, да и, чего греха таить, я чувствовал себя не так уж и плохо: смело выпрямился, размял чуть затекшую шею.

Ссадина на лбу отзывалась пульсирующей болью и я, смыв кровь ледяной водой, подумал о том, какие мысли будут в голове у учителя и одноклассников, когда я вернусь из туалета спустя… пятнадцать минут, если верить наручным часам, с разбитым лбом.

В коридоре было тихо, что вполне логично: урок еще не закончен.

Открыв дверь классной комнаты, я застал всех до единого лежащими на партах лицом вниз. Приняв это за очередную сценку мистера Ламберта, который лежал в такой же позе, я даже понял, что разыгрывается — «Пока индейцы спят, колонизаторы дожидаются утра, чтоб их захватить». И, пока на меня не гаркнул учитель, уселся на свое место, смахнул с парты дохлую муху и, опустив голову на руки, присоединился ко всеобщему квесту.

Ощущение того, что что-то идет не так настигло меня после того, как я просидел в такой позе пять минут, а за это время никто не издал ни звука, не говоря уже о том, что учитель тоже молчал. Приподняв голову и убедившись в том, что все неизменно, я ткнул локтем соседа по парте, одетого несмотря на сверхъестественную жару в довольно плотный бархатный пиджак.

Одноклассник, стоило мне ткнуть его под ребра, рухнул вбок, прямо на пол, как манекен.

— Мистер Ламберт! — крикнул я. — Ему плохо!

Минуты мне хватило на то, чтоб понять, что «плохо» всем в классе.

На мой крик никто не повернулся. Никто не оторвал голову от парты.

Прислушавшись к тишине, я не слышал ничьего дыхания, кроме своего.

Не теряя надежды, я потряс за плечо учителя, однако тот безжизненной куклой лежал на своем столе без малейших признаков жизни.

Выскочив из класса, я не соображал ничего. Хотелось рефлекторно искать помощь, но в соседней аудитории наблюдалась такая же картина, за исключением того, что учительница средних лет лежала, распластавшись у доски, и некоторые ребята тоже были на полу.

В коридоре, полулежа на своей тачке с чистящими средствами, обнаружился уборщик.

Я даже не осознавал того, что нахожусь в окружении мертвых тел. Казалось, это глупая шутка, или же вдруг резко всем стало плохо от жары, или может этого всего вообще нет, и я еще не проснулся. Но ноги сами вывели меня из школы и, оказавшись на улице, под палящим солнцем, словно ударом молнии в меня вдруг само вселилось осознание того, что никто здесь со мной шутки не шутит.

Переступив через мертвых воробьев, я, как завороженный, глядел на тот хаос, в который превратился Кейро.

На дороге — десяток врезавшихся друг в друга автомобилей, мертвые владельцы которых так и остались сидеть за рулем, не успев затормозить, в тот момент, когда случилось что-то, что убило всех, там, в школе, и здесь, снаружи. Вдали виднелся густой дым. Мертвых тел я, не переходя дорогу, насчитал двенадцать.

Затем ноги привели меня домой. Именно так, в тот день, да и во многие последующие, мною управляли лишь рефлексы. Соседка, лежала недалеко от почтового ящика: голова ее была разбита — при падении она наткнулась на камень.

Открывая ключами дверь, я знал, что увижу в доме. И ожидание оправдалось: в гостиной я нашел бабушку Гвен, сидевшую за столом в окружении подруг.

Сначала мне даже показалось, что эта эпидемия миновала бабушку: она сидела в кресле, склонив голову, рука все еще лежала на сложенных веером картах, рядом с ней, стакан с бурбоном. Мне пришлось даже дважды позвать ее, чтоб удостовериться в том, что она не отзовется.

Можете называть меня черствым безбожником, но в тот момент, когда я увидел мертвое тело бабушки Гвен, я не почувствовал в душе горечь утраты. Может, все еще не понимал, что происходит, может, из-за того, что не раз думал о том, что бабушка не вечная.

По правде говоря, подобные мысли раньше появлялись у меня в голове частенько: что со мной будет, если бабушки Гвен вдруг не станет. И даже ответ у меня нашелся, со временем. Если это случится в ближайший год-полтора, меня отправят в приют. Если же после моего совершеннолетия, перспектива, прости Господи, радужная — унаследую дом, какое-то отцовское имущество (если такое осталось), а так же еще одно бабушкино жилище, которое она сдавала в аренду.

