Серебро и дым (гет)

Неужели ты ждёшь воплощенье беды,

Духа сумрачной стали,

Чтобы снова дать мне напиться воды,

Этой пьяной хрустальной воды?..

Мельница «Воин вереска»

Долгожданное тёплое весеннее утро с первым истошным криком петуха вкатилось на пыльные спящие улицы Лихоборов. Хозяйка пернатого, тётка Глафира, в прошлом известная на всю округу пифия, резко подскочила на постели, больно ударившись о стенку головой. Что-то непривычное, чужое, тревожное почудилось ей в этом каждодневном кукареканье. Так бывало, когда кто-то из односельчан решал отправиться в безвозвратное путешествие на тот свет или попадал в серьёзные неприятности. Впрочем, лихоборцы в волшебные силы петуха Глафиры не верили, утверждая, что самое место ему, облезлому старику, в супе. Глафира своего Ваську берегла и на бульон не отдавала, предсказывая будущее, в обход всех писанных и неописанных методов прорицаний, по его утреннему крику.

Виновницу своей столь ранней прогулки Глафира нашла сразу, неподалёку от каменных идолов, служащих границей между деревней и внешним миром, наподобие больших крестов, что ставят немаги. Цветастое слишком лёгкое для холодного апреля платье было порвано, длиннющие рыжие волосы спутались в колтуны, застряв в зеленеющих в траве колючках, на животе, тонких руках и ножках — следы ещё не засохшей крови. Девчонке на вид было всего лет шестнадцать, и Глафира грешным делом подумала, что это одна из тех малолетних дурёх, что бояться принести мамке внучка в подоле, а потому тайком рожают, где придётся, и избавляются от собственного же создания, подкинув его на порог детского дома или зарыв где-нибудь в придорожной канаве… Но она ошиблась, роды были здесь не причём — из кровавой раны на животе, словно от тлеющей сигареты, сочилась тонкая еле заметная струйка дыма.

— А… шут с ним, — выругалась Глафира. По негласному правилу, в Лихоборы, одну из немногих оставшихся на карте России магических деревень, проводить немагов, а также подозрительных незнакомцев было строго запрещено. Волшебной палочки при девчонке не было, и всё же её рана отличалась от тех, что, как она видела в немаговских фильмах, наносятся огнестрельным оружием. Взмахнув палочкой, Глафира аккуратно подняла худенькое тельце в воздух.

— Отнесу тебя в знахарскую, слышишь? Сонька поможет — она и не таким помогала… Одного идиота, баловавшегося со взрывными чарами, по кусочкам по всей деревне пришлось собирать, думали всё — дураку крышка. А Сонька, знахарка наша, спокойненько так засучила рукава, котелок свой на горелку поставила. «Сейчас зашьём, — говорит. — Как новенький будет».

Девочка была без сознания, но Глафира была уверена, что её слышат. Если не сама пострадавшая, то уж точно кто-то невидимый, бесшумной поступью скользящий вслед за ними.

— Бояться тебе здесь нечего. Великим колдуном Былятой на Лихоборы наложено заклятье — внутри деревни, огороженной каменными идолами, ни один человек не может убить другого человека, — громче добавила она. — В древности здесь часто скрывались преступники, желающие избежать ножа или смертоносного заклятия. Но сейчас у нас народ спокойный и добрый, правда вот, лиходеев всяких, нападающих на беззащитных девушек, очень уж не любит...

Знахарская — небольшая двухэтажная изба, отличавшаяся от всех прочих домов в Лихоборах лишь тем, что князёк на её крыше флегматично пожёвывал хвост ускользнувшей из сосуда Гигеи деревянной змеи — к счастью, была недалеко. Входная дверь, в которой болтался медный колокольчик, предупреждающий целительницу и её помощницу о посетителях, всегда была открыта.

— Сонька! — с порога крикнула Глафира. — Тут тяжёлый случай! Принимай!

Но вместо пожилой Софьи Лебедевой, работавшей в Лихоборах знахаркой ещё с тех самых пор, когда Глафира покупала волшебную палочку и учебники для учёбы в Колдовстворце, в холл, стуча по лестнице голыми пятками и протирая слипшиеся ото сна глаза, спустилась девушка ненамного старше самой пострадавшей.

— Софьи Всеволодовны нет, она ещё вчера улетела в Новгород, проведать сестру и заодно купить кое-какие ингредиенты для зелий… — поспешно защебетала Ксения Вронская, помощница знахарки, присланная больше года назад в деревню на отработку из Колдовстворца. — Кощеевы тапки! Что с ней случилось?

Из одной из палат уже мчалась на тонких ножках свободная кровать. Пару мгновений — и тело плавно опустилось на белую простынь. Одной рукой завязывая волосы в пучок, другой Ксения уже водила волшебной палочкой по дымящейся ране. Пострадавшая резко дёрнулась, немного приподняла голову, с хрипом вбирая в себя пропитанный терпким ароматом трав воздух, и вновь бухнулась на подушку.

— Не знаю, Ксюха, что это творится! Нашла её около деревни… Скажи, жить-то будет?

— Будет… Ой, это что — пуля? Глафира Степановна, не могли бы вы сейчас же отправить сову Софье Всеволодовне? Наша совятня во дворе. Берите филина, Урфина, он дорогу знает…

— Бегу уже, бегу… Ты только… не дай ей умереть, ладно, Ксюх? Жалко же девчонку, молодая совсем…

Сосредоточенно закусив губу, Вронская кивнула. В пустой палате, куда кровать отнесла незнакомку, на столике один за другим появлялись флакончики с зельями. Капнув одно из них на рану и невольно поджав нос от едкого неприятного запаха, Ксюша сделала несколько резких движений волшебной палочкой — в утренних лучах солнца ярко сверкнула серебром выскочившая из тела пуля.

— Ну вот, — Ксения облегчённо вздохнула, ловя её на лету. Самое сложное было позади.

Через пару минут на месте кровавого месива красовался аккуратный шрам. Внимательней оглядывая незнакомку, Ксюша обнаружила, что он был далеко не единственным — тонкие полоски, подозрительно похожие на следы чьих-то когтей, были скрыты под многочисленными татуировками. Одна из них — в районе сердца, под левой грудью — представляла собой надпись…

— Бурэмэктэп, — прочла Ксюша. — Школа для оборотней. Вот оно что….

Руки её еле заметно задрожали — не от испуга, скорее от предвкушения каких-то знаменательных событий. Всё внутри напряглось, сжалось в один запутанный нервный клубок, ещё не зная, стоит ли радоваться или огорчаться…

Как можно аккуратнее Ксюша переодела девчонку в больничную пижаму. Порванное цветастое платье было в крови, соке первых весенних трав, пыли, колючках и шерсти, заметно отличавшейся от той, что красуется на шкуре у волков. Вронская вновь вынула из кармана палочку — шерстинка вспыхнула ярким огнём и тут же растаяла в воздухе белым облачком, принявшем очертания юркого хищного животного.

Ксюша удивлённо вскинула брови и перевела взгляд на худенькое бледное личико со впалыми щеками, обрамлённое пышной копной ярко рыжих волос.

— Лисица?

* * *

Лихоборы были далеко не самым худшим местом, куда выпускников Колдовстворца мог направить неминуемый рок, называемый распределением. Например, Андрей Зорич торчал в Смоленском аврорате, постоянно жалуясь на бесконечную бумажную волокиту, а пифуну Ростиславу Егорову в качестве первого места работы и вовсе достался полумёртвый вампирский посёлок где-то на юге Воронежской области. По слухам, должность прорицателя пустовала там около трёх лет после того как местную пифию выпили до последней капли за «неполиткорректные расистские и оскорбительные высказывания в сторону местного населения». С тех пор количество желающих там жить и работать несколько поубавилось, однако Егоров согласился на вакансию не раздумывая и даже не впадая в транс, заявив, что ему, как пифуну, виднее, что будет лучше лично для него.

Конечно же, считалось, что магические кварталы Москвы, Санкт-Петербурга, Казани или сказочный подводный Китеж (как раз таки туда Ксюше хотелось попасть меньше всего) — это наиболее удачные варианты для фундамента будущей карьеры. Но спокойная размеренная деревенская жизнь в Лихоборах приходилась Вронской, с детства привыкшей бродить вместе с матерью в поисках нужных трав по лесам и болотам, по душе. Как правило, в небольшом домике знахарской, где Ксюша жила вместе с Софьей Всеволодовной, было тихо и спокойно — тяжёлые больные, сражённые проклятиями или отравленные сложными ядами, попадались редко. Частенько целительница отправляла свою помощницу в лес за травами, иногда — в городскую лавку за редкими ингредиентами для зелий, но в основном Ксюша была предоставлена самой себе. Как и раньше, она проводила многочисленные опыты по улучшению уже существующих лечебных зелий (и, например, с зельем «антисглаз», созданным английской чародейкой Эриу Маклагген, ей это даже удалось), много читала и мечтала о поступлении в Санкт-Петербургский магический университет, дорога в который ей, как победительнице международного чемпионата по зельеварению, была открыта. Срок отработки подходил к концу, и Ксюша понимала, что в прекрасном, словно бы сошедшем с праздничной открытки Питере будет наверняка скучать по Лихоборским просторам…

— А ну-ка показывай, что у нас тут за гостья, — вываливаясь прямо из печи, крикнула Софья Всеволодовна. Несмотря на преклонный возраст, знахарка считала себя поборницей прогресса, а потому в качестве летательного транспорта признавала исключительно популярные во всём мире мётлы. При этом «парковаться» предпочитала «по-старинке» — через печную трубу. Когда сын Софьи Всеволодовны, озабоченный её здоровьем и комфортом, привёз из Москвы новенькую, удобную, закрытую ступу, целительница поначалу горячо поблагодарила его, но сразу же после его отъезда, со словами «да на такой ещё моя бабуля на шабаши гоняла!» заперла «более удобное средство передвижения» в подвале. Впрочем, ступу облюбовала Ксюшина чёрная как смоль кошка по кличке Золушка, а также её вездесущее потомство — пронырливый наглый Уголёк и рыжеватая нагуленная с бенгальцем полосатая Искорка.

— Я нашла серебряную пулю в её животе, — тут же сообщила Ксюша. — Рану обработала и зашила…

— Молодец, я знала, что на тебя можно положиться, — ловкие пальцы целительницы уже аккуратно ощупывали шрам. — Оклемается вскоре — физических повреждений, благодаря тебе, уже больше нет. Но вот представляю, какая для бедняжки это встряска… Хотя оборотням к преследованиям не привыкать.

Ксюша удивлённо вскинула брови.

— Доживёшь до моих лет, таких как она будешь по одному только запаху узнавать, — проворчала Софья Всеволодовна в ответ на невысказанный вопрос. — Но она не волк, кто-то другой…

— Лиса. Я узнала по шерсти.

— Точно, как же я сама не догадалась, ёжки-матрёшки… — целительница тихо рассмеялась. — Ей подходит — такие шикарные рыжие волосы. Прямо как у меня в молодости, сто двадцать лет назад, ещё при царе батюшке … Не удивляйся, сейчас в это трудно поверить, но я тоже когда-то была молодою! Знаешь что, думаю, рюмка вишняка ей не помешает. И нам с тобой тоже, — хитро подмигнув, добавила она. — Иди-ка ты к Матрёне, купи у неё бутылку…

Вишнёвый напиток, настаиваемый на меду, считался одним из главных символов Лихоборов. По крайней мере, так утверждали его обитатели. Равнодушная к алкоголю Ксюша профилактические методы Софьи Всеволодовны, считающей, что крохотная рюмка вишняка за обедом воскрешает упавшую лошадь, не одобряла, но отказываться от возможности проветрить мысли и размять ноги не стала.

По крышам приземистых изб прогуливался солнечный свет. Свежий ветер приятно холодил раскрасневшиеся щёчки, а сердце, встревоженное появлением в их маленьком уютном лихоборском мирке нежданной гостьи, словно таймер отсчитывало время до предстоящих кровавых событий.

«Оборотень… Нет, вряд ли лиса как-то связана с Дикой охотой, — рассуждала Ксюша. — Это ведь волчья стая… Вероятно, её случайно подстрелили простецы. Только кто сейчас будет использовать пули из чистого серебра?».

Когда, погружённая в свои размышления, Ксюша вернулась в знахарскую, там уже пахло зелёным чаем и свежими ватрушками. Стараясь не слишком громко цокать каблуками, Ксюша двинулась на звук двух знакомых голосов, машинально гадая, кто же сегодня пожаловал в их тихую обитель. Отгадка настигла её слишком поздно — словно натолкнувшись на невидимое препятствие, Вронская застыла прямо на пороге «комнаты отдыха».

Напротив Софьи Всеволодовны, спиной к двери, сидел молодой мужчина. Отросшие тёмные волосы были собраны в конский хвост, на шее болтался тонкий кожаный шнурок, на плечах — чёрная косуха с парящим на спине соколом. Почувствовав Ксюшино присутствие, он резко дёрнулся, слегка повернув вбок голову, и еле заметно повёл носом, словно бы принюхиваясь.

— У нашей лисы Алисы нашёлся брат. Они путешествуют вместе с друзьями, остановились в городке неподалёку, — умный взгляд Софьи Всеволодовны перебегал от одного к другой. — Познакомьтесь, это моя помощница Ксюша — именно она оказала Вашей сестре первую помощь. Ксюша, это…

— Ратмир Ланевский, — соизволил обернуться внезапный гость. — Приятно познакомиться.

Затаившуюся в его голосе иронию можно было скрыть от кого угодно, но только не от неё.

— Взаимно, — отозвалась Ксюша, подавляя в себе глупое желание то ли сбежать куда-нибудь подальше, то ли бросить ему в ответ какую-нибудь колкость. Но вместо этого она заметила будничным тоном: — Софья Всеволодовна, нужны ещё травы для укрепляющего отвара…

— Выпей-ка для начала с нами чаю, — понимающе улыбаясь, перебила её целительница.

— Чай у вас волшебный, не стоит отказываться, — тут же поднялся со своего места Ратмир. — Не буду больше злоупотреблять гостеприимством… Спасибо за заботу об Алисе. Я ведь смогу ещё её навестить?

— Конечно, в любое время, — отозвалась Софья Всеволодовна. Ратмир сдержанно поклонился ей в знак прощания и перевёл на Ксюшу взгляд прежде, чем она успела спрятать глаза. Ушедшая под воду деревня, кровь на груди Волчьего пастыря, пьянящий аромат первой майской ночи и поцелуй, о котором никогда и ни за что не расскажешь подругам — целый вихрь воспоминаний пронёсся в её голове всего за пару коротких мгновений, прежде чем губы Ратмира изогнулись в такой до боли знакомой снисходительной чуть издевательской усмешке.

— До скорой встречи, — тихо произнёс он, и, не оглядываясь, покинул комнату. Ксюша шумно вздохнула и опустилась на стул.

— Я не буду тебя спрашивать, откуда ты знаешь этого молодого оборотня, — заметила Софья Всеволодовна, когда у входной двери в знахарскую мелодично звякнул колокольчик. — Захочешь — сама расскажешь. Но учти: нашей раненой барышне он такая же родня как бобр павлину…

— Первый раз его вижу, — зачем-то соврала Ксюша. Только сейчас, когда неожиданная встреча осталась в прошлом, она обнаружила, что сердце её как бешенное колотится о рёбра, рискуя выскочить из груди. Ещё пару минут назад в её спокойной размеренной жизни было всё понятно, предсказуемо и просто, и вот он, человек, которому она не доверяла настолько же, насколько жаждала снова его увидеть, вновь заявился в её жизнь, чтобы выпить чашечку чая, спутать все путеводные и гадальные карты и совершенно сбить её с толку. — Так значит, нашу лису зовут Алисой…

* * *

Дожидаться, пока Софья Всеволодовна уберётся из дома, пришлось два часа. Когда цветастый, накинутый на плечи платок старушки скрылся на противоположном конце улицы, Ратмир, стараясь производить как можно меньше шума, вновь зашёл в знахарскую. Колокольчик нерешительно звякнул и затих.

Алиса в сознание не приходила, распластавшись на белых больничных простынях. Ласково погладив худую, почти прозрачную ладонь, Ратмир отправился на поиски Ксюши. Её запах он чувствовал буквально везде, но волчий нюх вёл его вверх по лестнице — судя по всему, её комната располагалась на втором этаже.

Нужную дверь он отыскал сразу — сквозь небольшую щёлку был виден письменный стол у окна, подоконник которого украшали жёлтые цветки первоцвета.

— Мяу!

Маленький пушистый комочек с рыжей шёрсткой в чёрную полоску испуганно поджал хвост и попятился. Ратмир непроизвольно улыбнулся.

— Хозяйка дома? — спросил он у кошки, присаживаясь на корточки. Искорка мяукнула, принюхавшись к его ладони, легонько стукнула лапой по болтающемуся на шее амулету и удовлетворённо заурчала, тыкнувшись мордой в его колено. — Какая ты красивая и смелая…. — Ратмир поднял котёнка на руки, ласково почесав за ушком.

— Что ты здесь делаешь? — холодно спросила Вронская за его спиной. — Всё никак не можешь понять, что людям не нравится, когда в их дом входят без приглашения?

Ратмир обернулся и чуть не прыснул со смеху — в руках у Ксюши красовалась огромная чугунная залитая маслом сковородка.

— На этот раз так вышло случайно, — поглаживая Искорку, ответил он. — Я пришёл поговорить. Без лишних ушей. Обещаю, что не сделаю ничего плохого — пока у меня на руках урчит это прелестное существо так точно…

— Я готовлю блинчики, — недоверчиво произнесла Ксюша, кинув на кошку взгляд суровой учительницы, недовольной поведением провинившейся школьницы.

— Со сметаной?

— С вареньем.

— Люблю клубничное.

— Обойдёшься абрикосовым.

— Идёт.

Комната отдыха, превращавшаяся при открытии одного из шкафов в уютную кухню, понравилась Ратмиру с первого взгляда, когда сюда его пригласила добродушная Софья Всеволодовна. Тогда он первым делом обратил внимание на многочисленные колдографии в рамочках, выставленные на небольшой деревянной тумбочке, укрытой белой, вышитой гладью салфеткой. Далёкие воспоминания детства — о собственной семье, печёных яблоках и хрустящем хворосте на столе у бабушки, дурманящем запахе качающих пышными головками пионов, растущих под окнами дома во дворе — внезапно нахлынули на него тёплой волной, отдающей горьковатым привкусом.

— Вы были безумно красивы в молодости, — обратился он к Софье Всеволодовне, выныривая из омута собственных эмоций и ощущений. К слову, это было правдой. С карточки, сделанной около века назад, ему лукаво улыбалась девушка с тонкими чертами лица и необычайно пронзительными живыми глазами. Лицо пожилой целительницы было изрезано морщинами, но вот глаза… Их не узнать было невозможно.

Ксюшиных фотографий в комнате не было, но небрежно брошенный на спинку одного из стульев молочного цвета джемпер, с рукава которого свисал, переливаясь на солнце, длинный светлый волос, хранил её неповторимый, до боли знакомый Ратмиру запах.

Сейчас на Ксюше был тот же самый джемпер. Светлый хвостик возмущённо покачивался, когда она, отвернувшись, заливала тесто в шкварчащую сковороду. Ратмир проскользил взглядом по шее вниз, к напряжённым от волнения лопаткам, тонкой, затянутой облегающими джинсами талии…

— Так о чём ты хотел поговорить? — не оборачиваясь, спросила Ксюша. Искорка легонько цапнула его по руке, привлекая к себе внимание.

— Если тебе интересно, мы со стаей нашли укромное место, где можем основать своё поселение и жить, не мешая людям. Это недалеко отсюда.

— Ммм… Какое приятное соседство, — протянула Ксюша, нечаянно задев пакет с мукой. В пропитанном магией воздухе на миг зависло причудливое, похожее на котёнка, белое облачко. Искорка удовлетворённо мяукнула.

— Да вот не совсем… Кто-то из лихоборцев явно не желает нас здесь видеть.

— Не может быть… Интересно почему?

— Здесь, в смысле, на белом свете, — игнорируя её интонацию, терпеливо разъяснил Ратмир. — Ты видела рану Алисы — её подстрелили серебряной пулей. И это не первый случай — после прошлого полнолуния мы еле выходили двух наших. Кто-то объявил на нас охоту.

— Как иронично, охота на Дикую охоту, — всё так же не глядя на него, проворчала Ксюша.

— Один из пострадавших был ребёнком. Ему пытались прострелить голову, но, к счастью, он отделался кусочком уха.

Горячее масло с громким скрежетом брызнуло из сковороды, Ксюша отпрянула назад, задев Ратмира локтем, Искорка, громко мяукнув, спрыгнула на пол.

— Давай помогу, — и когда его рука успела переместиться на её плечо? — Убийство вурдалаков — не редкость в магической России, что бы там не говорило на этот счёт магическое законодательство, — продолжил свой рассказ он, поддевая деревянной лопаткой блин. — Но те, кто странствовал с Дикой охотой, всегда были защищены ореолом тайны, страха и ужаса, их окружавшего. Сейчас, с моей подачи, мы решили зажить как обычные… оборотни, пытаясь социализироваться среди людей. Мне удалось убедить большинство стаи, что охота — не лучший способ контролировать свою волчью сущность, что мы можем и должны пытаться жить по людским законам — и одному Богу известно, каких трудов мне это стоило… Мы нашли вымершую деревню, где недавно умерла последняя бабуля, взялись за обновление домов, начали строить планы на то, кто и чем планирует заниматься… Какое-то время мне казалось, что у нас всё получится, пока по моим людям не начали стрелять в полнолуние, словно по диким волкам…

— Но вы же можете… просто исчезнуть с лица земли, — как можно равнодушнее заметила Ксюша. — Спрятаться, стереть все воспоминания и свидетельства о вас, заставить всех забыть о вашем существовании…

Ратмир обернулся. Серые глаза внимательно заглянули в голубые, словно пытаясь отыскать там следы её истинных чувств.

— А тебе понравилось прятаться под водой? — очень спокойно спросил он, но горькие нотки обиды и осуждения в его голосе заставили Ксюшу непроизвольно поёжиться. — Мы хотим жить нормальной полноценной жизнью. Мы прятались всю жизнь, кормясь красивыми сказками Пастыря. Хватит! Тем, кто пошёл за мной, я обещал новую жизнь с чистого листа, — голос его креп, становился всё громче, и Вронская начинала понимать, почему, не смотря на юный возраст, ему удалось сохранить главенствующее положение в стае. — У тебя есть все причины обижаться на нас, но ты ведь даже не знаешь никого из этих людей, не знаешь, через что каждому из них пришлось в своё время пройти! Все они заслуживают второго шанса! Та же Алиса этого заслуживает! Она, к слову, появилась в стае уже после того, как Зорич избавил нас от моего дорогого опекуна. Знаешь ли ты её историю? Её родителей забила до смерти камнями толпа, когда люди узнали, кто живёт по соседству рядом с ними. Старшие братья отправились в бега и мы до сих пор не можем их найти, даже узнать, живы ли они. Алису спасло от расправы лишь то, что она была на тот момент в школе, в Бурэмэктэпе, но после её окончания ей просто некуда было идти… А ведь она хотела бы получить работу, как и ты, — добавил он ядовито, хищно оскалившись.

— Мне жаль, — мягко произнесла Ксюша. — Правда, жаль…

— Зря я тут перед тобой распинаюсь, — обращаясь скорее к самому себе, прошептал Ратмир, пнув многострадальную сковородку. — Ты не понимаешь… Да, оборотни сделали людям много дерьма, но и люди — далеко не бедные овечки. Я хотел бы всё это прекратить… Я думал, что остановив Дикую охоту, я разорву многовековой круг насилия, но оказалось, мы лишь вышли на новый его виток. За последние несколько лет я изучил много книг по истории оборотней в России. Мы здесь — никто. В девяти случаях из десяти в магическом суде между человеком и оборотнем человеку всё сойдёт с рук, даже если он расчленит твоего волчонка на пне перед твоим же домом! Да, для оборотней есть специальная школа, но кто, скажи мне, пожалуйста, возьмёт на работу кого-то из её выпускников? Нас нигде не хотят видеть, мы никому не нужны и, глупо скрывать: многих из наших это ужасно бесит… А ты сама понимаешь, что может произойти, если разозлятся те, у кого есть когти и зубы… Знала бы ты, с каким ужасом я жду каждого полнолуния, не зная, откуда придёт удар в следующий раз, и опасаясь, что не смогу на этот раз кого-нибудь сдержать!

Признание вырвалось против его воли. Ратмир нахмурился, понимая, что сболтнул лишнего, и, постаравшись придать лицу привычную невозмутимость, вальяжно расположился на стуле.

— И что ты планируешь делать? — осторожно спросила Ксюша. Глаза Волчьего пастыря пылали диким пугающим её огнём. И в то же самое время было в лице Ратмира и что-то такое, из-за чего она еле подавляла в себе внезапное желание обнять его шею, провести ладонью по волосам, прижаться к щеке губами, шепча успокаивающие лживые банальные фразы о том, что всё обязательно наладится… Только сейчас она заметила, насколько сильно он изменился за несколько лет, превратившись из скучающего вредного мальчишки в мужчину, безумно уставшего от груза упавшей на его плечи ответственности.

— Для начала я планирую найти того, кто пролил кровь моих людей, даже если мне придётся прочесать все Лихоборы и обнюхать каждого их жителя. Потом… буду защищать своих. Как и прежде. Я не для того столько сил и времени вложил в то, чтобы приручить эту стаю, чтобы какой-то безумный фанатик нас всех перестрелял.

— В Лихоборах невозможно совершить убийство… — напомнила Ксюша, протягивая ему банку с вареньем. Без заметных усилий Ратмир легко открутил крышку.

— Я и не собираюсь. Не помню, говорил ли я тебя, но при вступлении в стаю мы даём Непреложный обет о том, что мы не убиваем людей. Хотя кого из этих борцов с чудовищами заботят такие мелочи… — ворчливо добавил он. — Но эти пули… И знак, что высекли на том самом дереве в ту ночь, когда чуть не прострелили Лёшке голову … Тут что-то кроется. Я не уверен, что тот, кто нападает на нас, действует в одиночку. Одним словом… Я просто обязан со всем этим разобраться!

— Какой знак?

— Похож на лук и стрелы… У тебя есть бумага?

— Да, конечно…

Знак, изображённый Ратмиром, представлял собой окружность, пересечённую горизонтально по диаметру стрелой. Верхняя часть контура окружности была украшена пятью шестиконечными звёздочками неправильной формы. Ксюша нахмурила светлые брови.

— Я могу чем-то помочь?

— За этим я и пришёл, — честно ответил Ратмир, внимательно изучая появившуюся на её лбу морщинку. — Если я буду ходить по деревне и задавать вопросы, это будет подозрительно. А вот если ты… Никто ведь не знает, что мы с тобой… знакомы. К тому же, ты ведь у нас учёная, много книг читала… Может быть уже встречала этот знак?

Вронская отрицательно покачала головой.

— Первый раз вижу. Но что-то разузнать постараюсь… Тебе чай, молоко или компот?

— Что-нибудь без сонного зелья, — ухмыльнулся Ратмир. — Сидеть, привязанным к стулу, когда у тебя в руках сковородка...это, конечно, навевает милые ностальгические воспоминания, но...

— Значит, компот, — пожала плечами Ксюша.

Искорка вновь вскарабкалась на колени к Ратмиру, довольно урча и обнюхивая его кожаную куртку. «Хорошо и просто быть кошкой, — подумала Вронская. — К кому захочешь, к тому и проявляешь симпатию. И плевать, что он за человек, что у него на уме и что плохого натворил в этой жизни — значение имеет лишь то, как нежно и ласково он чешет тебя за ушком».

Блинчики вышли вкусные. Сладкий запах абрикосового варенья пересёк коридор и комнаты, добираясь до чуткого обоняния лисы, заключённой в тело молодой девушки. В мозгу её вновь прозвучал щелчок выстрела и свист рассекающего воздух серебра. Алиса Острожская шумно вздохнула и широко раскрыла глаза.

Три года назад

Холодный осенний ветер гулял по полуразрушенным стенам заброшенного завода. Пряча лицо в безразмерном капюшоне, Зорка стучала волшебной палочкой по разбитым кирпичам, заставляя стены разрастаться, залатываться, не давая прохода вездесущим сквознякам. Ещё полчаса — и на новом пристанище стаи будет тепло. Тюки, матрасы, спальные мешки и пляшущий на огне котелок с ужином подарят этому месту атмосферу походного уюта. А когда Лютыч возьмётся за гитару, она вновь почувствует себя почти как дома…

Виталик, муж Зорки и отец её единственной дочери, тоже любил петь под гитару в те далёкие бережно хранимые памятью времена, когда они учились вместе в школе волшебства имени Всеслава Чародея. Пожалуй, она и влюбилась в него из-за его мягкого сильного приятного голоса. Пожалуй, её любовь была так сильна, что она предпочла не замечать высокомерных и снисходительных слов о её врождённом пороке, то и дело слетающих с любимых губ. Как же она была благодарна ему за то, что он принял её такой, какая она есть — оборотня, волчицу, существо, обречённое на косые испуганные взгляды и одиночество... Так, как её мать когда-то приняла её отца.

— Ты меня любишь? — дышала она Виталику в пухлые губы.

— Кто ж тебя ещё будет любить, как не я, — отвечал он, ласково поглаживая оставшиеся после полнолуния синяки. И этот голос завораживал её, не давая как следует вникнуть в смысл фразы.

— Кто ж тебя, тварь такую, будет любить, как не я, — смеялся он, поколачивая железным кнутом стонущую в углу крепко связанную цепями волчицу. Луна пойдёт на убыль, и утром она ничего не вспомнит, списав лиловые пятна на коже на случайные удары о стену в попытке освободиться из железных цепей… И так будет до тех самых пор, пока он не тронет её волчонка. Ослеплённая любовью Зорка была глупа, но волчица, защищающая своё чадо, быстро сообразила, как приманить человека с кнутом ближе, чтобы между его шеей и её пастью оставалось расстояние чуть меньше локтя…

— Ты осуждаешь меня? — погрузившись в собственные мысли, она не услышала шагов Ратмира. Воспоминания об ужасе в глазах Виталика, сонной артерии, оборвавшейся, словно гитарная струна, сменились картинкой о стекающей по белой рубашке крови Волчьего Пастыря.

— Не мне тебя осуждать, — вздохнула она, избегая его прищуренного взгляда. Пастырь стал первым, кто был добр к ней после случившегося. Сидя на скамье подсудимых, она могла думать лишь о том, что теперь станет с её дочерью. Ей не было дела ни до его идей, ни до покоящихся под толщей озёрной воды деревень, ни даже до осознания собственной вины за то, что убила человека… любимого человека. Она должна была избежать наказания ради Верушки, ради её любимого волчонка. Если это означает бросить всё и сбежать с Дикой охотой — что ж, не велика цена.

