California Dreaming (джен)

Комната была светлой.

Настолько светлой, что глаза неприятно резали блики яркого света, играющие на блестящих белых стенах. Стул, на котором я сидел уже минут двадцать, а может и дольше, был жестким, но я не шевелился, не обращая внимания на боль в спине и шее. Энергосберегающая лампа изредка мигала, примерно с той же частотой я моргал: примерно раз в две минуты.

Моргание — единственный признак жизни, заметный невооруженным глазом, который я подавал.

Те двое, что сидели напротив меня, явно думали, что я в ступоре.

Такие аккуратные, наглаженные, чистые. Тот, что справа — одетый в костюм идеального покроя, поверх которого был небрежно накинут белый халат, кажется мне вполне добродушным: то и дело поправляет очки в черной пластиковой оправе и вертит головой. Черт, у него крутые очки, ради таких захочется быть близоруким.

Рядом с очкариком сидит женщина: худая, угловатая и, кажется, альбинос. Ее совершенно белые волосы коротко острижены словно под линейку, а глаза с бесцветными ресницами смотрят то на меня, то в блокнот.

Я же рядом с ними выгляжу как пациент из богадельни. Мои грязные заношенные джинсы и пропитанную потом и пылью рубашку куда-то забрали, вместо этого выдали чистую одежду, похожую очень на больничное обмундирование: светло-серые широкие штаны и такую же безразмерную футболку.

Нормальная такая футболка, холодит кожу.

— Мистер Хармон, вы готовы начинать? — вырвал меня из нелепых размышлений строгий голос женщины. — Камера уже снимает, вам не обязательно смотреть в объектив.

Я поднимаю глаза, оторвав взгляд собственных ладоней и смотрю на парочку так, словно впервые увидел их в этой комнате с одним лишь столом и стульями.

— Вас зовут Иен Хармон? — после моего кивка, спросила женщина-альбинос.

— Да.

— Вы родились шестого января две тысячи третьего года?

— Да.

— Вам шестнадцать полных лет?

— Да.

— Вы родом из Джорджии?

— Да. Я на все вопросы ответил в анкете, — тихо сказал я.

Женщина коротко, но жестко улыбнулась.

— Важно услышать ответы от вас. Понимаете зачем?

— Нет.

— Нам нужно понять, насколько ясно ты мыслишь, — менее официально пояснил бритый мужчина в костюме. — Отвечай на вопросы доктора Лернер и все. Понял?

— Да.

— Вот и славно, — кивнул бритый и подмигнул. — Доктор Лернер.

Доктор Лернер перевернула страницу блокнота и снова взглянула на меня.

— Вы знаете, где вы сейчас?

Я снова принялся разглядывать свои ладони.

— Штат Канзас, это точно, — произнес я. — Город… кажется, три дня назад это был Уичито. А где я в данный момент, я понятия не имею.

И разъяснять мне не спешили. Лишь продолжили задавать уже знакомые по анкете вопросы.

— Как долго вы снаружи?

— Третий месяц. Может, чуть больше.

— Вы проделали длинный путь из Джорджии до Канзаса, прежде чем попали сюда. Куда конкретно вы направлялись?

— Никуда.

Лернер что-то черкнула в блокноте.

— Какие у тебя навыки? — спросил бритый, четко следуя списку вопросов.

Я слабо улыбнулся.

— Могу с любой строчки процитировать Библию.

— Я имел в виду навыки, которые помогли тебе выживать три месяца.

— Я ответил.

На меня взглянули то ли с опаской, то ли с насмешкой, то ли с недоверием. Представляю, какой фильм они отснимут.

— Мистер Хармон, — снова спросила Лернер. — У вас изъяли оружие…

— Единственное оружие мое — Слово Божье.

— Но изъяли у тебя два полицейских пистолета, один — с пустой обоймой, и штурмовую винтовку «Форт-221», — сказал бритый. — Плюс охотничий нож и рюкзак патронов. Черт возьми, я не представляю, как парень твоей комплекции протащил на себе этот арсенал с другого конца страны.

Они думали, что поймали меня на лжи. И я не знаю, что было бы за эту ложь, но ответ мой был далеко не очевиден:

— Я не умею стрелять.

— То есть, ты просто носил на себе оружие?

— Да.

— Просто носил?

— Да.

— Зачем?

— Ну, моему напарнику тяжело носить на себе столько оружия, и я носил часть, на случай, если у него кончались патроны, а перезаряжать было некогда.

Ну все, меня точно посчитали сумасшедшим.

Лернер, не зная, вру я или нет, устало покачала головой.

— От кого вы защищались?

— От выживших.

— Но выживших нет.

— Серьезно?

Пару секунд мы молчали. Вопросы уже разительно отличались от тех, на которые я ранее отвечал в анкете.

— Скольких человек вы убили, мистер Хармон? — спросила бесцветным тоном доктор Лернер.

— Ни одного.

— Но у вас полно оружия.

— И что?

Лернер начала терять терпение.

— Вы утверждаете, что вы — ученик католической школы имени святой Сары, единственный выживший штата Джорджия, прожили за стенами три месяца и за это время никого не убили, притом, что имеете оружие?

— Все верно, — подтвердил я.

— И никуда не стремитесь, просто прогулочным шагом преодолели расстояние от Джорджии до Канзаса?

Я снова кивнул.

— Это все полная хуйня, — наклонившись ко мне, прошептал бритый.

— Хоркат! — гаркнула доктор Лернер. — Немедленно возьмите себя в руки.

А я лишь возвел глаза к потолку. Ну вот, лампа снова мигнула.

— Сколько с вами людей? — почти невозмутимо продолжила Лернер.

— Один.

— Вас было двое с самого начала?

— Нет.

— Вас было больше десяти?

— Да.

— Они все мертвы?

— Да.

— Кто-нибудь умер от внезапных симптомов, похожих на те, которые проявились у вас за несколько часов до эпидемии?

— Нет.

— Мистер Хармон, я пытаюсь разговорить вас. Информация, которой вы владеете, возможно, бесценна, — пристально взглянула мне в глаза доктор Лернер. — Мы должны знать все, что с вами произошло в мельчайших подробностях, надеюсь, вы это понимаете.

— Не особо.

— Тогда просто попытайтесь сотрудничать.

Я дернулся на стуле, рефлекторно попытавшись отодвинуться от этих людей.

— Вам ничего не угрожает, — заверила Лернер. — Расскажите о том, что случилось за три месяца и, обещаю, вы с напарником сможете покинуть центр, если, конечно, захотите.

— Оружие вам вернут, — ехидно добавил бритый.

— Не принципиально, — пожал плечами я. — Не убий, знаете ли…

Но они приготовились слушать. Камера снимала, лампочка мигала, тощая рука доктора Лернер что-то вырисовывала в блокноте — все мигало перед глазами настолько быстро, что я на секунду совсем растерялся.

Калифорния было по-прежнему далеко.

А меня держат здесь уже который день.

И будут держать еще столько же, если я не рискну.

— Ну хорошо, — сказал я, откинувшись на спинку стула. — Усядьтесь поудобнее, это надолго. Надеюсь, ваша камера терпелива.

Город, в котором я родился и вырос, сравнительно небольшой, если не сказать иначе. Меня и большую часть жителей объединяла одна школа, одни магазины, одна церковь и одни «глобальные проблемы», вроде повышения цен, плохой погоды и микроскопического роста преступности.

Одной из таких «глобальных проблем» стало обесточивание города и близлежащих поселков.

Электричества не было уже третьи сутки, и это действительно было проблемой. Несмотря на то, что дома царила волшебная атмосфера, созданная бабушкиным запасом свечей, и благородная миссия по отдыху от компьютера тоже вроде как удавалась, я просто изнывал. И не только я.

Мобильный разрядился практически в тот же день. Кондиционер не работал, и дышать в доме было нечем из-за уличной духоты.

Телевизор, компьютеры — увы. Но, самое страшное, холодильник: из-за жары продукты портились быстрее и, помню, мы с бабушкой целый день искали источник вони, а после долго отмывали холодильник, пытаясь избавиться от неприятного запаха порченого мяса.

Но, прежде чем дойти до самой сути, позвольте немного углубиться в ненужные вашему отчету подробности.

Я жил на неприметной, довольно стереотипной улочке в городе Кейро, округ Грейди, штат Джорджия, вместе с Гвен Оливией Хармон, моей вечно курящей «Lucky Strike», пьющей на ночь бурбон и грезящей о богатом кавалере из Голливуда бабушкой. Соседка, она же надзиратель, она же единственный родственник, она же бабуля Гвен, особой любви ко мне не питала, впрочем, я был ее мощным козырем, который обеспечивал ей звание «самой святой женщины округа», ведь, как часто жаловалась бабушка соседям, воспитывать шестнадцатилетнего сироту с паршивыми генами его гулящего папаши и бессовестной дочери — дело для человека старого и больного непосильное.

Впрочем, больной и старой бабуля Гвен притворялась только в тех случаях, если нужно было срочно вызвать к себе жалость (уж это она любила и умела делать в совершенстве). Она тратила около трех часов в день на приведение себя в надлежащий вид, и пока ее короткие белокурые волосы не были завиты, морщины — не замаскированы под толстым слоем пудры, вечно воспаленные глаза — не подведены косметическим карандашом, а пальцы — не унизаны тяжелыми перстнями, из дома бабуля принципиально не выходила.

Жесткая, старомодная, чопорная и невротичная бабуля Гвен, несмотря на свои многочисленные вредные привычки и склочный характер, была довольно набожной, что и оставило на мне свой отпечаток. Для «лечения моих дурных генов», которые, как уверяла всех бабушка, рано или поздно доведут меня до скамьи подсудимых, я был с раннего детства отправлен под крыло викария, в воскресную школу, позже — в католическую школу имени святой Сары, а на будущее мне была уготована карьера священнослужителя (опять же, бабушкиными ожиданиями). Не сказать, что я был против, скорее у меня не было иного представления о том, кем могу я быть в этой жизни.

Так вот, когда отключили электричество и в городе, на второй день, начались волнения, церковную службу никто не отменял.

Как и учебу.

