Элизиум. Память о несбывшемся (гет)

Дни сменяли друг друга с неумолимой скоростью. Тем августом Алиса часто ловила себя на мысли, что время ускользало от нее, как песок сквозь пальцы. Как бы ни старалась она его удержать. И она делала все в ее силах, чтобы хоть как-то замедлить ход времени, остановить его, потому что будущее — оно пугало… Не неизвестностью даже. Пустотой. И Алиса хваталась за то время, что у нее оставалось до отъезда в Хогвартс, жадно искала хоть какую-то информацию, которая могла бы вывести ее на след… А время все ускользало — и навсегда забирало с собой что-то очень важное...

И в этом безжалостном круговороте серых, безликих дней, почти невозможным оказалось найти хоть одно мгновение — чтобы просто вспомнить, как дышать.

Алисе Стоун казалось, что эти дни она и вовсе не дышала.

С той памятной встречи в коридоре прошел ровно месяц. Так много, и в то же время так ничтожно мало. А ведь складывалось ощущение, что с тех пор она успела прожить не менее десяти жизней — так давно это было. Но… Все изменилось теперь. Окончательно и бесповоротно. И не стало ни лучше и — нет, ни хуже. Просто стало по-другому. Алиса точно знала, что никогда больше не сможет вернуться к своей прежней жизни. Той самой жизни, что была «до». Ей не вернуться больше в тот мир, сотканный из лжи и обмана — как и не вернуться к прежней себе. Алиса понимала — она теряла себя, теряла в себе что-то важное, и ей невдомек пока было, что…. Но при этом она получала взамен что-то совсем другое. Не менее ценное.

Тот странный диалог в ночном коридоре оживил Алису. Встряхнул ее, перевернул весь ее мир с ног на голову, принес в жизнь еще больше тревоги, недоверия, подозрений, которые теперь терзали девушку каждый день. Но ведь была еще и другая сторона медали — что-то, что Алиса упорно отказывалась замечать, но теперь увидела так отчетливо, как никогда прежде… Она узнала — она может быть сильнее, чем ей казалось, устойчивей, чем могла когда-либо предположить. И — отчаянней. Злее. Изменился не только ее мир — изменилась и сама Алиса. Всего одна ночь, одна встреча, один короткий разговор — и от той жизнерадостной, улыбчивой девочки с вечно сбитыми коленками, какой она была раньше, не осталось и следа.

Та девочка медленно, но верно растворялась в прошлом.

Алиса улыбнулась своим мыслям, и у нее в голове вдруг зазвучал тихий голос. Голос из прошлого, из детства. Непрошеным, тревожным звуком он прокрался в ее сознание и вдребезги разбил реальность — потому что теперь, в эту самую минуту, Алиса жила лишь прошлым. Только им одним. Она прощалась с собой, с детством — и для того, чтобы его отпустить, ей нужно было снова стать той маленькой рыжеволосой девочкой, которая — в отличие от взрослой себя — была полна радости и света.

Маленькая Алиса знала, как быть счастливой. Несмотря на все те невзгоды, что с самого раннего возраста свалились на ее хрупкие плечи. Она знала счастье. Знала, как находить его во всем.

Не просто быть счастливой, нет. Просто быть.

А сейчас… Кем же она была? Кто она? Кто — она, когда рядом нет Сириуса? Когда не существует больше борьбы за любовь отца и брата? Кто она в то мгновение, когда боль от потери матери больше не заглушает собой всю ее реальность?.. Что остается от нее тогда? Кем она становится, когда все воздействующие факторы отходят на второй план, и она наконец встречается с собой?

И далекий голос — из детства — становился все громче, поглощая и сокрушая ее, и напрочь заглушая все прочие звуки.

Искра.

Мерлин, неужели ей никогда не станет легче? Неужели память о детстве, о Нем никогда не перестанет болеть?

Детство закончилось.

И ушла ее мать. И ушел Сириус. И отец с Каем ее оставили.

Осталась одна Алиса. Только она одна.

И что осталось от нее?

Кто — она?

— Искра, — со смехом произносит Сириус, но выглядит он совсем не по-детски серьезно. Алиса в недоумении хмурится и забывает даже, что через несколько минут состоится ее первый в жизни матч по квиддичу, и еще секунду назад ее коленки тряслись от внезапно нахлынувшего волнения.

— Что? — спрашивает девочка, озадаченно закусив губу.

— Искра, — повторяет Сириус и пожимает плечами так просто и непринужденно — словно рассказывает ей о погоде. — Теперь буду так тебя называть.

— Это еще почему? — с подозрением переспрашивает Алиса.

Сириус не отвечает — лишь встряхивает головой и привычным жестом откидывает назад иссиня-черную челку, вечно лезущую в глаза. За его спиной трибуны взрываются криком и свистом, и раздаются подбадривающие песенки двух соревнующихся факультетов: вот беснующиеся гриффиндорские болельщики кричат во всю, хлопают, поочередно выкрикивая имя каждого игрока своей сборной, и равенкловцы — более спокойные, сдержанные, но как горят их глаза в предвкушении, как зажигаются на их лицах яркие, полные надежды улыбки. Они верят, что сегодня — их день. Возбужденные студенты поют во весь голос, отчаянно стараясь друг друга перекричать. Вот, кажется, кто-то выкрикнул и ее имя.

Алиса понимает, это — начало. Пора выходить на поле. Что-то внутри девочки дрожит от волнения и трепетного предвкушения — это начало! Начало чего-то важного. Она точно знает.

Уже у самого выхода на поле Сириус оборачивается — лишь на секунду, — и на его губах играет странная улыбка.

— Когда-нибудь ты поймешь.

Алиса даже не успевает ничего ответить, как Сириус с уверенностью делает шаг вперед — первый из всей команды, даже первее Джима, — и вот он уже стоит на поле. Трибуны пестреют золотисто-красным и взрываются аплодисментами. Команда Гриффиндора следует за своим вратарем.

Пора. Ей остался всего один шаг.

Алиса делает глубокий вздох — и выдыхает уже на поле.

Она сделала этот шаг.

Да начнется ее первая в жизни игра.

«Когда-нибудь ты поймешь», — раз за разом повторял в голове звонкий мальчишеский голос.

Алиса так и не поняла, что он хотел сказать тогда.

Но она поняла другое — уход Сириуса подкосил ее, выбил почву из-под ее ног… но не сломал. И та встреча в ночном коридоре в очередной раз доказала, что жизнь в действительности похожа на круговорот: что-то мы теряем, но что-то при этом обязательно приходит взамен. Может, та девочка из ее детства и правда знала, как быть счастливой. Сейчас же Алиса знала другое — она знала, как быть сильной. И это вселяло веру, что она сможет — сможет найти в себе силы на самое главное. Добраться до истины. И выстоять, какой бы эта истина ни оказалась.

