Золушкино лето (гет)

Чинно, словно не идя, а порхая, изящно придерживая кончиками пальцев накрахмаленную пышную юбку, Елена шла навстречу друзьям. Те сидели в беседке: Тина спиной к дому, Вольдемар — вполоборота. Он по-прежнему опирался на гитару, словно на трость, не жалея красного дерева. Друзья о чем-то тихо разговаривали, не обращая внимания на приближающуюся к ним Елену.

Зайдя в беседку, Елена чуть слышно окликнула:

— Милые мои! Здравствуйте!

Тина грациозно поднялась с лавочки, опираясь на галантно поданную руку Вольдемара, обошла лавочку и так же тихо ответила:

— Душенька, как же я рада тебя снова видеть! — причём ни один мускул на лице её не дрогнул, хотя ей так хотелось обнять Елену за талию и, как в детстве, крутить её и хохотать, хохотать и крутить!

После троекратного поцелуя — благопристойный спектакль безукоризненно воспитанных детишек, который был разыгран специально для наблюдающей за ними maman, — Тина добавила:

— Я так сильно по тебе скучала!

Елена благодарно взглянула в глаза Тины, в которых блестели готовые вот-вот пролиться на щёки слезы радости, и, обернувшись к Вольдемару, склонилась перед ним в легком реверансе.

— Я тоже очень рад... С приездом, подружка! — сквозь зубы, не изменяя надменного выражения лица, произнес Вольдемар, но его голос звенел, выдавая переполнявшую его радость. Словно перестав слушаться хозяйку, у переволновавшейся Елены стали отказывать ноги и колени предательски подогнулись... Друзья это заметили, забеспокоились, и Вольдемар, словно волшебник, вытащив из рукава белый шелковый платок, напоминающий по размерам хорошее такое полотенце, со словами:

— Негоже таким красавицам стоять, — расстелил его на скамье. Елена с благодарностью посмотрела в бездонно-голубые глаза Вольдемара, а тот подал дамам руку, по очереди усадив на скамью, сам же остался стоять спиной к дому, заслонив собой Елену и взяв гитару в руки так, что она прикрывала заодно и Тину от любопытных глаз maman, которая заметалась в окне из стороны в сторону, не видя выражений лиц друзей, сидевших в беседке. Разозленная до невозможности, она решила спуститься на первый этаж — под предлогом поисков непоседливой кошки, которая — вот безобразница! — выбежала из дома.

Продолжая прикрывать собой Елену, Вольдемар заговорщически улыбнулся и предложил:

— Как насчет того, чтоб сбежать из-под надзора и пообщаться, как и раньше, по-дружески и на воле?

— Я совсем не против! — ответила Елена. — Но боюсь, что maman не отпустит... — грусть так и сквозила в её словах и тихом печальном голосе.

— Ха, не отпустит она... Смотри и учись, девочка, пока я живая! — рассмеялась звонко Тина и ещё громче, на весь палисадник — так, чтобы слышала maman, которая к тому времени уже выскочила из дома и теперь пряталась за кустами жасмина, воскликнула:

— Ах, мне так надоело здесь сидеть... Скучно, пойдемте в парк, прогуляемся! Елена, дорогая, ты, верно, никогда не видела новомодного аттракциона, что называется лодочка? Это когда ты сидишь, а твой кавалер тебя катает... О-о, это современное чудо нашего города!

— О, милая Тина, не убивай меня без ножа, я не подготовлен к прогулке в парк. Ты там и без того вчера половину моего состояния оставила! Пощады прошу! — нарочито притворно взмолился Вольдемар.

Тень от кустов жасмина метнулась в дом, а через пару минут громко хлопнула дверь и оттуда вышла лучащаяся благожелательной улыбкой maman.

— Ой, ребятки, а что это вы в такой чудесный день всё сидите в палисаднике? Хоть бы в парк сходили, — ласково сказала она. — Вот, старый граф Елене небольшую сумму оставил — на карманные расходы... Ох, как хорошо, что с вами граф Вольдемар — одним девушкам гулять не слишком прилично!

При этих словах Вольдемар приподнял цилиндр и чуть склонил голову.

— Хоть не страшно Елену отпускать в парк, — с этими словами maman сунула в руки Елены маленькую блестящую сумочку, явно набитую денежными купюрами, отчего Тина, не выдержав, фыркнула и, чтобы у maman не возникло никаких подозрений на тот счёт, что всё происходящее — спектакль, Вольдемар быстро произнёс:

— Будь здорова!

— Спасибо, милый друг! — беря под локоток Елену, ответила Тина, старательно скрывая усмешку.

— Мы вернем Елену после двух часов ночи! — сказала она, обращаясь уже к maman, и у той моментально отвисла челюсть, а глаза стали совершенно как у отмороженного окуня — ведь сейчас только одиннадцать часов утра, а эти беспутные собираются вернуть её дочь только за полночь! Она попыталась было возразить, но тут вмешался Вольдемар:

— Под мою ответственность, мадам!

И, снова приподнял цилиндр, поклонился.

Maman смерила его оценивающим взглядом с ног до головы и, после недолгого раздумья, выдохнула:

— Хорошо, только из уважения к вашей семье, граф! — после чего резко развернулась и поспешила уйти в дом.

Друзья детства, заговорщически переглянувшись, поспешили прочь со двора.

Скрывшись за поворотом улицы и расслабившись от переполнявшего их напряжения, они поглядели друг на друга, и улицу огласил переливчатый и счастливый смех беззаботной молодости. Тина подхватила Елену за талию, обняла и закружила вокруг себя. Пышные юбки девушек слились в одну — зелёно-белую — и, плескаясь точно волны, кружились, а их хозяйки задорно и громко смеялись.

— Я так по тебе соскучилась, Тинка! — кричала Елена.

— Милая моя малышка! Боже, я скучала по тебе во сто крат сильнее! — отвечала ей Тина.

Только тогда, когда руки её стали опускаться от усталости, Тина отпустила Елену, и девушки, едва дыша и посмеиваясь, придерживали руками декольте, ибо грудь, как и сердце, от радости готова была вырваться наружу. Они прерывисто дышали, пытаясь успокоиться, но это им давалось с трудом, потому что они не переставали смеяться. Подруги присели на корточки, потому что стоять просто не было сил. Их объемные юбки раскинулись вокруг, а волосы Елены, почувствовав свободу от maman, мигом закудрявились на кончиках, и она стала напоминать милого белого пуделя с рыжей головой.

