Шепот развалин (гет)

Все падает. Огромные зубы зданий рушатся серыми гранитными лавинами, словно больше не могут справиться с силой притяжения. Не вода летит с неба дождем, а камни, песок, пыль. Мир превращается в крошево. И сама земля трясется и разрывается ямами. Трещины ползут по мощеным улицам, словно огромное разгневанное божество рвет планету изнутри.

Тысяча глоток кричит от страха. Людям больно и страшно. Серая пыль забивает глаза и ноздри, прорывается во влажные, раскрытые в вопле рты. Нечем дышать, некуда бежать. Все чувства сплетены вместе. Ужас каждого — общий ужас. Чувства обреченности сплетаются в общий хоровод, и общий крик летит к потемневшим небесам, которые разверзаются камнями от прежде прекрасных творений человеческих рук. И нет спасения нигде, только слипнуться душами еще теснее. И гибель приходит ко всем, кто ищет и не находит поддержки в таких же несчастных как он…

* * *

Нат резко просыпается. Ей кажется, что на губах все еще лежит сухая пыль каменной крошки, а горло все еще кричит воплем тысяч и тысяч людей. Что это было? Рука судорожно нащупывает белую бумажную салфетку и вытирает холодный пот со лба. Уф…

С шорохом открывается дверь купе, и улыбчивое непримечательное лицо проводницы встречает Нат дежурно-вежливым взглядом. «Интересно, я кричала?» — проносится мысль в голове.

− Мы прибываем через полчаса, − дежурно сообщает проводница. Дверь с тем же тихим шорохом возвращается на место.

«Уже через полчаса!». Нат тут же забывает о дурном сне. Ей хочется пищать от восторга, словно маленькой девочке. О да! Наконец-то! Она почти добралась. Пау-Дау, в который мать не пустила ее пять лет назад, теперь будет принадлежать ей. В голове, как на клумбе, цветут новые надежды. Профессор Штейл, ее научный руководитель из Висода, говорил ей, что в столице можно найти ключ к любой двери. В Пау-Дау, конечно, столько книг и документов, сколько она и за жизнь свою не видела. Просто не терпится приступить к работе. Тайны, которые в Висоде запрещено изучать, теперь должны раскрыться перед Нат.

В такой глуши, из которой ее везет поезд, изучать историю сложно. Слишком много запретных тем. Нат более всего интересует падение Империи, но к этому вопросу нельзя даже подступиться. Профессор Штейл всю жизнь пытался, но его так и не пустили. Но в Пау-Дау все должно быть иначе. И пусть уже много столетий никого не подпускают к разгадке, но все должно изменится, и именно Нат положит начало переменам.

Нат устраивается поудобнее на красном плюшевом диване в купе вагона, который вот уже четвертые сутки тащит ее через всю страну из расцелованной солнцем и пропахшей молодым вином Панакии к присевшему у штормового северного моря Пау-Дау. На столике купе лежит толстая книга, раскрытая на семьдесят пятой странице. Это последняя из прочитанных Нат в дороге. Вся страница испещрена карандашными пометками. Где-то Нат просто зачеркивала целые фразы, а местами подписывала к тексту язвительные замечания. Но глаз больше не падает на текст. Нат смотрит в окно, на город, а не на свое отражение в стекле, которое ей вовсе не нравится. Невысокая, полноватая, бесцветная — кому это понравится? Пау-Дау намного интереснее!

А столица тем временем уже проступает среди сосен, укутанная в туман и дым, как в тонкую дорогую шаль. Трубы промзоны на окраине поднимаются к небу, словно указательные пальцы. «Посмотрите на меня! Я существую! Хоть и грязный, но живой!» − будто кричат эти корявые постройки заводов, закопченные угольными печами, замазанные фонарным маслом, укрытые вонючим паром от промышленных паровых котлов. И вся эта грязь огромного города кажется Нат сладкой. Ведь именно об этом современном мире шестеренок и гудков она мечтала в холмах отцовских виноградников. И молодое сердце легко меняет кислый запах бродящего вина на смолистый дух лязгающего мегаполиса.

