Кроха (гет)

До обидного мало дюймов роста спустя.

Элис всматривается в ровные строчки, написанные убористым почерком профессора Спраут, а потом переводит взгляд на куст поющих роз. И снова всматривается в письмо. Она может оправдать себя тем, что поющие розы — это уровень ЖАБА, и в целом им было бы комфортнее в хогвартских теплицах. Но оправдываться совсем не хочется.

Розы чувствуют себя отлично. Им определенно нравится в маленьком цветочном уголке, который Элис разбила аккурат там, куда выходит окно хильдиной спальни. Но кремовые бутоны молчат, хотя послушно тянутся к свету по утрам и закрываются на ночь — благодаря этому они цветут почти полгода, от первого тепла до первых заморозков.

Поющие розы не опасны, но капризны, и за ними очень сложно ухаживать. С точки зрения практичных волшебников, они бесполезны, потому что требуют немалых затрат на свое содержание, хотя не являются при этом ингредиентом даже для косметических зелий, но Элис не жаль карманных денег на то, что заставляет Хильду, суровую миссис Чармейн, улыбаться.

Тем более, что перед каждым годом в Хогвартсе Хильда дает ей пятьдесят галеонов. Это гораздо больше, чем Элис может потратить на себя. Поэтому с третьего курса она тратит деньги на цветы, заказывает их вместе с профессором Спраут из каталогов, но к концу года их все равно остается чуть меньше половины.

— Как дела, Кроха? — спрашивает Хильда, выглянув из окна. Она опирается локтями на подоконник, делая вид, что так удобнее, но на самом деле это из-за того, что она не может долго стоять прямо.

— Не поют, — удрученно говорит Элис, придирчиво оглядывая мутное желтоватое зелье, которого в пульверизаторе осталось где-то две трети. Она точно ни разу не переборщила — если подпитки много, то это заметно, и розы часто становятся ленивыми и сонными, из-за чего могут замолкнуть на недели. — Прости, Хильда.

— Все в порядке, Кроха, — улыбается Хильда. — Они очень красивые.

Розы действительно красивые. Их тонкие лепестки немного светятся изнутри и блестят на солнце. Они изумительно гармонируют с клумбой трепетных фиалок, высаженных по кругу, и оживляют этот угол сада, делают его по-настоящему волшебным. Фиалкам, несмотря на их привычку дрожать от любого стресса, такое соседство тоже по вкусу. Может быть, им тоже нравится все красивое.

Элис возится с розами с того момента, как приехала домой на каникулы, но до конца августа они так и не запели. Она наизусть знает длинную инструкцию, написанную профессором Спраут, пусть и сверяется с ней каждый день для подстраховки, и теперь невесело думает о том, что после школы сможет стать специалистом по уходу за любыми вредными цветами.

Но ей хочется, чтобы все было в порядке именно с этими. Именно в этом году. Не для того, чтобы заработать похвалу у профессора Спраут — та и так хвалит ее больше всех.

Если честно, она не делает лучше. Прозвище “садовый гном”, которое однокурсники дали Элис почти пять лет назад, укрепляется и врастает в нее с каждой такой похвалой.

Даже профессор Спраут — низенькая, пусть и крепкая, выше Элис на полголовы. На первом курсе смотреть на нее, как и на всех остальных, снизу вверх было в порядке вещей. На пятом, когда выяснилось, что декана переросли даже самые субтильные девочки, стало уже немного обидно.

Четыре фута и девять дюймов. Зарубка на дверном косяке спальни Элис уже два года не поднимается выше этой отметки. Лицо и тело взрослеют вместе с ней, но рост…

Элис вздыхает каждый раз, когда думает о том, что со спины ее часто принимают за второкурсницу.

— Идем в дом, Кроха, — зовет ее Хильда и тяжело, с усилием выпрямляется. — Мистер Дженкинс прибудет с минуты на минуту.

Элис знает ее почти шесть лет. Белые пряди в ее волосах прибавлялись с каждым годом, до тех пор, пока волосы не стали белыми целиком, и где-то с этого момента мистер Дженкинс стал приходить в гости раз в неделю.

“Выпить чаю”.

И оставить новую батарею зелий на пузатом комоде в прихожей.

Элис почти семнадцать. Она уже давно знает, что причудливые плащи называются мантиями, что звезды перенесли ее чуть меньше, чем на полвека вперед, в то время, где трамваи выглядят совсем по-другому, а города, оказывается, заполнены “магглами”, и небо коптят не столько фабрики, сколько выхлопы многочисленных и жутко разнообразных автомобилей; у нее три “Превосходно” и шесть “Выше ожидаемого” за СОВ, но самое ценное знание, которое она получила в этой жизни — это то, что иногда стоит позволять взрослым делать вид, что все идет так, как запланировано, и иначе просто не может быть.

Им так легче переживать трудности.

Огонек Хильды горит уже не так ярко, как в их первую встречу. В том времени, откуда Элис пришла, она уже была взрослой — успела выйти замуж, овдоветь и пережить несколько неприятных проклятий, полученных во время войны. Вот только Элис сейчас ненамного больше, чем одиннадцать, а Хильде уже семьдесят восемь.

И она не может прожить так долго, как обычно живут волшебники.

Элис кажется, что она готова: ведь люди вокруг нее уходили к звездам уже много раз.

Правда, в последний раз это было давно — несколько десятков лет назад, если подумать, пусть и пролетевших для нее меньше, чем за день, — и она успела забыть, как это бывает грустно.

* * *

Мистер Дженкинс в том возрасте, когда годы его уже не меняют. Как и положено “настоящему волшебнику”, он держится очень бодро и собирается спасать жизни еще много лет.

