Серебро и дым (гет)

Три года назад

Холодный осенний ветер гулял по полуразрушенным стенам заброшенного завода. Пряча лицо в безразмерном капюшоне, Зорка стучала волшебной палочкой по разбитым кирпичам, заставляя стены разрастаться, залатываться, не давая прохода вездесущим сквознякам. Ещё полчаса — и на новом пристанище стаи будет тепло. Тюки, матрасы, спальные мешки и пляшущий на огне котелок с ужином подарят этому месту атмосферу походного уюта. А когда Лютыч возьмётся за гитару, она вновь почувствует себя почти как дома…

Виталик, муж Зорки и отец её единственной дочери, тоже любил петь под гитару в те далёкие бережно хранимые памятью времена, когда они учились вместе в школе волшебства имени Всеслава Чародея. Пожалуй, она и влюбилась в него из-за его мягкого сильного приятного голоса. Пожалуй, её любовь была так сильна, что она предпочла не замечать высокомерных и снисходительных слов о её врождённом пороке, то и дело слетающих с любимых губ. Как же она была благодарна ему за то, что он принял её такой, какая она есть — оборотня, волчицу, существо, обречённое на косые испуганные взгляды и одиночество... Так, как её мать когда-то приняла её отца.

— Ты меня любишь? — дышала она Виталику в пухлые губы.

— Кто ж тебя ещё будет любить, как не я, — отвечал он, ласково поглаживая оставшиеся после полнолуния синяки. И этот голос завораживал её, не давая как следует вникнуть в смысл фразы.

— Кто ж тебя, тварь такую, будет любить, как не я, — смеялся он, поколачивая железным кнутом стонущую в углу крепко связанную цепями волчицу. Луна пойдёт на убыль, и утром она ничего не вспомнит, списав лиловые пятна на коже на случайные удары о стену в попытке освободиться из железных цепей… И так будет до тех самых пор, пока он не тронет её волчонка. Ослеплённая любовью Зорка была глупа, но волчица, защищающая своё чадо, быстро сообразила, как приманить человека с кнутом ближе, чтобы между его шеей и её пастью оставалось расстояние чуть меньше локтя…

— Ты осуждаешь меня? — погрузившись в собственные мысли, она не услышала шагов Ратмира. Воспоминания об ужасе в глазах Виталика, сонной артерии, оборвавшейся, словно гитарная струна, сменились картинкой о стекающей по белой рубашке крови Волчьего Пастыря.

— Не мне тебя осуждать, — вздохнула она, избегая его прищуренного взгляда. Пастырь стал первым, кто был добр к ней после случившегося. Сидя на скамье подсудимых, она могла думать лишь о том, что теперь станет с её дочерью. Ей не было дела ни до его идей, ни до покоящихся под толщей озёрной воды деревень, ни даже до осознания собственной вины за то, что убила человека… любимого человека. Она должна была избежать наказания ради Верушки, ради её любимого волчонка. Если это означает бросить всё и сбежать с Дикой охотой — что ж, не велика цена.

Пастырь сдержал своё слово — их никто не искал и не преследовал, а Вера, когда подросла, смогла спокойно учиться в той же школе, что и её родители.

И вот теперь Пастырем стал юноша, которого она помнит испуганным ошарашенным свалившейся на него виной волчонком. Он верит, что сможет изменить мир к лучшему, в то, что все они смогут начать жизнь сначала, не взирая на те преступления, что они совершили в прошлом, он говорит мудрые правильные вещи… Так почему же ей так страшно?

— Я позабочусь о вас, обещаю, — Ратмир был серьёзен как никогда. — Но один я не справлюсь, мне нужна поддержка.

— Берегись Хорта, — беззвучно, одними губами ответила Зорка. — Ты Волчий Пастырь по праву наследования, но этого мало. Стая должна признать твою власть. В полнолуние тебе придётся сразиться с теми, кто решит её оспорить. Хорт подговаривает людей…

— Я знаю, — на губах Ратмира заиграла холодная усмешка. — Я к этому готов. Поэтому и прошу вас всех поверить мне, а не ему. Ради нашего будущего, ради будущего твоей дочери… Я знаю тебя, Зорка, ты ведь против жестокости, ты всегда была добра к каждому в стае, какой бы кровавый груз прошлого мы не тащили за спиной…

— Мы волки, — поморщилась она, вспоминая слова прокурора.

