Пламя Парижа (джен)

— Все же, Эдуард, почему вы не сказали фон Рихтеру правду о смерти Паганеля? — спросила Элен, спускаясь с мужем по парадной базальтовой лестнице.

— Немец честный и приятный человек, но я не хочу, чтобы имя Паганеля трепали в прессе. Подумайте, дорогая: сам факт, что он примкнул к этим коммунарам…

— Мне кажется, он примкнул к ним в надежде, что они продолжат войну за Родину? — Элен вопросительно посмотрела на мужа, глядя на ярко пылавшие свечи.

— Возможно. Но их Коммуна повсюду объявлена вне закона, и я не хочу, дорогая, чтобы имя Паганеля было объявлено незаконным везде. Пусть лучше Берлинское географическое общество воздаст ему дань памяти, чем даже родная Франция проклянет его! — от избытка чувств Гленарван сжал руку в кулак.

— И вы полагаете, Эдуард, немец вам поверил? — спросила жена с легким скепсисом.

— А почему бы и нет, дорогая? — В холодных глазах Гленарвана мелькнуло изумление. — Наш майор был в то время в Париже и подтвердит гибель Паганеля в Булонском лесу от прусского ядра. Кстати, Мак-Набс и так немало постарался, чтобы скрыть участие Паганеля в тех событиях.

Последнее письмо Паганеля друзьям было датировано седьмым сентября. Географ несколько спутанно писал о катастрофе под Седаном, оправдывал императора Наполеона и надеялся, что революция в Париже возглавит борьбу с немцами. Дальше шли бурные проклятия в адрес Пруссии, напоминание о том, что немцы вовсе не европейцы, а гунны, пришедшие из Азии, и обещание стоять до конца. Второе письмо пришло в середине октября, когда пруссаки начали осаду Парижу: Паганель писал о своем намерении биться с ними до конца. Мак-Набс помчался во Францию, чтобы поскорее вывести оттуда жену Паганеля свою кузину Арабеллу. А дальше начиналась неизвестность. Арабелла Паганель сначала в самом деле уехала то ли в Гавр, то ли в Брест, а затем вернулась в Британию. Мак-Набс пробыл в Париже до весны: то ли сражался на стороне французов, то ли просто наблюдая за произошедшим. В Глазго невозмутимый майор вернулся только неделю назад с перебитой ногой на костылях, бросив короткую фразу: «Ад!»

Майор не любил сантиментов, но в этот раз не мог обойтись без них. Он взволнованно рассказал друзьям, что Жак Паганель сначала в самом деле сражался в отрядах парижского ополчения, но затем примкнул к коммунарам, надеясь, видимо. что они спасут Родину от позорного мира, подобно тому, как это в свое время сделали якобинцы. Убит он был версальцами в конце апреля — то ли приняв бой, то ли был расстрелян среди прочих. Говорили, впрочем, что он попытался напасть на немецкий отряд под Парижем, но был убит то ли пруссаками, то ли баварцами. Понимая, чем обернулось дело, майор подкупил врача, выписавшего Паганелю фальшивое свидетельство о смерти: в нем говорилось, что географ погиб в декабре возле Булонского леса. Мак-Набс организовал написание фальшивой даты на памятнике другу, и теперь хотел опубликовать в газете статью о Паганеле. Леди Элен хотела написать некролог в «Таймс», но майор пообещал, что сам сделает это ради друга.

— У нас еще есть время, дорогая, посмотреть письма, — вздохнул Гленарван, показав на коридор, убегавший к его кабинету.

Коридор замка был тусклым и едва освещенным длинными белыми свечами, ютившимися по трое в подсвечнике. Леди Элен казалось, что их тени переносят ее на семь лет назад: тот самый июльский вечер, когда Мэри и Роберт Грант впервые появились в этом замке. Тогда она, Элен Гленарван, пообещала им, что есть надежда, пусть и слабая, снова увидеть отца. Только теперь, как она понимала, у них в самом деле не было шанса снова увидеть Жака Паганеля. Элен не верила в рассказ майора о расстреле географа версальцами: ей казалось, что географ напал на расположение немецких войск возле Парижа, и немецкая пуля навсегда положила конец его жизни. Только сейчас она начинала понимать, что значит мечтать вернуть время. Невозвратное время…

Лорд Гленарван открыл дверь в свой кабинет и подошел к большому письменному столу. Элен остановилась у входа, не желая садиться в стоявшее у стены большое кресло. Ее супруг достал рулон и повертел его в руках. В кабинете Гленарвана не было камина: только маленькая печка, тихо гудевшая в сырой промозглый день.