Все это время Вольдемар смотрел на них с ласковой и нежной улыбкой, опираясь на гитару, точно на трость. Он стоял и ждал, когда девушки успокоятся и очередь приветствия дойдет и до него.

А вокруг вовсю бурлила городская жизнь. Друзья стояли посередине аллеи из елок, между которыми были рассажены разнообразные цветы и кустарники. Стояло множество лавочек, около которых высились фонарные столбы, что каждый вечер зажигал фонарщик. Он же был и смотрителем данной аллеи вот уже тридцать лет, заботливо выращивая ели и высаживая летом великое множество цветов — как декоративных, так и полевых.

По аллее неторопливо прогуливались господа. Торговки цветами и сладостями, которых немало сновало вокруг, приставали к ним со своим товаром. Важные мальчики-посыльные проносились с поручениями, горничные в накрахмаленных передничках выгуливали выхоленных господских собак и капризных детей своих хозяев. Великое множество любопытных глаз было устремлено на молодых людей, но этой троице было абсолютно все равно, что скажут о них в обществе — их не волновали прохожие, которые проходили мимо и бросали на них недовольные и недоуменные взгляды.

Отсмеявшись, Елена смутилась, что совсем не уделила времени для приветствия и Вольдемару. Она присела перед ним в легком реверансе, в замешательстве не понимая, как же ей теперь с ним здороваться. С одной стороны — перед ней был её старый друг, а с другой — модно одетый, красивый молодой человек, с удивительно пронзительными синими глазами, и Елена, как и любая девушка, мигом заробела, изо всех сил сражаясь с двумя силами, что сейчас кипели в её смятенной душе: дружеские чувства и зарождающиеся ростки любви.

Увидев этот реверанс, Вольдемар на миг опешил. Но только на миг. Он отшвырнул от себя гитару из красного дерева, рванулся к Елене, заключил в свои объятья и, закружив вокруг себя, весело фыркнул ей в порозовевшее ухо:

— Ты что, глупышка? Что это за придворные церемонии?! Это же я, твой старый милый друг, твой мышонок!!!

Почувствовав сильные мужские руки на своей талии, Елена вздрогнула, и мурашки пробежали по спине, пронося от головы к ногам неизвестное до сих пор чувство. Ее тело белой снежинкой кружилось в объятиях Вольдемара, сердце бешено стучало, отдавая в висках... Голова лежала на плече у молодого человека, руки обнимали его за плечи. В легкой туманной розовой дымке, что плыла перед глазами, Елене казалось, что её кружит самый любимый человек на свете... А может, это и был он? Но розовый туман стал понемногу рассеиваться, когда до неё стал доходить смысл слов, которые произнёс Вольдемар. Оторвав свою затуманенную голову от плеча молодого человека, Елена посмотрела в его небесно-голубые глаза, и розовый туман резко отступил от её осознания, унося с собой выдуманные ощущения.

"Да в самом деле, что это я? Это же мой мышонок, мой Вольдемар! Мой самый лучший друг! Мой… брат..." — немного смущённо подумала Елена, глядя в глаза молодого человека. Подумав так, она вмиг ощутила покой на душе, словно смущение за своё поведение перед ним ушло в никуда, и она, откинув голову, звонко рассмеялась и, расцеловав Вольдемара совершенно по-русски — троекратно — звонко прокричала:

— Здравствуй, здравствуй, мой любимый мышонок!

Вольдемар почувствовал, что Елену покинуло напряжение, которое поначалу повергло его в легкий шок, но так до конца и не понял, чем оно было вызвано. Он списал это на то, что еще десять минут назад она была под гнетущим давлением своей маман, не успев от него отойти. Поставив Елену на землю и не переставая держать ее за руку, Вольдемар по-братски поправил ей плечико платья, которое предательски сползло с плеча, оголив последнее. Данное действие не вызвало ни у нее, ни у него абсолютно никакого волнения, словно это были не молодая прекрасная девушка и щеголеватый молодой человек, а брат и сестра, которые до сих пор играют в песочнице, и он на правах старшего брата помогает сестренке. Перебросив гитару через плечо, он предложил Елене взять его под локоть, что та и сделала, и, глядя на Тину, произнес:

— Какой план действий?

Тина, которая стояла в стороне всё то время, пока Вольдемар кружил Елену, обернулась, потому что её внимание привлекла проезжающая мимо карета с вензелями королевской семьи, в окошке которой, как показалось Тине, она увидела наследника престола. И когда Тина, замечтавшись, в грёзах уже практически видела себя супругой будущего императора, ее спустил с небес на землю голос Вольдемара.

Стряхнув с себя остатки миража, Тина подхватила повыше пышную юбку своего бархатного платья и, заскакав вокруг друзей, словно маленький ребенок, запела:

— А я хочу, а я хочу опять

По крышам бегать, голубей гонять,

Дразнить Еленку, дергать за косу,

На вороном промчаться по двору!

В её глазах скакали точно бесенята озорные огоньки, платье змеёй обвивалось вокруг точеной фигурки, и сама Тина сейчас напоминала прекрасную и соблазнительную мифологическую Ламию.

— Приказ понят! — усмехнулся Вольдемар и залихватски свистнул, подзывая пролетку. — Едем ко мне в имение! Будет там тебе и вороной, и голуби!

Пролетка стояла в конце улицы, но возничему трудно было не заметить господ, которые громко смеялись, поэтому, не заставляя себя долго ждать, он рванул с места, напугав молочницу, которая не вовремя решила перейти улицу. Подъехав к господам, возничий мигом узнал одну из дам, но поворачивать было уже поздно, и он постарался натянуть на глаза котелок так, чтобы невозможно было рассмотреть его лицо.

Тем временем Вольдемар подавал руку своим дамам, помогая забраться в пролетку. Разместив спутниц, он легко запрыгнул сам и сел рядом с Тиной, спиной к кучеру, бережно поправив юбки подруги, чтобы ненароком на неё не наступить, положил ногу на ногу и поставил перед собой гитару-трость.

Кучер, не оборачиваясь, глухо спросил:

— Так куда прикажете ехать?

