Времена обращения (джен)

Блаженно улыбнувшись, Кэрроу обмакнула перо в чернильницу и вывела на свежем пергаменте следующее:

«Но он молил напрасно: губы пеной

У ней покрылись, дико взор блуждал, —

И рассуждать была она не в силах:

Во власти Вакха вся тогда была»[1].

Кончики пальцев слегка подрагивали отголосками удовольствия, голова ощущалась лёгкой, как после хорошего вина. Кэрроу действительно позволила себе немного расслабиться, дать передохнуть, пока не желающий идти на контакт пленник приходил в себя. Она собиралась продолжить через пару минут, как только выберет подходящее заклинание из своего обширного арсенала.

— Алетейя!

Кэрроу поморщилась. Собственное имя всегда казалось неуютным, неподходящим, точно костюм не по размеру, но Гриммсон продолжал игнорировать все просьбы звать её по фамилии, как остальные.

Так и не дождавшись ответа, Гриммсон начал подниматься по лестнице, тоскливо скрипевшей под его шагами. Кэрроу дёрнула плечом, точно сгоняя мошку, и, обмакнув перо в чернила, несколькими штрихами набросала на пергаменте человеческий силуэт.

— Алетейя! — Гриммсон обладал неожиданно чистым голосом. Кэрроу не раз задумывалась, что он мог бы неплохо петь. — Djöfullinn![2]

— Ты мне мешаешь. Уйди, — потребовала она, заштриховывая намеченный силуэт так, чтобы выделить рельеф мышц.

Гриммсон не отозвался, и Кэрроу, полная неудовольствия, обернулась.

Гриммсон стоял рядом с пленником. Тот, подвешенный на зачарованных верёвках, не двигался. Повесил голову, точно в скорби. Кэрроу наложила на него Силенцио, чтобы не мешал отдыхать, и ещё парализующие чары, чтобы не дёргался, и теперь любовалась получившейся картиной. Ей нравилась эта недвижность: не статичная, но преисполненная намерения, что чувствуется в скульптурах воинов и дискомётов. Стоит только снять заклинания, как она оживёт: мышцы натянутся, сожмутся зубы и распахнутся глаза. Живой, подвижный материал. Он нравился Кэрроу много больше глины, бронзы и мрамора.

Только Гриммсон, взявший пленника за подбородок, портил ей вид.

— Я попросила тебя уйти, — напомнила она с угрозой. Не хотелось прибегать к силе. Гриндевальд не одобрял драки в рядах своих сторонников, но не запрещал спарринги, чтобы выпустить пар. И Кэрроу уже давно порывалась вызвать Гриммсона на ринг.

— Он мёртв, — констатировал тот, разворачиваясь. Ни тени страха или отвращения не промелькнуло на его лице, как случалось со многими другими. — Гриндевальду это не понравится. Напомнить его приказ?

Кэрроу поджала губы.

— «Чтобы никто не умер до того, как заговорит». — Гриммсон достоверно изобразил вкрадчивые интонации Гриндевальда. — Этот заговорил?

Кэрроу неопределённо повела плечами. Гриммсон её утомил. Но грядущее объяснение перед Гриндевальдом слегка… тревожило.

— Алетейя, ты вообще меня слушаешь? — Гриммсон помахал перед ней перепачканной бурым рукой.

— Я прекрасно тебя слышу, — холодно ответила Кэрроу. Она встала, чтобы перебрать кисти и выбрать палитру. Раз уж остаток сегодняшнего дня освободился, можно сделать пару этюдов. — И зови меня по фамилии.

— … brjálaður tík[3], — пробормотал Гриммсон и перехватил её руку, потянувшуюся к пеналу. — Приди в себя наконец! Гриндевальд прислал меня, потому что недоволен твоей… увлечённостью. Тебе приказано доставать информацию из этих упрямцев, а не превращать в фарш! Хочешь позабавиться — ищи жертв в другом месте.

Повторное упоминание Гриндевальда подействовало отрезвляюще. Кэрроу даже не попыталась вырвать руку из сильной хватки. Замерла. Подвешенный мертвец уже не казался ей таким уж эстетичным.

— И ты теперь будешь за мной всюду ходить как болонка? — огрызнулась она. Если сравнение с собакой Гриммсона и задело, вида он не подал. Наверняка слышал в свой адрес эпитеты и похуже. — Чтобы я не… увлекалась?

— Если потребуется, — согласно кивнул Гриммсон, отпуская её руку.

Он взмахнул палочкой в сторону мертвеца, и тот, более не удерживаемый верёвками, с противным хрустом рухнул на пол. Кэрроу поморщилась.

— Вот что мы сделаем. — Гриммсон колдовал, приводя тело в более пристойный вид. Действовал со сноровкой, явно не в первый раз. Кэрроу даже немного залюбовалось той отточенностью, с которой он творил тёмную магию. — Скажем, что вот этот пытался сбежать и пришлось его убить. Что больше такое не повторится. И такое больше не повторится, — с нажимом добавил он.

Недовольство вспыхнуло внутри алым, яростным. Гриммсон пришёл к ней, в её обитель, и наводил свои порядки. За такую наглость Кэрроу подвесила бы его под самый потолок, как замену выбракованному холсту, что стал лишённой движения жалкой оболочкой.

О, она хотела этого. Хотела проделать это и с другими. Но Гриндевальд запретил. От него исходила сила чудовищной мощи, от которой у Кэрроу порой наэлектризовывались волосы, и она подчинялась.

Гриндевальд сказал, что её видение мира пригодится потом, когда они всерьёз примутся за маглов. Сейчас же её польза для общего блага состоит в ином.

— Хорошо, — с промедлением согласилась Кэрроу. — Постараюсь сделать виноватое лицо.

— Лучше не надо, — усмехнулся Гриммсон. — Так договорились, Кэрроу?

Он протянул ей руку.

Кэрроу молча её пожала.

[1] Еврипид «Вакханки». Пер. Иннокентий Анненский.

[2] Чёрт возьми! (исл.)

[3] Чокнутая сука. (исл.)