А издали под стук паровозных колес выплывает длинная игла на крыше Президентского дворца. Нат столько раз видела ее на картинках, что точно узнает. Множество черепичных крыш, словно шероховатые спины гибких морских драконов ползут по склонам вниз, к невидимому еще морю. Вдоль железной дороги тянутся склады и гаражи, испещренные уличными рисунками. В канавах вдоль рельсов склад мусора, выброшенного из окон паровозов. Целая история множества пассажиров, которые также стремились к центру столицы через эти неприглядные виды.

Грязь и серость. Никто не заботился о том, чтобы у приезжающих сложилось позитивное впечатление от Пау-Дау. Но Нат это не беспокоит. Она верит в свои мечты. Ее светлые глаза на не по-южному бледном лице смотрят вперед, на шпиль Президентского дворца, на отдаленные крыши, убожество промзоны ничуть не тревожит вдохновленного сердца.

Из-за неуклюжего массива городского собора выглядывает зеленый купол Библиотеки. Нат сразу его замечает. Ее мечта, ее цель. Все чувства ее сплетаются в узел вокруг Университета Пау-Дау, а особенно его Библиотеки. Все тайны, которые хочется раскрыть, так или иначе спрятались там, на длинных полках. Для Нат Библиотека — именно тот ключ, о котором говорил профессор Штейл. Ее ключ к разгадке падения Империи, к тайнам прошлого.

Руки чешутся, как хочется приступить к работе. Прямо сейчас закатать рукава и набрать на стол гору из книг. Вот только еще рано. Нет, Нат не придет в Библиотеку с засалившимися во время долгой дороги светлыми волосами, в измявшемся несвежем свитере. Нет, она вступит под зеленый купол как равная, как ученая, которая уже много знает и готова дальше работать на благо науки.

С неба срываются первые капли дождя и ударяют по пыльному вагонному стеклу. Скоро и шпиль Президентского дворца, и купол Библиотеки скрываются в колеблющемся мареве сентябрьского дождя. Но Нат это не тревожит. Она знает, что все чудеса, к которым она так рвалась из своей провинции, там, рядом, за занавесью капель. Совсем скоро можно будет коснуться их рукой.

Стук колес замедляется, становится глуше. Скоро вокзал.

* * *

Вокзал Пау-Дау был полностью перестроен всего около пятидесяти лет назад. Теперь это современное здание в индустриальном стиле, с коньком на крыше и окнами, словно составленными из фасет, как глаза у мухи. На блестящей лужами платформе небольшая линия встречающих. Все, как на подбор, в серых плащах и под большими черными зонтами. Нат высматривает Робара. Конечно, они не виделись со школы, но переписывались. Если судить по последним письмам, то Робар рад ее поступлению в аспирантуру Пау-Дау не меньше нее самой.

Поезд замедляет ход, и неумолчный последние четыре дня стук колес окончательно затихает. Теперь только дождь барабанит по стеклу, да с платформы доносятся голоса замерзших встречающих. С улицы тянутся гудки и крики. Неужели она вот так, прямо сразу увидит настоящий автомобиль?

Нат берет чемодан. Пальцы стараются спрятать четыре дня немытые волосы под берет, но выходит плохо. Щеки раскраснелись от волнения, но глаза горят. Ладно, и так сойдет. Нат выходит в коридор вагона, где толкаются люди. Пахнет резиной плащей и шерстью шапок и шарфов. Толпа волнуется. Некоторые женщины ищут отражение в окнах, чтобы еще раз удостовериться в своем внешнем виде.

Спустя десять минут Нат, наконец, вываливается на платформу. Холодный порыв ветра сразу отрезвляет. Капля дождя успевает закатиться за воротник до того, как над головой возникает огромный черный зонт и счастливо улыбающееся от уха до уха лицо Робара.