Елена мгновенно отреагировала на знакомый голос. Вскинув на кучера глаза, которые от солнца стали ярко-голубыми, она внутренне вся напряглась и съежилась, ибо это был ее отчим. Елена не могла и подумать, что её приемный отец работает извозчиком, хотя и знала, что у деда есть своя пролетка. Рère adoptif заговорщически подмигнул Елене, показывая, что "все нормально, не переживай, я с тобой заодно".

— В поместье графов Седых! — повелительным тоном произнесла Тина. — И пожалуйста, покатайте нас подольше. К нам приехала лучшая подруга, она так долго не была в этом городе, так что пусть посмотрит, сколько всего нового появилось! Платим тройную цену.

— Слушаюсь, госпожа! — и кучер взмахнул кнутом, погоняя вороного.

Пролетка ехала размеренно, колеса подпрыгивали на мостовой, неровно замощённой булыжниками... Мимо Елены проплывали новые красивые дома и роскошные общественные здания, цветущие каштаны, что росли повсюду, завораживали своей красотой. Нос приятно щекотал запах цветущего жасмина, кусты которого росли вдоль дороги на протяжении всего пути. Друзья, то и дело перебивая друг друга, старались обратить внимание Елены то на одно, то на другое, добавляя к объекту их внимания то шутку, а то и интересный исторический факт.

За созерцанием всех новшеств и лёгкими разговорами Елена и не заметила, как пролетка остановилась перед старинным особняком графа Седых, из дверей которого тут же показался чопорный дворецкий и замер, ожидая, когда молодые господа соизволят сойти на дорожку.

Первым из пролетки выпрыгнул Вольдемар, который, передав гитару дворецкому, стал помогать юным леди выбраться, галантно подавая каждой руку. Тина, спускаясь с подножки, повелительно обратилась к дворецкому:

— Расплатись-ка и, сколько бы он ни назвал, заплати в три раза больше! — и, не оборачиваясь более на кучера, дворецкого и своих друзей, с видом хозяйки направилась в дом. Дворецкий вопросительно взглянул в глаза молодому графу и, когда тот утвердительно кивнул, повернулся к извозчику, а Вольдемар, держа Елену под локоток, шагнул вместе с ней в широко распахнутые двери.

Елена, так и не посмотрев на прощание на père adoptif, опасаясь встретиться с ним взглядом, шла, не оборачиваясь... Ей было невыносимо стыдно, что она так и не смогла признаться друзьям в том, что этот возница — её отчим и, конечно же, она не могла видеть, что père adoptif небрежным взмахом руки дал понять дворецкому, что не возьмет денег. Перекрестив украдкой удаляющуюся Елену, он, хлестнув вороного, удалился от особняка Седых.

 

Да, гостевая зала особняка графов Седых могла привести в восторг кого угодно, а что уж было говорить о бедной провинциалочке Елене... Пол покрыт отполированными до зеркального блеска плитками из белого андалузского мрамора, на покрытом изящной лепниной потолке висела огромная пятиярусная люстра, на каждом ярусе которой умещалось как минимум по тридцать свечей. Одна из стен была украшена великолепной фреской, изображающей стайку резвящихся розовощёких пухленьких купидонов. Вдоль стен стояли маленькие, большие и средние диванчики и стулья, сиденья и спинки которых были обтянуты тканью одной и той же расцветки, а резные ножки и подлокотники покрыты позолотой; сами стены были увешаны прекрасными картинами и старинными гобеленами.

В середине комнаты за стеклянным будуарным столиком, раскладывая пасьянс, сидели две женщины. Одна из них — худощавая, преклонного возраста, с волосами, цвет которых будто подтверждал, что не зря она носит эту фамилию — Седых, была бабушка Вольдемара, а другая — на вид сорока, с волосами того же цвета, что и у Вольдемара, и такими же голубыми глазами — его мама. Обе женщины были одеты модно, но подчёркнуто скромно. Ни одна из них не носила ни множества украшений, ни пышных юбок, но сам весь их вид показывал — они совершенно точно принадлежат к старинному и благородному семейству.

Одна стена залы представляла собой одно большое окно — от потолка до пола, стекла в котором были словно бы сложены незатейливой мозаикой — местами матового цвета, местами прозрачные. Одна створка была приоткрыта, и возле неё, спиной к вошедшим, стоял сам старый граф Седых, одетый в простые серые брюки и холщовую свободную рубашку. На ногах были черные ботинки, взглянув на которые, maman Елены могла бы подумать, что они очень дешевые... но как же жестоко она бы ошиблась.

Противоположно окну находился настоящий камин — не то что дома у Елены, — украшенный затейливой лепниной и вензелями графской семьи. Над ним висел огромный портрет, на котором был изображен юный Вольдемар со своим старшим братом и его любимицей Линдой — собакой породы лабрадор. Перед камином был расстелен овальный ковер из шкуры медведя, на котором, вальяжно раскинувшись, возлежала уже упомянутая Линда, которая мигом вскочила и радостно подбежала к хозяину, дружелюбно виляя хвостом.

— Линда, на место! — сурово приказал Вольдемар, не особо любящий собак. Та грустно опустила голову, поджала хвост и уже было развернулась, чтобы вернуться на нагретое местечко, но Елена подозвала её и, присев на корточки, нежно потрепала собаку по коричневой макушке. Тина настойчиво подняла Елену с корточек, шепнув ей на ушко:

— Дорогая, давай сначала закончим с церемониями, а потом снова впадем в детство... хорошо?

Только тогда-то Елена поняла, что три пары голубых глаз были устремлены на неё, и она вдруг почувствовала себя крайне неуютно, внутренне сжавшись, а в голове хлёстко, точно удары плеткой, зазвучали слова maman: "Ты же такая дикая, что людям хоть и не показывай! Позор!"

Тина и Вольдемар подошли к столику и, приветствуя, расцеловали сидящих за ним женщин. Старый граф сам подошел к внуку, кивнул, здороваясь с ним, и, заключив в свои объятия Тину, ласково пожурил ее:

— Милая моя Тина, ну как заставить тебя навещать почаще одинокого старика? Ты совсем меня забросила! — с притворной грустью произнес граф Седых.

Слова были полны укоризны, но улыбка не сходила с губ, пока он продолжал держать Тину за обе руки.

