Убить Карлсона! (джен)

Любую историю можно рассказать по-разному. Детям — так, взрослым — иначе. Детей теперь не пугают, а развлекают, и зла в новых сказках вроде как нет. Впрочем, и морали тоже…

Хильдур с раздражением захлопнула книжку и кинула её на журнальный столик, закрыла глаза и стала раскачиваться в кресле-качалке.

Любую историю можно рассказать так, что правда исчезнет, растворится в ненужных подробностях. Вроде всё так и было, но на самом-то деле…

На самом деле всё было не так, и она, Хильдур, могла бы рассказать правду, только вот правда никому не нужна. Конечно, куда как веселее хохотать над недалёкой домработницей — ха-ха! — и умиляться проказам маленького смешного человечка с пропеллером на спине. Если бы все они знали, что это за человечек! Если бы они знали, что это за существо! Было бы им тогда так весело?

Фрёкен Бок встала, тяжело опираясь на подлокотники кресла, прошла на кухню и поставила кофейник на огонь.

— Впрочем, пусть так. Время сейчас другое, и никто не поверит старухе, которая вдруг решила рассказать правду. Вот странность — тому, кто говорит правду, вообще редко верят… — пробормотала она.

Хильдур подождала, пока кофе подогреется, перелила его в чашку — получилось едва больше половины, но заваривать свежий не стала. Посмотрела в окно — на садящееся солнце, на поле с уже сжатой пшеницей и улыбнулась.

Нет, всё-таки она прожила хорошую долгую жизнь и прожила её не зря. Она была одной из немногих Охотниц на демонов, доживших до весьма преклонного возраста, и теперь ей было, что вспомнить. Да и что рассказать — тоже. Вот только жаль, что рассказывать, в общем-то, было некому. Детей она никогда не хотела иметь совершенно сознательно, а из близких ей людей уже никого не осталось. Да и что толку сожалеть обо всём этом сейчас? Хильдур снова бросила взгляд на книгу.

Наверняка это всё мальчишка, Малыш, который помнил только то, что должно было помниться мальчику его лет. Это он, наверняка он, больше некому. Он рассказал писательнице свою версию истории, а та уж расстаралась, что-то добавила, что-то убрала, расцветила всё забавными деталями, сдобрила смешными шутками, и получилась сказка о весёлом безобидном человечке. Безобидный! Как же! Хильдур поджала губы. Сплошная выдумка! Хотя кое-что в этой истории было правдой. Например, то, что она — фрёкен Бок — была злой.

Она всегда была злой, даже мать говорила, пытаясь погладить юную Хильду по голове: «Что же ты как ёжик, доченька?» А Хильда, и правда, как ёжик, фыркала и убегала. Только с младшей сестрой, простушкой Фридой, она иногда проявляла нежность, но порой доставалось и ей, иногда даже больше, чем всем остальным! Да, сколько себя помнила Хильдур, она всегда была злой.

Зато когда в доме стали происходить странные вещи, и Фрида стала плакать и кричать во сне по ночам, Хильда не испугалась. Она и сейчас помнила, как сидела в своей кровати, поджав ноги к груди и вглядываясь в темноту, и в какой-то момент увидела маленькое, мерзкое существо с человеческим лицом, поросячьим пятачком и злыми красными глазками, шестиногое, с непропорционально длинными руками. Оно затаилось в углу комнаты, ровно над кроватью Фриды, и плело паутину. Плело и плело, а нитка — серебристая и почти невидимая — тянулась к существу от груди Фриды. И Хильда откуда-то знала, что когда паутина будет закончена, Фрида умрёт, а эта мерзкая тварь примется ещё за кого-то из их домочадцев, пока не изведёт всех. Только Хильду не рискнёт тронуть, потому что Хильда — злая!

Фрида стонала тихо, приглушённо, как в лихорадке, мама несколько раз заходила в детскую, меняла Фриде примочки — смоченные в уксусе белые льняные тряпочки — вздыхала и уходила. Неужели она не видела эту мерзость? Хильда попыталась рассказать ей обо всём, но мама осветила угол, покачала головой и сделала выговор Хильде — мол, нечего выдумывать всякую ерунду. А когда стало светать, и Фрида задышала часто-часто, Хильда встала со своей постели, пошла тихонько на кухню — мать уже растопила печку — сунула в топку толстую деревянную щепу, вернулась с импровизированным факелом в спальню и ткнула им в тварь, сидящую в углу.