На мое «счастье», я умудрился где-то простудиться под конец весны, когда единственным источником холода был легкий редкий ветер и кондиционер (светлая ему память). В любое другое время я был бы совсем не против немного поболеть и пропустить лишний день в школе, но только не тогда, когда город обесточен и скромное подростковое желание провести больничный за компьютером сходил на нет. Провести лишнее время в компании бабули Гвен, вдыхать сигаретный дым и слушать какие-то ее байки мне не улыбалось. Плюс, сидеть в душных четырех стенах в окружении неработающей техники, в сотый раз перечитывать любимую книгу и слушать, как тикают в гостиной часы, казалось мне невыносимым, тем более для целого дня, поэтому дивясь своей самоотверженности, я, выпив утром горсть таблеток от…э-э-э… всего, отправился в школу. Бабушка Гвен заботилась о моем здоровье лишь в том случае, если из-за какой-нибудь моей травмы ее могли лишить опекунства (и, следовательно, пособия), поэтому, убедившись, что я жить буду молитвами Божьими, никак не стала препятствовать моему желанию не оставаться дома и, сжимая зубами сигарету, закрыла за мной дверь.

Началось все после урока истории, точнее, на самом уроке. Это был самый мерзкий урок моей жизни и, так уж получилось, что это был мой самый последний урок.

Мистер Ламберт, наш учитель с львиной долей массовика-затейника в программе преподавания, снова что-то во всех красках рассказывал о колонизаторах и коренных индейцах, более того, нацепил на головы каждого ученика характерные головные уборы (на кого — широкополые шляпы, на кого — обручи с перьями) и, стараясь увлечь нас рассказом, разыгрывал какие-то сценки с учениками. Благо я сидел на предпоследней парте, далеко от учителя, что спасало меня от изображения коренного индейца, полудремал, подпирая кулаком подбородок, и, честно говоря, чувствовал себя так паршиво, что пару раз ловил себя на том, что сейчас рухну лицом в стол и испущу последний вздох.

Лениво наблюдая за тем, как учитель снова что-то придумал и достал из-за стола макет вигвама, сделанный из палочек из-под мороженного, я опустил голову чуть ниже. Невыносимая духота, полнейшее отсутствие свежего воздуха в классе, сладкий запах духов одноклассницы, сидевшей напротив, стучащая боль в висках, мерзкое ощущение внутри живота, подкатывающая к горлу тошнота, остря нехватка свежего воздуха — именно так я запомнил этот урок.

Простуда брала свое, нудные пляски учителя у доски только усугубили процесс выздоровления.

В очередной раз подняв взгляд на мистера Ламберта, я, взглянув затем на часы, чуть не взвыл: не прошло и половины урока. Лицо просто горело, наверное, снова подскочила температура.

Когда же мне стало совсем погано (а именно минут через пять, когда в глазах начало темнеть и я чуть не упал на парту) я, наконец, поднял руку, чтоб отпроситься, и мистер Ламберт, не прерывая свой бурный рассказ, жестом указал мне на дверь.

В коридоре было немного прохладнее и я, закрыв дверь классной комнаты, прижался лопатками к стене и сделал глубокий вдох. Свежий воздух, которого мне так не хватало в душном классе с наглухо закрытыми окнами, сделал свое дело, и перед глазами снова появилась ясная картина.

Доковыляв, иначе и не сказать, до туалета, я повернул кран и плеснул в лицо ледяной воды. Словно резкая пощечина, вода отрезвила и на секунду даже показалось, что боль в голове ушла, а тошнота не такая уж и сильная, но новая волна невесть откуда взявшейся мигрени заставила меня рефлекторно стиснуть бортики раковины и тяжело задышать.

Капли воды стекали с носа, я устало наблюдал за этим процессом и жадно вдыхал воздух, резко пахнувший чистящим средством. Не знаю, сколько я так простоял, согнувшись над раковиной, но голова словно отказывалась думать, что надо уже отпустить раковину и возвращаться в класс.

И стоило мне предпринять попытку выпрямиться, как резкая вспышка в мозгу словно застелила взор непроницаемой черной пеленой и я, как кукла, из которой вытащили батарейки, рухнул вниз.

* * *

Привстав чуть и отняв щеку от липкого, пахнущего хлоркой кафеля, я, первым делом, провел рукой по лбу. Пальцы ощутили приятную прохладу кожи, видимо, жар спал, а так же нащупали кровоточившую ссадину, кажется, я не очень удачно упал.

Держась за чудом не рухнувшую хлипкую раковину я поднялся на ноги и, взглянув в зеркало, провел рукой по холодной щеке. Точно, жар прошел, да и, чего греха таить, я чувствовал себя не так уж и плохо: смело выпрямился, размял чуть затекшую шею.

Ссадина на лбу отзывалась пульсирующей болью и я, смыв кровь ледяной водой, подумал о том, какие мысли будут в голове у учителя и одноклассников, когда я вернусь из туалета спустя… пятнадцать минут, если верить наручным часам, с разбитым лбом.

В коридоре было тихо, что вполне логично: урок еще не закончен.

Открыв дверь классной комнаты, я застал всех до единого лежащими на партах лицом вниз. Приняв это за очередную сценку мистера Ламберта, который лежал в такой же позе, я даже понял, что разыгрывается — «Пока индейцы спят, колонизаторы дожидаются утра, чтоб их захватить». И, пока на меня не гаркнул учитель, уселся на свое место, смахнул с парты дохлую муху и, опустив голову на руки, присоединился ко всеобщему квесту.

Ощущение того, что что-то идет не так настигло меня после того, как я просидел в такой позе пять минут, а за это время никто не издал ни звука, не говоря уже о том, что учитель тоже молчал. Приподняв голову и убедившись в том, что все неизменно, я ткнул локтем соседа по парте, одетого несмотря на сверхъестественную жару в довольно плотный бархатный пиджак.

Одноклассник, стоило мне ткнуть его под ребра, рухнул вбок, прямо на пол, как манекен.

— Мистер Ламберт! — крикнул я. — Ему плохо!

Минуты мне хватило на то, чтоб понять, что «плохо» всем в классе.

На мой крик никто не повернулся. Никто не оторвал голову от парты.

Прислушавшись к тишине, я не слышал ничьего дыхания, кроме своего.

Не теряя надежды, я потряс за плечо учителя, однако тот безжизненной куклой лежал на своем столе без малейших признаков жизни.

Выскочив из класса, я не соображал ничего. Хотелось рефлекторно искать помощь, но в соседней аудитории наблюдалась такая же картина, за исключением того, что учительница средних лет лежала, распластавшись у доски, и некоторые ребята тоже были на полу.

В коридоре, полулежа на своей тачке с чистящими средствами, обнаружился уборщик.

Я даже не осознавал того, что нахожусь в окружении мертвых тел. Казалось, это глупая шутка, или же вдруг резко всем стало плохо от жары, или может этого всего вообще нет, и я еще не проснулся. Но ноги сами вывели меня из школы и, оказавшись на улице, под палящим солнцем, словно ударом молнии в меня вдруг само вселилось осознание того, что никто здесь со мной шутки не шутит.

Переступив через мертвых воробьев, я, как завороженный, глядел на тот хаос, в который превратился Кейро.

На дороге — десяток врезавшихся друг в друга автомобилей, мертвые владельцы которых так и остались сидеть за рулем, не успев затормозить, в тот момент, когда случилось что-то, что убило всех, там, в школе, и здесь, снаружи. Вдали виднелся густой дым. Мертвых тел я, не переходя дорогу, насчитал двенадцать.

Затем ноги привели меня домой. Именно так, в тот день, да и во многие последующие, мною управляли лишь рефлексы. Соседка, лежала недалеко от почтового ящика: голова ее была разбита — при падении она наткнулась на камень.

Открывая ключами дверь, я знал, что увижу в доме. И ожидание оправдалось: в гостиной я нашел бабушку Гвен, сидевшую за столом в окружении подруг.

Сначала мне даже показалось, что эта эпидемия миновала бабушку: она сидела в кресле, склонив голову, рука все еще лежала на сложенных веером картах, рядом с ней, стакан с бурбоном. Мне пришлось даже дважды позвать ее, чтоб удостовериться в том, что она не отзовется.

Можете называть меня черствым безбожником, но в тот момент, когда я увидел мертвое тело бабушки Гвен, я не почувствовал в душе горечь утраты. Может, все еще не понимал, что происходит, может, из-за того, что не раз думал о том, что бабушка не вечная.

По правде говоря, подобные мысли раньше появлялись у меня в голове частенько: что со мной будет, если бабушки Гвен вдруг не станет. И даже ответ у меня нашелся, со временем. Если это случится в ближайший год-полтора, меня отправят в приют. Если же после моего совершеннолетия, перспектива, прости Господи, радужная — унаследую дом, какое-то отцовское имущество (если такое осталось), а так же еще одно бабушкино жилище, которое она сдавала в аренду.

Странно, но когда действительно наступила такая ситуация, когда я смотрел на мертвую бабушку Гвен, Господь уберег меня от грешных мыслей о наживе. Да и, если подумать трезво, я думал только о том, что ничего не понимаю, куда уж там мыслям о поиске завещания.

Остаток дня я помню довольно смутно.

Моя эмоциональная тупость все еще держала меня крепкими руками и я, не осознав еще и крупицы того, что случилось, поднялся в свою комнату и, закрыв дверь, опустился на кровать, полежал немного, потом помолился перед сном и уснул.

Утром же мысли встали на место и я, с ужасом открыв глаза, понял, что, скорей всего, я — единственный, кто остался в городе.

В городе?

В округе?

В штате?

В стране?

На материке?

Это была первая здравая мысль, которая, на мгновение заставила меня забыть, как делать вдох.

Вторая мысль оказалась еще здравее и еще страшнее.

Я окружен трупами. Пройдет несколько дней, и все эти тела: в школе, на улице, в домах, в моей собственной гостиной, в автомобилях, в офисах, магазинах, начнут гнить.

И я останусь в окружении разлагающихся тел и трупного смрада.

Вскочив на ноги, я едва сдержал тошноту. Открыв двери, осторожно вышел из комнаты.

«Интересно, что будет, когда от тел останутся только кости? Уйдет ли запах или я не застану этот момент и задохнусь?» — такая мысль озарила меня, когда я спускался по ступеням на первый этаж.

За столом я увидел ту же картину, которую застал и вчера: тела пожилых женщин, так и не доигравших в бридж.

Верным знаком того, что я начинаю осознавать случившееся, была моя адекватная реакция. Страх, тошнота, паника — эти чувства заставили меня в долю секунды выбежать из дома и, захлопнув дверь, прижаться к ней спиной. Однако из места, где было четыре тела, я оказался в месте, где сотни, тысячи, миллионы тел.

