Пламя Парижа (джен)

Июнь 1871 г.

Чёрное бархатное платье, чёрная шляпка и чёрная вуалетка леди Элен Гленарван изящно дополняли свинцовое июньское небо. Шпили фамильного замка Мальком-Кэсл тонули в густых клубах низкого тумана. Мелкий дождик то накрапывал, набегая вместе бесформенными свинцовыми тучами, то отступал, едва в темной пелене облаков появлялись причудливые разрывы. Ветер усиливался, и Элен казалось, будто гравий неприятно скрипит под ее ногами. Ее супруг Эдуард Гленарван задумчиво шел рядом с женой, кутаясь в чёрный плащ и также задумчиво смотрел на бегущие облака.

— Не представляю, Эдуард, как вы решились его принять, — вдруг перервала молчание молодая женщина.

— Не могу же я теперь отказать каждому немцу, — голос лорда Гленарвана казался немного надтреснутым. — К тому же фон Рихтер весьма известная фигура и не виноват в произошедшем.

— А я бы отказала! — с жаром покачала головой Элен. — Хотя бы из памяти к нашему бедному Паганелю!

При упоминании об известном географе в ее голубых глазах мелькнула странная решимость, словно она снова была той самой юной Элен Гленарван, которая много лет назад организовала экспедицию на поиски капитана Гранта. Только теперь она смотрела со смесью обречённости и вызова, словно приняла решение, о котором пока не считала нужным сообщать окружающим. Шпиль собора, видневшегося на соседнем холме, настолько глубоко утонул в низких клубах тумана, что трудно было поверить в само его существование.

— Дорогая, я скорблю вместе с вами, но, согласитесь: не все немцы виновны в этой войны, — лорд Гленарван сжал руку супруге. — И я не мог отказать фон Рихтеру — выдающемуся историку и археологу.

— А заодно и ротмистру прусской армии, убившей Паганеля, — поморщилась Элен. — И он, он, — выделила она последнее словно, — будет говорить с нами о Паганеле!

— Да, он так написал нам в своем письме, — подтвердил Гленарван. — Я не смог отказать ему в просьбе. Вдруг мы узнаем что-то новое?

В его глазах мелькнула странная искра. Элен с удивлением посмотрела на мужа: на какой-то миг ее пронзила мысль, что, возможно, тот хочет принять немца, ибо надеется услышать, будто Паганель жив. Но леди Гленарван тотчас прогнала прочь эту мысль: слишком нелепой она ей показалась.

— Правда, Эдуард, я уже не могу относиться к немцам также спокойно, как прежде. Особенно после рассказа майора, — вздохнула женщина. — Романтические земли Морицов и Эльз… — поморщилась она.

— Мак-Набс сгустил краски, дорогая, — Гленарван задумчиво посмотрел на гипсовую чащу, служившую клумбой для желтых цветов. — Война есть война, как ни прискорбно: стреляют и убивают с обеих сторон: кто-то победил, кто-то проиграл. Я и сам сочувствовал французам, но увы, они оказались слабее…

В свои тридцать девять лорд Гленарван мало изменился по сравнению с теми временами, когда объехал тридцать седьмую параллель в поисках капитана Гарри Гранта. Черты его лица казались по-прежнему жесткими, а синие глаза холодно смотрели на окружающих: только близкие люди знали о его добром нраве. Только нос и скулы стали с годами жёстче и острее, а окладистые черные бакенбарды придали возраст всему его облику.

Лорд Гленарван был женат уже семь лет на леди Элен — дочери известного путешественника Уильяма Таффнела, принесшего свою жизнь в жертву географической науке и страсти к открытиям. Леди Элен не принадлежала к дворянскому роду, но она была шотландкой, что в глазах лорда Гленарвана было выше всякого дворянства. Он познакомился с ней в Килпатрике, где она, оставшись сиротой, жила в одиночестве и боролась с нуждой. Сейчас леди Элен было тридцать, и она по-прежнему обожала мужа. Счастье супругов омрачала бездетность: доктор намекнул, что после приключений, пережитых в поисках капитана Гранта, леди Гленарван не сможет иметь детей.

— Нет, Эдуард, не обычная…. — задумчиво сказала Элен. — Это не война в Крыму с русскими или французов с австрийцами в Ломбардии! Вспомните, что рассказывал майор: целый народ, кричащий в экстазе «Wacht am Rhein», паровозы, ревущие, как раненные звери, профессора, призывающие студентов исполнить солдатский долг…. Это невероятно: профессор, зовущий народ не к разуму и отказу от предрассудков, а к войне….

— Для немцев это типично, дорогая… — пожал плечами Гленарван. — Их философы и ученые прежде всего немцы, а потом уже ученые, хотя, без сомнения, высочайшей квалификации.

— Сами они не идут воевать… — покачала головой супруга.

— Разумеется. Это тоже очень по-немецки: мир разделен на тех, кто должен, и кто выше этого, порождая идеи. Философ достоин поклонения, но должен быть бесстрастен.

— Словно индийский Будда, — поморщилась Элен.

— Немцы обожают Восток, дорогая. Ну а война… Канцлер Бисмарк провозгласил войну всем народом, чего не было со времён императора Наполеона. — Он старался говорить спокойно, но в его голосе звучали едва различимые тревожные нотки. Было заметно, что к своим словам он относился намного серьёзнее, чем хочет показать. — Ну, а война всем народом всегда отличается от войны армиями. Французы не устояли…

— А мы устоим? — Эллен вдруг твёрдо и в то же время с легкой тревогой посмотрела на мужа. С годами ее голубые глаза приобрели еще большую синеву, напоминавшую шотландские озера.

— Мы? — удивился Гленарван. — Дорогая, о нас речь не идёт: мы остров и полностью господствуем на море. И мы не Франция.

— Французы тоже думали, что они не Австрия, а австрийцы, что они не Дания, — тихо сказала Элен. Гравиевая дорожка оборвалась, и супруги подошли к гранитным ступенькам замка.

— Пока им не построить флот, — прищурился Гленарван. — Ну, а потом… Во всяком случае, не при нашей жизни…

Элен остановилась, посмотрев на чуть накрапывавший дождь. Капли ударили о маленькую лужу напротив дорожки, разбрызгивая воду в небольшой воронке, словно предвещая скорый ливень. Но налетевший ветер тотчас разогнал свинцовую пелену, и дождь так и закончился, едва начавшись.

— К тому же я недовольна кузиной Вики, — вздохнула Элен. — Ее навязчивая просьба, чтобы я непременно подписала книгу у фон Рихтера мне неприятна.

— Его «Фараоны» и «Древнее царство» в самом деле безупречны, — ответил Гленарван. — Я не в восторге от прусской военщины, но признаю, что фон Рихтер великий ученый — возможно, величайший египтолог со времен Шампольона.

— Пусть даже так… — каблуки Элен стучали по каменной лестнице. — Но все же я, пожалуй, сейчас предпочту почитать серенького историка, чем выдающегося пруссака.

— Дорогая, я тоже скорблю о Паганеле, и вы знаете это не хуже меня, — поморщился хозяин замка. — Хотя, честно, тоже нахожу просьбу Виктории не очень уместной.

Войдя в прихожую, супруги остановились: на черном комоде с зеркалом лежала стальная каска с эмблемой орла и острым шпилем. Элен показалось, будто бы она напоминала стародавние шлемы из рыцарских времен. С некоторым изумлением она рассматривала птицу и шпиль, явно недоумевая, зачем диковинная вещь оказалась в их замке.

— Прусская каска… — Лорд Гленарван сам немного растерялся. — Кажется, гость уже ожидает нас, дорогая.

— Он в гостиной или кабинете, Эдуард? — уточнила сухо Элен.

— Пока не знаю… Но я бы начал с гостиной…

Гленарван не договорил: спустившийся по каменной лестнице пожилой слуга доложил, что немецкий военный уже прибыл и ожидает хозяев в малой гостиной. У лорда Гленарвана и в замке и на яхте «Дункан» служили одни шотландцы из старинных кланов Мак — Фарлана, Мак-Наббса, Мак-Ногтона, уроженцы графств Стерлинг и Дамбартон, некоторые из которых еще говорили на древнем гэлльском языке Каледонии.

Супруги шли молча, словно им предстояло прощание с телом покойного, хотя Жак Паганель, известный французский географ, был уже три месяца как погребен в Париже. Наконец, хозяин отворил дверь в небольшую круглую комнату, где стояли два светло-желтых кресла, стулья и столик с подсвечником. Справа от кресла стену полукругом закрывал книжный шкаф, старательно наполненный леди Элен книгами о путешествиях.

В одном из кресел в самом деле сидел темноволосый высокий мужчина лет тридцати пяти в военном мундире. Элен с интересом посмотрела на его голубой мундир с сероватым отливом с золотистой портупеей. Красные петлицы и манжеты придавали форме, как показалось Элен, нечто праздничное. Гость по+военному вытянул вперёд высокие чёрные сапоги и рассматривал старинный бронзовый подсвечник. Увидев хозяев, он быстро встал и чётко подошёл к ним.

— Милорд… — наклонил он голову, легко прищелкнув каблуками.

Элен успела отметить его короткие тёмные волосы и пронзительные темно-карие глаза. Его лоб словно разрезали тонкие морщины, а углы губ казались несколько резкими.

— Позвольте представиться: Фридрих фон Рихтер, ротмистр Четвёртого гренадерского полка ландвера Второй дивизии Восточной Пруссии «Кёнигсберг», а также профессор археологии и Древней истории университета Кенигсберга, приглашенный профессор Берлина, Дерпта, Ганновера, Вюртемберга, Марбурга и Санкт-Петербурга, — отчеканил он.

Его французский звучал отрывисто и жестко, словно кубики, складываемые в детские пирамидки. Элен показалось, будто гость странным образом делает ударение на каждом слове. Она вдруг вспомнила, что капитан Джон Манглс когда-то говорил, будто немцы непроизвольно выделяют каждое слово в речи. Тогда Элен не могла понять, как можно так говорить, но сейчас она воочию услышала, что это так.

— Мне приятно видеть вас своим гостем, барон, — Гленарван говорил чуть суше обычного. — Ваши работы, герр Рихтер, хорошо известны и у нас в Британии.

— Благодарю вас, милорд… Миледи… — поклонился он. — Вы не будете против, если я буду говорить по-французски? К сожалению, английский язык мне не знаком.

— Разумеется. Мы все хорошо владеем французским, — невозмутимо подтвердил лорд Гленарван.

Элен с интересом отметила, что ее супруг не предлагает немцу присесть. Он, похоже, рассчитывал на то, что их встреча не будет долгой.

— Благодарю вас, — отрезал гость. — В таком случае позвольте обратиться к вам с тремя просьбами, милорд, — сказал он.

— С тремя? — хозяин, казалось, не смог побороть изумления и бросил взгляд в глубокие синие глаза жены. Элен только пожала плечами: для нее самой все происходящее казалось удивительным.

— Да, милорд, с тремя. Просьба первая: месье Паганель был членом-корреспондентом Берлинского географического общества. У меня есть письмо от нашего вице-президента с предложением месье Паганелю восстановиться в правах.

— Разве он не член-корреспондент Берлинского географического общества? — недоумевал Гленарван.

— Нет, он добровольно вышел из него в первые дни войны, — покачал головой немец. — Вторая просьба моя личная, — продолжал гость. — Я бы тоже был бы счастлив возобновить общение с месье Паганелем.

— Вы знакомы? — удивилась леди Элен.

— Мы были друзьями, — спокойно ответил гость. — До всех известных событий.

Элен снова не смогла скрыть любопытного взгляда. Неужели Жак Паганель в самом деле был другом этого прусского офицера, так забавно выговаривавшего (точнее, не выговаривавшего) слово «месье»? Она отчаянно пыталась вспомнить, не упоминал ли Паганель о немецком друге, но вроде бы нет. Во всяком случае, не на ее памяти.

— К сожалению, герр фон Рихтер, это невозможно, — покачал головой Гленарван. — Месье Паганель погиб во время боев за Париж с вашей армией.

Фон Рихтер не проронил ни слова. Сделав шаг назад, он прищёлкнул каблуками и наклонил голову. Миссис Гленарван с удивлением почувствовала, что немецкий гость не лгал: он в самом деле искренне скорбел о смерти географа. «Неужели в самом деле был его другом?» — потрясено подумала Элен.

— Как это произошло? — спросил фон Рихтер после минутного молчания.

— Вы не знали о гибели друга? — тёмные брови Гленарвана поползли вверх.

— Нет, милорд..... У нас ещё не восстановлено почтовое сообщение с Францией и не снят запрет на чтение французских газет, — покачал головой фон Рихтер.

— Понимаю… — кивнул Гленарван уже с какой-то теплотой. — Месье Паганель вступил в ополчение и был убит при обстреле вашей артиллерией Парижа в Булонском лесу.

— Смерть солдата — лучшее, что может быть с нами, — немец меланхолично посмотрел на высокое готическое окно.

— Вы одобряете войну, убившую вашего друга? — не сдержалась Элен.

— Я сам солдат… — ответил спокойно фон Рихтер. — Моя Родина воюет с его Родиной. У нас свои герои, у них свои. Мы защищаем своих детей, они своих. Мы воюем за нашу землю, они за свою. Но дань уважения храбрости и смелости врага мы должны отдать, когда он мёртв. Впрочем, милорд, у меня появилась к вам ещё одна деликатная просьба.

Гленарваны переглянулись.

— Последний раз мы виделись с месье Паганелем в Каире в сентябре шестьдесят восьмого года, — начал он. — Месье Паганель забыл отправить письмо в гостинице, и бросил на столе два личных письма.

— Узнаю рассеянность нашего бедного друга… — пробормотал Гленарван.

— Я забрал их с собой, чтобы имя Паганеля не порочили в обществе, — продолжал немец. — Но вернуть их ему я теперь не могу. Посоветуйте, милорд, что мне с ними делать?

— Отдайте их его вдове мадам Арабелле… — Элен, казалось, недоумевала от столь необычной просьбы, которая решается так просто.

— Виноват… — немец улыбнулся, словно извинялся. — Я не могу отдать их мадам Паганель, ибо письма адресованы одной даме. Именно поэтому я забрал их с собой.

— Вы честный человек и настоящий друг, — Гленарван с чувством пожал его руку. — Но не скажете ли вы, барон, кому адресованы эти письма?

— Они, кажется, адресованы одной русской писательнице. Я никогда не слышал ее имени: видимо, она не очень известна, но, возможно, вы знаете ее… — фон Рихтер достал из внутреннего кармана небольшой рулон, аккуратно упакованный в бумагу и перевязанный лентами.