Пастырь сдержал своё слово — их никто не искал и не преследовал, а Вера, когда подросла, смогла спокойно учиться в той же школе, что и её родители.

И вот теперь Пастырем стал юноша, которого она помнит испуганным ошарашенным свалившейся на него виной волчонком. Он верит, что сможет изменить мир к лучшему, в то, что все они смогут начать жизнь сначала, не взирая на те преступления, что они совершили в прошлом, он говорит мудрые правильные вещи… Так почему же ей так страшно?

— Я позабочусь о вас, обещаю, — Ратмир был серьёзен как никогда. — Но один я не справлюсь, мне нужна поддержка.

— Берегись Хорта, — беззвучно, одними губами ответила Зорка. — Ты Волчий Пастырь по праву наследования, но этого мало. Стая должна признать твою власть. В полнолуние тебе придётся сразиться с теми, кто решит её оспорить. Хорт подговаривает людей…

— Я знаю, — на губах Ратмира заиграла холодная усмешка. — Я к этому готов. Поэтому и прошу вас всех поверить мне, а не ему. Ради нашего будущего, ради будущего твоей дочери… Я знаю тебя, Зорка, ты ведь против жестокости, ты всегда была добра к каждому в стае, какой бы кровавый груз прошлого мы не тащили за спиной…

— Мы волки, — поморщилась она, вспоминая слова прокурора.

«…Эти твари не могут не убивать, такова их природа, — говорил этот лысый человек в очках с золотой оправой, постоянно поправляя дорогую тёмно синюю мантию. — Мы разрешаем им учиться в наших школах, даём им права и равные возможности, но насилие не прекращается…».

«…Мы не можем не охотиться, такова наша природа, — говорил Волчий пастырь в тот первый её вечер в стае. Щуплый темноволосый мальчонка, вероятно слушавший эту речь далеко не первый раз, закатил глаза, а потом состроил рожицу сидевшей на коленях у Зорки Вере. Та громко хихикнула и засмущалась, пряча на груди у матери округлое детское личико. — Но мы можем удовлетворять свои инстинкты, не прибегая к убийствам…».

— Только не говори, что охотиться и убивать — наша природа, — устало перебил её Ратмир. — Кто это нам внушил? Почему никто не даёт нам право… сделать собственный выбор?

Некоторое время Зорка вглядывалась в его потемневшие глаза, а потом ласково, по-матерински потрепала по колючей щеке.

— Ты прав, мальчик. Ты всё сделал правильно. Я верю в тебя.

Мир не самое дружелюбное место, и сделать его гуманным и справедливым — утопическая затея. Но если что и отличает человека от зверя, так это то, что он обязан… хотя бы попытаться…

* * *

Вместе с Ратмиром стая Дикой охоты насчитывала 13 человек. Лишь в поддержке троих из них новый Волчий пастырь был уверен безоговорочно — добродушная Зорка, сладкоголосый, бледный, всегда печальный Лютыч и пожилой, уставший от всего на свете беззубый Кузьма откликнулись на его слова почти сразу.

— Я думал о том, что когда-нибудь это всё должно прекратиться, — кивнул Лютыч, выслушав доводы Ратмира о том, что им стоит отказаться от охоты. — Ты смелее нас всех — решиться сломать механизм, работавший веками…

— Сломать старое недолго, а вот построить на его месте что-то новое… — чавкнул Кузьма беззубым ртом. — Надеюсь, ты позаботишься обо мне, мальчик, — по-стариковски обиженно запричитал он. — Этот мерзавец Хорт говорит, что старым волкам в стае не место и что пора бы оставить меня умирать в какой-нибудь яме… Меня! В яме! Я выл на луну уже тогда, когда его мать ещё только панталоны перед его отцом на сеновале снимала…

— Конечно, я позабочусь о тебе, Кузьма, — краешком губ улыбнулся Ратмир. — Обо всех вас.

Ему очень хотелось самому в это верить.

— Охота необходима, чтобы примириться с нашей волчьей сущностью, — упрямо покачала головой Настасья — нервная злая женщина с густой копной курчавых тёмных волос. — Я не смогу справиться с собой, если не буду охотиться…

— Есть и другие способы выпустить пар, не причиняя никому вреда, — увещевал Ратмир. Прошлое Настасьи, как и многих других, было ему неизвестно — каяться в грехах в стае было не принято.

— Уверен? — издевательски приподняв одну бровь, спросила волчица. — Лично я в себе нет…

— Но мы ведь их не убивали, просто прятали от этого ужасного мира, — разглядывая свой безупречный маникюр, зевнула высокомерная Марьяна по прозвищу Маркиза. Это была всё ещё довольно красивая жеманная женщина с манерами придворной леди восемнадцатого века, разбившая в юности, по её собственным словам, немало мужских сердец. Сейчас личико Марьяны украшал огромный безобразный шрам от волчих зубов, кровавой чертой подвёдший итог счёту её побед на любовном фронте. — Что в этом плохого?

— Может быть то, что люди живут в своём болоте как пленники, не общаясь с внешним миром, не в силах убраться туда, куда они хотят, и быть с теми, с кем они хотят, — Ратмиру еле удавалось сдерживать раздражение.

— Я тоже живу как пленница и не могу быть там, где я хочу! — васильковые глаза Маркизы наполнились слезами. — Это так, так несправедливо…

— Бесполезно, эта может жалеть только себя, — шепнул Ратмиру Лютыч. — Такие могут сколько угодно оправдывать чужие страдания всего лишь тем, что им самим ещё хуже.

— У той девчонки, к которой ты бегал, не было шрама на лице, — злоба и зависть звенели в сладком голоске Маркизы. Ратмир невольно содрогнулся. Уж слишком часто ему стали припоминать связь с Ксюшей.

— Ты сможешь вернуться в мир, милая, — мягко погладила Марьяну по плечу Зорка. — Даже со шрамом ты очень, очень красива…

— Никто не будет любить меня! — Маркиза разразилась рыданиями. — Все они… негодяи… Они заслужили… Заслужили…

— Чем же мы будем заниматься, если не охотиться? — два брата близнеца, Игнат и Захар, которых Ратмир всегда различал с большим трудом, противно моргали двумя парами воровато обшаривающих пространство глаз.

— А чем бы вы хотели?

— Ничем, — на лицах братьев появились совершенно одинаковые идиотские улыбки.

— Двое из ларца, айда в карты, — гаркнул Хорт, шушукающийся в углу со своей подружкой Викторией — уже немолодой неопрятной женщиной, если и бывшей когда-то симпатичной, то сейчас обезображенной годами алкоголизма. Впрочем, Хорта, конченного человека с повадками уголовника, это ничуть не смущало. Подробности их высоких отношений знали все — стае не раз приходилось разнимать «голубков» во время пьяной драки или спать, накрыв голову подушкой и делая вид, что не замечаешь происходящего в углу сношения.

— И этот сброд ты собираешься вести к честной жизни, — печально вздохнул Лютыч.

— Кажется, у меня больше нет выбора, — развёл руками Ратмир.

С молчаливым хмурым Петром разговор не задался — тот в принципе говорил в день не больше пяти односложных фраз и то словно через силу.

— Ты поддержишь меня? — прямо спросил Ратмир, понимая, что добиться от такого человека выражения своего мнения — всё равно, что штурмовать ветряные мельницы.

— Не знаю, — буркнул Пётр, сердито принимаясь за единственное по его мнению стоящее в жизни занятие — вырезание из дерева очередной картины. Ратмир скосил глаза и грустно улыбнулся, узнав очертания юноши, кинжалом пронзающего сердце старика…

Поговорить с высохшей старушкой Аглаей Борисовной не было никакой возможности — та была глуха и, казалось, в принципе не замечала произошедших в стае перемен. Обычно она вела себя тихо, но иногда принималась размахивать клюкой, издавая воинственный клич, призывающий к охоте. На предложения нового Волчьего пастыря она вряд ли бы согласилась, и Ратмиру оставалось только радоваться тому, что она давно потеряла жизненные силы и выжила из ума.

Бездельника Ильюшу, румяного сладострастного увальня вообще редко что интересовало, кроме еды и картинок с полуголыми девушками. Ратмир презирал его всей душой.

Каждый из них по отдельности был ему не опасен, но вместе они составляли внушительную силу. Если они решатся напасть на своего пастыря толпой, его песенка будет спета — если он и выживет от полученных ран, то вынужден будет либо подчиниться новому вожаку, либо с позором бежать… О последнем варианте Ратмир предпочитал не думать. Ему позарез нужна была власть над ними, только так он сможет навести порядок и выполнить обещание покончить с Дикой охотой…

Но власть, даже призванная служить благим целям, не даётся в чистые руки — он уже измазал кровью Андрея, а теперь пришло и его собственное время щёлкнуть зубами над чьей-то шеей.

Либо он, либо его.

«Что я знаю обо всех этих людях?», — размышлял Ратмир, пока время неумолимо мчалось к дате очередного полнолуния. Они жили вместе, ели вместе, но считать друг друга приятелями, а уж тем более семьёй было бы верхом наивности. Пастырь давал им, покорёженным судьбою душам, хоть какую-то жизненную цель, пускай жестокую и лицемерную, но у Ратмира не было для них даже этого… И он верил, что они пойдут за ним? Возможно, он просто был круглым идиотом…

— Не глупи, пацан, — примирительно сказал Хорт, хищно оскалившись, когда Ратмир решился, наконец, поговорить со своим главным противником. — Ты свёл счёты со стариком, я тебя осуждаю… но понимаю. Но ломать систему, которая работала веками… — вкрадчиво продолжал он. — Ты хотя бы понимаешь, какие будут последствия? Я уже не говорю о том, что неизвестно, чем мы будем заниматься и на что жить.

— Будем работать как и все, — хмуро заметил Лютыч, и Ратмир мысленно поблагодарил его. Ни для кого не было секретом, что во время нападений Дикой охоты люди вроде Хорта успевали хорошенько помародёрствовать. Впрочем, это было ни к чему — у Пастыря всегда водились деньги на еду, одежду и даже развлечения. Никто никогда не интересовался, откуда они, но, жадно изучая все попадающие ему в руки газеты, Ратмир вскоре начал подмечать: в местах, где побывала охота, вскоре осушались озёра и начиналось строительство завода… Или шоссе. А иногда даже новенькой церкви.

— Вы все талантливые люди, способные гораздо на большее, чем пугать деревенских девок и зависать в трактирах, пропуская стакан за стаканом, — процедил Ратмир, глядя прямо в водянистые глаза Хорта. «Один у тебя талант — убивать да грабить, — размышлял он. — Но и я не зря столько лет учился у Пастыря…».

— Молодой ты, Ратмир, и наивный, — хмыкнула Виктория, теребя прядь немытых волос. — Кто ж нас возьмёт на работу?

— А вот я всегда мечтала заниматься зельеварением, — тихо сказала Зорка, и Ратмир во второй раз почувствовал прилив благодарности. — Иметь свой маленький магазинчик… Я к тому, что Ратмир прав — возможно, это наш шанс начать жизнь заново…

— Меня и моя старая жизнь вполне устаивала, — Хорт озлобленно сплюнул на пол. — И нечего сейчас притворяться святыми: охотиться было весело, даже тебе, наш юный Волчий Пастырь, это занятие пришлось по вкусу, — он ткнул грязным пальцем в сторону Ратмира, а затем шутливо ему поклонился. — Я помню, как ты набросился на ту девчонку, ведьму, светленькую с хорошеньким личиком… Не говори, что тебе не понравилось прижимать её к земле, чувствовать её беззащитность перед твоими клыками… А ведь мы могли бы наведаться к ней в полнолунье, один лёгкий укус…

— Мне нет дела до этой ведьмы, — громко и отчётливо, чтобы все слышали, произнёс Ратмир. — Она была лишь частью моего плана по устранению моего дорогого опекуна. Потому что мне уже давно опротивела эта жизнь взаперти! И я знаю, что она опротивела и многим из вас, поэтому и предлагаю для нас новый путь, с новыми возможностями. Кто не согласен — валите на все четыре стороны и не мешайте! Насильно никого не держим. Но тем, кто останется… я обещаю защиту. Да, я отказываюсь от охоты, потому что думаю, что мой долг как Волчьего пастыря совсем в другом: защищать волков, хранить мир и баланс между нашим народом и людьми. И вот его я обещаю выполнять с честью…

Никто не сдвинулся с места. Глаза Хорта недобро сверкали, и Ратмир вновь и вновь прокручивал у себя в голове мысль о том, что в полнолуние ему придётся доказать своё право на власть. По спине пробежал неприятный холодок. Ещё пару дней и всё, наконец, решится. Слова уже будут не столь важны — в ход пойдут когти и зубы.

— Вот и славно, — подвёл итог Ратмир, обводя стаю тяжёлым взглядом. Лютыч неторопливо прошёлся пальцами по гитарным струнам.

Через пять минут всё было совсем как раньше. Те же разговоры, те же игры в пьяницу и дурака на сигареты, тот же бархатный голос Лютыча, поющий о победе Аргентины над Ямайкой*. В небольшой импровизированной печурке весело потрескивал огонь. Ратмир сел по-турецки на своём старом потёртом спальнике, вытянув ладони к пламени. Сердце его бешено билось, затылком он чувствовал косые взгляды тех, кого пообещал защищать и вести за собой. Не все ему доверяли. Не все ему верили. И сейчас ему как никогда раньше хотелось сбежать из стаи, оказаться как можно дальше от всех этих людей, их укоризненных взглядов и шепотков за спиной, от той ответственности, которую он собственными руками перевесил на свои плечи.

«Интересно, как там сейчас Ксения?» — забралась ему в голову непрошенная несвоевременная мысль. Воображение тут же нарисовало уютную общую комнату в Колдовстворце, чем-то похожую на кухню в доме Вронских, тёплые пледы и горячий чай, от которого поднимаются вверх завитки пара, смех её друзей и общее воодушевление тем, что им удалось совладать с легендарной Дикой охотой, выхватить жертв прямо из её когтистых лап… Словно наяву он видел счастливую улыбку на её лице, мягкий ласковый взгляд, предназначавшийся не ему. Здорово, наверное, было бы учиться там, носить за поясом наточенный меч, красоваться перед девчонками на гнедом жеребце и знать, что какой-нибудь Зорич сломя голову поспешит тебе на выручку, в какое бы опасное дерьмо ты не вляпался. «Колдовстворец — лучшая школа магии в России, оборотней туда не берут», — много лет спустя слова Пастыря глухим разочарованием всё ещё отдавались в его душе.

«Нечего распускать сопли, у них своя дорога, а у тебя своя, — твёрдо сказал он сам себе, отправляя бесплодные мечтания в самый дальний угол сознания. — Соберись, впереди полнолуние, соберись…».

— Твой дурак! — весело закричал Хорт, и Ратмир непроизвольно вздрогнул от его громкого резкого голоса. За спиной послышался издевательский гогот.

— Лютыч, а спой эту… где она ходила на «Агату Кристи», — вполголоса попросила Зорка. Гитарист задумчиво кивнул, зажимая нужный аккорд…

Улетает время

Тяжелей, но дольше

Я тебя не встречу

Не увижу больше⁽¹⁾

Новый взрыв хохота за карточным «столом» перекрыл голос Лютыча, но тот, давно привыкший к повадкам стаи, даже не обратил на это внимания. Закрыв глаза, он тоскливо выводил безнадёжное «не со мной».

Пламя в печке разгоралось всё сильнее. Ратмир поуютнее устроился в спальнике и закрыл глаза.

* * *

Луна выскользнула из-под мягкого одеяла облаков и пронзительным взглядом окинула лесную поляну. Ветер стих, затаился в ветвях вековых деревьев, предвкушая кровавое зрелище. Преодолев острую боль в суставах — неизменный и давно привычный спутник превращений — молодой волк закинул вверх морду и громко властно завыл.

Из темноты к нему спешила его стая, мягкими лапами утопая в первом в этом году зимнем снегу. Ему необязательно было видеть их, чтобы чувствовать эмоции, угадывать настроения, дёргать за ниточки тайных желаний. Вот задумчиво мнётся Лютыч, всё ещё не отошедший от болевого шока и мечтающий поскорее оказаться в тёплом спальнике с гитарой в руках и пивом в желудке; ловит каждое движение глупого бельчонка Настасья, готовая в любой момент сорваться с места, догнать, раздавить, разорвать рыжий комок меха зубами; еле заметно улыбается луне словно старой доброй подруге Зорка, по-собачьи виляя хвостом — слишком долго она прятала свою сущность за черпаками и кастрюлями, слишком долго ждала того часа, когда сможет размять затёкшие мышцы… Но это всё подождёт. В эту ночь многому назначено решиться.

Хорт нападать не спешит. Лениво скалясь, он медленно приближается к центру образованного стаей круга. За его спиной, трусливо поджав хвост и выжидая благоприятного момента, трётся Виктория. Ратмир чувствует его ярость и садистскую жажду крови, а также её сомнение, готовность принять сторону победителя и растерзать побеждённого. А ещё жуткий страх, что сильнее окажется тот, чью шкуру они с Хортом уже успели поделить в перерывах между толканиями в постели и опрокинутыми рюмками.

Колеблется Настасья — ярость Хорта заражает и её, нападать толпою всегда проще…

Боится Зорка — в глубинах её памяти Ратмир по-прежнему всего лишь маленький волчонок.

Молчаливый Пётр угрожающе клацает зубами — он ещё не выбрал сторону, но уже готов присоединиться к битве.

Ратмир видит их всех насквозь, но управлять стаей — этим живым разношёрстным организмом, словно опытный кукловод, дёргающий за ниточки марионеток, ему пока не по зубам. А значит, придётся отстаивать своё право быть вожаком силой.

Хорт прыгает на него бесшумно, словно подкрадывающийся в тёмном переулке грабитель, но Ратмир успевает заметить блестящий в лунном свете клык и вовремя уворачивается. «Серебро, — мелькает догадка в его разрывающемся на чёртову дюжину сознании. — Шулер просто не может играть честно, в рукаве обязательно скрывается козырь». Хорт скалится, дыша на него сохранившемся даже в волчьем обличье перегаром, теснит назад, наступает… Ратмир глухо рычит и первым наносит удар.

Реальность потонула в терпком вкусе крови, громком лае и боли. Если бы кому-то, кроме встревоженных шумом птиц, пришло бы в голову пролететь той ночью над залитой лунным светом лесной поляной, он бы не мог не заметить двоих дерущихся не на жизнь, а на смерть волков. Ратмир и Хорт рвали друг друга когтями, пытаясь острыми зубами вгрызться в шею и уши. Стая лаяла, словно разбушевавшиеся на стадионе болельщики. Луна, равнодушная виновница множества развязанных войн, освещала далеко не первую и, увы, не последнюю битву в свою честь. Из ран, нанесённым серебряным клыком Хорта, валил дым. Снег обагрился кровью. Но Ратмир не мог сдаться, только не сейчас, не после всего того, что было пройдено…

Виктория, как он и предполагал, зашла со спины. Он отмахнулся от неё, словно от надоедливой мухи, и снова ринулся в атаку. В глазах потемнело, захлёбывающийся лай стаи превратился в вой. Хорт визгнул, хватаясь лапой за морду — удар был настолько силён, что впечатал серебряный зуб в десну…

Вой оборвался — тишину разрывало лишь жалобное скуление старого волка. Ратмир еле держался на ногах, но всё же обвёл взглядом стаю, рыком призывая следующего соперника, решившего бросить ему вызов.

Стая молчала, поджав хвосты. Виктория стала первой, кто почтительно склонил морду, опускаясь на землю…

Луна пряталась за вуалью дыма, горячая кровь стекала по его телу и губам… Обессиливший, Ратмир протяжно завыл, теряя сознание. Стая окружила его, готовая защищать и охранять своего вожака…

Когда Ратмир в следующий раз открыл глаза, на небе не было ни луны, ни солнца — лишь хмурые насупленные тучи — зато в печурке весело стрекотал огонь да в воздухе висел запах чего-то вкусного, целебного и пряного.

— Лежите, Пастырь, лежите, — хлопотала над ним Зорка. — Вот не зря я в школе ходила на дополнительные занятия по знахарству… От ран, причинённым серебром, останутся шрамы, но не волнуйся, мальчик, до свадьбы всё заживёт…

Ратмир хотел спросить её, как там Хорт, но сознание, убаюканное целебным зельем, которое Зорка мягко, но настойчиво вливала в его приоткрытые губы, вновь ускользало от него. Светлые волосы и запах лечебных трав воскрешали в памяти совсем другой образ, и вот уже ему кажется, что это вовсе не Зорка поправляет на его груди одеяло… Разум знал, что это не более чем рождённый лихорадкой бред, но кто его будет слушать, когда так яростно бьётся заряженное выбросом адреналина сердце?

Когда он очнулся в следующий раз, одним из первых его приказов в качестве признанного стаей Волчьего Пастыря стало раздобыть кусок пергамента, перо и почтовую сову. Размашистым почерком, ещё слегка подрагивающим после пережитой драки, он вывел всего лишь две напыщенные и ничуть не отражающие всех бурлящих в нём эмоций строчки:

«Мы ещё встретимся, ведьма.

Мы обязательно встретимся».

Пронзительно ухнув, сова отправилась на юго-восток, в Колдовстворец.

Волчьему пастырю и его стае предстоял долгий путь на север.

---

1) Не будем отходить от традиций первой части — здесь и далее использованы песни группы Чайф.

Вернуться к тексту

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя.

Ю. Левитанский

Обрывки воспоминаний клубились в голове, пронзительная боль в боку обостряла обычную для перекройных дней⁽¹⁾ ломоту во всём теле, в воздухе пахло блинчиками и травами, а где-то совсем рядом звучали знакомые интонации голоса Ратмира. Алиса шумно вздохнула, огляделась, изучила ровный шрам в том месте, куда угодила серебряная пуля, и, убедившись, что она в безопасности, негромко застонала.

Как она и рассчитывала, в палату тут же влетел Ратмир.

— Всё хорошо, — немного устало сказал он, присаживаясь на край постели. — Уже всё хорошо.

— Я не знала, где я… И так испугалась…

— Всё в порядке. Теперь тебе ничего не грозит. Как себя чувствуешь? — пальцы скользнули по белому одеялу и нежно обхватили запястье.

— Теперь хорошо, — тепло улыбнулась Алиса. Взгляд её, ищущий, слегка обезумевший, блуждал по комнате и на короткий миг остановился на Ксюше, застывшей в дверях. — Где мы? Что это за место?

— Лихоборы. Тебя, раненую, принесла сюда одна из местных жительниц…

— Спасибо ей, конечно, но… мы ведь вернёмся домой, правда? Зорка меня если что подлатает, — ещё один короткий взгляд в сторону Ксении был насквозь пропитан недоверием. — Да и я чувствую себя довольно неплохо…

— Благодаря Ксении, — перебил её Ратмир. — Она достала серебро из твоего тела, и она… друг нашей стаи здесь. Я попросил её выяснить, кто может стоять за охотой на нас. Кстати, милой пожилой целительнице, которая заведует твоим лечением, знать об этом совсем не обязательно, — добавил он поспешно.

— Не знала, что у стаи есть друзья, — нерешительно произнесла Алиса, поправляя сбитые в колтуны рыжие волосы. Ксюше почудился в её голосе лязг скрещивающихся шпаг.

— Не совсем друг, — заметила она. — Но я против убийств кого бы то ни было, так что постараюсь помочь остановить охоту на вас.

— Ты помнишь что-нибудь о прошлой ночи? Того, кто на тебя напал… какие-то особые приметы?

— Не помню никаких примет, — вздохнула Алиса. — Лишь возникший из ниоткуда силуэт, ослепляющий свет и острую боль… Помню, что бежала из последних сил, а он за мной… А потом я, кажется, отрубилась.

— Сможешь узнать по запаху?

— Может быть, — лиса пожала плечами. — Давай мы обсудим это дома? Ненавижу больницы!

— Тебе лучше пока побыть здесь, — мягко заметил Ратмир, накрывая её ладонь своею. — Во-первых, ты ещё очень слаба…

— Отлежаться я и дома смогу!

— А во-вторых, здесь ты будешь в безопасности. В-третьих, мне нужен повод, чтобы приходить сюда и общаться с Ксенией…

Лицо Алисы вспыхнуло. Сомнений не осталось — в истории про этих двоих Ксюша была третьей лишней. Пробормотав что-то про то, что им наверняка есть, о чём поговорить наедине, она выпорхнула из палаты, плотно прикрыв за собой дверь.

«Нашей девице он такая же родня как бобр павлину, — повторяла она про себя слова Софьи Всеволодовны. — Как она смотрит на него, как он ласково гладил её ладонь! Он так изменился, повзрослел, перестал рисоваться… Что ж, между нами ведь и не было ничего, кроме странных недомолвок и короткого поцелуя! Чего только не бывает в майскую ночь… С какой вообще стати их роман с Лисой должен меня задевать? Как только мы разберёмся с тем, кто охотится на них, я попрошу его убраться со своей шайкой отсюда… Как бы то ни было, в сентябре меня ждёт Питер. Да, в Питере мне будет точно не до этих двоих…».

— Она не доверяет тебе, — голос Ратмира заставил её вздрогнуть всем телом. Словно застигнутая на месте преступления, она перевела на него испуганный взгляд. Оборотень прищурился, заметив её замешательство. — Что? У тебя вид как у нашкодившего котёнка…

Ксюша пожала плечами.

— Просто думала о том, что нашим серебряным охотником может быть кто угодно… Любой из лихоборцев, а может быть, и кто-то не здешний, — выкрутилась она. Ратмир на отговорку купился — по лицу его пробежала еле заметная тень, и он коротко кивнул.

— Да. Поэтому присматривайся, пожалуйста, ко всем. Если заметишь что-то странное… И прошу, ради Бога, не говори никому о том, что мы с тобой заодно. Людская злоба слепа: когда горят костры ненависти, никто уже не считает поленья. Ты достаточно настрадалась из-за нас…

— Да уж, — Ксюша невесело усмехнулась. — Скажи мне кто-нибудь три года назад, что я буду помогать Дикой охоте…

— Ты бы решила, что имеешь дело с очень плохим прорицателем, — закончил за неё Ратмир, также усмехнувшись.

— Вероятность девяносто шесть процентов, — вспомнив Егорова, выдала она.

— Что?

— Да так, не обращай внимания…

— Будь, пожалуйста, терпеливой с Алисой, — улыбка на лице Ксюши стала медленно таять, словно фруктовый лёд в жару. — Она будет вести себя как капризный обиженный на весь белый свет ребёнок. Я понимаю её, я сам был когда-то таким.

— Предоставлю удовольствие общаться с ней Софье Всеволодовне. У неё богатый опыт воспитания детей…

— Интересная она женщина, эта твоя знахарка, — Ратмир вновь прищурился, похрустывая пальцами. — Её лицо почему-то кажется мне знакомым… Откуда бы?..

— Она умеет производить впечатление человека, которого знаешь уже сто лет, — пожала плечами Ксюша. — Кое-кому стоит поучиться у неё умению располагать к себе людей.

Брови Ратмира взлетели вверх. Их взгляды пересеклись, и на мгновение Ксюше показалось, что она вновь видит на его лице световые блики майских костров.

— Разве я не расположил тебя к себе? — удивление в его голосе было почти что искренним.

— Иногда я всё ещё хочу врезать тебе сковородкой, — честно призналась Ксюша. — Но сдерживаюсь, потому что скоро придёт Софья Всеволодовна и придётся объяснять ей, что делает труп оборотня у нас в коридоре.

— Не забывай, что ты давала клятву Гиппократа, ведьма, — Ратмир, усмехнувшись, погрозил ей пальцем. — Передавай начальнице привет. И… спасибо за блинчики!

Когда колокольчик закрывающейся входной двери тихо звякнул на прощанье, Ксюша уловила еле слышные мягкие шаги голых ног по деревянному полу.

«Подслушивать нехорошо, Алиса, — подумала она, чувствуя, как едким ядом разливается по её венам лёгкое раздражение. — Ты на моей территории, а значит, играй по моим правилам, Лиса».

* * *

Одноклассница Ксюши Милана Железнякова всегда говорила: «Если чего-то не понимаешь, загляни в библиотеку». Библиотека в Колдовстворце и вправду была шикарной: там хранились миллионы книг, от сборников древних заклинаний, нацарапанных ещё на берёзовой коре, до новейших монографий в самых разных сферах волшебной науки. Библиотека в Лихоборах значительно уступала школьной, однако, по словам старожилов, на её полках можно было отыскать уникальные экземпляры, бывавшие в руках Быляты и Кудимыча, а также несколько фолиантов из личной коллекции самого Якова Брюса.

Заведовала библиотекой Диана Уварова, молодая пифия, родом из местных, вернувшаяся в Лихоборы по распределению да так и оставшаяся дома. Несмотря на небольшую разницу в возрасте и схожесть интересов, девушки практически не общались. Отстранённая, флегматичная, холодная Диана почти никогда не отрывалась от книг, вечно что-то точила, оставаясь при этом тонкой, как тростинка и, казалось бы, была совсем не рада редким посетителям.

Когда Вронская переступила порог невысокой избушки с деревянной совой на месте князька, Диана даже не подняла головы.

По пути в библиотеку Ксюша придумала около десятка причин, почему её вдруг заинтересовали книги об оборотнях, но наткнувшись на спокойный несколько отсутствующий взгляд соизволившей обратить на неё внимание пифии, без утаек попросила:

— Мне нужна информация об оборотнях и охоте на них, желательно в здешних местах…

— Я знаю, — кивнула ей Диана. — Когда утром эта книга пролетела в сантиметре от моей головы, это был верный знак, что кому-то предстоит в неё погрузиться.

С этими словами она небрежно провела по корешку толстого фолианта в зелёной бархатной обложке. Вместо застёжки, характерной для древних гримуаров, от взлома книгу охраняли две вшитые в переплёт пеньковые верёвки, скрепленные сургучной печатью с негласным гербом Лихобор — портретом колдуна Быляты на фоне очертаний дремучего леса.

— Приложи волшебную палочку к печати и назови своё имя. Вот так. Книга эта шестидесятых годов, создана покойным Григорием Лебедевым, мужем твоей Софьи Всеволодовны, из коллекции воспоминаний разных волшебников, живших или гостивших когда-то в Лихоборах. Проживать все воспоминания за раз строго не рекомендуется — могут начаться головные боли, тошнота…

— Стой, стой, стой, — пролистав пару страниц, на которых были одни лишь портреты незнакомых ей волшебников в старомодных одеждах и краткие исторические справки, уточнила Ксюша. — То есть… Это не просто книга — это… как живая картина… в неё можно погрузиться…

— Ага, я же говорю — раритет, — пожала плечами Диана. — Как омут памяти, только повествование, так сказать, ведётся от первого лица.

Глаза Ксюши загорелись от предвкушения. В Колдовстворце подобная литература выдавалась строго по разрешению магистра Орлова, преподавателя истории магии, и только тем студентам, что писали у него курсовую работу.

