Покинутый (джен)

Природа доказывала свою силу на протяжении всей ночи и утихомирила свой гнев только к утру. За это время серый грызун ещё не раз пытался вернуться за своей добычей, но всегда убегал с отвратным визгом. Это только подтвердило моё наблюдение: я невидим лишь для людей, что приободряло, но совсем ничтожно, поскольку бедные животные боялись меня и начинали вести себя совершенно неадекватно, чем нагоняли тоску. Желая избавиться от этого ощущения, я поднялся с пола и неуверенно попытался дотронуться до стены. Но это не дало никакого эффекта кроме очередного разочарования.

— Значит, это не сон, — грустно заметил я. — А я-то, дурак, надеялся.

Тяжко вздохнув, сделал несколько шагов вперёд и вышел на воздух. Постояв с минуту на парапете, принял решение подняться ещё выше, чтобы немного осмотреться.

Город был поглощён туманом и полностью растаял в нём; я едва мог уловить смутные очертания покатых крыш и нескольких шпилей, назначение которых мне было совершенно неясно. Но они придавали даже какую-то нотку таинственности, старины, как и эта пелена, словно облагораживающая всё вокруг.

На моё удивление, я услышал шум мирного течения воды. Услышал так ясно и отчётливо, что меня это насторожило и в то же время заинтересовало, ведь источников этого мягкого журчания неподалёку не наблюдалось. Воспользовавшись тем, что в такую рань «прогуливаться» могут лишь ополоумевшие, я решился исследовать эту местность, надеясь в душе, что хоть что-нибудь раздастся в моей голове тревожным звоночком, напоминая о том, кем я был или что видел когда-то. Любая мелочь была важна.

Я быстро шёл по узким улочкам, стараясь идти целенаправленно на шум, который слышал. Но это было невозможно, поскольку они петляли так, словно архитектор создавал проект и праздновал его одобрение всяческими комиссиями одновременно, да ещё и вместе с рабочими. А строили на утро после гулянки, разом, во время жуткого похмелья. Кое-где улицы заканчивались тупиком, а где-то пересекались широкими проспектами, вынуждая идти вдоль них и «любоваться» этой архитектурой. Наверное, жители этого города брали с собой карту, иначе мне абсолютно неясно, как они ориентировались в этом лабиринте. Но не одни дороги доставили мне неудобства. Туман был таким густым, что я мог видеть лишь на три-четыре шага вперёд, а потому понятия не имел куда двигался. Но по мере движения звук становился громче, сообщая мне о том, что я иду в верном направлении.

И тут вышел он. Немец. Рослый, матёрый, он шёл важно и неторопливо, уверенно перебирая лапами, словно маршируя, впрочем, как и положено овчарке. Не знаю почему, но меня охватил страх. Он полностью завладел мной, проникая в каждый уголок моего сознания, мне хотелось бежать, бежать со всех ног от этого существа, как бы не уговаривал я себя, что бояться нечего, хотя бы потому, что я бестелесен. И это волосатое чудовище почувствовало мои опасения. Оно медленно направило на меня свою морду, крутя ушами, как локаторами, в поисках жертвы, издавая откуда-то изнутри утробные рычащие звуки, словно мысленно жуя меня. Так мурчит хищная кошка, осознавая, что долгожданная добыча беспомощна в её когтистых лапах. А говорят ещё, что у собак и кошек нет ничего общего. Как же!

Не прошло и минуты, как эта «тварь Божья», оскалив пасть, радостно замаршировала в мою сторону, несмотря на удивленные возгласы хозяина: «Туз, ко мне!»

— Правильно, Туз, — смущённо забормотал я, пятясь от него подальше. — Ты же не хочешь огорчить такого прекрасного человека? — но собака не обращала внимания на мои мольбы, без стеснения крысившись. — Не надо, Туз, не надо… Фу, Туз!

Но пёс уверенно подполз ко мне на брюхе и, издав какой-то свой, только собакам понятный клич, кинулся в атаку. Не придумав ничего более умного, я ринулся в бегство, попутно выкрикивая нецелесообразные выражения. Чудовище же бежало следом, не отставая.

В самом деле, сейчас я не понимаю, как сумел оторваться от него, но тогда в мыслях крутилось лишь одно: «Какого чёрта эти бешеные собачники выводят своих питомцев не на привязи?!»