— Имеем ли мы право их читать? — спросила вдруг Элен, хотя отлично знала: из всех знакомых Паганель без сомнения разрешил бы прочитать письма только им или майору, своим самым близким друзьям.

— Паганеля уже нет, дорогая, и мы должны вскрыть письма, — ответил Гленарван. — Хотя бы для того, чтобы знать, кому их отправить, и что с ними делать.

— Видимо, они ценны, раз фон Рихтер не знал, куда их деть, — женщина внимательно смотрела на рулон.

— Я тоже так думаю, — ее муж осторожно извлек три бумажки из рулона и разложил их перед собой.

Сердце Элен екнуло: точно также он раскалывал в свое время три документа, извлеченных из бутылки. Подойдя к столу, леди Гленарван наклонилась над плечом мужа, изучавшего бумагу. Первое письмо было коротким. Гленарван прищурился и с интересом прочитал вслух:

Дорогая Мари!

Пишу вам из Неаполя, где я нахожусь проездом. Глубоко скорблю о вашей утрате и понимаю ваше горе. Бог милосерден, и нам остаётся только уповать на его милость. Молюсь за вас ежедневно Господу. Помните, вы не одна: ваша боль — моя боль.

Всегда ваш,

ЖП

27 июля 1868 года

— Кажется, наш новый немецкий знакомый правильно сделал, что забрал письма себе… — вздохнул Гленарван. — Ведь Паганель был уже женат.

— Бедная Арабелла! Они ведь были счастливы…. Как-будто… — пробормотала Элен.

— Как-будто… — Гленарван взял следующее письмо и стал ходить по комнате. — Как-будто….

— Впрочем, — вдруг нашлась Элен, — в письме ничего не говорится ни о любви Паганеля к этой самой Мари, ни о супружеской измене.

— Увы, дорогая: второе письмо не оставляет нам шанса, — Гленарван со вздохом протянул жене бумагу.

Дорогая Мари!

Я понимаю, что это смешно. Я кажусь вам смешным, странным и нелепым. Я понимаю, что у меня нет и не может быть ни единого шанса, ибо вы совершенство, а я всего лишь жалами рассеянный чудак. Для вас я кривой, сутулый и нелепый, как вопросительный знак. Я не смею просить шанса,

Но я знаю одно. Если предположить, что у меня был бы шанс, пусть один из миллиона, я бы сделал все, чтобы его реализовать. Только бы знать, что мне нужно для этого! Я брошу все и помчусь за вами хоть на край Земли! Если бы он только у меня был!

Я рассеянный и нескладный. А вы совершенство. Вы правы, у нас нет и не может быть ничего общего, кроме дела. О, если бы я только был другим…

Всегда ваш,

ЖП

1 сентября 1868 г.

— Это его рука? — спросила Элен.

— Увы, да, дорогая. Убедитесь сами, — Гленарван протянул жене чуть пожелтевшее письмо.

— Я уже было подумала, что немцы состряпали это, дабы опорочить память великого географа. Но это правда писал он. — вздохнула миссис Гленарван. — Но… ведь это письмо не было отправлено! — Вдруг нашлась она.

— Это правда: письмо Паганель почему-то не отправил, иначе его не нашел бы фон Рихтер. А я понятия не имею, кто такая Мари.

— Рихтер мог бы отдать его и сам… — в комнате стало темно, и миссис Гленарван сама зажгла свечи, подойдя к маленькой тумбочке справа от стола.

— Для него, как я понял, это такая же загадка. Может быть, нам прольет свет третье письмо? — спросил сам себя Гленарван.

Третье письмо оказалось более ранним. Гленарван снова прочитал его вслух:

Дорогая Мари,

Я должен ехать в Брюссель через неделю. Если бы вы подарили мне счастье увидеть вас, я был бы счастлив этому мгновению. Впрочем, я счастлив каждому мгновению, когда я увижу вас. Должно быть, я мечтал о вас и в прериях Патагонии, и в эвкалиптовых рощах Австралии. Если сможете, дайте знать: я примчусь сразу.

Мне тяжело: в воздухе пахнет большой войной с немцами. Я уверен, что мы победим, но битва будет трудной. Если это произойдет, знайте: я возьму винтовку Шасспо и пойду воевать за наше Отечество. Решение я давно для себя уже принял.