Я видел их все, стоя на крыльце, и минут пять не мог осмелиться сойти с него.

Пять минут постепенно переросли в полчаса, и я уже сидел, обхватив колени руками.

«По сути, Иен, ты еще неплохо отделался. Ты потерял лишь свою старую, противную и богемную бабушку, для которой репутация была важнее тебя. А если бы у тебя была мама? Папа? Девушка? Друг? Собака или кошка? Представляешь, что с тобой бы было?»

«А так у тебя не было никого, кроме бабушки Гвен. Сейчас, правда, у тебя и ее нет, но могло быть и хуже».

Я издал нервный смешок и, наконец, поднялся на ватные ноги.

* * *

И снова все было как в тумане, когда я шел по улице, переступая через мертвецов.

«Их нужно похоронить»

Представляете, какая мысль тогда возникла у меня в голове?

Похоронить!

Я шел куда-то с лопатой в руке, и, остановившись у площадки с лавочками и уличными фонарями, где часто вечерами гуляли влюбленные парочки, мамы с колясками и старики, воткнул лопату в землю, покрытую сухой травой.

Сейчас я понимаю, что это был панический бред, может какое-то смирение, а может я просто начинал сходить с ума (надо же, я сдался лишь на второй день после Апокалипсиса), но я действительно начал копать. Земля была сухой, древко лопаты вскоре оставило мне десятки заноз на ладонях, потом еще и спина начала болеть, но я упорно копал могилы. Сколько могил нужно, чтоб похоронить весь город? А сколько времени нужно, чтоб их выкопать? А сколько места потребуется, чтоб превратить город в кладбище? С другой стороны, что мне еще делать?

Осознание того, что я не смогу похоронить весь Кейро пришло ко мне под вечер, когда солнце уже закатывалось за линию горизонта, а я успел выкопать девятнадцать могил. Причем мысль о том, что я схожу с ума, действительно схожу с ума, пришла так резко, что я, бросив лопату, словно ядовитого паука, посмотрел на свои красные руки, покрытые кровоточившими мозолями, и, тяжело задышав, поймал себя на том, что из моих глаз градом катятся слезы.

Напрочь забыв о лопате (как и о том, где я ее взял), я медленно шагал, не зная куда. Шел долго, наматывал круги, но ноги сами довели меня до все того же места: я перешел дорогу и шел по другой стороне площадки, но своих трудов не видел, их заслоняли деревья и кусты. Не помню, о чем я тогда думал, наверное, снова о каком-то бреде, а может и о вполне здравых вопросах, к примеру «Есть ли место, где нет трупов, место, где я смогу заночевать?», но в следующую секунду мир для меня снова обрел краски.

Где-то совсем рядом прозвучал выстрел.

Я замер на тротуаре, прямо перед двумя мертвыми телами и завертел головой.

Думаете, показалось?

Я тоже так сначала подумал. Пока не услышал тяжелые, стучащие шаги, которые, из-за гробовой тишины вокруг, казались совсем близко.

Присев на корточки у кустов, я высунул голову, жадно глядя по сторонам.

И я их увидел. Люди! Я видел живых!

Господи, я в мертвом мире всего сутки, может чуть больше, а рад живым так, словно пробыл среди мертвецов долгие годы.

Я увидел одного, одетого так, словно сошел с экрана какой-нибудь компьютерной стрелялки: тяжелая броня (клянусь Богом, издали это точно была броня!), респиратор какой-то, оружие в руках. И только я начал думать, что сознание снова играет со мной злую шутку, и этот человек мне лишь кажется, как и показался звук выстрела, я услышал его голос:

— Ну и нахрен ты стрелял по мертвому?

— Показалось, он дернулся, — буркнули ему в ответ, и я увидел второго. Одет он был точно так же, словно близнец первого. — Третьи сутки без сна, что поделать.

«Иен, это люди! Беги к ним, проси о помощи, ползай на коленях, проси их забрать тебя куда угодно!»

Потом появился и третий, он пригнал к месту пыльно-серого цвета бронированный фургон.

— Живых нет, давайте уже в темпе, еще шесть пунктов. Сегодня я планирую поспать хотя бы пару часов.

— Город чист, — подтвердил первый.

— Мы проверили только центр, — возразил второй.

— И хватит. Город крохотный, Атланту прочесывать будем тщательнее.

Голоса звучали тихо, но я расслышал все. И один только Бог знает, почему я еще не бежал к этим людям.

Прогремел новый выстрел.

— Да, ёб твою мать! — гаркнул кто-то из них. — Что опять?

— Думал, вон тот — живой, — снова оправдался второй.

— Снова у тебя мертвецы дергаются… патроны побереги, идиот.

В голове словно щелчок прозвучал.

Он стрелял в мертвеца, подумав, что тот жив.

Они убивают живых.

Думать о мотивах их действий у меня не было ни малейшего желания, тем более, что дверцы машины хлопнули и мотор был уже заведен.

Инстинкты все сделали за меня. Я рухнул на землю, рядом с двумя трупами и, оказавшись лицом вниз, замер, слушая, как бешено колотится в груди сердце.

Они проехали мимо меня. Я не видел, следили ли они за дорогой, высматривали ли кого, но нутром чувствовал, что пока они не покинут Кейро (кто знает, когда это будет), лучше побыть мертвецом.

Наверное, те солдаты (а это действительно оказались солдаты) изначально были настроены на то, что в таком захолустье в три шесть улиц, как мой город, искать и нечего, другое дело — Атланта. Поэтому, как я думаю, их взгляд и не упал на вырытые мною могилы, на брошенную лопату, на меня, в конце концов. Но, что-то я раздул чувство собственной важности. Все фибры души наперебой твердили: «Не нашли и слава Богу».

Но тогда я испугался. Уже не того, что остался один, а скорее совершенно противоположного — «я все-таки не один». Эти люди опасны, вон стреляют по мертвым, думая, что они живые.

Что помешало из окна своего фургона им выстрелить по мне, с целью такой же проверки? Или хотя бы по телам рядом, я бы, услышав выстрелы, рефлекторно дернулся и…

Наверное, я просто действительно походил на труп, особенно лежа на животе. Меня словно притянуло к горячему асфальту неведомой силой, и я забыл обо всех внешних раздражителях: о брезгливости, ведь я лежал у ног трупа, о неудобстве, о неожиданно зачесавшемся носе, даже о страхе. В тот момент был лишь я и осознание того, что я обязан быть неподвижным.

Я боялся пошевелиться даже тогда, когда рев мотора затих и машина явно скрылась если не за чертой города, то в другом квартале точно. Не знаю, сколько я так пролежал, слушая собственное сердце, но привстал я уже когда начало темнеть. Оглядевшись, я, сдерживая волну накатившей вдруг паники, ринулся в ближайший ко мне дом и, не закрывая калитку, толкнул плечом дверь.

На мое счастье, дверь оказалась не заперта, как и во многих других домах. Скрывшись в доме, я плотно закрыл и машинально повернулся к выключателю.

Ах да, электричества нет.

И отлично, ведь если они и не уехали, то свет в окне увидели бы запросто.

На столе нашлись разномастные восковые свечи, как и на многих горизонтальных поверхностях. Но искать спички я пока не спешил.

Наглухо закрыв ролеты и убедившись, что ничего не может выдать горящую в доме свечу, я нашарил зажигалку и поджег большую ароматическую свечу.

На лестнице лежало тело молодой женщины, которое я аккуратно обошел, стараясь не капнуть воском на покойницу. Поднявшись на второй этаж в поисках комнаты, где нет трупов, я изначально был настроен на провал. В спальне тоже обнаружился мертвец, а во вторую комнату, в которой стояла детская кроватка, я не рискнул зайти, догадываясь, что и она не пуста.

Из дома я вышел быстро, и, снова оборачиваясь и оглядываясь, быстро добежал до жилища бабушки Гвен. Конечно, глупо было надеяться на то, что тела бабушки и ее подруг вдруг чудом исчезнут, но здесь я хоть знал, где что искать.

Нашарив в кухонном шкафу блок «Lucky Strike», я достал пачку, затем там же нашел что-то съестное, уже не помню что, и, выглянув в окно, убедился, что на улице все так же тихо. Затем, практически бесстрашно вышел на крыльцо и, сев на верхнюю ступеньку, поджег сигарету.

Вообще, я не курил, а первое и единственное мое знакомство с этой пагубной привычкой произошло лет пять назад, но закончилось все приступом хриплого кашля, побоями от бабушки и длительными молитвами.

Сейчас вроде как ситуация обязывала закурить. Почему-то мне показалось, что это будет уместно.

Выдохнув дым, я смотрел на этот новый мир глазами человека, который прожил в таких условиях полвека и явно устал.

Неужели я продержался всего сутки? Именно продержался, потому что где-то в глубине души мне было явственно начхать, вернутся ли солдаты в город или нет, возможно, я даже не стану притворяться мертвым.

Сделав еще одну затяжку, я провел рукой по лбу.

Если я выжил, один, по крайней мере, в радиусе многих миль, значит, Бог уготовил мне участь, отличную от курения сигарет на пороге дома, в котором медленно разлагаются старушки.

И я, не побоюсь этого слова, разгадал Божий замысел. Что-то же заставило меня утром взять в руки лопату и начать копать могилы?

Сейчас я уже понимал, что вырыть столько могил одному человеку невозможно.

Но что если такова моя миссия — очистить город от мертвых?

Верите или нет, но стоило этой мысли посетить голову, как вскоре у меня и ответ на вопрос «как именно?» нашелся.

Как гласит табличка на въезде в Кейро — «Население — 9607 человек». Город был далек от туристического рая, разве что любителей рыбалки мог привлечь. Но, думаю, если прибавить к общему населению количество гостей города, можно смело округлить его до десяти тысяч.

Я не смогу вырыть десять тысяч могил. Но если я смогу в день сжигать по сотне тел, то за сто дней очищу весь город. Сто дней — это до конца лета примерно.

Я улыбнулся, стряхнув пепел в клумбу с петуниями. Потому что вдруг понял, что я смогу это сделать. Я должен это сделать. Я хочу это сделать.

Я не замахивался на очищение округа, штата. Нет, это не нужно. Я мог очистить лишь маленький город.

С этими почти что светлыми мыслями, я отправился обратно в дом и, перед тем, как уснуть, сделал первый маленький шаг к своей миссии на этом свете. Я вытащил тела старушек из дома и, с определенными усилиями, сложив их за пределами двора, долго искал в кладовой жидкость для розжига, которой мы пользовались в редкие моменты, когда бабушка решалась все же опробовать готовку мяса на решетке.