— Как ты можешь говорить, что ты одинок, дедушка? — сделав вид, что обиделся, обратился к графу внук. — С тобой же рядом твоя жена, дочь... даже Линда! — с этими словами Вольдемар размашистым жестом руки указал на перечисленных.

— Вот видишь, Тина, на кого ты меня оставляешь — на унылую тишину и трясину скуки! Они просто хотят, чтоб я постарел быстрее, чем положено. Сами старые, и меня туда тянут. Не дают ни глотка свежести! — и старый граф рассмеялся, и этот смех подхватила его жена, графиня Седых.

— Тебе только разреши — так ты вмиг ускачешь с молодежью, а после мы с матерью Вольдемара будем месяцами поднимать тебя на ноги, — звонко, словно девчонка, произнесла она. — Непоседа!

Старый граф отвёл Тину в противоположный конец зала и, усадив на диванчик, стал живо расспрашивать о том, как поживают ее родители и счастлива ли в браке сестра Тины — Виолетта? Тина размеренно и спокойно стала рассказывать графу обо всём, что его интересовало, на какое-то время, позабыв обо всём, что происходило в другом конце залы.

Мать Вольдемара в весёлых разговорах своих родных не участвовала и всё так же пристально смотрела на Елену, которая по-прежнему стояла почти у порога.

— Сынок, может, ты представишь нам гостью? — спокойно спросила она.

— О, мама, неужели ты её не узнаёшь? Это же моя Елена... — с трепетом сказал молодой граф и тут же смущённо поправился: — Наша Елена!

С этими словами он взял Елену за руку и подвел к матери и бабушке.

Женщины придирчиво осмотрели с ног до головы вспыхнувшую как маков цвет девушку, ни одним мускулом на своих лицах не показав, о чем они подумали.

— И когда ты приехала? — спросила первой бабушка.

— Сегодня, мадам... — нервно сглотнув, произнесла Елена, пытаясь понять, какие же вопросы сейчас свалятся на её бедную головушку.

— Напомни мне, деточка, ты же живешь на хуторе, не так ли? Наверняка там очень сложно получить хорошее образование... В такую глушь вряд ли приезжают хорошие учителя! — без каких-либо изменений в интонации спросила старая графиня.

— Отнюдь, туда приезжают самые лучшие учителя, чтобы обучать местных детей всех сословий. Их выписывает и оплачивает мой двоюродный дедушка, — Елену покоробило то, что ее, возможно, посчитали недостаточно образованной для приема в этом доме.

— А кто твой двоюродный дедушка? — удивленно спросила старая графиня, которую очень удивило, что в семье Елены все же есть настолько богатые родственники.

— Он владелец всех окрестных земель нашего хутора, — немного отстраненно ответила Елена, которая очень не любила хвастаться родством с двоюродным дедом и делала это крайне редко и неохотно. Удовлетворив свое любопытство, старая графиня повернулась к дочери и, словно говоря ей: "Теперь она твоя!", продолжила раскладывать пасьянс, однако мать Вольдемара уже была вполне довольна услышанной информацией и не собиралась продолжать допрос, ибо вся остальная жизнь Елены была ей не интересна. Она прекрасно знала вкусы и пристрастия своего сына и понимала, что он скорее увлечется Тиной или любой другой похожей на неё девушкой, чем этой деревенской, пусть и наряженной словно кукла, простушкой, и поэтому не стала продолжать смущать гостью. Вместо этого она встала, подошла к Елене, обняла её и произнесла:

— Добро пожаловать, моя дорогая, чувствуй себя как дома!

Тем самым она сняла напряжение, повисшее в воздухе, и зажатость Елены рухнула, словно стены крепости. Вольдемар тоже вздохнул про себя с облегчением, а следившая за всем происходящим Тина чуть насмешливо улыбнулась. Она поняла ход мыслей матери Вольдемара, и настроение у неё мгновенно поднялось: еще бы, как бы ни была роскошно одета Елена, но ей, Тине, она точно не соперница!

— Что ж, молодежь, идите и развлекайтесь, нечего с нами, стариками, сидеть, а то еще плесенью от нас заразитесь! — махнула на троицу старая графиня и позвала: — Иван!

Откуда ни возьмись, возник дворецкий. Он, оказывается, все это время стоял в дверях, просто Елена была не очень внимательна к таким мелочам.

— Проводи юных барышень в апартаменты и прикажи слугам принести им прохладительные напитки и сладости. Пусть отдохнут перед вечерней прогулкой! — обратилась графиня к дворецкому. Тот почтительно склонился перед молодыми людьми и взмахнул рукой, приглашая последовать за собой.

Особняк графов Седых был поистине впечатлительным для провинциальной Елены. Из гостиной можно было перейти во впечатляющее не менее роскошным, чем зала, убранством и богатством, фойе. Из фойе вела вверх большая лестница, покрытая красной дорожкой, и кованые перила были дивно переплетены чеканными листочками и цветами. Поднимаясь по лестнице, Елена, словно маленький ребенок, трогала пальчиками каждый железный листочек, поражаясь, как же они изящно сделаны.

Тина шла впереди нее, и ей эти перила не казались чем-то необычным. Она в этом доме была неоднократно, у нее тут даже был свой будуар и несколько комплектов одежды — на тот случай, если она решит остаться на ночевку или пожить недельку-другую. Тине было немного скучно так долго подниматься по совершенно обычной для неё лестнице, но она понимала, что для Елены это все впервой, и поэтому не стала торопить подругу, лишь сказала:

— Увидимся на ужине, в столовой после отдыха! — и, быстро перебирая ножками, убежала к себе в комнату.

Зачарованная всем увиденным Елена только и нашлась, что глупо кивнуть в ответ.

К слову сказать, Вольдемар тоже устал и желал как можно быстрее очутиться в прохладной ванне, ибо лето выдалось необычайно жаркое, да и поездка в кэбе изрядно запылила и одежду, и лицо, поэтому он приобнял за плечи Елену, поцеловал ее в лоб и, произнеся:

— До вечера, подружка! — быстро зашагал к себе в комнату.

Елена осталась совершенно одна в обществе дворецкого, который в недоумении смотрел на юную леди, не понимая, откуда привезли столь дикое создание, восторгающееся железными листьями, а та медленно шла, стараясь запомнить все до последних мелочей — и кованые листья, и красный ковер, и удивительную лепнину, и запах дома, и лицо дворецкого, и быстрые ножки Тины… и поцелуй Вольдемара. Она еще не могла осознать, для чего ей все это нужно, но точно знала: это обязательно нужно запомнить.