«…Эти твари не могут не убивать, такова их природа, — говорил этот лысый человек в очках с золотой оправой, постоянно поправляя дорогую тёмно синюю мантию. — Мы разрешаем им учиться в наших школах, даём им права и равные возможности, но насилие не прекращается…».

«…Мы не можем не охотиться, такова наша природа, — говорил Волчий пастырь в тот первый её вечер в стае. Щуплый темноволосый мальчонка, вероятно слушавший эту речь далеко не первый раз, закатил глаза, а потом состроил рожицу сидевшей на коленях у Зорки Вере. Та громко хихикнула и засмущалась, пряча на груди у матери округлое детское личико. — Но мы можем удовлетворять свои инстинкты, не прибегая к убийствам…».

— Только не говори, что охотиться и убивать — наша природа, — устало перебил её Ратмир. — Кто это нам внушил? Почему никто не даёт нам право… сделать собственный выбор?

Некоторое время Зорка вглядывалась в его потемневшие глаза, а потом ласково, по-матерински потрепала по колючей щеке.

— Ты прав, мальчик. Ты всё сделал правильно. Я верю в тебя.

Мир не самое дружелюбное место, и сделать его гуманным и справедливым — утопическая затея. Но если что и отличает человека от зверя, так это то, что он обязан… хотя бы попытаться…

* * *

Вместе с Ратмиром стая Дикой охоты насчитывала 13 человек. Лишь в поддержке троих из них новый Волчий пастырь был уверен безоговорочно — добродушная Зорка, сладкоголосый, бледный, всегда печальный Лютыч и пожилой, уставший от всего на свете беззубый Кузьма откликнулись на его слова почти сразу.

— Я думал о том, что когда-нибудь это всё должно прекратиться, — кивнул Лютыч, выслушав доводы Ратмира о том, что им стоит отказаться от охоты. — Ты смелее нас всех — решиться сломать механизм, работавший веками…

— Сломать старое недолго, а вот построить на его месте что-то новое… — чавкнул Кузьма беззубым ртом. — Надеюсь, ты позаботишься обо мне, мальчик, — по-стариковски обиженно запричитал он. — Этот мерзавец Хорт говорит, что старым волкам в стае не место и что пора бы оставить меня умирать в какой-нибудь яме… Меня! В яме! Я выл на луну уже тогда, когда его мать ещё только панталоны перед его отцом на сеновале снимала…

— Конечно, я позабочусь о тебе, Кузьма, — краешком губ улыбнулся Ратмир. — Обо всех вас.

Ему очень хотелось самому в это верить.

— Охота необходима, чтобы примириться с нашей волчьей сущностью, — упрямо покачала головой Настасья — нервная злая женщина с густой копной курчавых тёмных волос. — Я не смогу справиться с собой, если не буду охотиться…

— Есть и другие способы выпустить пар, не причиняя никому вреда, — увещевал Ратмир. Прошлое Настасьи, как и многих других, было ему неизвестно — каяться в грехах в стае было не принято.

— Уверен? — издевательски приподняв одну бровь, спросила волчица. — Лично я в себе нет…

— Но мы ведь их не убивали, просто прятали от этого ужасного мира, — разглядывая свой безупречный маникюр, зевнула высокомерная Марьяна по прозвищу Маркиза. Это была всё ещё довольно красивая жеманная женщина с манерами придворной леди восемнадцатого века, разбившая в юности, по её собственным словам, немало мужских сердец. Сейчас личико Марьяны украшал огромный безобразный шрам от волчих зубов, кровавой чертой подвёдший итог счёту её побед на любовном фронте. — Что в этом плохого?

— Может быть то, что люди живут в своём болоте как пленники, не общаясь с внешним миром, не в силах убраться туда, куда они хотят, и быть с теми, с кем они хотят, — Ратмиру еле удавалось сдерживать раздражение.