Они вспыхнули быстрее, чем ожидалось. Я боялся, что огонь перекинется на сухие деревья и я сожгу к чертям весь город, но этого не случилось. Огонь сжигал ровно то, что было нужно.

Знаете, что я чувствовал, когда сжег свои первые четыре тела, среди которых была моя бабушка Гвен?

Знаете что?

Да ничего.

— Это очень интересно, — прервал меня тот, что был в белом халате, выключив камеру.

Я встрепенулся и оглядел этих двоих, сидевших напротив меня. Кажется, отдавшись воспоминаниям, я забыл, где я, кто эти люди и что идет запись.

— Так… я могу идти?

Доктор Лернер переглянулась со своим бритым напарником.

— Куда идти? Вы в полной безопасности.

— Мне надо в Калифорнию.

— Калифорнии уже, скорей всего, нет.

— Мне надо в Калифорнию.

Доктор Лернер заправила за ухо свои короткие белые волосы.

— Расскажите, про выживших, мистер Хармон.

Судя по тому, как она перевела тему, меня не отпустят так быстро. Занервничав, я хотел было сжать крестик на груди, как делал всегда, когда подкатывала душащая паника, но рука не нащупала его под футболкой. Я и забыл, что меня заставили его снять вместе со всей старой одеждой перед тем, как поместили сюда. Как голый, честное слово, чувствовал себя.

Камеру снова включили. Похоже, у меня не было выбора, но было много времени.

— Расскажите про выживших.

Я сделал глубокий вдох. И еще один.

— Их было одиннадцать…

 

 

Их было одиннадцать. Одиннадцать людей, которых, при любой другой ситуации невозможно было представить всех вместе, этой же компанией.

Сколько я провел один, точно сказать не могу, но солнце припекало сильнее — значит, я дожил до лета, значит, прошло недели три. В городе стоял лютый смрад гниющих тел, который стал мне воздухом. Тела под солнцем словно плавились — некоторые, когда я оттаскивал их в кучу, растекались, иначе не сказать, у меня в руках.

Я сносил тела в кучи, пока было светло, вечером убирал в домах, из которых выносил трупы, а ночью, когда становилось темно и страшно, заливал смрадные кучи бывших соседей бензином и чиркал спичкой. Костры, на которых горели тела, стали мне источником света и тепла — засыпать в доме бабушки было спокойнее, когда где-то потрескивал костер. Я видел костер в окно, иногда видел, как играли тени пламени на стенах, а иногда выходил на улицу и стоял рядом.

Мне нравился огонь. Ощущение тепла и спокойствия, уюта и защиты — иногда я подкидывал в гору тлеющих трупов ветки и мусор, чтоб почувствовать с огнем связь. Когда пламя обжигало пальцы, я закрывал глаза в истоме, а однажды и вовсе как-то забылся и ожог на ладони сильно болел и долго заживал потом. Воистину чудом Божьим я не занес инфекцию, когда тягал трупы.

Я часто смеялся, глядя в огонь. Ситуация, конечно, не смешная, но чтоб не бояться, я смеялся, не приходилось даже себя заставлять — само получалось. И плевать было на то, что костры могли увидеть те, кто искали живых, и вернуться — не найдут, не догонят, и не поймают.

Так вот, костры все же увидели. Но не те люди, которые были с оружием и в броне. Другие.

Их было одиннадцать. Сейчас они все стояли полукругом и смотрели на то, как я обыденным движением бросаю зажженную спичку на гору сваленных тел, обильно политых розжигом, да еще и невольно улыбаюсь. Что они думают? Что я сошел с ума, что при случившейся эпидемии совершено нормально?

Я обернулся и тоже взглянул на них. На всех сразу, не зацикливаясь сначала на одном конкретном человеке. А после, убедившись, что со мной пока не собираются заговорить, принялся рассматривать каждого отдельно и пристально (что тоже выглядело со стороны странно).

Наверное, сыграл тот фактор, что я давно не видел живых людей. Это отнюдь не то же самое, что просидеть дома две недели, скажем, во время каникул: ты знаешь, что там, снаружи, кипит жизнь. Скорей всего, ты даже не один в доме.

Не знаю, по какому принципу действовал этот психологический фактор, заставляющий меня так внимательно смотреть на людей, но тогда мне показалось, что я вижу их насквозь, будто был знаком с ними долгое время.

Ближе всех ко мне стояла особа, лет двадцати семи: стройное телосложение, выразительные глаза, темные волосы стянуты в короткий хвост на затылке. Умело держит оружие, но сразу же убрала его, как только поняла, что я не представляю угрозы. Бывший полицейский? Возможно. Но до того миловидное и притом совершенно незапоминающееся лицо, что она скорее всего официантка, чей-то стереотипный личный секретарь, кто-то, кто скорее будет украшать какое-нибудь место, чем упорно работать умственно или физически.

Потом мой взгляд упал на мужчину, которому было не меньше шестидесяти, однако назвать его «стариком» язык не поворачивался. Крепкий, жилистый, сильными руками держит винтовку, но не спешит ее убирать. Затем я взглянул в его лицо: квадратная челюсть, чуть заплывшие бледные глаза, морщин практически нет, зато нос явно был сломан минимум четыре раза, мочки уха недоставало, а слева верхнюю губу исполосовал заметный шрам, очень короткие волосы, видимо, не так давно он был бритым наголо. Узловатые пальцы то и дело судорожно барабанят по винтовке. И взгляд, самое страшное — взгляд. Пренебрежение, ярость, животный страх. И вдруг мне захотелось обвинить его во всех человеческих грехах — этот человек внушал мне страх и отвращение, хотя он еще и слова не сказал.

Молодой мужчина рядом, тридцать пять лет, как по мне. Высокий, поджарый, светлые волосы чуть отросли, щетина — видимо, он в пути давно. Первая мысль — военный, и вполне оправдано. Тоже вооружен, и тоже кажется, что оружие держит далеко не в первый раз. Но руки покрыты татуировками, военные такое явно не набивают. Взгляд… забитый что ли. Обычно так смотрят на окружающий мир зануды, вроде меня, слабаки, которых шпыняют всей школой, неудачники, одним словом, взгляд этого человека совершенно не вязался с внешним видом.

Женщина, неопределенного возраста «за тридцать». Бледная, губы подрагивают, глаза слезятся — ну хоть кто-то выглядит так, как должен выглядеть человек, которого пугает все, что происходит вокруг. Джинсы, футболка, сверху кардиган. Оружия у нее нет. На безымянном пальце дрожащей руке блестело обручальное кольцо.

Мужчина в возрасте. Хотелось назвать его «сэр». Темные волосы, тронутые сединой, зачесаны назад, аккуратные усы и бородка, рубашка в продольную полоску с закатанными рукавами, брюки подпоясаны кожаным ремнем. Опрятно выглядит, даже запах парфюма почудился. Преподаватель в университете, признанный писатель, политик…что-то в этом духе, уверен.

Темнокожий парень, ненамного старше меня. Его явно пугает то, что происходит, но он смело сжимает в руке кусок трубы. Студент колледжа, а может кто-то, кто работает на временных работах, так мне показалось. Совершенно непримечательный, увидел бы на улице и взгляд не остановил бы. Такой, каких миллионы.

Далее стоял офисный сотрудник. Смятая грязная рубашка, которая совсем недавно была белоснежной и наглаженной, спущенный галстук, мятые брюки, очки в прямоугольной оправе, наручные часы. Мне перед глазами ясно виделся клерк, которого эпидемия застал в разгар рабочего дня.

Девчонка моего возраста, а может и младше. Маленькая, худенькая, с прямыми длинными волосами, в носу блестит крохотная бусина пирсинга. Она явно напугана: стоит позади татуированного, которого я сначала принял за военного, боязливо выглядывает из-за его спины, цепляясь пальцами за плечо. «Неужели отец и дочка?» — подумалось мне, стоило заметить, как они похожи светлыми волосами, четко очерченными скулами и серыми глазами. Неужели кому-то посчастливилось спастись вместе с дорогим человеком?

Человек-загадка средних лет стоял в стороне от всех с таким видом, словно попал на эту улицу и в эту компанию случайно. Отсутствующее выражение лица, высокий лоб, крупные черты, нелепые бриджи с высоко подтянутыми носками, кроссовки, блеклая рубашка с коротким рукавом. На голове — кепка с логотипом бейсбольной команды. Ни единой мысли, кем может оказаться этот мужчина.

Худая женщина чуть старше сорока, смотрела то на меня, то на сожженные тела, но не как девушка-потенциальная официантка, которую я заметил первой, без сочувствия, а с плохо скрываемым укором. Острое лицо, тонкие изогнутые брови, белокурые коротко остриженные волосы, большие, если не сказать выпученные глаза, и, о Боже, тяжелые золотые серьги в ушах, под спортивной курткой поблескивает бриллиантовое колье, клянусь! И женщина, завидев, что я заметил ее бриллианты, наглухо застегнула свою темно-лиловую куртку. Как-то так… кто-то позаботился о том, чтоб захватить оружие, а кто-то, явно второпях, нацепил на себя бриллианты, сохранности ради. Критично? Согласен. Но у меня нет другого объяснения для того, чтоб связать спортивный костюм, кроссовки для бега и обилие драгоценностей.

Последним был молодой парень лет двадцати трех и, черт, он, наверное, был самым колоритным в этом коллективе. Длинные спутанные волосы медного цвета струились по спине, на лбу повязан черный шнурок, одет в мешковатые джинсы, клетчатую рубашку, на пару размеров больше нужного, на тощей шее болтается символ мира, запястья увешаны плетеными браслетами. Выражение лица такое… скажем так, его интересовал костер с покойниками только в качестве вопроса «можно ли от него прикурить?».

Самое интересное, что я попал в цель практический на каждом, которого изучал взглядом.

— Охуеть можно, — протянул старик с винтовкой, который вызывал у меня самые негативные чувства.

Голос у него сиплый, прокуренный, при этом слышались нотки, похожие на рык.

— Я чистил город, — повторил я. Говорить было сложно — в горле застрял ком.

— Твои костры на трассе видно, — произнесла «девушка-официантка». — Тебе повезло, что тебя еще не нашли солдаты. Очень повезло, потому что оторваться от них…

— Алиша, — укоризненно позвал ее темноволосый мужчина в возрасте, похожий на аристократа. — Не пугай мальчика. Он слишком долго был один.