Перед тем, как принять ванну, горничная принесла Елене ночную сорочку, и девушка сначала пыталась запротестовать, на что горничная ехидно спросила:

— А спать вы тоже будете в своем запыленном платье? Снимайте, пока будете отдыхать, я его почищу. Встанете, а всё уже будет готово.

В её словах был резон, так что пришлось согласиться.

 

Ей выделили небольшую комнату с одним окном, полузакрытым тяжелыми черными шторами. Под окном стояло непомерно большое серое кресло, которое своим цветом и отчасти формой немного напомнило Елене её кота, который остался на хуторе. Потолки были покрашены простой бежевой краской, на полу лежал потертый ковер... В углу, под образами, стоял трельяж, на котором было множество женских мелочей — расчески, духи, пудра и так далее. Хоть сама комната была и не очень большой, кровать, стоявшая в ней, занимала почти все пространство, оставляя лишь немного свободного места для того, чтоб можно было пройти, так что приходилось подбирать юбки, а то непременно бы застряла. При комнате имелась и ванная, которая виднелась сквозь приоткрытую боковую дверь.

Елена оглядывала комнату, а горничная следила за эмоциями, что с лёгкостью читались на простодушном личике девушки, думая о том, что та не достойна и этих апартаментов — этакая тетёха и деревенщина, не знающая, как надобно вести себя в светлейшем обществе графов Седых.

— Прошу, миледи, пройдите в ванную комнату, — натянуто мило улыбаясь, попросила горничная. Ей совершенно не нравилась новая гостья уже только тем, что она знала, что семья ее отнюдь не знатная, и прислуживать такой же по положению горничная считала для себя унижением. Но долг есть долг, и она его выполняла, как бы мерзко при этом себя ни чувствовала.

 

Ванная комната была до того мала, что платье пришлось снимать в спальне. Окна в ванной не было предусмотрено, да и ванной комнатой это можно было назвать с большой натяжкой — скорее уж кладовая, а не ванная, хотя и побеленная белой краской. Чтобы хоть что-то видеть, горничная заранее принесла много свечей и теперь торопливо зажигала их.

Но Елену нельзя было этим удивить или обидеть. В особняке maman была точно такая же по площади ванная комната, в которой не была предусмотрена косметическая отделка стен и пола, так что голые кирпичи угрюмо серели, ничем не прикрытые. Окна тоже не было, а за экономией свечек maman не закрывала двери. Поэтому гостья восприняла всё как должное и полезла в воду.

Только приняв ванну с помощью горничной, Елена поняла, что действительно очень устала, хочет спать, и она удобно устроилась на белоснежной постели, шелковые простыни на которой, как и надетая на Елену ночная сорочка, были явно из одного материала. Горничная задернула тяжелые черные шторы, отчего комната провалилась во мрак, и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь. Елена только успела положить голову на подушку, как дверь снова отворилась и в комнату вошла Тина, которая, приложив палец к губам, показывая Елене, чтоб та не шумела, быстро проскользнула к ней под покрывало, обняла подругу и сказала:

— Помнишь, как в детстве, ты ночевала у меня? — и Тина вздохнула, жалея о том, что они уже выросли.

Елена молча и лениво кивнула. Хотя день был в самом разгаре, сил разговаривать уже не было — столько потрясений на нее сегодня свалилось: гнев и побои от maman, встреча с друзьями, прогулка в кэбе по городу и осознание предстоящего нелегкого разговора с приемным отцом по поводу того, что она не показала виду, что его знает...

— Так вот, детство продолжается! Спи, моя маленькая! — и с этими словами Тина закрыла глаза.

Сопротивляться сну у Елены не было сил, поэтому она быстро заснула и уже не видела, как в комнату зашел Вольдемар, сел у окна на серое кресло, как долго смотрел на своих любимых подружек. Он глядел на рыжую кудрявую голову Елены, на черные прямые волосы Тины, что переплелись с локонами подружки, и думал, как же сказать им, что в конце лета он собирается навсегда уехать в Англию, что этот вопрос уже решен? В Англии его ждало много удачных перспектив, и он не собирался жертвовать своей мечтой даже ради дружбы. За этими мыслями под лёгкое посапывание сладко спящих подружек он и не заметил, как и сам задремал в крайне неудобной позе.

 

Первой проснулась Тина, которая, встав с кровати, поспешила к окну, чтобы отдернуть шторы, так как в комнате было слишком темно. Вечернее солнце мягко озарило комнату, вторгаясь во все еще сонную атмосферу, царившую в комнате, и на кресле, что стояло у самого окна, она обнаружила мирно спящего Вольдемара, для удобства перекинувшего ноги через подлокотники и положившего под щёку кулак.

Сначала она хотела рассердиться на молодого человека, устроив ему взбучку — по какому такому праву он оказался в спальне девицы, где его изысканные манеры? Но глянув на спящую Елену и рассудив, что не стоит привлекать внимание взрослых обитателей этого дома, она легонько стала тормошить его за плечо.

Вольдемар быстро открыл глаза, словно вовсе и не спал. Увидев грозный и осуждающий взгляд Тины, он мигом осознал, что он тут быть не должен, а когда та молча показала пальцем на дверь, веля убираться, он немедленно это приказание исполнил. Следом последовала Тина, тихо прикрыв за собой дверь.

Даже оказавшись в коридоре, Тина взмахами рук дала понять Вольдемару: иди, все разговоры потом, не привлекай внимания родственников, а то скандала и шума не оберешься. Вольдемар, искренне не понимая, какой такой скандал она имеет в виду, так же жестами показал: в смысле, я не понял, какой скандал, ты о чем вообще?!

Тина треснула его ладонью по лбу, покрутила пальцем у своего виска, показывая этим: "Ты что, совсем дурак? Пробрался в комнату к девушкам, девственницам... — при этом слове она дернула на нем рубашку, указывая на ее белизну... — Можешь представить, какой бы шум поднялся бы?!

И Тина яростно замахала руками, изображая, какой бы поднялся шум.