Пробежал чуть дальше, но почувствовал какое-то возвышение, двигаться становилось всё сложнее. Недолго думая, я сиганул насквозь и прижался к стене, прислушиваясь. Пёс затормозил всеми лапами, словно персонаж из мультфильма, уткнулся носом в асфальт, исследуя прилежащее пространство, бесконечно нарезая круги. Я же старался как можно тише идти вдоль этого неясного углубления, но был почти тут же обнаружен. Пронзительный полулай, полувой следовал за мной по пятам, а из-за тумана было совершенно неясно, где и куда я бегу.

Но неожиданно лай пса начал удаляться и перерос в скулёж. Видимо, потеряв меня из виду, Туз вернулся к хозяину, чему я был несоразмерно рад, благословляя его на все четыре стороны. Несколько раз мне казалось, что псина откусила самое дорогое, но, разумеется, это было невозможно.

Звук воды, на который я шёл, слышался всё так же отчётливо. Сквозь пелену тумана я с трудом смог разглядеть перекрытия и балки некоего навеса, под которым стоял. Соизмерив глубину этого места, сделал вывод, что источник шума где-то совсем близко, наверное, я уже у спуска к водоёму. Но каково же было моё удивление, когда я, встав на колени, дабы получше рассмотреть сквозь туман водное зеркало, осознал, что стою на волнах, даже немного, но ритмично покачиваясь им в такт.

Стоило мне это признать, как тут же провалился по колено, но вовремя остановился, благо такой опыт уже был. Впервые был рад тому, что стал призраком, хоть одежда не намокла.

Неизвестно почему, но глупо расставил руки в стороны, немного нагнувшись вперёд, словно пытаясь балансировать, всё ещё не веря тому, что происходит.

— Чёрт возьми… Я на воде стою! Иисус, винтовкин сын, я могу ходить по воде!

В доказательство этого сделал несколько шагов вперёд. Затем танцевальным подбивным, кружась вокруг своей оси, пока не дошло до прыжков и совершенно вольного перемещения по каналу.

Памятуя всю мою жизнь — прошлую и настоящую — у меня не было дня счастливей, чем этот. Потому как было совершенно ясно, что я не хожу по воде или земле; в самом деле, я просто перемещался в пространстве, внушая себе, что ограничен земными законами. Но законам тонкого мира, законам пространства, совершенно всё равно, в какой именно точке ты находишься. Это можно было бы сравнить с движением физического мира по граням куба и тонким в любой его части, включая изначальные, но учитывая его внутренние и внешние плоскости. А это значило только одно:

— Я могу летать…

И хотя было совершенно неясно, как действовать, как, вот так запросто, достичь того, чего за столетия не достигло человечество — эта мысль не давала мне покоя, буквально заполняя всё моё сознание. А потому я побежал вперёд по каналу, так быстро, как мог, иногда подпрыгивая всё выше и выше. Господи, не умей я проходить сквозь препятствия, то наверняка размозжил бы себе голову о мосты. Но постепенно, балансируя и маневрируя, начал уклоняться, «взбегая» так, как взлетает истребитель. Замер. До земли около двадцати метров. Немного «помялся», походил, чтобы привыкнуть. Глубоко вздохнув, от нарастающего страха зажмурив глаза, расправил руки в стороны, начал падать назад в свободном падении и лишь у самой воды снова набрал высоту, проделав мёртвую петлю, победоносно выкрикивая что-то невразумительное. Я снова будто мог дышать, наполняя воздухом лёгкие. Слышалось, как в ушах бьётся сердце от волнения, а веки щурились от режущего ветра. Нет. Определённо никогда в жизни я не был так счастлив, как тогда. Словно рождённый для полёта я вновь и вновь кружился штопором или взлетал, рассекая выдуманные волны на такой же несуществующей доске для плавания.

Преодолеть все границы, все барьеры, созданные людьми, летать вольною птицей. Нет! Я был куда более свободным, чем мои пернатые друзья-странники. Даже им требовался отдых после длительного перелёта, а я не нуждался ни в чём. Познав радость полёта, отвратно было видеть вшивых помоечных голубей, рождённых с крыльями, но не пользующихся ими, птица мира, что отныне лениво почёсывает свой нос, раздутая важностью и тленной леностью. Завидев их, всегда низко пикировал и распугивал этих сонных «миротворцев», дабы они вспомнили, кем являются. Так что если вы сейчас вспомнили, как при прогулке на вас налетела стая голубей — не серчайте, вам я не желал ничего плохого.

