Убить Карлсона! (джен)

Улаф не ругал её.

— Знаешь, неудач у нас будет с тобой немало. Мы не всесильны, но это не значит, что надо опускать руки. Будем делать то, что можем. Не вешай нос и не грусти. Купим тебе новое платье лучше прежнего, обещаю.

— Не надо мне платья, — Хильда расстроенно отвернулась от него к окну. Она знала, что всех подвела.

Они ехали на поезде, куда-то на самый север Швеции.

— А как вы узнаёте, где нас ждут? — наконец спросила Хильда, когда молчать стало уже невыносимо.

— Не думаешь ли ты, что нас всего двое, тех, кто сражается со злом? Да и молва расходится быстро. В каждом городе всегда есть те, кто знает, к кому можно обратиться за помощью.

— К пастору? — спросила Хильда.

Улаф кивнул.

— Мне и подумать страшно, что будет, если люди перестанут верить… — тихо проговорил он.

— В Бога?

— В то, что им есть, куда обратиться за помощью. Надеюсь, такого никогда не произойдёт, — он улыбнулся ей, и Хильда, сжав губы, снова отвернулась.

За окном проносились деревенские пейзажи, леса и луга, но, если посмотреть на стекло под другим углом, то можно было увидеть собственное отражение. Редко, когда Хильда задумывалась о том, насколько она некрасива, и всё-таки, в такие дни, как сегодня, когда Улаф сидел рядом и смотрел на неё с нежностью, на неё накатывало сожаление, что она совершенно лишена привлекательности. Да ещё и злая. С другой стороны — хорошо, что так. Влюбись в неё Улаф, чтобы они тогда делали?

От станции пришлось ещё с час трястись в телеге до дальнего хутора. Дом, в который они приехали, невысокий, но ладно скроенный, чем-то неуловимым напомнил Хильде дом её родителей. И сразу стало так тоскливо от этого, что хоть плачь.

— Хозяева ушли к соседям. Говорят, невозможно тут жить, — сказал Улаф, открывая незапертую дверь. — Проходи.

Хильда кивнула, вошла внутрь и почти сразу же поняла, о чём ей говорил хэрр Ларсон. С каждым шагом по дому ей всё сильнее хотелось броситься прочь.

— Муж с женой, что тут жили, похоронили двух сыновей, одного за другим. Здоровые парни… — проговорил Улаф, неловко опираясь на стену. — Ты видишь что-нибудь?

Хильда покачала головой. Она ничего не видела, хотя, как и Улаф, всем телом ощущала навалившуюся откуда-то сверху тяжесть.

— Шли бы вы, хэрр Ларсон, на улицу.

— Пожалуй, — и Улаф, не отнимая руки от стены, направился к выходу. А Хильда стала продвигаться дальше. Ей приходилось заставлять себя, чтобы сделать следующий шаг, глаза застилали слёзы, и так жалко было и себя, и родителей, и Улафа, и маленького Эмиля, и всех-всех на свете, что хотелось лечь прямо здесь на холодном полу и умереть немедленно, только бы наконец прекратить эту муку. Но Хильда обходила комнату за комнатой, стараясь гнать чёрную тоску и помнить, что всё это происки притаившейся в доме твари, которую нужно уничтожить. Она ходила по дому и всё никак не могла заставить себя подняться на второй этаж. Будто случайно обходя лестницу, кружила и кружила, пока всё-таки не нашла в себе силы подняться наверх.

Здесь было холоднее и ещё тоскливее. Хильда всхлипнула, утёрла слёзы и открыла следующую дверь. В углу комнаты стояла тёмная фигура. Хильда остановилась. Страха и тоски она больше не чувствовала, только злость. Сильную, настоящую злость. Хорошо, что эта тварь выглядела именно так — тощее тёмное тело, белое лицо без рта и носа, и огромные злые глаза. Это существо не притворялось добрым, не пыталось никого обмануть и совершенно не походило на добродушного на вид человечка.