Лучше бы он молчал, потому что я прекрасно понимал, о чем говорит Алиша.

— Как долго ты один? — спросил офисный сотрудник, шагнув вперед.

— С мая, — ответил я. — Я не тронулся… Почему ты спросил это? Вы же сами знаете. Или…

И я снова на них посмотрел. Каждый из них, видимо, понял суть моего вопроса.

— Это случилось не везде? — допытывался я. А я-то думал, что это как вспышка — раз, и накрыло весь мир! — В разное время?

— Мы не знаем, когда точно это началось, но из нас всех первым это застал Гаррет, в Балтиморе, — тихо сказала неприметная женщина, на пальце которой я разглядел обручальное кольцо.

Гарретом оказался офисный сотрудник, он поднял руку, чтоб я понимал, о ком речь.

— Это было месяц назад. Вместе с Балтимором, плюс минус одень день, пострадал весь Мэриленд.

— Последней, как мы поняли, пала Джорджия, — лениво протянул рыжеволосый хиппи.

Это в голове не укладывалось вообще. И рушило все рамки логики.

— Это невозможно, — заверил я.

— Ну охуеть теперь, — сплюнул на асфальт старик с винтовкой. — У нас есть лишнее время, а? По машинам.

— Уймись, Терри, — закатила глаза Алиша. — Мы останемся на ночь.

— Да схера ли? — рявкнул Терри, шагнув к ней, и, судя по тому, как сжал винтовку, был бы не прочь заехать девушке промеж глаз прикладом. — Я сказал, по машинам и херачим в сторону запада.

— Ночью никто никуда не поедет, — заявила дама в бриллиантах.

— Очнись, Терри, трасса в телах, машины друг в дружку, — вмешался Гаррет. — Нужно следить за дорогой и объезжать.

— Бензин на нуле, — напомнила Алиша.

— Если сюда нагрянут военные, мы не отстреляемся, вытряхните уже дерьмо из головы! — рычал Терри.

— Они не нагрянут, — громко сказал я, прерывая эту баталию.

— Завали, — гаркнул Терри.

— Они здесь были три недели назад, может, больше, — холодно сказал я, поняв, кого имеют в виду. — И я сомневаюсь, что после Атланты они будут делать крюк и возвращаться в город в два квадратных километра.

На секунду все замерли.

— Могут проезжать и другие, — с сомнением сказал темнокожий.

— У нас есть время, — сказал «аристократ», встав между Терри и Алишей. — Останемся на ночь, утром найдем припасы и бензин, заберем мальчика и в дорогу.

— Не обсуждается, — строго сказал Гаррет, заметив, что Терри сейчас начнет орать то ли по поводу того, что они тянут время, то ли из-за того, что меня решено было забрать с собой. — Ты в меньшинстве.

— Вы заберете меня? — Мощная волна волнения, надежды и растерянности затопила меня.

— Надо беречь живых, — усмехнулся в бороду «аристократ».

Терри был в ярости. Насилу опустив винтовку, он закинул ее на плечо и широким шагом двинулся к своему фургону.

— Форд! Мэри! — рявкнул он. — За мной.

Стоявшие до этого молча татуированный мужчина и светловолосая девочка не глядя ни на кого, двинулись за ним.

И от этого словно всем полегчало.

— В домах нет тел, — нарушил тишину я. — Идем.

Моя группа, теперь уже моя, прихватив рюкзаки, двинулась за мной.

— Терри просто урод, — сказала мне Алиша, когда мы поднимались на крыльцо. — Не пересекайся с ним лишний раз.

Да у меня и желания не было особого.

— А почему те двое пошли с ним в трейлер? — поинтересовался я, помогая Гаррету снять тяжелый рюкзак.

— Они его дети.

— Они выжили всей семьей? — опешил я. — Все трое?

Мне ответили синхронными кивками.

— Тебя зовут Иен? Ты вроде говорил, — спросил рыжий хиппи, плюхнувшись на диван. — Я Эш.

Я кивнул.

— Алишу и Гаррета, я думаю, ты уже узнал. Ну, как и Терри, — хмыкнул Эш, откинув длинные волосы за спину. — Это Розмари и Честер. — И указал на тех, кого я мысленно окрестил «аристократом» и «женщиной с обручальным кольцом».

Розмари коротко улыбнулась, а Честер (даже имя какое-то благородное что ли) склонил голову.

— Если в новом мире тебе понадобится профессор литературы — милости прошу, — усмехнулся Честер. — Я совершенно бесполезен для конца света.

Самокритичный и, как показалось, добродушный Честер, мне понравился.

— Парень, который только что побежал мародерствовать на кухне — Уилл.

Темнокожий парень, отозвавшись, бросил на диван нераскрытую упаковку сухих завтраков, явно целясь в Эша.

— Лана, — не дожидалась представления странная особа в спортивном костюме и бриллиантах.

А «человек-загадка» с отсутствующим выражением лица протянул мне широкую ладонь и, прищурив глаза, сказал:

— Кевин Холл. Добро пожаловать в группу выживающих.

Тот пафос, с которым следовало произнести эту фразу, настолько не вязался с его лицом и серьезностью тона, что я еле сдержался, чтоб впервые за долгое время не рассмеяться.

Лана отправилась в ванную комнату, а Уилл и уже присоеденившийся к нему Эш обыскивали кухню этого рандомно выбранного дома на предмет провизии.

— Ну вроде все познакомились, — сказал Гаррет, опустившись на кресло и стянув с шеи галстук. — Ну, Терри и Мэри еще, а Форда мы не знаем, как зовут.

— Случайно не Форд? — вскинул брови я.

— Нет, это фамилия. Терри зовет его по фамилии.

Я взглянул в окно, на припаркованный в сотне метров трейлер. Значит, Форды устроили всем бойкот и решили ночевать там. Тем лучше.

— А теперь расскажите мне, — сказал я. — Как могло месяц назад это произойти в Балтиморе, но этого не было ни в интернете, ни в новостях, нигде? Это невозможно.

— Поверь, — невесело сказал Гаррет. — Картина везде общая. Сначала пропадает электричество. Но нас все равно вызвали в офис, и мне было с утра очень хреново, но пришлось идти, потому что шеф та еще су…

— С утра было хреново? — резко спросил я.

— Ага.

— Всем?

— Я думаю, это симптом, — произнес Честер. — Что-то, что не дало умереть со всеми.

— Я все равно не понимаю, — сокрушался я. — Если Балтимор пал месяц назад, а Джорджия — две недели назад, значит, есть вероятность, что какой-то штат… живой?

— Крохотная, но есть, — отозвался с кухни Эш.

— Но как может «живой» штат не знать о том, что некоторые штаты вымирают? — твердил я. — Ежедневно тысячи людей въезжают и выезжают из штата в штата, допустим, в «живых» штатах могли отменить все поезда, рейсы, перекрыть трассы, ссылаясь на…на что-нибудь.

Я очень слабо себе это представлял. Ну звучало же нереально.

— Но телевидение, интернет, радио! Я вот этого не понимаю. Как можно просто стереть огромные куски страны незаметно? Как вышло так, что я, и не только я, спокойно живя в Джорджии, не слышал ни слова о том, что некоторых штатов по сути вообще нет?

— А если дело не только в штатах, — сказала Розмари, сняв кардиган. — Если дело в целых государствах?

— Вот именно! — О, Розмари, хоть ты меня понимаешь. — Век глобализации, мы знаем о том, что где-то в Африке был когда-то кризис, но понятия не имеем о том, что люди мрут миллионами. Как такое возможно?

Мне не ответили. Даже Честер, как мне показался, главный интеллектуал, не нашел ответ.

Видимо, каждый ломал над этим голову.

Каждый, кроме одного.

— Это называется масштабная дезинформация населения, к которой добавили еще и ложные сведения о причинах, которые мешают связаться с тем или иным городом, округом, штатом, — монотонно сказал «загадочный человек» Кевин, да таким тоном, словно читал что-то с учебника. — Плюс к этому — армия, натренированная и готовая к действиям в таких условиях, что является работой не одного года, учитывая мобилизацию, подготовку и инструктаж. И приказ уничтожить выживших означает, что с самого начала существовала возможность того, что кто-то все же выживет, пусть и одна миллионная процента населения, а так же опасения по поводу того, что выжившие опасны, как переносчики эпидемии, это сугубо мое мнение. Если найти производную из суммы всех составляющих, понимаете, что получается в результате?

— Нет, — признался я.

— Очень мало знакомых слов, — пожаловался Эш.

У Алиши и вовсе было такое лицо, словно она сидела на лекции по квантовой физике.

— Это значит, что произошедшее — результат спланированных действий, — сказал Кевин, все так же монотонно. — Я не могу точно сказать, какого рода: заговор правительства, неудачный эксперимент, военные действия скрытого характера, масоны…

Я так и чувствовал, как у меня открывается рот.

— И этим он тебя будет задалбывать всю дорогу, — хмыкнула Лана, вернувшись из ванной комнаты. Капли стекали с ее влажных волос. — Я с Кевином дольше всех. Подожди, Иен, через пару дней он выдаст тебе виновников эпидемии.

Кевин не уловил сарказма.

Я тоже не уловил, потому что в памяти всплыли люди в броне. Не знаю, кто этот Кевин, но хоть он и выглядел из всех самым странным, держаться нужно было его — в странные времена странные люди ошибаются редко.

Мой мир пламени и смрада стал уже родным за то время, что я пробыл один. Странная штука: прежде, я не мог по месяцу привыкнуть к школе, когда возвращался с летних каникул, но что такое семь ежедневных уроков в классе по сравнению с будничным сжиганием гниющих тел?

Вчера нас стало двенадцать. И к этому нужно было привыкнуть — проснувшись в одном из расчищенных домов от шума внизу, я вскочил на кровати, чувствуя, как заболело сердце и перехватило дыхание, и завертел головой. Минута потребовалась, чтоб вспомнить — я уже не один.

Просочившись к двери и прикрыв ее, я вернулся на кровать и попытался унять страх. Вы спросите, почему я испугался живых, в то время как не боялся мертвых? Да потому что мертвецы стабильны, они просто гниют себе на солнце тихонько. От живых же людей ожидать можно было всякого. Я не знал этих людей. Даже наутро забыл сколько их, кто они, как их зовут и как они выглядят.