И Алиса делала все для этого. За месяц, что прошел с той встречи, девушка перевернула вверх дном все поместье, от корки до корки изучила все семейные альбомы, какие только удалось разыскать, и устроила допрос каждому портрету, кто, по ее мнению, мог помнить Цианну — в надежде найти хоть что-то, что приблизит ее к матери. Пусть даже на самую малость.

Но ее старания так и не приносили желаемого результата.

Все усложнял тот факт, что делать это приходилось в абсолютной тайне ото всех. Алиса не раз задумывалась о том, чтобы переступить через себя и поговорить с братом — ведь он, как-никак, не чужой ей человек… Ведь это — и его мать тоже. Быть может, Каю известно больше, чем ей? Возможно, он что-то слышал — от слуг или от портретов, — или замечал что-то на семейных колдографиях?.. А может та женщина, что нашла ее в ночном коридоре, говорила и с ним? И Кай так же, как и сама Алиса, отчаянно старался разыскать хоть что-то, за что можно было бы уцепиться?

Но каждый раз мысль о том, чтобы поговорить с Каем, исчезала так же быстро, как и появлялась. У Алисы было целых шестнадцать лет, чтобы усвоить простой урок — Кай Стоун никогда не будет на ее стороне. Он вообще ни на чьей стороне не будет, кроме своей собственной. За исключением, разве что, Малфоя — и то не точно. Алиса никогда не понимала, что Люциус нашел в ее брате. Они были лучшими друзьями с самых пеленок, и каждый раз Алиса про себя удивлялась тому факту, что Кай… умеет дружить. В детстве — в те редкие минуты, когда гнев и жгучая обида на безразличие брата отступали — она была благодарна Люциусу. Искренне благодарна. За то, что он всегда был рядом с Каем. Что оставался с ним рядом несмотря ни на что. Алиса знала не понаслышке, как сложно порой это было — оставаться рядом. Кай словно бы специально делал это практически невозможным для всех. Но — не для Малфоя. Малфою было все равно. Он был предан в дружбе. И предан Каю. И сердце Алисы в спокойствии замирало при мысли о том, что у Кая было в жизни что-то хорошее. С ним все будет хорошо. Люциус Малфой был от рождения наделен странным качеством — он одним лишь своим появлением, одним видом внушал, что — все будет хорошо. Если он здесь, по-другому и быть не может.

Все. Будет. Хорошо.

Все будет.

И Алиса радовалась, что у брата был такой друг, как Люциус. Даже если он его не заслуживал. Ей все равно хотелось, чтобы Кай был счастлив. Ей хотелось верить, что, возможно, если он счастлив, его сердце со временем откроется и для других. Для тех, кто его любит. Ей очень хотелось в это верить. Но это было в хорошие минуты. В плохие же — когда обида и бессилие накрывали ее с головой — ей хотелось со всей силы встряхнуть Кая, докричаться до него, дать знать, что вообще-то — и запомни это раз и навсегда, Кай Стоун! — вообще-то не очень-то и хотелось! Что и он ей был совсем, совсем не нужен. И в такие минуты она часто думала, что все-таки стоит отдать дань Малфою. Может, она и не знала Люциуса так хорошо — но была точно уверена, что он заслуживал лучшего. Кай не смог быть хорошим братом — и ей смутно представлялось, как он может быть хорошим другом.

Так или иначе, но к тому времени, как листья в шикарном саду Стоунов стали желтеть (почему-то в их саду они всегда начинали желтеть особенно рано), и август послушно, без особого сопротивления уступил место прохладному сентябрю, Алиса ни на дюйм не продвинулась в своем расследовании. Оттого покидать родной дом ей пришлось с непомерной тяжестью на сердце. Раньше она бы обрадовалась тому, что пришло время возвращаться в школу — это значило, что в скором времени она вновь встретится со своими друзьями. Но сейчас все было иначе, и девушке решительно не хотелось никого видеть.

В то утро, когда на вокзале 9 и 3/4 их ждал знакомый ярко-красный поезд, вот уже шесть лет являвшийся для нее воплощением трепетной, трогательной надежды, ее настроение упало ниже некуда — и над всегда улыбчивой и жизнерадостной Алисой, казалось, нависли хмурые тучи. Она совсем не прикоснулась к завтраку и, мрачно сообщив отцу, что не голодна (будто ему действительно было до этого хоть какое-то дело!), поспешила вернуться в свою комнату. Все чемоданы уже давно были собраны и в ожидании стояли в углу. До того, как эльфы подготовят карету, чтобы отвезти их с братом на вокзал, оставалось по меньшей мере полчаса, так что Алиса с облегчением вздохнула и обессилено опустилась на подоконник в своей спальне. Полчаса наедине с собой. Это звучало, как мечта. Хоть она и провела в одиночестве почти все лето, сейчас девушка четко вдруг осознала, что по-настоящему наедине с собой почти не была. С ней всегда рука об руку шли ее мысли — зачастую такие тревожные, что даже по ночам представлялось почти невозможным от них убежать.

Особенно по ночам.

Погоня за правдой — или, на худой конец, за хоть какими-то зацепками, приоткрывающими завесу в прошлое, — вымотала ее без остатка. Алиса была большим сгустком нервов, напряжения — и стремительно возрастающей тревоги. Мысль о скором отъезде из этого дома почти приносила ей радость и облегчение.

— Мадемуазель, — скрипучий голос раздался в одно время со щелчком, повествующим о незамедлительном появлении в комнате домового эльфа. Девушка настолько погрузилась в собственные мысли, что это совершенно застало ее врасплох, — и бедняжка чуть не свалилась с подоконника от неожиданности.

— Мерлин, Крофорд! — воскликнула Алиса, возводя глаза к потолку. — Ты меня чуть на тот свет не отправил!

— Прошу прощения, мадемуазель, — тут же спохватился эльф, расстроенно сжавшись. — Я хотел сообщить, что карета подана, и Ваша светлость может отправляться на вокзал в любую минуту — как ей будет угодно! Я совсем не хотел пугать миледи, я совсем — с-совсем не хотел!

— Все хорошо, Крофорд, — Алиса соскользнула с подоконника и со снисходительной улыбкой приблизилась к эльфу. Опустившись перед ним на колени, она подбадривающе сжала плечо несчастного создания. — Все хорошо. Я совсем не сержусь на тебя. Спасибо, что сообщил мне. Я скоро спущусь.

— Вы слишком добры ко мне, мадемуазель, — всхлипывая, произнес эльф. Крофорд был одним из самых старых слуг в поместье Стоунов, и Алиса помнила его столько, сколько помнила себя. Последнее время бедняжка стал совсем уж сентиментальным — видимо, возраст таким образом сказывался не только на людях, — слишком добры-ы-ы...