— Это же воспоминания о строительстве Башни Грифонов в Петербурге! — позабыв о цели своего визита, воскликнула она. — И записки о Мёртвом озере в Казахстане!

— Ага, — равнодушно кивнула Диана. — Но тебя заинтересует вот эта статья.

Со страниц книги на неё смотрел красивый молодой мужчина в дорогой мантии. Он немного сощурился, заметив её пристальный взгляд, и горделиво отвернулся.

— Владимир Марин, служил личным секретарём Павла Громоновского, будущего министра магии Российской империи до его прихода к власти в декабре тысяча девятисотого года, — прочитала Ксюша. — С отличием окончил факультет теоретической магии Колдовстворца и факультет истории магии Санкт-Петербургского магического университета. Умер в знахарской Лихобор в мае тысяча девятисотого года в возрасте двадцати семи лет… И каким ветром его сюда занесло?

Диана улыбнулась, склонив голову набок.

— Перед смертью он оставил свои последние воспоминания нашей знахарке. Учти, будет страшно… но интересно.

— В Колдовстворце мы зачаровывали обычные чашки с чаем на манер омута памяти, — улыбнулась собственным воспоминаниям Вронская. — И «топили» в них воспоминания о детских обидах и плохих отметках. Эффект был краткосрочным, но… становилось чуточку легче.

— Надо было топить в красном вине, — заметила Диана то ли в шутку, то ли всерьёз. — Наклонись к книге ближе…

Строчки заплясали у Ксении перед глазами, запах библиотеки, бумажных страниц и пергамента сменился запахом кожаных кресел, покрытого лаком дерева и витавшего в воздухе табачного дыма. Лицо Марина на портрете, оказавшемся на самом деле зеркалом, стало веселее и уверенней, но странное ощущение того, что кто-то чужой, неведомый и, возможно, пока несуществующий забрался ему в голову и смотрит на мир его глазами, промелькнуло на короткий миг в мозгу и тут же исчезло.... Пригладив усы, придающие совсем ещё молодому лицу важности и зрелости, Владимир нетерпеливо щёлкнул каблуками.

— У господина Громоновского кто-то есть? — осведомился он у горничной.

— Господин фон Рихтер, — в нерешительности ответила она. — Павел Михайлович очень просил вас немного подождать…

На этих словах дверь, ведущая в комнаты Громоновского, отворилась, и Владимир встретился взглядом с фон Рихтером. Мужчины сдержанно поклонились друг другу. Немец показался Владимиру очень довольным.

— Пожалуйте, господин Марин, — объявила горничная.

Дом Громановского очень нравился Владимиру. В его мечтах, которым никогда не суждено было сбыться, годам к тридцати в его распоряжении будет такой же дом — с украшенными золотом парящими вдоль стен подсвечниками, живыми портретами прекрасных дам, провожающих его печальными томными взглядами, мягкими креслами, способными погрузить севшего в них в долгий целебный сладкий сон…

— Заходи, Володя, — Громоновский склонился над картой магической России, разложенной на огромном письменной столе, что-то помечая на ней лёгкими касаниями волшебной палочки. Несмотря на то, что ещё минуту назад Павел Михайлович принимал у себя фон Рихтера, по слухам, входящего в число доверенных лиц министра магии Германии, одет он был по-домашнему — мягкие брюки, халат, белая рубашка, на воротничке которой поблёскивала серебряная брошь — окружность с шестью звёздочками вверху и стрелой посередине.

— Приходит время действовать, Володя, — тихо обратился покровитель к своему молодому помощнику. — В этом году у магического сообщества России будет новый министр.

На губах у этого невысокого человека с крупной залысиной и невыразительными чертами лица заиграла жёсткая усмешка. Сердце Владимира забилось сильнее — одно дело быть помощником одного из самых влиятельных волшебников страны, другое же — самого министра магии. Со времени блестящего окончания факультета магического права Санкт-Петербургского университета карьера Марина стремительно летела вверх, не пасуя даже на самых крутых виражах. Это ощущение кружило голову. Владимир запальчиво произнёс:

— Какова моя роль в предстоящих событиях?

Громоновский жестом пригласил его склониться над картой.

— У нынешнего министра много сторонников, много заслуг перед магическим сообществом, но всё это мы обернём против него. Скажи мне, Володя, за что чаще всего хвалят министра Мухина?

— Договор с Гринготтсом, — нахмурив тёмные брови, ответил Марин. — Поддержка национальной сборной по квиддичу. Мирные соглашения с оборотнями…

— Верно, мальчик, оборотни, — проворковал Громоновский. — Ликвидация тех, с кем договориться было нельзя, и помощь тем, кто согласился жить на мирных условиях. Тоже мне, великий миротворец... — выплюнул он с издёвкой. — Защитник людей от банды Дикой охоты и мирных оборотней от ордена Серебряной стрелы, — Павел Михайлович слегка замялся, поняв, что сболтнул лишнего, но Владимир словно бы не слушал его, увлёкшись разглядыванием огоньков на карте.

— Деревня Серая Дымка, — ткнул он в один из них. — На одном берегу реки живут люди, на другом — оборотни. Сейчас, говорят, там многие переженились…

— Пора взболтнуть зелье в этом котелке мира и благополучия, — глаза Громоновского загорелись. — Достаточно одной искры… — огонёк на карте загорелся красным, пополз на юг, к соседним Лихоборам, оттуда всё дальше и дальше, кровавой раной разрезая тело магической России. — И вспыхнет пламя! Тебе, мой юный друг, предстоит одна из самых почётных ролей в написании истории новой России, — в хорошо проветренном кабинете почудился едкий запах серы. — Ты первым чиркнешь спичкой.

Владимир никогда не считал себя плохим человеком. Он был честолюбив, иногда заносчив, часто эгоистичен, но он никогда не желал никому зла… Да и что плохого в том, что простоватого престарелого давно уставшего от бремени власти Мухина сменит молодой энергичный богатый Громоновский, далёкий родственник Владимира и покровитель, представивший его как равного верхушкам магического сообщества, умеющий красиво рассуждать как о политике, так и об искусстве? Разве не стоит этот без сомнения великий потрясающий человек того, чтобы замарать ради него руки? История их оправдает, несомненно, оправдает. Она всегда оправдывает победителей.

Владимир почтительно склонил голову в знак согласия. Кабинет Громоновского потонул в вихре воспоминаний...

Серая Дымка представляла собой две небольшие деревеньки, выросшие по разные стороны небольшой неглубокой речушки с простым и распространённым по всему белому свету названием Лесная. Через неё был перекинут небольшой деревянный мост, в тени которого то и дело мелькали лысые макушки водяных да длинные хвосты русалок.

— Зачем ты явился сюда, красавец? — помахала Владимиру рукой одна из них, длинные распущенные волосы которой были украшены венком из ракушек. — Поплыли с нами, в подводный город…

— Какой из берегов принадлежит оборотням? — проигнорировав её вопрос, спросил Владимир.

— А тебе какая разница? — подобие белой ночной сорочки красиво очерчивало верхнюю часть русалочьего тела, намекая на соблазнительные скрытые тканью прелести, но Владимиру было уже далеко не шестнадцать лет, чтобы повестись на это.

— Хочу заглянуть к другу, — соврал он, избегая её взгляда и невзначай демонстрируя приколотую к вороту рубашки булавку. — Так что, поможешь?

Русалка звонко рассмеялась и ткнула белым длинным пальчиком в сторону аккуратных расписных, словно глиняные свистульки, избушек. Владимир поклонился ей в знак благодарности и направился в противоположную сторону.

Берег оборотней встретил его рыком вырезанного на высоком деревянном столбе волка.

— Лютый, а ну прекрати пугать гостей! — весело одёрнул его босоногий мальчишка лет двенадцати. — Дяденька, а вы к кому?

— Я корреспондент, из Москвы, хочу написать заметку в газете про вашу деревню, — чумазая улыбка пацанёнка была такой добродушной и искренней, что Владимир невольно улыбнулся в ответ. — Кто на вашей половине самый старший?

— Пастырь, — с готовностью ответил мальчишка. — Видите вон ту, самую высокую избу? Это его. Только его сейчас дома нет, он на другой половине, со сватами! Сын Пастыря, Ярослав, на Раде, кузнецовой дочери, хочет жениться…

— Ничего себе, — присвистнул Владимир. — И она согласна?

— Конечно, согласна! — вновь до ушей ухмыльнулся малец. — Ярик наш мужик хоть куда, за него любая пойти согласна, даже моя сестра, а она ох какая у нас разборчивая… Хотите я вас к дому кузнеца отведу? Там с Пастырем и познакомитесь!

Мальчика, как оказалось, звали Петром, сыном Петра, резчика по дереву, и болтал он без умолку. О зануде сестре и дымковском хулигане Яшке, о жене Пастыря Катерине — колдунье родом из дымковских — согласившейся учить их сестрой магии, о невесте Ярика красавице Раде и её немой от рождения сестрёнке Ладе, а ещё о молодильных яблоках, привидевшихся ему во сне. Владимир свысока кивал в ответ. После жизни в столице весь этот крестьянский необразованный полукровный люд вызывал у него чувство снисходительного умиления напополам с брезгливостью.

— В Дымке красиво, — протянул Пётр. — К ним из Москвы тоже приезжали… кор… корскенты… На нашу сторону они, правда, носа не показывали, хотя до полнолунья было ещё больше недели...

Ещё до прихода в эти места оборотней, серых, как их называли местные, небольшая деревушка Дымка славилась своими волшебными глиняными игрушками, преимущественно свистульками — сосудообразными флейтами, чья завораживающая, подстёгивающая к веселью и куражу музыка, использовалась в древних волшебных обрядах и праздниках. Словно музейные витрины, подоконники домов дымковцев были украшены глиняными няньками с детьми, водоносками, индюшками, баранами с золотыми рогами, скоморохами и барынями. Залюбовавшись на дородную кормилицу с двумя младенцами, Владимир на миг отвлёкся от болтовни Петра. Глиняная баба, заметив его внимание, отчего-то нахмурила тонкие бровки-дуги и крепче прижала к себе малышей.

— Смотри, смотри, уже выходят! У Ярика полотенце на руке — значит, не отказала!

На пороге небольшой избушки действительно показались сваты — полная баба, вероятно, сваха, статный пожилой мужчина с небольшой седой бородкой, колдунья с мягкими приятными чертами лица, и молодой высокий темноволосый парень с большими, по-детски распахнутыми васильковыми глазами и огромным шрамом через весь подбородок. Сватов провожала семья невесты: дородный кузнец с бородой, заплетённой в косу, его жена, тонкая, как тростинка, женщина в ярком сарафане, и две дочери — юная, похожая на средиземскую эльфийку девушка с длинными распущенными светлыми, как парное молоко, волосами и совсем ещё ребёнок, льнущая к юбкам матери девчушка с родимым пятнышком в виде слёзки-капельки под левым глазом.

— Это невеста? — зачарованно спросил Владимир, глядя на неземное создание в льняных одеждах. — Почему она плачет?

— Положено так по обычаю, — с готовностью отозвался Пётр. — Иначе счастья в жизни не будет.

Однако сквозь слёзы невесты прорывалась довольная улыбка, стоило жениху обернуться. Ярослав улыбнулся в ответ, и тут лошади в санях, стоявших напротив дома кузнеца, резко взвились, встали на дыбы, огласив всю улицу испуганным ржанием. Пастырь ловко подхватил их под уздцы, что-то прошептал, и животные вновь опустились на передние копыта, трясясь в безотчётном страхе.

— Плохая примета, — нахмурилась сваха.

— Дело уже сделано, — возразила мать жениха, помогая ей забраться в сани. — Больше можно не опасаться примет.

— Сватовство лишь первый шаг на пути к свадьбе, а свадьба — это лишь первый шаг в совместном жизненном пути. Примет стоит опасаться всегда.

— Подождём, когда они выедут с улицы и нагоним их, — прошептал Владимиру Пётр. — А то ещё баба Домна и нас сочтёт за плохую примету…

Они неспешно пошли вслед за сватовским кортежем. Пару раз Марин обернулся полюбоваться на невесту, красавицу Раду. Какие нежные цветы распускаются в подобной глуши! И какая несправедливость, что их срывают неотёсанные оборотни, вроде сына Волчьего Пастыря…

Под ноги ему шлёпнулись какие-то ветки, перевязанные белыми лентами и стеблями первых лесных цветов.

— Веник упал, — крикнула с саней сваха. — Ох не к добру это!⁽²⁾ А ты кем будешь и зачем пожаловал, мил человек? — маленькие глазки на полном её лице неодобрительно косились на Владимира. — Уходи отсюда, — не дождавшись ответа, крикнула она. Лошади, словно услышав её слова, ускорили темп. — Уходи отсюда, если своя и чужая жизнь дорога, уходи и никогда не возвращайся…

— Не слушай бабу Домну, — дернул его за рукав Пётр, когда сани скрылись за поворотом на мост. — Она проучилась пару лет в Колдовстворце прежде, чем её… укусили. Считает себя хорошей пифией, хотя погоду на завтра предсказать не может. И любит замечать дурные приметы. Катерина говорит, что пророчить только несчастья — это признак ди-ле-танства. А Катерина умная, она Колдовстворец окончила!

В голосе его наравне с восхищением звучала еле уловимая нотка сожаления — таким как Пётр нечего было и мечтать о волшебной школе, подобной Колдовстворцу. Единственное подобие магического образования, на которое он мог рассчитывать, был сиротский приют для детей иных магических рас — Бурэмэктэп. Владимир мало знал об этом заведении, но и этого хватило, чтобы не желать такой «школы» даже своему злейшему врагу.

— Кто ты такой? — окликнул его внезапно Пастырь. Васильковые глаза, точь-в-точь как у сына, но окружённые паутиной морщин, смотрели прямо и требовательно. Владимир на мгновение замялся, но всё же повторил заученную легенду:

— Корреспондент из Москвы, прибыл ради репортажа об оборотнях, живущих бок о бок с людьми…

— Завтра полнолунье, ты не вовремя, корреспондент, — перебил его Пастырь. — Приходи через неделю…

— Я и хотел… увидеть, как вы огораживаетесь во время полнолуния, — чувствуя прилив возбуждения, произнёс Владимир. — Это ведь безопасно, верно?

— Петька, пойди погуляй, — Пастырь похлопал по плечу мальчика. Терпеливо дождался, пока тот останется позади, и только тогда продолжил. — Мало кому хочется остаться в деревне с оборотнями на время полнолуния. Почему я должен верить, что у тебя благие намерения, корреспондент?

— У меня есть бумаги, — с готовностью закивал Владимир и полез в сумку. — Письмо от главного редактора «Московского оракула»… И мне действительно интересно… Это словно вызов самому себе! Ни один журналист ещё не решался на такое!

Пастырь хмыкнул, аккуратно взял в руки протянутый ему листок, внимательно прочёл написанную по личной просьбе Громоновского рекомендацию.

— Ходи по деревне, куда хочешь, говори, с кем хочешь, — произнёс, наконец, он. — Ночевать и питаться будешь у вдовы Демьяновой, это второй дом за мостом, с лисой на заборе. Но только до завтрашнего вечера. К заходу солнца тебя здесь не должно быть. Времени для того, чтобы собрать материал для статьи, тебе вполне хватит. Но не дай Бог, я заподозрю в тебе дурное, корреспондент… — васильковые глаза посерели. — Пеняй на себя!

Владимир сухо кивнул в ответ.

Вдова Демьянова оказалась глухой, но вполне гостеприимной старушкой. Свежие щи с капустой, щедро политые сметаной, напомнили Владимиру о собственной бабушке, которую он не удосуживался навестить последние лет пять или шесть… Лёгкий укол совести он быстро заглушил данным самому себе обещанием, что тотчас отправится к ней, как только завершит дела в Серой Дымке. О том, что представляли самые дела, он предпочитал пока не думать.

Оборотни принимали его настороженно, но отвечать на вопросы не отказывались. Петькина сестра, пятнадцатилетняя Ариша, и вовсе старалась якобы случайно оказаться именно там, куда бы он ни пошёл. Пётр смеялся и называл её прилипалой, Ариша скалилась и обзывала его маленьким дурачком в ответ, а Владимир, слушая их перепалки, всё поглядывал в сторону огромных амбаров с серебряными замками, расположенным на самой окраине.

— Это там вы прячетесь во время полнолуния? — спросил он.

— И там тоже, — ответила ему Ариша. — Пантелея его жена, из дымковских, запирает в подвале. Ярика Пастырь запирает в сарае, а сам он научился сохранять рассудок, поэтому ночует в доме, правда, запершись в комнате от жены.

— Из всей защиты только серебряный замок? — уточнил Владимир.

— Нет же! — рассмеялся Пётр. — Пастырь перед заходом солнца обходит всю деревню и накладывает на замки чары. Я как-то видел, как он запирает Ярика, бормоча что-то о голубой траве и кунжуте, — мальчик умолк под взглядом сестры, поняв, что сболтнул лишнего.

Внутри Владимира всё ликовало. Эти неотёсанные дикари наверняка использовали примитивные длинные заклинания вроде «глаз крысы, струна арфы, пусть вода превратится в ром» или «Сивка-Бурка, вещая каурка, встань передо мной как лист перед травой». Они с друзьями баловались подобным, как только родители купили им волшебные палочки. Если так, то подобрать контрзаклятие будет несложно. Голубая трава известна тем, что крушит железо и сталь, а кунжут, он же сезам, открывает двери даже в волшебные пещеры…

Первый день в Серой Дымке близился к концу. Настроение Владимира было как никогда прекрасным, и он охотно отвечал на долгие жеманные взгляды и многообещающие улыбки Ариши. Лишь когда деревню накрыла плотным чёрным покрывалом ночь, в нём проснулся голос сомнения. «Мне всего-то нужно, чтобы оборотень укусил кого-то из дымковцев, — убеждал он сам себя, ворочаясь с боку на бок на твёрдой кровати в доме вдовы Демьяновой. — Если они так спокойно относятся к бракам друг с другом, то они, пожалуй, и не сильно расстроятся, если оборотней станет на пару человек больше. Но прецедент случится, и Громоновский сможет легко использовать его в своей кампании против Мухина. Про Серую Дымку поговорят, посочувствуют и забудут, но вот старику-министру, выступающему за сотрудничество людей с оборотнями, этого промаха не простят…».

Весь следующий день он старательно избегал Пастыря, скрупулёзно записывал все интервью и всем говорил, что собирается убраться из Серой Дымки до заката. Услышав это, Ариша погрустнела, но, взяв с него обещание, что он обязательно вернётся сюда уже с напечатанной в «Московском оракуле» статьёй, развеселилась опять. После обеда за мост стали подтягиваться оборотни, живущие в Дымке — в основном вышедшие там замуж женщины и их дети. Вступающая в силу луна накладывала отпечаток боли на их посеревшие лица. Работа в деревне замерла — оборотни становились более раздражительными и неразговорчивыми, и даже добродушный болтливый Петька внезапно посмурнел и умолк.

— Доброй ночи! — помахал ему и Арише напоследок Владимир, стоя на мосту, и трансгрессировал. Но не в Москву, а в лес неподалёку от деревни.

Когда солнце зашло за горизонт, он пешком вернулся в Серую Дымку. Но мосту, склонившись к воде, о чём-то болтала с русалками на их языке красавица Рада. Владимир в который раз словил себя на мысли, что в жилах девушки наверняка есть капелька крови иной магической расы и что ей точно не место в этой глуши. Возможно, если имя её жениха будет запятнано, родители разорвут помолвку. Возможно, если Ярослав нападёт на неё, а он, Владимир, сможет её защитить, девичье сердце сменит своего хозяина. Он бы мог увести её с собой в Москву, представить её Громоновскому — тот давно говорит, что Владимиру неплохо было бы обзавестись семьёй… Эти иллюзорные мечты в свете пробирающейся сквозь тучи луны казались ему такими реальными, стоило лишь протянуть руку — и они осуществятся. Крадучись, он пробирался к дому Пастыря, словно влюблённый на свидание, и сердце его пело от романтики и возбуждения…

— Сим-сим, откройся, — шёпотом произнёс он, стуча волшебной палочкой по серебряному замку на дверях сарая у дома Пастыря. Отсюда ему была видна свеча на одном из подоконников и силуэт Катерины, неспешно прохаживающейся из угла в угол. — Сезам откройся. Как коробка спелого кунжута, как сталь под натиском голубой травы, по щучьему веленью, по моему хотенью, крушись замок и дверь мне отвори.

У древних примитивных заклинаний есть один существенный недостаток — с ними может справиться даже дилетант. Серебряный замок легко поддался и упал на землю. Дверь сарая отворилась, и косой луч лунного света упал на порог. Внутри стояла гробовая тишина, и Владимир уже было решил, что там никого нет, но вот в темноте блеснули васильковые глаза и наружу вышел красивый чёрный молодой зверь.

— Получилось, — прошептал Владимир, еле сдерживая эмоции. — Полу…

Волк хищно оскалился и прыгнул вперёд. Острые зубы впились прямо в плечо, оцарапали подбородок, горячее дыхание обожгло шею…

Где-то вдалеке затянули древнюю песню русалки. Десятки голосов из амбаров отозвались тоскливым воем. Оборотень прислушался, оторвавшись от своей первой жертвы, громко зарычал и тут же скрылся во мраке ночи. Сверху на Владимира насмешливо взирала луна, и у неё было лицо Рады, молочные локоны Рады, улыбка Рады. Он обязательно возьмёт её с собой в Москву, в Москву — вот куда он должен вернуться, трансгрессировать у него вряд ли получится, а значит, ему необходима карета…

Со стороны моста послышался первый истошный девичий крик.

— Очнись, — кто-то с размаху шлёпнул Владимира по щеке. — Что ты натворил, идиот?

Марин раскрыл глаза, и первое, что он увидел — это перекошенное от злобы лицо Пастыря. Утро уже наступило, луна спряталась за облака, тело била мелкая дрожь. Вспомнив события минувшей ночи, запах волчьей шерсти и боль от укуса, Владимир покосился на своё плечо. Рубашка была порвана, а на коже змейкой извивался шрам.

— Теперь ты один из нас, — без долгих прелюдий сообщил Пастырь. — Благодари Бога за то, что тебе вообще повезло остаться в живых. Хотел остаться здесь? Бросить себе вызов? Останешься! И не думай никуда бежать!

Владимира мутило, тело страшно ломило, и он еле смог подняться на ноги. Пастырь уже отпирал замки на амбарах. Изнутри, еле волоча ноги и щурясь от света, выбирались сгорбленные бледные люди в порванной одежде.

— Владимир, ты уже здесь, — это была Ариша. Волосы её сбились в неряшливый колтун, губы дрожали, и вся она была похожа на нищенку, просящую подаяния на одной из грязных улиц Москвы. — Уже написал статью? Так быстро?

— Убили, убили, убили девочку, душегубцы! Убили, убили, убили!

Мрачной толпой стая потащилась к мосту. Кто-то пнул застывшего столбом Владимира в бок, подгоняя вперёд.

Тело Рады лежало поперёк моста. На белом платье и молочных волосах темнели ярко алые пятна крови. Женщины из дымковских скорбно выли, раз за разом прикладывая к помертвевшим губам зеркало, но всё безрезультатно — душа красавицы навсегда покинула тело.

— Кто это сделал? — громовой голос кузнеца перекрыл плач и стенания. — КТО ЭТО СДЕЛАЛ?

— Ярослав, сын Волчьего Пастыря, — ответили ему русалки. Капельки слёз стекали по их щекам, а может быть это была речная вода…

— Так вот какой он, ваш свадебный подарок? Мёртвая невеста и десяток укушенных за ночь в придачу? — бушевал кузнец, ища глазами среди толпы оборотней своего несостоявшегося зятя. — Где он? Где твой выродок, Пастырь? Где этот убийца?

— Мы найдём его и будем судить по всей строгости наших законов, — твёрдо ответил ему Пастырь. Голос его не дрогнул, но вот рука крепко сжала ладонь смертельно бледной жены. — Мы разберёмся в том, что произошло. Я уверен, Ярослав больше кого-либо другого сожалеет о случившемся…

— Он сожалеет? ОН СОЖАЛЕЕТ???? — заорал кузнец. Ему вторил рассерженный ропот односельчан. — МОЯ ДОЧЬ МЕРТВА, А ОН СОЖАЛЕЕТ? МЫ ПРИДЁМ ЗА НИМ И ЗА ВСЕМИ ВАМИ ЭТОЙ НОЧЬЮ, ВОЛКИ! — его голос жутким пророчеством прозвучал в наступившей гробовой тишине. — ГОТОВЬТЕСЬ К БОЙНЕ!

Пастырь не ответил, лишь сделал еле уловимый знак рукой, и стая отступила. Владимир же всё никак не мог оторваться от безжизненного тела Рады. Осознание того, что именно он натворил в угоду Громоновскому, который в один миг из блистательного кумира превратился в жадного для власти столичного интригана, обрушилось на него, словно острое лезвие гильотины.

— Пойдём, — хмурый Пётр взял его за руку и поволок обратно в сторону деревни. — Будет собрание.

Мужчины стаи от мала до велика действительно, не сговариваясь, собрались в доме Пастыря. Один из них, одноглазый пожилой волк по прозвищу Косой, по очереди подходил к каждому, что-то шепча им на ухо, но, заметив статную фигуру Пастыря, громко обратился прямо к нему.

— И что ты собираешься делать? — крикнул он.

— Найти Ярослава, выяснить, что случилось ночью, — взгляд его задержался на Владимире. — И попытаться образумить дымковцев.

— Образумить? Они придут нас убивать, как ты этого не понимаешь? — один глаз Косого бешено дёргался. — Вырежут всех до единого. Мы ведь уже видели это и не раз, разве ты не помнишь…

— Я всё помню, — веско ответил Пастырь, поглаживая бороду. — И поэтому сделаю всё, чтобы не допустить бойни. Кровь Рады на наших руках — их можно понять. Я отправил по домам женщин с детьми из наших, что живут в Дымке. Они поговорят со своими мужьями и соседями. Мы не можем вернуть жизнь Раде, но мы просто обязаны предотвратить насилие.

Косой громко рассмеялся.

— Мудрёно ты говоришь, Пастырь, но я вот считаю, что после смерти девки пошлют они всю твою дипломатию… в отхожее место. Они придут сюда с мечами, с топорами и ножами, вспорют брюхи нашим женщинам, отрубят голову твоему сыну, а ты всё будешь дальше болтать о мире и насилии?

— Что же ты предлагаешь? — прищурился Пастырь. — Превратиться и перекусать их в ответ? Чем же мы тогда будем лучше их?

— Тем, что мы не станем их убивать — мы заставим их влезть в наши шкуры. Влезть в наши шкуры их детей!

— Мы не будем кусать детей!

— Тогда мы погибли, — Косой сплюнул на пол. — Думаешь, когда-нибудь они поймут, что переживаем мы каждое полнолунье? Осознают, что значит быть всеми презираемым, опасным, недостаточно человечным? Своя шкура всегда ближе к телу…

Возразить Пастырь не успел. Пронзительный женский крик разнёсся по всей деревне из одного сараев. Толпа оборотней подхватила Владимира и вынесла из дома, к источнику шума. Первые несколько мгновений он не мог понять, почему вслед за криком и ропотом наступила зловещая пропитанная болью и ужасом тишина… Поразительно, сколько эмоций могут вызвать две потерявшие земную опору безвольно висящие в воздухе ноги, неестественно переломанная шея, стянутая ожерельем пеньковой верёвки…

— Что там? Что случилось?- требовательно вопрошала Катерина, протискиваясь сквозь толпу. Никто не посмел её задерживать. — Ярик? Ярик!

Две пары рук молча подхватили падающую без чувств женщину.

— Ты всё ещё хочешь с ними договориться? — сглотнув, прошептал Косой. Два десятка пар глаз, словно по команде, уставились на Пастыря. Тот, не отрываясь, смотрел на безжизненное тело сына.

— Если они нападут на нас, мы дадим им отпор, — ответил Пастырь. — Я заставлю обратиться вас и всех тех, кого Ярослав покусал ночью. Но прежде я попытаюсь договориться. Обрядите Ярослава в лучшие одежды, положите в сосновый гроб и выставите его у моста. Пусть кузнец видит — долг за его дочь уплачен.

Всё происходило словно во сне, и Владимиру казалось, что стоит только ущипнуть себя, и он очнётся дома, в Москве, далеко-далеко от этих грязных пыльных дорог, хмурых, некрасивых, покрытых шрамами людей и невысказанной боли, с которой они выполняли все указания Пастыря. Женщины затянули поминальную песню, целуя веки навсегда закрывшихся васильковых глаз. Мужчины принялись за гроб и раскопку могилы. Кто-то всунул Марину в руки топор и молча указал на одну из молодых сосёнок.

— Я могу срезать её при помощи волшебства, — начал было Владимир, но волк посмотрел на него так сердито, что заикаться о магии больше не захотелось. Как ни странно, от простого презираемого им физического труда становилось немного легче. Кожа на ладонях покрылась мозолями и заусенцами, зато в голове вместо угрызений совести гулял весенний тёплый ветер. И только когда дело было сделано, и вымытое, одетое в лучшую одежду тело Ярослава было уложено в сосновый гроб, выставленный около моста, горечь и паника вновь охватили Владимира.

«Что теперь со мной будет? — вопрошал про себя он, глядя, как на противоположном берегу Лесной, точно такая же скорбная колона под заунывную песню тащит небольшой гробик с телом девушки, которую он ещё вчера подумывал назвать своей женой. — Они же поубивают друг друга ночью и меня заодно. Срочно в Москву!».

Но холодный потемневший взгляд постаревшего на целую вечность Пастыря пригвождал его к земле.

«Хочешь — беги, — словно бы говорил он. — Но где бы ты ни был, вину за то, что случилось, и за то, чему ещё предстоит случиться, ты будешь всегда носить с собой».

— Они хорошо вооружены, — обратился Владимир к Петьке. Мальчик был не похож сам на себя — за весь день он не проронил и дюжины слов. — Мы могли бы тоже взять мечи и топоры.

— Мы не воины, — ответила за брата Ариша. — Когти и зубы — вот наше главное оружие. Пастырь может заставить нас превратиться в волков и без полнолуния, и даже контролировать наше сознание… Эх, если бы он только знал, что Ярик вырвался в эту ночь на волю! Он бы сделал всё, чтобы подчинить его разум себе и остановить кровопролитие.

Губы Петра дрожали. Невысказанный вопрос «Кто помог Ярославу выйти из своего укрытия?» повис в воздухе.

С заходом солнца жители Серой Дымки собрались по разные стороны моста. Хмурые молчаливые люди, вчерашние соседи и сегодняшние враги смотрели друг на друга с холодной ненавистью и угрозой. Русалки и водяные опасливо высунулись из воды, с любопытством поглядывая то на серых, то на дымковцев.

— Нашли ли вы убийцу? — вперёд выступил седовласый старик из дымковских, по-видимому, староста.