Почесав лоб, покрывшийся капельками холодного пота, я вдруг приметил на запястье плетеный браслет из красных и зеленых ниток. Недоумевая, когда это я успел его где-то найти, я все же рискнул высунуть нос из комнаты — откуда-то пахло едой.

Как и ожидалось, никто на меня резко не выпрыгнул. Напротив, в комнате обстановка была умиротворенной, несмотря на гул снаружи. В гостиной сидел мужчина, чье имя я вдруг моментально вспомнил — Честер. Опрятный, хорошо одетый даже в нынешних условиях, усы и бородка аккуратные — я про себя прозвал его «аристократом». И не ошибся: Честер сидел в кресле, сжимая чашку, из которой виднелась ниточка чайного пакетика, и читал книгу «Водопровод и канализация в домашних условиях» с таким видом, словно наслаждался романом Гюго в подлиннике.

— Доброе утро, — подняв на меня взгляд, сказал Честер добродушно. — Поешь.

— Я не голоден, — вырвалось у меня прежде, чем желудок скрутил спазм.

— Надо поесть.

На кухонной тумбе была тарелка с разогретыми консервами и, к моему удивлению, печеная картошка в кожуре. Вопрос тут же сам по себе был снят — за окном все еще дымился мангал.

Только я взял тарелку и сел на табурет, как Честер поднял на меня внимательный взгляд.

— Вы думаете, я сошел с ума? — спросил я. Вопрос вырвался сам. — Потому что чищу город.

— Нет. Если тебе таким образом легче пережить то, что произошло, почему нет. Теперь позволь задать вопрос тебе.

Я замер с вилкой у рта.

— Ты хочешь ехать с нами?

— А куда вы едете?

Над вопросом Честер явно задумался.

— Мы едем вперед, — послышался голос со стороны двери, и я, вздрогнув, обернулся. Парень с длинными рыжими волосами облокотился на кухонную тумбу и бросил мне бутылку воды. — По трассе 95.

— Зачем? — недоумевал я.

— Это лучше, чем сидеть на месте. Тебе повезло, ты из маленького города, у вас конец прошел, можно сказать, спокойно, — протянул рыжеволосый, чье имя я наконец вспомнил — Эш. — Города рушатся, это у вас тут пастораль с кострами.

— В смысле?

На руках Эша, похожего на хиппи, я увидел не менее двух дюжин плетеных ниточных браслетов. Вот кто, значит, нацепил на меня во сне незамысловатый аксессуар. Присмотревшись к Честеру, я увидел и у него на запястье браслет, совершенно не вязавшийся с его образом аристократа.

— Я еще жив только потому что моих лососевых мозгов хватило на то, чтоб вспомнить азы физики и подумать о том, что без электричества и людей наша местная АЭС вспыхнет в любое время, — мрачно сказал Эш. — Честное слово, за всю мою жизнь это была самая здравая мысль. В чем был, в том и уехал из города. С собой ничего не было, кроме гитары.

«Гитара… Он взял с собой гитару!» — так и билось у меня в голове.

— … а Алиша и Честер видели, как с неба падают самолеты.

Честер коротко и спокойно кивнул. И снова уткнулся в книжку о водопроводах и канализациях.

Я смотрел на старика-аристократа и на рыжеволосого хиппи, так и чувствуя, что приоткрывается рот. Они были спокойны. Эш, который с улыбкой рассказывал, о том, как его чуть не снесло взрывом АЭС, Честер, даже не моргнувший, когда заговорили о падающих самолетах. Я увидел лишь их двоих пока что, и подметил, что при всей своей непохожести они малость… не в себе, невозможно быть нормальным и таким спокойным, когда вокруг рушится мир.

А потом я, жуя картошку с кожурой, вдруг вспомнил, что вчера одиннадцать незнакомцев встретили меня, сжигавшего тела в городке Кейро.

Я такой же сумасшедший, как они? Я так же спокоен и беспечен? Была ли у меня идея лучше, чем идти за такими же, как я, куда угодно?

* * *

В Кейро появилось одиннадцать живых, и город, казалось, внезапно ожил. Я, кажется, начал забывать прочие звуки, кроме щелчка зажигалки и треска языков пламени, в котором горели мои мертвые соседи, поэтому ругань и рев мотора снаружи едва не сбил с ног у порога.

Завертев головой в ужасе, я не сразу понял, откуда звук, хотя ответ был очевиден — неприятный бритоголовый дед в обляпанной чем-то майке пытался чинить трейлер. За поясом неряшливого вида брюк я увидел пистолет, а у кармана — охотничий нож, а потому машинально попятился обратно в дом. Кажется, вчера этот дед был последним, кто передумал стрелять мне в голову.

Я уж в ужасе подумал, что мое первое задание, как нового члена дюжины выживших, стало быть, проверка на прочность — помочь склочному Терри чинить трейлер, но Бог миловал.

Моим партнером по выживанию и мародерству стала молодая брюнетка, которую я за глаза окрестил «официантка на ресепшене» за миловидную, но совершенно не запоминающуюся внешность. Говорить с ней по пути в магазинчик было не о чем (да и неловко), но Алиша заговорила сама. Тогда я и узнал ее имя, когда она предусмотрительно решила еще раз познакомиться.

— Хм, — протянула Алиша, толкнул двери магазина и принюхавшись. — Здесь не пахнет гниющим мясом и тухлой рыбой. Впервые.

— Я сжег все вонючее на третий день.

Алиша смерила меня довольным взглядом.

— Отлично, Иен.

И, усмехнувшись, когда я потянулся за корзинкой, зашагала вглубь магазина, шаркая подошвой грубых ботинок. Я же засмотрелся на пятно вьевшейся в прилавок крови — единственное, что осталось от продавца Марли, который разбил в процессе голову, упав замертво.

— Не отставай!

Будто мне было зачем и куда бежать. Медленно приближаясь к Алише, которая уже набивала рюкзак жестяными банками, я все же опустил рядом с ней корзинку — всяко больше влезет.

— Что? — беззлобно, но как-то устало спросила Алиша, сунув в корзину несколько банок свинины с бобами.

Я покраснел, поймав себя на том, что внимательно рассматриваю ее со спины. Болотного цвета майку, загорелую кожу, с белыми полосками от все той же майки, растрепанный короткий хвост темных волос, кобуру на поясе.

— Прости, я…

Алиша фыркнула.

— Я знаю это чувство, пацан. Пытаешься понять, кем я была до того, как все умерло, и что-то не складывается картинка?

А она оказалась права. Я даже кивнул смущенно.

— Расслабься, здесь у всех друг к другу много вопросов. Понятно сходу все было только с Честером и Фордом.

О да, аристократа Честера хоть в камуфляж одень, винтовку дай, связку гранат да еще и соломенное сомбреро на голову, а осанка, короткая полуулыбка и жесты выдадут в нем человека благородного происхождения. Сомневаюсь, что в компании выживших Честер козырял титулами и регалиями, но уверен — все ясно поняли, что где-то за сотню миль у него есть родовое имение, коллекция книг и обязательно трость.

А вот Форд… Форда я что-то не помнил.

Алиша тут же коротко указала кивком головы в сторону двери, и я скосил взгляд. В прозрачном прочном стекле было ясно видно, как высокий мужчина лет тридцати пяти, раздетый по пояс, сливает бензин из машины на парковке в канистру. Засмотревшись на россыпь татуировок, я вздрогнул, когда встретился взглядом с Фордом. Взгляд колючий, неприятный — ну точно, у старика Терри двое детей, которые ночевали в трейлере и общаться не спешили, и Форд явно унаследовал отцовские манеры, раз только что продемонстрировал мне средний палец и сплюнул себе под ноги.

— А кем была ты? — вдруг поинтересовался я, повернувшись к Алише (скорее отвернувшись от Форда)

— А твоя версия? — сунув в мою сумку упаковку крупы, поинтересовалась в ответ Алиша.

— Я не очень уверен, и не могу утверждать…

— Да брось, это очень интересно послушать.

Мне почему-то показалось, что моя версия ее обидит.

— Ты, — впрочем, прищурился я. — Секретарь?

— Холодно.

— Официантка? — Щеки вспыхнули. Сейчас Алиша обидится, а я не хотел кого-либо обижать.

— Теплее, — к моему изумлению кивнула Алиша. — Но в то же время холоднее.

— Что? Это как?

— Ну вот так.

Вообще без вариантов, да еще и запутался.

Алиша — «красотка на разок», так называла симпатичных девчушек со злобой в голосе моя бабушка Грейс. Стройная, высокая, губы тонкие, глаза большие, ни шрамов, ни родинок, ни веснушек на щеках — взгляд не зацепить, даже как такового выражения лица не было. Просто непроницаемая полуулыбка.

Может быть я судил по внешности (конечно, судил), но Алиша для меня была, хоть убейте, официанткой-секретарем.

Вдруг в памяти шевельнулось, что во вчерашнюю ночь нашего знакомства, она умело и явно не впервые держала пистолет. Я запутался окончательно.

Алиша решила не томить, когда я развел руками и отвернулся к прилавку с ненужными жвачками и конфетками.

 

 

— Пожалуйста, сохраняйте спокойствие и не покидайте своих мест до полной остановки самолета, — щебетала стюардесса в наглаженной униформе с иголочки, мысленно желая каждому на борту рейса 719 мучительной смерти.

Пассажиры снова взбунтовались, и конец заученной фразы Алиша договорить не успела.

— Ну охренеть теперь!

— Какая к черту вынужденная посадка?!

— Девушка, мне нужно быть в Вашингтоне, — сквозь зубы прорычала женщина, схватив стюардессу за рукав. — Уже достаточно того, что рейс и так задержали на семь часов.

— Вот именно!

— Никогда больше не полечу с этой авиакомпанией…

Алиша, мягко выдернув руку из захвата разъяренной мадам, продолжала виновато улыбаться, внутри же кипя от гнева.

Тридцать шесть часов на ногах, которые ныли от неудобных туфель, вдобавок с температурой и недомоганием — кондиционеры в аэропорту кого угодно доведут до простуды. Тело ломило, мигрень барабанила по затылку, на напудренном лбу выступила испарина, глаза слезились, а вдобавок это буйство на борту — хоть плачь. Алиша хотела плакать.

Плакать от безысходности и усталости, закрыться в туалете, забиться в уголок и прорыдаться — может хоть со слезами выйдет паршивое самочувствие.