Алиса со смехом потрепала старого эльфа за ухо. Она давно уже не воспринимала всерьез его истерики — они случались примерно раз в неделю, если не чаще, и с каждым разом Алисе все трудней было сохранять при этом серьезность. Со временем она и вовсе перестала скрывать свое веселье — все равно бедняга Крофорд едва ли обращал на нее внимание, вдоволь упиваясь собственными страданиями.

— Ну ладно тебе, Крофорд, — Алиса нежно обняла эльфа и успокаивающе погладила его по макушке. — Я совсем скоро уеду. Мне будет грустно, если мы с тобой так расстанемся. Ты ведь не хочешь, чтобы мне было грустно?

— Ни в коем случае, мадемуазель, — все еще всхлипывая, произнес Крофорд. — Вы ведь так добры ко мнение, мадемуазель, так...

— Вот и хорошо, — поспешно перебила его Алиса, пока тот еще не успел вновь разразиться громкими рыданиями. — Эх, Крофорд… Я буду скучать по тебе! Кто же будет теперь проверять мои ушные перепонки на прочность? — со смехом спросила девушка; в ее синих глазах плясали веселые огоньки.

Эльф тут же смущенно опустил голову и замолчал. Алиса умела одной фразой кого угодно поставить в тупик. И тем не менее, несмотря на охватившее его смятение, эльф продолжал смотреть на девушку с преданностью и искренним обожанием. Он любил Алису всем сердцем. Как же ее не любить? Тем более, когда собственноручно вырастил это рыжеволосое чудо с самого ее рождения?

— Это риторический вопрос, — рассмеялась девушка. — Главное, ты больше не плачешь. В любом случае, — она живо поднялась на ноги и перекинула через плечо длинные волосы, — мне пора идти. Мой брат уже в карете?

Эльф тут же съежился и стал медленно раскачиваться из стороны в стороны. Алиса узнала этот жест — она знала Крофорда, как облупленного, — и это всегда значило, что тот умышленно избегает какой-то темы. Зачастую оказывалось, что ему был дан приказ об этом не говорить.

— Крофорд? — напряженным голосом позвала его Алиса.

Эльф лишь активно замотал головой из стороны в сторону, словно отгоняя от себя саму мысль о том, что ему предстоит огорчить хозяйку.

— Крофорд! — настойчивей повторила девушка. Ноль реакции. — Посмотри на меня.

Эльф послушно поднял глаза и виновато взглянул на Алису. В прозрачных глазах зеленоватого оттенка совсем не было испуга — лишь сожаление, и тоска. Алиса добавила уже мягче:

— Крофорд, мне нужно, чтобы ты был честен со мной. Ты можешь мне это пообещать?

Старый эльф медленно кивнул, не отводя взгляда от хозяйки.

— Мой брат уже ждет меня в карете?

Отрицательный взмах головой.

— Почему?

Молчание. Крофорд выглядел так, будто сейчас расплачется.

— Почему, Крофорд? — повторила Алиса. Она старалась говорить как можно мягче, хотя внутри нее разгорался пожар нетерпения.

И снова молчание. В больших глазах эльфа медленно, но верно начала зарождаться тень испуга.

— Хорошо, — спустя пару секунд молчания, произнесла Алиса. Она кивнула каким-то своим мыслям и вдруг перешла на шепот, хотя в комнате не было никого, кроме них двоих. — Давай сыграем в игру?

Она знала, что эльфу было приказано молчать. Знала, потому что никогда в жизни Крофорд не скрыл бы от нее что-то по собственной воле. Он был предан ей — но он подчинялся ее семье, так что ему было положено выполнять приказы всех, кто носит ее фамилию.

Эльф робко кивнул в ответ. Алиса улыбнулась и наклонилась к нему чуть поближе.

— Я понимаю — ты не можешь мне что-то сказать, но ты можешь со мной согласиться. Правила такие: я буду говорить, а ты — кивать, если я говорю правду. Если то, что я говорю, неправда — то ты не киваешь, а просто молчишь. Договорились?

Эльф несколько раз моргнул, раздумывая, прежде чем уверенно кивнуть головой. Алиса почувствовала, как от нервного напряжения по ее коже побежали мурашки.

— Вот и замечательно, — она постаралась как можно увереннее улыбнуться, чтобы внушить Крофорду спокойствие. Вышло не столь ободряюще, как ей хотелось.

Девушка облизала пересохшие губы, собираясь с мыслями, и спросила:

— Кай не едет на вокзал вместе со мной.

Крофорд долгое время молчал, и Алиса начала терять терпение. Когда она набрала воздуха в легкие, чтобы сказать что-то еще, эльф медленно кивнул.

Девушка тут же почувствовала, как сердце учащенно забилось у нее в груди.

— Кай… не вернется в школу? — это прозвучало больше как вопрос, нежели утверждение. Что-то внутри сжалось — что-то, что мешало ей дышать.

Эльф растерянно смотрел на девушку. Но не двигался. Он не кивнул — он не кивнул!

Чтобы убедиться, Алиса ровным голосом произнесла:

— Кай вернется в Хогвартс.

Эльф активно закивал головой. Напряжение чуть отпустило. Она и сама не знала, чего так боялась услышать — но отчего-то тот факт, что брат вернется в школу, принес ей странное облегчение.

— Хорошо, — Алиса закусила губу, раздумывая над следующей фразой. Крофорд все это время не сводил с нее глаз. — Мой отец… Он в курсе того, что Кай не вернется в Хогвартс, — и тут же поспешно исправилась: — не вернется сегодня — мой отец в курсе, что Кай не вернется в Хогвартс сегодня.

Утвердительный кивок.

— Почему? Ты знаешь, почему он не вернется?

Крофорд растерянно смотрел на девушку. Она тут же поняла свою ошибку — вопросы путали его, так как он не мог ни согласиться, ни оспорить их.

— Ты знаешь причину, почему Кай не едет сегодня в школу вместе со мной.

Тишина — и ни единого движения. Крофорд не знал, а значит ему нечего было больше ей рассказать

Алиса вздохнула. Остался всего один вопрос, который мучал ее все это время.

Она прикрыла глаза и спросила так, будто и сама уже знала ответ:

— Мой отец приказал не говорить мне о том, что Кая не будет сегодня на поезде.

Пока я сама не узнаю — и будет поздно уже искать ответы.

Еще один короткий кивок.

И что-то внутри Алисы оборвалось.

* * *

Впервые Нарцисса Блэк увидела Люциуса Малфоя летом тысяча девятьсот шестидесятого года, когда девочке было ровно пять лет.

Конечно, знакомы они были намного раньше — почти с самого рождения Нарциссы, — но по-настоящему увидела она его именно тогда.