— Вот же он, в сосновом гробу, — отозвался Пастырь, махнув рукой в сторону тела сына. — Наши дети мертвы — не о такой свадьбе для них мы мечтали… Заклинаю вас, не допустите насилия! Хватит уже на сегодня жертв!

— А как быть с теми, кого убийца укусил этой ночью? — крикнул кто-то из толпы.

— Теперь они наши собратья, и мы сделаем всё, чтобы помочь им и облегчить их боль, — миролюбиво подняв руки, ответил Пастырь.

— Ваши собратья? Вот как вы решили захватить нашу землю? Перекусать всех нас?

— Убийцы! Душегубцы!

— Совести у вас нет! Пригрели змею под своим боком!

— Мы никогда не собирались вас захватывать и кусать, — спокойно возразил Пастырь. — Но если вы нападёте на нас, мы будем вынуждены обратиться и сделать это.

— Он ещё и условия нам выставляет! Ишь какой!

— Где те, кого Ярослав обратил сегодня ночью? Где оборотни, жившие на вашей половине? — не обращая внимания на крики и угрозы, осведомился Пастырь.

— Заперты в библиотеке, — ответил ему староста. — Убирались бы вы подобру-поздорову отсюда, соседи…

— Здесь наш дом, также как и ваш, — возразил Пастырь. — И мы…

Договорить он не успел, тяжёлый топор кузнеца полетел в толпу оборотней, ударился о берег, чуть было не ранив одну из русалок. Та громко вскрикнула и нырнула под воду.

— Довольно разговоров! Режь их! — загудела толпа. В голове Владимира что-то громко щёлкнуло, тело пронзила острая боль, и он в бессилии рухнул на колени. Крики дымковцев превратились в один неразборчивый далёкий гул, обоняние резко обострилось — казалось, теперь он мог различить, какую кашу варила в доме на завтрак та или иная хозяйка, все мышцы и сухожилия словно бы стянулись в узел, превращаясь, трансформируясь во что-то совсем иное, страшное, неизведанное. Мысли о Москве и Громоновском, угрызения совести и размышления о собственной судьбе промелькнули в мозгу и тут же исчезли, сменившись природными животными инстинктами — кусай, чтобы не укусили тебя; беги, чтобы не догнали тебя.

— Нда, изменился ты, красавец, — обратилась к нему русалка. Та самая, что неправильно указала ему берег оборотней. — Видишь, каким ты стал. Внимательно вглядись в своё отражение.

Из воды на Марина ошарашено смотрел молодой волк. Закинув вверх морду, он истошно завыл. И тут у самого его уха просвистела серебряная стрела.

Не теряя времени, дымковцы ринулись в атаку. Оборотни постарше в пару широких прыжков преодолели мост, смыкая острые зубы на плечах и ногах соседей, но град серебряных стрел, посыпавшийся со стороны одной из крыш, заставил их, топча друг друга, отступить назад. Один за другим некоторые волки падали, словно костяшки домино, другие прорывались на сторону Дымки, врезались в кричащую улюкающую толпу, стараясь схватить кого за бок, кого за руку.

Вдалеке слышалась ритмичная песнь флейты — кровавая свистопляска началась.

Поджав хвост, Владимир метался среди норовивших ужалить его серебряных стрел-молний, словно потревоживший осиное гнездо. Одна из стрел пробила насквозь лапу, и он снова громко взвыл от нестерпимой боли. Рядом, молча уставившись на противоположный берег, валялась, не подавая признаков жизни, вдова Демьянова. Владимир перепрыгнул через тело старой волчицы, затем в исступлении метнулся назад, бросился в холодную водную гладь реки, плывя к соседнему берегу. По запаху и всплескам воды за спиной он понял, что за ним плывёт Ариша. Вспышка серебряной молнии над головой — и его последовательница сошла с дистанции. Русалки истошно заорали, улепётывая подальше вниз по течению вместе с мёртвым телом и ручейками алой крови.

На мосту, глухо постанывая, валялся Пётр — огромный кухонный нож торчал из его спины. Обезумев в слепой ярости, Владимир бросился на дымковцев — какая-то женщина вскрикнула, когда острые зубы сомкнулись на её бедре, а Марин уже мчался к другой — высокой и худой как жердь — валил её на землю, до крови царапая когтями сутулые плечи.

Посреди залитого кровью моста, обняв друг друга, плакали и призывали всех остановиться Горислава, жена кузнеца, и жена Волчьего Пастыря Катерина. Тело мужа последней с топором в груди лежало здесь же. Катерина нежно гладила его морду, роняя слёзы себе на колени…

Владимир бежал вперёд, по игрушечной улочке Дымки, той самой, по которой ещё вчера проезжали сани сватов. Топор кузнеца просвистел в волоске от него, размозжив голову суетившегося, метавшегося по дороге волчонка. На его белой мордочке, под левым глазом, как успел заметить Владимир, но не разглядел издалека кузнец, виднелось похожее на капельку-слёзку, тёмное пятнышко… Какая-то смутная догадка яркой вспышкой озарила мысли, но времени на осознание не было. Он бежал дальше, пытаясь укрыться от громких криков и града стрел, вперёд, прямо на яркий столб света…

Библиотека горела, а вместе с ней горели и все те, кого друзья и родные укрыли в ней на время полнолуния. Громкий лай сменился протяжным безнадёжным полным ужаса и тоски воем… Владимир не мог больше этого слушать — остановившись как вкопанный, он завыл в ответ.

— Баба Нина, зачем Вы их подожгли? Там же… наши…

Сухенькая сгорбленная старушка с волшебной палочкой, вдетой прямо в трость, равнодушно смотрела, как языки пламени слизывают небольшое деревянное двухэтажное здание. Вой оборотней вскоре прекратился, но огонь лишь только начинал свой победный марш по крышам домов. В отблесках пожара полная луна казалась испачканной кровью, и Владимир, визгнув от охватившего его ужаса, со всех лап бросился прочь....

Вскоре просёлочная дорога сменилась лесной тропой, но Владимиру всё чудились позади вопли людей, ржание лошадей, мечущихся в охваченных огнём конюшнях, и пронзительный вой волков. Назад он не оглядывался, но когда обострённое обоняние вновь уловило человеческий запах, зверь внутри него, почувствовав себя в ловушке, оскалился и злобно зарычал… Их было двое, Владимир не знал, кто они и откуда пришли, но слепая ненависть, раззадоренная всеми ужасами этой ночи, вскипела в нём, застилая остатки сознания кровавой пеленой. Зверь бросился вперёд, смыкая острые зубы над чьим-то локтем, но в тот же самый миг блестящий в лунном свете клинок разорвал его плоть совсем рядом с тем местом, где билось то ли волчье, то ли человеческое сердце…

— ЕГОР!!!! — испуганный женский крик звенел в лесной тишине.

— Он… укусил меня… — вновь сверкнуло лезвие меча, и Владимир понял, что это конец.

— Нет, нет, не убивай его! Давай свяжем его заклинанием! — кровавая луна превратилась в женское лицо, обрамлённое огненными локонами. Её глаза… Видел ли он их раньше? — Это ведь не просто волк, это… оборотень?!

Ответа Владимир уже не услышал. Мир тонул в пустоте и мраке, а потом неожиданно чиркнула спичка…

— Ну как? — Ксюша громко и тяжело дышала, словно после быстрого бега, и первые несколько мгновений всё никак не могла понять, почему лицо рыжеволосой девушки, показавшееся ей смутно знакомым, сменилось лицом Дианы, всё также равнодушно жующей персиковую слойку. — Я предупреждала, что эффект будет поинтересней, чем от обычной литературы.

Голова кружилась, к горлу подступала тошнота, и Вронская обессилено опустилась в одно из мягких библиотечных кресел.

— Это просто… ох! — она с опаской оглядела своё тело, боясь обнаружить на нём раны от удара меча. — Просто кошмар какой-то! — солёные дорожки слёз заскользили по её лицу, и Ксюша поспешно смахнула их кулаком. — У тебя есть книги о министре магии Громоновском? Только… обычные книги, чтобы можно было взять их с собой и просто… почитать...

— Конечно, — кивнула Диана. — Такого добра предостаточно. Есть даже сатирическая брошюрка тысяча девятьсот десятого года — «Кровавый министр»…

— Отлично, — массируя виски, ответила Ксюша. — «Кровавый министр»… Видимо, история не всегда оправдывает победителей.

Картинки кружились у неё в голове. Не терпелось рассказать обо всём Ратмиру. Серая Дымка, заброшенная, сожжённая, исчезнувшая в водовороте никогда не останавливающегося времени волшебная деревушка была совсем рядом, за тем самым лесом, по тропинкам которого не раз ступали Ксюшины сапожки. А если кто-то из погорельцев-дымковцев нашёл в соседних Лихоборах приют? Или же в нападении на стаю замешен таинственный орден Серебряной стрелы, о котором так неосторожно упомянул Громоновский?

Когда Ксюша вернулась обратно в знахарскую, время уже давно перевалило за полдень. На столе в комнате отдыха её ждала тарелка горячих пельменей, вручную приготовленных заботливой Софьей Всеволодовной, и глиняный кувшин с клюквенным морсом. Вронская задумчиво провела по глиняной ручке — после «путешествия» в Серую дымку узор показался ей похожим на ту роспись, которой дымковцы украшали свои игрушки.

— Ого, сколько книг, — хрипловатый голос Алисы застал Ксюшу врасплох, и она чуть было не выпустила кувшин из рук. — Есть что почитать интересное? А то я здесь со скуки с ума сойду.

— Это… книги по нашему делу, — замялась Ксюша. — Точнее… по вашему, по твоему делу...

— Уже интересно, — кивнула Алиса, деловито усаживаясь за стол и наугад раскрывая один из пухленьких томиков. — И как нападение на меня связано с дяденькой из учебника по истории магии?

Вронская замешкалась. С одной стороны Лиса не вызывала в ней доверия. С другой — ей просто не терпелось поделиться с кем-нибудь своим открытием.

— Этот дяденька сто лет назад стравил людей и оборотней в небольшой деревеньке, недалеко отсюда, за лесом, в Серой Дымке, — объяснила она, раскладывая на столе карту. — Много оборотней было убито, много людей укушено, и, судя по всему, полдеревни вообще сгорело! Но вот что странно — я никогда раньше об этом не слышала, хотя игрушки дымковцев славились в своё время на всю магическую Россию. Её нет ни на старых картах, ни в географических справочниках, ни в книгах… Я два года живу в Лихоборах, но никогда из местных никогда не упоминал при мне этого названия!

— То есть целая деревня после бойни людей с оборотнями исчезла, как будто её и не было? — Алиса лукаво улыбнулась, и разлила морс по кружкам. — Думаю, ты прекрасно знаешь ответ, просто не хочешь его замечать. Это элементарно, Ватсон…

— Их унесла Дикая Охота, — упавшим голосом произнесла Ксения. Алиса кивнула, с невозмутимым видом накалывая на вилку пельмень.

— Думаю, оставшихся в живых волков они забрали с собой, а людей… ауч! Горячий! Убили… или перекусали… Или в озеро…

— Ратмир говорил, что вы не убиваете людей, — заметила Ксюша.

— Насколько я поняла по рассказам старика Кузьмы, это правило ввёл предшественник Ратмира. А сто лет назад всё могло быть совсем по-другому. И не надо так на меня смотреть! Хочешь сказать, что в трагедии в этой самой Серой Дымке жестокость проявляли исключительно оборотни? — сверкнула глазами Лиса, размахивая на каждом слове вилкой. — Ты сама признала, что нет…

— Я вот и думаю… — помассировала виски Ксюша. — Что если кто-то из дымковцев выжил и поселился в Лихоборах? И теперь мстит оборотням за произошедшее? Или его сын или внук…

— Возможно, — кивнула Алиса. — Думаешь, стоит расспросить местных, кто здесь поселился всего лишь сто лет назад?

— Боюсь, тогда я буду выглядеть подозрительно… — пожала плечами Ксюша. — Напавший на тебя сразу поймёт, что я его ищу — слухи по деревне расползаются быстро… Вот если бы взглянуть одним глазочком на то, что осталось от Дымки! Там наверняка должны быть метрики⁽³⁾ с записью дат рождения всех жителей. Правда, библиотека сгорела, но может быть были какие-то чары, защищающие особо ценные рукописи от огня… Деревня должна быть совсем рядом, за лесом, к северу от Лихобор, — в глазах у Ксюши загорелся огонёк, знакомый всем путешественникам и исследователям. — Если её найти…

— Это совсем не проблема, — прервала её размышления Алиса, залпом осушая кружку. Белый пальчик пополз по карте, и Ксюша невольно вспомнила произошедший более века назад разговор в кабинете Громоновского. — Кажется, я знаю, где находится эта твоя Серая Дымка. Наша стая в ней живёт.

---

Примечания:

Дополнительные материалы к фанфику можно поискать здесь https://vk.com/quietsloughfanfics

---

1) в русской фольклорной традиции первые несколько дней после полнолунья

Вернуться к тексту

2) В некоторых уголках России (конкретно в Вятской губернии — почему я ориентировалась именно на неё, расскажу потом в своей группе в отдельном посте) на сани сватов привязывают веник, чтобы не сглазили.

Вернуться к тексту

3) метрика — здесь в значении метрическая книга. Реестр, книга для официальной записи актов гражданского состояния (рождений, браков и смертей) в России в период с начала XVIII века (православные метрические книги — не ранее 1722 года) по 1918 год

Вернуться к тексту

Ночь уже вступила в свои права, когда Ксюша, отложив очередной научный труд с перечислением славных дел министра Громоновского, поплелась в душ. Тёплая вода, обласкав волосы, лицо и плечи, унесла с собой напряжение, притупив впечатления от путешествия по закоулкам чужой памяти. И всё же в большое круглое зеркало в массивной деревянной оправе, подвешенное рядом с туалетным столиком в её комнате, Ксюша всматривалась с долей опаски, словно боясь там увидеть того, кто умер, здесь, в знахарской, более века назад…

Прогоняя мысли о Владимире Марине, она с азартом ребёнка потянулась к своей огромной коллекции всевозможных сывороток, ароматных настоев, масел и кремов. По правде сказать, ей хватило бы одного капли косметического зелья, добавленной в чай, чтобы волосы заблестели, ногти окрепли, а кожа стала мягкой, упругой и чистой. Но древний заложенный женской природой инстинкт подсказывал, что для красоты и молодости необходима если не ванна с кровью тринадцати девственниц, то, как минимум, маска из воздушного сладко пахнущего крема и пара травяных отваров на дождевой воде. В этом был свой особенный вечерний ритуал — в медленном расчёсывании гребнем волос, нанесением вязкой молочно белой массы на лицо, шею, кисти рук и плечи, пары капель масла — на запястья и ложбинку между грудей. И лишь тогда, встретив в зеркале её — манящую и улучшенную версию себя — можно было ложиться спать спокойно.

В отражении мелькнула чья-то тень. Снеся рукавом халата одну из маленьких баночек, Ксюша уже схватилась за волшебную палочку, как в окно тактично постучали и вкрадчивый голос Ратмира со стороны улицы произнёс:

— Это я. Ты не могла бы открыть окно и убрать… одно из твоих растений с подоконника?

Вспыхнув от корней волос до розовых голых пяток, Вронская поспешно отставила горшок с алоэ на пол и, справившись с оконной щеколдой, недовольно прошипела:

— Ты хоть раз можешь прийти ко мне…. по-человечески? А не…

— Я постучал, — с самым невинным выражением лица пожал плечами Ратмир.

— Можно было и в дверь, — с сарказмом ответила Ксюша.

— Мне не нравится ваш колокольчик на входе, — нахмурился оборотень. — И я не хотел, чтобы старушка-целительница знала, что у нас какие-то дела с тобой.

— А то, что соседи могли видеть, как ты лезешь ко мне в окно, на второй этаж, между прочим, тебя не смущает?

— Уже темно, даже если и видели, то примут меня за растолстевшую кошку, хохлика⁽¹⁾, ну или… — он улыбнулся своим фирменным волчьим оскалом, обнажив острые белые зубы. — Решат, что ты завела себе любовника.

Ксюша плотнее запахнулась в халат.

— По-моему ты просто позёр, — фыркнула она, вновь отвернувшись к зеркалу. Ратмир усмехнулся, но спорить не стал.

— Алиса передала мне, что ты что-то узнала, — перешёл к сути дела он, усаживаясь на пол и опираясь спиной на ножку кровати. Взгляд его ненавязчиво блуждал по скромному интерьеру комнаты — растения, книги, куклы-травницы⁽²⁾ на полках, коллекция баночек и флаконов разной формы на туалетном столике. Небольшой золотой котелок, по-видимому служащий здесь не для дела, а «для красоты», устроился в небольшой укромной нише в стене. Из котелка, опасно блестя сталью, выглядывали тонкие острые концы вязальных спиц.

— Это вполне могло бы подождать до утра, — устало проворчала Ксюша, вновь принимаясь за расчёсывание волос. Ратмир оторвал взгляд от спиц, и на пару долгих мгновений затаил дыхание, рассматривая, как переливаются в отблеске свечей её светлые волосы.

— Я бы не рискнул лезть к тебе в окно при свете дня, — резонно заметил он, наконец. — Вообще-то я хотел предложить тебе прогуляться в Дымку — если я правильно понял Алису, ответы стоит искать там, — он замялся, подминая под себя длинные ноги. — Но сейчас вижу, что ты устала, так что, наверное, и правда стоит отложить всё до завтра…

— Как вы сообщаетесь? С Алисой, — почему-то она вообразила, что между оборотнями в стае существует что-то вроде ментальной связи. Мысль о том, что Лиса сама передала Ратмиру результаты её, Ксюшиного, расследования, вызывала неприятное чувство досады.

— По мобильному телефону, — улыбнулся оборотень, словно прочитав её мысли. Он извлёк из кармана потрёпанный «бабушкафон», как называли подобные средства связи неволшебники в родной Ксюшиной деревне. — Купил для себя и стаи парочку таких. Благодаря заклинаниям, работает даже в местах с повышенной концентрацией магии. Крутые ребята эти неволшебники — чего только не придумают, правда? Это вам не яблоко по тарелочке катать… — он насмешливо покосился на огромное блюдо с золотой каёмкой, примостившееся на самом краю туалетного столика. — Лиса рассказала мне всё только в общих чертах, так что ты могла бы изложить подробно, пока мы будем добираться до деревни через лес… Сможешь выбраться из деревни завтра вечером, часов в девять? Я бы встретил тебя у камней.

— Идёт, — согласилась Ксюша, отложила гребень и начала заплетать волосы в косу. Несколько долгих секунд, словно заворожённый, Ратмир смотрел, как проворно двигаются её тонкие пальчики, потом шумно вздохнул и поднялся на ноги.

— Что ж, тогда спокойной ночи, — он слегка поклонился, схлестнувшись с ней взглядом в отражении зеркала. Ксюша дрогнула, покраснела, но своего занятия не прервала. — Лиса будет проситься идти с тобой, но, думаю, ей будет лучше пока остаться здесь.

— Хорошо, — Ксюша прикинула, сколько капель валерьяны в чае отобьёт у Алисы охоту куда-то тащиться на ночь глядя, покончила с косой и повернулась, наконец, к Ратмиру лицом. — Спокойной ночи.

Ратмир улыбнулся краешком губ, в мгновение ока взобрался на подоконник и был таков. Пожалуй, благодаря скорости передвижений, его действительно можно было принять за большую, но проворную кошку.

Пару минут спустя в комнату пробралась Искорка и, учуяв запах понравившегося ей человека, недовольно захныкала, возмущённая отсутствием внимания к своей персоне. Ксюша похлопала ладонью по кровати, приглашая котёнка лечь рядом с собой, но Искорка лишь фыркнула, взмахнув тонким хвостиком, и прыгнула на освобождённое горшком алоэ место на подоконнике, явно намереваясь устроить там себе ночлег.

— Даже не думай привыкать, — прошептала ей Ксюша, прикрывая веки. — Больше никаких ночных визитов через окно.

Искорка недовольно мяукнула, но Вронская уже падала в объятия тревожного обрывочного сна, в котором нашлось место и русалкам, и оборотням, и мягкой высокой траве на опушке леса, и ласковым, но настойчивым рукам, медленно расплетающим её волосы…

* * *

Следующий день в знахарской пролетел в мгновение ока — Ксюша приращивала на место вырванные неудачным заклинанием пальцы, залечивала ожоги от неправильно сваренного зелья и старалась краешком уха слушать нескончаемую болтовню Алисы про Бурэмэктэп, которая от нечего делать, решила во что бы ни стало установить с единственной находящейся поблизости ровесницей приятельские отношения.

— Давно вы знакомы с Ратмиром? — как бы невзначай спросила она, и Ксюша поняла, что вся её говорливость — это попытка вытянуть Ксюшу на откровения.

— Пару лет, — ответила Ксюша. — Но мы не очень хорошо знаем друг друга.

Это было правдой — они разговаривали пару раз во время пленения Ксюши под озером в Болотных Елях и даже целовались однажды в первую майскую ночь во время шабаша на Лысой горе, но она сомневалась, что это можно назвать достаточно близким знакомством.

— Не хочешь рассказать, как вы познакомились? — прищурилась Алиса.

— А должна? — Вронская подняла светлые брови.

— Лезу не в своё дело, поняла, — Лиса примирительно подняла вверх ладони, но в глазах сверкнули холодные огоньки — от неё явно не укрылся лёгкий румянец, приливший к Ксюшиным щекам. — Слушай, а у тебя есть курить? Ратмир считает это дурной привычкой, и ни за что не принесёт мне мои сигареты. А у меня стресс, между прочим!

— Сделаю тебе ещё успокаивающего чаю.

Алиса недовольно цокнула языком, но спорить не стала. Валерьяны в чай Ксюша капнула чуть больше положенного.

Без пятнадцати девять она, никем не замеченная, выскользнула из знахарской на улицу и тотчас же направилась в сторону каменных идолов. По правде говоря, блуждать в темноте у северного выхода из деревни ей не очень хотелось. С дороги открывался жутковатый вид на местное кладбище, где между крестов и каменных плит в ночи можно было заметить серебристое свечение. Решишь прогуляться там — будь готов услышать чьи-то невесомые шаги за спиной, или даже ощутить холодное похлопывание прозрачной руки по плечу. И хотя большинство призраков не приносили живым никакого вреда, у Ксюши не было ни малейшего желания встречаться, а тем более говорить с ними.

«Вероятно, Марин похоронен здесь же», — промелькнула в голове мысль. В этот момент от черноты леса отделилась чья-то тёмная фигура, ловко перехватила запястье и приложила пальцы к её губам, подавляя испуганный вскрик.

— Тише, ведьма, — не без насмешки прошептал Ратмир над самым её ухом. — Не думал, что ты такая трусиха! Пойдём.

— Кощей тебя дери! — негромко выругалась Ксюша. — У меня чуть сердце из груди не выскочило!

Оборотень не ответил, лишь взял её за руку, увлекая вглубь леса.

Ксюше всегда казалось, что уж бродить по чащам она, как ведьма и травница, умеет с профессиональным мастерством. Но той ночью она то и дело запиналась на выступающих из-под земли корягах и вздрагивала от каждого звука, будь то свист крыльев совы или тихое попискивание мыши. Ратмир же крался с грацией и беззвучностью зверя, по-видимому, прекрасно ориентируясь в темноте. Он крепко сжимал её ладонь, и, досадуя на саму себя, Ксюша вынуждена была признать, что от этого ей гораздо спокойней.

Она в очередной раз нервно вздрогнула и съёжилась, когда впереди показалась знакомая серебристая лента речки и деревянный мост. В хатах со стороны Серой горел приглушённый настороженный свет, сторона Дымки, представлявшая собой пепелище, зияла чернотой.

— Выглядит жутко, — в ответ на её мысли, прошептал Ратмир. В голосе его слышалось напряжение. — Но бояться здесь уже нечего.

Ксюша сухо кивнула и позволила увести себя от покосившихся, но всё ещё целых хат, из окон которых, как ей показалось, за ними с любопытством следили члены стаи.

— Там живут… твои? — неловко спросила Вронская. Она слышала совсем немного о Дикой охоте изнутри от Андрея Зорича, который, по понятным причинам, не любил говорить на эту тему, и теперь в ней проснулось любопытство. Она покосилась на точёный профиль Ратмира, размышляя о том, пригласит ли он её на чай в компании своих «друзей» в конце их странной прогулки.

— Хочешь познакомиться? — она снова вздрогнула. Легилименции он выучился, что ли, за эти пару лет? — Думаю, им будет интересно взглянуть на тебя поближе. Но я не уверен… что тебе придётся по вкусу такое знакомство.

— Ну, если меня не будут кусать и превращать мою деревню в живописный пруд, я не против оборотней как таковых… — заметила Ксюша, подивившись неожиданному приливу собственной храбрости. Ратмир остановился и смерил её подозрительным взглядом.

— Кто бы мог подумать… — обратился он скорее к самому себе. — Ладно, сначала осмотрим библиотеку.

В чёрнеющих остатках фундамента слабо угадывались очертания пряничных весёлых домиков Дымки. Ксюша остановилась, заметив на том, что было, вероятно, когда-то подоконником, глиняную кормилицу с двумя прижатыми к груди младенцами. Один из детей был покрыт чёрным слоем грязи, другой же — на удивление — почти не пострадал…

— А русалки здесь всё ещё есть? — покачала головой Ксюша, отводя взгляд от жалобных глаз-точек.

— Нет, — покачал головой Ратмир. — Насколько я знаю, они не очень любят места, где проливалась кровь…

На месте, где когда-то возвышалась библиотека, осталась всего лишь одна стена и грузные камни уходящего под землю фундамента. Деловито постучав по одному из них волшебной палочкой, Ксюша спугнула одичавшего одноглазого кота, протяжно мяукнувшего и в один прыжок скрывшегося в непроглядной ночи. Ратмир зажёг фонарь. Свет лампы выхватил из мрака одинокую тень, застывшую в паре шагов от них с ножом наперевес. Ксюша пронзительно вскрикнула и буквально влетела спиной в объятия Ратмира, случайно наступив ему при этом на ногу.

— Пётр, ты? — спокойно спросил Пастырь, но мышцы его напряглись. Устыдясь своего порыва, Ксюша быстро отстранилась на безопасное расстояние.

Человек с ножом не ответил, просто медленно подошёл, так что свет фонаря теперь падал ему на лицо, бесстрастное, сдержанно скорбное, словно бы выдолбленное из камня. Сложно было сказать, сколько ему лет — он не походил на дряхлого старика, но и мужчиной в цвете лет его назвать было сложно. Игра теней сделала нож в его руках зловещим оружием, но служил он оборотню вовсе не для нападения — в другой руке он крутил, разминая пальцы, вырезанную из дерева змейку.

— Мы ищем метрики, — объяснил Ратмир. — Ксения, — он словно бы сам удивился оттого, что, пожалуй, впервые в жизни назвал её по имени, — Ксения разузнала об истории деревни. Тут случилась бойня с оборотнями, и если кто-то мог выжить…

— Никто не выжил, — глухо отозвался Пётр. Тёмные безжизненные глаза, словно два бездонных колодца, уставились на Ксюшу и до той, наконец, дошло, кто перед ней.

— Вы… Петька? — воскликнула она, осенённая внезапной догадкой. — Вы жили здесь, в Дымке, когда были ребёнком и знаете… что произошло!

Она вспомнила полные страха и боли глаза волчонка, умирающего на мосту с кухонным ножом в спине, и улыбка сползла с её лица. Пётр смотрел на неё строго, но без неприязни, словно бы оценивая. Наконец, кивнул и, махнув рукой, направился в сторону груды вросших в почву камней. Что-то пробормотав, он легонько надавил на один из них, и камень сдвинулся, приоткрыв узкий проход, ведущий куда-то под землю.

— Если осталось, то там, — слова давались Петру словно бы через силу. Ксюша с горечью подумала о болтавшем без умолку мальчонке из воспоминаний Марина — контраст между ним и мужчиной, которым он стал, был разительным. Вероятно, Дикая охота, подобравшая его и вернувшая к жизни, смогла залечить физические раны, но вот душевные продолжали кровоточить и по сей день.

— Я пойду первым, — произнёс Ратмир, наблюдавший за их странным диалогом, сдвинув тёмные брови. Из-под земли несло подвальной сыростью и запахом разложения. Задержав дыхание, Пастырь аккуратно спрыгнул и, пригнувшись, осветил фонариком помещение. — Вот чёрт! — вырвалось у него, и он в замешательстве оглянулся на Ксюшу. — Не с твоими нервами спускаться сюда, ведьма, — без насмешки предупредил он. Догадываясь, что она может там увидеть, Вронская нервно сглотнула и прыгнула следом.

Вероятно, оборотни, запертые в горящей библиотеке, попытались укрыться в подвале, где хранились особо ценные книги. Проход туда был узкий, и получилась давка. И если огонь в укрытие не добрался, то едкий сковывающий лёгкие дым не оставил ни единого шанса на спасение. Кто-то уснул навеки зверем — волчьи черепа грозно скалились в предсмертной агонии. Кто-то попытался обернуться человеком — об этом свидетельствовали странные изогнутые под неестественным углом скелеты, в которых волчьи кости чередовались с человеческими. Но итог был один — все они были уже лет сто как мертвы.

— Не стоит здесь задерживаться, — заметил Ратмир, опасливо покосившись на Петра, безмолвным часовым стоящего у края подвала, больше похожего теперь на братскую могилу. Ратмир торопливо сгрёб парочку толстых, перевязанных кожаными ремнями книг в руки, и решительно подтолкнул оторопевшую от увиденного Ксюшу к выходу наружу.

— Нужно похоронить их… — голос Вронской дрогнул.

— Да, — согласился Ратмир. — Но, пожалуй, я займусь этим при свете дня.

До хаты Пастыря они добрались в полном молчании, и лишь когда Ксюша очутилась на ярко освещённой и неожиданно по-домашнему уютной кухоньке, она, словно бы очнувшись от страшного тревожного сна, сообразила, что её всё-таки позвали на чай.

— Здравствуйте, — в дверях появилась дородная светловолосая женщина. Она с добродушным интересом оглядела Ксению с ног до головы, и поставила на стол свёрток, от которого исходил приятный запах свежей выпечки, изюма и кураги.

— Ксюша, это Зорка, Зорка — это Ксюша, — оторвавшись от разложенных на столе книг, представил их Ратмир. Уголок рта еле заметно дёрнулся. Зорка неуклюже поклонилась, сделав что-то наподобие реверанса, и отвернулась к самовару.

— Позвольте помочь вам, — нерешительно попросила Ксюша, чувствуя к женщине расположение.

— Отыскали что-нибудь? — рядом с застывшим в углу, словно каменное изваяние Петром возник долговязый мужчина со светлой рыжей короткой бородой и большими глубокими глазами. Голос у него был чуть хриплый, но приятный, певучий. — Зовите меня Лютыч, — просто обратился он к Ксении и, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на табурет, подтянув к себе одну из книг, обложка которой была испорчена чьей-то когтистой лапой.