Гленарваны с интересом осмотрели его. Затем, подождав несколько мгновений, хозяин Мальком Кэсла не спеша обратился к гостю.

— Герр Рихтер, где вы намерены остановиться в Британии?

— Пока не знаю, милорд… — ответил пруссак. — Я планировал пожить пару дней в Глазго, осмотреть город и затем вернуться в Кёнигсберг.

— На корабле? — поинтересовался хозяин.

— Признаться, я не подумал об этом. Думал, поездом через Лондон и Брюссель.

— Немцы не любят море, — улыбнулся хозяин. — Но все же, хочу предложить вам пожить у меня несколько дней. Останьтесь, я буду рад пообщаться с вами!

— Охотно принимаю ваше предложение, милорд, — кивнул немец.

— В таком случае, вы смело можете расположиться на третьем этаже, — вздохнул Гленарван. — Будем ждать вас к ужину, барон, — кивнул он.

— Все же, Эдуард, почему вы не сказали фон Рихтеру правду о смерти Паганеля? — спросила Элен, спускаясь с мужем по парадной базальтовой лестнице.

— Немец честный и приятный человек, но я не хочу, чтобы имя Паганеля трепали в прессе. Подумайте, дорогая: сам факт, что он примкнул к этим коммунарам…

— Мне кажется, он примкнул к ним в надежде, что они продолжат войну за Родину? — Элен вопросительно посмотрела на мужа, глядя на ярко пылавшие свечи.

— Возможно. Но их Коммуна повсюду объявлена вне закона, и я не хочу, дорогая, чтобы имя Паганеля было объявлено незаконным везде. Пусть лучше Берлинское географическое общество воздаст ему дань памяти, чем даже родная Франция проклянет его! — от избытка чувств Гленарван сжал руку в кулак.

— И вы полагаете, Эдуард, немец вам поверил? — спросила жена с легким скепсисом.

— А почему бы и нет, дорогая? — В холодных глазах Гленарвана мелькнуло изумление. — Наш майор был в то время в Париже и подтвердит гибель Паганеля в Булонском лесу от прусского ядра. Кстати, Мак-Набс и так немало постарался, чтобы скрыть участие Паганеля в тех событиях.

Последнее письмо Паганеля друзьям было датировано седьмым сентября. Географ несколько спутанно писал о катастрофе под Седаном, оправдывал императора Наполеона и надеялся, что революция в Париже возглавит борьбу с немцами. Дальше шли бурные проклятия в адрес Пруссии, напоминание о том, что немцы вовсе не европейцы, а гунны, пришедшие из Азии, и обещание стоять до конца. Второе письмо пришло в середине октября, когда пруссаки начали осаду Парижу: Паганель писал о своем намерении биться с ними до конца. Мак-Набс помчался во Францию, чтобы поскорее вывести оттуда жену Паганеля свою кузину Арабеллу. А дальше начиналась неизвестность. Арабелла Паганель сначала в самом деле уехала то ли в Гавр, то ли в Брест, а затем вернулась в Британию. Мак-Набс пробыл в Париже до весны: то ли сражался на стороне французов, то ли просто наблюдая за произошедшим. В Глазго невозмутимый майор вернулся только неделю назад с перебитой ногой на костылях, бросив короткую фразу: «Ад!»

Майор не любил сантиментов, но в этот раз не мог обойтись без них. Он взволнованно рассказал друзьям, что Жак Паганель сначала в самом деле сражался в отрядах парижского ополчения, но затем примкнул к коммунарам, надеясь, видимо. что они спасут Родину от позорного мира, подобно тому, как это в свое время сделали якобинцы. Убит он был версальцами в конце апреля — то ли приняв бой, то ли был расстрелян среди прочих. Говорили, впрочем, что он попытался напасть на немецкий отряд под Парижем, но был убит то ли пруссаками, то ли баварцами. Понимая, чем обернулось дело, майор подкупил врача, выписавшего Паганелю фальшивое свидетельство о смерти: в нем говорилось, что географ погиб в декабре возле Булонского леса. Мак-Набс организовал написание фальшивой даты на памятнике другу, и теперь хотел опубликовать в газете статью о Паганеле. Леди Элен хотела написать некролог в «Таймс», но майор пообещал, что сам сделает это ради друга.

— У нас еще есть время, дорогая, посмотреть письма, — вздохнул Гленарван, показав на коридор, убегавший к его кабинету.

Коридор замка был тусклым и едва освещенным длинными белыми свечами, ютившимися по трое в подсвечнике. Леди Элен казалось, что их тени переносят ее на семь лет назад: тот самый июльский вечер, когда Мэри и Роберт Грант впервые появились в этом замке. Тогда она, Элен Гленарван, пообещала им, что есть надежда, пусть и слабая, снова увидеть отца. Только теперь, как она понимала, у них в самом деле не было шанса снова увидеть Жака Паганеля. Элен не верила в рассказ майора о расстреле географа версальцами: ей казалось, что географ напал на расположение немецких войск возле Парижа, и немецкая пуля навсегда положила конец его жизни. Только сейчас она начинала понимать, что значит мечтать вернуть время. Невозвратное время…

Лорд Гленарван открыл дверь в свой кабинет и подошел к большому письменному столу. Элен остановилась у входа, не желая садиться в стоявшее у стены большое кресло. Ее супруг достал рулон и повертел его в руках. В кабинете Гленарвана не было камина: только маленькая печка, тихо гудевшая в сырой промозглый день.

— Имеем ли мы право их читать? — спросила вдруг Элен, хотя отлично знала: из всех знакомых Паганель без сомнения разрешил бы прочитать письма только им или майору, своим самым близким друзьям.

— Паганеля уже нет, дорогая, и мы должны вскрыть письма, — ответил Гленарван. — Хотя бы для того, чтобы знать, кому их отправить, и что с ними делать.

— Видимо, они ценны, раз фон Рихтер не знал, куда их деть, — женщина внимательно смотрела на рулон.

— Я тоже так думаю, — ее муж осторожно извлек три бумажки из рулона и разложил их перед собой.

Сердце Элен екнуло: точно также он раскалывал в свое время три документа, извлеченных из бутылки. Подойдя к столу, леди Гленарван наклонилась над плечом мужа, изучавшего бумагу. Первое письмо было коротким. Гленарван прищурился и с интересом прочитал вслух:

Дорогая Мари!

Пишу вам из Неаполя, где я нахожусь проездом. Глубоко скорблю о вашей утрате и понимаю ваше горе. Бог милосерден, и нам остаётся только уповать на его милость. Молюсь за вас ежедневно Господу. Помните, вы не одна: ваша боль — моя боль.

Всегда ваш,

ЖП

27 июля 1868 года

— Кажется, наш новый немецкий знакомый правильно сделал, что забрал письма себе… — вздохнул Гленарван. — Ведь Паганель был уже женат.

— Бедная Арабелла! Они ведь были счастливы…. Как-будто… — пробормотала Элен.

— Как-будто… — Гленарван взял следующее письмо и стал ходить по комнате. — Как-будто….

— Впрочем, — вдруг нашлась Элен, — в письме ничего не говорится ни о любви Паганеля к этой самой Мари, ни о супружеской измене.

— Увы, дорогая: второе письмо не оставляет нам шанса, — Гленарван со вздохом протянул жене бумагу.

Дорогая Мари!

Я понимаю, что это смешно. Я кажусь вам смешным, странным и нелепым. Я понимаю, что у меня нет и не может быть ни единого шанса, ибо вы совершенство, а я всего лишь жалами рассеянный чудак. Для вас я кривой, сутулый и нелепый, как вопросительный знак. Я не смею просить шанса,

Но я знаю одно. Если предположить, что у меня был бы шанс, пусть один из миллиона, я бы сделал все, чтобы его реализовать. Только бы знать, что мне нужно для этого! Я брошу все и помчусь за вами хоть на край Земли! Если бы он только у меня был!

Я рассеянный и нескладный. А вы совершенство. Вы правы, у нас нет и не может быть ничего общего, кроме дела. О, если бы я только был другим…

Всегда ваш,

ЖП

1 сентября 1868 г.

— Это его рука? — спросила Элен.

— Увы, да, дорогая. Убедитесь сами, — Гленарван протянул жене чуть пожелтевшее письмо.

— Я уже было подумала, что немцы состряпали это, дабы опорочить память великого географа. Но это правда писал он. — вздохнула миссис Гленарван. — Но… ведь это письмо не было отправлено! — Вдруг нашлась она.

— Это правда: письмо Паганель почему-то не отправил, иначе его не нашел бы фон Рихтер. А я понятия не имею, кто такая Мари.

— Рихтер мог бы отдать его и сам… — в комнате стало темно, и миссис Гленарван сама зажгла свечи, подойдя к маленькой тумбочке справа от стола.

— Для него, как я понял, это такая же загадка. Может быть, нам прольет свет третье письмо? — спросил сам себя Гленарван.

Третье письмо оказалось более ранним. Гленарван снова прочитал его вслух:

Дорогая Мари,

Я должен ехать в Брюссель через неделю. Если бы вы подарили мне счастье увидеть вас, я был бы счастлив этому мгновению. Впрочем, я счастлив каждому мгновению, когда я увижу вас. Должно быть, я мечтал о вас и в прериях Патагонии, и в эвкалиптовых рощах Австралии. Если сможете, дайте знать: я примчусь сразу.

Мне тяжело: в воздухе пахнет большой войной с немцами. Я уверен, что мы победим, но битва будет трудной. Если это произойдет, знайте: я возьму винтовку Шасспо и пойду воевать за наше Отечество. Решение я давно для себя уже принял.

Ваш,

ЖП

3 июня 1867 г.

— Видимо, — уточнил Гленарван, — последним в Каире он написал второе письмо. — Владелец Мальком-Кэсла отложил его в сторону. — Перед ним сначала было письмо третье, а затем первое.

— Бедная Арабелла, — грустно вздохнула Элен. — Я и представить себе не могла, что ее ожидало в браке.

— Их брак был неудачным, — пожал плечами Гленарван. — Но я не могу понять, почему Паганель не отправил письма. Вспоминая всю его легендарную рассеянность…

— Вероятно, постеснялся? — леди Элен подошла в высокому глобусу, стоявшему возле двери — прямо напротив письменного стола.

— Возможно. Или каждый раз верность перед супругой брала верх над чувствами?

— Арабелла — кузина Мак-Набса, — вдруг нахмурилась Элен. — Надеюсь, майор не увидит эти письма.

— Я все-таки надеюсь на немца, — Гленарван хмурился, рассматривая бумаги. — Возможно, он прольет свет на эту темную историю. Вы знаете, чего я боюсь, дорогая?

— Нет… — покачала голой Элен. — Хотя… Что правда о гибели нашего друга выйдет наружу?

— Хуже… Что сейчас начнут писать некрологи о Жаке Паганеле, затем пойдут в ход воспоминания о нем, а там и публикации его писем.

Элен Гленарван слегка лукавила: подозрение закралось в ее сердце. Слова немецкого гостя про «русскую писательницу» вызывали в ее памяти одно воспоминание. «Дункан» возвращался а Глазго с капитаном Грантом, и где-то около французского порта Нант встретились с яхтой одного французского писателя. С ним, помнится, была молодая темноволосая женщина, представившаяся русской писательницей. Француз пригласил всех на ужин, а русская писательница говорила, что будет переводить его новый роман. Как, кстати, ее звали? Мария? Элен пыталась вспомнить, действительно ли ее звали Мария, но не не могла сказать себе ни «да», ни «нет» — слишком давно это было.

Она попыталась вспомнить Паганеля на том ужине, но ничего не получалось: образ географа растворялся в туманных воспоминаниях. Кажется, он говорил с тем французским писателем, потом…. Нет, она не могла вспомнить никакой сцены географа с той русской писательницей. Если, конечно, она на самом деле была писательницей.

— Я дорого бы дал, чтобы та писательница не опубликовала бы письма покойного, — сказал Гленарван. — Если немец знает к ней подходы, я готов выкупить их.

— Но мы не можем быть уверенными до конца, что никто не напишет правду о его гибели, — ответила Элена. — И… Эдуард, нам остается только один путь.

Гленарван с интересом посмотрел на супругу, как в тот самый день, когда она предложила снарядить экспедицию на поиски капитана Гранта.

— Почему бы нам самим не опубликовать воспоминания о Паганеле и не рассказать о его правильной смерти? — сверкнули синие глаза леди Элен. — Да, он заслужил, чтобы о нем написали как нужно.

— Однако, дорогая… -владелец Мальком-Кэсла слегка опешил. — Я был бы счастлив оплатить издание таких статей или даже книги. Однако ни у меня, ни у майора нет таланта для ее написания.

— У меня тоже… — Элен посмотрела на глобус: сейчас он остановился на том самом месте, где была нарисована Новая Зеландия. — Нам придется прибегнуть к помощи фон Рихтера или моей кузины.

— Виктории?

— А почему бы и нет? Я, признаться, не очень люблю ее, но мы вполне можем договориться с ней. Ну, а немцу можем просто красиво рассказать за ужином о смерти Паганеля. И попросить майора…

— Едва ли Мак-Набсу после пережитого понравится общество пруссака, — покачал головой Гленарван. — Учитывая, что он до сих пор хромает и опирается на трость. Проклятая винтовка «Дрейзе» сделала свое дело…

— Ради Паганеля он вполне может и потерпеть, — с жаром возразила Элена. — Можем даже опубликовать его рассказ.

— Это пахло бы международным скандалом: британский майор не мог участвовать в военных действиях. Нам придет нота из германского посольства.

— Тогда нужно правильно направить немца и Вики, — кивнула жена. — И заодно найти русскую писательницу, у которой могут храниться его письма.

— И не забудьте сохранить все это в тайне от Арабеллы, — Гленарван поднялся из-за стола. — Бедняжка и так убита горем.

Элен в самом деле не любила кузину. Отец леди Гленарван, Вильям Таффнел, был известным путешественником и географом. Зато его младший брат Артур, мечтавший с детства разбогатеть, реализовал свой проект, открыв нечто вроде Новозеландского магазина в Ливерпуле. Потихоньку да полегоньку, и магазин вырос до Новозеландского торгового дома, ведущего успешную торговлю. Съездив по делам в Бремен и Берлин, он женился на некой немке Луизе, от которой у него вскоре родилась дочь Виктория. Артур, впрочем, вскоре овдовел, ибо Луизу свела в могилу чахотка. Горевал он недолго, и женился на некой Элле Спренг, родившей ему сына и наследника Чарльза.

Виктория могла бы стать несчастной нелюбимой сироткой, если бы не одно «но». Некая богатая прусская тётушка отписала Вики неплохое состояние, пожелав увидеть перед смертью племянницу. Из Кёнигсберга девочка вернулась, став в свои двенадцать лет потенциально выгодной невестой. Отец пытался наложить руку на ее капитал, но условия завещания не позволяли им воспользоваться до совершеннолетия Виктории.