В памяти юной Блэк почти не отложились события того дня. Она не помнила, что был за день недели, в какое платье одела ее мать, или в чьем поместье в тот день собрались их семьи. Это была традиция в чистокровном обществе — каждую неделю собираться в чьем-то поместье, чтобы дети могли играть друг с другом, пока их матери приглушенными голосами вели светские беседы в чайной комнате, а отцы обсуждали более насущные вопросы, потягивая огневиски. Не для развлечения, нет. Этим детям предстояло быть тесно связанными друг с другом на протяжении всей жизни — они были новым поколением чистокровных волшебников, а это много значило. Так что такие мероприятия специально устраивались, чтобы дети с самых ранних лет могли получше узнать тех, с кем в будущем им предстоит делать бизнес, вести переговоры и — зачастую — строить семью.

То был один из таких дней — и это все, что Нарцисса могла сказать о нем. Память имеет свойство избавляться от ненужных деталей. Она помнила лишь, что в тот день ярко светило солнце. Нарцисса с детства любила солнце — несмотря на то, что ее нежная кожа моментально покрывалась ожогами, стоило ей пройтись под прямыми лучами без предварительно наложенных солнцезащитных чар. Друэлла всегда ругала младшую дочь за такое беспечное поведение, но маленькой Нарциссе было искренне все равно. Боль обожженной кожи никогда не перебивала ее радости солнцу — и тому теплу, что оно дарило. Дарило совершенно безвозмездно. С возрастом девочка поняла: видимо, у нее привычка такая — любить то, что обжигает.

В тот летний день, раскинувшись на мягкой траве у пруда и нежась под теплыми лучами полуденного солнца, Нарцисса наслаждалась жизнью — и тем спокойствием, которое могла почувствовать лишь в одиночестве. Будучи третьей дочерью Сигнуса и Друэллы Блэков, она с самого раннего возраста научилась ценить минуты наедине с собой. Мерлин не даст соврать — в таких больших семьях, как ее, такие минуты были уж слишком редки. А оттого и более ценны.

И вот, наслаждаясь солнцем, теплом и бесконечной зеленью летнего сада, маленькая Нарцисса вдруг краем глаза заметила движение на соседней лужайке — и две фигурки, в которых девочка узнала Люциуса Малфоя и Кая Стоуна. Сперва она не обратила на них внимания — они были мальчишками, да еще и старше нее на два года, так что для пятилетней Нарциссы не представляли совершенно никакого интереса. Оба мальчика держали в руках по метле, неумело вертя ими в разные стороны. Стоит признаться, выглядело это весьма забавно. Это заставило девочку весело улыбнуться, пока она наблюдала за ними с другого берега. Где-то рядом шастал домовой эльф — потомков чистокровных семей никогда не оставляли одних без присмотра. Тем более, с прямым доступом к метлам для квиддича, хоть те и были специально предусмотрены для детей дошкольного возраста. Нарцисса не слышала, о чем они говорили — слишком далеко она находилась, чтобы уловить хоть что-то из их разговора, — но при этом могла четко видеть их лица. Кай Стоун лишь хмурился и недовольно крутил головой, а Люциус...

Мальчики активно спорили между собой. Люциус изо всех стил старался что-то доказать другу, отчаянно жестикулируя — но именно в тот момент, в ту краткую долю секунды, когда взгляд Нарциссы упал на светловолосого мальчишку, он вдруг замолчал, и подошел к другу почти вплотную, и — крепко его обнял. Вначале Нарцисса подумала, что тот собирается ударить Кая, но он лишь обнял. И — улыбнулся. Так по-настоящему и тепло, так искренне, что сердце пятилетней Нарциссы отчего-то сжалось — без намека на понимание, что это может значить.

Но его улыбка в тот день… выжгла что-то на ее сердце. Осталась в памяти. Девочке так редко приходилось видеть проявления простых человеческих чувств, что эта его улыбка послужила рычагом — триггером, — запустившим начало чего-то. Как неведомый импульс, всплеск эмоций, зарождение чего-то большого и великого, чему суждено пройти с ней рука об руку до конца жизни. Девочка пока не знала всего этого. Не осознавала причины, почему эта улыбка так запала ей в душу. Она лишь смотрела, как изменилось лицо Люциуса, когда он обнимал своего лучшего друга — с полным доверием и какой-то недетской силой. Как разгладились его черты лица, как ушло напряжение со всего тела — и на лице зажглась такая яркая, такая солнечная улыбка. Настолько неприсущая тому миру, в который они были рождены. Конечно, Нарцисса понимала это уже сейчас — спустя десять лет с того момента на лужайке, залитой ярким солнечным светом, — но тогда ей, пятилетней девочке, было совсем невдомек, что именно притянуло ее в этой улыбке. Просто он улыбнулся — и ей захотелось всегда, всегда быть рядом с ним. Захотелось во что бы то ни стало заслужить его одобрение. Дети не дают определения своим чувствам, не стараются описать их, или обьяснить. Они просто чувствуют. Так и Нарцисса, глядя на Люциуса, обнимавшего мрачно хмурящегося Кая, решила, что это самый лучший человек, которого ей доводилось видеть. Возможно, ее детская психика просто отчаянно нуждалась в фигуре, которая стала бы ее идолом — как символ, незыблемый и вечный, что в этом мире существует что-то кроме холода и отчуждения. Что-то теплое, искреннее, нежное. Как солнце, которое она так любила. Как его улыбка.

И Люциус Малфой стал для нее этим символом.

— Нарцисса? — девушка встрепенулась от тихого голоса, раздавшегося прямо над ее ухом. — Мы, вообще-то, почти приехали. А ты так и не переоделась.

Сон тут же как рукой сняло. Нарцисса фыркнула и подняла недовольный взгляд. Северус стоял прямо над ней, сложа руки на груди и вопросительно глядя на подругу. Их купе было залито ярким светом — совсем как в ее воспоминаниях, — и пейзажи за окном стремительно сменяли друг друга. Девушка вздохнула. До прибытия в Хогсмид оставалось совсем чуть-чуть.

— Иногда ты бываешь просто невыносим, Северус Снейп, — вполголоса проворчала она.

Северус криво усмехнулся.

На самом деле, Нарцисса совсем не злилась на него. И они оба это знали. Если и был в этом мире хоть один человек, которому она готова была простить все на свете — кроме Люциуса, естественно, но это уже совсем другая история — то это был Северус.

Несмотря на то, что Снейп был на курс старше самой Нарциссы, их дружба оставалась такой же крепкой, что и в тот самый день, когда девочка впервые переступила порог школы. У Северуса не было больше друзей, кроме нее — за исключением, разве что, Лили Эванс, но Нарцисса никогда не стала бы тратить и секунды своего времени на мысль о ней. Слишком уж много чести для такой, как она. Первое время Нарцисса искренне не могла понять, что Сев мог найти в этом рыжеволосом недоразумении, но слава святому Мерлину — это осталось позади. Теперь у Северуса по-настоящему была только она одна, и Нарциссу это не могло не радовать.

