Мост над небом (джен)

— Молодой господин сегодня вернулся домой в четыре утра. И прошлого дня тоже в четыре. А в понедельник перед самым восходом.

С самого начала обеда невидимая Лаххи, зорко наблюдавшая за нижним столом из-за спинки стула Антиоха, жаловалась ему на Игнотуса.

— Молодой господин заболеет, а бедная Лаххи умрёт от горя.

— Я бы ему розог прописал, да только это не поможет, — усмехнулся Антиох. — Эту болезнь не вылечить.

— Нет, нет! Не надо розог! Это Лаххи виновата, она плохо воспитала молодого господина, она должна наказать себя.

— Слышал, молодой олень, — Кадм подтолкнул локтём Игнотуса, — тебе медок, а Лаххи себе что-нибудь прижжёт.

— Лаххи, я запрещаю тебе себя наказывать!.. Вот как взялись-то за меня, жизни никакой нет у меня из-за вас… — Игнотус отодвинул от себя горшок с кашей, вытянул с низа горки блинчиков один погорячее, полил мёдом. — Не сегодня завтра задует, завьюжит — засяду в мастерской.

— Ну да, — подмигнул Кадм, — в кустах у ручья совсем холодно станет, а то ещё и снегу наметёт.

— А скажи мне, брат мой, малыш Игнотус, — изобразив строгость во взгляде, обратился к младшему брату Антиох, — не из-за тебя ли сегодня утром на бельевых мостках подрались две дурищи — мельника дочка да дочка кузнеца? Одна другую, говорят, даже в воду столкнула.

Игнотус низко опустил голову, чтобы скрыть улыбку и густой румянец, — ничего не ответил. Кадм опять толкнул локтём Игнотуса и, наклонившись к его уху, тихо продекламировал:

— Если одну изберу я, тогда потеряю другую;

Если обеих вдруг, обе уйдут из-под рук.

Будь две подруги — единой! — иль будь двойным я мужчиной, —

Я б исцелился тотчас — пламень тотчас бы погас,

Нет, он не гаснет, не гаснет, а только пылает ужасней —

Страсть, не сгорая, горит: что же меня исцелит?

Страсть мне силы приносит, обман косой меня косит —

Что же должно победить? Мне умереть или жить?

Нет! Обеих в объятья — и буду с обеими спать я:

Вот спасения глас! Боги, надежда на вас!

Игнотус ещё ниже наклонил голову, а цветом своих щёк сравнялся с цветом шелкового алого плаща, небрежно свисавшего у него с одного плеча.

— Господин, господин, да что же это такое говорит господин Кадм молодому господину, чему он его учит?! И зачем только дожила бедная Лаххи до такого, и почему не позвала её к себе добрая госпожа, что пришлось бедной Лаххи слушать такие непотребства! — запричитала Лаххи.

— Не непотребства, а слова весьма достойного и праведного мужа: аббата Серлона Вильтонского, — который в юности своей был неуёмен и горяч, но грехи молодости искупил послушанием и аскезой, — сказал Кадм и рассмеялся. — И в самом деле, Антиох, давай отпустим нашего малыша в Африку. Пусть идёт. Пешком. Плоть умерщвляет.

— Не знаю, не знаю. В Африке-то эти африканские женщины в одни бусы бывают одеты, как бы Игнотус у нас там большую войну между прекрасными чернокожими девами не развязал.

— Ой, ой, ой, — со слезами в голосе снова заохала Лаххи. — Голые, чёрные. Бедный молодой господин…

Сидящий за нижним столом подёнщик удивлённо посмотрел на пустое место на скатерти, где только что стояло блюдо с бараниной, с которого он собирался прихватить кусок в пару к большому ломтю свежего душистого хлеба.

— Лаххи! — Антиох укоризненно глянул на пустоту за своим стулом и поднялся.

Внизу задвигали скамейки, табуретки — люди дружно встали из-за стола.

— Дети мои, примите дары моего очага, и да подкрепят они силы ваши среди трудов предстоящего дня, — он тихо присвистнул собаке: «Эри, за мной» — и, откинув гобелен со сценами охоты, вышел в парлор⁽¹⁾. Кадм, прочитав короткую молитву, пошёл за Антиохом. Игнотус, прихватив ещё парочку блинчиков, направился за братьями.

Слуги, работники, вразнобой кланяясь и благодаря, быстро разобрали со стола остатки трапезы и направились кто — на двор, а кто — на кухню. Появившаяся Лаххи жестами указала эльфу-поварёнку и мальчишке-подавальщику — сыну прачки — на стол, скамьи, табуретки, очаг, дверь.