— А вы волшебница? — на Ксюшу уставилась пара серых добродушных детских глаз. Мальчик лет десяти деловито опёрся на стол, копируя позу и выражение лица Ратмира.

— Тебе не пора спать, Лёшка? — беззлобно спросил тот, ухватив своего маленького подражателя за ухо. Ксюша успела заметить, что кусочек мочки у парнишки отсутствует.

— Никто не спит, всем интересно посмотреть на твою… гостью, — отозвался мальчонка, выкручиваясь из пальцев Пастыря. — И спросить у неё, как там Алиса…

— Я волшебница, а Алиса уже в полном порядке, — улыбнулась Вронская, пододвигая к Лёше тарелочку с пирогом, что принесла Зорка. Ратмир опасливо покосился на двери за Ксюшиной спиной, за которыми, как она поняла, беззвучно толпились остальные члены стаи, быстро пробежался глазами по каждому, обречённо вздохнул и властно произнёс:

— Ладно, заходите все уже.

Кухня мигом наполнилась людьми. Мужчины подходили к Ксюше здороваться, женщины же придирчиво наблюдали за ней со стороны.

— Схватите её! — визгливо крикнула сухая и на вид совершенно неадекватная старушка. На миг Ксения напряглась, покосившись на приоткрытое окно, но оборотни, казалось, не обратили на этот возглас никакого внимания.

— Она была Пастырем. Тогда, — разъяснил Пётр, не отрывавший от Ксении взгляда. Деревянная змейка вновь оказалась в его руках, и Вронская заметила, что на ней вырезаны какие-то буквы — А, Р, И…

-Да, да, серьёзная была баба Аглая, — улыбнулся беззубым ртом дряхлый старичок, представившийся как Кузьма. — А теперь совсем дурная стала. Правда, характер у неё всегда был скверным…

Ксюша с любопытством посмотрела на старушку. Интересно, на какие интриги пошёл опекун Ратмира, чтобы отнять у этой дамочки бразды правления? Губы Аглаи молча двигались, беззвучно произнося то ли заклинания, то ли проклятия, старческая рука дрожала, глаза невидяще уставились в пустоту.

— Взгляни, — Ратмир протянул ей одну из потрёпанных волчьими лапами книг, которая оказалась как раз тем, что они искали — метрикой. — Тебе знаком кто-то из этих людей?

Ксюша быстро пробежала взглядом по чернильным строчкам. «Март 1888-го года -родился Иван, сын Никифоров. Апрель 1888-го года — умерла от трясучей болезни Марина, жена Ткачёва. Сентябрь 1888-го года…»

— Нееет, — протянула Вронская, внимательно изучив все записи в метрике вплоть до тысяча девятисотого года, когда Серая Дымка прекратила своё существование. — Я не встречала в Лихоборах никого из этих людей.

— Никто не выжил, — бесстрастно повторил Пётр.

— Парень прав, баба Аглая тогда приказала выкосить всех людей и спасти то, что осталось от оборотней, хотя спасать кроме Петьки было некого, — неожиданно прокудахтал Кузьма.

— И когда вы собирались мне рассказать об этом? — сердито проворчал Ратмир, со свистом захлопнув метрику. — Вы ни словечком не обмолвились оба, когда мы пришли сюда, и когда Лёшку ранили, и Игната, и Алису…

— Так ддддело это пппппрошлое, — от волнения Кузьма стал заикаться. — Не серчай, Пастырь, не думаешь ли ты, что напппппадения эти как-то связаны с тем, что… сто лет назад же было!

— Может да, а может и нет, — вмешалась Ксюша, подув на чашку с ароматным чаем. Все затихли и уставились на неё. — За бойней в Серой Дымке стоял некто Громоновский, — продолжила она, немного сконфузившись от повышенного внимания. — Он что-то упоминал об ордене Серебряной стрелы, и может быть… — воспоминания Владимира, точные до малейших деталей, вновь пронеслись перед ней, остановившись на небольшой броши — окружности с шестью звёздочками вверху и стрелой посередине — блеснувшей на халате Громоновского. — Может быть, он сам в нём состоял.

— Был такой орден, девочка, — стукнув пальцем по столу, заметил Кузьма. Заикание его как рукой сняло. — Я знаю лишь то, что они подстрелили некоторых наших, но до Дикой охоты так и не добрались. Она, — старик кивнул в сторону Аглаи, — Может знать больше, но вряд ли расскажет.

— А если, — с опаской покосившись на старушку, произнесла Ксюша. — Мы попытаемся достать воспоминания из её разума?

— Ты как Катерина, — неожиданно буркнул Пётр и тут же отвёл глаза. «А Катерина умная, она Колдовстворец окончила!» — вспомнила Ксюша слова, восхищённо произнесённые им сто лет назад, и улыбнулась, польщённая этим комплиментом.

Пока все обсуждали, как подступиться к полоумной Аглае, Пётр неслышно выскользнул на улицу и, глубоко вдохнув полной грудью весенний ночной воздух, по-стариковски прислонившись к стене хаты, тихо заплакал. Деревянная змейка выскользнула из дрожащих рук…

Это был их первый вечер в Серой. Спустя десятки лет в печи избы Пастыря вновь вспыхнул огонь. Комнаты вновь наполнились весёлым гомоном мужских и женских голосов, а из кухни повалил аппетитный запах жареного мяса.

— Ужин скоро будет готов, — радостно возвестила Зорка. Весь предыдущий месяц они провели в лесу, стараясь держаться подальше от автомобильных и железных дорог. Жителям малонаселенных деревень, где можно было закупиться провиантом, они представлялись то группой туристов, то экспедицией экологов/географов/геологов/этнографов. Им охотно верили, хоть и смотрели вслед с подозрением. Палатки, плотной кучкой установленные на какой-нибудь далёкой от цивилизации опушке, не отличающаяся разнообразием еда, сваренная в походном котелке из крупы, макарон и консервов, случайные однодневные подработки, от которых было больше мороки, чем денег… Все были только рады, когда однажды на рассвете скупой на слова Пётр, хмуро вглядываясь в неровную линию горизонта, тронул Ратмира за рукав куртки и бесстрастно заметил:

— Недалеко заброшенная деревня. Можно осесть.

Большинство восприняло идею с энтузиазмом. Жизнь в лесу поневоле укрепляла связь с землёй, и потому многие отнюдь не прочь были заняться сельским хозяйством. Зорка вслух рассуждала о том, какие лекарственные растения и полезные овощи она могла бы выращивать, будь у неё свои грядки, братья-близнецы Игнат и Захар внезапно вспомнили о том, как в детстве дед учил их объезжать лошадей, и даже толстый неповоротливый Ильюша, пустившись в неуклюжие объяснения о том, как в тринадцать лет он гостил у бабушки с дедушкой, ел оладушки и пил парное молоко, заявил, что он не против вести тихую сельскую жизнь.

— Интересно, как так получилось, что ты от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, волчок-Колобок? — фыркнула Алиса, и парень глупо закрыл рот. — Какая деревня, ну вы чё, ребята? — воскликнула она, не дождавшись ответа. — Ни развлечений, ни супермаркета… В кочевой жизни ещё есть своя романтика, но деревня…

— Накопим тебе денег на учёбу, и отправим в большой мир, — отрезал Ратмир. Алиса чувствовала, что «большой мир» манит и его самого, но бросить на произвол судьбы тех, кого он подчинил и повёл за собой, Волчий Пастырь уже не сможет. И всё же какая-то наивная часть её души не могла не мечтать о том, что однажды они вдвоём покинут стаю, рванут куда-нибудь в Москву, где жизнь похожа на картинку в цветном журнале, а может даже и за границу… Наверное, эти мысли отразились у неё на лице, потому что Ильюша, с тупым вожделением смотревший на её острые коленки и костлявую задницу с того самого дня, когда она появилась в стае, с придыханием произнёс:

— А я вот тоже мечтаю… куда-нибудь в большой город…

— Ты мечтаешь пузо набить да пиптик свой, наконец-то, хоть кому-нибудь присунуть, — резко осадила его Алиса, сердито зыркнув в сторону статной фигуры Ратмира.

Хорт и Виктория, потерпев поражение в битве за власть, какое-то время вели себя тише воды и ниже травы, безропотно подчиняясь каждому указанию Пастыря. Но в последний год странствий парочка стала регулярно исчезать на пару дней, а то и на неделю, потом нагоняя стаю обычно незадолго до полнолуния с шуршащими от банкнот карманами и ведя себя как ни в чём не бывало. Ратмир предполагал, что они тайком занимаются мелким грабежом, и от души надеялся, что они ограничиваются изъятием мелочи и украшений у неудачливых путников на заправках и в одиноких мотелях. Суть нового бизнеса Хорта раскрылась неожиданно:

— Вика… болеет… Ей нужно будет отлежаться пару дней, — покраснев, объяснила Зорка, за пару недель до того, как Пётр указал им на заброшенную деревню. — Не помешала бы тёплая ванна и…

— Всем бы не помешала тёплая ванна, — холодно усмехнулся Ратмир, почесав не мытую вот уже целую неделю голову.

— Ей… правда, нужно… — белые щёки Зорки заалели маковым цветом. — От ребёночка ей нужно избавиться, — выпалила она. — Только не говори другим.

Ратмир нахмурился, с ужасом подумав, что если ребёнок от Хорта, то от него действительно стоит избавиться как можно скорее. Стыдясь этих мыслей и словно пытаясь загладить свою вину за них, он неуверенно произнёс:

— А она точно хочет… ну, того?

Доброе лицо Зорки исказилось мукой, и она тут же выложила ему всё как на духу. Оказалось, вовсе не грабёж стал основным занятием для Хорта, хотя он и не брезговал им от случая к случаю. Накупив своей подруге яркой одежды и всяких штучек для макияжа, позволяющих скрыть отёки и нездоровый цвет лица, он принялся строить карьеру сутенёра, договариваясь о «подработке» с водителями фур или просто одинокими путниками, ищущими острых ощущений. Последствия не заставили себя долго ждать.

— Пусть отправляются оба к чёрту, — в сердцах выпалил Ратмир, сплюнув от омерзения. — Зачем им вообще стая, если они давно сами по себе?

— Наверное, даже им нужно… куда-нибудь возвращаться, — без осуждения покачала головой Зорка.

Отлёживалась Виктория всего пару дней. Потом они с Хортом вновь исчезли и не появлялись вплоть до заселения стаи в покинутые когда-то своими жителями, ушедшие за много лет под землю, разрушенные временем, дождём, снегом и ветром хаты.

— Так откуда эти хоромы? — усмехнулся Хорт, когда они все вместе принялись за восстановление дома и очищение того, что в нём осталось, от векового слоя грязи и пыли. Весело сверкнув налитыми кровью глазками, он беспардонно завалился на огромную покосившуюся от времени кровать, принадлежавшую когда-то Пастырю и его жене Катерине.

— Уйди, — буркнул в ответ Пётр, сжав кулаки.

— Конечно, конечно, предполагаю, что это ложе для нашего дорогого начальника, — Хорт многозначительно подмигнул Алисе, колдовавшей над ведром и шваброй. Та смутилась, но продолжила размахивать волшебной палочкой как ни в чём не бывало.

К концу дня хата Пастыря совместными усилиями была приведена в порядок. В приподнятом настроении все принялись за праздничный ужин, громко болтая о будущих планах, воодушевлённые, объединённые одним общим непривычным доселе ощущением — появилось место, которые они могут назвать своим домом.

Пётр молчал, как и всегда. Впервые за множество долгих лет он действительно был дома.

— Песни все у тебя какие-то грустные, — объявила Алиса громко, когда Лютыч вытащил из чехла свою неизменную спутницу — гитару. Разговоры стихли — все повернулись к ней. — А давайте… устроим танцы.

— Когда-то я была превосходной танцовщицей, — жеманно вздохнула Марьяна.

— Уверена, ты и сейчас ничего, — Алиса хмыкнула, подорвалась со своего места, сверкнув голыми коленками, и, перепрыгивая через расстеленные на полу матрасы, подскочила к Лютычу и что-то прошептала ему прямо на ухо.

— Ну-ка быстро расчистите мне пространство, — скомандовала Лиса, подхватывая серый шерстяной платок, принадлежавший, по-видимому Зорке. — Ильюша, подбери ноги и перестань так на меня пялиться! Маэстро! Музыку!

Кулак Лютыча пару раз стукнул по деревянному полу, отбивая ритм, прежде чем старинная узнаваемая их братом мелодия полилась из его гитары. Пётр шумно вздохнул, не в силах оторвать глаз от рыжей кокетки в джинсовом сарафане, закрутившейся под музыку словно юла, от резких движений, девчачьих и грациозных в своей жуткой неловкости. Лиса широко улыбнулась, топнула голой пяткой, вскинула белые руки, сжимая уголки развевающегося за её спиной платка, подмигнула оторопевшему от этой картины Ильюше и звонким голосом запела:

Что ни вечер, то мне, молодцу

Ненавистен княжий терем

И кручина, злее половца

Грязный пол шагами мерит.

Завихрился над осиною

Жгучий дым истлевшим стягом

Я тоску свою звериную

Заливаю пенной брагой.⁽³⁾

От кружки Ратмира валил хмельной пряный дымок. Пётр отметил про себя, что от нескладного худого паренька, каким их новый вождь был всего лишь пару лет назад, не осталось и следа. И дело не только в отросших волосах и окрепших мышцах — что-то неуловимое изменилось во взгляде, в чертах лица. Пастырь странно взглянул на раскрасневшуюся Лису, и губы его невольно растянулись в кривой усмешке.

Из-под стрехи в окна крысится

Недозрелая луна

Все-то чудится мне, слышится:

Выпей, милый, пей до дна!.

Алиса, сверкая хитрющими глазами, отсалютовала Пастырю пустой рукой. Ратмир поднял кружку в ответ. Десятилетний осиротевший волчонок Лёша, которого они подобрали всего лишь месяц назад, подражая Ратмиру, тоже поднял свою чашу с компотом.

Выпей — может, выйдет толк

Обретешь свое добро

Был волчонок — станет волк

Ветер, кровь и серебро.

Так уж вышло — не крестись -

Когти золотом ковать

Был котенок — станет рысь

Мягко стелет, жестко спать!

Звонкий голос Алисы, разлетался по пустой вымершей деревне, и на мгновение Петру показалось, что и не было этих долгих страшных лет, не было резни с дымковцами и это не рыжая лиса в джинсовом сарафане красуется перед понравившимся юношей, а его старшая сестра Ариша, стуча каблуками, лихо отплясывает под «Оборотня».

Не ходи ко мне, желанная -

Не стремись развлечь беду

Я обманут ночью пьяною

До рассвета не дойду

Ох, встану, выйду, хлопну дверью я -

Тишина вокруг села -

Опадают звезды перьями

На следы когтистых лап.

За окном завывает метель, изо рта Ариши идёт пар, а она всё кружится и кружится, в своих красных сапожках, серой шерстяной юбке и вышитом блестящими лентами жилете поверх блузы. Жилет вместе с серьгами из янтаря привёз ей с ярмарки отец, и сестра долго скакала от счастья, целуя папеньку в жёсткую небритую щёку. Петька лишь насмешливо хмыкал — его подарок не шёл ни в какое сравнение с женскими побрякушками. С гордостью он то и дело доставал из-за пазухи маленький кортик с костяной ручкой. По словам отца, кинжал был зачарован, и при приближении опасности от лезвия должно было исходить слабое голубое свечение. Петька уже облазил все самые опасные места в округе, но пока без толку. И всё же кортик пришёлся волчонку по вкусу. Ведь подарив сыну не просто нож, а настоящее оружие, отец признавал в нём уже не мальчика, а мужчину.

Пряный запах темноты

Леса горькая купель

Медвежонок звался ты

Вырос — вышел лютый зверь.

Ярослав, сын Волчьего Пастыря, улыбается и хлопает Арише, но Петька знает, что сердце его далеко, по ту сторону моста, там, где живёт дочь кузнеца неземная красавица Рада. Русые косы Ариши распущены и еле заметно отливают медью, глаза горят лихорадочным огнём, на щеках играет румянец, и на пару мгновений Петьке становится жалко дурёху — зря она призывно протягивает к Ярику руки, приглашая его станцевать с ней, зря красуется перед ним, звеня первыми в её жизни серьгами, сделанными не из дерева. Сердце Петра, давно огрубевшее, окаменевшее, сжимается, словно пойманное в силки, когда Алиса выхватывает кружку из рук Ратмира, и тому ничего не остаётся, кроме как дать увлечь себя в безумную пляску…

Так выпей — может, выйдет толк

Обретешь свое добро

Был волчонок, станет волк

Ветер, кровь и серебро...

Выпей — может, выйдет толк!.

Серебряные стрелы дымковцев летят в них с противоположной стороны моста…

Выпей — может, выйдет толк.

Сломанная шея Ярослава стиснута пеньковой верёвкой…

Выпей — может, выйдет толк

Петька ловит последний взгляд Ариши, прежде чем течение уносит её окровавленное тело по реке вниз…

Был волчонок, станет волк,

Ветер кровь и серебро…

Пётр со стуком поставил свою чашку на пол, точно попав в финальный такт. Наверное, стоило бы рассказать Ратмиру, почему в одночасье опустело это место, но голос давно перестал слушаться Петра — с тех самых пор, как его, израненного мальчонку, Дикая охота вытянула не много ни мало, а с самого того света. Единственным, что помогало ему все эти долгие годы, когда тяжкий острый ком подкатывал к горлу, были дерево и острый нож, благодаря которому любое полено оживало под его чуть дрожащими руками. Пётр вспомнил, как когда-то отец подарил им с Аришей по змейке с их именами, и решил тотчас же приняться за дело.

— Я дома, — произнёс Пётр куда-то в пустоту, выйдя за порог хаты. — Дома…

* * *

Вытянуть обрывки воспоминаний из повреждённого разума Аглаи оказалось делом непростым, и к рассвету Ксюша валилась с ног. Мастерски извлекать чужие, похожие на серебряные чернила мысли, умел её однокурсник легилимент Ростислав Егоров, им же с Ратмиром и Кузьмой, имевшем на старуху какое-никакое влияние, приходилось буквально уговаривать Аглаю Борисовну сконцентрироваться на словах «орден Серебряной стрелы», чтобы получить хотя бы крупицу информации. В результате воспоминания были заперты в прозрачный флакон, но требовался ещё Омут памяти, чтобы их просмотреть. Обессиленная, Ксюша на мгновение прикрыла глаза прямо у ног сумасшедшей старухи и очнулась через пару часов на огромной кровати с балдахином, когда солнце уже взошло.

— Я провела здесь всю ночь, — вместо утреннего приветствия пробормотала она, столкнувшись с Ратмиром на кухне.

— Туалет направо и по коридору, — серьёзно сообщил тот, но уголок его губ дёрнулся в усмешке. — Мне жалко было тебя будить…

Наспех умывшись и завязав растрёпанные волосы в пучок, Ксюша критически рассмотрела себя в зеркале. От неё пахло потом, лесом и подвальной сыростью, платье измялось, а на горящей от волнения щеке отпечатался край подушки. Пожалуй, она сможет соврать Софье Всеволодовне, что вышла из дома на рассвете — собрать кое-какие травы на заре. Пожалуй, та сделает вид, что ей поверит.

— Яичницу будешь? — спросил Ратмир, когда она вновь появилась на пороге кухни. Непроизвольно Ксюша отметила, что он тоже смущён. Интересно, удалось ли ему немного поспать и если да, то где именно? — Прости, я не умею готовить, а звать Зорку…

Он неопределённо махнул рукой, а Ксюша, согласно кивнув, опустилась на табурет. За окном слышались знакомые голоса — оборотни выбирались из восстановленных хат и громко обсуждали план работ на день. Как поняла Вронская из этих разговоров, они планируют заняться сельским хозяйством, чтобы уже осенью собрать первый урожай. Возможно, она как травница, проведшая много лет в волшебных теплицах Колдовстворца, могла бы немного им в этом помочь…

Солнце светило Ратмиру прямо в глаза, и он непроизвольно щурился, улыбаясь ей с другого края стола.

— Приятного аппетита, — кивнула ему Ксюша, берясь за вилку.

«Кто бы мог подумать, — покраснела она, отмечая, что чувствует себя в этом странном месте, бок о бок со своими недавними врагами вполне спокойно и уютно. — Кто бы мог подумать…»

---

1) Хохлик — в славянском фольклоре маленький домашний дух, чёрт.

Вернуться к тексту

2) Кукла-травница, или кубышка-травница — славянский оберег, кукла из ткани, наполненная сухими целебными травами. Обычно такие куклы располагали рядом с больным членом семьи либо над колыбелькою ребёнка.

Вернуться к тексту

3) Здесь и далее песня группы Мельница «Оборотень»

Вернуться к тексту

Пётр был мёртв — он понимал это слишком отчётливо, с любопытством разглядывая собственное распростёртое на мосту волчье тело с кухонным ножом в спине. Дымка уже начинала пылать, сбитые в кучу Серые больше не захлёбывались яростным лаем — поджав хвосты, они униженно скулили, прося пощады. Среди неровного строя людей прокатился рёв Пирровой победы: в то время как поверженный враг барахтался в луже собственной крови, горячее пламя, словно дорвавшийся до мороженого ребёнок, слизывал уютные игрушечные домики. Никто и не заметил, как из-за стены огня появились чужие волки. Они не выли и не лаяли, но подкрадывались бесшумно и хватали за горло с хирургической точностью, в одно мгновение перерезая связывающую жизнь со смертью нить сонной артерии. За пару минут всё стихло — лишь продолжал весело потрескивать огонь.

— Всё кончено, госпожа, — крикнул один из волков, обратившись в человека. — Прикажете поискать среди волков выживших?

Женщина, к которой он обращался, была хрупкой и невысокой, но волчья шкура на её плечах (будь Пётр жив, он бы заледенел от мысли о том, кому она могла принадлежать — среди оборотней Серой не было принято делать себе одежду из мёртвых собратьев) и заколки из серебра, вплетенные в чёрные, волнистые, словно змеи, волосы, указывали на то, что в этой стае Вожак она. Грациозно восседая на огромном волке, она объезжала поле боя, с холодным любопытством заглядывая в мёртвые лица.

— Нет, — вкрадчиво протянула женщина. — К чему нам волки, играющие в домашних псов? Хотели жить как люди — пускай и умирают вместе с людьми.

— И мы даже не… похороним их… госпожа? — невысокий светловолосый оборотень с чересчур простодушным выражением лица приблизился к телу Петра. — Этот вот… совсем ещё ребёнок.

— Жалеешь его, Кузьма? — вкрадчиво осведомилась госпожа, и Пётр вновь поймал себя на мысли, что не будь он сейчас бестелесным духом, по спине бы его побежали мурашки.

— Брат он мне или сын, чтобы жалеть его? — буркнул Кузьма в ответ, также различив угрожающие нотки в голосе Пастыря.

— Жалеешь, — голубые глаза женщины сощурились. — Эй, Профессор. Посмотри, можно ли вернуть к жизни мальчишку.

— У нас остался небольшой запас живой и мёртвой воды, госпожа, — откликнулся, почтительно кланяясь, небольшой худенький человечек в пенсне. — И у нас ещё есть совсем немного времени. Но мы ведь собирались…

— Оживи волчонка, — улыбаясь, перебила его госпожа. Её синие глаза смотрели прямо в упор на Петра, не на его мёртвое тело, а именно на него. — Жизнь покажется тебе мукой, мой бедный малыш. И запомни хорошенько: ты мой вечный должник…

Аглая уже давно не отдавала приказов и не стращала своих вечных должников, могла мыться только с посторонней помощью и ела жидкую овсянку с ложечки, но Пётр по-прежнему немножко побаивался её. После попыток Ксении и Ратмира вытянуть крупицы воспоминаний о загадочном Ордене, закончившихся тем, что молодая волшебница уснула прямо на полу у ног Аглаи, старуха в конец обессилела и задремала, сжав в костлявой руке фигурку волка, что Пётр сделал для неё из дерева. Когда-то она была красивой, властной и жестокой. Стая Дикой охоты трепетала перед своим Пастырем и подчинялась любому её указанию, даже если это требовало перегрызть невинному человеку глотку. Отец Ратмира, появившийся в стае вскоре после самого Петра, взбунтовался против Пастыря, убив её особо приближённых — никогда не превращавшегося в человека Германа, исполнявшего для Аглаи роль любовника, верховой лошади и главного палача, и безобидного беднягу Профессора. Впрочем, гибель последнего вполне можно списать на несчастный случай. Рассудок Агаты был помрачён, из сильной женщины она превратилась в безумную старуху, посмешище, наглядный урок тому, кто вздумает ослушаться нового вожака. И это, пожалуй, было самим жестоким наказанием для неё, ведь та Аглая, которую Пётр когда-то знал, предпочла бы скорее умереть от предательской серебряной стали меча, но никак не от старости в подгузниках для пожилых.

Новый Пастырь ввёл новые правила: волки перестали убивать, хотя альтернатива отправки своих жертв в небытие мало отличалась от смерти. В стаю вливалась свежая кровь, ряды «старичков» редели, и вот уже от старых добрых времён осталась развалина Аглая, поседевший, сгорбившийся и растерявший последние зубы Кузьма, и сам Пётр, время для которого шло чуть медленней, чем для обычных людей. Ему было уже давно за сто, но выглядел он максимум на пятьдесят, что было необычно даже для живущих значительно дольше немагов волшебников. Профессор объяснял это побочным действием живой и мёртвой воды, но он умер прежде, чем успел растолковать Петру все подробности. Аглая была права — жизнь стала для него мукой.

Поглощённый в эти мысли Пётр и не заметил, как дремлющая госпожа, которую он то ли из жалости, то ли из-за подсознательного страха, укрыл пледом, раскрыла глаза. Пару минут она сосредоточенно смотрела в одну точку, точно обдумывая какое-то решение, а после дёрнула Петра за рукав, привлекая его внимание.

— Скажи волчонку и его девочке, что про них есть пророчество, — вполне осмысленно изрекла она. — Пророчество… — губы её растянулись в безумной усмешке, и она затряслась, то ли от смеха, то ли от беззвучных рыданий. — Пророчество! — ещё раз громко крикнула она, вцепилась синими ногтями в деревянного волка и затихла.

* * *

— Пророчество? — Ксюша удивлённо вскинула светлые брови. Она явно торопилась домой в Лихоборы, смущённая тем, что ей пришлось провести ночь в поселении со своими недавними врагами, но согласилась выслушать скупой отчет Петра о странных словах Аглаи. — И она имела в виду… что пророчество касается меня и Ратмира?

Пётр неопределённо хмыкнул. Кощей его знает, кого именно оно касается — прорицатели никогда не утруждают себя уточнением паспортных данных.

— Час от часу не легче, — Ратмир устало потёр виски. — Где вообще хранятся пророчества?

— В Министерстве магии есть записи, — отозвалась Ксюша. — Но там их тысячи или даже миллионы… Некоторые можно найти в книгах, но… Мы ведь понятия не имеем, кто и когда его изрёк и изрёк ли вообще — это всё равно, что искать иголку в стоге сена… Нет, пророчество подождёт, — она решительно передёрнула плечами. — Просмотрим воспоминания, и решим, что делать дальше.

Мысль о том, что какое-то связанное с Дикой охотой пророчество может касаться её самой, была неприятной как скользкая гусеница, заползшая в кровать. Как правило, никто не пророчил о том, что кто-то проживёт долгую, спокойную и счастливую жизнь и умрёт в окружении целого выводка внуков. Были, конечно, пророчества о царях и королях, но те, перед тем как получить воцариться и править мудро и справедливо, традиционно должны были либо победить чудовище, либо спуститься в мир мёртвых, либо и первое, и второе вместе.

— Не думай об этом, — словно угадав её мысли, Ратмир крепко сжал её ладонь. Они молча прошли через утренний лес и вышли к каменным столбам, очерчивающим границу между Лихоборами и внешним миром. — Это не твоя война, и я не стану подвергать тебя опасности. В конце концов, мы всегда можем просто уйти в другое место...

— Да, но если Орден последует за вами? — Ксюша прищурилась, чтобы лучше разглядеть его лицо.

— Значит придётся бежать быстрее, — Ратмир скривился. — А пока… Алиса?

Ксюша обернулась. Лиса в одной больничной пижаме направлялась прямо к ним.

— Где и на каком помеле вас носит? — прошипела она, опасливо вытягивая шею, но не переступая границу деревни.

— Что случилось? — сурово спросил Ратмир, хватая свою подопечную за плечо и опасливо озираясь по сторонам.

— Кто-то пробрался в знахарскую ночью и нарисовал этот чёртов знак на потолке прямо у меня над кроватью. Кровью! — она визгливо вскрикнула. — Я спала так крепко, что ничегошеньки, — она бросила на Ксюшу разъярённый взгляд. — Ничегошеньки не слышала. В следующий раз мне в этой больничке перережут глотку!

— В Лихоборах нельзя никого убить, кто бы это ни был, он просто запугивает тебя, — потупив взгляд, проговорила Ксюша.

— И ему это удалось, чёрт побери, — кулачки Алисы сжались из-за страха и злости. Побледнев, она по-турецки уселась прямо на землю. — Вот паскуды! — в голосе её явственно слышалась истерика. — Как же я их ненавижу!

Ей было тяжело дышать, воспоминания, словно кино на быстрой перемотке, мелькали перед её глазами, и она вновь была жутко зла на весь мир, на свою судьбу и на чёртову ведьму, что где-то бродила в компании Ратмира всю эту жуткую длинную ночь…

О том, что мамы с папой больше нет, а братья сбежали из родного городка в неизвестном направлении, Алиса узнала из письма соседки накануне выпускного. Она не плакала и не убивалась, лишь впала в какое-то странное амёбное равнодушное ко всему состояние. Чай с валерьянкой в кабинете директора, прощальный бал, строгие костюмы и тонкие шёлковые платья, не прикрывающие уродливые шрамы на руках и спине, закрывшиеся за ней ворота школы, чемодан да рюкзак с жёлтым смайлом группы «Нирвана» и свисающим брелочком в виде спящей лисы — всё происходило как во сне. Пугающая истина, что теперь она совершенно одна во всём белом свете и что идти ей больше некуда, постоянно крутилась в мозгу, но Алиса гнала её от себя, словно назойливую муху.

«Этого не может быть, просто не может быть», — убеждала она себя, возвращаясь в родной городок. Здесь ей был знаком каждый камешек, каждое здание, каждый тупик и каждый поворот. Представить себе, что люди, с которыми она приветливо здоровалась на улицах, которые помогали ей в детстве чинить велосипед и обслуживали в магазинах, возненавидели их семью лишь за то, что раз в месяц они превращаются в лис, казалось ей попросту невозможным. Сейчас она вернётся домой, и всё будет как раньше, как должно было быть и как будет всегда…

— Зачем ты вернулась? — соседка чуть было не выпала из окна, заметив её рыжую шевелюру. — Иди скорее сюда, глупая, пока тебя кто-то ещё не заприметил!