Хильде потом знатно влетело, но зато Фрида пошла на поправку и рассказала родителям о чудовище, которое чуть не высосало из неё всю душу, и о том, что это Хильда придумала, что делать и как справиться с ним при помощи огня. Ни мать, ни отец им вроде бы не поверили, но слухи всё же поползли — от их хутора к соседнему, оттуда в село… Пару раз к ним заезжали совершенно чужие люди, которые возвращались домой с ярмарки из соседнего села, и просили посмотреть девочку, которая не боится дьявола. Отец злился, кричал на Хильду, словно она была в чём-то виновата, только Хильде было наплевать.

А потом приехал пастор Улаф Ларсон. Кажется, (Хильдур уже не помнила этого точно) он был давним приятелем отца. Мужчины долго говорили о чём-то, потягивая пиво из кружек, а затем отец ушёл на двор, а мать подвела упирающуюся хмурую Хильду к хэрру Ларсону.

— Ты правда видела какую-то… тварь? — спросил у неё хэрр Ларсон. Он говорил мягко и тихо, и всё же Хильде в нём почудилась какая-то странная сила, заставившая её отвечать спокойно и вдумчиво, а не привычно грубить.

— Видела, — ответила Хильда, — эта тварь сидела в углу и плела паутину. И была похожа на паука… только побольше, а вместо носа — пятачок. И много ног, а рук всего две, и паутина тянулась прямо от Фриды, и я знала, что ещё чуть-чуть, и Фрида точно помрёт!

— И ты не испугалась?

— Нет, — Хильда покачала головой. — Я знала, оно меня не тронет. Я же злая, а Фрида у нас добрая, хотя и дура ужасная!

— И что же ты сделала?

— Взяла огонь, ну, щепу, толстую такую, и спалила эту мерзкую гадину! Правда, ещё занавески немного… испортила, и мама сильно за это ругалась. И папа, — Хильда расстроенно вздохнула и как-то разом сникла. — Они все сказали, что я вру, хотя сами видели — Фрида-то поправилась! А дура-Фрида обо всём забыла и теперь говорит, что ничего не видела, а только за мной повторяла. Но я-то знаю, что это не так! Это она мне назло, вот точно!

Она замолчала, а потом вдруг, вновь встрепенувшись, спросила:

— Но вы-то мне верите?

— Я тебе верю, — сказал хэрр Ларсон, — думаю, ты и правда видела существо, которое мы называем демоном. — Он вытащил из кармана пару конфет и протянул Хильде. — Вот, возьми, это тебе и Фриде. Поделишься?

Хильда кивнула, хотя мгновение назад уже решила, что сестре конфету конечно же не отдаст.

— Не обижайся на сестру. Дети видят демонов, но только большинство побоится поступить так же смело, как ты. И, к сожалению, все, кроме очень и очень немногих, всё забывают, потому что когда не помнишь, то кажется, что и не страшно.

— А взрослые? Неужели ли они совсем ничего не видят? Не видят этих... существ?

— Те взрослые, которые видят зло так же отчетливо, как и ты — с ним сражаются. Думаю, Хильда, что со временем ты тоже сможешь помогать людям и бороться с демонами. Как считаешь?

Хильда пожала плечами: он говорил странные вещи, и ей не верилось, что она может иметь хоть какое-то отношение к борьбе со злом. Она же простая девочка с маленького хутора!

— Я приеду за тобой, Хильда, когда ты немного подрастёшь, и отвезу тебя в Стокгольм, — пообещал он. — Хорошо?

От Улафа, несмотря на то, что он был не очень высокого роста и каким-то тщедушным, так и веяло спокойствием и добротой. Он улыбнулся ей одними глазами — голубыми и яркими, и в уголках их разбежались морщинки.

— Ты очень необычная девочка, Хильда, и думаю, очень скоро ты сама это поймёшь.

* * *

К шестнадцати годам Хильда превратилась в рослую и сильную девушку и научилась держать свои чувства и мысли при себе. Доброй она не стала — как была злой, так злой и осталась, но теперь лишь сжатые в плотную линию губы, да нахмуренные брови выдавали её тяжёлый характер.

— С таким лицом тебя замуж никто не возьмёт, — вздыхала мама.