"А на ком, скажи на милость, ты бы тогда женился?" — так же жестами спросила его Тина, показав на безымянный палец и поочерёдно ткнув в грудь себя и в сторону двери, за которой спала Елена.

До Вольдемара по-прежнему не доходило, при чем тут женитьба и то обстоятельство, что он спал на кресле. Он смотрел в недоумении на Тину, и та, вздохнув, показала на себя и покрутилась. Тонкий белый шёлк от этого движения мягко обвился вокруг неё, и можно было рассмотреть стройное тело Тины: под шелковой тканью выступали две округлых полушария грудей, хорошо были видны очертания изящных изгибов бёдер, нежная полупрозрачная ткань запала между ними, облегая венерин холмик. Только тут до Вольдемара дошло, что для того, чтобы посчитать девицу опозоренной, достаточно было лишь увидеть его рядом с ней. Он мгновенно понял двусмысленность своего поступка, смутился и покраснев, точно вареный рак, убежал в свою комнату.

Тина осталась довольна произведенным ею эффектом на Вольдемара, и бесенята в ее глазах вовсю потирали руки от радости. Она медленно развернулась и, пританцовывая, пошла к себе в комнату. Не то чтобы она любила Вольдемара как девушка — парня, нет... Тине просто было нужно знать, что часть его души принадлежит ей больше, чем Елене. Она понимала, что обратив внимание молодого человека на свое юное тело, зародит в нем доселе не известное тому чувство вожделения. А с вожделением она передала Вольдемару одного своего бесенка, который уж проконтролирует, чтоб огонь мыслей не погас и горел бы так ярко, что от помыслов Вольдемар непременно рано или поздно перейдёт к действиям.

 

Вечерний солнечный зайчик лениво пробежался по комнате... Он увидел уже знакомый ему курносый носик с веснушками, недоуменно остановился, раздумывая, почему нашел этот носик совершенно в другом месте... но времени долго размышлять не было, так как старший брат Солнце уже уходил за горизонт, забирая всех зайчиков с собой.

Приняв быстрое решение, зайчик стал усиленно будить хозяйку носика, и его старания увенчались успехом — та снова чихнула. Удовлетворенный своей проделкой зайчик прыгнул на тоненькую солнечную дорожку из прощального солнечного луча и умчался за старшим братом.

— Пчхи-и! — от звука собственного чиханья Елена подскочила в постели, пытаясь понять, где она и что предстоит делать. За последние три дня девушка просыпалась в разных местах, и обязанности у нее каждый раз были разные. Утром сегодняшнего дня она проснулась в доме maman, в котором ей предстояло заниматься уборкой. Вчера она была еще в дороге и проснулась на постоялом дворе, где ничего делать было не нужно. А два дня назад она была еще на хуторе в родном доме, где все дела по хозяйству целиком и полностью зависели от нее.

 

Горничная, которая стояла за дверью и ждала, пока гостья проснется, услышав тоненький чих, вошла в комнату. Это была уже другая девушка, и ей было все равно, кому прислуживать — лишь бы хозяева хорошо платили. Она принесла вычищенное от пыли платье Елены, помогла той одеться, заплела волосы в затейливую причёску, напоминающую птичье гнёздышко, открыла для всеобщего обозрения её стройную белоснежную шейку.

— Вас ждут в столовой на ужин, — произнесла все это время молчавшая горничная. Елена бросила взгляд на своё отражение в зеркале — снова абсолютно незнакомая девушка, с аккуратно уложенными волосами; обшитый кружевами лиф эффектно подчеркивал соблазнительные объемы грудей, которые, к слову сказать, были несколько крупными для столь юной девушки. Даже Тина со своей утонченностью и красотой не могла состязаться в ней с в этом смысле, проиграв бы при сравнении.

 

Столовая была не менее импозантна, чем гостиная зала — с фреской, изображавшей стаю летящих навстречу золотисто-розовому закату лебедей; с потолка свисала большая пятиярусная люстра — точный близнец той, что красовалась в гостиной. Совершенно все свечи были зажжены, и яркий свет щедро лился во все стороны, не оставляя ни одного тёмного уголка. Большой круглый стол, стоявший посередине комнаты и окруженный шестью стульями с резными позолоченными спинками, был накрыт белой ажурной скатертью, на которой сверкали хрустальные бокалы, графины с разноцветным содержимым, саксонский фарфор и серебряные столовые приборы. Ткань, которой были обтянуты сиденья стульев, была точно такая же, что и в гостиной, с узором в виде полевых колокольчиков; шторы небесно-голубого цвета закрывали окна; на резных тумбах и специальных подставках по всей столовой стояли разнообразные комнатные растения. На стенах висели портреты всех поколений графского рода Седых. Под портретом старой графини стоял небольшой диванчик, на котором сидели и тихо разговаривали Вольдемар и Тина, которая на этот раз распустила свои длинные черные волосы. На ней было синее платье с длинными атласными рукавами, а зона декольте была скромно закрыта встроенной манишкой, переходящей в воротник в виде ласточкиного хвоста. Само же платье от шеи и до самого пола спереди было расшито жемчужинами, которые, точно дорожка из звездочек, указывали на кожаные белые туфельки, которые чуть выглядывали из-под пышной юбки. На Вольдемаре на это раз была белая рубашка, серый жилет и такого же цвета брюки — скромно и со вкусом!

— Дорогая, ты уже пришла? Извини, мы сразу тебя и не заметили! — воскликнула Тина, вставая с дивана и направляясь к Елене. — А ты почему не переоделась? Сразу после ужина мы пойдем на вечернюю прогулку в парк и, возможно, заглянем к кому-нибудь в салон, — продолжала она, не обращая внимания на то, что Вольдемар дергал ее за руку, чтоб остановить, ибо сие замечание было абсолютно неприемлемо в данной ситуации.

— Но у меня с собой нет ничего... — робко пыталась оправдаться Елена.

Вид переодевшихся друзей, которые выглядели совершенно на все сто процентов, немного сконфузил её.

"Что же ты хочешь? — просила она себя мысленно. — Хуторянка ты и есть хуторянка! Если бы на хуторе были такие портные, как в этом городе, то может, и у нее бы были в гардеробе платья не хуже, чем у этой Тины..."