Мальчишка кинул размякшие от подливок, соусов и каш тренчеры собакам, крутившимся вокруг него, собрал в охапку скатерти и салфетки и поволок их из холла. Поварёнок исчез вместе с грудой использованной посуды и объедками. Лаххи удовлетворённо посмотрела на чистый стол и ровно расставленные лавки и тоже исчезла.

* * *

— Полетим на мётлах? — Игнотус сел в кресло у окна, наколдовал платок и вытер испачканные в масле и мёде пальцы.

— Лететь три часа? И с мётлами потом возиться… — Кадм сел в кресло поближе к жаровне, рядом с Антиохом. — Hу нет, проявимся, как обычно: прямо в лавку Джарви.

— Не надо возиться, — Игнотус распустил завязки висевшего у него на поясе вышитого шёлковыми нитками «сарацинского кисета»⁽²⁾ и вытащил из него метлу. — Раз — достал, два — убрал.

И ловко заправил метлу обратно. Подмигнул братьям:

— У меня их там три.

— Ух, ты, дай-ка глянуть, — оживился Кадм.

Игнотус отвязал кисет и кинул его Кадму. Тот по локоть засунул в него руку, повернулся к Антиоху.

— Точно: мётлы! — посмотрел на Игнотуса. — Что за чары, какая схема? Сколько держатся?

— Словесная часть: «большое в малом». Жест — сходящаяся спираль. А сколько держатся, я не знаю: это второй, первый до сих пор ещё под чарами.

— Молодец, молодец, — Кадм вертел в руках кисет. — Знатная вещица!

Антиох шевельнул палочкой, и кисет вырвался из рук Кадма, взлетел, взорвался мётлами, монетами, свитками пергамента.

— Ты что делаешь! — почти хором воскликнули младшие братья.

— Я же щит поставил, — ответил Антиох. — Вот и представьте, если бы он посреди людной улицы так разлетелся.

— Так нечестно! — Игнотус снова наложил чары на кисет. — Ты знал, как я колдовал, и смог отменить, а другие же не знают!

— Знают, не знают… Когда твои чары нельзя будет простой отменой снять, тогда и возьмём твой кисет. Да и мне всё равно надо к гоблинам — вот и воспользуемся их портключом. Но сначала по усадьбе пройдёмся, а то Лаххи и говорить-то нормально перестала: ворчит и ворчит, что никто не работает, что нас все объедают и обворовывают.

— Лаххи плохой эльф, пусть господин прикажет ей себя наказать.

— Ну вот, слышали? — Антиох подмигнул братьям на стоявшую в сторонке с гордым видом домовушку, повернулся к ней. — Лаххи, мы в Лондон с визитом. Приготовь косулю с прошлой охоты, бочонок нашей медовухи, пару голов сыра и парочку фазанов.

— Зачем косулю? — вскинулась Лаххи. — Ещё почти целый олень есть: требуха, голова, печень, лёгкое…

— Эльф, ты сегодня всё утро испытываешь моё терпенье, выполняй, — Антиох пристально смотрел на Лаххи до тех пор, пока та, что-то бурча себе под нос, не пропала. С улыбкой поглядел на братьев. — Надо бы Асофо ещё безделицу какую-нибудь подарить.

— А подарим ему мой абак.

— Это который сам считает? И это доделал?! — хлопнул в ладоши Кадм.

— Доделал. Ночью. Полчаса подождёте? Уголки золотом обложу да парочку самоцветов в оправы вставлю.

Игнотус распахнул дверь, ведущую в донжон, и побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

— И откуда только силы у него берутся? Я таким не был, — усмехнулся Антиох. — А этот: пришёл под утро, работу завершил и ещё бегает. А с девками этими не знаю, что и делать: ни с кузнецом, ни с мельником ссориться никак нельзя.

— Разберёмся… На приданое дадим, — махнул рукой Кадм и вдруг нахмурился — скорбная морщина проступила между бровями. — Пусть лучше так, чем никак.

Встал, повернулся к брату как-то сразу ссутулившейся спиной, распахнул отделявший от холла гобелен, едва слышно проговорил:

— Пусть хоть он будет счастлив.

И вышел. Антиох глубоко вздохнул, потер ладонью лоб, огладил бороду, позвал:

— Лаххи.

С минуту молча смотрел на домовушку. Та пригорюнилась, вытерла лапкой набежавшие слёзы, грустно покивала хозяину головой.

— Подарки собрала?

— Собрала.

— Скажи Джону, что лошади нам сегодня не понадобятся. Пусть отведёт Сирингу к кузнецу: её надо перековать. Мы сходим в амбар и на службы — посмотрим, как дела. Потом — в Лондон. Вернёмся поздно. Ужин сделай попроще: мы, может, и есть не будем. И ещё. Приведи Уильяма, если он не занят.