Странно, но когда действительно наступила такая ситуация, когда я смотрел на мертвую бабушку Гвен, Господь уберег меня от грешных мыслей о наживе. Да и, если подумать трезво, я думал только о том, что ничего не понимаю, куда уж там мыслям о поиске завещания.

Остаток дня я помню довольно смутно.

Моя эмоциональная тупость все еще держала меня крепкими руками и я, не осознав еще и крупицы того, что случилось, поднялся в свою комнату и, закрыв дверь, опустился на кровать, полежал немного, потом помолился перед сном и уснул.

Утром же мысли встали на место и я, с ужасом открыв глаза, понял, что, скорей всего, я — единственный, кто остался в городе.

В городе?

В округе?

В штате?

В стране?

На материке?

Это была первая здравая мысль, которая, на мгновение заставила меня забыть, как делать вдох.

Вторая мысль оказалась еще здравее и еще страшнее.

Я окружен трупами. Пройдет несколько дней, и все эти тела: в школе, на улице, в домах, в моей собственной гостиной, в автомобилях, в офисах, магазинах, начнут гнить.

И я останусь в окружении разлагающихся тел и трупного смрада.

Вскочив на ноги, я едва сдержал тошноту. Открыв двери, осторожно вышел из комнаты.

«Интересно, что будет, когда от тел останутся только кости? Уйдет ли запах или я не застану этот момент и задохнусь?» — такая мысль озарила меня, когда я спускался по ступеням на первый этаж.

За столом я увидел ту же картину, которую застал и вчера: тела пожилых женщин, так и не доигравших в бридж.

Верным знаком того, что я начинаю осознавать случившееся, была моя адекватная реакция. Страх, тошнота, паника — эти чувства заставили меня в долю секунды выбежать из дома и, захлопнув дверь, прижаться к ней спиной. Однако из места, где было четыре тела, я оказался в месте, где сотни, тысячи, миллионы тел.

Я видел их все, стоя на крыльце, и минут пять не мог осмелиться сойти с него.

Пять минут постепенно переросли в полчаса, и я уже сидел, обхватив колени руками.

«По сути, Иен, ты еще неплохо отделался. Ты потерял лишь свою старую, противную и богемную бабушку, для которой репутация была важнее тебя. А если бы у тебя была мама? Папа? Девушка? Друг? Собака или кошка? Представляешь, что с тобой бы было?»

«А так у тебя не было никого, кроме бабушки Гвен. Сейчас, правда, у тебя и ее нет, но могло быть и хуже».

Я издал нервный смешок и, наконец, поднялся на ватные ноги.

* * *

И снова все было как в тумане, когда я шел по улице, переступая через мертвецов.

«Их нужно похоронить»

Представляете, какая мысль тогда возникла у меня в голове?

Похоронить!

Я шел куда-то с лопатой в руке, и, остановившись у площадки с лавочками и уличными фонарями, где часто вечерами гуляли влюбленные парочки, мамы с колясками и старики, воткнул лопату в землю, покрытую сухой травой.

Сейчас я понимаю, что это был панический бред, может какое-то смирение, а может я просто начинал сходить с ума (надо же, я сдался лишь на второй день после Апокалипсиса), но я действительно начал копать. Земля была сухой, древко лопаты вскоре оставило мне десятки заноз на ладонях, потом еще и спина начала болеть, но я упорно копал могилы. Сколько могил нужно, чтоб похоронить весь город? А сколько времени нужно, чтоб их выкопать? А сколько места потребуется, чтоб превратить город в кладбище? С другой стороны, что мне еще делать?

Осознание того, что я не смогу похоронить весь Кейро пришло ко мне под вечер, когда солнце уже закатывалось за линию горизонта, а я успел выкопать девятнадцать могил. Причем мысль о том, что я схожу с ума, действительно схожу с ума, пришла так резко, что я, бросив лопату, словно ядовитого паука, посмотрел на свои красные руки, покрытые кровоточившими мозолями, и, тяжело задышав, поймал себя на том, что из моих глаз градом катятся слезы.

Напрочь забыв о лопате (как и о том, где я ее взял), я медленно шагал, не зная куда. Шел долго, наматывал круги, но ноги сами довели меня до все того же места: я перешел дорогу и шел по другой стороне площадки, но своих трудов не видел, их заслоняли деревья и кусты. Не помню, о чем я тогда думал, наверное, снова о каком-то бреде, а может и о вполне здравых вопросах, к примеру «Есть ли место, где нет трупов, место, где я смогу заночевать?», но в следующую секунду мир для меня снова обрел краски.