Вольдемар, прекрасно осознававший неловкость всего происходящего, попытался перевести разговор на другую тему, мысленно кляня Тину за ее злой язычок. Он-то сразу понял, что Тина не оговорилась по забывчивости, а намеренно поддела Елену, затеяв разговор на больную тему.

— Может, лучше съездим в театр? Там сегодня дают новую постановку! — предложил он.

Идея с театром тоже не воодушевила Елену. Она представила, что там могут быть знакомые maman, которые непременно доложат той, что видели её дочку, а что будет дальше... Страшно даже представить!

— Друзья, а может, просто погуляем в нашем саду? Посидим в беседке, поговорим о жизни, кто и как жил все эти годы? — робко попросила она. — Вольдемар, я так соскучилась по твоему чарующему голосу, может споешь под гитару?

— О-о, как это скучно! Тоска смертная! Только оторвалась от своей maman и опять рвется к ней под крылышко… — с раздражением заныла Тина, но осеклась, увидев строгий взгляд Вольдемара и просительное выражение лицо Елены.

— Отличная идея! Я как раз давно не пел! Решено — едем во владения графа Гирова! — воодушевленно поддержал Елену друг. — Но после ужина!!! Прошу к столу!

Пока друзья разговаривали, лакеи поставили на стол множество угощений, и он теперь буквально ломился от еды. Елена ела с неохотой, лишь едва пробуя постоянно меняющиеся блюда. Она было занята невесёлыми думами о том, когда же Тина так успела перемениться? И где та маленькая девочка со смешными косичками, что готова была броситься на страшную собаку и защитить своих друзей... а теперь может без зазрения совести их обидеть вот так, запросто?

Тина весело щебетала, рассказывая о новых нарядах, Вольдемар старался весело рассказывать о своем увлечении медициной и о новых разученных мелодиях на гитаре. Ужин проходил непринужденно и весело, и поэтому чувство неполноценности быстро покинуло Елену. Она забыла о растревоживших ее мыслях и тоже стала поддерживать разговор. Возникшее было напряжение между Еленой и Тиной было снято, и быстро успокоившийся Вольдемар с удовольствием наблюдал за девушками.

А Тина внутренне смеялась над простоватой Еленой, с насмешливым превосходством думая, как же легко можно было провести её и заставить Вольдемара сделать так, чтобы тот перестал на неё, Тину, сердиться...

Когда ужин закончился, пришел дворецкий и объявил, что карета подана.

Выйдя на улицу, Елена обнаружила, что воздух несколько похолодел, и зябко поежилась от вечернего ветерка. Она была одета не по погоде: оголенные плечи, глубокое декольте, открытые руки — словом, совсем не для вечерних прогулок. Заметив это, Вольдемар снял с себя пиджак и заботливо накинул на плечи Елены, чтобы та хоть немного согрелась. Тина же вышла из особняка в короткой горностаевой накидке, отороченной золотой тесьмой, и весь её вид горделиво говорил о том, что она весьма богата и может позволить себе и не такие наряды.

 

Карета быстро летела по булыжной мостовой. Вольдемар рассказывал смешные истории, Тина сидела, не выпуская рук Елены из своих; девушки весело смеялись, так что за непринужденным общением даже не заметили, что уже подъехали к особняку графа Гирова.

В саду графа горело множество китайских фонариков, свет которых волшебно отражался от поблескивающей, точно изумруды, листвы деревьев... На небе уже стали появляться первые звезды, которые светили так ярко и выглядели такими ощутимо близкими, что казалось — протяни руку и непременно достанешь одну из них. Сад был наполнен дурманящими ароматами жасмина, цветущей яблони, персика, соцветиями каштана и лип, которые причудливо переплелись между собой, заставляя сердце учащённо биться, словно в предвкушении чего-то чудесного... Елена, завороженная этой красотой, чувствовала себя словно попавшая в сказку принцесса и даже боялась вздохнуть, чтобы не разрушить волшебство. Это её состояние передалось даже Вольдемару и Тине, бесенята которой, словно испугавшись витавшей в вечернем воздухе таинственности, не стали выходить вместе с ней и остались в карете, надуто следя за удаляющейся хозяйкой, так что это снова была та самая Тина, что осталась в детстве: добрая, отзывчивая, готовая защитить друзей во чтобы то ни стало. Вольдемар же остался самим собой, разве что прибавилась уверенность в себе и умение играть на гитаре.

Только друзья расположились в беседке, как из дома вышел приемный отец Елены и направился в их сторону. Та едва заметно вздрогнула, представив себе, как ее безжалостно отругают прямо на глазах у друзей и бесцеремонно погонят домой... Какой позор!

Но приемный отец спокойно подошел и, после церемонии приветствий протянул Елене большую белую шаль со словами:

— Накинь, пожалуйста, уже прохладно! И все нормально — сидите сколько хотите. Maman спит, ей сейчас хоть в барабан над ухом бей — всё равно не услышит! — и ушел обратно в дом.

Шаль оказалась из нежного козьего пуха и большой точно одеяло, но легкой и воздушной. Отдав обратно пиджак Вольдемару, Елена укуталась шалью с головы до ног и быстро согрелась. Тина рассмеялась:

— Классный у тебя отец, свой человек! Меня всегда бесплатно возит на кэбе. Сколько раз я бы не предлагала ему деньги, он всегда говорит одно и то же: "Подруга моей дочери — словно и моя дочь. А как я могу со своей дочери деньги взять?"

Не успела она договорить, как отец вышел из дома еще раз, неся в руках огромный тазик, до самого верху наполненный пирожками, и с горделивыми словами:

— Вот, молодежь, подкрепитесь! Сам пек! — поставил его на скамью и, задумчиво почесав подбородок, продолжил: — Тут и с картошкой, и с клубникой, и с яблоками! Только вот где и с чем, сейчас не разберу! Ну, да сами разберетесь...

Отчим ушёл обратно в дом, а Вольдемар, глядя ему вслед, задумчиво произнёс:

— Действительно, классный мужик! Сколько его знаю, только он один — не считая, конечно, тебя, Елена — не притворяется графом, не зазнается и со всеми приветлив... М-м-м, а какие печет пирожки, — уже с набитым ртом продолжал он, закатывая глаза от удовольствия.

Елену немного передернуло об упоминании ее непутевой семейки, но она, решительно тряхнув головой, постаралась отбросить все плохие мысли. Ведь вечер был так чудесен, рядом были любимые друзья, по которым она так сильно соскучилась, и плохие мысли быстро покинули её голову.