— Лаххи всё сделает, Лаххи будет готова прийти на зов, если она будет нужна хозяину.

— Ты нам всегда нужна. Что бы мы без тебя делали…

Антиох приманил тёплый плащ, накинул, застегнул золотую пряжку, вышел в холл. Мягко ступая по расстеленным на полу циновкам, прошёл к двери. В холле пахло сладким дымом горящих в очаге яблоневых поленьев и хвоей. Антиох с улыбкой посмотрел на разложенные возле покрытых гобеленами стен еловые лапы, украшенные непонятно откуда взятыми в это время года цветами, провел рукой по гобеленам. Под редкими дуновениями сквозняка гобелены шевелились, и искусно вытканные на них гирлянды цветов и волшебные звери, казалось, оживали. Антиох с сожалением оглянулся на парлор, где покрытые меховыми шкурами кресла так уютно стояли вокруг жаровни с углями, а заветная дверь вела наверх, в библиотеку и мастерскую, вздохнул, расправил плечи, поднял подбородок и шагнул на крыльцо.

На крыльце стоял Кадм и смотрел на высокого рыжего мужчину, разговаривающего с крестьянами, стоящими возле нагруженных мешками повозок. Крестьяне, увидев Антиоха, дружно поклонились ему. Рыжий оглянулся и с широкой улыбкой пошёл к крыльцу.

— Мастер Певерелл.

— Уильям.

Мужчины крепко пожали друг другу руки. Маленький пушной зверёк соскользнул с плеча Уильяма и, забавно прыгая на коротких лапках, ускакал в дом.

— Всё-таки у вас замечательные ренторы⁽³⁾, господа, — сказал Уильям, пожимая руку Кадму. — Отличное зерно, прекрасная шерсть. Советую продать всю эту шерсть во Фландрию. Наша тоже хороша, и её много в этом году — нам хватит на всё. А за ту можно взять хорошую цену.

— Раз ты так считаешь, так и сделаем, — ответил Антиох, с удовольствием глядя на покрытое веснушками добродушное лицо управляющего. — А как дела у герра Штольца?

— Герр Штольц доволен и нашими шкурами, и нашими работниками. У нас теперь будет достаточного своего пергамента — и отменного! И часть его тоже можно будет продать. И оплата работы и проезда мастера перекроется с лихвой. Герр Штольц уже спрашивал меня, не понадобятся ли нам его услуги в следующем году. Да не хотите ли зайти к нему, переговорить с ним сами?

— Зайдём и к герру Штольцу, и в амбар, и в сыроварню — всё обойдём, только Игнотуса дождёмся.

Тут распахнулась дверь, и на крыльцо вышел Игнотус. Румяный: опять не шёл, а почти бежал. Между полуоткрытых алых губ — белые зубы; глаза сверкают. В зелёной, под цвет глаз, суконной котте⁽⁴⁾: из широких рукавов видна голубая шелковая камиза⁽⁵⁾ с расшитыми золотом манжетами; красиво заложенные складки нависают над широким наборным золотым поясом. На ногах, открытых почти до колен, — бордовые шоссы⁽⁶⁾ и пурпурные остроносые пигаши⁽⁷⁾. Сверху — ярко-синий плащ на серебристых беличьих пупках.

Перебегавшая двор с кипой шкур крестьянская девчонка остановилась как вкопанная — шкуры посыпались из рук — и так и стояла, приоткрыв рот и не сводя глаз с Игнотуса.

Старшие братья захохотали от души. Уильям посмеивался, отвернувшись. Почтенные йомены⁽⁸⁾ покашливали в кулаки. Девчонка подхватила шкуры и побежала, сверкая пятками.

Игнотус недоуменно оглядел себя — девчонку он даже не заметил, — спросил:

— Ну что опять?

— Ничего, ничего, — вытер глаза Антиох. — Я так понял, что Асофо — это мужчина, да и в возрасте уже. И для кого это ты так вырядился?

— А вдруг у него дочки есть, — Кадм приобнял Игнотуса, — вот он и приготовился прийти, увидеть, победить.

— Как бы такая его победа для нас поражением не обернулась.

— Я забочусь о добром имени нашей семьи, — Игнотус подбоченился и показал на Антиоха. — Один чуть ли не в медвежьей шкуре, да с бородой — чистый варвар-викинг. Другой — в хауберке⁽⁹⁾ и с распятием. Так у нас все заказчики разбегутся. Только я — услада для их глаз и бальзам для их сердца.

— И погибель для их казны, — снова засмеялись братья.

— Даже и не знаю, как такую-то усладу на скотный двор вести? — сокрушённо вздохнул Антиох. — Как бы эта услада свои красивые башмаки в навозе не потеряла.