— Отправляйся в ад! — выкрикнула Хильда и метнула нож, который теперь почти всегда носила за поясом. Нож вошел в тело твари, как в масло, и тут же сгинул где-то внутри. На секунду Хильда усомнилась, правильно ли она всё сделала, но тут тёмная фигура пошатнулась и одним махом осела на пол. Хильда осторожно приблизилась — в луже слизи, в единственном, что осталось от существа, лежал её нож. Она вытащила его, обтёрла носовым платком, подумала и, достав из маленького мешочка соль, щедро засыпала пятно. С чавкающим звуком пятно запузырилось и стало медленно испаряться.

— Вот теперь всё, — уверенно сказала Хильда, довольная собой.

Стоило ей это произнести, как все окна в доме разом распахнулись, и свежий ветер ворвался в комнаты, разом выдувая скорбь и тоску. Хильда сделала жадный вдох, только сейчас понимая, что всё это время едва дышала. Пошатываясь, она вышла из дома и увидела, как Улаф нетерпеливо расхаживает по двору.

— Всё хорошо! — закричала она. — На этот раз у меня всё получилось!

Улаф посмотрел на неё встревоженно, а затем с облегчением улыбнулся.

Они не стали оставаться на ночь. Улафа ждали в Стокгольме дела, и они сразу же отправились в обратный путь.

— Почему так просто? То есть, почему иногда так просто, как сегодня, а иногда, как с этим дурацким Лильонквастом, ничего не выходит? — спросила Хильда, когда они уже подъезжали к Стокгольму. — Неужели дело только в моей вере?

— Я не знаю, Хильда, но надеюсь, что побед у нас будет больше, чем поражений, — ответил ей Улаф.

* * *

Жизнь потекла по-новому, но вскоре все эти разъезды, жизнь в чужих домах, победы и поражения стали чем-то привычным. Удивительное дело, думала Хильда, ко всему можно привыкнуть. Даже самые странные вещи, если сталкиваться с ними очень часто, перестают удивлять.

Всё меньше Хильда волновалась, когда приходило время отправляться в очередное путешествие, чтобы уничтожить нечисть. С таким же видом она расправлялась с грязным полом или с рулькой, которую требовалось подготовить для запекания: без излишних эмоций, быстро и споро.

Иногда были периоды долгого затишья, в которые Улаф говорил: «Зла не стало меньше, просто пока мы не услышали о нём». В это время Хильда брала на себя заботу о новых воспитанницах фрёкен Ульссон и фрёкен Перссон, учила, как когда-то учили её, убирала и готовила. Обе старые фрёкен всё чаще болели, как и Улаф. И Хильда всё больше задумывалась о том, что будет делать, когда их не станет.

Родители умерли, Фрида перебралась в Стокгольм и, когда они встречались за чашечкой кофе, всё тараторила без умолку о каких-то пустяках, то о том, сколько в столице всяких возможностей, то о том, что надо бы продать старый дом, потому что кому нужен старый хутор и всё, что там осталось. Уж она-то, Фрида, ни за что не собирается туда возвращаться!

— Ты посмотри, как мир изменился! Это же с ума можно сойти! А эти автомобили! — Фрида в восторге передёргивала плечами. — Ужас! И телефоны! Ох, Хильда, ты могла бы тут устроиться намного лучше! Я-то думала, ты…

Хильда кивала, и в душе росло сожаление. Слова Фриды, как яд, отправляли душу, будили тёмные, тревожные мысли. И правда — на что она, Хильда, тратит свою жизнь? На борьбу со злом? Надо это кому? Сколько людей живут с демонами бок о бок и ничего, приноравливаются же как-то! А может, они сами, как маленький Эмиль, призывают зло в свою жизнь?

Сколько раз Хильда задавала Улафу вопрос — почему Бог не вмешивается? Все эти ангелы-хранители, где они?

— Потому что свобода выбора — высшая ценность, — отвечал он ей снова и снова. — Человек должен сделать выбор сам. Сам противостоять искушению.

— Так нечестно! — заявляла она. — Несправедливо!

— Напротив, ты поймёшь это со временем, — обещал он. — Обязательно поймёшь.

Но пока она никак не могла взять в толк, почему бы Богу самому не уладить всё одним махом.