И снова чай, валерьянка, снова ненужные слова и объяснения. Она должна уйти отсюда, ночью, и никогда больше здесь не появляться ради её же собственной безопасности. Глава города Эдуард Жуковский давно точил на её отца зуб. Обвинил Острожского и его жену по сфабрикованному делу, умело использовал тот факт, что они оборотни, а затем натравил на них гнев толпы… И с Алисой поступят не лучше, а потому выход один — бежать. Куда? Да Кощей его знает куда!

И вот дорога, фонари, которых она, вопреки советам соседки, не потрудилась избегать, и звенящая пустота внутри.

— Это же Алиса Острожская, а я думал, что показалось, — на выходе из города её нагнали двое, «сахарный мальчик» робкий смазливый красавчик Валик Антонов и хамоватый сын главы города худощавый скуластый Платон. Оба были ненамного старше Алисы и пару лет назад окончили Колдовстворец. — Как дела? Как жизнь? Как ваша школа для оборотней с трудным названием?

Платон закинул руку ей на шею, прижимая к себе, словно старую подружку. В нос ударил противный запах алкоголя и табака, и Алиса словно бы очнулась от долгого сна.

— Отстань от меня, урод! — вырываясь, крикнула она. — Ненавижу вас, ненавижу!

— Ой, как грубо, — засмеялся Платон. — Такое спускать нельзя. Надо научить лисичку хорошим манерам.

Волшебная палочка Алисы валялась где-то на дне рюкзака, тяжелый чемодан мешал бежать. И магии не потребовалось, чтобы скрутить ей руки и грубо повалить на колени, так что мелкие камешки больно впились в неприкрытую шортами кожу.

— Убьём её? — в голосе державшего её Валика звучали одновременно и страх, и предвкушение. — А потом скажем, что она напала на нас…

— А может мы для начала… — липкий взгляд Платона заскользил по миловидному личику и худенькой фигурке. — Сладенькая ведь лисичка…

Хватка «сахарного мальчика» чуть ослабла.

— Ты что… хочешь с ней… ну это…

— Держи крепче, — вместо ответа кинул Платон, нависая над ней сверху так, что Алиса могла хорошо разглядеть узор на пряжке его ремня. Намотав одну из рыжих косичек себе на кулак, резко дёрнул, заставляя поднять голову. — Будешь хорошей девочкой, тогда, может быть, и пощадим тебя.

Если бы в этот момент Алиса была лисой, то рыжая шерсть на её спине определённо встала бы от страха дыбом. Ей вспомнились пустые, всегда печальные и испуганные глаза одной из красивейших бурэмэктэпских девчонок со старших курсов — по слухам, двое её одноклассников однажды заперлись с ней в одной из комнат, служивших оборотням укрытием на время полнолуния. О том, что происходило дальше, в школе говорили либо шёпотом, либо полунамёками, либо не говорили вообще. Когда история всё-таки дошла до руководства, парней исключили. Вот только это никак не помогло изгнать тень страха, поселившегося на лице их жертвы…

— Будешь хорошим мальчиком, и, может быть, я не отрежу тебе то, что зудит у тебя в штанах.

Незнакомец вынырнул из темноты внезапно и абсолютно бесшумно. Острый кинжал упёрся в подрагивающую вену у Платона на шее.

— Нож? — скосив глаза, презрительно хмыкнул тот. — Ты не понимаешь, с кем связался, парень…

Неожиданный защитник был молод, красив, серьёзен и абсолютно спокоен. Не смотря на то, что Валик всё также больно сжимал Алисины запястья, паника вдруг отступила.

— Это ты не понимаешь, с кем связался, — холодно заметил незнакомец. Зажимая их в кольцо, со всех сторон приближались, опасно скалясь, большие мохнатые фигуры волков. — Живо отпускай девчонку, — обратился он уже к Валику. — Если, конечно, не хочешь, чтобы они вцепились тебе в глотку.

Объяснять дважды не потребовалось. Платон попытался что-то вякнуть про своего отца, но одна из волчиц, угрожающе зарычав, цапнула лапой его по ноге. Парень бешено заорал и, не дожидаясь товарища, бросился наутёк. Минута — и оба скрылись в непроглядной темноте ночи.

— Надо уходить, пока они не привели подмогу, — нахмурился незнакомец. — Ты в порядке?

Раскосые глаза, мужественный подбородок, крепкая рука… Всё внутри Алисы затрепетало от совершенно нового чувства — у неё не было никаких шансов не влюбиться в него тут же, с первого взгляда, на этой старой просёлочной, петляющей через лес дороге…

— Надо идти, — светловолосая дородная и с виду добродушная женщина, ещё мгновение назад бывшая опасным диким зверем, заботливо тронула Алису за плечо. — Не бойся, мы тебя не обидим. В городе ещё есть такие, как ты? Возможно, твоя семья…

Алиса отрицательно покачала головой. Мысли о родителях и пропавших братьях острой болью впились ей в сердце, но скорбеть сейчас было не время и не место.

— У меня нет семьи, — прошептала она.

Вожак посмотрел на неё внимательно, оценивающе.

— Теперь есть, — решительно произнёс он пару долгих мгновений спустя. — Добро пожаловать в стаю.

* * *

В начале двадцатого столетия Бурэмэкэтэп славился как школа строгих правил, больше похожая на интернат или даже на колонию для малолетних преступников. Со временем преподавательские кресла стали занимать лучшие выпускники школы, которые относились к своим подопечным гораздо лояльней и дружелюбней, чем преподаватели из числа необоротней. До открытых конфликтов между руководством школы и студентами во время учёбы Алисы не доходило, однако она отлично запомнила один случай.

— Я уже видела этот знак, — прошептала она так тихо, что её голос можно было принять за свист ветра. Бледный как полотно Ратмир, не отрывавший взгляда от вырезанной на коре дерева окружности, пересечённой по диаметру стрелой, еле заметно кивнул, предлагая ей говорить дальше. Алиса поёжилась, вспомнив испуганное хныканье подстреленного в ухо Лёшки, и продолжила: — В общем… Я думаю, это знак охотников на оборотней.

Его фамилия была Ларионов и, в отличие от многих других преподавателей из числа необоротней, он всегда был вежлив со студентами. К тому же довольно красив — несколько однокурсниц Алисы (и кое-кто из однокурсников парней, если уж быть до конца честной) смотрели на него, широко и восхищённо распахнув глаза, призывно улыбались ему в коридорах и втайне мечтали свести более близкое знакомство. Станислав Станиславович был дружелюбен со всеми, никогда не отказывался помочь с домашним заданием после уроков и не скупился на отметки. Студенты любили его, а он, казалось, любил студентов и свою профессию.

— Так было, пока банда ликеевцев не устроила очередную драку с «сыновьями Фенрира», — Алиса махнула рукой, показывая, что это не столь важно для её рассказа. — Знаешь, в Буркенэтэпе было много всяких так называемых банд и они постоянно лупили друг друга без всякой причины, — о том, что и она какое-то время примыкала к одной из банд, она благоразумно предпочла промолчать. — В общем, Ларионов бросился разнимать их. Он мог бы просто раскидать их всех при помощи магии, но он так старался быть таким… таким как мы… что влез в самую гущу с голыми руками. Ему порвали рубашку. Тату, — она кивнула острым подбородком в сторону знака на дереве. — Тату было на его ключице.

Алиса не знала, что этот знак значит, но одна из «поклонниц» преподавателя вдруг издала резкий высокий звук, от которого кровь похолодела в жилах. «Он один из них… — пропищала она, ухватив Алису за запястье так крепко, что на белой коже осталась парочка синяков. — Он пришёл, чтобы убить всех нас…».

Никого не убили, но Ларионов исчез из школы тем же вечером. О том, что означает его тату знали немногие, но говорить об этом отказывались. «Сама как думаешь», — бросила в ответ на прямой вопрос Алисы та самая девочка, что вцепилась ей в руку.

— Логично, — кивнул Ратмир, выслушав её рассказ. Под глазами его залегли тени. Сотни вопросов крутились в его голове: сколько их? Хорошо ли они организованны? Хотят ли они просто истребить всех оборотней или же с ними возможно как-то договориться? И ни на один у него не было ответа.

— Отставить панику, — Ратмир рывком поднял Алису на ноги. — Мы кое-что выудили из расплавленного мозга нашей уважаемой Аглаи Борисовны. Думаю, старушка знает об этих охотниках на оборотней побольше нашего. Просмотрим воспоминания прямо сейчас?

Ксюша, нахмурившись, молча кивнула.

* * *

Электричка медленно набирала ход.

С первым весенним солнцем из зимней спячки вынырнули дачники всех мастей — пожилые дамы в панамах и с плетёными корзинками, громко шаркающие ногами старички, живущие от одного урожая помидоров к другому, относительно молодые люди, шумные и бойкие, рассматривающие пару соток на природе как место для шашлыков, а не для грядок. В подобной компании, оккупировавшей небольшой пригородный поездок, всегда находился дурно пахнущий дедуля, одетый в хаки и держащий в руках длинную удочку с опасно блестящим серебряным крючком, рядом с которым, несмотря на тесноту, никто не хотел садиться.

— Билетики, пожалуйста, — на автомате проговорила проводница, чувствуя, что взгляд её, упавший на татуировку на тыльной стороне ладони рыбака, теряет фокус. Старик не промолвил ни слова и не пошевелился, но она уже отвернулась, чтобы пойти дальше, как вдруг…

— Вот мой билет, а вот дедушки, — из тамбура высунулась молодая женщина с гривой каштановых волос. На полных грудях поблёскивала подвеска в виде того же знака, что был вытатуирован у рыбака на руке — пересекающая круг стрела и маленькие звёзды сверху.

Старик коротко хмыкнул, покосившись на «внучку», и отвернулся к окну. Как ни в чём не бывало, женщина смахнула невидимую пылинку с идеально чистых белых кроссовок и уткнулась в толстый журнал с изображением маяка на обложке.

Они единственные вышли вместе на станции «Лихоборы», не обменявшись друг с другом ни словом. Станцию с обеих сторон окружал густой непроглядный первобытно дремучий лес без всякого намёка на человеческое поселение.

— Ну что, хорошо клюёт? — насмешливо протянула женщина, вытянув острый подбородок в сторону удочки — никакого водоёма поблизости не наблюдалось.

«Рыбак» пожал плечами и что-то негромко прошептал — в пару мгновений новенькая удочка в его руке превратилась в потрёпанный, но мощный арбалет с внушительным запасом стрел, блестевших серебряными наконечниками.

— Хорошо клюёт, — хрипло отозвался старик, и первым углубился в лесную чащу.

Капли куриной крови весенней капелью падали на белый хлопок пододеяльника, цветками красных маков распускаясь в лучах утреннего солнца. Заворожённая жуткой красотой зрелища, Ксюша медленно встряхнула головой и прошептала несколько простых заклинаний, прежде чем стереть символ Ордена с потолка.

Алиса продолжала истерить, но Вронской трудно было винить её за это.

- Я сделаю ей чаю, — как можно спокойней произнесла она, дёрнув Ратмира за рукав. Тот по-волчьи оскалился, выражая сомнение по поводу действенности данной меры, но заметив, как приподнялись Ксюшины брови, мягко, но настойчиво тронул Алису за плечо, выпроваживая из палаты.

- Иди на кухню, — велел он ей, и Лиса послушно засеменила вглубь знахарской, обхватив себя руками.

- Это маячок, — прошептала Ксюша, когда она скрылась за дверями «комнаты отдыха». — Знак для других…

- Членов Ордена серебряной стрелы, — закончил за неё Ратмир. — Уверена? Я и раньше видел подобные отметины на стволах деревьев…

- Здесь магией разит сильнее, чем лекарствами, — категорично заметила Ксюша, скривив острый носик. — Это не просто знак, нарисованный куриной кровью, чтобы попугать Алису. Его цель — привлечь чьё-то внимание…

- Ты стёрла его, — задумчиво произнёс Ратмир, глядя на чистый белый потолок. Лишь кровавые пятна на постели напоминали о том, что произошло в палате ночью.

- Думаю, маячок действует мгновенно, и орден… уже в курсе. Но… — Ксюша запнулась, и неуверенно посмотрела на Ратмира. — В Лихоборах никто не может никого убить, помнишь?

- Мы живём в Серой Дымке, а не в Лихоборах.

- Вы могли бы…

- Нет, — отрезал Ратмир. — И дело не в том, что твоя Софья Всеволодовна будет против, если стая оборотней оккупирует её знахарскую… Орден в лице Громоновского уже уничтожил Серую Дымку — людей, не только волков — и он охотно сотрёт с лица земли и Лихоборы, если мы будем внутри. К тому же, кажется, защитное заклинание Лихобор звучит как «ни один человек не может убить другого человека», а мы, — Ратмир невесело усмехнулся, — не вполне люди…

Ксюша вскинулась было, чтобы возразить, но, наткнувшись на его тяжёлый взгляд, промолчала.

- Чаю, — напомнил Ратмир, беря её за руку. Ладошка была совсем холодной и слегка потрагивала. С удивлением он отметил, что Вронская боится не меньше Алисы. За себя? За деревню? Или может быть даже за него? — И посмотрим воспоминания. А потом я уйду и заберу с собой Алису. Если через пару дней на месте Серой Дымки ты обнаружишь наши хладные трупы, обеспечь нам, пожалуйста, достойные похороны. Не хочу разлагаться на солнышке.

Вронская глубоко вздохнула, выпучила глаза и больно ткнула его в плечо, прежде чем развернуться и сердито протопать в сторону «комнаты отдыха».

- Эй, я пошутил, — крикнул он вслед, но Ксюша уже звонко хлопнула дверью.

Крепкий чай на травах действительно успокаивал, но времени расслабляться не было. Ксении представлялся вооружённый отряд, со стрелами, луками и арбалетами, штурмующий знахарскую. Эта мысль, а также шутливая фраза Ратмира про похороны, острой болью стучали у неё в висках, пока она зачаровывала глубокую чашу с водой, превращая её на короткий срок в омут памяти.

- Хватит на минут десять, — объявила она, критически рассматривая результаты своего труда. Обычно самодельные омуты годились лишь для просмотра относительно недавних воспоминаний, сильно барахлили, выбрасывая наблюдателя из пучины памяти в самый неподходящий момент, и имели множество слепых зон, затрудняя полное погружение в событие. — Я не обещаю, что результат будет…

Ратмир вылил воспоминания в чашу, не дав ей договорить. Память закружилась молочным вихрем, в котором тенью мелькали предметы, силуэты, лица…

- На счёт три, — Ратмир тронул за руку Алису, столь глубоко погрузившуюся в свои мысли, что, казалось, больше не замечающую происходящего вокруг. — Раз, два…

Две девочки-близняшки бегут по зелёному полю. Васильки и маки торчат из венков в тёмных волосах… Граница леса так близко — кто добежит раньше? Вдруг одна останавливается и падает, словно подкошенная, захлёбываясь в немом крике. А Аглая бежит, бежит вперёд, не замечая, что в тени деревьев блеснули жёлтые волчьи глаза…

Жёлтая луна не даёт уснуть,

Чьи-то мягкие лапы стучатся в дверь.

Арбалета стрела тебе укажет путь…

В отчий дом не вернуться тебе, поверь.

Отец прибежал слишком поздно. Серебряный перстень, метка Ордена, на его пальце вспыхнул, когда острая стрела, вырвавшись из арбалета, насквозь прошла сквозь волчий череп. Кровь и мозги хлынули на ночную сорочку Аглаи, тёплый серый мех укрыл её колени, словно одеялом. Кровь, ярко красная солёная кровь вокруг, не только чужая, но и своя. Отец понимает это, делает глубокий вздох… и заряжает ещё одну стрелу.

Хочешь жить — беги,

Уноси серый хвост скорей.

Хочешь жить — теперь,

Убивай других.

Слышишь?

Призраков стая кричит в ночи.

Слышишь?

Эхом несётся им вслед твой крик.

- Нет! Это же наша дочь! — мать бросается вперёд, тянет отца за рубашку, даруя пару драгоценных мгновений между прыжком в окно и вдалбливанием второй стрелы в оконную раму. Аглая успевает заметить лицо сестры, бледное, сосредоточенное, покрытое испариной. Глаза, столь похожие на её собственные, плотно закрыты, губы шевелятся, что-то напевая… «Пророчествует», — с тенью благоговения думает Аглая, прежде чем провалиться в чьи-то объятия.

Тот, кто в жизни был тебе всех родней,

Тот обет даёт на твоей крови.

Больше нет друзей, но есть тьма врагов,

Больше жизни нет, больше нет любви.

Волчья шерсть мягкая, а человеческие губы сухие и обветренные. Аглае совсем немного лет, и ласки, слишком взрослые, слишком интимные, ей в новинку. Но все замки уже сорваны, все запреты разрушены в ту самую ночь, когда её клыки впервые обагряются кровью жертвы. Богатый дом, парадный портрет хозяина над камином, блестящие серебряные запонки в виде знака Ордена и испуганные глаза служанки за мгновение до того, как вместе с сонной артерией оборвалась её жизнь. «Чистая работа, девочка», — звучит в голове одобрительный голос Пастыря, и Аглая радостно воет, скаля пасть в лицо луне. Чуть позже, всё ещё чувствуя в крови радостное возбуждение, она сама льнёт к большому, сильному, молодому волку, чтобы в боли и счастье заглушить тихий колокольчик совести в голове…

Испуганно сжавшись в комок и поглаживая искусанную ногу, за ними наблюдает пятилетний мальчик. «Убивай взрослых, кусай их детей», — так велел Пастырь. «Уничтожай прошлое, строй новое будущее». И будущее зарождается пару ночей спустя где-то глубоко у неё внутри.

Хочешь жить — беги,

Уноси серый хвост скорей.

Хочешь жить — теперь,

Убивай других.

Слышишь?

Призраков стая пирует в крови.

Слышишь?

Проклята ты, как и каждый из них.

Свист стрел почти бесшумен, в отличие от стонов людей, застигнутых смертью во время сна. Среагировав быстрее других, Аглая несётся вперёд, не разбирая дороги. Раздувшийся живот трясётся, прыгает на каждой кочке, каждой ямке. Их преследователи уже получили отпор — Аглая слышит звучный повелительный голос Пастыря у себя в голове, но материнский инстинкт сильнее. Она прячется среди еловых веток, затаивается, обнимая ладонями живот, и ещё не чувствуя запаха тёплой крови, стекающей по её бёдрам… Голос Пастыря обрывается на полуслове, и она откуда-то знает, что стрела пробила ему горло. «Чистая работа», — думает она, прежде, чем потерять сознание. Ручеек крови добирается до её щиколоток. Вдалеке взвивается в небо столб огня…

Её находят на утро, еле живую, окровавленную. Из двадцати шести человек в стае осталось лишь девять. Аглаю не интересует, кто будет новым Пастырем. Она задумчиво вертит в руках военный трофей — массивный перстень, соскользнувший с руки её отца. Она жутко озлоблена и полна жажды мести. И она знает, на чей дом они нападут в следующий раз.

Волчья жизнь — лишь полёт серебра стрелы,

Волчья жизнь — никогда не стучатся в дверь.

Расскажи, какие ты видишь сны?

Заглядывая в колыбель…

Защитные заклинания срабатывают мгновенно — её здесь ждали. Но не для того она так долго копила злобу там, где должна была быть любовь к нерождённому ребёнку, чтобы уйти отсюда с пустыми лапами. Стрела проносится в расстоянии с кончик ногтя от её уха, но Аглае уже всё равно. Он узнает её и медлит лишь на мгновение. Мгновение — этого вполне достаточно для прыжка.

- Аглая! — голос матери дрожит, руки трясутся. За два года она постарела на сотню лет, и ледяная лапа жалости сжимает её внутренности. — Пожалуйста!

Она не остановила отца, не отговорила. Кровь волчонка, её внука, и на её совести тоже. Аглая глухо рычит, вспарывая когтями плоть. Мать она убьёт быстро, чтобы не мучилась, но вот его…

- Что ты наделала, дочка! Что ты наделала! — кровь растекается по полу, забивается в деревянные щели. Во дворе как бешенные лают псы — смешная пародия на волков, прирученная людьми, чтобы воображать себе, что они ещё что-то здесь контролируют.

«Это будет быстро», — убеждает себя Аглая, подступая к вопящей матери. Но тут её собственное человеческое отражение, её двойник выступает вперёд из темноты, загораживая собой будущую жертву.

- «Хочешь жить — беги,

Уноси серый хвост скорей»,

— шепчет сестра. Глаза её широко раскрыты.

- Хочешь жить — теперь,

Не щади других.

Слышишь?

Колокол вдалеке звонит.

Слышишь?

Он звонит ведь и по тебе.

Стрелы, пули, вспышки заклинаний… Мать вырывается из-за спины сестры и ловит грудью одно из них — прощальное благословение и проклятие. Пророческий шёпот её двойника всё ещё звучит в ушах, и Аглая снова бежит, снова спасается, чтобы снова остаться жить и ненавидеть…

Жёлтая луна не даёт уснуть,

Чьи-то мягкие лапы стучатся в дверь.

По сотням дорог твой петляет путь…

Но в отчий дом не вернуться тебе, поверь.

Красивая молодая девушка с лютней заканчивает петь, и пьющая жующая публика маленького придорожного кабака выдавливает из себя жидкие аплодисменты. Аврора словно бы их не слышит, внимательно вглядываясь в стройную женскую фигуру в самом углу. Лицо незнакомки скрывает капюшон, но Аврора достаточно часто смотрелась в зеркало, чтобы узнать сестру-близнеца по одним лишь жестам.

- Пиво тому столику в углу за мой счёт, — обращается она к полненькой девушке с подносом в руках. — А, и передайте ещё вот это…

Когда Аглая развернула письмо, Авроры с её лютней в кабаке уже не было. Четыре строчки — стихотворное пророчество — горели синими чернилами на дорогом пергаменте:

Всех стихий ужасней огонь,

Но его успокоит вода.

Лишь волчонок, в ком знахарки кровь,

Похоронит стрелу навсегда.

- Проследить за ней, госпожа? — угодливо спросил одноглазый, но всё ещё молодой и не лишённый привлекательный волк, кинув быстрый взгляд на пририсованный к записке символ — круг, пересечённый стрелой, с пятью звёздочками вверху.

- Не стоит, Герман, — отозвалась Аглая, ласково потрепав мужчину по отросшей тёмной с рыжими вкраплениями щетине. — Сегодня на ночь мы остановимся здесь. Гуляйте, ни в чём себе не отказывайте… Уйдём на рассвете.

Когда утром солнце выплыло из-за горизонта, от трактира осталась лишь парочка обгоревших стен…

Пару мгновений, как только заклинание рассеялось, Ксюша не могла прийти в себя. Глубоко вздохнув, она оглянулась, и обнаружила, что Ратмир и Алиса выглядят не лучше. Губы волка дрожали, Лиса же так отшатнулась от чаши с водой, словно та была наполнена шипящими змеями.

- Сколько крови и напрасных жертв во всей этой истории… — раздался приглушённый осипший голос, и Вронская с удивлением заметила, что это говорит она сама. — И всё ради чего? Всё бессмысленно, это бессмысленно только и делать, что убивать друг друга…

Ратмир молчал. Лишь в глазах его мелькало смятение. Ксюша тронула его за плечо, но он, словно не видя и не слыша её, закачался, слепо натыкаясь на кухонные табуретки.

- Дикая охота убивала взрослых и кусала детей, — проговорил он, наконец. — Что если?

Ксюша ахнула, поняв, какая именно мысль гложет его. Когда-то давно, ещё в Болотных Елях он рассказывал ей о том, как стал сыном и учеником Волчьего Пастыря. Было ли его обращение местью за то, что кто-то из его родителей был связан с Орденом серебряной стрелы? Как бы то ни было, сейчас явно был не лучший момент интересоваться, что ему известно о родной семье.

- Это многовековой круг ненависти! Кощеевы тапки, почему просто нельзя поговорить, а не кусаться и стрелять? — просипела Ксюша. Чудовищность событий прошлого не укладывалась у неё в голове. Аглая называла свою сестру зеркалом — Дикая Охота и Орден тоже были братьями-близнецами. Они веками убивали друг друга, мстили друг другу, но так и не смогли качнуть чашу весов в чью-либо сторону.

Ратмир вдруг мрачно улыбнулся.

- Потому что такова людская натура. И волчья тоже. Не слишком-то сильно мы отличаемся друг от друга. Правда, ведьма?

- Правда, волчонок, — Алиса визгнула, чуть не свалившись со стула, услышав новый голос. Как ни в чём ни бывало Софья Всеволодовна прошла на кухню и невозмутимо поставила на стол корзинку со свежей репой, морковкой, луком и двумя десятками яиц. — Ну что, молодёжь, может, наконец-то, расскажите, что тут у вас происходит?

1899 год

Тёплое утреннее майское солнце приятно щекотало голые руки и лица. Софья спешилась первой, скинула сапожки, привязала их к седлу, не забыв ласково потрепать голубоглазую Незабудку по холке, и с наслаждением пошла по сочной траве босиком. Переглянувшись, Егор и Гриша последовали её примеру.

Через зеркальный портал они могли бы сразу из Колдовстворца попасть домой, в Лихоборы, но предпочли проехать пару километров до пограничных каменных идолов на лошадях, чтобы хотя бы на часик продлить пьянящее очарование первой в этом году майской ночи. Но солнце быстро встало, ветер доносил издалека пьяный гогот возвращавшихся с Лысой горы колдунов и ведьм, а расстояние до родной деревни сокращалось с каждым шагом.

— Не знаю, как вы, а я рад, что хотя бы до октября никто не будет устраивать шума из-за ужасных предсказаний, — потрепав пшеничные волосы, улыбнулся Гриша Лебедев. Близился перелом столетия, и факультет пифий словно бы сошёл с ума. Грядущий век грозил перевернуть судьбы как неволшебного, так и магического мира, измазав страницы книги истории кровавыми пятнами. Жаль только, что все предсказания были столь туманны и неопределённы, что толку с них было как с козла молока. Кому-то в видениях являлся лысый человек на броневике, кому-то зверь, опоясавший рукав чёрным солнцем, а кому-то даже огромный огненный гриб, уничтожающий всё живое на десятки вёрст вокруг себя. — Нютка, курсом младше нас, заявила мне, что у меня имя тёмного колдуна, представляете?

Представить Гришу с его тонкими, мягкими, почти девичьими чертами лица и юношеским, ещё не бритым пушком на щеках, в роли тёмного мага действительно было сложно. Софья и Егор тихо рассмеялись, переплетая пальцы. Гриша искоса покосился на них и отвернулся, сделав вид, что рассматривает очертания облачка, появившегося на горизонте. Они вновь пошли в тишине.

Где-то вдалеке запел скворец, и Софье подумалось, как же сложно сейчас представить, жмурясь от первых лучей майского солнца, что в будущем может случиться что-то ужасное. Трава была мягкой, остро пахнущей, а рука Егора в её ладони тёплой и крепкой. Вся Земля жила и пульсировала, словно одно огромное сердце, и пульс этот отдавался в её собственных кончиках пальцев, в жилке, бьющейся на шее у её возлюбленного, и в клекоте притаившихся в кронах деревьев птиц, и в свисте ласкающего её плечи и волосы ветра… И так не хотелось верить, что этот мир, такой светлый, такой живой и прекрасный, может когда-нибудь погрузиться во мрак.

— Как думаете, мы увидим войну? — вырвался у неё невольный вопрос. Егор сжал её руку чуть крепче.

— Да, и не одну, — честно ответил он, чуть сощурившись. — Если бы ты внимательней слушала лекции по истории, то заметила бы, что история человечества — это одна сплошная история войн. Это как болезнь, — он улыбнулся и легонько нажал указательным пальцем на кончик её носа, — только в более глобальном масштабе. Ты не найдёшь человека, который прожил бы долгую жизнь и ни разу бы не подхватил ни одну заразу.

— Ну, для борьбы с заразами есть целители, — Софья гордо выпятила грудь. История, в отличие от Егора, её действительно мало интересовала, зато по части сращивания переломов и приготовления целебных настоек ей на курсе не было равных. — А кто будет излечивать человечество от войн?

— Политики, — предложил Гриша, которому явно тоже хотелось поучаствовать в разговоре. Как и Егор, он очень любил историю магии и всегда не прочь был пофилософствовать на тему, почему провалилось восстание чернокнижников и что бы было, если бы Петра Первого обратили в вампира. Егор улыбнулся ему чуть снисходительно, и покачал головой.

— Думаю, политики больше заинтересованы в том, чтобы войны происходили, но так, чтобы в итоге всё оборачивалось на пользу их интересам и укрепляло их власть над нами… — заметив недоверчивый взгляд Софьи, он рассмеялся. — Не бери в голову. Вряд ли мы сможем как-то на что-то повлиять.

— Хочешь сказать, что политика — зло? — она высоко задрала подбородок, заглянув ему прямо в глаза.

— Я хочу сказать, что добра и зла для политиков не существует вовсе, — Егор непроизвольно высвободил свою руку, жестом пытаясь объяснить всё то, что так трудно облекалось в слова. — Политики могут делать и хорошее, и плохое, но это не важно, ведь руководствуются они не моралью, а интересами, которые представляют. Есть твои интересы, а есть чужие. Есть интересы твоей страны, партии, магической расы, а есть чужой. А так как миром хотят править все… — он развёл руками, намекая на неизбежное. Софья недовольно фыркнула.

— А я думал, основная задача власть имущих — находить компромиссы, — отозвался Гриша, непроизвольно глянув в сторону деревни Серая Дымка — поселению, находившемуся совсем рядом с Лихоборами и известному тем, что там мирно уживались волшебники и стая волков-оборотней во главе с вурдалаком, которого они называли Пастырем.

Егор пожал плечами.

— Есть время для войны, а есть и для мира, — отозвался он, явно желая закончить неприятный разговор.

Пограничные идолы были уже близко. Из печных труб в голубое небо взвивались тонкие струйки дыма — Лихоборские хозяйки уже готовили для домочадцев завтрак. Истерично надрывался петух деревенской провидицы, предрекая новый весенний день. Егор опять взял Софью за руку, и зависшие в воздухе неприятные предчувствия отступили, утонув в красоте весны и в жажде жизни…

Вечером Егор пробрался в её комнату, спрыгнув прямо с крыши на заставленный цветами подоконник и опрокинув-таки один из горшков.

— Если отец или, не дай Кощей, баба Марфа увидят тебя здесь… — не слишком убедительно погрозила Софья, но договорить он ей не дал. Сграбастал в объятия и прижался к губам поцелуем, тепло и сладко.

— Посмотри, какая луна, — прошептал он, разворачивая её лицом к окну. Луна представляла собой ещё молодой месяц, серебряной подвеской болтавшийся на цепочке из ярких звёзд. — Пойдём погуляем?