Элис вежливо прощается с ним, а потом, не удержавшись, машет рукой и улыбается до тех пор, пока он не исчезает в камине, а мистер Дженкинс улыбается ей в ответ до последней секунды.

За прошедшие годы он научился делать это так, что теперь ему доверяют все дети без исключения.

Элис отправляет в рот последнее миниатюрное пирожное с лавандовым кремом — мистер Дженкинс покупает их на Косой Аллее, в небольшой неприметной кондитерской рядом с “Дырявым котлом”, которую можно найти исключительно по сладкому запаху, — и, убедившись, что Хильда спокойно читает в своем кресле у окна и ей ничего не нужно, поднимается наверх по скрипучей лестнице.

Комната Элис — самая большая в доме, и обычно здесь аккуратно прибрано, правда, это не касается последних дней перед школой. Куча одежды, сваленная на кровать, грозит достать до скошенного потолка и вывалиться в приоткрытое окно, занимающее пол-крыши. “Одежда от миссис Чармейн”, ателье Хильды, закрылось больше года назад, когда она поняла, что уже не в состоянии работать как раньше. Но тканей — как волшебных, жутко дорогих, но долговечных, так и качественных маггловских, которые Хильда скупала годами, — все еще много, ими под завязку забиты несколько расширенных сундуков в чулане под лестницей. Хильда продолжает шить, когда ей скучно, она шутит, что тысячу пошивочных заклинаний будет не способна забыть даже на смертном одре, и одежды у Элис за последние месяцы стало в два, а то и в три раза больше.

Вещи из “Одежды от миссис Чармейн” не снашиваются, из них легче вырасти, правда, не в случае Элис, чем действительно заносить. Это какая-то особенная хильдина магия, Элис думает, что Хильда чувствует ткани точно так же, как она сама чувствует огоньки.

Элис подозревает, что будет носить все это до глубокой старости, особенно многочисленные платья, которые, кажется, Хильда сейчас шьет для нее на любой возраст. Платья похожи на послания — для той Элис, которая будет через пять, десять, двадцать или пятьдесят лет.

Элис складывает эти вещи особенно бережно, обещая себе, что найдет и выучит все нужные заклинания и на каникулах обязательно заколдует для верности один из старых сундуков, чтобы все “послания” могли пережить в нем и долгие годы, и, при случае, еще пару войн, хоть маггловских, хоть магических.

Элис открывает школьный сундук. В него влезет содержимое всей ее комнаты, это правда, но ей не нужно столько одежды: в Хогвартсе — есть форма, которую студенты носят вместе с мантией с понедельника по пятницу, а на выходных при желании можно надевать что угодно, хоть пижаму, и ходить так по гостиной весь день, в Хаффлпаффе за это не осуждают, — и все же не хочется, чтобы старания Хильды пропадали зря.

Книжный шкаф, занимающий всю стену, ломится от книг, и многие из них Элис тоже хочет взять с собой — не то чтобы ей не хватает школьной библиотеки, но зимние вечера ей больше нравится проводить в обнимку с маггловской художественной литературой, как раньше, давным-давно, а не с учебниками.

Элис укладывает вещи, прибирается в комнате, читает Хильде вслух, пока та не засыпает, проверяет, на всякий случай, запас зелий для цветов и свои инструкции к ним, переставляет батарею из флаконов для зелий на тумбочку в спальне Хильды — по дням, как расписал мистер Дженкинс, — целует ее в покрытый морщинками лоб и только после этого снова поднимается к себе.

Элис переодевается нарочито медленно, оттягивая тот момент, когда нужно будет забраться под одеяло и попытаться уснуть, потому что мысли, точно дьявольские силки, окружат ее со всех сторон.

Из зеркала в шкафу на нее смотрит Кроха, ростом в четыре фута и девять дюймов. У Крохи длинные густые каштановые волосы, слегка вьющиеся на концах, но в целом довольно послушные. Убирать или заплетать их — одно удовольствие, и даже руками, без магии, это обычно занимает очень мало времени. Кроха смотрит на мир большими карими глазами, в которых часто появляется легкий оттенок осуждения — осуждение скорее относится к миру, в котором почти все рано или поздно становятся выше нее. У Крохи маленький аккуратный нос, правда, слегка вздернутый, из-за чего каждый, более-менее знакомый с ней, считает своим долгом нажать на него хотя бы раз за семестр, и такой же маленький аккуратный рот.

Кроха знает, что ее сложно назвать настоящей красавицей, хотя понимает при этом, что она невероятно мила, но пока только учится этим пользоваться.

Элис вздыхает, и Кроха в отражении вздыхает тоже — расстояние от макушки до зеркальной рамы чуть меньше двух футов. Но, по крайней мере, можно сказать спасибо, что за лето ее лицо окончательно перестало быть по-детски пухлым.

Элис оттягивает ворот желтой пижамы с барсучатами и придирчиво заглядывает внутрь. Это ее ежедневный ритуал перед сном — когда вдруг замечаешь, что чем-то природа все-таки наделила в меру, становится очень сложно в это поверить и через неделю, и через две. Убедившись, что все на месте, она закрывает дверцу шкафа и, наконец, забирается в кровать.

Небо сегодня ясное. За городом звезды всегда яркие, и Элис часто засыпает только под утро, потому что смотрит на них, заложив руки за голову. Иногда звезды падают, но загадывать что-то бессмысленно.

У Элис Чармейн два маленьких, на фоне остального мира, желания:

вырасти еще хотя бы на четыре дюйма, чтобы быть немножечко выше профессора Спраут

и остаться рядом с Хильдой подольше, а еще лучше — на долгие-долгие годы.

Нет смысла беспокоить звезды — ни одно из этих желаний невыполнимо.