* * *

Впрочем, как бы она ко всему этому ни относилась, свою работу она выполняла прилежно, и чем дальше, тем меньше случалось у неё неудач. Она даже стала привыкать, что может разобраться с какой угодно тварью, когда Улаф попросил её съездить в Уппсалу. Сам он всё чаще и чаще оставался дома, жалуясь на боли в ногах.

Стояло жаркое лето, и было бы совсем хорошо, если бы тревога не витала в воздухе: все — кто шёпотом, кто в полный голос — в магазинах и на улицах, в кофейнях и парках, все обсуждали надвигающуюся войну. Вот и в автобусе, неспешно ползущем к Уппсале, до Хильды долетали отрывки разговоров о Германии, о Гитлере и о том, что война неминуема. «Интересно, — размышляла Хильда, — в каждой стране свои демоны?» И тут же подумала, что Улаф сказал ей об этом однажды: «Ад — он один на всех. В нём границ нет».

Автобус доехал до нужного ей места поздно, и, как назло, дом, куда Хильде надо было попасть, был далеко от автобусной станции. И ничего удивительного, что когда Хильда всё-таки добралась до этого дома, злость в ней уже полыхала вовсю. И всё же она нашла в себе силы улыбнуться женщине, которая открыла ей дверь.

— Вы от хэрра Ларсона? Фрёкен Бок? Проходите. Хотите чаю?

— Может, чуть позже, — сказала Хильда.

— Меня зовут Эльза. Просто Эльза. А вас?

— Хильдур, — выдавила из себя Хильда. Ей было спокойнее и привычнее, когда чужие обращались к ней «фрёкен Бок».

— Муж уехал, он… Он не верит, а я поговорила с нашим пастором, он сказал, что вы сможете помочь… — Эльза всхлипнула. — Они были двойняшками, мои дети, но Анна всегда была болезненной, зато такой веселой. Я даже и не думала, что ребёнок, который то и дело болеет, может быть настолько смешлив. А Эрик, он так её любил... Знаете, — Эльза вдруг опустила глаза, — мы с мужем тоже очень переживали, но потом смирились с тем, что она уйдёт. Но Эрик! Анна умерла полгода назад…

— Понятно, — пробормотала Хильда. Она ненавидела, когда твари приходили за душами детей.

— Ну что… Может быть, завтра? — спросила Эльза, будто пытаясь оттянуть встречу сына и Хильды.

— Нет, лучше сейчас, — твёрдо сказала Хильда, сурово сдвигая брови.

Детская была не слишком большой, но стоило оглядеться, и сразу становилось ясно, что здесь пустовато. Тут должна была стоять ещё одна кроватка, и игрушек должно было быть больше.

Эрик сидел за столом и рисовал с самым невинным видом.

— Вот, Эрик, познакомься. Это фрёкен Бок, она поживёт с нами какое-то время и будет помогать мне по хозяйству.

Эрик — вихрастый, тощий, веснушчатый, с оттопыренными ушами, на вид совершенно обыкновенный мальчик — поднял голову и уставился на Хильдур с интересом и с плохо скрываемой враждебностью.

— Мы тут сами поговорим немножко, — Хильда вежливо, но твёрдо выпроводила Эльзу за дверь.

Эрик фыркнул, всем своим видом показывая, что уж он-то точно ни с кем говорить не собирается, и вернулся к рисованию.

Хильда ещё раз осмотрела комнату.

— Ты любишь безобразничать и капризничать? — скорее констатировала, чем спросила она

Эрик в ответ лишь пожал плечами.

— Ну что ж, значит, мне придётся тут задержаться, — заявила Хильда и вышла из комнаты.

Эльза ждала её в коридоре. Не мать, а наседка какая-то!

— Я напою вас чаем, пойдёмте, — предложила Эльза, и на этот раз Хильда не стала противиться.

— Он стал сам не свой после того, как умерла Анна, — всхлипнула Эльза. — Всё время с кем-то говорит, когда один в комнате. Смеётся, но так жутко. И стал совершенно несносным!

— Я постараюсь помочь, — сказала Хильда.

На следующий день, после завтрака, Эльза отправилась в магазин, а Хильда осталась сидеть на кухне и ждать.