Она всем сердцем любила Сева — и все же это не отменяло того, как ей нравилось ощущать ту власть, что она имела над ним, будучи его единственным другом. Сама Нарцисса поддерживала вполне приятельские отношения со всеми слизеринцами и часто находилась в компании однокурсниц, но эти люди быстро ее утомляли. С ними скучно было молчать. Любой дурак может найти более-менее интересную тему для разговора, но далеко не все умели молчать. А Северус умел. Оттого Нарцисса так сильно ценила их дружбу. Они оба были одиночками по природе и совсем не любили говорить о себе, и это делало их ближе. Каждый из них уважал границы другого. Северус не лез в душу — и Нарцисса с радостью отвечала ему тем же.

— Не хочешь переодеться? — Северус выразительно взглянул на ее дорожную мантию.

Нарцисса безразлично повела плечом.

— С тобой все в порядке? — подумав, спросил юноша. В его взгляде читалось подозрение, смешанное с тревогой.

— Осторожней, Сев, — усмехнулась девушка, — а то я еще подумаю, что ты за меня переживаешь.

Она и вправду чувствовала необъяснимое напряжение, охватившее ее с самого утра. Будь она хоть капельку более суеверна, то непременно смогла бы дать этому чувству более точное определение — это было похоже на предчувствие. Смутное, расплывчатое и — тревожное.

— Еще чего, — с насмешкой в голосе буркнул Северус и стремительно развернулся, направляясь к выходу из купе, чтобы Нарцисса могла спокойно переодеться в школьную форму.

Слизеринка устало потерла переносицу. Неотступная тревога внутри категорически мешала ей думать. За окном светило яркое сентябрьское солнце, но даже это сегодня не радовало Нарциссу. Глядя на то, как изменился ландшафт за окном — как редко стали встречаться деревья, и все чаще в зоне видимости мелькали маленькие домики, в которых обитали местные жители — девушка поняла, что их поезд уже подъезжал к Хогсмиду. До прибытия на вокзал оставалось всего несколько минут. И почему нельзя было сразу одеться в школьную форму?! Ведь чистокровные студенты не проходили через платформу 9 и 3/4, где еще был шанс встретить магглов. Соответственно, и маскировка им была совершенно ни к чему. Но родители утверждали, что за путешествие через камин и пятичасовую поездку в поезде форма может помяться или, того хуже, испачкаться — так что Нарциссе положено было путешествовать в дорожной мантии, чтобы потом переодеться в идеально выглаженную школьную форму за пару минут до прибытия на вокзал. Обычно это не доставляло ей особого труда — но не сегодня.

Сегодня ее нервы и без того были на пределе.

— Вот это люди! — вдруг раздался чей-то звонкий голос прямо из коридора, стоило только Северусу плотно захлопнуть за собой дверь их купе. — Поезд полон людей — и ты, Нюниус, первый, кого я вижу. Еще чуть-чуть, и я поверю в дурные знаки.

— Дурной тут только ты, Поттер, — голос Северуса был полон яда и немой угрозы, но Нарцисса знала его лучше, чем другие. В нем была… усталость. Смирение даже. Так было уже второй год подряд в этот день. И она знала причину; знала, что Сева съедали мысли о скорой встрече с Эванс — съедали настолько, что в нем не было ничего, чтобы противостоять Поттеру.

И Нарцисса не могла позволить другу страдать еще больше, не могла дать ему почувствовать себя униженным перед самым ненавистным ему человеком…. Она не могла придать Севу сил в этот день — но могла взять часть груза на себя. Отвлечь Поттера, тем самым заградив Северуса собой. Это то, что должны делать друг для друга друзья. То, что он сам сделал бы для нее.

Нарцисса решительно распахнула дверь купе и вышла в коридор.

Северус предупреждающе взглянул на подругу, стоило ей только показаться в дверном проеме. Чуть поодаль от него стояли Джеймс Поттер и Сириус Блэк — и если последний выглядел мрачно и как-то устало, то Поттеру, очевидно, не терпелось разжечь конфликт. Видимо, слишком соскучился по ним за лето.

Нарцисса тяжело вздохнула, расправляя плечи.

— Шел бы ты дальше, Поттер, — протянула девушка, глядя прямо на гриффиндорца. — Останавливаться тут совсем не обязательно — мы не скучали.

Поттер воинственно вскинул подбородок:

— Вау, — хрипло рассмеялся гриффинорец. — Впечатляюще, Нюниус. Девушка — и так яро отстаивает твою честь. Ты ведь сам на это не способен, правда?

Нарцисса сложила руки на груди и хищно улыбнулась. Северус почти позабыл о собственном гневе и мысленно стал молиться всем богам, потому что он знал эту улыбку — Мерлин, он ее знал — и ничего хорошего она не предвещала.

— Во-первых, Поттер, — она опасно прищурила серебристые глаза, — эта девушка может в два раза больше, чем ты. Во-вторых, — голос Нарциссы был полон притворного беспокойства, — где же твои манеры? О присутствующих не говорят в третьем лице, — она неодобрительно покачала головой и огорченно вздохнула. — Ну и ну. Я ожидала большего от дяди Флимонта. Воспитать сына в полнейшем неведении о самых базовых правилах поведения в обществе… Видимо, я была о нем слишком высокого мнения. Чего же еще можно ожидать от неудачника? — она выразительно посмотрела на идеально подстриженные ногти и произнесла безразличным голосом: — Да, этого и стоило ожидать. Он провалился по всем фронтам.

Гриффиндорец весь буквально побелел от злости. Нарцисса знала семью Поттеров. Знала их историю. Они как-никак были чистокровными волшебниками, хоть никогда и не входили в круг семей, с которыми тесно общались ее родители. Ни от кого не было секретом, насколько теплыми были отношения между Поттерами. Признаться честно, порой Нарциссе было даже завидно оттого, что у нее не было того, что с самого рождения было у этого лохматого разгильдяя… Поддержки, заботы, признания. Тех самых людей, что должны были считаться самыми близкими. Но сейчас это было не важно. Сейчас девушка спокойно смотрела в глаза Поттера — на то, как яростно затрепетали его ноздри, и зрачки расширились так, что медовые глаза стали почти черными. Нарцисса улыбнулась. Она всегда знала, куда бить — и в этот раз тоже не прогадала. Семья для Поттера — это было что-то святое.

И Сириус тоже это знал. Он опустил руку на плечо друга и успокаивающе сжал его.

Но Джеймса уже было не остановить. Он незамедлительно скинул с плеча руку Сириуса и двинулся в сторону Нарциссы. Рука Северуса тут же метнулась к карману — поближе к палочке, — прежде чем он сделал шаг вперед, прикрывая собой Нарциссу. Девушка упрямо вскинула голову.

— Поттер. Сдуй, пожалуйста, свои перья, — насмешливо произнесла она, складывая руки на груди. — И засунь ты уже свою палочку обратно себе в штаны. Если ты не заметил, драться я с тобой не собираюсь. Поберегу твое эго.