— А я замуж и не собираюсь! — отвечала Хильда, а Фрида, которая в свои четырнадцать была ну просто чудо как хороша, только хихикала. По её-то мнению все девушки только и мечтали, как бы поскорее выскочить замуж!

— Меня увезет хэрр Ларсон, он обещал! И не надо мне никаких мужей!

— Отец тебя не отпустит, вот увидишь! — Фрида совершенно по-детски показала ей язык. — И даже не надейся!

Отец, и правда, отпускать её не хотел — несмотря на характер, работницей Хильда была хорошей, умелой и выносливой. Но когда пришёл долгожданный день, отец с неохотой, но всё же уступил. Что там ему сказал Улаф Ларсон, Хильдур не представляла до сих пор. Мать, поплакав, собрала её в дорогу, и Хильда, расцеловавшись со всеми и даже с насупленной Фридой, уехала из дома навсегда.

Первое путешествие в столицу запомнилось ей мельканием разрозненных картинок. Хэрр Ларсон рассказывал ей что-то о тех местах, что они проезжали, о людях, которые тут жили, о том, скольким из них он смог помочь, выгоняя нечисть из их домов, и о том, скольким ещё нужна помощь.

Хильда слушала, кивала, не решаясь и слова вставить. Они уже подъезжали к Стокгольму, когда он наклонился к ней поближе, чтобы их не услышала соседка, грузная дама самого сурового вида, и сказал:

— Таких как ты очень мало, Хильда, потому что у тебя есть особый дар. Но тебе предстоит ещё многому научиться, и прежде всего научиться быть сильной и стойкой. Я расскажу тебе всё, что знаю, научу всему, чему обучили меня, но ты должна понять — ко всему подготовиться заранее нельзя, потому что у зла слишком много личин, — он тяжело вздохнул, но тут же заговорил вновь: — Личин много, но зло всегда остаётся злом. Помни об этом, а остальное придёт со временем и опытом. И главное, ничего не бойся, я буду рядом до тех пор, пока тебе это нужно.

Хильда только молча кивнула и подумала о том, что выглядит, наверное, ужасно глупо.

— Ты мне веришь?

— Да, — сказала она твёрдо.

— Вот и хорошо. А я верю в тебя, Хильдур Бок.

И Хильда впервые за долгое время улыбнулась, но тут же, словно опомнившись, сжала губы в привычную жёсткую линию и нахмурилась.

* * *

Стокгольм, куда привез её хэрр Ларсон, поражал. Она-то думала, что Стокгольм будет похож на соседнее село, куда они ездили на ярмарки, вот только немного побольше, а оказалось всё совсем иначе! Столько людей! И узкие улицы, и наоборот — слишком уж широкие, по которым сновали туда-сюда не только конные экипажи, но и автомобили. Хильда то и дело вздрагивала и морщилась — слишком уж тут было шумно, и пахло совсем не так, как она привыкла. А людей-то сколько! И все такие странные, казалось бы, те же ноги, руки и голова, а нет — приглядишься к ним, а они совсем другие. И дом, где они остановились, тоже был непривычный, какой-то неправильный — слишком уж высокий и мрачный. Пансион при пасторском приходе.

— Ничего, со временем ты ко всему привыкнешь, — сказал ей Улаф успокаивающе, когда она пожаловалась ему, что от Стокгольма у неё всё внутри сжимается и мысли перемешиваются. — Вот увидишь, ты полюбишь этот город.

Впрочем, скоро стало не до размышлений о домах, автомобилях и пешеходах — её ждала учёба, которая как-то незаметно стала отнимать всё время.

Кроме неё в доме жили ещё три девушки, все с дальних хуторов: у одной умерли все родные от какой-то хвори, другая сбежала из дома от злого отчима и нипочём не желала возвращаться, а третью в столицу отправили родичи. Следили за порядком в доме и обучали девушек всяким хозяйственным премудростям две уже старые, на взгляд Хильды, фрёкен — фрёкен Ульссон и фрёкен Перссон. Обе, похоже, были по уши влюблены в Улафа Ларсона, и Хильда, считая это крайне смущающим, вместе с другим ученицами то и дело хихикала над этим. Сам Улаф жил один, в квартире неподалёку, а к ним приходил только для того, чтобы учить Хильду, и никогда не оставался на ночь.