После гибели отца Элен попробовала попросить помощи у родственников, но получила отказ. Артур Таффнел выдал племяннице маленькую сумму, а опекун Виктории сказал, что ее деньги хранятся в ценных бумагах и достать их сейчас невозможно. Впрочем, это были пустяки: у Виктории проснулся литературный талант, и она издала книгу о своём знаменитом дяде-географе. Книга бойко продавалась, но не нравилась Элен из-за откровенно придуманных Викой сцен.

Вики была на четыре года моложе Элен, но вышла замуж в двадцать лет, пока ее кузина искала капитана Гранта. Мужем Вики стал Джордж Уоллес — довольно известный предприниматель в издательском мире. Потакая жене, он выпустил несколько раз ее книгу о знаменитом дяде, затем сторонки писем Вильяма Таффнела, а затем кое-какие произведения о великих людях. Виктория обладала деловой хваткой: познакомившись с Паганелем на его свадьбе, она попыталась привлечь его к написанию занимательной книги по истории географии, но сотрудничество у них не сложилось. Все это было чуждо Элен Гленарван, предпочитавшей общаться с семьей Артура, а не Вики.

* * *

Ужин оказался скромным: Элен почудилось, будто это поминки по Паганелю. Столовая Мальком-Кэсла казалась длинной и хмурой, в узкое окошко едва проникал тусклый вечерний свет. Гленарван давно перестроил столовую, придав ей современный вид. Стол перестал быть в виде лестницы, во главе которой сидел глава дома: вместо него поставили обычный круглый стол со стульями. Хоры с лестницами тоже закрыли, хотя балконы ещё нависали над столовой. Гленарван поставил там книжные этажерки, где хранились документы и старые книги замка.

Ели втроём: Гленарван, леди Элен и фон Рихтер. Элен все ещё носила чёрное бархатное платье, а немец вышел в легком полевом мундире, Верный Олбинеи поставил ужин, подготовив для гостя бутылку белого вина. Элен, отправив телеграмму Виктории, немного успокоилась: желание раскрыть последнюю тайну Паганеля, кажется, немного приглушило ее горе.

— Расскажите, барон, как вы познакомились с месье Паганелем? — спросил Гленарван.

— А, это было довольно давно… — Кивнул Фридрих. — Я только вернулся с войны в пятьдесят шестом году, получив звание…

— С войны? — удивилась Элен.

— Да, с войны в Крыму. Я участвовал в сражении за Севастополь с русской стороны…

Гленарваны переглянулись. Элен поняла, что они с мужем думают об одном и том же: Мак-Набс снова сражался в тех же местах, что и фон Рихтер.

— Вернувшись в Пруссию, я продолжил образование у профессора Иоганна Густава Дройзена — моего доброго учителя. Но так как сразу взять военного в науку невозможно, он предложил мне отправиться с экспедицией Топича в Грецию. В течение года мы изучали Пелопоннес, ища останки предков спартанцев, а заодно делая естественные наблюдения об Эгейском море. Мне выпала честь поведать второй результат на Географическом конгрессе в Эгейском море. Естественнонаучную часть я доложил как топограф на Географическом конгрессе.

— И там вы познакомились с Пананелем, — закончил Гленарван.

— Совершенно верно. Ему понравилась моя статья про уровни солёности в трёх морях: Эгейском, Средиземном и Критском. Месье Паганель добился её публикации во Франции, за что я был ему очень благодарен.

— А когда это было? — уточнила Элен.

— В пятьдесят девятом году. Во время войны французов в Ломбардии, где они победили австрийцев, — охотно отозвался немец. — Мы пообщались в Париже, и я занялся историей Древнего Египта.

Подошедший Олбинет аккуратно разлил вино в высокие тонкие бокалы. Отблески свеч, играя, падали на стекло, отражаясь в терпкой белизне.

— А почему именно Египтом? — спросила Элен.

— Дройзен и Мюллер уже написали историю Античной Греции, мне мало что осталось. Я решил написать историю Египта: но не археологических находок, а именно связанную историю как набора сюжетов. Я опубликовал об этом несколько статей, но вскоре понял, что пока я не побываю в Египте сам, меня никто не воспримет всерьёз.

— Так вы поехали в Египет, чтобы разобраться на месте?

— Да, освоив чтение иероглифов, я отправился в Египет весной шестьдесят второго года. До этого мы пару раз виделись с Паганелем: он хотел, чтобы я опубликовал и географическую статью о дельте Нила. Я обещал ему это сделать….

— Предлагаю тост в память о нашем общем замечательном друге и великом ученом! — встал Гленарван.

Выпили молча, без звона бокалов: как и положено о покойном. Фон Рихтер кивнул, и Элен показалось, что его тёмные глаза нездорово блеснули.

— Впрочем, уже тогда я догадывался, что месье Паганель может плохо кончить, — уточнил фон Рихтер.

— Вот как? — удивился Гленарван.

— Он живо интересовался идеям социалистов и мог спорить о них долго и с жаром, — грустно улыбнулся немец краешками губ.

— Паганель? О социалистах? — спросила поражённая Элен. — Я и не подозревала, что нашему географу это было интересно!

— А вы, кажется, знали его не очень хорошо, миссис Гленарван, — покачал головой Фридрих. — Или он вам почему-то не открылся до конца. Уверяю вас: месье Паганеля это очень интересовало.

Повисла тишина. Олбинет принёс жаркое. Гленарван нахмурился, словно пытаясь что-то вспомнить.

— Я вернулся из Египта в шестьдесят пятом году, как раз, когда вы вернулись с поисков капитана Гранта. Между прочим, месье Паганель сильно пострадал от этой истории, — вздохнул немец.

— Пострадал? — не сдержалась Элен.

— Да, пострадал. Он ведь ехал в Индию с поручением от Французского географического общества? Но случайно попал на «Дункан» и поплыл в Патагонию. Французское географическое общество не было радо его возвращению: ведь просить пришлось губернатора Индии о содействии его миссии.

Гленарваны потупились: мысль о том, что их друг-географ был наказан за отказ от поездки в Индию, как-то была ими совсем забыта. Элен смутно вспоминала, что во время их знакомства Паганель говорил о некоем поручении Французского географического общества и рекомендательном письме к лорду Соммерсету, генерал-губернатору Индии, о плане экспедиции, разработанном господином Вивьеном де Сен-Мартеном. В пылу поисков капитана Гранта они совсем забыли, что Паганель провалил этот план.

— Его наказали? — вырвалось у Гленарвана.

— На год приостановили членство в должности секретаря Географического общества, — кивнул немец. — И тут же разразился новый скандал: некто опубликовал о нем в «Фигаро» статью-пасквиль. Можете взглянуть.

Фридрих достал из внутреннего кармана аккуратно вырезанную газетную статью. Хозяин склонился над заметкой, а за ним последовала и супруга.

«Фигаро», 2 августа 1866 г.

Провал Жака Паганеля

Секретарь Французского географического общества Жак Элиасен Франсуа Мари Паганель, возможно, скоро будет восстановлен в своем звании. Причиной его наказания стал его самовольный отказ от экспедиции в Индию, запланированной Французским географическим обществом. Вместо этого Жак Паганель отправился на британском прогулочном судне «Дункан» на поиски британского капитана Гранта. Цель, безусловно, благородная, но срыв задания Французского географического общества этим никто не отменял.

Впрочем, не это главное. В экспедиции месье Паганель показал себя неудачно. Расшифровывая документ, составленный капитаном Гарри Грантом, он отправил друзей на поиски в Австралию, приняв слово «austral» за часть слова "Australie". Месье Паганелю, видимо, не пришло в голову, что в его родном языке слово "Австралия" пишется с большой, а не маленькой буквы. Месье Паганель предлагал искать Гарри Гранта в Австралии и Новой Зеландии, не задумываясь над простым вопросом: для чего капитану Гранту понадобилось бросать в море бутылку, если он находится в населенных местах и проще дойти до ближайшего населенного пункта? И наконец, секретарь Французского географического общества просто «забыл», что остров Табор называется так на его родном языке, а риф Мария-Тереза — его название на английских и немецких картах. Секретарь Французского географического общества ориентируется по английским и немецким картам и не помнит названия острова на родном языке?

Думаю, вывод о научных достижениях месье Паганеля каждый волен сделать сам.

— Поразительно… — Покачал головой Гленарван. — Паганель никогда не рассказывал нам об этом!

— Видимо, он не хотел нам создавать проблемы, — вздохнула Элен. Сейчас ей не давала покоя неприятная мысль: каким образом автор анонимки узнал такие подробности их экспедиции?

— А ваши статьи о географии Дельты Нила были опубликованы, барон? — спросил Гленарван.

— Да, еще в шестьдесят третьем году, — ответил Фридрих.

— Между прочим, я вспомнил кое-что… — Гленарван помассировал лоб. — Когда мы спасались в Южной Америке на дереве, Паганель ратовал против богатств и даже рассказал арабскую сказку о счастливом крестьянине без рубашки.

— Интересно, что Паганель не пригласил вас на свою свадьбу? — удивилась Элен.

— Да, в то время я снова уехал в Египет, — продолжил Фридрих. — Но после моего возвращения все изменилось. Мы увиделись с Паганелем в шестьдесят седьмом году в Брюсселе. Между нашими странами назревал конфликт из-за Бельгии и Люксембурга. Тогда между нами впервые пробежала черная кошка: Паганель ругал наше правительство на все лады, утверждая, что моя страна мешает миру и прогрессу. Я сначала пытался игнорировать его выпады, но когда он сказал, что нас ожидает участь России в Восточной войне, я вспылил.

— Стоят ли эти международные распри личных ссор? — удивилась Элен.

Сейчас в ее глубоких глазах появилось выражение печали, словно она говорила о чем-то очень горьком. Ей, кажется, было удивительно, что из-за этих международных распрей друзья, поддерживавшие друг друга, могли поссориться на всю жизнь.

— Как иначе я мог реагировать? — ответил Фридрих. — Паганель стал читать мне лекцию о великом союзе либеральных наций. Я ответил ему, что у нас хватит сил раздавить его как пустой орех под каблуком. С того дня мы стали общаться намного прохладнее. Паганель прислал мне письмо с доказательством моих неверных взглядов. Я не ответил ему ничего.

— Почему? — удивился Гленарван.

— А, собственно, зачем? Я уже понял, что мы остаемся противниками, и, вероятно, встретимся на поле боя. Господу было угодно, чтобы мы встретились еще раз, — продолжал Фридрих. — Это было в Каире в августе шестьдесят восьмого года. Общались мы уже холодно и сухо.

— Вы не попытались помириться? — спросила Элен.

— Я понимал, что это бесполезно. Сначала мы пытались говорить только на профессиональные темы, но вскоре поняли, что и это невозможно. Утром первого сентября я увидел, что номер в комнату Паганеля открыт. Я зашел в него, но, как выяснилось, мой бывший друг уже съехал, бросив номер открытым.

— Узнаю рассеянность Паганеля… — пробормотал Гленарван.

— Там я и нашел письма, которые, как я понял, нельзя оставить в номере. Война помешала новой нашей встрече. А отдавать их пришлось уже вам.

— Вы воевали, барон? — бросила на него взгляд миссис Гленарван.

— Под Седаном я был ранен в руку, потом вернулся в строй, ответил Фридрих.

— А вы не могли бы написать некролог о нашем друге? — продолжала Элен.

— Боюсь, что нет… — Гость потер лоб. — Не поймите меня неправильно, но месье Паганель не был другом моей страны. Сейчас у нас не приветствуется писать хорошо о таких людях.

— Президент Линкольн говорил, что если честные люди всех стран подадут друг другу руки поверх правительств… — улыбнулся Гленарван.

— Разумеется, в интересах Североамериканских Штатов? — Фридрих, кажется, не смог скрыть ехидства с воем вопросе.

Неловкую паузу снял вбежавший Олбинет: он доложил о прибытии миссис Виктории Уоллес.

— Фриц! Господи, Фриц! — вбежавшая молодая женщина в синем платье и белых перчатках до локтя горячо обняла немца, презрев все светские условности.

— Вики… Господи. Вики… — Фон Рихтер также тепло, хотя и с лёгким смущением, обнял её.

— Я знала, что ты приедешь, и не могла пропустить это! — с жаром говорила она. — Я ведь помню, помню, как ты показал мне того фараона в Кёнигсберге и горжусь тобой — Миссис Уоллес щебетала так непринужденно, словно она только вернулась с верховой прогулки и рассталась со всеми присутствующими не позднее, чем нынешним утром.

— Это был всего лишь саркофаг придворного писца! — Шутливо поднял руки Фридрих. — А ты почем-то решила, что это была мумия фараона.

— Вы знакомы? — спросила поражённая Элен.

— Знакомы? — засмеялась Виктория. — Мы с Фрицем названые брат и сестра с детства.

Поскольку Гленарваны смотрели на них не понимая, Фридрих пояснил:

— И не только названные. Моя мама Элиза фон Грантцов, её Луиза фон Грантцов… Тория приезжала к нам, когда была ребёнком.

— И это была настоящая сказка… Зимняя сказка, которую я помню до сих пор….

С приходом Виктории, казалось, ожила столовая, и морёное дерево балконов заискрилось красками. Повернувшись на каблуках к Элен, девушка легко взяла со стола обрывок газеты.

— А вы, кузина, наверное даже не подписали у Фрица книгу для меня, — ехидно подняла она брови.

— Мне кажется, вы сами можете подписать книгу у вашего брата, кузина, — Элен демонстративно улыбнулась, даже не пытаясь скрыть иронию.

— Разумеется, подпишу…. — Кузина говорила об этом как о чем-то само собой разумеющимся. — А это что? Статья про Паганеля?

— Точнее, нападки на покойного Жака Паганеля, — уточнил Фридрих. — Я привёз их…

— Нападки? А где хоть слово неправды, Фриц? — изумилась Виктория. — Разве он не провалил задание Географического общества и не опозорился в экспедиции?

— Миссис Уоллес? — Гленарван обернулся к Виктории, покалывая всем видом, что его терпение на исходе.

— Паганель, при всей его рассеянности, был великим ученым…. — фыркнул Фридрих.

— Паганель? — Виктория резко повернулась к нему, не выпуская из рук обрывка газеты. — Я пониманию вашу бывшую, — выделила она голосом, — дружбу, Фриц, но где

его открытия? Где-то есть остров или залив Паганеля? Опубликовал карту Америки, ввинтив туда каким-то образом Японию? — Вики смотрела в газету. — Да, кажется, есть еще так и не исследованный Паганелем Тибет.