Я бежал по крышам, перепрыгивая со здания на здание, скользя по оградам, углубляясь к центру города. Моя теория пьяных застройщиков внутренне подтвердилась, поскольку сверху эти косые улочки выглядели отнюдь не лучше, напоминая порванную паутину с миллионом обходных путей вокруг одного тупика.

Наконец долетел до шпилей, которые так меня заинтересовали. Они были не так далеко друг от друга, пешком это заняло бы не более половины часа. Сконцентрировавшись на одном из них, забрался чуть выше. Внизу башни виднелись небольшие окошки с тюремными прутьями, но шпиль венчало золотое яблоко, служившее подножием ангела. Боже, как же иронично! Второй показался мне интереснее, шпиль был длиннее, изящнее, несмотря на то, что кое-где виднелись вмятины. Видно было, что не раз его ремонтировали. Этот же шпиль венчал неприметный снизу, но внушительных размеров при ближнем рассмотрении кораблик с парусами и вантами — изящная работа. Украшением этого строения же были прекраснейшие женские изваяния, которые я ради шутки ласкового обнимал за талию и пританцовывал в воздухе.

— Сударыня, не соизволите-с провести со мной это дивное утро? — обращался я к статуе, что будто смущённо отводила от меня свой взор. — Ну, на нет и суда нет.

Туман светлел… В лучах восходящего солнца он казался золотым, было видно каждую каплю влаги, как она медленно кружится звёздной пылью и так же медленно исчезает, преломляясь и складываясь в «дорогу к Богу», именуемую радугой. Не знаю, почему этот вздор я помнил, а вот своё имя нет. Но, тем не менее, заря превращала это серое царство в нечто совершенно сказочное, старинное, чувствовалось, что у города есть своя история, свой сокровенный смысл, наверное, как и у каждого в этом мире. Хотел бы остановиться и узнать эту историю поближе, но не было времени листать справочники. Покуда для меня восход означал, что настало время отступления. Тонкой вереницей поползли первые «букашки»-человечки, и мне совсем не хотелось столкнуться хоть с одним из них, хватило за сегодня собак и ударов об мосты.

— Что ж, дорогая леди, благодарю вас за ваше гостеприимство, но путь зовёт меня дальнею дорогой, — я «коснулся» её каменной щеки; она показалась мне мягкой. — Но я буду молиться и считать минуты до нашей следующей встречи. А сейчас прошу меня простить…

Поскольку тогда казалось, что люди тянутся к свету, то я побрёл в обратном направлении. Меня пронизывала жажда узнать, чего я стою, как долго смогу лететь, а главное: как быстро. Оказалось, что изначальная скорость тоже была моим физическим ограничением, ограничением ума и собственными убеждениями.

По сути своей я являлся чистой энергией, мыслью, а значит и мог перемещаться с той же скоростью, с какой перемещается мысль, то есть почти мгновенно. Но эту способность я использовал редко, уж очень она была для меня специфичной и странной, неестественной. Мгновенные перемещения лишь ещё больше напоминали мне о том, что я мёртв и лишь потому могу то, что не могут другие. Лучше бы я этого не умел.

Однако, не скрою, мне нравилось, лёжа на спине, пересекать море и рассматривать звёзды, выискивать фигуры, которые они составляли… Хотя на самом деле мне это так и не удалось. Либо у людей, которые видели созвездия, было воображение богаче, чем у меня, либо они этому способствовали.

Во мне жила крохотная надежда, что глядя на них я что-нибудь вспомню. Но и она не оправдалась, я словно видел их впервые в жизни. И всё, что я смог увидеть, — это непонятный ромбик.

Но, тем не менее, мне нравились эти крошечные огоньки, напоминавшие плоды старых яблонь на аллее из млечного пути. Хотелось подняться выше и сорвать их, однако, как ни стремился сделать это, всё равно казалось, что стоишь на месте, лишь капельки влаги в воздухе говорили мне, что я смог коснуться мнимых облаков.

Так спокойно и тихо. Ночь безветренна и милосердна к путникам, поверхность воды гладкая, словно выполненное рукой мастера зеркало без единого изъяна. Меня это отнюдь не радовало. Ведь даже в этом чистом стекле не было моего отражения. Я видел каждую звезду, белую дорожку огромной «беременной» луны, даже пытался коснуться воды, но не видел себя. Как бы мне хотелось запустить в неё камень, лишь бы не видеть этой пустоты, словно пытающейся распилить меня тупой пилой. У меня не было даже отражения. Даже смутного воспоминания об этом. Сможет ли хоть кто-нибудь рассказать мне, кто смотрит на них?