В пансионе царили строгие порядки, но у старых фрёкен не всегда хватало сил, чтобы приглядывать за своими подопечными. Сами же девушки, ровесницы Хильды, только и думали о том, чтобы поскорее освободиться от сельских привычек и стать городскими, найти хорошее место, а лучше — сразу хорошего жениха. Стоило фрёкен выйти за порог, как кто-нибудь из девиц доставал спрятанный патефон и так и норовил устроить танцы. Хильда в общих развлечениях не участвовала, вот ещё! Она приехала сюда не за этим!

Сразу после завтрака и до обеда старые фрёкен учили девочек вести хозяйство: тщательно чистить серебро, изысканно готовить, правильно прислуживать за столом, шить и делать множество других полезных вещей. И Хильда занималась этим вместе со всеми — Улаф строго-настрого запретил ей говорить, зачем он привез её сюда на самом деле, и велел учиться всему старательно, не ленясь: кто знает, что пригодится ей в этой жизни.

После обеда, когда другие девочки садились вышивать или читать, за Хильду брался сам Улаф.

— Ты же говорил, что всё равно всему научиться невозможно, — ныла она после долгих уроков английского. — Ну зачем мне этот дурацкий язык?

— То, что всё узнать невозможно, ещё не значит, что не следует и вовсе учиться, — строго отвечал ей Улаф.

Кроме английского и шведского, математики и географии, он учил её и тому, как нужно убивать. Когда погода позволяла, вместо занятий в кабинете они, прихватив бутерброды, отправлялись в лес.

— Есть демоны, которых можно прогнать, когда знаешь их имя, запереть их в аду и оставить там навечно, — рассказывал он ей как-то, когда они впервые поехали в лес. — Но есть и такие, которых нужно обязательно уничтожить. И важно, чтобы рука при этом не дрогнула…

— И чтобы пули были серебряные?

— Важнее, чтоб была вера.

— В себя?

— В себя. И в ту силу, которую люди называют Богом, в добро, которое сильнее зла. Без этой веры ничего не получится. Огонь, слово, серебряный клинок ничего не значат, если нет веры.

Хильда прислушивалась к себе, пытаясь понять — во что она верит. Она, конечно же, верила в Бога — её ночью разбуди, она все нужные молитвы скажет, но было похоже, что Улаф говорит о чём-то другом.

Он то и дело повторял: «Самое важное — вера!», как будто это было самым сильным заклинанием, способным защитить их и спасти.

— Ну что, попробуем? — спросил он, впервые вкладывая ей в руку пистолет. — Сумеешь?

Хильда подержала пистолет в руках, словно примериваясь к его весу, и с сомнением пожала плечами.

— Почём я знаю? — и вернула пистолет обратно Улафу.

Улаф повесил на дерево импровизированную мишень, зарядил пистолет и сделал несколько выстрелов.

— Попробуй.

— Я не хочу убивать… — она поморщилась, не желая брать пистолет в руки.

— Ты же убила тварь, которая угрожала Фриде?

— Ну вы сравнили! Это же была Фрида, я и не задумывалась тогда о том, что делаю, а вот так… расчётливо и безжалостно...

— Тебе придётся научиться быть безжалостной. Иногда демоны притворяются непобедимыми, а иногда — беззащитными. И то, и другое — ложь. И ты всегда должна об этом помнить. И убивать научиться тоже должна.

Она вздохнула и взяла из его рук пистолет…

А через какое-то время Хильда поняла, что ей очень даже нравится выезжать с Улафом в лес — по крайней мере в эти дни он отставал от неё со своими скучными науками. Они тренировались, потом перекусывали сэндвичами и, если погода позволяла, гуляли, прежде чем снова вернуться к тренировкам. Хильда твёрдой рукой поднимала пистолет, сосредоточенно целилась, стреляла и всё чаще и чаще сбивала все банки, которые они выставляли на бревне вместо мишени. Но больше ей всё же нравилось метать ножи, и через месяц тренировок Улаф подарил ей набор старинных ножей из особого сплава.

— Они проверены временем и не одним поколением охотников за нечистью, — сказал Улаф, протягивая ей свёрток. — Выбери тот, который окажется тебе по руке и по нраву.