Пассажиров можно понять, в другой раз Алиша бы обязательно поняла — принудительная посадка в Питтсбурге для людей, которые семь часов на чемоданах ожидали свой рейс до Вашингтона, почти что издевка. Но какая же громкая издевка.

Кричали мужчины, ругалась сапожником бизнес-леди из эконом-класса, истошно орал младенец на руках матери, причитала пожилая пара, и вдруг вот сухопарая женщина-простушка, до этого весь полет не выпускавшая из рук пряжу, вскочила на ноги и заголосила ведьмой-банши:

— Мы все умрем здесь!

Алиша готова была проткнуть ей глаз ее же спицей.

— Мэм, прошу вас, успокойтесь, все хорошо, это всего лишь вынужденная посадка в…

— Всего лишь вынужденная посадка! Ха!

— Милочка, вы хоть бы сказали, чего это ради мои планы летят под откос из-за этой вашей вынужденной посадки!

— Да-да, на минуточку!

«Сука, я только что объясняла». — Алишу аж трясло. То ли от гнева, то ли от простуды.

Голова тяжелела и не хотела мыслить позитивно. Оставался лишь заученный шаблон, да и тот с трудом давался:

— Из-за аварии на электростанции Андейла, пригорода Вашингтона, поступило распоряжение…

— Какой аварии?! У меня совещание, что мне до этой аварии в десятке миль от города!

— Бред какой-то!

— В новостях не было!

— МЫ ВСЕ УМРЕМ ЗДЕСЬ! УМРЕМ!

— Да заткнись ты уже!

Гул десятка голосов ударил по слуху, словно обухом — Алиша аж ошатнулась, когда в глазах потемнело на мгновение, а вопли слышались словно с тонким писком ультразвука.

Будучи абсолютно уверенной, что сейчас эти люди доведут ее до потери сознания, стюардесса вдруг встрепенулась, завидев, что немолодой мужчина у иллюминатора закатывал глаза и хрипло задышал.

«О нет, нет, нет… Только не откинься!» — собственное недомогание вдруг излечилось моментально. Еще не хватало, чтоб этот благородный англичанин, один из немногих, кто пристегнул ремень и терпеливо ожидал посадки, откинулся на борту. Вот уж люди взвоют.

Кинувшись к мужчине, у которого уже ахали и охали ближайшие соседи по креслам, Алиша принялась хлопать его по впалым щекам.

— Есть на борту доктор?!

Сейчас бы как в кино: встанет молодой красавец, скинет пиджак, под которым будет развеваться белый халат, крикнет: «Есть!» и, схватив медицинский чемоданчик кинется спасать всех.

Врачей не было. Суровые реалии.

— Сэр, вы меня слышите?

Похлопывания по щекам привели сэра в чувство быстрее, чем кто-то успел промокнуть кусок ваты нашатырем. Поймав немного осоловелый взгляд темных глаз, Алиша быстро вытряхнула на ладонь несколько таблеток нитроглицерина.

— Сердце? Сэр, все в порядке?

Старик-аристократ медленно закивал, не очень уверенно оглядевшись. Секунда тишины, в которую погрузились пассажиры, перепугавшись, что один из них сейчас откинется, закончилась молниеносно.

— Пожалуйста, сохраняйте спокойствие и не покидайте своих мест до полной остановки самолета, — процедила сквозь судорожную улыбку Алиша, беззащитно выпрямившись пред громовыми возмущениями.

Ребенок орал, ругались мужчины, верещала о смерти сумасшедшая вязальщица, возмущались женщины и гневно причитали те, кто был спокойнее. Коммуникабельная улыбчивая стюардесса готова была выбить иллюминатор с локтя и вышвырнуть вон каждого — и беспокойного младенца, и аристократа, снова хрипло задышавшего.

* * *

— То есть, ты застряла в Питтсбурге? И надолго?

Прижимая мобильный плечом к уху, Алиша повернула в скважине ключ и толкнула дверь своего номера.

— Я не знаю, Дерек, — стянув с ног неудобные лодочки, простонала она. — Надеюсь отоспаться, прежде чем меня пристроят к какому-нибудь рейсу.

Даже сквозь стук колесиков небольшого чемодана по паркетному полу и шум улицы из открытого настежь окна, Алиша слышала, как Дерек вздохнул.

— Вот только без этого. Ты знал, на что идешь, когда женился на стюардессе.

— Нет, правда. Когда в последний раз ты была дома?

Одной рукой стянув белую рубашку, Алиша отправила ее метким броском куда-то в сторону пуфа. Лениво, но с тоской припомнив их небольшой дом на берегу залива, спальню с коллекцией ракушек на стенах, нежно-голубые занавески и вечные окна нараспашку, она прищурилась.

— М-м-м… месяц назад.

— Вот и я об этом.

— И, кстати, тебя тогда рядом не наблюдалось, хотя кто-то три недели обещал мне вылазку в лес. Не скажу, что это лучшее времяпровождение — стрелять по банкам из твоего табельного и прихлопывать друг на друге комаров… Но у кого-то снова были учения и именно в тот момент, когда жена оказалась дома. И вот, кстати, снова, на какие это внеплановые сборы ты собрался, а? Что угрожает американской демократии на этот раз?

— Вот только без этого. Ты знала, на что идешь, когда выходила замуж за военного.

Алиша перевернулась на живот и расплылась в улыбке.

— Я очень тебя люблю.

— Тогда почему ты не в Калифорнии? — без упрека поинтересовался Дерек.

Закатив глаза Алиша принялась расстегивать пуговицу на узкой юбке.

— Я застряла, Дерек. Из-за аварии на АЭС вынужденная посадка, воздушный коридор закрыт, аэропорт на замке, люди с чемоданами готовы были разорвать всех, кто носит форму…

— Что-о-о-о? — протянул Дерек в телефон. — Какая авария? Как закрыт коридор? Что у вас там случилось?

Телефон пиликнул.

— Батарея сейчас сядет, — произнесла Алиша.

— Беги уже, отсыпайся.

Звучно чмокнув экран мобильного, чтоб Дерек слышал смачный театральный поцелуй, Алиша отложила телефон и потянулась на кровати. Несмотря на то, что тело в горизонтальном положении расслабилось, к горлу подкатила тошнота. Привстав, отчего в голове тут же отозвалось тупой болью, Алиша притянула к себе чемодан и, нашарив зарядное устройство в боковом отделении, поставила телефон на зарядку — у кровати предусмотрительно располагалась розетка.

Прошлепав босыми ногами к ванной комнате, Алиша плеснула себе в лицо холодной воды, а затем долго разглядывала свое усталое лицо в зеркало. Каштановые волосы, заплетенные некогда в аккуратный узел, растрепались, под слезящимися глазами синяки недосыпа, губы бледные, щеки же напротив алели жаром. Так и есть, жаром — лоб горячий.

— Блеск, — простонала Алиша, вытащив из остатков прически шпильки.

Заснула она даже не забравшись под одеяло — стоило дойти только до кровати, как вымотанный недомоганием организм подал сигнал бедствия и рухнул на матрас.

Лишь проснувшись, вернее с трудом разлепив глаза и разглядев очертания мебели в кромешной тьме, Алиша нащупала мобильный. И с удивлением обнаружила, что зарядки прибавилось лишь на двадцать процентов — более гаджет заряжаться не хотел, несмотря даже на попытку отключить провод и подключить снова.

Привстав и щелкнув пальцами по выключателю, Алиша задрала голову к люстре. Свет не загорелся, оставив комнату в мрачной темноте позднего вечера. Кондиционер тоже не работал, отчего было душно.

— Прелестно, — прорычала себе под нос Алиша, подложив под голову еще одну подушку.

Завтра надо бы все же надеяться на то, что электричество включат, иначе мятая форма стюардессы обеспечит ей увольнение с позором из авиакомпании. Зато муж будет рад…

Заснув снова на внезапной позитивной ноте о том, что хуже уже точно не будет, уж слишком выдался тяжелый день, Алиша Янг подложила под голову еще одну подушку и снова закрыла глаза.

Она стала одной из двух немногих, кто наутро проснулся в Питтсбурге.

* * *

— Так ты стюардесса, — как-то благоговейно прошептал я.

Набитые припасами рюкзаки трещали по швам, а Алиша, поправив лямку на плече, сделала большой глоток из бутылки с ирландским виски — таким дорогим, что на нем висела магнитная бирка, чтоб ненароком не пронесли мимо кассы.

Стюардесса! Я настолько редко слышал об этой профессии, что удивился бы меньше, если б Алиша внезапно призналась мне в том, что она охотница на вампиров или ученый, изучающий тектонические структуры Чистилища.

Зато пазл в голове сложился. Я смотрел, щурясь от солнца, на Алишу: усталую, пьяненькую, растрепанную, и живо представил, будто рядом со мной шагает, стуча высокими каблуками, облаченная в наглаженную форму шелковым платком на шее и брошью красавица-стюардесса. На голове у нее не потасканная кепка, а элегантная пилотка, на запястье не фенечка из ниток, а строгие часы или браслет, а в руках вместо набитого консервами рюкзака небольшой чемоданчик.

Удивительное чувство.

— Вы с Честером видели, как падают самолеты, — припомнил я слова рыжеволосого.

— Мы с Честером с самого начала держались вместе, — опустив рюкзак в кузов пикапа, подтвердила Алиша.

— Да ты достала уже накидываться, — услышал я недовольный рык и повернул голову.

Без особого воодушевления развешивая на веревке, протянутой между двумя липами, свежевыстиранные вещи, худосочная короткостриженая блондинка цокнула языком. На ее худых ключицах тяжелело бриллиантовое колье, а в ушах поблескивали крупные серьги.

— Лана, что опять? — сухо спросила Алиша, сделав еще глоток.

— Я не буду снова двое суток сидеть за рулем, пока ты бухая храпишь в кузове.

— Зато я с мертвецов золото не снимаю.

О, а вот и первые лагерные конфликты. Лана коротко взглянула на меня, но снова отвернулась — я был ей не интереснее камня у дороги. Взмыленный темнокожий парень, который выгружал из машины баклажки с водой из реки, почуял, что две альфа-самки сейчас начнут шипеть, окликнул Лану.

— Снимай рубашку, — буркнула Лана, не глядя на меня, но говоря точно со мной, ведь Алиша была в майке.

Я растерялся и сжал низ рубашки, как спасательный круг.

— Снимай. От тебя несет костром.

