Опьяненные чувствами (джен)

Море шумело в ушах, бросало на стекла очков блестящие солнечные блики, и Лорен щурился в ответ. Море наступало, рокотало валом, окатывало подошедшего слишком близко человека солеными водами. И отступало, на краткие мгновения смиряя свой буйный нрав. Чтобы вновь швырнуть в улыбающееся лицо холодные брызги и нити водорослей.

— Долго ты будешь там стоять? — хриплый голос разбил очарование момента. — Холодно.

Губы изогнулись в улыбке. Лорен повернул голову, приложил ладонь ко лбу козырьком и насмешливо бросил:

— А то в твоей морозилке теплее.

Инна недовольно поджала губы. Плотнее закуталась в плед и нахохлилась, как воробей, сощурила светлые — светлее всего, что Лорен видел, — глаза. Закатное солнце подсвечивало ее силуэт обманчивым ореолом святости, золотые кудряшки небрежно спадали на высокий лоб, и было так легко обмануться.

Лорен и обманулся: пошел за ней из родного Берлина, от Штутгартер Плац, где нелегкая поймала, и пошел. К серым камням ледяного Хельт’ге. Он еще не видел его, но знал, что там круглый год валит хлопьями снег и ледяные великаны сторожат высокие башни ее дворца, а в небе всеми цветами мира горит северное сияние.

— Теплее. — Инна тряхнула золотыми кудряшками и насупилась совсем как ребенок, зашагала прочь от берега. Ее босые ноги не касались мокрого песка. — Пошли, солнце садится.

Садится. Лорен бросил прощальный взгляд на море, обещая еще вернуться, и поспешил за ней, оскальзываясь на песке и чертыхаясь себе под нос. Он с тоской смотрел вперед, где возвышалась песчаная круча, которую еще стоило преодолеть. Не сложно, конечно, но как же ему надоело карабкаться по всяким горам и утесам. Инна взлетела по обрывистой тропке легко, все так же не касаясь земли, и скрылась между подобравшихся к самому обрыву сосен. Лорен вздохнул и начал взбираться по уступам, цепляясь за древесные корни и какие-то кустики для устойчивости.

Наверху еще горел костер, чихая в воздух яркими искрами. Вернее, чихала прикорнувшая среди горящих дров саламандра — то еще создание, Лорен предпочел бы никогда с ней не встречаться. А то прицепилась, ящерица, где-то между Берлином и Хельт’ге, и теперь преследует Лорена, требуя то лакомств, то внимания и то и дело обжигая доверчиво протянутые пальцы.

Лорен сел на сложенный вчетверо плащ, вытянул ноги к огню и вытер грязные ладони о штаны. Инны видно не было, словно она, подобно призраку, растворилась в подступающих сумерках, решив оставить глупого человечка среди дороги. Вот только «человечек» знал, что это не так. Он смотрел, как пламя рисует в темноте причудливые картины, как сизый дым спиралью уходит в темно-зеленые небеса, и вспоминал.

Шумные ночные улицы, неоновые огни, слепящие фарами машины, темные провалы переулков. В руках — смартфон и пакет с поздним ужином. В Лорене плескалось пять рюмок неплохого виски и молочный коктейль, и кто-то, помнится, «остроумно» проехался на этот счет, мол, шоколад сверху — и Лорен познает силу коктейля «Шоколадный… кто-то-там». И еще что-то про лошадей. Лорену было слишком хорошо, чтобы вдаваться в детали: они сдали проект, начальство выписало премию, бессонные преддедлайновые ночи были зарыты и помянуты. Поэтому, распрощавшись с коллегами, он по дороге домой зашел в круглосуточный магазин с очень странным названием и еще более странным ассортиментом. А после шел домой, в наушниках грохотал бессмертный рок, ноги заплетались, но послушно несли к цели, и мир вокруг казался радужным и прекрасным.

Инна вышла ему навстречу. В золотые кудряшки — он отчетливо это помнит — был вплетен венок из ромашек, с острого плеча спала тонкая лямка платья, и ее губы, подкрашенные розовой помадой, изгибались в улыбке. Он не заметил тогда, что босые ноги не касаются грубого тротуара, что кожа ее холодна как лед, что движения стремительны и резки. Она, похожая на ростовую куклу, была слишком красивой, чтобы быть человеком. И он чем-то ей приглянулся. Золотистыми, почти как у нее, волосами? Высоким ростом? Пьяной улыбкой? Или, и такое может быть, красной толстовкой? Лорен не знал. Она просто шагнула ему навстречу, встала рядом, так, что они почти столкнулись носами — она была лишь чуть ниже него, — и спросила:

— Ты пойдешь со мной в Хельт’ге?

Лорен отчего-то совершенно не жалел, что сказал ей «да».

— Там у тебя будет новое имя, а пока… пока ты будешь потерян для всех. Кроме меня.

Инна вынырнула из темноты, светлая, укутанная в тяжелый плед, и подплыла к нему. Встала за спиной, положила холодные ладони на уставшие плечи. Лорен уперся затылком в ее живот и поднял голову к небу. Первые звезды уже высыпали на черное полотно сияющими алмазами, и между ними, как шустрые рыбки среди кораллов, сновали небесные скаты. Последние лучи заходящего солнца отражались от их лаковых брюшин. Он улыбнулся и в который раз спросил:

— Что будет, когда мы дойдем до Хельт’ге?

Она в который раз не ответила. Вплела пальцы в его отросшие волосы, подернутые ранней сединой, и царапнула ногтями висок. Сняла очки, и мир расплылся перед его глазами, подернулся привычной полупрозрачной дымкой. Поднесла к его губам железную кружку. Лорен знал, что там. Он покорно открыл рот, и рецепторы обожгло перечной мятой и солью. Странный, ни на что не похожий вкус, к которому невозможно привыкнуть.

Ее кровь.

Она наклоняла кружку, и он глотал, давясь, и голову кружило, как от пол-литра виски, и мир кружился вокруг него: скаты, небо, верхушки сосен, золотые кудряшки. Солнце, вспыхнув в последний раз, погасло — Лорен почувствовал это.

Его затрясло, сердце забилось в ушах, заглушая и шелест ветра, и тихие слова Инны, и собственное хриплое дыхание. По жилам, от сердца и дальше, потек вязкий, тягучий, как слайм, холод. Лорен не заметил, как оказался лежащим на земле и укутанным в тяжелый плед Инны. Но он отчетливо запомнил, как ледяные губы коснулись его виска, прежде чем она скрылась среди шелестящих сосен до утра.

Внутри, как и каждую ночь теперь, было холодно и пусто. Лорен протянул непослушную руку к догорающему костру и тут же одернул ее: пламя больно укусило окоченевшие пальцы, оставило на выбеленных холодом подушечках черный след. Он снова, как и каждую ночь до этого, завороженно смотрел, как след белеет, и чувствовал, что боль проходит без следа. Он сжал кулак.

Иногда ему казалось, что ничего не меняется. Один и тот же день, одни и те же слова и действия. Но каждый раз — разное небо: синее, зеленое, розовое; скаты, киты, птицы; звезды, облака, луны.

Инна не отвечала ему, потому что на самом деле Лорен не хотел знать, что ждет его в конце пути.

Здесь и сейчас он был дико, неправильно счастлив. Ведь у него было это небо, и было море, которое завтра сменится горами, степями или болотами, и была Инна, его маяк в сплетении миров, и было чувство, будто он вот-вот вернется домой, и хотелось еще немного растянуть сладкое предвкушение.

Здесь, между Берлином и Хельт’ге, Лорен и сам не заметил, как перестал быть человеком.