— Я тоже живу как пленница и не могу быть там, где я хочу! — васильковые глаза Маркизы наполнились слезами. — Это так, так несправедливо…

— Бесполезно, эта может жалеть только себя, — шепнул Ратмиру Лютыч. — Такие могут сколько угодно оправдывать чужие страдания всего лишь тем, что им самим ещё хуже.

— У той девчонки, к которой ты бегал, не было шрама на лице, — злоба и зависть звенели в сладком голоске Маркизы. Ратмир невольно содрогнулся. Уж слишком часто ему стали припоминать связь с Ксюшей.

— Ты сможешь вернуться в мир, милая, — мягко погладила Марьяну по плечу Зорка. — Даже со шрамом ты очень, очень красива…

— Никто не будет любить меня! — Маркиза разразилась рыданиями. — Все они… негодяи… Они заслужили… Заслужили…

— Чем же мы будем заниматься, если не охотиться? — два брата близнеца, Игнат и Захар, которых Ратмир всегда различал с большим трудом, противно моргали двумя парами воровато обшаривающих пространство глаз.

— А чем бы вы хотели?

— Ничем, — на лицах братьев появились совершенно одинаковые идиотские улыбки.

— Двое из ларца, айда в карты, — гаркнул Хорт, шушукающийся в углу со своей подружкой Викторией — уже немолодой неопрятной женщиной, если и бывшей когда-то симпатичной, то сейчас обезображенной годами алкоголизма. Впрочем, Хорта, конченного человека с повадками уголовника, это ничуть не смущало. Подробности их высоких отношений знали все — стае не раз приходилось разнимать «голубков» во время пьяной драки или спать, накрыв голову подушкой и делая вид, что не замечаешь происходящего в углу сношения.

— И этот сброд ты собираешься вести к честной жизни, — печально вздохнул Лютыч.

— Кажется, у меня больше нет выбора, — развёл руками Ратмир.

С молчаливым хмурым Петром разговор не задался — тот в принципе говорил в день не больше пяти односложных фраз и то словно через силу.

— Ты поддержишь меня? — прямо спросил Ратмир, понимая, что добиться от такого человека выражения своего мнения — всё равно, что штурмовать ветряные мельницы.

— Не знаю, — буркнул Пётр, сердито принимаясь за единственное по его мнению стоящее в жизни занятие — вырезание из дерева очередной картины. Ратмир скосил глаза и грустно улыбнулся, узнав очертания юноши, кинжалом пронзающего сердце старика…

Поговорить с высохшей старушкой Аглаей Борисовной не было никакой возможности — та была глуха и, казалось, в принципе не замечала произошедших в стае перемен. Обычно она вела себя тихо, но иногда принималась размахивать клюкой, издавая воинственный клич, призывающий к охоте. На предложения нового Волчьего пастыря она вряд ли бы согласилась, и Ратмиру оставалось только радоваться тому, что она давно потеряла жизненные силы и выжила из ума.

Бездельника Ильюшу, румяного сладострастного увальня вообще редко что интересовало, кроме еды и картинок с полуголыми девушками. Ратмир презирал его всей душой.

Каждый из них по отдельности был ему не опасен, но вместе они составляли внушительную силу. Если они решатся напасть на своего пастыря толпой, его песенка будет спета — если он и выживет от полученных ран, то вынужден будет либо подчиниться новому вожаку, либо с позором бежать… О последнем варианте Ратмир предпочитал не думать. Ему позарез нужна была власть над ними, только так он сможет навести порядок и выполнить обещание покончить с Дикой охотой…

Но власть, даже призванная служить благим целям, не даётся в чистые руки — он уже измазал кровью Андрея, а теперь пришло и его собственное время щёлкнуть зубами над чьей-то шеей.

Либо он, либо его.

«Что я знаю обо всех этих людях?», — размышлял Ратмир, пока время неумолимо мчалось к дате очередного полнолуния. Они жили вместе, ели вместе, но считать друг друга приятелями, а уж тем более семьёй было бы верхом наивности. Пастырь давал им, покорёженным судьбою душам, хоть какую-то жизненную цель, пускай жестокую и лицемерную, но у Ратмира не было для них даже этого… И он верил, что они пойдут за ним? Возможно, он просто был круглым идиотом…

— Не глупи, пацан, — примирительно сказал Хорт, хищно оскалившись, когда Ратмир решился, наконец, поговорить со своим главным противником. — Ты свёл счёты со стариком, я тебя осуждаю… но понимаю. Но ломать систему, которая работала веками… — вкрадчиво продолжал он. — Ты хотя бы понимаешь, какие будут последствия? Я уже не говорю о том, что неизвестно, чем мы будем заниматься и на что жить.