Они и раньше сбегали ночью из школы, чтобы целоваться вдали от любопытных глаз, где-нибудь в летнем секторе, но никогда не переходили ту черту, за которой мужчина и женщина перестают существовать в отдельности, сливаясь в единое целое. Предчувствие этого момента, ожидаемого и неизбежного как закат солнца по вечерам, пугало и манило одновременно. Лёгкий поцелуй, скользнувший от ямочки за ухом к шее, нежное, но крепкое соприкосновение бёдер — словно в замедленном танце Софья и Егор двигались вперёд по той дороге, с которой уже нет возврата.

Небольшая лесная полянка за границей Лихобор словно бы была создана для подобных свиданий. Отсюда Софья и Егор вполне могли видеть, как гаснут в окнах избушек свечи и закрываются ставни. Их же самих, надёжно спрятанных темнотой и кронами деревьев, вряд ли бы кто-то смог разглядеть. Ну а если и так — с того самого момента, как ладонь Егора нашарила шнуровку на Софьиной льняной рубахе, им обоим было уже всё равно…

Травы кололи спину, по пальцу левой ноги неторопливо ползла по своим делам какая-то букашка, но, застигнутая врасплох внезапной предательской болью, Софья не могла пошевелиться. Она коротко всхлипнула, вцепившись в ворот рубашки Егора, и беззвучно моля, чтобы он скорей прекратил.

— Прости, — его дыхание опалило ей щёку. — Посмотри на меня… Первый раз всегда… Прости, прости, пожалуйста…

Он продолжал двигаться, неглубоко и осторожно, целуя изгиб её шеи и выемку на подбородке. И мало-помалу в теле её в ответ на его ласки наравне с болью стала подниматься тёплая волна сладкой истомы. Она и сама не помнила, как всхлипы боли превратились в сладострастные стоны и как, достигнув высшей точки, оба, потные, обессиленные, окутанные запахами весны и тел друг друга, на пару мгновений, а может быть и часов, провалились в блаженное небытие. Руки, ноги, судьбы, тела и души их сплелись, и лишь луна и звёзды были тому свидетелями…

* * *

Алиса нашлась первой. Она безмятежно улыбнулась и выдала:

— Мы обсуждаем одну книгу… Ксения взяла её в местной библиотеке…

— Уж не ту ли, где содержатся воспоминания молодого московского франта, который погиб в этой самой целительской у меня на руках? — без обиняков перешла к сути Софья Всеволодовна. — Вы ведь наверняка пытались выяснить, кто мог подстрелить девчонку, верно?

Её голубые глаза за стёклами очков внимательно и даже строго посмотрели на Ксюшу. Та смутилась, но юлить не стала.

— Вы знаете что-нибудь об этом деле?

— Знаю лишь то, что показал в своих воспоминаниях Марин, — Софья Всеволодовна глубоко вздохнула и взмахнула палочкой. Откуда-то из недр сундуков в её комнате в руки её прилетела старая выцветшая фотокарточка. — А спустя месяц… Дикая охота пришла в Лихоборы. Они не взяли никого, только своего.

— Своего? — нахмурился Ратмир, принимая из её рук карточку. Ксюша с любопытством заглянула через его плечо.

На чёрно-белом снимке стояли трое молодых людей. Красивая молодая девушка с распущенными волосами, в которой, несмотря на наложенные годами перемены, легко узнавалась Софья Всеволодовна, стояла посередине, обнимая за пояс высокого темноволосого юношу с орлиным профилем. Другой юноша, с более мягкими округлыми чертами лица и волнистыми волосами находился чуть поодаль от друзей, которые явно представляли собой пару, и с немалым удивлением именно в нём Ксюша узнала будущего мужа старой целительницы.

— Это я, Гриша, мой муж, и Егор, мой… возлюбленный, — подтвердила её опасения Софья Всеволодовна. И тут же Ксюша вспомнила, где видела это молодое красивое лицо.

- ЕГОР!!!! — испуганный женский крик. Рыжие локоны взметнулись в свете полной луны.

- Он… укусил меня… — свист меча и хруст разрываемой лезвием плоти.

- Нет, нет, не убивай его! Давай свяжем его заклинанием! — кровавая луна превратилась в женское лицо, обрамлённое огненными локонами. Её глаза… Владимиру показалось, что он видел их раньше. Но может вовсе и не Владимиру, а той, кто смотрел на всё его глазами — Это ведь не просто волк, это… оборотень?!

— Марин покусал Егора, и Егор проткнул его мечом, — Ксюша подняла глаза на знахарку. — Вы там тоже были. Это было в воспоминаниях.

Софья Всеволодовна кивнула, и огонёк обречённости зажёгся в её глазах.

— А потом Егор ушёл с охотой и вы… — к горлу подступил ком, когда Ксюша представила молодую красивую девушку, тоскующую по своей безвозвратно потерянной любви.

— Никогда больше его не видела, — резко оборвала её Софья Всеволодовна и развернулась к Ратмиру, застывшему, словно изваяние, с фотокарточкой в руках. — Но ты ведь видел, волчонок?

Лицо оборотня было белее мела.

— Он был моим Пастырем, — припечатал он, сделав глубокий вдох. Уголок губ Софьи Всеволодовны в волнении дёрнулся. — И моим отцом. Я сверг его, чтобы самому получить власть над стаей.

Пару долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза, словно бросая вызов, соединённые и разлучённые призраком человека, с лёгкой руки Андрея Зорича отправившегося в мир иной. Наконец, Софья Всеволодовна глубоко вздохнула и повалилась в мягкое кресло, закрыв лицо руками.

— Охота убила мою семью, — сказала, наконец, она, и морщины на её лице словно бы стали глубже. — В ту ночь, что забрали Егора. Мой отец и ещё один парень хотели убить его.

— Потому что он был оборотнем? — резко выдохнул Ратмир.

— Потому что он был моим любовником, — старческие руки сжались, безжалостно сминая юбку.

* * *

1899 год

Выцветшие глаза бабушки Софьи, Марфы, уже почти ничего не видели, зато пальцы с неизменным проворством продолжали перебирать пряжу. Считалось, что прядение — занятие для тёмных осенних и зимних вечеров, но в запасе у старой Марфы ещё до пострига овец и начала сезона чесания льна чудесным образом оказывалась кудель. Софья с детства не очень любила старую поющую скрипучим голосом прялку, за что получила от бабки обидное прозвище «непряха». «Это всё потому что пуповина твоя, вопреки обычаям, не была перерезана на веретене», — ворчала Марфа, а мать стыдливо отводила глаза. Софья же была уверена, что обычаи тут не причём — просто волшебная прялка знала все её тайны и не упускала возможности выдать их взрослым — будь то украденное с чужого сада яблока, или побег с дружками в лес без спроса.

Кто прядёт лён, кто прядёт шерсть

Кто прядёт страсть, а кто прядёт месть.

А я спряду то, что было, будет и есть… ⁽¹⁾

Софья опасливо покосилась на бабку. После ночи с Егором, необратимо изменившей её жизнь, всё внутри пело совсем другие песни. Но вот скрипучий голос прялки разбудил липкое чувство страха…

Ночь за плечом, молодец у ворот,

Девушке юной спать не даёт,

В сочных травах ей стелет постель…

Иголка в её руках не слушалась, колола пальцы, но Софья из-за всех сил пыталась сохранить невозмутимый вид. Интересно, вспыхнули ли её щёки? Если да, то она пропала. Они оба пропали.

Отец только всхрапнёт — а девка за дверь,

Объятья любовника пьянее, чем хмель.

Приданое в сундуке в каплях крови — не веришь? Проверь…

Мать резко приподняла голову, прислушиваясь к песне, а после оторопело уставилась на дочь. В васильковых глазах промелькнуло беспокойство. Старуха Марфа громко причмокнула синими сухими губами, но продолжала, молча, прясть. А проклятое колесо и не думало умолкать.

Кто прядёт лён, кто прядёт шерсть,

Кто прядёт страсть, а кто прядёт месть.

А я спряду то, что было, будет и есть…

Серп луны растолстеет до купальских костров,

Серебро жаждет крови и людей, и волков,

Он исчезнет во мраке, не оставив ей даже следов…

У Софьи похолодело всё внутри. С того момента, как волк-оборотень напал на них с Егором во время их очередного ночного свидания, прошло всего пару дней. Тогда, кряхтя от боли в искусанной руке, Егор взвалил израненного соперника на плечи и потащил в знахарскую. Софья бежала следом. Вновь обратившись в человека, незнакомец умер в палате прямо у неё на руках, оставив несколько похожих на слёзы воспоминаний, от просмотра которых внутри у неё всё оборвалось. Серая Дымка, ближайшее к ним волшебное поселение, лежала в крови и пепле, в то время как в Лихоборах продолжалась обычная жизнь — по утрам заливались криками петухи, в очаге у расторопных хозяек варились супы и зелья, а приветливое весеннее солнце всё также нежно ласкало теплом веснушки на Софьиных щеках.

«Пусть воспоминания хранятся у Гриши, — решил Егор. — Если он захочет, пусть когда-нибудь даст им ход. Но сейчас… я не думаю, что нам стоит в это вмешиваться». Софья пробовала возражать. В голове не укладывалось, как можно молчать и ничего не предпринимать, если совсем рядом случилась трагедия. Хотелось найти кого-нибудь умного и взрослого, рассказать ему обо всём, попросить объяснить, кто прав, а кто виноват, и, главное, что делать теперь? «Взрослые теперь мы, — невесело отрезал Егор. — И лучшее, что ты можешь сейчас сделать, это продолжить быть хорошей целительницей. Как бы ни повернулось колесо истории, миру всегда пригодятся люди, умеющие чинить, а не разрушать».

И всё же всё это меркло по сравнению с осознанием того, как произошедшее изменило их собственную жизнь. Егор не стал показывать знахарке укус, которым наградил его Владимир Марин. И он, и Софья прекрасно знали, что противоядия от зубов оборотня нет. В ближайшее полнолуние Егор станет опасен для всей деревни, а деревня, узнай кто-нибудь о том, кем он стал, станет опасна для него. И этого уже никак не изменить.

Но снова ночь за плечом, молодец у ворот,

Девушке юной спать не даёт,

Снова вереск лиловый на торфяных болотах цветёт…

Кто прядёт лён, кто прядёт шерсть,

Кто прядёт страсть, а кто прядёт месть.

А я спряду то, что было, будет и есть…

Выход был один — бежать. Именно это она и сказала Егору, когда, поборов ужас и панику, они смогли, наконец, спокойно поговорить о случившемся. Оставаться в Лихоборах теперь было небезопасно. Путь в Колдовстворец для Егора был тоже закрыт.

— Но не для тебя, — решительно заявил он Софье. — Ты прекрасный целитель, и должна — нет, обязана — завершить образование. К тому же, моя жизнь сейчас станет слишком непредсказуемой, чтобы взять тебя с собой. Лучше всего для меня будет примкнуть к какой-нибудь стае, но после произошедшего в Дымке, боюсь, что все оборотни предпочтут скрыться с людских глаз, зная, что на них начнётся охота. Возможно, уже началась! Нет, я не могу впутывать в это тебя.

Мир Софьи рушился у неё на глазах. Мысль о том, что так не должно быть, билась в её голове, словно залетевшая в окно птица. «Но так есть», — грустно улыбался ей Егор, целуя в уголок губ — нежно, почти целомудренно. И она поняла, что это прощание.

Как будто им обоим и без того было мало проблем, как домочадцы Софьи стали подозрительно хмуриться ей вслед.

- Знаешь, что это за сундук? — спросила её бабка Марфа в тот день, когда впервые заметила кровавые пятна на её белье. Неприятное открытие новой стороны женской природы настигло её во время занятий в Колдовстворце — благо, молоденькая преподавательница заклинаний не просто вошла в её положение, но и объяснила, что с этим делать и даже поделилась уменьшающим боли в животе зельем из своих личных запасов. Марфа, заметив, что у внучки уже начались менструации, решила, что настало время для объяснения и более важных вещей.

- Это сундук с вещами, которые будут моими, когда я вырасту? — уточнила Софья, разглядывая нарисованную охрой жар-птицу на гладком отполированном дереве. Она знала, что сундук был сделан дедом сразу после её рождения. Знала, что при надобности, он может стать безразмерным и защищён заклинаниями, которые не пропустят в него чужих. Знала, что из всего ценного внутри лишь пара подушек, начинённых лебединым пухом да наволочки с пододеяльниками, расшитые гладью.

- Не совсем. Это сундук с приданым, с которым ты отправишься в дом своего мужа. Здесь будет лежать всё, что нужно тебе для работы, твои платья и мантии, но главное — чистое постельное бельё… Понимаешь, о чём я, юная красавица?

Софья не понимала, как бельё, лежащее в сундуке, может стать грязным, а потому покачала головой.

- Когда дева впервые ложиться спать с мужчиной, простыни под нею обагряются её кровью, — девочка брезгливо сморщилась. Крови она уже не боялась, а вот спать с мужчиной… Зачем вообще это нужно? — И если ты не сможешь сохранить свою чистоту до замужества, — старуха зацепила палочкой одну из простыней и потрясла ею перед Софьей в воздухе. — Будь уверена, это не станет твоим секретом.

Тогда Софья быстро выкинула неприятный разговор из головы, но сейчас стоящий в углу, сколько она себя помнила, сундук стал для неё угрозой. Убедившись, что в доме кроме уснувшей Марфы никого нет, она быстро открыла крышку, нашла среди чистого белья простынь с малюсеньким пятнышком крови, стёрла его заклинанием и, облегчённо вздохнув, захлопнула крышку.

Марфа на печке всхрапнула. Немного поколебавшись, Софья вновь залезла в сундук и чуть было не вскрикнула от отчаяния — пятно не просто появилось вновь, но стало ещё больше, ещё заметнее.

— Не до того сейчас, — решительно прошептала Софья и аккуратно закрыла сундук. События мелькали перед ней с такой бешеной скоростью, а поводов для отчаяния было так много, что у неё просто не было сил переживать ещё и о том, как отнесётся её семья к потере девственности с мужчиной, намеревающимся её покинуть. Как оказалось, зря.

— Что-то вьюнок твой под окнами всё вьётся, а в дом не заглядывает, — проворчал как-то отец за обедом. Софья вздрогнула и покосилась на прялку. — Уж и соседи все интересуются, скоро ли нам сватов ждать…

— Полно тебе, — заступилась за дочь мать. — Какие сваты? Они ж дети ещё совсем.

Бабка Марфа выразительно хмыкнула, и перед внутренним взором Софьи вновь предстало испачканное бельё в сундуке с приданым.

— Дети, — проворчал отец. — Мы в их годы…

Некоторое время все хлебали щи молча. Потом отец, словно бы невзначай, заметил:

— Вот Добрыня Ковалёв, кузнец, подходящий жених — не то, что твой Егор. И кобылу подковать может, и меч сотворить заговоренный… И у отца его хозяйство хорошее, домовой у абы-кого под крышей жить не будет.

Дом Ковалёвых был единственным в Лихоборах, в котором жил домовой. Неизвестно, по какому принципу этот маленький хозяйственный народец выбирал себе людей, у которых стоит поселиться, но наличие в хате домового придавало хозяину высокий статус в глазах соседей. Ведь если с домовым дружить, всегда благодарить за работу и не забывать угощать молоком и выпечкой, семье были гарантированы благополучие и достаток. И хотя порой домовые позволяли себе невинные шутки, вроде кражи носков или перестановки вещей с места на место, пользы от них, несомненно, было больше, чем вреда. Софье нравились эти волшебные существа, которых в Колдовстворце насчитывалось около двух десятков, а вот Добрыня, высокий детина старше её лет на десять — нет. Как-то в прошлом году, когда она отвела к нему подковать свою Незабудку, он в качестве платы попробовал поцеловать её, неприятно уколов острой рыжеватой щетиной. С тех пор Софья старалась обходить дом Ковалёвых и кузницу стороной.

— Не нравится мне Добрыня, — резко сказала она, отодвигая пустую тарелку.

Отец хмыкнул.

— Нравится — не нравится…. Что за девки сейчас пошли? А вот ты Ковалёвым очень даже нравишься, и самому Добрыне, и отцу его Евгению Павловичу, и матери Лукерье Фёдоровне…

— Спасибо, всё было очень вкусно, — скороговоркой произнесла Софья, выпрыгивая из-за стола. Ощущать, что судьба её решается за её же спиной, было неприятно. «Скажу Егору, что должна бежать с ним, иначе конец мне в кузнецовом доме после первой же брачной ночи, — думала она, выскочив во двор. Аромат цветов и шум ветра в кронах яблоневых деревьев потихоньку успокаивал её гнев. — Ну а если не возьмёт меня с собой… Руку даю на отсечение, что Ковалевы попросят заглянуть в сундук до свадьбы, чтобы узнать, что за товар им подсовывают. И тогда…».

Воображение рисовало неприятные картины. Отец, конечно, её не убьёт, но отлупить до беспамятства может. А уж как будут чесать языками деревенские кумушки о том, что дочка Осеневых нечистой оказалась, и подумать страшно. «И пусть! — ей вновь вспомнились горящие хаты в Серой Дымке. — В мире есть беды и пострашнее, чем злые сплетни».

— Не будет мне здесь жизни без тебя, — в тот же вечер сказала она Егору. — Отец меня за Добрыню Ковалёва выдать замуж собрался.

— Он парень надёжный, хозяйственный, — рассудительно начал тот. Софья сдавленно всхлипнула и всплеснула руками.

— И ты туда же?! — в полный голос закричала она, не боясь, что ветер унесёт её слова от полянки в лесу, где они продолжали встречаться, к окнам Лихоборских хат. — Какие же вы все…

Егор прервал её истерику, крепко обхватив за талию и прижав к себе.

— Я не могу быть с тобой, понимаешь? — он сжал её лицо в ладонях и заставил посмотреть себе прямо в глаза. Черты его исказились мукой. — Ты знаешь, что такое быть оборотнем? Их травили и будут травить… И даже лет через сто — я в этом уверен — ничего не поменяется. Людям свойственно либо презирать, либо бояться тех, кто хоть как-то отличается от них, а чаще и то, и другое вместе. Да мы и сами, — он махнул в сторону Дымки, намекая на то, что жители Лихобор никогда не были особо рады такому соседству и на большой ярмарке в Вятке, куда съезжались жители всех окрестных магических деревень, всегда старались держаться от волков подальше. — Дай согласие на помолвку, но поставь условие, что хочешь доучиться в Колдовстворце и сыграть свадьбу только после выпускного. А через год… Ты сможешь сбежать в Москву, на курсы для целителей, или даже в Санкт-Петербург в университет…

— Я хочу быть там, где ты, — упрямо повторила Софья. — Мне ничего больше не надо, милый, родной мой…

Она прижалась к его груди щекой, слыша, как громко бьётся его сердце. Разум её понимал, что он прав, прав тысячу раз, но пальцы упрямо скользили к вороту его рубашки, к впадинке под горлом. Они не были близки с той самой ночи, когда Владимир Марин поделил одним укусом поделил их жизнь на «до» и «после», и теперь Софья вся трепетала, желая лишь одного — раствориться в его руках, украсть ещё пару часов у той холодной одинокой вечности, что ей предстоит жить без него.

— Ах ты ж… малолетняя, — услышала она голос отца за мгновение до того, как рубаха соскользнула с её плеч. Софья визгнула и прикрыла ладонями грудь. Из тёмной рощи вместе с отцом вышел и Добрыня с топором наперевес, и яростный блеск в его глазах не предвещал ничего хорошего.

— Спокойно, — не теряя самообладания, крикнул Егор, поднимая упавшую рубаху и возвращая её Софье. — Позвольте нам объясниться…

— На том свете объясняться будешь, — прорычал Добрыня, бросая топор. Тот уткнулся лезвием в берёзку позади Егора, грозно проскрежетал и вновь полетел в атаку, намереваясь настигнуть-таки свою жертву.

— Давайте для начала поговорим… — Егор ловко увернулся от топора и отпихнул от эпицентра битвы Софью. Та неуклюже шлёпнулась прямо на землю.

— Мальчик прав, — услышала она озабоченный крик матери. — Негоже смертоубийство здесь учинять!

— Молчи, глупая! — это подала голос бабка Марфа. И как это старая ведьма потащилась за границы деревни, да ещё и в такой поздний час! — Раньше надо было думать, да за дочерью лучше следить!

— Прекратите! Пожалуйста! — взвыла Софья. Заговоренный Добрыней топор носился в воздухе серебряными вспышками. Егор пока успевал уворачиваться и даже пустил вверх пару заклинаний, но, видимо, колдовать над оружием Ковалёв умел не хуже, чем подковывать лошадей. Он хмуро следил за усилиями соперника, и на лице его читалась угрюмая решимость.

— Возьмёшь ли ты в жёны мою опозоренную тобой дочь, — прокричал отец, покосившись на Добрыню. Сердце Софьи замерло: если Егор сейчас скажет «да», то отец сможет остановить рассвирепевшего кузнеца. Со свадьбой тянуть не будут — брак и хорош тем, что делает обязанностью то, что в других случаях считается грехом.

— Я хотел бы, — очень тихо произнёс Егор. — Но не могу…

Серебряное лезвие, наконец, настигло его и впилось в ногу, чуть выше колена. Егор взвыл и опустился на землю: серебро не просто ранило — из ручейков крови валил густой дым.

— Прикончить его? — свирепо выдохнул Добрыня. Топор завис на уровне шеи Егора — один взмах…

И тут раздался звук охотничьего рога. Звонкий, протяжный, он будто бы проникал в голову, заставляя кровь холодеть и мысли путаться. Словно в ответ, в лесу завыл волк, но было в этом вое что-то необычное, завораживающее, страшное… Мать Софьи, протяжённо всхлипнула в испуге и всплеснула руками, пытаясь закрыться ими от неведомой беды. Баба Марфа, всегда прямая и сухая, точно жердь, вся скособочилась, сжалась. Отец и Добрыня стали озираться по сторонам, пытаясь увидеть источник звука. Следя за ними, Софья на пару мгновений потеряла из виду Егора, и только когда совсем рядом послышался глухой волчий рык, поняла, что то, что они ожидали не раньше полнолуния, уже свершилось.

Молодой оборотень был ранен и зол. Человек, натравивший на него топор, пах серой и кровью. Волку не терпелось вонзить острые зубы в свою добычу. Топор, замешкавшись на мгновение, ринулся за ним, но было поздно. Охотник в два прыжка настиг свою жертву, гортанный мужской крик слился с истеричным женским:

— Волки!

Софья тоже увидела их. Словно призраки они выступали из темноты, ведомые грациозной женщиной, лёгким шагом ступающей по мягкой сочной траве. Охотничий рог висел на её поясе, шкура волка покрывала голые плечи.

— Кушать подано, — ласково проговорила она, и в тот же миг один из волков, словно сухую ветку переломил бабу Марфу напополам.

Впоследствии Софья пыталась забыть произошедшее в течение последующих пяти минут, но не раз и не два приходилось ей просыпаться с призраком Мары на груди⁽²⁾. И всё же память смилостивилась над ней, упрятав самые ужасные моменты в глубокие сундуки подсознания. Зато она отчётливо помнила, как один из волков, брызжа кровью и слюной, медленно направился к ней. Спешить уже было ни к чему: парализованная страхом и его взглядом, Софья не могла двинуться с места. Вдруг тёмная туча заслонила её — это Егор, зарычав, двинулся навстречу чужому волку.

— А мальчишка не промах! — засмеялась женщина. Она не принимала участия в расправе, но глаз не отводила, жадно следя за развернувшейся картиной. Егор завыл в ответ. — Что ж, пускай говорит.

Пару мгновений Софья не могла дышать. Убившие её семью чудовища превратились в людей, одетых в шкуры животных, грязных, с покрытыми кровью лицами, но людей — мужчин и женщин. Был среди них и мальчонка, хмурое лицо которого показалось Софье знакомым — кажется, она видела его когда-то давно на ярмарке в Вятке. Егор еле стоял на ногах и не смотрел в её сторону. Он низко поклонился предводительнице, ласкавшей за ушком, словно котёнка, единственного не принявшего человеческий облик одноглазого волка, и хрипло заговорил.

— Оставь в живых эту девушку, прошу тебя, и не тронь гневом своим Лихоборы. Пусть магия забвения скроет тела и судьбы погибших несчастных. Я уйду с вами, разделю ваш путь и буду тебе верным слугой.

— Любишь её? — повернув голову набок, поинтересовалась предводительница. Она была красива, но в красоте этой было нечто жуткое, неестественное. Если светлое, покрытое веснушками лицо Софьи в обрамление густых рыжих волос наводили на мысли о солнце, цветах и румяных яблоках по осени, то от женщины, что была Волчьим Пастырем Дикой охоты, веяло арктическим холодом.

— Люблю, — не удержавшись, Егор бросил взгляд на Софью.

— Она забудет тебя, словно ничего и не было, когда подействует наша магия, — вкрадчиво произнесла Пастырь. Чувствуя, что у неё слипаются глаза и силы оставляют тело, Софья поднялась, пытаясь сопротивляться, помешать двигающемуся на неё шторму забвения.

— Да будет так, — резко ответил Егор, отворачиваясь. Порыв холодного ветра взлохматил его волосы, словно белым флагом, взмахнул полами его белой рубахи.

Земля под ногами Софьи задвигалась, зашипела, как потревоженная змея, щупальцами корней деревьев оплетая мёртвые тела на поляне. Пару коротких как сон мгновений, и вот уже там, где было тело бабы Марфы, тянется к небу деревце кизила. Больно, словно Добрынины усы, колются ветви шиповника. Вместо отца — куст барбариса. Вместо матери — тоненькая пугливая рябина…

Мгновения прошлой жизни мелькали перед глазами Софьи, словно в калейдоскопе, а после уплывали куда-то, как цветок, брошенный в ручей.

— Стой, — бросилась она к Егору и крепко обхватила его запястья. — Я не хочу ничего забывать, — в памяти воскресали лица родных и капли крови, поблескивающие в траве, жаркие объятия под серпом молодой луны и пронзительный вой молодого оборотня. — Я хочу обо всём помнить!

— Твоё сердце будет разбито, — прошептал Егор в ответ.

— И пусть, — холодная слеза пробежала по щеке к губам. — Пусть.

Поцелуй вышел долгим и нежным. Лишь когда первые лучи солнца коснулись земли, Софья обнаружила, что стоит на поляне совершенно одна, и не пальцы любимого перебирают ей волосы, а всего лишь ветер…

Умчалась как сон, как призрак Дикая охота, умчалась, не оставив после себя следа.

Когда Софья вернулась домой, уже совсем рассвело. Избушка её, пустая и сиротливая, стояла чуть покосившись. Почти все вещи, кроме её личных, исчезли, зато ненавистная прялка, с толстым слоем пыли на колесе, была тут как тут. Софья нервно сглотнула и поняла, что жить здесь дальше не может. Пожалуй, стоит напроситься помощницей к знахарке — у неё в доме место есть, да и лишние руки в хозяйстве не помешают…

За спиной раздалось тактичное покашливание, и Софья резко подскочила от неожиданности.

— Всего лишь я, — весело отозвался Гриша, но, увидев её лицо, добавил: — Прости… Что-то случилось?

— Нет, просто… — как ни странно, присутствие Лебедева успокаивало. Софья сморгнула подкатывающие к глазам слёзы и решила удостовериться, что магия забвения Дикой охоты сработала: — Ты помнишь моих родителей?

Гриша нахмурился, пытаясь нащупать в памяти нужный ответ, и неуверенно произнёс:

— Мы ведь были совсем маленькие, когда они…

— Да, — к горлу вновь подступил ком. — А Егора?

— Какого Егора? — на миг Софье почудилось, что он спросил лишь из вредности, но, заглянув в ясные голубые неспособные на ложь глаза, она поняла, что он действительно больше не помнит своего школьного товарища.

— Никакого, — очень тихо ответила она. — Ты, пожалуйста, ни о чём меня не спрашивай, просто… Ох!

Сдерживаемые слёзы хлынули мощным потоком. Крепко прижавшись к Гришиному плечу, чувствуя ласковое поглаживание его руки на своей спине, сквозь боль, страх и отчаяние, Софья делала свой первый шаг к тому, чтобы исцелиться и возродиться вновь…

* * *

— Некоторое время я просматривала все газеты, надеясь, отыскать какие-то сведения о Егоре и Дикой охоте. И поначалу мне это удавалось… — Софья Всеволодовна зажмурилась, и бесчисленные морщинки у её глаз проступили чётче. — Но потом они словно бы исчезли. Как сказал бы мой муж, канули в яму истории на целое столетие. Я и не думала, что стая ещё существует. А потом появился ты и твоя лисица, и я всё думала, как задать тебе свой вопрос… И так уж ли я хочу знать на него ответ?

— Значит, вы всё помните, — бесцветным голосом уточнил Ратмир. — Но… магия забвения Дикой охоты не действует лишь на анимагов-волков и оборотней, — он кинул быстрый взгляд на Ксюшу. — Таких, например, как Зорич…

Софья горько усмехнулась, прикрыв старческие глаза. Нетрудно было догадаться, чей образ стоит сейчас перед её внутренним взором.

— Никакая магия не может заставить женщину забыть того, кто разбил её сердце, — с нежностью произнесла она.

Некоторое время все молчали, лишь ходики тикали в углу спокойно, размеренно, неторопливо.

— Что ж, спасибо за тёплый приём, — Ратмир был бледен и погружён в собственные мысли. Он фамильярно дёрнул за запястье Алису, необычайно притихшую на время разговора. — Нам пора. Па… Пастырь был прав, когда принял решение убраться подальше с Дикой охотой и не впутывать вас в дела оборотней. Думаю… он любил вас.

Он смотрел Софье Всеволодовне прямо в глаза, и под этим взглядом бойкая старушка словно бы стала меньше и беззащитнее. Губы её шевелились, словно она хотела о чём-то ещё ему рассказать, задавать вопрос или озвучить просьбу, но из-за рта не вырвалось больше ни звука. Человек, которого она когда-то любила, был мёртв. И жизнь, прожитую без него, не вернёшь уже никакими разговорами.

Ратмир резко повернулся к Ксюше и сдержанно, почти торжественно поклонился ей. Вронская хотела что-то сказать, уверенная: что бы он ни решил делать с угрозой в лице Ордена Серебряной стрелы, переступать порог знахарской он больше не намерен никогда. Несказанное и несбывшееся повисло между ними в воздухе, но прежде, чем Ксюша открыла рот, Ратмир развернулся и, подхватив так и не переодевшуюся из больничной пижамы Алису под руку, вышел за дверь. Грустно звякнул колокольчик.

— Ничего, девонька, они всегда уходят, — выдохнула Софья Всеволодовна, внимательно посмотрев на свою помощницу. — К худу или к добру, иногда возвращаются.