— Он заменил изучение Тибета исследованием реки Колорадо… — напомнил Гленарван.

— И как, исследовал? — засмеялась Виктория. — Где-то есть публикация карты реки Рио-Колорадо, составленной Паганелем? Не посоветуете, где посмотреть?

— Изучение Новой Зеландии? — загнул палец фон Рихтер.

— Давно известного всем побережья Окленда? Открытие выдающееся, — кивнула Виктория, едва подавив улыбку.

— Он, кстати, опубликовал «Заметки о Новой Зеландии», — напомнил Фридрих.

Элен прикусила губу: ей показалось, будто немец перешёл на тон милых шуток, словно в самом деле потакал капризной игре младшей сестры.

— Как его чуть не съели людоеды? — Виктория задумчиво наклонила голову к плечу, растрепав длинные золотые волосы. — Открытие интересное, но к досаде Паганеля, о каннибалах Новой Зеландии давно известно всем и каждому.

— И что маори хоронят вождей на вулканах накануне их извержения, — продолжал Фридрих, загнув второй палец.

— Замечательное открытие, — кивнула Виктория. — Но причём тут география? Это по части этнографии скорее.

— Я не намерена это обсуждать, — прервала беседу Элен. — О мертвых или хорошо, или ничего, как известно.

— То есть, хорошего сказать нечего? — кивнула Виктория, положив обрывок газеты на стол. — Что же, понимаю. Но нигде в пословице, кузина, не говорится, что о мертвых надо лгать, не правда ли?

При этих словах Виктория, развернувшись, театрально указала пальцем на Элен. Фридрих, прищурившись, смотрел на молодую женщину, ловя себя на мысли, как мало она похожа на ту тонкую застенчивую девочку, что некогда приезжала к ним в гости. Ему было, кажется, восемнадцать, и родные поручили Викторию, приехавшую из Англии к умиравшей тете, его заботам. Фридрих как мог занимал ее, водя по рождественскому Кёнигсбергу и показывая ей всякие интересные вещи: от музея изобразительных искусств и Фридландских ворот до фотостудии герра Монзелиха с его резной вывеской. Потом Виктория впервые в жизни увидела рождественские украшения, с изумлением держа в руках настоящие гирлянды. Теперь Виктория стала самоуверенной девушкой с пронзительными темно-синими глазами, которая всегда знает, что ответить, и никогда не лезет за словом в карман. Фридриху очень хотелось узнать побольше о ее нынешней жизни, о том, что именно она помнит или не помнит из своего далекого детства.

— Я уже начинаю подозревать, что этот пасквиль опубликовали вы, кузина, — улыбнулась натянуто Элен.

— К сожалению, нет, — вздохнула Виктория. — Я понятия не имею, кто это сделал. Но как бы то ни было, этот человек сказал правду.

— Хорошо, забудем об этом, — на лице Гленарвана мелькнуло подобие светской вежливости. Он словно говорил: «Давайте забудем разногласия ради дела!» — Паганель, — продолжал он, — погиб, как герой, независимо от того, какие мелкие ошибки он там совершал.

— Геройски? — Нк лице Виктории мелькнула улыбка. — Геройски… как это мило звучит… Расстрелян как мятежник и брошен в общую яму… Невероятный героизм!

— Кузина, вы о чем? — леди Элен бросила на кузину холодный взгляд, постаравшись придать лицу насмешливое выражение.

— Подожди, Тория… — Фридрих посмотрел непонимающим взглядом на кузину. — Жак Паганель погиб в Булонском лесу от взрыва ядра.

Виктория звонко рассмеялась, откинув голову назад. Элен она снова напомнила хищного зверька вроде лисы или ласки.

— Вам уже рассказали эту байку, Фриц? Каким ядром? Паганель примкнул к этим безбожникам-коммунарам и занял у них какой-то пост. Затем с Коммуной покончили. Паганель, видимо, собирался бежать, но попался и был расстрелян на углу бульвара Сен-Мишель. Вот и весь героизм.

— Однако на могиле Жака Паганеля стоит другая дата смерти — ноябрь семидесятого года, — снисходительно сказала Элен, стараясь изо всех сил скрыть волнение.

— Бог мой, да мне прекрасно известно, сколько майор Мак-Набс заплатил за фальсификацию той даты.

— От кого вы услышали эту байку, Вики? — снисходительно спросила леди Элен.

— Не далее, чем от супруги Жака Паганеля, мадам Арабеллы Паганель, — снисходительно пояснила Виктория.

Гленарван, потупившись, молчал, не знал, что возразить на такой довод. Его супруга также непонимающе смотрела то на резные перелила верхних балконов, то на свечную люстру.

— Если вы не верите мне, можете сами спросить мадам Паганель, — рассмеялась Виктория.

— Зачем бедной Арабелле говорить такое о любимом муже? — недоуменно спросила Элен.

— Это уж я не знаю, кузина, зачем, — пожала плечами гостья. — Что стоит за ее действиями, мне трудно сказать.

Гленарван поднялся, давая понять, что ужин окончен.

— Барон, могу ли я попросить вас зайти ко мне? — тихо спросил он. — Миссис Уоллес, если вы захотите остаться на одну ночь, — выделил он, — вам будет приготовлена комната в левом крыле.

Затем, не дожидаясь ответа, быстро направился к выходу.

* * *

Кабинет лорда Гленарвана встретил Фридриха своим «географическим уютом», как немец успел окрестить его для себя. Фридрих с интересом присматривался к глобусу и книжному шкафу, наклонился, чтобы получше разглядеть большое изображение Новой Зеландии, которой был повёрнут глобус, а затем посмотрел на чучело птицы киви, украшавшее книжный шкаф. Гленарван наблюдал за гостем с легкой улыбкой, удивляясь не только его любознательности, но и тому, какой диковиной для прусского гостя выступают страны южного полушария.

Фридрих прекрасно понимал суть демарша Гленарвана. Прервав ужин, он сразу убил двух зайцев: продемонстрировал, кто в доме хозяин и оставил кузин без предмета для ссоры. Фридрих также понял, что свояченица задела его за живое, что было лишним подтверждением правоты ее слов. Во всяком случае

— Интересуетесь Новой Зеландией, барон? — спросил Гленарван.

— Для нас этот мир — экзотика, — покачал головой фон Рихтер. — Для вас Новая Зеландия что-то близкое, а из Кёнигсберга или Дрездена она кажется другой планетой.

— Хотя вы сами — заправский путешественник, — заметил хозяин, присев за стол.

— Но больше сухопутный: по Балканам и Передней Азии, — улыбнулся барон. — В географии мы ещё ваши ученики.

— Как мы ваши в археологии и химии, — ответил Гленарван. — Между прочим, киви — подарок покойного месье Паганеля, — начал он осторожно переходить к теме. — Он поймал их возле Окленда в дар парижскому зоологическому саду, но не смог сохранить и привёз только чучело. Кстати, угощайтесь, барон, — протянул он сигары.

— Благодарю вас, милорд. Я все же ещё раз убедился, что мы с вами знали… не совсем одного и того же Жака Паганеля, — на его губах снова мелькнуло подобие меланхолической улыбки.

— Понимаю…. Могу ли я задать вам искренний вопрос: вы поверили в слова вашей кузины? — спросил Гленарван напрямик.

— Честно говоря, да, — ответил Фридрих. — Не только потому, что я верю Тории, но и потому, что это вполне в его характере.

Гленарван тяжело вздохнул.

— Мы говорили об этом в шестьдесят седьмом. Вам знакомо имя Фердинандо Лассаля? — выпустил немец табачное облако.

— Нет, — покачал головой Гленарван.

— Это наш прусский социалист родом из Бреслау. Он писал, что социалистическое можно построить в сотрудничестве с государством в будущей Германской республике. Паганель доказывал мне, что Лассаль — отвратительный пангерманист и изменник социалистов. И, главное, что для Франции и всех романских народов такой пангерманизм неприемлем. Я ему ответил, что кому-то неприемлемо таяние снега весной, а кому-то наступление вечера.

— Вы сторонник идей Лассаля, барон? — недоумевал Гленарван.

— Нет, но Паганель упрекал их в измене социалистам, братству народов и разума. Я сам не очень понимаю эти споры между социалистами… — Фридрих снова подошёл к глобусу. — Из этого я сделал простой вывод: Паганель интересуется идеями социалистов и поддерживает каких-то одних социалистов против других, — выпустил он новое облако.

— Но это ещё не значит, что он примкнул к кровавым мятежникам… — покачал головой Гленарван.

— Но мог примкнуть при интересе к ним, — поднял палец Фридрих, — вполне мог. Не даром же он так горячо изучал их споры, милорд?

Владелец кабинета помолчал, затем тоже закурил.

— И я верю, — вдруг тихо сказал он. — Паганель и в нашей экспедиции ратовал против богатств. Могу ли я просить вас сохранить это в тайне, барон? Как друга покойного и дворянина…

— Во мне вы можете быть уверены….- протянул он руку, и Гленарван тепло ее пожал.

— Спасибо… — тихо пробормотал он.

— Но, учитывая, сколько людей посвящены в тайну, я сомневаюсь, что это что-то изменит, — завершил фон Рихтер.

— А сколько? — оживился Гленарван. — Не так и много. Мой кузен Мак-Набс, в нем я уверен, вдова Паганеля, тут я удивлён, ваша кузина Виктория….

— Ну а французы? — пожал плечами Фридрих. — Их ни вы, милорд, ни я не заставим замолчать.

— Понимаю… — вздохнул хозяин. — Скажите, барон, вы не знаете имени той русской писательницы, которой Паганель написал эти письма.

— К сожалению, нет, — покачал головой Фридрих.

— А откуда вам тогда известно, что она русская писательница? — вскинул брови его собеседник.

— Только со слов самого Паганеля. Тогда в Каире он сказал мне, что пишет письмо одной знакомой русской писательнице. Только и всего. Не факт, что именно ей он написал эти письма.

— Но вы же сказали… — засомневался Гленарван, явно не желавший терять последнюю надежду.

— Я, если помните, употребил слово возможно, — немецкий гость потушил остаток сигары в пепельнице в виде небольшого слона с открытой спиной.

— Да, понимаю… Если позволите, барон, я бы попросил вас задержаться у меня на пару дней в интересах нашего общего друга.

С минуту Фридрих молчал, что-то обдумывая, а затем кивнул.

— С благодарностью приму ваше предложение, — ответил он.

Фридрих сказал правду об их родстве с Викторией. У пожилого барона Гюнтера фон Грантцова, входившего в круг высшей прусской знати, было четверо детей: сыновья Людвиг и Эрих, дочери Луиза и Элоиза. Поместье и титул унаследовал Людвиг, ставший полноправным бароном Людвигом фон Грантцовым; Эрик, закончив военное училище в Бреслау, осел в Бранденбурге и уже не вернулся в родовые земли. Зато дочери разочаровали родителей. Младшая Элоиза вышла замуж за обедневшего Франца фон Рихтера, только для проформа носившего баронский титул и унаследовавшего кучу долгов: от этого брака и родился Фридрих. Но ещё больше хлопот родителям доставила старшая Луиза: уехав на север, она вышла замуж за английского то ли дельца, то ли не дельца — брата какого-то путешественника, который даже не был дворянином.

Все эти разговоры Фридрих помнил с детства. Бабушка Вильгельмина запретила его матери даже переписываться с сестрой, дедушка Гюнтер велел не упоминать при нем ее имени. Некоторые перемены произошли только после скоропостижной смерти Луизы от чахотки: по слухам, она оставила после себя четырёхлетнюю дочь. Затем умер и пожилой барон Гюнтер фон Грантцов, а его сын Людвиг был равнодушен к поступку покойной сестры. Он даже намекал, что в их роду есть известный путешественник, что повышало интерес к его биржевым делам. Бывший муж Луизы по слухам женился во второй раз, и новая семья не слишком жаловала его дочь от первого брака. Все изменилось весной пятьдесят девятого года, когда старая баронесса Вильгельмина заявила, что завещает часть своих наследственных доходов племяннице.

Семья фон Грантцовых гудела, как потревоженный пчелиный улей. Элоиза, мать Фридриха, поехала к тёте напомнить, что Луиза поступила омерзительно, и ее дочь не может быть членом их семьи. Еще больше негодовала Магда, жена Людвига, кричавшая, что дочь беспутной Луизы не достойна их внимания. Однако старая баронесса Вильгельмина осталась непреклонной: урождённая фон Бредов, она завещала свои владения по этой линии с двумя условиями: увидеть племянницу перед смертью и не дозволять ей пользоваться доходами вплоть до достижения восемнадцатилетнего возраста. Так Виктория Таффнел, нелюбимая прежде отцом и мачехой, вдруг оказалась богатой наследницей и примчалась в сопровождении известного коммивояжера мистера Беннистера сначала в Прейсиш-Эйлау, а затем и в Кёнигсберг. Заниматься ребёнком не хотел особенно никто, кроме двадцатитрехлетнего Фрица, ныне Фридриха фон Рихтера.

* * *

Его собственное детство было трудно назвать счастливым. Отец, Мориц фон Рихтер, приходился вторым сыном обедневшего барона Клауса фон Рихтера. Небольшое поместье под Вюнсдорфом унаследовал его старший сын, Карл, а Мориц уехал в романтический Гарц, тратя деньги на дорогие книги. Никто не понимал, чем именно он так прельстил капризную Элоизу фон Грантцов, но она, став его супругой, обогатила семейство фон Рихтеров кое-каким капиталом. Ей удалось произвести на свет только двух детей: Фрица и Гертруду, что было странно для девушки из плодовитой семьи фон Грантцов.

Семейная жизнь фон Рихтеров не сложилась. Мать, разлюбившая отца за его излишнее пристрастие к алкоголю, убивала меланхолию музицированием на рояле и рисованием пейзажей. Фриц помнил ее образ в белом платье у открытого окна рядом с огромной вазой, привезённой по слухам из Тосканы. Ни Фриц, ни Труди были ей по большому счету не интересны: мать периодически срывалась на дочери за плохое музицирование, а на сыне — за плохие рисунки. Отец от постоянных скандалов убегал из дома, предаваясь пьянству с друзья. В конце концов, когда Фрицу исполнилось восемь, она уехала в Кенигсберг, поселившись у старой Вильгельмины. Фриц был, впрочем, ей помехой, и она отправила его в Галле к родственникам Карла фон Рихтера, чтобы они подготовили племянника к учебе в классической гимназии.