— Будем работать как и все, — хмуро заметил Лютыч, и Ратмир мысленно поблагодарил его. Ни для кого не было секретом, что во время нападений Дикой охоты люди вроде Хорта успевали хорошенько помародёрствовать. Впрочем, это было ни к чему — у Пастыря всегда водились деньги на еду, одежду и даже развлечения. Никто никогда не интересовался, откуда они, но, жадно изучая все попадающие ему в руки газеты, Ратмир вскоре начал подмечать: в местах, где побывала охота, вскоре осушались озёра и начиналось строительство завода… Или шоссе. А иногда даже новенькой церкви.

— Вы все талантливые люди, способные гораздо на большее, чем пугать деревенских девок и зависать в трактирах, пропуская стакан за стаканом, — процедил Ратмир, глядя прямо в водянистые глаза Хорта. «Один у тебя талант — убивать да грабить, — размышлял он. — Но и я не зря столько лет учился у Пастыря…».

— Молодой ты, Ратмир, и наивный, — хмыкнула Виктория, теребя прядь немытых волос. — Кто ж нас возьмёт на работу?

— А вот я всегда мечтала заниматься зельеварением, — тихо сказала Зорка, и Ратмир во второй раз почувствовал прилив благодарности. — Иметь свой маленький магазинчик… Я к тому, что Ратмир прав — возможно, это наш шанс начать жизнь заново…

— Меня и моя старая жизнь вполне устаивала, — Хорт озлобленно сплюнул на пол. — И нечего сейчас притворяться святыми: охотиться было весело, даже тебе, наш юный Волчий Пастырь, это занятие пришлось по вкусу, — он ткнул грязным пальцем в сторону Ратмира, а затем шутливо ему поклонился. — Я помню, как ты набросился на ту девчонку, ведьму, светленькую с хорошеньким личиком… Не говори, что тебе не понравилось прижимать её к земле, чувствовать её беззащитность перед твоими клыками… А ведь мы могли бы наведаться к ней в полнолунье, один лёгкий укус…

— Мне нет дела до этой ведьмы, — громко и отчётливо, чтобы все слышали, произнёс Ратмир. — Она была лишь частью моего плана по устранению моего дорогого опекуна. Потому что мне уже давно опротивела эта жизнь взаперти! И я знаю, что она опротивела и многим из вас, поэтому и предлагаю для нас новый путь, с новыми возможностями. Кто не согласен — валите на все четыре стороны и не мешайте! Насильно никого не держим. Но тем, кто останется… я обещаю защиту. Да, я отказываюсь от охоты, потому что думаю, что мой долг как Волчьего пастыря совсем в другом: защищать волков, хранить мир и баланс между нашим народом и людьми. И вот его я обещаю выполнять с честью…

Никто не сдвинулся с места. Глаза Хорта недобро сверкали, и Ратмир вновь и вновь прокручивал у себя в голове мысль о том, что в полнолуние ему придётся доказать своё право на власть. По спине пробежал неприятный холодок. Ещё пару дней и всё, наконец, решится. Слова уже будут не столь важны — в ход пойдут когти и зубы.

— Вот и славно, — подвёл итог Ратмир, обводя стаю тяжёлым взглядом. Лютыч неторопливо прошёлся пальцами по гитарным струнам.

Через пять минут всё было совсем как раньше. Те же разговоры, те же игры в пьяницу и дурака на сигареты, тот же бархатный голос Лютыча, поющий о победе Аргентины над Ямайкой*. В небольшой импровизированной печурке весело потрескивал огонь. Ратмир сел по-турецки на своём старом потёртом спальнике, вытянув ладони к пламени. Сердце его бешено билось, затылком он чувствовал косые взгляды тех, кого пообещал защищать и вести за собой. Не все ему доверяли. Не все ему верили. И сейчас ему как никогда раньше хотелось сбежать из стаи, оказаться как можно дальше от всех этих людей, их укоризненных взглядов и шепотков за спиной, от той ответственности, которую он собственными руками перевесил на свои плечи.