Дрожащими руками расстегнув пуговицы, я нехотя и неловко протянул рубашку незнакомой женщине. Лана, схватив рубашку, скомкала и сунула в таз. Подхватив его и не сказав ни слова, она направилась в дом, а темнокожий парень двинулся следом, таща за собой баклажки с водой.

Со стороны трейлера что-то грюкнуло, а злобный бритый Терри снова разразился тирадой мата. Девчонка-подросток, его дочка, сидела на ступеньке, вытянув ноги и грызя леденец. Светлые волосы, заплетенные в два высоких пучка на солнце казались совсем белыми-белыми. Перелистнув страничку комикса, девчонка помахала мне рукой, а я разглядел на тонком запястье плетенный браслетик.

— Мэри! Ёб твою мать, ключ на тридцать два! — рявкнул Терри, вытянув руку.

Мэри, отложив комикс, потянулась к чемоданчику с инструментами.

Город Кейро был мертв, казалось бы, целую вечность. Но, готов поспорить, что ранее, в лучшие времена, улица не была так оживлена. Одиннадцать живых, всего одиннадцать, после трех недель тихой компании мертвецов и огня, казались мне целым карнавалом.

Все чем-то заняты, все такие громкие, разные, живые.

Алиша и подоспевший ей на подмогу Гаррет, сменивший костюм типичного офисного клерка на найденные в доме футболку и джинсы, принялись раскладывать по машинам собранные нами консервы и крупы. Нелюдимый татуированный Форд продул шланг и принялся сливать бензин из уже пятой по счету машины. Гордая и недовольная Лана вылила мутную воду из таза, окатив меня ненароком. Уилл, ответственный за воду, громко хохотал, и бросил мне какую-то тряпку, вытереться.

— Прелесть французского лукового супа не только во вкусе, но и в количестве ингредиентов и простоте приготовления, — вещал Честер, помешивая котелок на хлипкой конструкции из решетки, прикреплённой проволокой к мангалу. — У французов бытует легенда, что луковый суп был впервые приготовлен королём Людовиком XV. Однажды поздно ночью король захотел есть и не нашел в своём охотничьем домике ничего, кроме лука, масла и шампанского. Он смешал найденные продукты вместе, отварил их, и получил величайшее блюдо изысканной кулинарии. Конечно, вряд ли это правдивый миф, но какова история… Розмари, соль, пожалуйста.

Женщина в вязанном кардигане, несмотря на солнечную погоду, подала солонку. Вид у Розмари был тоскливый, отрешенный и я понимал ее — она выглядела как человек, который понимал, что мир вокруг погиб, а не играл в скаутов и летний лагерь. Но Честер явно пытался разговорить ее, приобщить к общим заботам, кто знает, может, старик-аристократ понимал в нормальности больше меня.

Терри снова громко матернулся и замахнулся на Мэри ключом, тут уж Форд отбросил канистру и бросился коршуном на отца. В перепалку не вмешивались, хотя сидевший за пластиковым столом Эш вытянул шею. Но, видимо, Фордов не жаловали, по крайней мере отец и сын были чужаками среди чужих. Вот и Эш, откинув длинные волосы за спину, поправил бандану и снова склонился над какими-то проводками и непонятным мне издали прибором.

— Я говорю, — грудным голосом пробасил человек-загадка, по имени Кевин, который как раз протирал этот прибор тряпкой. — Твои доводы нелогичны, несистемны и опираются на логику наркозависимого человека с глубокой педагогической запущенностью.

Мне аж интересно стало. Кевин вспомнился мне быстрее всех остальных — достаточно было услышать его очень серьезный голос и увидеть нелепейшие бриджи, высоко подтянутые носки, сандалии и блеклую гавайскую рубашку.

Пока существуют такие люди, как Кевин, я не буду в этой группе странным.

— Мы живем в эпоху постиндустриального общества технологий и науки…

— Не твоя ли наука погубила наше постиндустриальное общество? — вспыхнул Эш. — В Красной книге закончились страницы, океаны залиты нефтью и засраны пластиком, китайские дети за тарелку риса ебашат…ебашили на фабриках двадцать четыре на семь, чтоб мы могли понтоваться айфонами и хайповым шмотом, корпорации угробили остатки экологии и чего ради? Чтоб в итоге что-то пошло не так и мы получили то, что получили?

— То есть, ты будешь лечить открытый перелом капустным листом и молитвами?

— Мы все, Кев, будем лечить открытый перелом капустным листом и молитвами, потому что уже нет ни больниц, ни науки, ни ученых, которые сдерут из казны мешок денег, чтоб придумать очередной «гениальный» способ лечения.

— Минуточку, — сжав отвертку, прищурился Кевин. — Ты хочешь сказать, что все блага науки и техники — пустая трата времени и средств? Ты в своем уме?

Глаза Эша горели. Зубы Кевина скрипели.

— Методы диагностики и лечения болезней, механизация труда, инфраструктура!!!

— И в итоге — цифровое рабство. Пока ты ноешь о своем айподе, я беру гитару и делаю музыку сам.

— Пока ты молился Кришне, Зевсу и Великому Единению, когда нас загнали солдаты в хозмаге, я сделал бомбу из подручного и спас нас обоих. И забрал рацию.

— Которая не работает.

— Не отвлекай меня, и заработает.

— Это я тебя отвлекаю! Да ты…

— Даже не пытайся их слушать и вникать, — посоветовал Гаррет, подкравшись так тихо, что я вздрогнул. — Эш и Кевин… оба в равной степени конченные.

И, развернув меня за плечи, отвел подальше, пока в Эша не полетела отвертка.

— Эш — дитя цветов. Связь с космосом, сила земли, солнечная энергия, не знаю, в какой он секте состоял, но парень смешной. А Кевин — ну ты вчера его слушал. Верит в теории заговоров, масонов, тамплиеров, рептилоидов, правительственные эксперименты… не сказать, что я с ним отчасти не согласен, но не суть, — протянул Гаррет. — Так вот, когда эти начинают спорить, то это надолго. А спорят они всякий раз, как кто-нибудь из них раскроет рот.

Гаррет говорил так, будто знаком с этими двумя как минимум полжизни, хотя знал их не больше пары недель.

— Они выносят мозг друг другу и всем вокруг, поэтому не повезет тому, кто сядет на заднее сидение между ними.

— Дай угадаю, этим кем-то буду я.

— Молодец, — улыбнулся Гаррет, хлопнув меня по спине. — Догадливый.

Меня несколько напрягало дружелюбие. Алиша, Гаррет, Честер — они были сходу добры, что казалось странным. Наше знакомство произошло вчера, когда я жег мертвецов и не выглядел, как человек, который может похвастаться адекватностью. Вот уж странно, но эта мягкость и лояльность была мне чуждой. Злобный матерящийся Терри был как-то уместнее.

Но я привыкал. Обязан был привыкнуть. Это не равнодушные одноклассники, не богемная бабка Грейс, не преподобный нашей церкви — у меня было как минимум одно общее с одиннадцатью выжившими. Это статус выживших

* * *

— Инженер? — предположил я с азартом.

— Нет, — серьезно и не моргнув, пробасил Кевин.

— Учитель? — протянула Лана.

— Нет.

Стемнело быстро. Тихая темная ночь — цикады молчат уже три недели.

В бочке горел огонь — мой спутник и верный друг. Уже не единственный. Я начал понимать, почему Гаррет говорил о хиппи и «диванном масоне» как о старых знакомых. Когда вокруг нет ничего и никого люди сближаются быстрее.

Готов поспорить, что ни с одним сверстником я не общался до этого так свободно и спокойно, как с Честером, которого встретил вчера. Как с Алишей, с которой заговорил сегодня утром.

Честно говоря, частенько сидя на лавках в церкви, я хоть и был в своей тарелке, но чувствовал себя неуютно, окруженный соседями и знакомыми. Сейчас я сидел на табурете у бочки с огнем, вокруг незнакомые чужаки, и мне было нормально. Будто они, восьмеро, сидели со мной когда-то в церкви. Восьмеро. Форды были чужими среди чужих.

— Твой опыт работы больше десяти лет? — прищурился Уилл.

— Да, — кивнул Кевин. Наконец-то!

— Это престижная работа?

— Все работы престижны.

— А в плане оклада?

— Да, — безэмоционально сказал Кевин.

Эш выдохнул дым и протянул мне сигарету.

— Работа связана с техникой и наукой?

— Эш, молчи!

— Ни слова!

— Ты ученый? — выпалила Алиша.

— Нет, уже была эта версия, — сухо ответил Кевин.

— Если у тебя хватило смекалки сделать из керосина, гвоздей, банки и еще какой-то херни бомбу, но ты не ученый, не пиротехник, не механик, не инженер…

— Роуз, твоя очередь.

Розмари, кутавшаяся в свой вязанный кардиган, моргнула и осмотрела всех так, словно увидела впервые. Запустив руку во вьющиеся волосы, она прикрыла глаза и встала со складного стула.

— Давайте угадаем, кем до конца всего была Роуз, — тихо глядя в огонь, проговорила Лана.

— Не надо, — отрезал Честер. — Благо больше никто из нас не был до конца всего на ее месте.

Я смотрел ей вслед, гадая, куда она несется и о чем думает, раз даже не заметила, как просторный вязаный кардиган упал с ее плеч на асфальт. Протянув Эшу сигарету, я пошел следом, попутно подняв кардиган и отряхнув.

Не знаю, кем была Розмари до конца всего, может, не понял слов Честера. Потом понял, когда нашел Розмари, сидящую на бордюре.

— Все кого-то потеряли, — утерла щеку с остервенением Розмари. — Все они. Я детей потеряла.

Я молчал, не знал, надо ли говорить. Да и что тут сказать?

— Все потеряли, — повторила Розмари, кивая самой же себе. — А они там в шарады играют. А им нормально. А мне ненормально. Неправильная я какая-то.

Молча протянув ей кардиган, я шагнул назад.

Остаться и навязаться — неловко. Уйти играть в шарады — издевка и глупость.

— А кем ты был до конца всего? — комкая кардиган, произнесла Розмари нарочито бодро.

В памяти всплыл бабушкин дом, подруги бабки Грейс, бесконечные молитвы, соседи, одноклассники, лиц которых уже и не помнил.

«В этом мальчишке дурные гены моей дочери, помноженные на дурную кровь его папаши», — жаловалась бабушка Грейс. — «Ничего доброго не жди».

— Чужим, — коротко ответил я, как на духу. И даже не соврал.