Где-то совсем рядом прозвучал выстрел.

Я замер на тротуаре, прямо перед двумя мертвыми телами и завертел головой.

Думаете, показалось?

Я тоже так сначала подумал. Пока не услышал тяжелые, стучащие шаги, которые, из-за гробовой тишины вокруг, казались совсем близко.

Присев на корточки у кустов, я высунул голову, жадно глядя по сторонам.

И я их увидел. Люди! Я видел живых!

Господи, я в мертвом мире всего сутки, может чуть больше, а рад живым так, словно пробыл среди мертвецов долгие годы.

Я увидел одного, одетого так, словно сошел с экрана какой-нибудь компьютерной стрелялки: тяжелая броня (клянусь Богом, издали это точно была броня!), респиратор какой-то, оружие в руках. И только я начал думать, что сознание снова играет со мной злую шутку, и этот человек мне лишь кажется, как и показался звук выстрела, я услышал его голос:

— Ну и нахрен ты стрелял по мертвому?

— Показалось, он дернулся, — буркнули ему в ответ, и я увидел второго. Одет он был точно так же, словно близнец первого. — Третьи сутки без сна, что поделать.

«Иен, это люди! Беги к ним, проси о помощи, ползай на коленях, проси их забрать тебя куда угодно!»

Потом появился и третий, он пригнал к месту пыльно-серого цвета бронированный фургон.

— Живых нет, давайте уже в темпе, еще шесть пунктов. Сегодня я планирую поспать хотя бы пару часов.

— Город чист, — подтвердил первый.

— Мы проверили только центр, — возразил второй.

— И хватит. Город крохотный, Атланту прочесывать будем тщательнее.

Голоса звучали тихо, но я расслышал все. И один только Бог знает, почему я еще не бежал к этим людям.

Прогремел новый выстрел.

— Да, ёб твою мать! — гаркнул кто-то из них. — Что опять?

— Думал, вон тот — живой, — снова оправдался второй.

— Снова у тебя мертвецы дергаются… патроны побереги, идиот.

В голове словно щелчок прозвучал.

Он стрелял в мертвеца, подумав, что тот жив.

Они убивают живых.

Думать о мотивах их действий у меня не было ни малейшего желания, тем более, что дверцы машины хлопнули и мотор был уже заведен.

Инстинкты все сделали за меня. Я рухнул на землю, рядом с двумя трупами и, оказавшись лицом вниз, замер, слушая, как бешено колотится в груди сердце.

Они проехали мимо меня. Я не видел, следили ли они за дорогой, высматривали ли кого, но нутром чувствовал, что пока они не покинут Кейро (кто знает, когда это будет), лучше побыть мертвецом.

Наверное, те солдаты (а это действительно оказались солдаты) изначально были настроены на то, что в таком захолустье в три шесть улиц, как мой город, искать и нечего, другое дело — Атланта. Поэтому, как я думаю, их взгляд и не упал на вырытые мною могилы, на брошенную лопату, на меня, в конце концов. Но, что-то я раздул чувство собственной важности. Все фибры души наперебой твердили: «Не нашли и слава Богу».

Но тогда я испугался. Уже не того, что остался один, а скорее совершенно противоположного — «я все-таки не один». Эти люди опасны, вон стреляют по мертвым, думая, что они живые.

Что помешало из окна своего фургона им выстрелить по мне, с целью такой же проверки? Или хотя бы по телам рядом, я бы, услышав выстрелы, рефлекторно дернулся и…

Наверное, я просто действительно походил на труп, особенно лежа на животе. Меня словно притянуло к горячему асфальту неведомой силой, и я забыл обо всех внешних раздражителях: о брезгливости, ведь я лежал у ног трупа, о неудобстве, о неожиданно зачесавшемся носе, даже о страхе. В тот момент был лишь я и осознание того, что я обязан быть неподвижным.

Я боялся пошевелиться даже тогда, когда рев мотора затих и машина явно скрылась если не за чертой города, то в другом квартале точно. Не знаю, сколько я так пролежал, слушая собственное сердце, но привстал я уже когда начало темнеть. Оглядевшись, я, сдерживая волну накатившей вдруг паники, ринулся в ближайший ко мне дом и, не закрывая калитку, толкнул плечом дверь.