* * *

Наконец, вдали мною была замечена тонкая линия горизонта берега. На фоне светлеющего, но всё ещё хмурого ночного неба верхушки сосен казались совсем тёмными, чёрными пиками, словно разрывающими мягкое полотно. Скудные облака были столь неподвижны, что чудилось, будто они зацепились за эти спицы и не могут сдвинуться с места. Не очень живописный вид деревьев — по крайней мере, так мне казалось вначале — немного разбавляла полоса снега, но и он казался серым, безжизненным, а при ближнем рассмотрении выяснилось, что его запросто можно спутать с равнинными скалами и даже просто крупными валунами. Желая хоть немного вернуть себе привычность, я спустился ниже, чтобы хоть краем глаза исследовать эту местность.

С восходом солнца лес оживился и уже не казался таким мрачным. Слышались первые звуки, отчётливо разносилось далёкое курлыканье какой-то неизвестной мне птицы. Где-то в глубине леса увидел небольшую речушку и решил идти вдоль её русла. Странно, что она не замерзала, хоть у берега стояли хорошие куски льда; видимо, местные обитатели от жажды тут не особо страдали. Ах, как досадно мне было, что от шагов не было привычного хруста снега под ногами. Зато, наверное, из меня вышел бы неплохой шпион. Никакого шума и никаких следов. Ну, да ладно. Что забавно, стоило мне подумать о том, что не хватает определённых звуков — как они тут же поспешили обрадовать меня своим появлением. От неожиданности замер на месте, настороженно поворачивая голову.

«Только бы не собака, — подумал я и снова повторил. — Нет-нет-нет, хватит с меня их!» Но мой внутренний голос с укоризной произнёс: «Ты что, дурак? Какая собака может быть в тайге? Разве что… волки?» — «А волки, конечно, намного лучше! — усмехнулся я. — Никакого проку от тебя нет». — «Конечно, ты же сам с собой разговариваешь».

Решив всё же закончить этот монолог сумасшедшего, я пошёл на звук, который не раз повторился, тихо и осторожно, как мать прокрадывается мимо колыбели уснувшего ребёнка, желая установить его причину.

Честно признаться, часто удивляюсь своей невнимательности. Сейчас я просто не понимаю, как мог сразу не заметить это дивное создание, что стояло всего в ста метрах от меня. Так или иначе, в тени стволов я не сразу увидел эту могучую, но вместе с тем элегантную, настороженную фигуру. Настоящий лесной принц, сильный и гордый, статный и великий, «коронованный» самой природой. Несмотря на то, что его ноги, казалось, в любой момент были готовы к трусливому бегству, весь его вид словно дышал спокойствием, даже какой-то мудростью. Голова совсем седая, видимо, он был очень стар, некогда изящные рога теперь были сломаны в нескольких местах, но и это не могло испортить его красоты.

Завидев меня, олень замер, словно смотрел мне прямо в глаза и видел насквозь. Пренебрежительно фыркнув, или же вздохнув, кто их разберёт, животное вернулось к своему прежнему занятию, а именно: поеданию коры. Причём делал он это с таким аппетитом, старательно разжёвывая каждый кусочек, что невольно мне тоже захотелось попробовать, хоть и я понимал всю абсурдность этой мысли. Это мирное жевание и искреннее наплевательство на моё присутствие не могло не вызвать у меня улыбки и короткой усмешки над самим собой. Не желая более смущать лесного жителя, будучи явно не желанным гостем, я постарался побыстрее скрыться с его глаз.

Но неожиданно услышал странный треск где-то совсем недалеко, настолько неестественный, что он тут же привлёк моё внимание. Почему-то слух стал, наверное, даже острее, чем у животных, хоть мне было и неведомо, с чем это было связано. Я решил выяснить причину этого шума и пошёл на него, стараясь сделать крюк, чтобы не вспугнуть источник звука. И, как будто впечатлений за один день мне было недостаточно, не говоря уж о встрече с оленем, коего я до этого ни разу в жизни не видел, моему взору предстала рысь. Сейчас она кралась так тихо и бесшумно, что на секунду мне показалось, будто я оглох. Определённо, звук, который она тогда издала, был простительной оплошностью, ведь его никто, кроме меня, не услышал. Размером она была ничуть не меньше той овчарки и также вызывала у меня тихий ужас, но вместе с тем и немое восхищение. Всё, что я мог, это наблюдать за её быстрыми, но, казалось, тщательно продуманными перебежками от укрытия к укрытию. Поразительно, но за деревьями она почти исчезала, сливаясь с ними из-за своего пятнистого окраса. Благодаря такому тихому подходу, она была уже всего в пятнадцати метрах от по-прежнему расслабленного оленя. Картинка в моей голове моментально сложилась. И ничуть не порадовала меня грядущими перспективами.

