О чем шумит Десна (гет)

"В канун навьего дня, когда Гром Великий Гремучий оседлает сизых своих коней (прим.: о тучах), да хлестнет вожжой серебряной по ниве божьей (прим.: о дожде), дабы соком Земля Матерь наполнилась — ты ко мне придешь, яичко рдяное принесешь, что свеколью крашено, да во церкви освЯщено. Будешь просить у старых богов к себе милости".

Вклонилась Десне Олеся, в раздумьях домой побрела.

* * *

У покосившейся ветхой хижины, на подворье бочара — отца Олеси — стоял старенький запряженный возок.

— И я с тобой! — большие голубые глаза девицы пытливо вперились в батюшку.

— Не можно, дщеря, нечего тебе деять у его преподобия.

— Да как ж отпущу я тебя хворого, — Олеся отнялась спиной от вереи, мелкими шажками пересекла двор и деловито уселась в возок. Бочар только всплеснул руками и сдался.

Скрепя правым колесом, телега медленно катила по лесной тропе. Ветер нагонял по небу низкие сизые тучи, коими правил Великий Гром. Густые ветки деревьев постукивали друг о друга. Высокие ели тоскливо шумели в вышине, а внизу у корневищ было тихо. Словно, природа с тревогой ждала чего-то.

Скоро подошли к въездным частокольным воротам епископского подворья. Отец снял с себя охабень и набросил на плечи Олесе, которая успела продрогнуть от стылого ветра, налетевшего с поймы Десны.

— Куды нести? — крикнул бочар встречавшему их келарю.

— Неси за мной, — махнув увесистым ключом на толстой конопляной верёве, келарь повел мужика к медуше.

Дондеже батюшка был занят в медовой кладовой, к девице пристал меньшак батырского старшины — Челебир. Этот молодой беспокойный бражник, заводила и дебошир не раз замечался в разгульном поведении, и часто якшался со всякой половецкой поганью.

Едва бочар вышел за вторым бочонком, то увидел, как заметивший его черноусый парень, быстро отошел от возка, где сидела его дочура, вскочил на свою каурую лошадь и умчался прочь. А Олеся, бледная, куталась в отцовский охабень и стучала зубами не столь от холода, сколь от испуга.

— Шо рек тебе сей свин обряженный? — спросил отец.

— Ой, я тако напужалася, тако напужалася! Хотел забрать меня с собой. Рек, что он видный боярский сын и згоден взять меня в жены, — всхлипывая, девица соскочила с возка. — Я боле одна не останусь.

— Ладно, не полошись Олеся, пойдешь со мной в подворье.

В святой клети девица угрелась, приободрилась и заулыбалась, разглядывая многообразие церковной утвари. А как приметила у иконостаса большую позолоченную кропильницу, вспомнилась о своём и принялась упрашивать:

— Посвяти, отче, мне яичко.

— Пошто? — из-под густых маслянистых бровей удивленно воззрился черноризник на бочарову девку.

— Тако праздник ведь скоро. Вот, пойду с подруженьками, с горки высокой буду его катить, а у кого дальше яичко укатится, да не разбившись, тому и желание загадывать, — Олеся лукаво опустила глаза долу.

— Тьфу, — плюнул под ноги себе поп. — Второй век земля русская во Христе ходит, а ты язычествуешь.

— Эх, не разумеет душа твоя ромейская старых наших поконов. Посвяти, отче, с тебя не убудет, — взял мужик у смущенной девицы яйцо и протянул священнику. Свел поп брови свои кустистые у переносицы, но в просьбе не отказал.

— Прости, Господи, заблудшего раба твоего, — забрюзжал церковник и, макнув метёлку в святу водицу, нехотя окропил яйцо. Засияла тут Олеся словно солнышко.

Бочар полностью разгрузился, выпросил у келаря кожух, укутал дщерю и двинулись они в обратный путь.