Его детской любовью стал Египет, точнее, найденные в отцовском шкафу две книги. Первой был «Египетский атлас» с иллюстрациями, изданный по мотивам недавних путешествий француза Шампольона. Второй — иллюстрированный атлас Египта, изданный Карлом Лепсиусом. Пирамиды и саркофаги казались пришельцами из другого мира, напоминавшего сказки: Фриц, пожалуй, и принял бы их за книгу сказок, если бы не твёрдые уверения отца, что все это было на самом деле. Его поражало, что все это происходило за пять тысяч лет до Рождества; его восхищали ибисы возле входа в гробницу и фараон Тутмозис в боевых доспехах и колеснице, покорявший дальние страны. Каждая страница атласа словно пахла той далекой страной, где правили таинственные фараоны, строя храмы со своими жутковатыми богами с головами зверей. Их с сестрой пугали странные рисунки на саркофагах, изображавшие плоских людей и плоское небо, словно в той стране небесный свод в самом деле был плоским.

Ребенком, возясь на ковре, пытался представить себе, что такое тысячи лет, только никак не удавалось. Когда началось чтение Библии, он жадно искал хоть каких-то сведений о том, какой фараон принял Иосифа, а какой правил во времена Моисея. Увы, его ждало разочарование: библейское предание не содержало их имён. Тщетно искал он их на страницах книги. Отец, поддавшись уговорам, купил «Грамматрику египетского языка», которую маленький Фриц попробовал сам штудировать вечерами, но, поняв, что сейчас ему это не освоить, отложил с собой на будущее.

Денег на дорогой кадетский корпус не было, а дядя Карл не пожелал платить много за племянника. В Галле Фриц поступил в знаменитую Латину, носившую имя своего основателя Августа Германа Франка. Дядю Карла отнюдь не смущало, что Латина предназначалась для детей среднего достатка: обедневший фон Рихтер и не заслуживал, по его мнению, большего. Отличные успехи ослабляли постоянные ошибки в грамматике и диктантах: мальчик всегда допускал одну-две ошибки, так досадно снижавших оценки. Еще противнее была постоянная бедность одежды: дядя Карл отнюдь считал, что мальчику хватит и темного сюртука, а не фрака. Однокашники находили его холодным и замкнутым, едва ли догадываясь, что за всем этим стоит банальная застенчивость.

Не забывая о своей любви к Египту, он следил за успехами Карла Лепсиуса в его поиске египетских артефактов. Как все, он гордился Лепсиусом — первым немецким египтологом, отправившимся на берега Нила по поручению самого Его Величества Фридриха Вильгельма IV. Он восторгался тем, что Лепсиус оставил надпись египетскими иероглифами, прославляющую короля Фридриха Вильгельма IV, и горько завидовал в душе, что ему нечего будет открыть — все было сделано и без него. Он пробовал писать романы из древности, но ограничивался скорее набросками, которые опять-таки аккуратно копил, словно скупец, на будущее.

Близкий ему дом Фриц нашел в тринадцать лет, когда приехал на каникулы в Кенигсберг. Мать мало интересовалась им, и Фриц стал проводить время у дяди Людвига. Здесь он познакомился с тремя его дочерьми: Асторией, Вильгельминой и Адель. Старшая Астория, замкнутая и интересовавшаяся, кажется, только домашним хозяйством, мало общалась с Фрицем. Зато младшая, Адель, сразу стала его ближайшим другом. Капризная принцесса, не знавшая с детства ни в чем отказа (ибо отец с младенчества готовил ее в жены барону Освальду фон Энкерну), она полюбила слушать рассказы Фридриха из истории, словно это были чудесные сказки. Адель прекрасно музицировала на рояле, играя по просьбе Фрица то «Анданте» Гайдна, то бетховенскую «К Элизе». Зато Фриц обнаружил в Кенигсберге сначала музей изобразительных искусств — зеленоватое здание с античными колоннами и длинными коридорами с низкими потолкамит, затем исторический музей, куда стал водить Адель. После походов они на пару болтали об увиденном, радостно фантазируя о своих экспедициях и разыгрывая сценки из жизни древних народов. Как-то раз они сели писать вместе рассказ о жизни египетского жреца Несипахерентахата и возглавляемой им придворной Комиссии художников. Рассказ они так из закончили, но зато Адель нарисовала гуашью несколько иллюстраций. Одну из них Фриц хранил до сих пор, повесив ее в своём кабинете.

Сложнее было общаться со средней сестрой Вильгельминой, болезненно ощущавшей свое одиночество. Тепло родителей всегда доставалось младшей, Адель, строгое воспитание — Астории, а она, Вильгельмина, всегда чувствовала себя то ли забытой, то ли лишней. Сойтись с сёстрами ей не удавалось: Адель принимала свой привилегированный статус как должное, Астория во всем слушалась родителей, а она, Вильгельмина, мечтала найти себе кого-то другого. Сначала она надеялась подружиться с начитанным и остроумным кузеном Фрицем, но тот всегда был на стороне Адель и предпочитал ее общество. Это стало ещё одной причиной ее нелюбви к младшей сестре, которая к тринадцати годам переросла в устойчивую неприязнь — впрочем, взаимную.

От одиночества Вильгельмина стала читать много книг. Сначала это были дамские романы матери. Затем от Фрица она услышала имена Гёте, Шиллера и Гейне — последнего кузен, кажется, мог цитировать наизусть. Как-то на день рождения он подарил Адель роскошную «Песнь о нибелунгах». Вильгельмина тихонько украла ее у сестры и читала, не понимая и половины написанного. Однажды это завершилось катастрофой: Мина пролила кофе на страницу, что повлекло за собой долгий плач Адель и розги от гувернантки Джейн (будучи англичанкой, она не скупилась на этот вид наказания). После этого Мина, поплакав, подкараулила Фрица в саду.

Она нагнала кузена напротив поворота в розарий, которым так гордилась мать. Эта часть парка всегда была огорожена чугунными решётками и закрытой калиткой: баронесса фон Грантов из дочерей разрешала там прогуливаться только Адель. Нагнав кузена, Мина сразу поставила перед ним вопрос ребром:

«А это правда, что описано в Песне о нибелунгах»?

«Читала? — удивился Фриц. — Ну отчасти… Понимаешь, в пятом веке в Европу пришли гунны во главе с Атиллой. Они разгромили Бургундское королевство и Вормс. А потом против них, — Фриц говорил быстро, хотя не забыл предложить Мине руку, — римский полководец Аэций собрал целую армию и разбил гуннов на Каталунских полях.

«Выходит, правда?»

«Гюнтер — историческое лицо, — серьёзно продолжал Фриц. — А Этцель — это Атилла. Ну а история с Брюнхидьдой и кладом Нибелунгов — сказка скорее всего», — махнул он рукой.

«Ну а война была?» — продолжала настаивать Мина.

«По римским источникам — да, — серьёзно ответил кузен. — Где-то около четыреста тридцать седьмого года гунны Атиллы разгромили Королевство Бургундов и Вормс. Гюнтер погиб, а его дочь принцесса Ильдико, прототип Кримхильды, попала в плен и стала женой Атиллы».

Он не договорил. Адель помахала им рукой со стороны клумбы жёлтых роз. Матушка настолько любила розы, что покупала только отборные их сорта с громкими названиями «принцесса такая-то» и «итальянский герцог». Адель в детстве допытывалась, есть ли в природе чёрные розы, и Мина скривилась от этих цветов: ей казалось, что она были воплощением Адель. Сейчас ее сестра была в легком розовом наряде с мольбертом и альбомом: она, видимо, вышла порисовать этюды. Мина скривилась, но Фриц радостно помахал ей белой перчаткой. Вильгельмина отошла: ей никогда не нравилось чувствовать себя лишней.

Общения с Вильгельминой у них не получилось. Через два года она самовольно уехала в Берлин, а затем в Кёльн. Какое-то время Мина кружилась среди так называемой «прогрессивной молодежи», затеи остепенялась и вышла замуж за издателя Людвига Ригенхольца, за что отец лишил ее наследства. Фриц больше не видел ее, если не считать двух неожиданных писем, которые она написала кузену. Но это было уже много позднее — кажется, в шестьдесят втором или шестьдесят третьем году.

Окончив гимназию, Фриц поступил в Йенский университет, где на него сразу обратил внимание молодой профессор Иоганн Густав Дройзен. Вокруг его имени ходили легенды. К сорока годам он уже перевел Эсхила, Аристофана, написал «Историю Александра Великого» и «Историю эллинизма». Фрицу, как и многим другим, тогда казалось, что от самого этого слова «эллинизм» веет лазурью Средиземного моря, античными статуями и загадочными островами, где, возможно, еже лежат забытые ионические колонны от мест жизни древних оракулов. Но кроме науки, Дройзен участвовал в антидатском движении в Шлезвиге и Гольштейне, а затем побыл членом Франкфуртского национального собрания. Ученики обожали лекции высокого профессора со строгой выправкой и блестящим пенсне, умеющим увлечь даже не слишком интересовавшизся Античностью студентов.

Дройзен сначала был удовлетворен работой Фрица, поручив ему написать небольшую работу о памятниках времен Птолемея Филадельфа. Поскольку ученик выполнил все со старанием и кропотливостью, профессор предложил написать ему более широкую работу о Египте времен раннего эллинизма. Та зима была для Фрица счастливой, когда он, любуясь заснеженными видами города, охотно писал о греческих древностях в Египте. Труд получился довольно объемным: приходилось бегать и постоянно поднимать каталоги. На лекциях профессор Дройзен как раз рассказывл о глубоком кризисе Эллады после Пелопоннесской войны и как вражда греческих политисов сменилась общегреческим походом греков в Персидское царство, героическим отступлением Ксенофонта и его завешаем: эллины должны объединиться, чтобы покорить Восток.

«Объединиться, как мы?» — спросил Фриц учителя, выйдя из аудитории.

У него давно вошло привычку задавать Дройзену вопросы после лекции, которые сами собой перерастали в их долгую беседу.

«А вы умны, мой друг…» — слабо улыбнулся профессор, достав из карма часы на цепочке.

«Немцы должны объединиться, как греческие полисы, профессор?» — продолжал он.

«Знаете, мне вообще близка мысль, что мы на каком-то новом витке развития повторяем всю историю Античности, — Дройзен прищурился, серьезно глядя в окно, где уже стояла апрельская лазурь. — Не внешнее, показное, а реальное сходство. Греки жили полисами, боролись с этрусками и Карфагеном, кам живем и мы мелкими владениями и боремся то с англичанами, то с французами, то с итальянцами. Тогда все бредили демократией, как и в наши дни. Затем эллины поняли, что им нужно соединить демократию с империей… — профессор отчертил в воздухе линию.

«Эллины понесли знания и свет в другие части света», — напомнил Фриц.

«Да… Пожалуй… Как мы несем в колонии… Пруссия должна объединить германцев подобно тому, как Македония объединила эллинов. История повторяется, друг мой, поймите: все в мире повторяется».

«То есть, наш ждет такой же конец, как и древних?» — спросил Фриц.

«Безусловно. Через века наша цивилизация, объединенная новым Римом, падет, оставив о себе лишь воспоминания».

Идиллию учебы прервало отцовское письмо. Мориц фон Рихтер властно потребовал, чтобы сын срочно бросил университет и прошел военный курс — потом, мол, можешь делать что угодно. Фриц срочно оказался в пехотной военной академии Бреслау, отмаршировав три года на плацу, любуясь на бордовое кирипичное здание и постигая тонкости тактики. Получив чин лейтенанта, он сразу попросил разрешения отправиться добровольцем на войну.

В училище, как и в университете, они бесконечно спорили о Германии и революции. Начавшая война на Востоке расколола их на тех, кто был за русского царя и кто симпатизировал союзниками. У Фрица дело дошло до дуэли с рыжим Эрвином, выкрикнувшим «вперед с англичанами!» Сражались под покровом ночи, пока не ранили друг друга в плечо. Тогда-то Фриц пообещал, что докажет серьезность своих взглядов: сам лично отправится на войну. Как доброволец в русской армии.

Он прибыл в Крым в августе пятьдесят четвертого года и сразу оказался отрезанным в Севастополе.

Дальше были бои и пороховой дым. Потом — ранение на Большом Редане и госпиталь, оставивший ему легкую хромоту на правую ногу. Русские хирурги, надо отдать им должное, лечили превосходно.

Свежая прелесть утра преобразила окрестности Мальком-Кэсла. Небо очистилось от грязных туч, приобретя глубокий лазоревый оттенок. Вместо угрюмого тумана прибрежные утесы покрыл прозрачный воздух, напоминавший голубоватую синеву дельфийского фарфора. Шпиль собора больше не был закрыт пеленой туч: он словно устремлялся ввысь через тускловатые солнечные лучи к небу. Только налегавший с холодного моря бриз холодил и пригибал к земле как декоративную траву на газонах, так и заросли вереска, укутавшие окрестные холмы. Виктория чуть дрогнула и поправила темно-синюю накидку: другой рукой она твёрдо держала руку Фридриха.

— Но как же вы, Фриц, жили все эти годы? Неужели только воевали?

Сейчас Виктория ничуть не напоминала светскую язвительную женщину, приехавшую накануне вечером в Мальком-Кэсл. Она щебетала легко и непринуждённо, словно свиристель, клевавшая любимые зернышки.

— Вы же знаете, Тори, что нет, хотя прошёл Австрийскую и нынешнюю Французскую кампании, — тепло улыбнулся Фридрих. — Я немало поработал в Египте и скоро собираюсь дальше на Восток.

— Дальше? А куда? В Персию? — свернули ее синие глаза. «Кобальтовые», — как окрестил их про себя Фридрих.

— Нет, известное меня не интересует. Скорее, в Месопотамию, — Фриц прищурился, словно пытаясь поймать взглядом солнечные лучи.

— По местам библейского Нимирода? — в глазах Виктории читались неподдельная радость, точно ее угостили конфетой.

— Например…. — Они пошли к косогору, откуда открывался вид на ручей, журчавший между холмами. — Представь себе, мы до сих пор ничего о знаем о том, был Нимрод или нет.

Виктория прищурилась и посмотрела на немца с неким лукавством.

— Не хотите же вы сказать, Фриц, что библейские предания вымышлены?

— Во всяком случае, Египет и Месопотамия пока не заплатили нам долгов, — вяло улыбнулся Фридрих кончиками губ. В Египте мы так и не нашли ничего, достоверно свидетельствующее об Исходе. Ну а в Месопотамии — ничего об Аврааме и Патриархах, — неуверенно покачал он рукой.

— Надеюсь, вы не усомнитесь в бытие Спасителя? — Виктория посмотрела на него с капризным осуждением.

— Археологически место его смерти окружено глубочайшей тайной, — Фридрих старался говорить с легкой насмешкой, хотя блеск в глазах выдавал, что он относится к своим словам намного серьезнее, чем хочет это показать.