Не прошло и несколько минут после того, как за Эльзой хлопнула входная дверь, а из детской уже донеслись смешки, топот ног, что-то упало, опять кто-то побежал…

Хильда, стараясь не шуметь, тихо подошла к детской и открыла дверь.

Мальчишка сидел рядом с окном и смотрел на неё с вызовом. Больше никого в комнате не было.

— Один хулиганишь? — спросила Хильда, складывая руки на груди. — Или с другом?

Мальчишка, копируя её, тоже сложил руки на груди, задрал нос и высокомерно хмыкнул.

— Ясно… — сказала Хильда. На самом деле ничего ясного не было. Уж она насмотрелась на всяких тварей. Прятались они редко, уверенные в том, что они намного сильнее людей, а если и скрывались, то всё равно Хильда всегда ощущала их близость. Но сейчас она была уверена, что кто-то прячется в комнате, но… не так, как обычно. Хильда резко распахнула дверцы шкафа и оттуда выкатился маленький человечек. И хотя он очень мало походил на старого приятеля, Лильонкваста, Хильда сразу поняла, что это именно он. Лильонкваст выглядел как уменьшенная копия взрослого, с пропорционально развитыми конечностями и головой, а у этого голова была слишком большая, а руки и ноги слишком маленькие для такого тела.

— Ты нашла меня, женщина! — довольно заорал карлик. — Да ты мастер играть в прятки! Давай ещё!

— И как тебя звать на этот раз? — спросила Хильда, безрезультатно пытаясь поймать человечка за шиворот.

— Нильс Карлсон к вашим услугам! — завопил человечек, явно намереваясь сбежать. — А мы с вами, фрау, встречались?

— Не тебя ли звали Лильонкваст? И не ты ли безобразничал в доме маленького Эмиля? Скажешь, что не ты испортил моё выходное платье? — она снова попыталась его поймать, но он вновь ловко увернулся.

— Какая память! Нет, в самом деле! Какая память! Но кто прошлое помянет, тому глаз вон! Никаких Лильонквастов, есть только я — Нильс Карлсон, единственный и неповторимый!

— Ах, неповторимый! — Хильда извернулась и почти ухватила Карлсона за шиворот, но он вновь каким-то чудом выскользнул из её рук и, с удивительным проворством забравшись на шкаф, самодовольно захихикал.

—А тебя как теперь зовут? Хотя не говори, я буду звать тебя Гертрудой!

— Только попробуй! — прошипела Хильда, с сожалением подумав, что свой нож оставила в сумке внизу. Правда, её чутьё подсказывало, что никакие ножи против этого пройдохи не помогут.

— Гертруда! Гертруда! — завопил Карлосн, спрыгивая со шкафа.

— Прошлый раз ты ушёл от меня, но в этот… — Хильда снова попыталась поймать его за шиворот и опять ничего не вышло. Она почувствовала, что запыхалась.

— Тоже убегу! — радостно заверещал Карлсон, прыгнул на подоконник, из него в окно и пропал. Хильда выглянула из окна, посмотрела на мостовую, потом наверх, на крышу, но никого не увидела.

— Значит, Нильс? — она развернулась к мальчишке. — Ты представляешь, кто это?

— Это мой друг! — заявил Эрик, который до этого момента заливисто хохотал, сидя на кровати.

Ну конечно — очень смешно смотреть, как взрослая женщина носится за карликом.

— Ну, конечно, друг! — Хильда усмехнулась. — Этот друг сожрёт твою душу и не подавится! Ничего не оставит, выжмет тебя до капельки, пока ты…

Она увидела, что у мальчика дрожат губы, и вздохнула. Общение с детьми ей никогда не давалось, прямо проклятье какое-то.

— Вот только не надо начинать реветь, может, всё и обойдётся. Я его прогоню, а ты вырастешь и обо всём забудешь. Все вы всегда забываете этих своих друзей, прямо удивительно, — проворчала она и вышла из комнаты.

— Вот что, — сказала Хильда, когда Эльза вернулась домой, — тут быстро не выйдет. Знаю я этого гада, что прикидывается другом вашего сына. Давайте скажем вашему мужу, что я дальняя родственница, приехала погостить, чтобы не объяснять ему всех подробностей. А заодно я вам и по хозяйству помогу.