Парень стал еще более долговязым, чем Нат его помнит. Кажется, его кости соединяются не суставами, а шарнирами. Эдакий болтающийся во все стороны манекен. Зато на голове все та же копна каштановых кудрей, россыпь веснушек с носа тоже никуда не делась, а зеленые глаза все так же навевают воспоминания об изумрудных холмах их родной Панакии.

− Привет! Как же я рад тебя видеть, хоть ты и сама знаешь! Давай чемодан! Как доехала? — он восторженно тараторит, словно и не ждет ответов.

Нат лишь пожимает плечами. Мол, все в порядке, нечего комментировать.

− Давай сюда, а то вымокнешь, − Робар толкает ее вперед ко входу в вокзал. — Видишь, погодка сегодня сыровата. Да она тут почти каждый день сыровата, сама знаешь. Если день без дождя выдается — редкая удача! Но ты и сама знаешь!

Они входят через большие арочные ворота в огромный холл вокзала. Над центральными воротами постукивают латунными стрелками огромные часы. В самом центре составной, словно развернутая плоская гусеница, стенд с расписанием поездов во все направления от Пау-Дау. И куча народу. Множество голов вертятся на триста шестьдесят градусов в поисках верного пути, множество локтей проталкивает себе дорогу, множество детей визгливо заявляет о духоте, холоде, голоде, жажде, скуке и чем-то еще. Нат даже в Висоде, который считается достаточно большим городом, никогда не видела столько людей. И отовсюду доносятся голоса и стук. Кто-то стучит подбитыми каблуками по гранитному полу, кто-то отстукивает фальшивую мелодию носиком зонта, кто-то то и дело со стуком ставит и поднимает тяжелый чемодан.

Робар пару мгновений перекладывает монеты на ладони и чуть морщится. Нат хочет предложить ему деньги за проезд, но стоит ей открыть рот, как друг бросается прочь. Подсчет закончен.

− Сюда! Скорее! А то мест не останется! — Робар тянет Нат к выходу. Снова под дождь. Там, прямо на круглой Вокзальной площади, останавливаются разноцветные вагончики, которые лошади тянут дальше по всему городу, развозя не замолкающие ни на минуту толпы людей.

Робар чуть ли не в последний момент втягивает Нат в желтую дверь длинной повозки, прежде чем кучер громко велит захлопнуть дверцу. Он передает деньги за проезд, и Нат так и не успевает предложить ему свои.

Народу с поезда набилось ужасно много. Вода стекает по зонтам и мочит теплую юбку и шерстяные колготы Нат. Бррр… Кучер цокает, и лошади начинают стучать тяжелыми копытами по выщербленным камням вокзальной площади. Люди, набившиеся в вагончик, прижатые друг к другу как кильки в бочке торговца на рыбном рынке, волной качаются в такт движению.

− Обрати внимание, мы сели на желтый маршрут. Он идет с самой восточной окраины, от целлюлозного завода до вокзала, потом по Липовой улице огибает Президентский дворец и дальше к югу до самого Садового хозяйства. Я снял тебе квартиру на Кривой улице, сама знаешь, я писал. У желтого маршрута есть там остановка, совсем рядом. Но когда захочешь оттуда уехать к Университету, то нужно выйти к перекрестку и там сесть на зеленый маршрут. На запад он пойдет как раз мимо Библиотеки, а на восток проедет мимо Президентского дворца. Ну, а если ты сядешь на оранжевый… − Робар очень старается, даже пытается рисовать пальцем схемы движения в воздухе, хотя места очень мало.

Нат перестает слушать. Все равно запомнить все эти незнакомые названия улиц и маршрутов невозможно, а на любом углу можно купить схему транспорта. Зато из-за плеча Робара ей видно окно вагончика. В нем мелькает каменная улица и поток воды в желобе сбоку. То и дело возникают высокие спицы колес частных повозок, а один раз мимо них лошади с грохотом протягивают еще один такой же желтый вагончик, как у них.