— Безбожник, — шутливо рассмеялась Виктория.

— Ну, если вы не верите в моего друга месье Паганеля, отчего же мне не усомниться в каких-то библейских мелочах? — парировал Фриц.

Налетевший с моря бриз слегка примял густые заросли травы, разбрызгав еще не высохшие дождевые капли. Пара полосатых ос, недовольно прогудев, покинула насиженные места и помчалась к клеверным зарослям. Виктория, поправив шляпку, прищурилась на глубокую и легкую небесную синеву.

— У меня, пожалуй, есть причины его не жаловать… — Пробормотала она. — Начну с того, что Паганель стал причиной смерти двух близких мне людей.

— Двух? — На этот раз глаза брови Фрица поползли вверх уже без всякой иронии.

— Первый был моим другом, и его звали сэр Рональд Карфакс, — вздохнула Виктория. — Он был молод и богат, решил отправиться с экспедицией на изучение каких островов у побережья Исландии. К несчастью, он не вернулся из этого путешествия.

— Море или вулканы? — осторожно спросил Фридрих.

— Вулканы… Острова были вулканические. Догадываетесь, кто составлял план этой экспедиции? — спросила девушка.

— Паганель? — грустно кивнул головой Фриц.

— Как вы догадались? — вздохнула Виктория с оттенком легкой иронии.

— Погодите… мне кажется, я что-то помню о той истории… — Фридрих собрал складки на лбу, которые слегка старили его. — Не экспедиция ли это месте Анри Трюффона, погибшая при изучении подводных вулканов?

— Она самая, Фриц, — Виктория раскрыла белый зонтик от солнца.

— Но она была французской, а не английской.

— Сэр Рональд примкнул к ней и испил ее горькую судьбу. А Паганель по поручению Сен-Мартена разрабатывал её план и кажется неверно определил район их извержений.

— Паганель был очень рассеян… — заметил, нахмурившись, Фридрих.

— Вы так полагаете? — Прищурилась Виктория. — О, я боюсь, что он был удобно рассеянным. Когда ему нужно, — внимательно посмотрела она на спутника, — он становился чрезвычайно рассеянным, ну а когда не нужно… Понимаете сами…

— Хотите сказать, что Паганель лицемерил?

— Не совсем… Скорее прикрывал свои провалы, — снова прищурилась Виктория. Фридриху показалось, будто от ветра в ее ресницах мелькнуло подобие слезинок.

— Ладно… Допустим даже, что вы правы, кузина. Но кого еще погубил Паганель? — Теперь Фриц старался поймать каждое слово. — Вы ведь, кажется, говорили, что он погубил каким-то образом не одного, а двух человек?

— Пожалуй, да. И этим вторым… — Виктория замялась, присмотревшись, как то ли оса, то ли пчела опыляет цветок… Был мой дядя.

— Ваш дядя? — От изумления Фридрих, казалось, едва не сделал шаг в сторону и только военная выправка удержала его на месте. — Вильям Таффнел? Погодите, но ведь Паганель рекомендовал его…

— Рекомендовал… — подтвердила Вики. — Но, как вы помните, он погиб в Персии, копируя древнюю надпись на скале. И, как вы знаете, провалился в пропасть…

— «Погиб во славу науки», как писали о нем.

— Догадайтесь, кто разработал план его экспедиции? — насмешливый голос Виктории немного дрогнул. Налетевший ветер потрепал ленту на ее шляпке, легонько отбросив ее кончик влево.

— Зачем догадываться, когда вы уже и так все сказали, Тория? — лицо Фридриха немного дернулось. — Но вы не допускаете, что произошла роковая ошибка?

— Не слишком ли много он совершил роковых ошибок по своей тупости? — ядовито поинтересовалась Виктория.

* * *

Дом отставного майора Мак-Набса находился в пригороде Глазго на побережье живописной реки Клайд. За минувшие он выехал из Мальком-Кэсла, выкупив половину старого дома. Здесь майор поселился сначала в одиночестве, а затем к нему переехала вдова Паганеля кузина Арабелла.

Гленарван осмотрелся: узнать сейчас былого МакНабса было не просто. За минувший год он как-то вытянулся и осунулся, лицо утеряло прежний благодушно невозмутимый вид, став резким, холодным и жестким. Впалые щеки и блестящие глаза лучше всего говорили о том, что ему суждено было пережить. Майор вышел, опираясь на трость: раздробленная кость уже частично зажила, хотя доктор говорил, что избавиться от хромоты ему не удастся. На вопрос о том, что стало причиной его травмы, майор холодно отвечал: «Крупп фон Болел унд Гальбах», не вдаваясь в дальнейшие дискуссии об этом.

— Дорогой Эдуард, я всегда рад вас видеть, — кивнул Мак-Наббс. — Если вы не против, Арабелла побудет с нами. В этой истории у меня нет от нее секретов.

— Я только за, майор, — рассеянно кивнул Гленарван. — Если только ее это не расстроит.

Он не казался усталым, хотя лицо выглядело несколько осунувшимся: верный признак бессонной ночи. Лорд Гленарван, похоже, похоже думал о чем-то мучительном, что не давало ему покоя. Мак-Набс смотрел на кузена, стараясь хоть немного напоминать того старого майора, невозмутимо курившего на палубе «Дункана». Только вот внимательные глаза и периодически налетавшие тики лица казались делали прошлое невозвратным.

— Присядьте, Эдуард, — спохватился он.

Гленарван, подумав, присел в темно-синее кресло. Гостиная удивила его своей бедностью. Возле стены, разделявшей два низких окна, стоял большой квадратный стол с группой синих стульев. Справа от стола был добротный, но уже безнадежно устаревший буфет пятидесятых годов; слева — небольшая коричневая тумбочка. с букетом из камышей и сухих физалисов.

— Не стану ходить вокруг да около, Мак-Набс: я приехал в связи с делом нашего друга Паганеля.

Майор невозмутимо кивнул, посмотрев массивные створки буфета. Кажется, он этого ожидал, хотя и не хотел демонстрировать это открыто.

— У меня в гостях сейчас один знакомый Паганеля… Двое знакомых, точнее… — закончил он немного сбивчиво. — Они знают тайну гибели Паганеля.

— Они вас шантажируют? — насторожился Мак-Набс.

— Не совсем. Хотя, должен сказать, оба знают его тайну, — Гленарван посмотрел в окно.

Поскольку майор сохранял молчание, его кузен продолжал:

— Первый — немецкий офицер и археолог…

— Я, кажется, слышал о нем… — Майор достал трубку и стал набивать ее табаком. С недавних пор он стал изменять любимой сигаре, отдавая предпочтение глиняной трубке.

— Он в самом деле друг Паганеля? — удивился Гленарван.

Майор кивнул и как ни в чем не бывало продолжил готовить трубку.

— Ну а вторая — кузина моей супруги Вики. Та самая, супруга издателя. Настроена к Паганелю негативно.

— Понимаю… — Мак-Набс снова кивнул, словно для него это не было новостью.

Солнечный свет пытался прорваться в комнату сквозь тюль, что придавало его матовый отблеск. Гленарван прищурился: кажется, сейчас его удивила невозмутимость майора.

— Так получилось, что они в курсе гибели Паганеля, — продолжал гость. — Вот я, честно говоря и хотел узнать…

Он не договорил. В комнату вошла молодая женщина лет двадцати восьми в недорогом черном платье в белый горошек. Невысокого роста, она казалась немного угловатой из-за излишней широты и крепости плеч. Лицо портила разве что полнота и округлость, но ярко-зеленые глаза и вздернутый нос придавали ей облик веселой девчонки. Поздоровавшись с гостем, она достала скатерть из нижнего шкафа буфета и накрыла ей маленький столик.

— Я, пожалуй, подготовлю вам чайник и печенье… — заметила она, критично осматривая буфет.

— Благодарю, кузина, — тепло отозвался Гленарван. Сейчас он понял, что в этом доме, видимо, не было служанки, и кузина вела хозяйство.

— Разве я не рассказывал вам? — удивился Мак-Наббс.

— Признаться нет… — отозвался гость. — Только в общих чертах, ну а деталей я не знаю и сам.

Арабелла, вернувшись, достала вишневые чашки и молочник из буфета, быстро протирая их полотенцем и расставляя на столике. Затем, критично посмотрев на стол, достала и быстро протерла розетки.

— Признаться, я и сам не очень понимаю, как вы попали на ту войну.

— Это было довольно необычно, Эдуард, — сказал майор. — Я ехал по делам в Прагу, когда меня в Веймаре застало объявление войны. Там я и увидел всю эту… свистопляску… — попытался подобрать он слово.

— Да, я помню, вы были в Германии.

— Я ожидал, что мы выступим на помощь Франции, как во время войны в Крыму, и не хотел оставаться у немцев. Потому сел на дилижанс и скорее поехал в Амстердам. Трясся больше недели: немцы отменили все пассажирские перевозки.

— Неужели все? — изумился Гленарван, глядя, как Арабелла, послав ему улыбку, завершает сервировку маленького столика.

— Да. Для скорости мобилизации, — подтвердил Мак Набс. — В Амстердаме я поселился в одной уютной гостинице, ожидая вестей. И телеграфировал кузине. Она мне и отстучала, что Паганель собирается на фронт. Ходячее недоразумение, — вздохнул Мак-Наббс.

Мадам Арабелла принесла сахарницу и темного стекла и поставила ее на стол. Гленарван не мог понять, зачем нужен сахар, если в розетке налит джем, но рассеянность вдовы, похоже, была под стать ее покойному супругу.

— Я отплыл в Дувр, будучи твердо уверенным, что скоро мне спешить в полк. Но войны не было, — продолжал Мак-Наббс. — Здесь разразился Седан, за ним пал император. Паганель записался в ополчение. Я понял, что запахло жареным, и надо спасать хотя бы её… — майор показал подбородком на белую дверь, за которой скрылась Арабелла.

— Помню, вы писали, что поехали в Париж, — подтвердил Гленарван.

— Писал… Проскочить в Париж мне не составило труда под видом английского туриста. Там я и нашел Паганеля. Мы долго ругались, но в конце концов, он согласился, чтобы я вывез кузину в Гавр. Я спешил.

— Это, наверное, было возможно: она все же английская подданная, — заметил гость.

— Это было очень тяжело, потому что она сопротивлялась, — поморщился Мак-Набс. — Два ребенка, право. С трудом все же вывез. Ну а потом… Знаете, Эдуард… — на его лице мелькнула странная тень. — Потом черт меня дернул почему-то вернуться.

— В Париж?

— Да, в Париж. Вдруг вспомнил, как Паганель нам протянул руку тогда на корабле, и ваша супруга сказала, что Франция будет вместе с Шотландией искать капитана Гранта. И потом… — чуть замялся он.

— Потом? — подбодрил кузена Гленарван.

— Потом… Я не люблю высоких слов, Эдуард, но тут я понял: после Парижа мы следующие. Нам биться за Британию, и это наша война… — сверкнули его глаза.

— Я и не думал, что все так опасно… — недоумевал гость.

— Просто вы не видели артподготовку орудий Круппа, — фыркнул майор. -Я пробился в Париж и там записался во французское ополчение.

— Вы вместе сражались с Паганелем? На бастионах Булонского леса…

Майор не ответил, а вместо ответа показал на раздробленную ногу. Гленарван бросил взгляд на подошедшую Арабеллу, и она молча кивнула в знак согласия.

— Я был ранен, — продолжал Мак-Наббс, и попал в госпиталь. — Париж горел от немецкой бомбардировки. Там я и узнал, что останусь видимо хромым. Больше биться я не мог.

— Понимаю… — лицо Гленарвана дернулось. Сейчас он вдруг почему-то укорил самого себя за то, что так тепло встретил немца.

— А потом… Потом подписали мир, — пыхнул трубкой майор.

— Здесь и заканчивается известная всем биография моего супруга, — многозначительно подняла брови Арабелла.

— А неизвестная? — Гленарван вздрогнул и дернул легонько головой.

— А неизвестная только началась, — снова выпустил кольцо дыма Мак-Наббс.

— Тогда расскажите мне правду об этой второй биографии Паганеля, — спокойно ответил Гленарван. — Право же… Я имею право знать, — понизил он голос.

— Имеете, Эдуард, имеете. Только захотите ли вы слушать? — внимательно посмотрел на него майор.

— Право, Мак-Наббс, пусть правда будет правдой… — кивнул хозяин Мальком-Кэсла. — Иначе недомолвки гостей смущают и меня.

— Смущают? — Арабелла подлила крыжовниковое варенье. — Откуда им знать больше, чем я или кузен? — На ее бледных щеках мелькнули красные пятна.

— Понятия не имею, — честно признал Гленарван. — Но немец знает о его связях с социалистами, а Вики о его смерти. Точнее расстреле.

— Но откуда? — вдова Паганеля от волнения едва не обронила посудное полотенце.

— Правда и то, и другое, — пожал плечами Мак Набс. — Когда в Париже перестали стрелять, я переехал в дом Паганелей в Шестнадцатом квартале, недалеко от набережной Сены. Я поправлялся, смотря на реку накануне весны. Не замечал в себе такого сентиментализма, право, — улыбнулся он чуть заметно. — Паганель пропадал подолгу. Но все изменилось первого марта, когда немцы вошли в Париж. Паганель примчался ко мне взъерошенный и всклокоченный, жестикулировал и что-то кричал о подлости немецких социалистов.

— Я, признаюсь, до сих пор не понимаю, причем тут социалисты, — признался Гленарван.

— Я тоже не очень понимаю, — закурил майор, поправив наброшенный на плечи клетчатый плед. — Паганель разразился негодующей речью. Затем говорил, что борьба не кончена. Я был уверен, что он треплется до того рокового дня в середине марта. Там началась какая-то потасовка между войсками и гвардией. В итоге власть в Париже захватили какие-то отчаянные бунтовщики. Какие — я так и не понял до конца.

— А Паганель? — переспросил Гленарван, чувствуя, что вступил на скользкую и неприятную дорожку.

— Сначала я сочувствовал восставшим гвардейцам, — затянулся Мак-Наббс. — Я был уверен, что они хотят возобновить войну с бошами и вступиться за Родину. Но они провозгласили свое правительство, куда вошли какие-то оборванцы и преступники со всего мира. Какие-то поляки, итальянцы, еще какие-то бузотеры…

Гленарван слушал, смотря на дверь. Он не заметил, как Аделина, выдвинув один с синих стульев от стола, тоже присела напротив них.