— Если ты еще раз откроешь свой грязный рот на мою семью… — выплюнул Поттер, тяжело дыша. Его грудь то и дело вздымалась и опускалась от бессильной ярости, бушевавшей в нем.

— То что, Поттер? — Нарцисса сверкнула на него глазами, но не сдвинулась с места. — Поверь, этот рот может делать удивительные вещи. И ты бы мог сам в этом убедиться, — ее медовый голос был полон притворного разочарования, — если бы только твой отец не опозорил всю вашу семью. Это хуже, чем быть грязнокровкой, Поттер. Я скорее умру, чем позволю такому, как ты, дотронуться до меня.

Поттер лишь крепче сжал волшебную палочку.

— Джим, — с нажимом произнес Сириус. При других обстоятельствах Нарцисса бы даже удивилась этому жесту. Было… непривычно видеть кузена не на передовой, а в роли миротворца. Но она знала, что Сириус не позволит ее тронуть. Даже Поттеру. Не потому, что питал к ней особо теплые братские чувства, но потому что это было для него вопросом чести: позволить кому-то тронуть девушку, да еще и его семью — какой бы она ни была — в его присутствии.

— Джим, — с лучезарной улыбкой повторила за Сириусом Нарцисса, смакуя его имя у себя на языке. — Думаю, тебе пора. Прислушайся к своему другу.

Поттер сделал еще шаг в ее направлении. От глаз девушки не укрылось, как одновременно напряглись Сев и Сириус — будто оба юноши готовились перехватить Поттера, стоило ему сделать хоть один шаг в сторону Нарциссы. Она намеренно не принимала никаких попыток дотянуться до своей палочки, спрятанной в кармане дорожной мантии. Она старалась отвлечь внимание Поттера на себя, сместить фокус с Северуса, но ей не хотелось доводить дело до драки. Тем более, что драться уж точно пришлось бы не ей.

Нарцисса старалась не смотреть на Сириуса. Она боялась, что чем-то выдаст свое сожаление, а ведь ей ни в коем случае нельзя было терять лицо. Никогда. Ни перед кем. Да и Сириус этого абсолютно не заслуживал. Лишь темное пятно на семейном древе — вот и все, что осталось от него в ее жизни. Предатель крови, как любили называть его Сигнус и Друэлла, когда речь заходила о прошлом лете — и девушка ни на секунду не ставила под сомнение вопиющую неправильность сложившейся ситуации. Она понимала, как… порочно было то, что сделал Сириус. Как непростительно. Но правда в том, что несмотря на все это, она... завидовала кузену. Яростно. Дико. Всеми фибрами своей непокорной души. Завидовала — ведь он решился на то, на что сама Нарцисса никогда в жизни бы не решилась. Он обрел то, чего у нее, Нарциссы Блэк, никогда не будет. Ни-ког-да. Какое страшное слово… А ведь Нарцисса при этом по-своему скучала по Сириусу, хоть в это и было неимоверно трудно поверить. В первую очередь — ей самой.

Они никогда не были особо близки. Тем не менее, на некоторых из мероприятий или званых вечеров — когда Стоунов не было в поле зрения, и рядом с Сириусом не маячил весьма раздражающий экспонат в виде рыжеволосой гриффиндорки, каким-то чудом умудрившейся родиться в чистокровной семье и обесчестить ее одним своим появлением на свет, — в такие вечера Сириус и Нарцисса порой держались вместе. Они вели между собой необременительные, ненавязчивые разговоры — по большей степени для того, чтобы избежать компании других гостей, которые проявляли настойчивое желание с ними пообщаться. Теперь же Нарцисса проводила эти вечера в полнейшем одиночестве.

И ее не пугало одиночество. Ее пугал тот факт, что в ней не хватило бы смелости решиться на то, на что решился он. Рядом с Сириусом она чувствовала себя… слабой. А для Нарциссы это было худшим из всех чувств. Оттого она и избегала его общества — даже мимолетной встречи в школьном коридоре хватало, чтобы столкнуться с собственной слабостью. И посмотреть ей в глаза.

За размышлениями девушка и не заметила, как Джеймс Поттер выхватил из кармана волшебную палочку и с воплем ринулся на Северуса, логически рассудив, что саму Нарциссу лучше не трогать. Видимо, в этом громоздком теле все же осталось место для каких-то принципов, усмехнулась слизеринка про себя. Сев по-прежнему стоял на полшага впереди Нарциссы, закрывая ее собой; его палочка тоже была наготове — и направлена прямо в грудь лохматому гриффиндорцу.

Нарциссе в голову вдруг пришла мысль, что профессор Флитвик сейчас точно упал бы в обморок: столько лет с упоением рассказывать своим студентам о сакральном значении магической дуэли, и вот — эти самые студенты вытворяют черт знает что. Видимо, стоит делу дойти до драки, эти двое в прелюдиях не нуждаются.

Так и начали они свой последний учебный год в Хогвартсе. Даже до школы не успели доехать, как коридор Хогвартс-Экспресса превратился в настоящее поле боя — с воплями Поттера, ругательствами Северуса и громкими выкриками заклинаний от них обоих. Что до Нарциссы с Сириусом, то они и глазом моргнуть не успели, как коридор осветила ярко-желтая вспышка, и на щеке Поттера заалела длинная царапина.

— Что тут происходит? — раздался строгий девичий голос, и из другого конца коридора донесся звук приближающихся шагов.

Еще секунда — и из-за угла вынырнула разъяренная Лили Эванс в сопровождении Мэри Макдональд, которая, в свою очередь, выглядела больше уставшей, чем разъяренной. Измученной даже.

— Что тут происходит? — громко повторила Лили, складывая руки на груди и окидывая всех окружающих сердитым взглядом. Нарцисса заметила, как рука Сева, сжимающая волшебную палочку, вдруг дрогнула и ослабла. Сердце девушки сжалось в порыве жалости к другу.

Когда-нибудь эта любовь тебя убьет, Сев.

Именно она.

— Я слушаю? — с нажимом повторила Лили, когда не дождалась ни от кого реакции. Она повернулась к гриффиндорцам, и ее взгляд не сулил совсем ничего хорошего: — Сириус? Джеймс?

Поттер виновато посмотрел на девушку, но его грудь все еще яростно вздымалась. Взгляд Лили в буквальном смысле метал молнии, но девушка, чуть подумав, резко развернулась в сторону стоящих неподалеку Нарциссы и Северуса и выпалила:

— Двадцать баллов со Слизерина, — важно произнесла она, глядя на Нарциссу — но не на Северуса. От слизеринки не укрылось и то, как старательно Эванс избегала смотреть на Сева. Видимо, даже у нее где-то глубоко-глубоко внутри все еще жила боль.

Нарцисса вопросительно подняла бровь — и не успела ничего ответить.