* * *

Однажды Хильда сидела у себя в комнате и читала очередной трактат, выданный ей Улафом. «Классификация демонов и способы их уничтожения». Трактат был толстым, и Хильда отчаянно скучала — написан он был до того нудным языком, что мог усыпить кого угодно. И самое главное, что все описанные в нём способы уничтожения демонов заканчивались всегда одной и той же фразой: «Бог вам подскажет, как действовать правильно, и с верой в силу Его и простая палка станет грозным оружием».

— В общем, делай, как знаешь, и глядишь, что-то да и выйдет, — прокомментировала Хильда, захлопнув книжку.

В общем-то, и хэрр Ларсон говорил ей примерно то же самое, всё повторяя и повторяя, что самое важное в их деле — вера, а ещё, что у неё, у Хильды, есть очень редкий дар сразу понимать, чего боится каждый конкретный демон. Улаф уверял её, что всё у неё получится, главное, не сомневаться в собственных силах и верить. Но Хильда всё равно никак не могла взять в толк, как можно верой уничтожать чудовищ, и поэтому ей всё время казалось, что огнём это делать как-то сподручнее.

Она уже собралась было выйти из комнаты, отдать хэрру Ларсону книгу и высказать все свои сомнения, как услышала фрёкен Ульссон, распекавшую Улафа:

— Она всю жизнь будет прислугой! И для чего ты забиваешь девочке голову этой наукой? Зачем ей английский и математика? Деньги посчитать сможет, а больше-то ей ничего и не надо.

Хильда от злости чуть не расплакалась, но сдержалась, сжав руки в кулаки.

— Я знаю, что делаю, Мария, — ответил Улаф мягко, — не переживай. Она умная девочка, хорошая, и ей всё это ещё пригодится, я в этом уверен.

Хильда услышала слова Улафа, и злость её куда-то разом ушла. Она даже расправила спину и плечи и ходила весь день довольная, сама не понимая, почему.

Со временем Хильда стала старожилом в пансионе. Девушки приезжали, учились, находили работу и покидали пансион, а на их место приезжали новые. Хильда со всеми общалась чуть свысока — как самая старшая и уже совсем городская. Фрёкен Ульссон смирилась, что Хильда тут на особом положении, а фрёкен Перссон и вовсе относилась к ней, как к родной внучке. И временами Хильде стало казаться, что ещё чуть-чуть, и она вовсе растеряет всю свою злость.

* * *

Учеба закончилась неожиданно. Улаф приехал к вечеру, велел Хильде собираться, а пока она кидала в чемодан свои нехитрые пожитки, объяснил фрёкен Ульссон и фрёкен Перссон, что нашёл для Хильды работу.

— Что это за работа такая? — спросила Хильда, когда они сели в специально присланный за ними автомобиль.

— Да уж не обед готовить, — ответил Улаф. Выглядел он при этом усталым и странно больным. — Официально ты будешь работать няней, но на самом деле тебе предстоит разобраться с одним существом. Мальчик, к которому мы едем, стал видеть странного человека. Вроде ничего страшного. По его словам, Лильонкваст, так зовут человечка, умеет летать и показывать удивительные… — Улаф защёлкал пальцами. — Я даже не знаю, как это правильно назвать… Мальчик говорит, что попадает в страну, где всё возможно.

— Это звучит не так уж и опасно, — заметила Хильда.

— Помнишь, мы говорили об этом? Зло любит маскироваться и частенько предпочитает выглядеть безобидным. Но разве может быть безобидным кто-то, кто пробирается в дом тайком?

— И чем угрожают мальчишке видения страны, где всё возможно?

— Видишь ли, мальчик серьёзно болен. Полиомиелит… Он не может ходить, но если всё время лежать и только грезить… Нельзя жить одними иллюзиями, Хильда, так можно пропустить всю жизнь.

— Всего лишь одними иллюзиями? — искренне удивилась Хильда.— А что ж ему ещё делать, если ходить он не может?

— Раньше он неплохо рисовал, много занимался, к нему приходили разные учителя. Он любил музыку, а теперь ему ничего не нужно, кроме его нового друга и выдуманной страны. Это существо тянет из него соки, как когда-то другая тварь тянула жизнь из твоей сестры. Пусть и делает это не так явно…

— Может, мальчишка просто всё выдумал? И нет никакого… человечка? — Хильда невольно передёрнула плечами. Она не собиралась признаваться, что встречаться снова с адскими тварями ей совершенно не хочется.