«Интересно, как там сейчас Ксения?» — забралась ему в голову непрошенная несвоевременная мысль. Воображение тут же нарисовало уютную общую комнату в Колдовстворце, чем-то похожую на кухню в доме Вронских, тёплые пледы и горячий чай, от которого поднимаются вверх завитки пара, смех её друзей и общее воодушевление тем, что им удалось совладать с легендарной Дикой охотой, выхватить жертв прямо из её когтистых лап… Словно наяву он видел счастливую улыбку на её лице, мягкий ласковый взгляд, предназначавшийся не ему. Здорово, наверное, было бы учиться там, носить за поясом наточенный меч, красоваться перед девчонками на гнедом жеребце и знать, что какой-нибудь Зорич сломя голову поспешит тебе на выручку, в какое бы опасное дерьмо ты не вляпался. «Колдовстворец — лучшая школа магии в России, оборотней туда не берут», — много лет спустя слова Пастыря глухим разочарованием всё ещё отдавались в его душе.

«Нечего распускать сопли, у них своя дорога, а у тебя своя, — твёрдо сказал он сам себе, отправляя бесплодные мечтания в самый дальний угол сознания. — Соберись, впереди полнолуние, соберись…».

— Твой дурак! — весело закричал Хорт, и Ратмир непроизвольно вздрогнул от его громкого резкого голоса. За спиной послышался издевательский гогот.

— Лютыч, а спой эту… где она ходила на «Агату Кристи», — вполголоса попросила Зорка. Гитарист задумчиво кивнул, зажимая нужный аккорд…

Улетает время

Тяжелей, но дольше

Я тебя не встречу

Не увижу больше⁽¹⁾

Новый взрыв хохота за карточным «столом» перекрыл голос Лютыча, но тот, давно привыкший к повадкам стаи, даже не обратил на это внимания. Закрыв глаза, он тоскливо выводил безнадёжное «не со мной».

Пламя в печке разгоралось всё сильнее. Ратмир поуютнее устроился в спальнике и закрыл глаза.

* * *

Луна выскользнула из-под мягкого одеяла облаков и пронзительным взглядом окинула лесную поляну. Ветер стих, затаился в ветвях вековых деревьев, предвкушая кровавое зрелище. Преодолев острую боль в суставах — неизменный и давно привычный спутник превращений — молодой волк закинул вверх морду и громко властно завыл.

Из темноты к нему спешила его стая, мягкими лапами утопая в первом в этом году зимнем снегу. Ему необязательно было видеть их, чтобы чувствовать эмоции, угадывать настроения, дёргать за ниточки тайных желаний. Вот задумчиво мнётся Лютыч, всё ещё не отошедший от болевого шока и мечтающий поскорее оказаться в тёплом спальнике с гитарой в руках и пивом в желудке; ловит каждое движение глупого бельчонка Настасья, готовая в любой момент сорваться с места, догнать, раздавить, разорвать рыжий комок меха зубами; еле заметно улыбается луне словно старой доброй подруге Зорка, по-собачьи виляя хвостом — слишком долго она прятала свою сущность за черпаками и кастрюлями, слишком долго ждала того часа, когда сможет размять затёкшие мышцы… Но это всё подождёт. В эту ночь многому назначено решиться.

Хорт нападать не спешит. Лениво скалясь, он медленно приближается к центру образованного стаей круга. За его спиной, трусливо поджав хвост и выжидая благоприятного момента, трётся Виктория. Ратмир чувствует его ярость и садистскую жажду крови, а также её сомнение, готовность принять сторону победителя и растерзать побеждённого. А ещё жуткий страх, что сильнее окажется тот, чью шкуру они с Хортом уже успели поделить в перерывах между толканиями в постели и опрокинутыми рюмками.

Колеблется Настасья — ярость Хорта заражает и её, нападать толпою всегда проще…

Боится Зорка — в глубинах её памяти Ратмир по-прежнему всего лишь маленький волчонок.

Молчаливый Пётр угрожающе клацает зубами — он ещё не выбрал сторону, но уже готов присоединиться к битве.