— Двадцать баллов с Гриффиндора, — вдруг раздался чей-то твердый голос из другого конца коридора, — за несоблюдение правил поведения в Хогвартс-Экспрессе. И еще десять за некомпетентность старосты.

Всего пара мгновений мгновений — и тут уже самой Нарциссе понадобилось приложить немало усилий, чтобы сохранить невозмутимый вид и устоять на ногах. Она с замершим сердцем смотрела, как к их невеселой компании уверенным шагом приближался Люциус Малфой.

— Еще тебя здесь не хватало, Малфой, — шумно выдохнул Поттер.

От его спеси не осталось и следа, и Нарциссе вдруг захотелось рассмеяться при мысли о том, как старательно бедняга Поттер, должно быть, будет вымаливать у Эванс прощение за свое сегодняшнее поведение.

— Джим, — с нажимом повторил Сириус, — притормози.

Голос кузена и до этого был усталым — теперь же он прозвучал как-то совсем надломленно. Нарцисса удивленно посмотрела на компанию гриффиндорцев. Она видела, как изменилось выражение лица Сириуса: растерянный взгляд, нахмуренные брови — и даже плечи слегка ссутулились, словно он непроизвольно хотел уменьшиться в размерах, сжаться. А то и вообще — исчезнуть.

И вдруг Нарцисса поняла.

За спиной самодовольно ухмыляющегося Люциуса стояла Алиса Стоун.

— Ты совершенно прав, Поттер, — на губах Люциуса заиграла кошачья улыбка. — Меня-то здесь и не хватало. Кто бы мог подумать, — он произнес следующие слова, не отводя от Эванс немигающего взгляда стальных глаз: — что компетентность гриффиндорских старост следовало ставить под сомнение.

Лили залилась краской и потупила взгляд. И Нарцисса почувствовала, как внутри — совсем не к месту — поднимается гордость за Люциуса. И как сложно вдруг стало не смотреть на него, не думать о нем, не думать…

Мерлин, как же oна скучала...

Они виделись совсем недавно. Всего месяц назад, на помолвке Беллатрикс Блэк и Рудольфуса Лестрейнджа — и в то же время не виделись вообще. Нарцисса не была даже уверена, что Люциус заметил ее тогда, на том торжестве. Он никогда ее не видел. Не так, как видела его она. Он… всегда был очень приветлив с ней, только вот Нарциссу эта приветливость лишь угнетала.

В коридоре повисла напряженная тишина.

— Между прочим, — подал голос Поттер, — начал все Нюниус, так что чисто теоретически, — на этом слове он выдержал драматическую паузу, — Гриффиндор тут как раз пострадавшая сторона.

Все присутствующие, включая гриффиндорцев, как по мановению волшебной палочки синхронно возвели глаза к небу. Ни у кого из них сегодня явно не было сил, равно как и желания участвовать в этой перебранке.

— Поттер, даже не начинай, — сквозь зубы произнес Северус. Он подал голос в первый раз с тех пор, как появилась Эванс.

— Нюниус... — Поттер снова было потянулся к волшебной палочке.

И тут звонкий голос Алисы Стоун заставил всех замолчать:

— Экспеллиармус!

Палочка стремительно вылетела из рук Поттера. Все присутствующие молча наблюдали за траекторией полета волшебной палочки; гриффиндорцы при этом выглядели весьма забавно. При виде растерянного Поттера Нарциссе даже пришлось закусить губу, чтобы сдержать рвущийся наружу смех. Лили метнула в сторону Алисы гневный взгляд, а Сириус удивленно присвистнул. Слизеринцы же все как на подбор наблюдали за этим с непроницаемым выражением лица. Алиса шагнула вперед из-за спины Люциуса и с легкостью поймала палочку.

Поттер в оскорблении вскрикнул:

— Что за черт тебя побрал?!

— Вы хотя бы до школы доедьте, — с вызовом ответила Алиса, вскинув подбородок. И продолжила уже будничным тоном: — Джеймс, палочку получишь в Хогсмиде. Люциус — баллы с Гриффиндора уже сняты, так что, думаю, вопрос исчерпан. Северус, — она перевела испытывающий взгляд на слизеринца, чуть наклонив голову влево, — уверена, ты выше того, чтобы нападать на безоружного.

Ни от кого не укрылся тот факт, что Алиса назвала его по имени — что уже являлось большой редкостью для любого представителя красно-золотого факультета. Тем не менее, Северус выглядел почти оскорбленным; Нарцисса прямо представила, как в голове друга сейчас метались беспорядочные мысли — нападать на безоружного? Я?! Но, слава Мерлину, ему хватило здравого смысла промолчать.

В коридоре вновь повисло тяжелое молчание.

— Ну, — хлопнув в ладоши, произнес Сириус Блэк, вновь обретший свой природный дар превратить любую неловкую ситуацию в комичную. — Было очень приятно со всеми повидаться! На этом придется раскланяться.

Блэк твердой рукой схватил сопротивляющегося Поттера за плечо и потянул в сторону выхода, как вдруг они в прямом смысле этого слова влетели в высокую фигуру, внезапно появившуюся из-за угла.

— Какого... — начал Сириус уже без капли удивления.

— Здравствуй, Блэк, — торжественным тоном протянул Рабастан Лестрейндж, поочередно окидывая всех собравшихся скептическим взглядом. Если он и был удивлен собравшейся компании, то ничем не выдал своего удивления.

Только не она, пронеслось в голове у Нарциссы в ту же секунду, как ее взгляд упал на светловолосую девушку, стоящую рядом со Стэном.

Только, черт побери, не она.

Нарцисса невольно посмотрела в сторону Люциуса. Как хотелось ей увидеть безразличие в его взгляде, как хотелось узнать, что он и не заметил ее появления, что ему все равно… Но нет. Она ведь прекрасно знала, что увидит в его глазах. Он мог легко не заметить ее, Нарциссу, но Серену Лестрейндж — никогда. Ее он всегда замечал.

— Лестрейндж, — прошипел и без того взвинченный Поттер, — уйди с дороги, а?

Стэн не сдвинулся с места. Слизеринец выпрямился, медленно, словно издеваясь, облокотился о косяк двери, ведущей в чье-то купе, и удивленно приподнял светлую бровь:

— Удиви меня, Поттер, — сложив руки на груди, сказал Стэн. Признаться честно, он не собирался ввязываться в этот конфликт, но раз уж Поттер сам не оставил ему выбора — то пожалуйста. — Если не уйду — что тогда?

Сегодня у Стэна день не задался с самого утра. Значит, и терять было нечего. В такие паршивые дни, как этот, внутри Стэна поднималось странное чувство — порыв сделать кому-то больно.

— Ну же, Поттер? — вопросительно произнес Стэн. — Если мне не изменяет память, ты одну девушку добивался шесть лет. — Он окинул покрасневшую Эванс равнодушным взглядом. — И что-то я не припоминаю, чтобы за ней выстраивалась линия ухажеров.