* * *

Минул свет дневной, отзвонили и смолкли последние била, отпев панихиду селяне садились за тризну. А как брашно изъедят, как сыты испьют, так по сельщине-деревенщине "помины" да "оклички" зачинаются. Справляют их только бабоньки, а мужикам — ой нельзя! Порой, вслушиваешься в эти жальные женские причитания и стариной глубокой пахивает...

* * *

В день назначенный, в день Родонницы (прим.: Навий день) собралась Олеся из дому, кулек льняной тряпицы к груди тонкими ручками поприжала, дверь отворила...

— Стой, Леська, куды в непогоду? Ты поглянь, каково вокруг: со восточной со сторонушки поднялись ветры буйные, к земле клонят молодняк ивовый, тучи черные над головою сходятся, верно природа на нас совсем ощетинилась.

— Очень надобно мне батюшка.

— Какой леший тебя под морось погнал?

— Обещалась я Матрене корзины свои снести.

— Обождет баба окаянная! В такое ненастье и худой хозяин собаку паршивую не выгонит.

— Не гневайся, отче, я только сбегаю и вборзе возвернуся.

— Погоди, Олеся, корзины-то оставила! — спохватился отец, но девицы за порогом уже и след простыл.

* * *

Потемнела Десна, взволновалася. Жадно лобзала берега вспененными волнами, трепетала на животворящие небесные стрелы глядучи — то в тучах молнии ветвились яростно.

Свирепые вихри носились над ней бешено, подымая взвеси водные, да бурные валы шипящие. Треплет ветер обозленный Олесину косу русую, гонит черные тучи лохматые, что окутывают землю и душу девичью. Должно Морана в пляс пошла, должно силы темные по углам притаилися.

Оттерла Олеся мокрое от дождя лицо и яичко нетвердой рукой достала из-за пазухи. Сколола скорлупку перстами продрогшими и в бурлящие волны бросила, приговаривая:

Подхвати, волна, скорлупку от яичка,

Что в дубраве снесла курочка.

Пусть плывет оно до русальего дна, да к русальному дню:

Души заблудшие — души умершие пусть порадует.

Все исполнила девица, как Десна научила. Окунула кисть нежную напоследок, а достать ее из воды нипочем не можется.

Возле Олеси, в маленькой заводи под склонившейся ивушкой, что-то плЕснуло, булькнуло. Сдавила грудь тревога обручем, дрожь по телу разлилась частая. Ей бы бежать, да буд-то держит кто холодный, скользкий, гадостный. А из бездонного омута слышится песнь тихая, едва различимая. Должно там, в глубинах, среди водорослей, рождалась тоска чья-то смертная.

Один страшный звук, один пронзительный крик, одно клокотание. И взъилилась толща, поднялась муть со дна: вскипала Десна бурунами да барашками. Из воды, у самой кромки ее, рука показалась белая, долгопалая. А следом, голова с длинными, облепшими ее волосьями. Неровные струйки стекали с темени, бежали по лику приподнявшегося над поверхностью.

Оцепенела девица, испужалася; в глазах со страху почти померкло всё и ни дыхнуть, словно то горло ей сжали жгучими липкими пальцами. Темнота поглотила ее, тело окутало слабостью. Подогнулись колени трясучие и Олеся плавно осела на земь. Вода помутневшая отдавала затхлостью, словно то были уже не прозрачные воды Десны матушки, а болото стоячее.

Сверкнули зарницы и углядела девица к себе светлые травянистые глаза русалочьи, полные ледяной безутешной печали. Бездонные — они мечтательно устремляли свой немигающий взор на твердый берег Десны. Глядит вдаль русалка, где грохочет мир суетный, беспокойный и все мысли ее птицами вольными воспаряют ввысь. Жаждет душа не упокоенная, растревоженная обратно к свету, к людям.

Зашевелила мертвыми губами водяница, зашелестела льющимся голосом:

— Эту весть твою — я ему передам, пусть расскажет тебе каково ему там, — извлекла тяжелый грудной вздох и, вновь, сошлись куполом над головой русалки бушующие воды Десны.