Эльза только кивнула, прижимая руку ко рту. Ясно было — ей страшно и тревожно, но Хильда совершенно не умела успокаивать. Как же ей в такие минуты не хватала Улафа, который всегда для любого мог найти доброе и правильное слово.

И началось! Хильде казалось, что она вернулась на двадцать лет назад и опять гоняется за проказником Лильонквастом. Правда, маленький Эрик бы совершенно не похож на болезненного Эмиля и с удовольствием изводил фрёкен Бок вместе со своим дружком. Хильда злилась, но зато больше не ревела, и всё равно никак не могла ничего поделать с этим бесёнком. То ли злости не хватало, то ли веры в себя, кто знает?

— Плюшек дай, не будь жадиной! — заявил этот наглец, Карлсон, когда она поздно вечером одна пила чай на кухне. Он появился словно из ниоткуда, сел на стол и протянул ручку к её тарелке.

Хильда стукнула его по руке своей увесистой ладонью, но Карлсон всё равно, изловчившись, стащил плюшку, спрыгнул со стола и быстренько отбежал к буфету.

— Чего ж больше не летаешь? — спросила Хильда почти дружелюбно. Впрочем, она никогда не забывала, кто перед ней.

— Наказан, — тяжело вздохнул Карлсон.

— Опять врёшь. Кому ты нужен, чтобы тебя наказывать? Там, у вас, все сами по себе.

— И не говори, — не стал он спорить. — Никакой организации, полный бардак. И тем не менее я не летаю, увы!

— Для кого увы, а для кого — шанс надрать тебе задницу.

— Фу, что за вульгарщина! — возмущённо поморщился Карлсон. — И чего ты, женщина, на меня взъелась? Я чертовски хорош! Этот мальчишка со мной прямо расцвёл, он о своей умершей сестре даже не вспоминает, — и он улыбнулся, видимо, считая, что эта улыбка должна её очаровать.

Хильда усмехнулась и взяла ещё одну плюшку.

— Твои услуги выйдут мальчику боком. Так бывает всегда. Никто из твоих сородичей, да и ты тоже, не знает, что такое добро и бескорыстность.

— Ну только давай без философии! Набралась... В молодости ты, кстати, была пошустрее и не такой букой! — заявил он, моментально оказываясь около стола. Хитро ухмыльнувшись, Карлсон схватил ещё одну плюшку и унёсся так быстро, что Хильда и глазом моргнуть не успела.

Насколько проще было иметь дело с настоящей нечистью. Со злом без прикрас. Тёмные зловещие тени, мертвецы без кожи, зубастые и шипастые монстры, истекающие слизью твари — увидев такое, Хильда каждый раз замирала от ужаса, но потом волна огненной злости выжигала страх, оставляя только чистую ярость и желание уничтожить. Но очень сложно было испытывать столь необходимый ей гнев, видя перед собой вот такое недоразумение, как Карлсон. И знание, что он вполне может оказаться опаснее зубастых и клыкастых, совершенно ей не помогало.

Она позвонила Улафу и рассказала ему обо всём: о своих сомнениях, о своём неверии и о беседах с нечистью за чашечкой чая.

— Как ты думаешь, что будет с мальчиком, если ты отступишь? — спросил он её мягко.

Хильда зажмурилась. Почему-то именно по телефону она отчётливо слышала, что голос Улафа теперь дребезжит. Когда они общались лично, она с сожалением замечала у него всё более отчётливые признаки старения, но лишь при разговоре по телефону становилось ясно, что старость завладела им окончательно и безвозвратно.

— Кто же знает, — ответила она, — может быть, займёт место мальчишки, а может, просто так испортит его, что ребенок вырастет и превратится в мерзавца. А может… Вы знаете, что стало с Эмилем?

— Знаю, — она могла поручиться, что Улаф улыбается. — Он вырос хорошим человеком. Стал художником, отличным художником.

— Рисует выдуманную страну?

— Не без этого. Хильда… — Улаф откашлялся. — Хильда, мы не всесильны.

— Я помню.