Поттер вспыхнул. Нарцисса перевела взгляд на Северуса и увидела, как друг буквально позеленел от злости. Оскорблять честь Эванс в его присутствии… Для Стэна попросту не существовало рамок — и уж тем более границ другого человека, которые следовало бы уважать. Похоже, это лишь разжигало в Лестрейндже желание их нарушить.

Поттер взревел и, подобно разъяренному быку, кинулся на Стэна. Слава Мерлину, рядом оказался Блэк, который вовремя перехватил друга и притянул обратно к себе за воротник мантии. Эванс кинулась на помощь Сириусу, а Мэри Макдональд, до сих пор не проронившая ни единого слова, растерянно оглянулась по сторонам. Словно она только что очнулась и сейчас отчаянно пыталась понять, где находится.

— Стэн, — Серена, стоявшая слева от брата, в нетерпении схватила его за манжеты идеально выглаженной рубашки. Она раздраженно произнесла: — Во имя Мерлина и всех святых, Стэн, мы спешим.

Но Стэн не сдвинулся с места.

Его взгляд был намертво прикован к компании гриффиндорцев, которые в попытке утихомирить взбесившегося Поттера выглядели так, будто только что сбежали из специального отделения для психически неуравновешенных больницы Святого Мунго.

Воцарилось молчание. И в этом молчании каждый из присутствующих вдруг понял — у них не осталось больше сил на ссоры, на выяснение отношений, на вражду, что за столько лет стала неотъемлемой частью их школьной жизни. Это лето изменило их всех — в той или иной степени, — и у каждого из них появились более существенные проблемы. И казалось, будто сам Мерлин велел, чтобы ранним сентябрьским утром, в маленьком коридоре Хогвартс-Экспресса, эти люди встретились друг с другом — и встретились с самими собой.

То утро, оно действительно было предзнаменованием. Они не знали еще — откуда же им было знать? — что даже сойдя с этого поезда, навсегда останутся связаны друг с другом.

Что-то случилось в том коридоре. Что-то связало их, таких разных и непохожих, таких чужих друг другу людей. Возможно — общая боль.

Скорее всего, именно она.

Десять человек — и у каждого из них была своя боль. Своя история. И их всех связывало то, что источник этой боли сейчас находился в том же самом коридоре.

Десять взглядов, туманных и болезненных, обращенных в одну точку — на того человека, что являлся прямым источником этой боли. И у каждого он был свой, этот человек. И боль у каждого тоже была — своя. Но сама природа этого чувства, природа человеческого страдания, природа Любви — вот, что связало их в то утро.

Вот, что осталось с ними до самого конца.

Нарцисса Блэк смотрела на Люциуса Малфоя с нескрываемой болью во взгляде. Потому что только что она в очередной раз лицом к лицу встретилась с собственной ненужностью. В жизни было много сложностей. Много разочарований. Но ненужность ему, она убивала… Она делала больнее всего.

Примерно те же чувства испытывала и Мэри Макдональд, незаметно поглядывая на Джеймса Поттера, пока держала его локоть, чтобы не дать юноше вновь выхватить волшебную палочку. Мэри устала его любить — но любила. Устала быть ненужной — но… была. Эти две девушки почти не знали друг друга, но они обе хорошо знали, насколько страшное это слово — нелюбовь.

Так же думала и Алиса Стоун, всю жизнь борющаяся за любовь своей семьи. В погоне за признанием отца, за теплотой брата, она в итоге потеряла единственного человека, кто — как ей когда-то казалось — не оставил бы ее никогда. Но… ее снова не выбрали. Она снова была — не нужна. И оттого было еще больнее — ведь, глядя на Сириуса Блэка, она как никогда отчетливо поняла, что готова простить ему этот его уход, готова простить ему все, лишь бы только ему самому это было нужно. Лишь бы только она была ему нужна.

А сам Сириус старательно избегал взгляда Алисы. Потому что знал — будет слишком больно на нее смотреть. Его с головой захлестывало чувство вины. Не только перед ней… Перед собой тоже. Он предал свое сердце, оставив ее. Но, видит Мерлин, он не мог поступить по-другому. Когда-нибудь она это поймет.

Когда-нибудь она обязательно поймет, думал Северус Снейп, с грустью глядя на Лили Эванс. Разве может не понять? Когда-нибудь — пусть даже совсем нескоро — она поймет, что значила для него. И то, что именно любовь к ней спасала его в самые трудные минуты. Она поймет. И он надеялся, что она найдет в себе силы его простить. И все будет правильно. Все будет правильно в этот раз. Придет время, и он обязательно, обязательно искупит свой грех.

Искупит? А сможет ли он его искупить?.. Искупление — вот, чего так жаждало сердце Люциуса Малфоя, который не в силах был отвести взгляда от светловолосой девушки в другом конце коридора. Ему не хватило бы жизни, чтобы искупить перед ней свою вину. Но он попробует. Он не мог не попробовать — и не мог уйти. Не мог… отвернуться от нее. И пусть взгляд ее серо-голубых глаз бередил открытые раны в его душе, пусть звук ее голоса выжигал уродливое клеймо на его сердце — он тянулся к ней. Все его существо к ней тянулось. И он знал, что то, что он чувствует, это не только вина — он совершенно точно это знал. Что там… было что-то еще. Что-то более важное.

А Серена… Она смотрела на него в ответ. И ее не оставляло тревожное, почти пророческое чувство, будто их время было уже на исходе… Оно подошло к концу, так по-настоящему и не начавшись. Люциус… ускользал от нее. А может, это она от него ускользала. Она знала это, чувствовала каждой клеткой своего тела. А ведь она ждала его всю свою жизнь… Но что, если ждать больше некуда? Что, если здесь и сейчас — это все, что было обещано им свыше?

Нарцисса Блэк не могла не заметить эти два взгляда — фиалки и сталь, — обращенные друг к другу. Круг замкнулся. Ненужные остаются ненужными. Нелюбимые — нелюбимыми. Но даже те, чьи взгляды — и сердца — отчаянно рвались навстречу друг другу, все же понимали, что любовь, к сожалению, побеждает далеко не всегда. Иногда ее оказывается слишком мало.

И лишь Рабастан Лестрейндж, прищурив глаза, думал совсем не о любви. И не о боли вовсе. Его не заботила подобная чепуха. Он в упор смотрел на Мэри Макдональд, вмиг позабыв обо всех вокруг — и его сердце с каждой секундой билось все быстрее.

Не в силах отвести взгляда от ее тонкого запястья, Стэн совершенно точно знал, что уже видел что-то подобное.

Как знал и то, что стоит ему лишь слегка приподнять рукав мантии своей сестры, как его взгляду тут же откроется узор — абсолютно идентичный тому, что розоватыми линиями проступал на нежной коже Мэри Макдональд.

Витиеватая двойная спираль, заключенная внутрь круга.