Ратмир видит их всех насквозь, но управлять стаей — этим живым разношёрстным организмом, словно опытный кукловод, дёргающий за ниточки марионеток, ему пока не по зубам. А значит, придётся отстаивать своё право быть вожаком силой.

Хорт прыгает на него бесшумно, словно подкрадывающийся в тёмном переулке грабитель, но Ратмир успевает заметить блестящий в лунном свете клык и вовремя уворачивается. «Серебро, — мелькает догадка в его разрывающемся на чёртову дюжину сознании. — Шулер просто не может играть честно, в рукаве обязательно скрывается козырь». Хорт скалится, дыша на него сохранившемся даже в волчьем обличье перегаром, теснит назад, наступает… Ратмир глухо рычит и первым наносит удар.

Реальность потонула в терпком вкусе крови, громком лае и боли. Если бы кому-то, кроме встревоженных шумом птиц, пришло бы в голову пролететь той ночью над залитой лунным светом лесной поляной, он бы не мог не заметить двоих дерущихся не на жизнь, а на смерть волков. Ратмир и Хорт рвали друг друга когтями, пытаясь острыми зубами вгрызться в шею и уши. Стая лаяла, словно разбушевавшиеся на стадионе болельщики. Луна, равнодушная виновница множества развязанных войн, освещала далеко не первую и, увы, не последнюю битву в свою честь. Из ран, нанесённым серебряным клыком Хорта, валил дым. Снег обагрился кровью. Но Ратмир не мог сдаться, только не сейчас, не после всего того, что было пройдено…

Виктория, как он и предполагал, зашла со спины. Он отмахнулся от неё, словно от надоедливой мухи, и снова ринулся в атаку. В глазах потемнело, захлёбывающийся лай стаи превратился в вой. Хорт визгнул, хватаясь лапой за морду — удар был настолько силён, что впечатал серебряный зуб в десну…

Вой оборвался — тишину разрывало лишь жалобное скуление старого волка. Ратмир еле держался на ногах, но всё же обвёл взглядом стаю, рыком призывая следующего соперника, решившего бросить ему вызов.

Стая молчала, поджав хвосты. Виктория стала первой, кто почтительно склонил морду, опускаясь на землю…

Луна пряталась за вуалью дыма, горячая кровь стекала по его телу и губам… Обессиливший, Ратмир протяжно завыл, теряя сознание. Стая окружила его, готовая защищать и охранять своего вожака…

Когда Ратмир в следующий раз открыл глаза, на небе не было ни луны, ни солнца — лишь хмурые насупленные тучи — зато в печурке весело стрекотал огонь да в воздухе висел запах чего-то вкусного, целебного и пряного.

— Лежите, Пастырь, лежите, — хлопотала над ним Зорка. — Вот не зря я в школе ходила на дополнительные занятия по знахарству… От ран, причинённым серебром, останутся шрамы, но не волнуйся, мальчик, до свадьбы всё заживёт…

Ратмир хотел спросить её, как там Хорт, но сознание, убаюканное целебным зельем, которое Зорка мягко, но настойчиво вливала в его приоткрытые губы, вновь ускользало от него. Светлые волосы и запах лечебных трав воскрешали в памяти совсем другой образ, и вот уже ему кажется, что это вовсе не Зорка поправляет на его груди одеяло… Разум знал, что это не более чем рождённый лихорадкой бред, но кто его будет слушать, когда так яростно бьётся заряженное выбросом адреналина сердце?

Когда он очнулся в следующий раз, одним из первых его приказов в качестве признанного стаей Волчьего Пастыря стало раздобыть кусок пергамента, перо и почтовую сову. Размашистым почерком, ещё слегка подрагивающим после пережитой драки, он вывел всего лишь две напыщенные и ничуть не отражающие всех бурлящих в нём эмоций строчки:

«Мы ещё встретимся, ведьма.

Мы обязательно встретимся».

Пронзительно ухнув, сова отправилась на юго-восток, в Колдовстворец.

Волчьему пастырю и его стае предстоял долгий путь на север.

1) Не будем отходить от традиций первой части — здесь и далее использованы песни группы Чайф.

Вернуться к тексту