На мое счастье, дверь оказалась не заперта, как и во многих других домах. Скрывшись в доме, я плотно закрыл и машинально повернулся к выключателю.

Ах да, электричества нет.

И отлично, ведь если они и не уехали, то свет в окне увидели бы запросто.

На столе нашлись разномастные восковые свечи, как и на многих горизонтальных поверхностях. Но искать спички я пока не спешил.

Наглухо закрыв ролеты и убедившись, что ничего не может выдать горящую в доме свечу, я нашарил зажигалку и поджег большую ароматическую свечу.

На лестнице лежало тело молодой женщины, которое я аккуратно обошел, стараясь не капнуть воском на покойницу. Поднявшись на второй этаж в поисках комнаты, где нет трупов, я изначально был настроен на провал. В спальне тоже обнаружился мертвец, а во вторую комнату, в которой стояла детская кроватка, я не рискнул зайти, догадываясь, что и она не пуста.

Из дома я вышел быстро, и, снова оборачиваясь и оглядываясь, быстро добежал до жилища бабушки Гвен. Конечно, глупо было надеяться на то, что тела бабушки и ее подруг вдруг чудом исчезнут, но здесь я хоть знал, где что искать.

Нашарив в кухонном шкафу блок «Lucky Strike», я достал пачку, затем там же нашел что-то съестное, уже не помню что, и, выглянув в окно, убедился, что на улице все так же тихо. Затем, практически бесстрашно вышел на крыльцо и, сев на верхнюю ступеньку, поджег сигарету.

Вообще, я не курил, а первое и единственное мое знакомство с этой пагубной привычкой произошло лет пять назад, но закончилось все приступом хриплого кашля, побоями от бабушки и длительными молитвами.

Сейчас вроде как ситуация обязывала закурить. Почему-то мне показалось, что это будет уместно.

Выдохнув дым, я смотрел на этот новый мир глазами человека, который прожил в таких условиях полвека и явно устал.

Неужели я продержался всего сутки? Именно продержался, потому что где-то в глубине души мне было явственно начхать, вернутся ли солдаты в город или нет, возможно, я даже не стану притворяться мертвым.

Сделав еще одну затяжку, я провел рукой по лбу.

Если я выжил, один, по крайней мере, в радиусе многих миль, значит, Бог уготовил мне участь, отличную от курения сигарет на пороге дома, в котором медленно разлагаются старушки.

И я, не побоюсь этого слова, разгадал Божий замысел. Что-то же заставило меня утром взять в руки лопату и начать копать могилы?

Сейчас я уже понимал, что вырыть столько могил одному человеку невозможно.

Но что если такова моя миссия — очистить город от мертвых?

Верите или нет, но стоило этой мысли посетить голову, как вскоре у меня и ответ на вопрос «как именно?» нашелся.

Как гласит табличка на въезде в Кейро — «Население — 9607 человек». Город был далек от туристического рая, разве что любителей рыбалки мог привлечь. Но, думаю, если прибавить к общему населению количество гостей города, можно смело округлить его до десяти тысяч.

Я не смогу вырыть десять тысяч могил. Но если я смогу в день сжигать по сотне тел, то за сто дней очищу весь город. Сто дней — это до конца лета примерно.

Я улыбнулся, стряхнув пепел в клумбу с петуниями. Потому что вдруг понял, что я смогу это сделать. Я должен это сделать. Я хочу это сделать.

Я не замахивался на очищение округа, штата. Нет, это не нужно. Я мог очистить лишь маленький город.

С этими почти что светлыми мыслями, я отправился обратно в дом и, перед тем, как уснуть, сделал первый маленький шаг к своей миссии на этом свете. Я вытащил тела старушек из дома и, с определенными усилиями, сложив их за пределами двора, долго искал в кладовой жидкость для розжига, которой мы пользовались в редкие моменты, когда бабушка решалась все же опробовать готовку мяса на решетке.

Они вспыхнули быстрее, чем ожидалось. Я боялся, что огонь перекинется на сухие деревья и я сожгу к чертям весь город, но этого не случилось. Огонь сжигал ровно то, что было нужно.

Знаете, что я чувствовал, когда сжег свои первые четыре тела, среди которых была моя бабушка Гвен?

Знаете что?

Да ничего.