Ваш,

ЖП

3 июня 1867 г.

— Видимо, — уточнил Гленарван, — последним в Каире он написал второе письмо. — Владелец Мальком-Кэсла отложил его в сторону. — Перед ним сначала было письмо третье, а затем первое.

— Бедная Арабелла, — грустно вздохнула Элен. — Я и представить себе не могла, что ее ожидало в браке.

— Их брак был неудачным, — пожал плечами Гленарван. — Но я не могу понять, почему Паганель не отправил письма. Вспоминая всю его легендарную рассеянность…

— Вероятно, постеснялся? — леди Элен подошла в высокому глобусу, стоявшему возле двери — прямо напротив письменного стола.

— Возможно. Или каждый раз верность перед супругой брала верх над чувствами?

— Арабелла — кузина Мак-Набса, — вдруг нахмурилась Элен. — Надеюсь, майор не увидит эти письма.

— Я все-таки надеюсь на немца, — Гленарван хмурился, рассматривая бумаги. — Возможно, он прольет свет на эту темную историю. Вы знаете, чего я боюсь, дорогая?

— Нет… — покачала голой Элен. — Хотя… Что правда о гибели нашего друга выйдет наружу?

— Хуже… Что сейчас начнут писать некрологи о Жаке Паганеле, затем пойдут в ход воспоминания о нем, а там и публикации его писем.

Элен Гленарван слегка лукавила: подозрение закралось в ее сердце. Слова немецкого гостя про «русскую писательницу» вызывали в ее памяти одно воспоминание. «Дункан» возвращался а Глазго с капитаном Грантом, и где-то около французского порта Нант встретились с яхтой одного французского писателя. С ним, помнится, была молодая темноволосая женщина, представившаяся русской писательницей. Француз пригласил всех на ужин, а русская писательница говорила, что будет переводить его новый роман. Как, кстати, ее звали? Мария? Элен пыталась вспомнить, действительно ли ее звали Мария, но не не могла сказать себе ни «да», ни «нет» — слишком давно это было.

Она попыталась вспомнить Паганеля на том ужине, но ничего не получалось: образ географа растворялся в туманных воспоминаниях. Кажется, он говорил с тем французским писателем, потом…. Нет, она не могла вспомнить никакой сцены географа с той русской писательницей. Если, конечно, она на самом деле была писательницей.

— Я дорого бы дал, чтобы та писательница не опубликовала бы письма покойного, — сказал Гленарван. — Если немец знает к ней подходы, я готов выкупить их.

— Но мы не можем быть уверенными до конца, что никто не напишет правду о его гибели, — ответила Элена. — И… Эдуард, нам остается только один путь.

Гленарван с интересом посмотрел на супругу, как в тот самый день, когда она предложила снарядить экспедицию на поиски капитана Гранта.

— Почему бы нам самим не опубликовать воспоминания о Паганеле и не рассказать о его правильной смерти? — сверкнули синие глаза леди Элен. — Да, он заслужил, чтобы о нем написали как нужно.

— Однако, дорогая… -владелец Мальком-Кэсла слегка опешил. — Я был бы счастлив оплатить издание таких статей или даже книги. Однако ни у меня, ни у майора нет таланта для ее написания.

— У меня тоже… — Элен посмотрела на глобус: сейчас он остановился на том самом месте, где была нарисована Новая Зеландия. — Нам придется прибегнуть к помощи фон Рихтера или моей кузины.

— Виктории?

— А почему бы и нет? Я, признаться, не очень люблю ее, но мы вполне можем договориться с ней. Ну, а немцу можем просто красиво рассказать за ужином о смерти Паганеля. И попросить майора…

— Едва ли Мак-Набсу после пережитого понравится общество пруссака, — покачал головой Гленарван. — Учитывая, что он до сих пор хромает и опирается на трость. Проклятая винтовка «Дрейзе» сделала свое дело…

— Ради Паганеля он вполне может и потерпеть, — с жаром возразила Элена. — Можем даже опубликовать его рассказ.

— Это пахло бы международным скандалом: британский майор не мог участвовать в военных действиях. Нам придет нота из германского посольства.

— Тогда нужно правильно направить немца и Вики, — кивнула жена. — И заодно найти русскую писательницу, у которой могут храниться его письма.

— И не забудьте сохранить все это в тайне от Арабеллы, — Гленарван поднялся из-за стола. — Бедняжка и так убита горем.