— Беги! — закричал я, в какой-то слепой надежде, что это существо услышит меня. Но он даже ухом не повёл. — Беги же, кретин, тебя же убьют! Спасайся!

Она подбиралась всё ближе. Десять метров.

— УБЕГАЙ! — я закричал во всё горло, не желая отдавать этого зверя такой смерти.

Неясно всё же, не то от моего крика, но скорее от рыка кошки, но олень послушно начал отступать. Однако он был слишком стар, а потому так быстро избавиться от преследования молодой, сильной хищницы для него было почти невозможно. Я бежал следом, словно готовый в любой момент принести себя в жертву. Когда мне уже показалось, что рысь настигнет его в один мощный, последний рывок, что в этом прыжке она достанет его, так я встал между ними. Видимо почуяв что-то, не то вибрацию, не то кошка меня всё же видела… Но атака закончилась полным провалом. Полностью выдохнувшееся животное остановилось, тяжело дыша, смотря в след гордо уносящейся в чащу добыче. Ну, а я же был счастлив, что смог спасти его. Хоть до конца и не понимал как.

Рысь тоже долго не горевала. После нескольких минут наблюдения она успешно поймала зайца. Но, что интересно, даже не коснулась его, а куда-то потащила. После короткой борьбы с моим любопытством я всё же решил уступить ему и узнать: куда хищница направилась, если добыча уже у неё в зубах?

Нужно сказать, что шла она довольно-таки долго, меня это даже немного утомило, потому что скорость была даже ниже человеческой, от которой я так скоро отвык. Но вскоре я услышал тихий, но надрывный писк нескольких голосов, отдалённо чем-то напоминающий мяуканье. Рысь забралась на какое-то возвышение, назвать которое скалой как-то язык не поворачивается, но и на холмик не тянет. Под корнями деревьев образовалось немаленькое углубление, в которое она и бросила тушку зайца. Сразу же оттуда послышались своеобразные радостные вопли и уже менее приятные звуки разрываемой плоти. Рысята… целых пять штук, каково ей прокормить такую ораву одной?

Сама мать не съела ни куска из того, что принесла, но тщательно следила за тем, чтобы никто не отобрал у брата то, что ему не положено.

Выйдя из своего убежища, кошка прошлась вдоль возвышения, словно выискивая очередную жертву. Я наблюдал с восхищением за её женской грацией и ловкостью, плавными, тягучими движениями. Несмотря на её несколько грубое строение тела, короткое, почти бесхвостое, с непропорционально маленькой головой, но длинными и огромными лапами, вся она была каким-то неземным созданием. Быстрая, гибкая и необычайно умная. Снова спустившись вниз, совсем недалеко от себя, на дереве она увидела птичье гнездо. Это как нужно было догадаться, во-первых, искать его там, а во-вторых, заметить его на такой высоте и понять, как их можно достать? Встав на задние лапы, разумница просто немного потрясла ствол, и плохо закреплённое гнездо свалилось вниз. Теперь уже и сама мать могла немного заморить червячка.

Но вот чего я сейчас никак не могу себе простить. Да, олень был очень красив, в нём, действительно, было что-то благородное. Но он был очень стар, и не вмешайся я, то наверняка погиб в её лапах. А это могло бы дать им пищу на срок, возможно, и более недели. В то время как один заяц и несколько яиц насытят семью лишь на день, а то и меньше. Всего одна смерть, ценой в десяток. Я не должен был вмешиваться в течение жизни. Хотя бы потому, что больше ей не принадлежал. Законы жизни и законы смерти идут параллельно друг другу, они неотделимы, и пытаться помешать исполнить их — себе дороже.

Осознание этого снова навеяло на меня грусть. Поэтому я поспешил проститься с тайгой и отправиться дальше. Словно стараясь забыть о тех выводах, которые сам и сделал.