Колеса и копыта стучат о камни, вокруг, не умолкая, горланят пассажиры. Пахнет влагой и большим скоплением людей. Нат чувствует теплую волну счастья в груди. Как же здорово быть частью огромного шумного мира после захолустья!

− Ты все и сама знаешь, да? — касается ее плеча Робар. Он преданно заглядывает ей в глаза, и в зелени его радужек Нат видит отцовского пса, который всегда смотрит на нее с такой же бескорыстной преданностью.

− Нет, но я не запомню ничего, − надо, чтобы улыбка выглядела хоть чуть-чуть виноватой, но не получается. Счастье рвется наружу как вздох под толщей воды.

− Какой же я дурак! Просто найду тебе схему.

Робар на пару мгновений замолкает. Он не знает, что сказать, но говорить очень хочется, это видно по выражению лица. Нат сама с большим удовольствием вышла бы из вагончика и просто пошла бы впитывать виды Пау-Дау, пусть и под дождем, но нельзя обижать старого приятеля, который так самоотверженно рвется помогать.

− А когда я смогу записаться в Библиотеку?

− Сначала надо заявиться в Университет, − радостно подхватывает Робар. — Они там все документы проверят и потом выдадут тебе удостоверение аспиранта, сама знаешь. С ним в любой момент можно ходить в Библиотеку. Меня туда пока еще пускают по старому удостоверению студента, хочешь проведу?

− Договоримся, − качает головой Нат. — У тебя же тоже работа. Как на ней дела?

И Робар пускается в пространное рассуждение о департаменте торгового судоходства, где он служит секретарем. Его рука то и дело ползет в копну кудрей на голове. Потягивание каштановых прядей придает ему по-детски неуверенный вид, словно он объясняет строгому отцу плохую отметку из школы. Но по рассказам выходит, что чуть ли не весь отдел держится на бумажках и весьма конкретном работнике. Нат улыбается — малая благодарность за труды.

− Выходим! — прерывается Робар, − наша остановка.

Он практически выносит Нат из плотной толпы в вагончике. Дождь так и не перестал и продолжает омывать идущую резко вниз неширокую Кривую улицу, на которой жмутся друг к другу трехэтажные доходные дома с мансардами. Построены они, судя по архитектуре, были еще в прошлом веке. Чайки кричат над их угловатыми крышами, жмутся у карнизов, чтоб спрятаться от дождя.

− Нам отсюда совсем близко, − Робар скрывает волнение за воодушевлением и ведет Нат вниз по склону. Она поднимает воротник пальто, чтобы спрятаться от вездесущих капель. Миновав два дома, проводник уверенно сворачивает под козырек очередного подъезда. Стук капель по крыше крыльца соседствует со стуком сердца Нат. Интересно, что за квартиру Робар ей нашел. Звонок отзывается где-то в глубине и снова тишину нарушает только дождь.

Спустя пару минут дверь открывается, и низенькая полненькая женщина в линялом засаленном платье выглядывает наружу. Улыбка ее дежурна и неискренна, но вполне сходит за вежливое приветствие.

− Добрый день, госпожа Овсен, − с преувеличенной радостью здоровается Робар. Но на него дежурная улыбка уже не распространяется, он не клиент. Платить за квартиру будет Нат из своих небольших накоплений.

В итоге, несмотря на темный узкий коридор и довольно крутую лестницу, жилье Нат нравится. Две небольшие комнаты в мансарде, чисто и тепло, мебели немного, зато удобный рабочий стол прилагается. Из окна спальни видно краешек купола Библиотеки. Нат это кажется знаковым. Даже новый дом намекает на будущее.

− Я готовлю завтраки и ужины внизу. Оплачиваете на неделю или больше и приходите есть. Завтрак с семи до десяти утра. Ужин с шести до девяти вечера. Прийти в гостиную к камину можно бесплатно. Шуметь после десяти нельзя.

Нат только кивает. В ближайшие дни можно со всем разобраться, а пока достаточно просто поверить, что теперь здесь и все сбудется.