— А цвет! Цвет-то какой! — подхватил Кадм. — Я и надеяться не смею дослужиться до пурпура на руках⁽¹⁰⁾, а этот пурпур себе на ноги напялил.

— Зелен виноград! — усмехнулся Игнотус. — Идёмте, идёмте, хватит смеяться: время не ждёт.

Они двинулись вдоль стены дома к арке, ведущей на задний двор. За ними потянулись подводы арендаторов. Из-за противоположного угла дома выглянула девчонка со шкурами и не торопясь побрела за подводами, не отрывая взгляда от чёрных непослушных волос над ярко-синим плащом.

* * *

Напоследок Певереллы оставили пасеку — она граничила с лесом, а первым делом зашли в «Старый дом». Огромный дом на прочном каменном фундаменте, хранившем внутри себя множество кладовых и подвалов, вздымался высоко вверх белёными стенами, перекрещенными морёными временем дубовыми балками. Уже почти сто лет, после постройки «Нового дома», он служил и конюшней, и овчарней, и коровником. В нем нашлось место и для складов шерсти и кож, и для кожевенной мастерской; а на втором этаже, над бывшим холлом, жили нанятые из других мест рабочие.

В кожевенной Антиох побеседовал с герром Штольцем, и они оба посокрушались по поводу того, что так поздно пригласили его — и шкурки телят «пропали зря», и господа остались без веленя⁽¹¹⁾, и теперь будут довольствоваться обычным пергаментом. Поговорили о ценах на шерсть и сукно и договорились о том, что в следующем году герр Штольц приедет к ним уже весной.

Потом братья проведали амбары с закромами, полными ячменя и пшеницы, пивоварню, где крепко пахло элем, мёдом и вызревающим сидром; заглянули в красильню и сукновальню.

Переговорив со всеми, всё осмотрев — Игнотуса в прядильню не пустили, отправили проверять ткацкую, — братья вышли к саду. Сад был полон пряными, влажными запахами; голые ветви яблонь и груш заплетались в кружево на густо-синем осеннем небе, коричневые ульи прятались среди стволов, словно домики какого-то сказочного народца; непреодолимой преградой стоял за ними тёмный лес.

— Я доволен, Уильям, — Антиох протянул руку управляющему, — у меня не будет для тебя никаких указаний, ты всё предусмотрел и всё сделал как надо.

— Благодарю вас, сэр, — Уильям пожал протянутую руку, улыбнулся. — Лаххи не оставляет меня своим вниманием.

— Лаххи — наш добрый гений, — улыбнулся в ответ Антиох. — Мы с братьями пройдёмся, да и у нас ещё есть дела — не здесь, а ты можешь быть свободен.

Уильям слегка поклонился, повернулся и пошёл через сад обратно. Братья немного прошли по тропинке вглубь леса, остановились на маленькой полянке, полностью окружённой густым орешником. Антиох вытянул из-за ворота крупную цепь с подвешенным на ней большим кольцом, достал палочку.

— Беритесь за кольцо. Гронг…

Договорить не успел. Игнотус подхватил Антиоха и Кадма под руки и крутанулся на месте:

— Проявляюсь!

Хлопнуло. Негромко, но звонко. Из-под кустов порскнул в лес серой молнией заяц. С громким карканьем с нависавшего над кустами дерева взлетела ворона, обсыпав веточками и сухими листьями опустевшую поляну.

1) Парлор — огороженное пространство в холле, непосредственно за господским столом, что-то вроде гостиной. Из него вела лестница наверх: в хозяйскую спальню. В доме Поттеров, в парлоре имеется дополнительная (кроме основного входа) дверь в трёхэтажную башню-донжон.

Вернуться к тексту

2) Сарацинский кисет — вид кошеля, моду на который ввели крестоносцы.

Вернуться к тексту

3) Ренторы — арендаторы.

Вернуться к тексту

4) Котта — верхняя туника.

Вернуться к тексту

5) Камиза — нижняя туника, бельё. Обычно из тонкой белой льняной ткани.

Вернуться к тексту

6) Шоссы — очень узкие штаны без мотни, чулки. Подвязывались к нижнему белью — брэ.

Вернуться к тексту

7) Пигаши — остроносые ботинки. В готическое средневековье длина носа пигашей достигла полуметра.

Вернуться к тексту

8) Йомен — зажиточный свободный крестьянин.

Вернуться к тексту

9) Хауберк — кольчужная рубаха с длинными рукавами и капюшоном.

Вернуться к тексту

10) В средневековье перчатки были обычно не цветными, пурпурные перчатки носили священнослужители высокого сана.

Вернуться к тексту

11) Велень — высококачественный пергамент из шкур молодых животных.

Вернуться к тексту