— Паганель активно участвовал в Коммуне, произносил какие-то речи. Мы виделись с ним редко. Но в мае начались бои в Париже — правительство стало наводить порядок в борьбе с бунтовщиками. Я хотел было уговорить Паганеля скрыться дома: в конце концов, в неразберихе я бы дал ему свой паспорт. Но…

— Вам не удалось его разубедить? — понимающе спросил Гленарван.

— Мы даже не встретились. Он так и не пришел домой после пятнадцатого мая… — пожал плечами майор.

— Совсем? — тихо спросил Гленарван.

— Я не виню его… — продолжал спокойно Мак-Наббс. — Они готовили оборону фортов Парижа и пропадали. К началу мая я уже с тросточкой стал выходить из дома. Я был предоставлен самому себе. Бои шли уже в самом Париже, и гул канонады не смолкал ни на минуту. Двадцать девятого мая восстание подавили и заработали военно-полевые суды.

— Еще и не прошло и месяца? — уже искренне удивился гость.

— Да. Ко мне пришли на квартиру Паганеля жандармы. Я предъявил британский паспорт и объяснил ситуацию. Мне сказали, что он преступник, расстрелян и похоронен в общей яме.

— И тогда вы…

— Тогда я дал жандармскому капитану Рейно отменную сумму, чтобы спасти доброе имя друга. Право, французы жутко продажный народ. Он соорудил на кладбище надгробье с именем Паганеля и уничтожил какой-то расстрельный список. Ну а там..... Седьмого июня я уехал.

— Вам разрешили спокойно уехать? — Гленарван пригубил, наконец, чуть приостывший чай.

— Я говорил везде, что шурин Паганеля и приехал узнать о его судьбе. Ну, а на памятнике мы написали, что Паганель погиб восьмого декабря семидесятого года от взрыва немецкого ядра. Которое, кстати, повредило мне ногу очень крепко, — вздохнул Мак-Наббс.

— А как звали капитана? — уточнил тихо Гленарван.

— Рейно. Поль Рейно. Он и руководил расстрелом, — пояснил Мак-Наббс. Гость достал блокнот и неожиданно сделал какую-то пометку.

— А как он выглядит? — прищурился отчего-то владелец Мальком-Кэсла.

— Низенький и толстый. С усами. Впрочем, французы вряд ли что смогут доказать на все сто, — закурил майор. — Пожар в ратуше уничтожил почти все документы.

Лорд Гленарван с интересом поднял брови.

— Отчего же знаменитая парижская ратуша сгорела?

— Все валят друг на друга… — пожал плечами Мак-Наббс. — Но, думаю, подожгли ее все же коммунары. Слишком много документов надо было уничтожить.

Гленарван не возражал, явно что-то обдумывая.

— Но вот что меня волнует, кузен, — насторожился майор. — Эта история, к сожалению, уже частично попала в газеты. Сейчас вы сами убедитесь…

Мак-Наббс медленно поднялся с кресла и, опираясь на трость, пошел к буфету. Арабелла, перехватив его взгляд, кивнула кузену, но сама не поднялась с места: она, кажется, отлично понимала, что майор привык все делать сам. Наконец, он открыл дверку и достал оттуда листок газеты, а потом, чуть переваливаясь, передал ее Гленарвану.

— «Утренние известия» за двенадцатое июня… — пробормотал удивленно Гленарван.

— Я уже был здесь. А, заметьте, Эдуард, газета английская, не шотландская, — заметил майор.

— Да… Правда… — Он с интересом впился в заметку.

Странная смерть географа

Вокруг смерти известного секретаря французского географического общества Жака Элиасена Франсуа Мари Паганеля ходят странные слухи. По официальной версии он погиб в Париже 8 декабря прошлого года, защищая столицу Франции. Оданко некоторые очевидцы утверждают, что он был среди активных участников того чудовищного мятежа, который охватил Париж. Позднее Паганель был предположительно расстрелян правительственными силами при подавлении мятежа. Если эта информация подтвердится, Паганель без сомнения будет посмертно лишён всех титулов и званий.

— Откуда они это узнали? — пробормотал изумленный Гленарван.

— Понятия не имею, — затянулся майор. — Думал, французы, но зачем им публиковать такие статьи у нас?

— И я не вижу, в чем их выгода… — Заметил Гленарван. — Кстати, а кто похоронен в могиле Паганеля, если не секрет? — бросил он взгляд на майора.

— То ли кто-то из расстрельных, то ли пуста… — пожал плечами Мак-Наббс.

Он казался спокойным, но глубокая морщина через весь лоб выдавала его с головой.

* * *

Гленарван не заметил, как около дома остановилась двуколка. Майор подошел к окну и, отодвинув занавеску, равнодушно посмотрел на улицу.

— Миссис Мангльс… — бросил он.

— Мэри периодически заезжает, чтобы проведать нас, — кивнула Арабелла.

В коридоре послышались шаги. Гленарван оглянулся на вошедшую молодую женщину в небольшой шляпке. За минувшие пять лет Мэри Мангльс, бывшая Мэри Грант, изменилась мало. Ее хорошенькое, немного утомленное личико, осталось почти прежним: только в синих глазах читалось меньше усталости и слез, чем прежде. И все же Гленарван с интересом отметил, что никогда не видел ее по-настоящему счастливой. Хотя, возможно, все это было только иллюзией: сияющие глаза Мэри доказывали, что в ее жизни есть радость. Гленарван не выдержал и обнял дочь капитана, хотя, как говорила его супруга, в этом была некая… Двусмыслица что ли? «Точно, как Паганель обнял мою жену из-за ее отца», — вдруг подумал он.

— Мой супруг снова в дальнем плаванье, — вздохнула Мэри Манглс. — И брат тоже…

— Я знаю… — кивнул Гленарван.

Роберт Грант в самом деле совершал практическое плаванье на «Дункане» под руководством капитана Джона Мангльса. Лорд Гленарван возлагал на него большие надежды, как на будущего капитана одного из принадлежавших ему кораблей.

— Я так благодарна вам за все, что вы сделали для нас, сэр… — ласково улыбнулась женщина. — И вам, мистер Мак-Наббс…

— Я рад, что вы не забываете нашего друга майора, — Гленарван улыбнулся, показав на на небольшой стул. Миссис Мангльс присела, воспользовавшись его приглашением.

— Мы как раз говорим о нашем общем знакомом Паганеле… — Мак-Наббс внимательно посмотрел на миссис Мангльс. Арабелла, словно ухватившись за благоприятный предлог, выскочила из гостиной, сославшись на необходимость приготовить еще чаю.

— Ох, бедный Паганель… Я никогда не забуду, скольким он рисковал ради нас, — вздохнула миссис Мэри.

Гленарван бросил взгляд на кузена, но тот еле заметно качнул головой: мол, не волнуйтесь, Мэри не знает этой истории.

— Я тоже, — спокойно ответил Гленарван. — В принципе он ведь вообще не должен был рисковать собой ради нас, он подданный другой страны. Он дал нам поддержку, рискуя жизнью, просто потому, что случайно опоздал на корабль, и мы его тепло встретили. Я никогда не смогу этого забыть, чтобы ни произошло!

— Зато мы ничем не помогли французам, когда они оказались в беде, — ехидно вставил Мак-Наббс.

— Мой супруг, напротив, больше сочувствовал немцам, утверждая, что войну объявили французы, а наш добрый Паганель не равно император Наполеон, — завела руками Мэри Мангльс. — А вот отец порывался поехать во Францию добровольцем.

— Возможно, в чем-то Джон прав, но бомбардировки Парижа… — покачал головой Гленарван.

От налетевшей тучи внезапно стало темно, и майор, опираясь на палочку, зажег свечи. Гленарвану бросилась в глаза дешевизна подсвечника: круглое качавшееся блюдо с рогом, на которые ставилась свеча.

— После того, сколько услуг оказал нам император Наполеон, они были вправе ждать нашей помощи, — задумчиво заметил Мак-Наббс, глядя в окно. — Просто я был там…

-… Я знаю… — ласково улыбнулась Мэри Мангльс.

— И я понимаю, что следующая война — наша, — равнодушно ответил Мак-Наббс.

Гости не сказали ни слова. Возможно, потому, что каждый имел на этот счет свое мнение. Возможно, потому, что просто не хотели начинать бессмысленный, как казалось, спор. Налетевшая туча закрыла небесную синеву, угрожая с минуты на минуту пролиться новой порцией ливня.

— Наша кузина считает, что Паганель нам не помог, — ответил Гленарван. Перед глазами вдруг поплыла сцена как его супруга, зайдясь кашлем от ядовитого дыма, упала на вулкане, будучи не в силах идти вперед, а Паганель махнул им рукой, зовя вперед.

— Вики? Она всегда была алчной дрянью, — пожал плечами Мак-Наббс. — Напрасно вы, Эдуард, обращаете внимание на людей такого сорта.

— Я готова поговорить с Викторией и попытаться ее переубедить… — горячо ответила Мэри.

— Боюсь, это бесполезно… — покачал головой Гленарван. — Война войной, но мне кажется, что вы, дорогая Мэри, могли бы помочь несчастному месье Паганелю.

— Я?

Потрясенная Мэри Мангльс смотрела немигающим синими глазами на своего бывшего благодетеля. На губах майора тоже мелькнуло подобие улыбки, точно он догадывался, что именно хочет кузен, да не может об этом сказать.

— Вы не могли бы написать некролог о Паганеле, мисс Мэри? — горячо спросил Гленарван. — У вас прекрасный слог, и вы справитесь! — Умея убеждать, он говорил ярко, побуждая слушателей согласиться с ним.

— Некро… — миссис Мангльс замялась и кротко смотрела, словно не понимая, что именно от нее хотят.

— Мак-Наббс охотно поможет вам! — Горячо продолжал Гленарван. — И это будет честно перед беднягой Паганелем, который столько сделал для нас.

— Что же мне написать? — Мэри продолжала смотреть, не понимая, шутка ли это или нет.

— Правду! — вдруг ответил Гленарван.

Он резко встал с кресла и, заломив руки за спиной, быстро подошел к дверному проему.

Ланч в Мальком-Кэстле подавался строго в четырнадцать часов. В отсутствии мужа Элен Гленарван сама проверила меню: присутствие в доме пруссака и кузины не доставляло ей большого удовольствия, но сейчас ей хотелось использовать каждую нить, чтобы хоть немного узнать о Паганеле. Для себя она уже сделала удивительные выводы, которые вдруг озарили ее, словно вспышка молнии сквозь непонятно откуда налетевшую свинцовую тучу. О смерти Жака Паганеля ходят самые странные и невероятные слухи. Достоверно о том, как все-таки он погиб, пожалуй, неизвестно. Значит, есть шанс — пусть небольшой, но все-таки есть, что Паганель остался жив.

Миссис Гленарван не пошла на утреннюю прогулку, а спустилась в кабинет мужа, посмотреть кое-какие бумаги: лорд Гленарван всегда разрешал супруге посещать его кабинет в любое время. Леди Элен, быстро повернув ключ, первым делом достала его загадочные письма и перечитала их. Был ли у Паганеля роман с той таинственной Марией? Наверное, да, но, возможно, и нет. Возможно, он был только неудачливым поклонником из ее свиты. Или вовсе не был ей никем: просто влюблённым в свой идеал. Во всяком случае сделать вывод о том, какие отношения его связывали с той Марией, она не могла. Впрочем, ее супруг, возможно, прав: что-то можно будет узнать, только познакомившись с Марией. Да и то не факт, что она пожелает говорить.

Элен встала и сама зажгла тонкую длинную свечу в бронзовом подсвечнике. Все-таки в кабинете Эдуарда было темно из-за маленького окна. Ей надавали покоя слова немца, что Паганель был близок к социалистам. Не то, чтобы они слишком сильно раздражали леди Элен: какие-то заговорщики на континенте, мечтавшие свергнуть собственные правительства, которые не казались ей особенно страшными или особенно интересными. И все же она не помнила, чтобы Паганель дружил с немцами. Быстро открыв тонкими пальчиками шкатулку, миссис Гленарван достала пачку писем Паганеля. Затем, присев в большое темно-зелёное кресло, стала их быстро смотреть.

Паганель писал часто, находясь в очередном путешествии. Рассеянный географ спрашивал, как дела у Гленарванов и Мангльсов, переживал, что мадам Арабелла осталась дома, писал восторженные рассказы о Египте и турках, мечтал поехать в Индию, но немцы…. Конечно, Паганель был член-корреспондентом Берлинского географического общества, но никаких немецких друзей он ни в письмах, ни в беседе не называл. Имя фон Рихтера она во всяком случае не помнила никогда. Или все-таки называл?

Элен нахмурилась. Кажется, было все же одно имя. Одно такое странное имя. Нет, не фон Рихтера…. Когда же Паганель его упоминал? Элен посмотрела на письмо, не совсем понимая от волнения смысла слов. Да, она ещё тогда спросила мужа об этом человеке. Кажется, это было весной шестьдесят восьмого года. Быстро посмотрев на тяжёлый бронзовый подсвечник, Элен стала пролистывать письма. Да, вот оно в самом деле. Во втором письме, датированном третьим апреля 1868 года, была эта фраза:

«Я счастлив, что мне довелось побывать на могиле великого Фальмерайера. В Мюнхене меня сводил туда мой старый немецкий друг-археолог, хотя поход не был радостным. Впрочем, это пустяки».

«Фальмерайер? Кто такой Фальмерайер?» — спросила она у мужа.

«Немецкий историк, — пожал плечами. — Кажется, выдающийся».

«У немцев куча историков, и все выдающиеся», — съязвила тогда Элен.

«Что поделать, дорогая? Немцы обожают прошлое», — развёл руками Гленарван.

Фальмерайер…. Элен почувствовала, как радостно забилось сердце. У неё будто вернулась надежда, что Паганель, их дорогой Паганель, может быть жив. Фальмер…. Выговорить немецкую фамилию ей, шотландке, не так-то просто. «Какие-то они…. Неправильные…» — подумала Элен. Но если надежда и была, то она сосредоточилась в этом человеке.

Элен понятия не имела, что побудило ее так думать, но она была твёрдо уверена, что это так. В коридоре послышались четкие шаги военных сапог. Рихтер! Элен метнулась, отложив письмо, и помчалась прочь из кабинета.

* * *

Коридоры Мальком-Кэсла были длинными и пустыми с тусклым освещением. Как в большинстве замков здесь горели свечи во вкрученных в стену подсвечниках, напоминавшие по форме чаши. Кое-где в пролётах были высокие окна, и это позволяло солнечному свету проникать сильнее в замок. К радости Элен барон остановился возле одного из старинных гобеленов и, прищурившимся, принялся рассматривать его.

— Я все же ищу и надеюсь найти настоящие гобелены одиннадцатого или двенадцатого века, — тихо сказал Рихтер. — К сожалению, пока попадались только семнадцатого….