Вольдемар не забыл прихватить с собой гитару, и теперь, после подкрепления пирожками и устроившись поудобнее, закинул ногу на ногу и начал выводить аккорды, настраивая гитару. Легкие звуки свободно полились по ночному саду... Листва деревьев замерла неподвижно, словно ветер, заслушавшись, перестал ими играться, облака над головой рассеялись, позволив полной луне свободно лить свой чарующий свет и давая возможность созвездиям посмотреть, что происходит там, на земле.

Юный граф, перебирая мелодично звучащие струны, негромко запел. Он пел о тяжелой судьбе матери, которая проводила сына на войну, о ее переживаниях и надежде на его возвращение. Голос молодого человека точно заворожил Елену, и она, чувствуя себя словно в некоем волшебном сне, зачарованно рассматривала деревья, кустарники, цветы, точно видя их в первый раз. Она переводила затуманенный взгляд, полный безграничного счастья, с Вольдемара на Тину и обратно, глубоко вдыхала воздух, наполненный ароматом жасмина и прохладной черной земли. Ее состояние было близко схоже с нирваной. Будничные мысли были где-то на втором плане, существовало только ощущение безграничного счастья и покоя, когда с тобой твои любимые люди.

Одна мелодия сменялась другой. Вольдемар исполнял все песни, которые знал, и Елена сидела, словно фарфоровая кукла или статуэтка — не двигаясь, боясь спугнуть ощущение волшебство этого вечера. Тина, проникшаяся теми же ощущениями, что и Елена, откинувшись на спинку скамейки, медленно жевала пирожки, стараясь не дать себе полностью отключиться от осознания самой себя. Вольдемар же всё пел и пел и был доволен, что его так внимательно слушают.

Под чарующие звуки гитары Тина задремала, и Елена, с трудом вернувшаяся с небес на землю, заметила это:

— Тина, милая, не спи! Зима приснится, замерзнешь! — с улыбкой в голосе произнесла она.

Тина встрепенулась, резко встала, поправив на плечах горностаевую накидку, и тоном, не терпящим никаких возражений, произнесла:

— Вольдемар, нам пора домой!

В принципе, спорить Вольдемар и не собирался: он тоже уже чувствовал усталость, да и вечер, плавно перешедший в ночь, становился все холоднее, и пиджак уже не спасал.

Елена проводила друзей до кареты. Прощание было быстрым, что огорчило Елену, и Тина, уже сидевшая в карете, это заметила. Она протянула руку Елене и успокаивающе произнесла:

— Милая моя девочка, не грусти, мы же не навсегда прощаемся, у нас ещё все лето впереди! Завтра после обеда жди нас. Ты теперь не одна, мы с тобой! — услышавший эти слова Вольдемар, который еще не успел сесть в карету, одобрительно взял за руку Елену, показывая тем самым, то он полностью согласен с уже сказанными словами.

Тоска расставания покинула глаза Елены, и Тина со вздохом облегчения крикнула кучеру:

— Меня отвезите, пожалуйста, в мой особняк

— Ты не поедешь в особняк Седых? — с удивлением спросила ее Елена.

— Милая, у меня ж есть свой дом, и там хоть иногда, но надо появляться! — рассмеялась Тина. Вольдемар хмыкнул, не без иронии заметив, что она права, и, поцеловав Елену по-братски в лоб, сел в карету.

Елена смотрела на удаляющийся в темноту экипаж, и на душе у нее было легко и спокойно. Волшебство вечера не покинуло ее даже после отъезда друзей. И только когда перестала слышать стук удаляющихся копыт, Елена медленно пошла по направлению к дому. Уже открыв двери, она ещё раз обернулась и окинула взглядом сад... Метрах в пятидесяти стояли стройными парами сонные подружки-березки. Липы, разбросанные то тут, то там, прикрыли листьями свои соцветия. Цветы жасмина закрыли бутоны на ночь... Звезды высоко в небе посылали Елене свои прощальные поцелуи. Легкий ветерок старался пробраться сквозь теплую шаль и уколоть прохладой, тем самым намекая, что пора бы уже идти спать.

 

А к Тине, что ехала домой, снова вернулись ее бесенята, которые были рассержены долгим отсутствием хозяйки и теперь старались во что бы то не стало отыграться.

— Вольдемар, ты словно свинья — везде грязь найдешь! — разрывались они, обращая внимание Тины на пятно на пиджаке Вольдемара. Тот, сняв пиджак, внимательно осмотрел его и с некоторым удивлением обнаружил...

— Странно, как они на пиджак попали? Я вроде на траве не валялся? — Вольдемар в недоумении смотрел на маленькую веточку клевера с тремя лепестками.

— Три лепестка? Так странно, да? Три… как мы трое?.. — рассуждал он вслух. — Вот смотри, один лепесток — это ты, второй лепесток — это я, третий лепесток — это Елена, а наша дружба, которая нас объединяет нас, как этот стебелёк.

Рассерженные бесенята продолжали нашептывать Тине злые мысли: "Елена, Елена, Елена, только о ней одни разговоры!"

— Елена, который видит окружающий её мир сквозь розовую пелену доброты… — последнее Тина неосознанно произнесла вслух.

— Я не понял, что ты имеешь в виду? — переспросил Вольдемар, отрываясь от созерцания лепестков клевера.

— Я говорю, что мы как лепестки розового клевера, — поправилась Тина, поняв, что высказала свои мысли вслух, и остаток пути они ехали, молча — каждый погружённый в свои думы.

 

В доме было тихо и темно, все домочадцы давно спали. Проходя мимо спальни родителей, Елена услышала тихий ласковый голос отчима:

— Дочка, ты дверь на засов закрыла?

— Да, папа... — сглотнув подступивший к горлу комок, еле слышно ответила она.

— Хорошо... спокойной ночи, дочка!

От этих слов у Елены перехватило дыхание, и она впервые почувствовала, что этот мужчина ей не просто приемный отец, а даже ближе, чем родной папа. И сердце само подсказало нужные слова:

— Спокойной ночи, папуля…

И засыпавшую в своей постели Елену до самой последнего мига не покидали чувство необычайного счастья, жажда приключений и, возможно, любви.