Она потянулась к баночкам с травами и ягодами, пряча изрезанное болью и временем лицо. В фарфоровую чашку посыпались терпкие ягоды рябины, высушенный шиповник, барбарис, кислый кизил… Ксюша задумалась: как часто она ходит на ту полянку, что стала для неё семейным кладбищем?

— Но с ними или без них, мы всё равно будем жить, — твёрдо произнесла знахарка, протягивая Ксюше чашку с варевом. — Будем жить.

---

1) Здесь и далее переделка песни группы Мельница «Прялка»

Вернуться к тексту

2) Мара — призрак, демон в славянской и европейской мифологии, садящийся по ночам на грудь и вызывающий дурные сны, сопровождающиеся удушьем, отчего сами дурные сны также стали носить имя кошмара. В данном случае не более, чем метафора, хотя…

Вернуться к тексту

Ратмиру снился отец. Они похоронили старого Пастыря неподалёку от Болотных Елей, в лесу, обозначив могилу курганом и парочкой валунов. Так в древности хоронили воинов, и Ратмиру оставалось лишь утешать себя тем, что Пастырю понравилась бы подобная дань уважения. Чем дальше на север пробиралась их стая в поисках тепла и еды, тем лучше он понимал человека, что его вырастил. Нет, он не жалел об убийстве, совершённом чужими руками — жалеть было нельзя, только дай этому чувству проникнуть в сердце, как оно тут же пустит корни, отравит ядом уныния и вины, что никогда не загладить. Ратмир по-прежнему считал творимое старым Пастырем и охотой неправильным, но наконец-то понимал, почему всё это могло произойти.

Люди боялись их даже в человеческом обличье. И дело было не в уродливых шрамах и помятой грязной одежде, а в той обречённости, что настигает тебя, когда смотришь в глаза человеку и отчётливо понимаешь, на какие именно ужасные вещи он способен. Они все были способны на самое худшее и прекрасно знали об этом. Такое не сотрёшь и не забудешь. Сколько бы они не пытались жить как люди, они уже не были людьми — и дело было вовсе не в мягкой шерсти и не в острых когтях, отрастающих каждое полнолуние.

Ратмиру снился курган и его стая, роящая лапами землю. «Вставай! Просыпайся! — слышалось ему в волчьем лае. — Старый Пастырь не допускал, чтобы мы голодали, чтобы на нас охотились, чтобы нам угрожали. Мы были сильны под его началом, нас боялись, о нас говорили лишь шёпотом. А теперь мы лишь кучка нищих бродяг! Вставай! Просыпайся!».

И он восставал, мёртвый, обглоданный червями, с запавшими глазницами, полный ярости и ненависти … «Вперёд! — кричал он дико, поднося охотничий рог ко рту. — Вперёд, на Лихоборы!». И всё тонуло — поля, деревянные избы, уютная целительская с запахом блинчиков и целебных зелий — но уже не в воде, а в огне.

Кто-то бесшумно скользнул в постель Ратмира, мягкими ладошками отгоняя кошмар. Сон переменился, и на этот раз в нём была Ксюша. Её пальцы, измазанные кислым соком кизила, скользили по его обнажённой спине и плечам, гладили отросшую щетину, легонько очерчивали губы… Ратмир резко проснулся, с сожалением отгоняя приятное наваждение, и грубо перехватил запястье Алисы.

— Что ты делаешь? — прошипел он. На Лисе была одна лишь тонкая хлопковая рубашка, острые голые коленки упирались под одеялом ему в бедро.

Она не ответила, только прижалась к нему сильнее. Тёплое дыхание обожгло ему шею.

— Нет, — громко и властно приказал Ратмир, несмотря на искушение. Юная, прекрасная, она могла бы помочь ему забыться хотя бы на эту ночь… Но что он мог бы дать ей взамен? — Прекрати сейчас же.

Алиса замерла, нижняя губа её задрожала мелко-мелко, как у ребёнка. Обиженно всхлипнув, Лиса пулей вскочила с кровати и выскочила за дверь, унеся с собой почему-то ещё и одеяло. Глубоко вздохнув, Ратмир обратился, ища спасение от холода в собственной шерсти. Но сон больше не шёл.

Вспоминая лицо мёртвого пастыря, Ратмир был этому даже рад.

* * *

Ксюше не спалось, и в поисках защиты от гложущего её чувства тревоги, она спустилась в комнату отдыха с тетрадкой подмышкой. Отрывочные записи о Громоновском, Владимире Марине, Аглае и Авроре, Ордене Серебряной Стрелы и Дикой охоте плясали перед глазами, упорно не желая складываться в единую логическую цепочку. История Софьи Всеволодовны никак не проливала свет на то, кто из Лихобор мог бы напасть на оборотней — о бойне в лесу помнила лишь сама целительница. Родственники Добрыни, её несостоявшегося жениха, уже давно лежали на стареньком кладбище, а живший когда-то в их доме домовой навсегда покинул эти края. Старую прялку, напевавшую порой о горящих кострах рябин, цветах белого шиповника и ягодах кизила и барбариса, Софья сожгла.

«Магические предметы имеют собственную память, отличную от человеческой», — пришли на ум Ксюше строчки из учебника по теоретической магии. Как травница, она практически не изучала артефактологию. Принципы работы всех этих «ведающих, что было, что есть и что будет» волшебных прялок, серебряных тарелочек, говорящих зеркал были ей непонятны, хотя она и не раз с восхищением рассматривала подобные вещи в музее Колдовстворца. Что она запомнила очень хорошо, так это то, что нет лучшего носителя информации, чем самая обычная книга. «Что написано пером, то не вырубишь топором», — говорили в народе. «Рукописи не горят», — утверждал один выдающийся волшебник, приобретший известность у немагов как писатель. Слова, перенесённые на бумагу, имели свою собственную магию, а волшебные книги бережно хранили всё то, о чём предпочитал забыть человеческий разум.

В библиотеке Лихобор было много книг.

Ксюша вновь обратилась к своим записям, относящимся на этот раз к Аглае и Авроре. Старая волчица сказала, что пророчество касается её и Ратмира. Было ли это то самое пророчество, что передала ей когда-то сестра?

Всех стихий ужасней огонь,

Но его успокоит вода.

Лишь волчонок, в ком знахарки кровь,

Похоронит стрелу навсегда.

О пророчествах Ксюша знала ещё меньше, чем о магических артефактах. Её соседка по комнате Варвара Ленская когда-то рассказывала, что, например, в Британии все пророчества, сделанные на её территории, хранятся в особом зале Отдела тайн в форме маленьких белых шаров. Однако в большинстве стран, в том числе и в России, по старинке использовались книги. Когда-то книги, фиксировавшие все произнесённые в округе или относящиеся к этим местам пророчества, были в каждом магическом поселении. Министерству магии пришлось проделать огромную работу, чтобы найти и систематизировать весь этот материал. Что-то не сохранилось — многие библиотеки, подобно той, что когда-то существовала в Серой дымке, сгорели. «Но ведь рукописи не горят, — подумала Ксюша. — И записанные в них пророчества… не могли просто исчезнуть бесследно».

Она плохо понимала, что к чему, обрывочные мысли витали в её голове, вспыхивая, словно блуждающие огни в клубах тумана.

«Наиболее обсуждаемой этической проблемой прорицаний является вопрос: должна ли пифия быть безучастным наблюдателем происходящих событий либо данное ей знание даёт право вмешиваться в ход исторического процесса….» - зрительная память услужливо нарисовала перед её внутренним взором мельком прочитанное эссе, что Варя когда-то оставила на своей кровати.

«В ХVII веке группа учёных, несогласных с политикой Дельфийской Академии Прорицаний, во главе с Элиасом Виллтом провозгласила доктрину «угрозы несбывшихся пророчеств». По мнению Виллта, задача прорицателей не только в том, чтобы предсказывать грядущие события, но и способствовать тому, чтобы эти предсказания воплощались в жизнь. Виллт отвергал популярную в то время идею о том, что пророчества являются предупреждением, нежелательным сценарием развития будущего. Наоборот — по его мнению, именно пророчества указывают на самый правильный и лучший для человечества в планетарном масштабе вариант будущего. Несбывшиеся пророчества ведут к так называемым «отложенным трагедиям». Так, человек может выжить вопреки предсказанию, сулившему ему смерть, но через сто лет пятьдесят людей, на жизнь которых он косвенно повлиял, соберутся вместе на тонущем корабле. Теория Виллта была подвергнута жёсткой критике в ХХ веке со стороны Урсулы де Винсенте, утверждавшей, что сам подход к возможным сценариям будущего как к «лучшим» и «худшим» ошибочен…».

— Меня сильно напрягает одна из пифий на пару курсов старше. Она — фанатка Виллта, — поведала зачем-то Ксюше Варя, заметив её интерес к эссе.

— Я мало что поняла из всего этого, — отмахнулась Вронская, так и не дочитав про основные тезисы теории де Винсенте.

— Может оно и к лучшему, — Варя пожала плечами.

Они с Ратмиром почему-то были уверены, что тот, кто объявил войну Дикой охоте, имеет личный мотив. Насилие порождает насилие. Вот только злу не нужны объективные причины. Людей убивают и во имя мести, и за пару золотых монет, и за мифические идеи, и даже от скуки ради удовольствия. Запутавшись в поисках того, кто имеет мотив, они упустили из виду того, кто имеет возможность, а именно, кто может быть в курсе истории древней вражды Ордена и Охоты, а также того, как именно эта вражда должна закончится…

Короткая стрелка на часах указывала на римскую цифру три. Край неполной луны словно бы был измазан багряным пятном крови. Ксюша быстро оделась, написала короткую записку Софье Всеволодовне, спрятала волшебную палочку в рукав и, погладив напоследок выскочившую ей под ноги из мрака Золушку, решительно вышла за дверь.

* * *

В полчетвёртого ночи в деревенской библиотеке всё ещё горел свет.

— Ты ведь ждала меня? — осведомилась Ксюша вместо приветствия. Диана подняла брови, запуская в рот крупную ягоду голубики.

— Ждала, — согласилась Уварова. — Это я, — добавила она просто в ответ на невысказанный вопрос. — Это я напугала стаю символами Ордена Серебряной стрелы. Я стреляла в волчонка и лису из арбалета. Мне нужно было, чтобы ты и Пастырь снова встретились и сблизились, чтобы узнали больше о Серой Дымке и о Софье Лебедевой, у которой ты живёшь. Всё это могло бы произойти и без моего участия, нужно было лишь немножко подтолкнуть события.

— Зачем? — спросила Ксюша, не отрывая взгляда от бледного лица молодой пифии. Серые глаза её оказались чуть-чуть мечтательными, но отнюдь не безумными.

— Чтобы сбылись пророчества Авроры, вот зачем! — Диана бережно положила ладонь на небольшую потрёпанную рукопись и улыбнулась краешком губ. — Она была выдающейся… Пифия и музыкант в одном лице. У неё есть песни и о Дикой охоте, и о серебряных стрелах, о смерти Волчьего Пастыря и даже о белокурой целительнице, что жарит по утрам блинчики и ласкает чёрную кошку. У неё есть песни о том, что было, что есть и что будет.

— И что же будет? — спросила Ксюша, стараясь игнорировать липкую ладонь страха, скользнувшую по её спине.

— Всё будет хорошо, — улыбнулась Диана. — Прямо как в сказках. Но не сразу.

— Отдай мне рукопись, — потребовала Ксюша. Уварова, по-видимому, действительно была фанатичной поклонницей Виллта, считавшей воплощение метафоричных песен Авроры в жизнь своим призванием, и доводы Ксюши о том, что даже благая цель не оправдывает средства, вряд ли бы помогли до неё достучаться.

— Бери, — Диана покачала головой. — Но, боюсь, твоё вмешательство уже ничего не изменит.

— Что ты имеешь в виду? — взгляд Ксюши скользнул по синим чернильным строчкам:

И не ищи, ты не найдёшь следов,

Что воин вереска оставил уходя…⁽¹⁾

— Они уже здесь, — Диана кротко улыбнулась, словно смиренная мадонна на религиозных картинах. — Орден. Найдя в библиотеке сборник песен Авроры, я начала искать материалы и о Дикой охоте, и об Ордене. Ты знаешь, что все библиотеки мира связаны между собой Б-пространством? Будучи здесь, в Лихоборах, я могу извлечь из этого пространства книги, хранящиеся в Москве, Санкт-Петербурге, Ватикане, Нью-Йорке, Дублине... Особо умелые маги-библиотекари могут извлекать уже уничтоженные книги, например, из сгоревшей Александрийской библиотеки… хотя это опасно. Не так опасно, как ненаписанные книги…

Она говорила это с таким искренним восторгом и удовольствием, что на пару мгновений Ксюше захотелось забыть обо всём и просто слушать, открыв рот, обо всех тех тайнах, что прячутся за библиотечными стеллажами.

— Это было сложно, но я нашла дневник одного из учредителей Ордена Серебряной стрелы. Он появился ещё при Екатерине Второй. Старые русские маги не очень жаловали немку, предпочитая тщательно скрывать свои способности и тайны от глаз её величества, а вот молодёжь, мечтавшая попасть ко двору, ей благоволила… В тысяча семьсот семьдесят четвёртом году по России прокатилась волна нападений оборотней на людей. Под предлогом заботы о народе и борьбы с волками Екатерина негласно оказала покровительство группе молодых волшебников, провозгласивших себя охотниками. Сейчас уже мало осталось от того самого первоначального Ордена, хотя, как мне кажется, многие до сих пор не прочь поучаствовать в политических интригах… Сохранилась главная цель — очистить мир от оборотней. Сохранился символ, по которому члены Ордена узнавали друг друга и который нагонял страх на волков. Сохранился ритуал призыва охотников в волчью берлогу.

— И ты их призвала… — прошептала Ксюша, побледнев. — Ты натравила их на стаю Ратмира… Кощеевы яйца, они даже слушать его не будут, просто убьют…

— А стая Ратмира убьёт кого-то из них, — торжествующе сказала Диана. — Это всё предрешено, понимаешь? Это ещё один шаг для установления, в конце концов, мира…После череды кровавых стычек должен родиться тот, кто положит вражде между людьми и оборотнями конец…

Ксюша не понимала, как ещё одна бойня может положить конец затянувшейся на несколько веков войне, и понимать не хотела. Светлое будущее, высшее благо, великие цели — разве бесконечные дороги к ним не шли через сожжённые дома, реки крови и горы трупов?

Прижав к груди рукопись Авроры, она ринулась из библиотеки прочь. Прочь из Лихобор, через лес, к Серой Дымке, где были те, кого ещё можно было спасти. Диана что-то кричала ей вслед, но ноги сами несли Ксюшу вперёд. В памяти всплыл рассказ Софьи Всеволодовны и слова Егора, ещё тогда не ставшего Волчьим Пастырем: «Как бы ни повернулось колесо истории, миру всегда пригодятся люди, умеющие чинить, а не разрушать».

— К чёрту пророчества, — пробубнила она себе под нос. — К чёрту судьбы мира. К чёрту всё.

Небо за лесом озарилось багряным цветом, и Ксюша поняла, что опоздала.

---

1) Строчки позаимствованы из песни "Воин вереска" группы Мельница

Вернуться к тексту

Но не сомкнуть кольцо седых холмов,

И узок путь по лезвию дождя,

И не ищи — ты не найдешь следов,

Что Воин Вереска оставил, уходя.

Мельница «Воин Вереска»

Они пришли до рассвета. Первая серебряная стрела, вырвавшаяся из арбалета, разбила кувшин с молоком, забытый близнецами — Игнатом и Захаром — на крыльце накануне. Вторая уткнулась ровно промеж глаз малосообразительного Ильюши, высунувшегося во двор посмотреть, что происходит. Кинувшаяся следом за ним Марьяна пронзительно вскрикнула, словно сирена, когда увидела тонкий ручеек крови, вливающийся в молочную реку.

— Молчать! — широкая ладонь Петра легла на её исказившийся в страхе рот. — В дом. Зови Пастыря.

Тихонько заскулив, Маркиза послушно попятилась назад, вглубь комнат. Вытащив из кармана старый нож, до этого знакомый лишь с деревом, а не с живой плотью, Пётр неслышно приблизился к распахнутой двери, на пороге которой лежало неподвижное грузное тело Ильюши.

— Ну, вот и всё, — спокойно констатировал он. Старая Аглая в соседней комнате разразилась безумным смехом.

Времени на раздумья и сомнения не было — перекинувшись в волка, Ратмир гортанным воем призвал свою стаю. Он так долго твердил им, что они должны жить как люди, что охота, убийство, злоба не являются их сутью. А теперь ему позарез нужна была их ненависть, их злость, их желание впиться зубами в плоть противника, разорвать его кишки лапами. Разве он был виноват в том, что люди сами не научились жить по-человечески?

На войне нет оружия страшнее ненависти. Ничто не сплотит совершенно разных и чуждых друг другу людей лучше, чем принцип «враг моего врага — мой друг». Подобно лесному пожару, ненависть сметает всё на своём пути — и правых, и виновных, и тех, кто разжёг костёр, и тех, кто пришёл, чтобы его потушить. Колкое слово — искра, захватившая сухую ветку. Безобидный уголёк — вспыхнувшая в сердце обида. Костёр — праведный гнев, факел — жажда справедливости. Но лишь дай этому огню волю, и пламя испепелит, в конце концов, всё на своём пути.

Око за око, зуб за зуб, искра за искрой. И так, пока мир, который ты поклялся защищать, не обратиться в прах.

Дикая охота не привыкла подставлять вторую щеку. Так долго сдерживаемый гнев, боль, от ломоты в душе и в теле каждое полнолуние, обида на всех тех, кто их презирал, в них стрелял, их предал, рвались, наконец, наружу. Ратмир не просто чувствовал эмоции своей стаи — словно в калейдоскопе он видел их истории: жестокого мужа Зорки, людей, что убили семью Алисы, любовника Настасьи, обратившего её, и даже всех тех, кто мог напугать Хорта — некогда загнанного в угол беспризорного волчонка. Не мудрено стать агрессивным и беспринципным, когда у травящих тебя людей в руках арбалет, а у тебя — лишь когти да зубы.

Всё, что ему требовалось, лишь направить скопившуюся в них ненависть к своей судьбе, к своим обидчикам, а зачастую и к самим себе в нужное русло. На врагов, что с оружием в руках пришли к ним на рассвете, не потрудившись даже объяснить, в чём именно состоит их вина перед этим не ведающим справедливости миром.

Когда-то Ратмир не раз видел в руках у старого Пастыря медный охотничий рог, расписанный символами, более древними, чем христианские кресты. После смерти Егория инструмент бесследно исчез, словно отозвавшись на желание нового Пастыря положить конец Дикой охоте. Но в день битвы Волчий Пастырь откуда-то знал, что найдёт его в своей дорожной сумке.

Небо за лесом озарилось багряным светом, а следом за этим предрассветную тишину разрушил звук, способный разбудить даже мёртвых в своих могилах. Ксюше уже приходилось один раз слышать музыку рога Дикой охоты, но этот зов не шёл ни в какое сравнение. Она словно бы увидела себя со стороны — напуганную, потерянную, в ужасе бегущую по лесу навстречу… кому? Ратмиру ли, Роланду, королю Артуру, Тюрсту, Вотану или самому дьяволу? ⁽¹⁾

Адские звери, тёмными тенями выскочившие из потухших окон Серой, ничуть не были похожи на компанию маргиналов, в гостях у которых она пила чай несколько дней назад. В жёлтых глазах отражался огонь факелов, стрелы, свистящие у ставшей дыбом шерсти, не могли остановить разгневанных берсерков, удержать от пылающей в венах жажды крови.

В паре шагов от Ксюши молодая женщина в белой мантии с гривой каштановых волос колдовала без помощи волшебной палочки — из кончиков пальцев её вырывались огненные шары, летящие в стороны обезумевших волков. Словно в замедленной съёмке Вронская увидела вырвавшегося из-за завесы дыма оборотня, подскочившего к ведьме и переломившего её зубами, словно пластмассовую куклу. Серебряная подвеска в виде знака Ордена серебряной стрелы опалила ему морду, но волк будто бы не замечал этого, лакая тёплую кровь из полной груди женщины.

— На счёт три! — какой-то старик в костюме цвета хаки смог перекричать вой, лай и людские крики. Арбалет на его плече угрожающе звякнул. — Раз… два…

Ответом ему стал очередной протяжный звук охотничьего рога. Ксюша пошатнулась, на мгновение теряя сознание. Ведомые этим ужасным зовом, волки вновь бросались в атаку, напарывались на острые спицы серебряных стрел, и с кровоточащими дымящимися ранами в груди продолжали наступать на своего врага.

— Пастырь! Заберись в дом и убей Пастыря! — кричал старик в хаки лопоухому мальчишке, в котором Ксюша узнала мага-практика на курс младше её самой. Не ведая, что творит, захваченная в капкан мелодией охотничьего рога, однажды и навеки похищенная Дикой охотой, она бросилась следом за ним. Красный луч заклинания сорвался с её волшебной палочки прежде, чем она успела вспомнить его имя. А уже в тот же миг обездвиженное ею тело стало добычей волчьих зубов и когтей. Запах дыма, запах крови, запах пепла… Щёлк зубов совсем рядом с её ухом — в пылу битвы сложно отличить друзей от врагов. Вспышка серебряной пули, угодившая прямо в сердце, и огромная тёмная туша, распластавшаяся у неё на груди. Горячая кровь, пропитавшая её платье, брызнувшая на лицо, шею, руки… Реальность рассыпалась вокруг неё, утопая в серебре... В серебре и дыме.

Она успела разглядеть вышедшего на порог дома Ратмира — в человеческом облике, голый по пояс, рассвирепевший и обезумевший, он был похож на языческого бога, спустившегося, чтобы обрушить смертную кару на грешную землю. Вырвавшийся из его горла рык не был человеческим, просвистевшая у его плеча стрела произвела на него впечатление не большее, чем укус комара, лицо заострилось, оскалилось, принимая очертания морды хищного зверя. Ксюша последний раз глубоко вздохнула, чувствуя на себе тяжесть волчьего тела, придавившего её к земле, и окончательно потеряла сознание.

* * *

Лопоухий мальчишка был ещё жив — Ратмир добил его, перерезав горло ножом Петра. Тело самого Петра лежало неподалёку — шесть стрел в животе и в лапах и седьмая, пронзившая висок. Лужа крови уходила в землю, на которой он родился и наконец-то, после долгих скитаний в призрачной стае принял смерть. Измазанный в крови Игнат плакал над выпотрошенным, разорванным телом своего брата, обычно агрессивная Настасья нежно, по-матерински сжимала его плечо. Нога Лютыча напоминала кровавую кашу, и всё же смотреть на неё было не так больно, как на спокойное умиротворённое детское лицо Лёши. К счастью, мальчишке не пришлось мучиться — серебряная пуля с первого раза угодила в самое сердце волчонка. Виктории повезло меньше — в неё попала череда огненных шаров, пускаемых ведьмой в белом, и сожгла заживо. Зорка прикрыла остатки волчицы белой простынёй. Она болезненно морщилась из-за многочисленных ожогов на щеке и руках, но упрямо сглатывала слёзы — для них у неё ещё найдётся время. Кровавый рассвет стал последним для беззубого Кузьмы и его госпожи. Высохшее лицо Аглаи, некогда грозной валькирии, было озарено безумной улыбкой, словно не смерть, а ворота Вальхаллы распахнули перед ней свои объятия. Впрочем, возможно, так оно и было. Сейчас Ратмиру как никогда требовалась надежда на специальный рай для Волчьих Пастырей.

Тело убитого пулей Хорта прикрывало побелевшую, потерявшую сознание еле живую Ксюшу. Пальцы волшебницы, крепко сжимавшие палочку, были в крови, на лице застыло выражение ужаса. Ратмир аккуратно освободил её грудь от страшного груза, с трепетом слушая слабое, чуть прерывистое дыхание. Маленькая фигурка казалась совсем детской в его руках…

— Прости, прости, — прошептал он, нежно проводя ладонью по светлым волосам.

Их осталось всего семеро — он, Зорка, Марьяна, Настасья, Лютыч, Игнат и Алиса. Выжившая горстка людей Ордена во главе с живучим стариком с татуировкой на тыльной стороне ладони исчезла так же быстро, как и появилась, покинув трупы своих товарищей на растерзание волкам.

— Я его знаю, — задумчиво произнесла Алиса, отстранённо рассматривая один из них. Красивое лицо её бывшего преподавателя Ларионова было обезображено клыками Маркизы — той всегда нравились красивые мужчины.

Восемь трупов волков и столько же людей. Очередное хрупкое перемирие, ничья, купленная дорогой ценою.

Диана Уварова знала, что так будет. Что так должно быть. Иногда нужно хорошенько пустить кровь, обессилеть настолько, чтобы какое-то потом долгое время не было никакого желания соваться в драку. Именно для этого на земле и существуют войны — чтобы научить людей ценить короткие хрупкие мгновения мира. Она знала и то, что должно случиться после, знала, что это вряд ли понравится Ксении Вронской, но объясняться с ней или с её волком у неё не было никакого желания. Диана уходила всё дальше в лабиринт Б-пространства, не оставляя зарубок на книжных полках и не держась за спасительную нить клубка Ариадны, вперёд в мир не рождённых миров, не написанных книг и неразгаданных тайн. Просто потому что знала — ей всё равно не суждено вернуться.

— Я знаю, кто натравил на вас Орден, — прохрипела Ксюша, очнувшись. Строчки, увиденные ею в рукописи Авроры, заплясали перед глазами, когда она увидела печальное строгое склонившееся над нею лицо Ратмира.

— Это уже неважно, — отозвался он. — Всё закончилось. Я отведу тебя домой.

Рядом были люди, нуждавшиеся в помощи целительницы — Зорка, еле двигая обожжёнными ладонями, колдовала над ногой Лютыча, из плеча Настасьи торчал обломок стрелы — но Ратмир не дал ей приблизиться к остаткам своей стаи. Убедившись, что она уже может стоять на ногах, он крепко ухватил её за руку и решительно потащил в сторону Лихобор.

Вопреки его ночным кошмарам, деревня стояла, не тронутая огнём и кровью, спокойная, уютная, как и прежде. В знахарской терпко пахло травами, из комнаты Софьи Всеволодовны раздавался мягкий храп, а юркая Искорка приветливо мяукнула, встретив их на пороге. Ксюша отметила про себя, что эта ночь, наверное, никогда не закончится — ей казалось, что утро уже давно должно было вступить в свои права. Возможно, дело в том, что время, повинуясь волшебству Дикой охоты и воле её Пастыря, растянулось, оставляя ещё один часок… для чего?

Ратмир не стал ничего ей объяснять и спрашивать разрешения. Когда они очутились в её комнате, он крепко обнял Ксюшу за талию, прижимая к себе, губами нашёл тёплые ищущие поцелуев губы…

«Он меня погубит», — звякнул колокольчиком голос разума у неё в голове. Стоило бы подумать об этом раньше, до того, как его руки оказались на её бёдрах… Где-то вдалеке метрономом начала свой обратный отсчёт кукушка. Ку-ку — проворные пальцы ухватились за молнию на спине. Ку-ку — ямочка на плече загорелась влажным поцелуем. Ку-ку — глухо зарычав, Ратмир рванул вниз уже совсем ненужное платье. Ку-ку, ку-ку, ку-ку…

Полчаса спустя Ратмир оставил её, тёплую, мирно спящую в своей постели, и, не оглянувшись, вышел во двор. Лихоборы останутся, как и сотни лет назад, защищённые каменными идолами колдуна Быляты, а вот Дикой охоте предстояло растаять как дым, как ночной кошмар, не оставив ни следов, ни воспоминаний. Серая Дымка, некогда слизанная языком огня, теперь уйдёт под воду и стая Ратмира уйдёт вместе с ней. Он ошибся и теперь понял, наконец, то, что так и не смог объяснить ему отец — Пастырь, Предводитель Дикой охоты не в состоянии дать своей Стае человеческой жизни, как бы ему этого не хотелось. Охоту невозможно остановить, ей невозможно сопротивляться. В его власти лишь погрузить своих сородичей в безвременье, в сон наяву, защитить от мира и мир от них, сделать теми, кем они, по сути, и являются — призраками. Как и положено Дикой охоте из древних мифов, они исчезнут, чтобы когда-нибудь, возможно, вернуться. Ратмир очень надеялся, что к этому времени все человеческие чувства, вроде боли от расставания с Ксюшей, которая навсегда забудет о его существовании с первыми лучами рассвета, перестанут трогать его сердце.

— Ты должна уйти, — спокойно сказал он, глядя прямо в заплаканные глаза Алисы. Почему-то он знал, что так будет правильно. — Считай, что тебе повезло — редко кому удаётся вернуться с Дикой охоты.

— Но… я хочу с тобой, — её рука, тёплая, живая легла ему на грудь, туда, где всё ещё почему-то размеренно билось сердце. Напрасно — оно навсегда осталось в комнате с цветами на подоконнике, под тёплым плюшевым одеялом.

— В этом и проблема. В тебе всё ещё живёт жажда жизни. Ты ещё можешь чего-то хотеть, — он устало мотнул головой, не зная, как объяснить ей всё то, что открылось ему в звуках волшебного рога. За пару мгновений он пережил сразу несколько жизней — от короля Вальдемара до Френсиса Дрейка, от короля Арауна до самого бога Одина⁽²⁾. Он был ими — всеми теми, кто когда-либо и где-либо возглавлял кавалькаду Дикого гона — и всё же остался самим собой, умудрившись каким-то образом не сойти с ума. Как мог он объяснить ей, напуганной измазанной в крови врагов и товарищей девчонке всё то, что открылось ему этой ночью?

— Уходи, Лиса. Я вернусь за тобой, когда придёт время, — прошептал он, по-отечески поцеловав её в лоб. Она на миг закрыла глаза, а когда открыла снова — ни Ратмира, ни Серой Дымки уже не было. Лишь холодные волны глубокого бездонного озера омывали её избитые в кровь щиколотки...

 

Ксюша проснулась с первыми лучами солнца. Остатки сна, ещё мгновение назад казавшегося таким реальным, ускользали от неё, словно вода сквозь пальцы. Она с наслаждением потянулась и по привычке оглядела свою комнату. Чистое платье было аккуратно сложено на стуле, из сумки торчала рукопись — Ксюша наверняка зачем-то взяла её в библиотеке, а потом забыла — в ногах примостилась дружелюбная Искорка. Всё как обычно, если не считать нового странного чувства, понять которое она пока ещё не могла. Ладонь её непроизвольно скользнула от груди вниз, к животу…

Накладывая чары забвения, Ратмир не знал, что оставил ей кое-что гораздо более ценное, нежели украденные воспоминания.

Во дворе у пророчицы Глафиры громко завопил петух, оповещая Лихоборы о зарождении новой жизни.

---

1) Предводители Дикой охоты в разных мифах

Вернуться к тексту

2) См. предыдущий комментарий

Вернуться к тексту