— Скажите, барон, — начала Элен без промедления, забыв даже спросить гостя о прогулке. — Не знакомо ли вам имя Якова Фальмер….

— Фальмерайер? Якоб Филипп? Безусловно. Выдающийся историк… — спокойно ответил Рихтер. — Подозреваю, миссис Гленарван, вы хотите спросить меня, не знал ли он месте Паганеля? Если честно, я не знаю.

Поскольку леди Элен продолжала смотреть на него с недоумением, Фридрих кивнул.

— Увы, да, миледи. Паганель почитал его, назвал «Великим германцем» и Учителем с большой буквы. Но были ли они знакомы лично, я, к сожалению, не имею понятия.

Налетевшая туча закрыла только что образовавшуюся солнцу небесную синеву. В пролёте также потемнело, словно на смену лету внезапно наступил сентябрь.

— Расскажите мне о Фальмерайере, барон. Расскажите, — тихо попросила Элен.

— Вы все-таки надеетесь, что он жив? — вдруг спросил Фридрих. — Я вижу, ловите любую зацепку. Знаете, я тоже думал об этом. Но, поверьте, миссис Гленарван, Фальмерайер нам вряд ли поможет.

— Все равно расскажите… — тихо попросила Элен. — Иногда незначительное обстоятельство может навести нас на след.

Она и не заметила, как сказала «нам». Не осознавая до конца Элен вдруг почувствовала тихую симпатию к немцу. «Ученный, военный, вроде бы враг, а тоже, оказывается, переживает за Паганеля»…. — подумала она.

— Где он живет? — спросила миссис Гленарван.

— Фальмерайер? Отдал Богу душу в шестьдесят первом и похоронен в Мюнхене, — пояснил барон.

— Десять лет… — пробормотала Элен. Это было ещё за несколько лет до их экспедиции на поиски капитана Гранта. Значит, дружил с ним Паганель намного раньше, в пятидесятых…

— Он тиролец, родился в девяностом году. Сначала был подданным Его императорского Величества, затем короля Баварии. Воевал в Наполеоновской войне, потом вернулся в Мюнхен. Между прочим, одним из учеников Фальмерайера был сам нынешний император Наполеон, — невозмутимо заключил немец.

— Но… каким образом? — опешила Элен. Она, кажется, подумала, будто барон шутит.

— Это было восемнадцатом году в греческой гимназии Аугсбурга, — охотно пояснил Рихтер. — Там Фальмерайер вёл латынь и эллинский, Затем он странствовал, изучал Трапезундскую империю Средневековья, пока, наконец, не прибился в Мюнхен. Там он занялся изучением греческой истории.

— Понимаю…. — Элен старалась не пропустить ни слова, словно от судьбы того немца зависело нечто очень важное.

— Потом наступили тридцатые… — Барон показал рукой, словно приглашая Элен подойти к окну. — Фальмерайер выдвинул свою теорию, что современные греки не имеют никакого отрешения к древним эллинам: те были северным и вымершим народом, а няшные греки славяне. Пошли научные склоки и споры. А Фальмерайер отправился путешествовать на Восток с русским графом Остерман-Толстым, посетив Египет, Морею и Аттику. Затем ещё раз съездил в Македонию и Малую Азию….

— Паганель ценил его как путешественника? — осторожно спросила Элен.

— Не только. Паганель был очень наивен, — покачал головой Рихтер. — Он думал, что Фальмерайер враг русского правительства и сторонник демократии….

— Паганель всегда ценил свободу, — прошептала хозяйка замка.

— А он был другом русского графа Остерман-Толстого и ещё одного русского дипломата, с которым они строили какие-то прожекты объединения Германии под скипетром Русского императора. Да, он был агентом русского правительства, чего не хотел видеть Паганель!

— Паганель был так слеп? — в синих глазах Элен читалось недоумение.

— Скорее наивен… — женщине показалось будто в глазах гостя мелькнул огонёк. — Он верил, будто Фальмерайер был враг России, ибо в сорок первом году тот написал некую книжку, где доказывал, будто что только сильная Оттоманская Порта сможет противостоять царю Николаю. Но при этом не задумался ни на минуту, почему же Фальмерайер был другом всего русского двора.

— А почему? — Элен и сама почувствовала приступ любопытства.

— Подозреваю, он согласовал с русскими выход в свет этой книги, только и всего, — пожал плечами барон. — В ней он говорил, что славянская Греция будет всегда тянуться к русским, что им и было нужно. Ну а Паганель…., Он только поддавался порывам, и все.

— И… все. — удивилась Элен.

— Не совсем.

Они остановились возле узкого окна. Как в любом старинном замке, оно было встроено в полукруглую стену — часть башни. Полукруглые ставни отделяли его створки друг от друга, причем хозяин, если ему наскучивало солнце, мог прикрыть хоть одну, хоть обе.

— В сорок восьмом году Фальмерайер занялся политикой. Сначала он стал депутатом Франкфуртского собрания…

— А что это такое? — поинтересовалась Элен.

— Это была довольно люботная струкура, — Фриц легонько поступал белой перчаткой по деревянной створке. — После победы над Французским императором Наполеоном мы создали Союзный сейм во главе с Его Величеством Императором Австрии, теперь в пику ему собрался самостоятельный сейм без участия австрийской короне.

Элен нахмурилась, пытаясь понять что-то в этих запутанных немецких конфликтах. Сейчас она не могла понять, каким все же образом эти немецкие интриги связаны с Паганелем. Возможно, она поторопилась, и Фальмерайер здесь в самом деле не причем? «При чем, при чем! — ответил ей внутрений голос. — Еще как при чем!» Почему именно Фальмерайер, Элен не знала, но была готова отдать все, чтобы это понять.

— Фальмерайер поссорился с Его Величеством королем Баварии Людвигом и бежал в Швейцарию. В Мюнхене его ругали за безбожие: они католики, и там такое практиуется сплошь и рядом, — поморщился Рихтер. — Далее во время войны в Крыму он поддержал вас, но сохранил дружбу с русскими.

— Мутный тип… — не выдержала Элен.

— И вернулся в Мюнхен.

— Когда? — вдруг уточнила миссис Гленарван.

— Понятия не имею, — искренно ответил Рихтер. — Здесь, миледи, мы имеем дело с провалом в его биографии.

— И здесь они подружились с Паганелем, барон? — поинтересовалась женщина.

— Увы, ничего определенного сказать не могу. Могу лишь заверить, что я сам сводил Паганеля на его могилу, — ответил Фриц уже с легкой улыбкой.

Если бы барон захотел произвести впечатление, то молящие синие глаза Элен Гленарван были бы лучшей наградой за его труды.

— Если хотите — расскажу, — охотно пояснил Фриц. — Тогда впервые между нами пробежала черная кошка.

* * *

Они вышли из обычной мюнхенской двуколки: обы высокие и худые, но немец в мундире, а француз при черном цилиндре. У Зендлингерских ворот начиналось кладбище. В воздухе стоял запах цветущей белой сирени, в которой, как отмечал Фриц, всегда было что-то кладбищенское. Не кладбищенски-траурное, а, напротив, обнадеживающее. Сирень, цветущая за гробом, словно напоминала, что жизнь все же продолжается, и старая жизнь неизбежно уступит место новой, пусть и чужой, юности.

— Здесь в самом деле по-весеннему, — пробормотал Паганель.

— Не поверите, но я детстве думал, что ваш знаменитый парижский розарий, — это кладбище, — рассмеялся тихонько Фриц. — Клумбы с розами и статуями ниф и фавнов напомнили мне могилы.

— Согласитесь, в вашем германском мире есть правда что-то более сумрачное, чем у нас, французов, — с жаром ответил географ. — Значит, и вы знаете последнее пристанище Фальмерайра? — блеснули его глаза.

— Да его тут знают все, — отвтил охотно Фридрих.

— Конечно! Будь я немцем, я бы гордился им!

— Забавно, что не Мюллером или Нибуром, — показал барон на маленькую тропинку между дорогих склепов.

Могила Фальмерайера оказалась обычным мраморным обелиском: вертикальным прямоугольником с острой «крышей», покрытой дешевыми надгробными виньетками. На самой плите была прорезана надпись: «Якоб Фальмерайер. Профессор». Ниже нее стояли две даты 1790 — 1861. Рождения и смерть, причем конец пути обозначал просто крестик. Самого надгробья не было: только холм, заросшей синими цветами и не в меру буйной повителью. Фриц прищурился. Паганель, согнувшись, словно вопросительный знак, с интересом рассматривал камень.

— Великий Фальмерайер… Подумать только… Великий Фальмерайер.

— Великий? — удивился Фриц. — Да, он в самом деле выдвинул интересную теорию, что древние эллины не имели ничего общего с нынешними эллинами и едва ли не пришли из наших мест. Но так ли это, пока никто не должен…

— Ах оставьте, оставьте… — замахал руками Паганель. — Якоб Фальмерайер был велик в другом. Он был настоящим гражданином…

— Вы имеете ввиду ту его недолгую размолвку с Его Величеством королем Максимильяном? — Фриц почтительно наклонил голову, как и всегда, когда речь о коронованных особах.

— Вы не знаете? — Глаза географа блеснули. — Не знаете о Фальмерайере? — Сейчас Паганель заговорил нервно, словно желая одновременно и рассказать интересную историю, и недоумевая, почему его друг до сих пор ее не знает.

— Да как-то не интересовался, если честно… — Фридрих посмотрел на глубокое синее небо, поймав себя на мысли, что и в тихое царство мертвых приходит весна, словно оживляющая кладбищенские запахи.

— Неужели? — Француз говорил громко. — Ну как же… Якоб Фальмерайер в сорок восьмом получил новости о волнениях в Смирне, вернулся в Мюнхен и был избран в ваше Франкфурское собрание от Баварии. Король Максимилиан призвал его на службу как советника. Однако Фальмерайер не побоялся, выступил против церки, — махнул рукой географ, — и даже поддержал идею республики. Правда потом, когда войска разогнали его, убежал в Швейцарию… — немного патетично закончил Паганель.

Фриц чуть заметно поморщился. Он ужасно не любил разговоры на скользкие темы, но его друг, похоже, любил поговорить о «крамоле».

— Меньше чем через год Фальмерайер вернулся в Мюнхен по амнистии, — указал он.

— Не важно… Не важно… — повторял Паганель. — Главное, что он был на стороне борцов за свободу в сорок восьмом. И вот теперь… Теперь — такая скромная могила….

Несколько минут они вдвоём молча смотрели на серое каменное надгробья. Затем, Фриц кивнул, словно показывая, что пора идти назад.

— Да да, пора… — согласился Паганель. — Вы правы, пора.

Друзья пошли по длинной аллее, посыпанной мелким гравием. Весеннее солнце словно напоминало, что жизнь есть и в этом царстве мертвых, напоминавшим обычный майский парк.

— Я уважаю Фальмерайера за его отказ русскому императору Николаю представлять его интересы у немцев, — живо говорил Паганель. — Профессор уехал в Константинополь, откуда призвал всех европейцев защищать его от посягательств царя! Я это уважаю.

— Я придерживаюсь иного мнения, — ответил Фридрих, — и считаю поступок Фальмерайера недостойным немца.

— Да знаю, знаю, что вы, Фриц, сражалась в Крыму за интересы императора Николая. — Но вы не немец, вы… пруссак, — махнул длинными руками Паганель.

— Вы отказываете нам в праве быть немцами? — улыбнулся Фридрих, прищурившись на бездонную синеву неба.

— А вы сами не видите, Фриц? — замотал головой географ. — Вас не принимают ни на Рейне, ни в Баварии! Вы здесь чужие, — обвёл он рукой прозрачный воздух. — Вы для них — маленькая Россия, копирующая во всем Россию большую. Вы можете покорить других немцев войнами, но вы никогда не сделаете их них пруссаков. Ваш Кёнигсберг — маленький Санкт-Петербург, но вы никогда не сделаете Кёнигсберг из Мюнхена или Майнца.

Фридрих досадливо прикусил губу. В словах француза, бесспорно, был некоторый резон. Но именно от того, что Француз говорил почти правду и по крайней мере отчасти правду, Фридриху хотелось опровергнуть его как можно жёстче и больнее. Можно было бы сказать, что не французу, мол, решать, кому быть или не быть немцем, но терять дружбу тоже не хотелось. Аргумент должен был стать в меру ехидным, в меру вежливым, но неотразимым.

— Думаю, немцы считали иначе, предложив во Франкфурте Его Величеству императорскую корону, — спокойно ответил он.

— И ваш король от неё отказался, — с жаром ответил Паганель. — Понимаете, отказался. Он ведь понимал, о чем идёт речь.

Фриц прищурился. Воистину, следовало дослушать географа, чтобы понять, к чему он клонит.

— Просто вам, пруссакам, не понять идею Европы, — продолжал с запалом его французский друг. — Вы не были частью Рима, родившись вдали на Балтике. Вы не принимаете нашу идею общего, и слишком цените своё частное. Вы не приемлите нашей идеи: преобразовать в свободах нации во что-то более широкое, — обвёл географ рукой. — Вы не хотите понять, что это и была идея нашей революции и идея обоих наших императоров: прошлого и нынешнего. И сейчас я вижу ее в Североамериканских Штатах, где возникает новый народ, не по крови, а по….

— Англичане, пожалуй, не согласятся с вами, — Фридрих не удержался, чтобы не вставить ехидную шпильку другу.

— Англичане? А, ну да, англичане… — Паганель немного растеряно посмотрел на небольшую тую, в колючих ветках которой играли дождевые капли. — Их губит собственный консерватизм, — поджал он губы. — Но вообще, вообще….

— Так уж и губит? — снова скептически поднял брови Фриц. — Должен сказать, что вы, французы, весьма завидуете росту их благосостояния, да и их империи.

— Впрочем, пожалуй, что и англичане…. — нахмурился Паганель, — Они ведь тоже объединяют царства, несут им общее — Христа и цивилизацию. И тоже несут один язык, одну культуру, одни железные дороги….

— Однако же русский император тоже несёт все это другим народам своей империи, — снова посмотрел внимательно Фриц.

— Есть разные дары. — сухо ответил Паганель. — Некоторые я, как европеец, — выделил он, — не смогу никогда одобрить. Как в Польше…. — пробормотал он.

Они не заметили, как вышли из ажурных ворот. По небу вдруг пробежала грязно-серая туча, угрожая пролиться дождем. Чтобы снять возникшую неловкость, Фриц указал на видневшуюся невдалеке маленькую кофейню, приглашая друга выпить по кофе. Сейчас он поймал себя на мысли, что сам хочет очень запомнить этот день, хотя почему именно, он не знал.