— Всё возможно, но… — Улаф замолчал и какое-то время просто смотрел прямо перед собой. — Я чувствую, что там есть зло, но я не могу его видеть. Не знаю, почему. Может, я стал слишком стар и мне пора на покой… Мне нужна твоя помощь, Хильда.

— Хорошо, я сделаю всё, как надо, — пробормотала она.

В районе, куда их привезли, Хильде бывать ещё не приходилось, но она сразу поняла — тут живут одни богатеи. Не то, что бы это очень сильно её поразило, но всё же она почувствовала невольную робость и от этого только крепче сжала губы, выпрямила спину и на всякий случай вздёрнула нос. Их провели в детскую, где около кровати маленького мальчика их ждали несколько человек: двое мужчин тихо переговаривались, а женщина, вероятно, мать ребёнка, сидела на краю кровати и успокаивающе гладила его по голове.

Улаф поздоровался со всеми за руку и представил Хильду:

— Фрёкен Бок, моя ученица, ещё совсем юная, но уже одержавшая свою первую победу, — сказал он, слегка улыбнувшись.

Мужчины — один был отцом мальчика, а второй лечащим врачом — переглянулись.

— Не очень-то она похожа на изгоняющего дьявола, — пробормотал отец. — Скорее… Впрочем, хэрр Ларсон, если вы говорите…

— Давайте выйдем, и пусть фрёкен Бок осмотрится.

Мать ребёнка, сжимающая ладошку сына, с тревогой посмотрела на мужа.

— Не беспокойтесь, фрау Пальме, — сказал Улаф. — Мы будем в соседней комнате.

— Как тебя звать-то? — спросила Хильда, не глядя на мальчика, когда взрослые наконец-то вышли. — Ну? Немой, что ли?

— Я — Эмиль, — тихо пробормотал мальчишка.

— А лет тебе сколько? — Хильда прошлась по комнате, отодвинула занавески и выглянула в окно.

— Девять.

— А выглядишь на семь, не больше.

— Это всё болезнь. Я слышал, все думали, я умру. А я вот живу, только ноги не ходят.

— И что, всё время тут сидишь?

— Нет, — Эмиль оживился, с трудом оперевшись на руки, поменял позу, сел чуть иначе, чтобы лучше видеть Хильду. — Иногда папа выносит меня в сад. Но мне сейчас никуда не хочется выходить.

— Из-за твоего друга?

Эмиль тяжело вздохнул.

— Мне никто не верит. То есть… сперва мне не верили, папа говорил, что я всё выдумываю, а теперь… Теперь они все говорят, что это плохо. Но что плохого в том, что в той стране я могу ходить? Я же понимаю, что это всё не по-настоящему.

— Понимает он! — Хильда села на край кровати. — Ты пустил в дом какую-то пакость и удивляешься, что взрослые не очень-то этим довольны?

— Я никакую пакость не впускал!

Мальчишка всхлипнул и поджал губы.

— Это ты думаешь, что этот, как ты его зовёшь, Лильонкваст — друг! А на самом-то деле он — самое настоящее зло!

— И кто это у нас тут такой умный-разумный? — раздался насмешливый голос, и прямо из воздуха появился невысокий человечек, фута три ростом. Он был одет очень щёгольски, по последней моде, и ничего угрожающего в его облике не было — кучерявый крепыш с открытой улыбкой и мягким прищуром весёлых глаз. Закинув ногу на ногу, будто сидя на стуле, он парил в воздухе примерно в футах в пяти над полом.

— Ты зачем сюда явился? — спросила Хильда, на всякий случай вставая и складывая руки на груди. Когда она так делала дома, ругаясь с сестрой, Фрида сразу начинала реветь.

— Тебя забыл спросить, женщина, — ответил человечек. — Какая тебе разница? Мы тут играем и играем очень хорошо. Но нет, есть такие, кому чужое веселье, как кость в горле!

— Уйди сам, откуда явился, подобру-поздорову. Иначе я тебе туда по-плохому отправлю.

— От страха сейчас растаю! — человечек закатил глаза и стал демонстративно падать в обморок, одновременно и правда растворяясь в воздухе.

— Не надо, — прошептал Эмиль. — Он мой единственный друг.

— Он тебе не друг, — строго сказал Хильда. — Он враг. Знаешь, что мне сказал хэрр Ларсон?

— Что зло может казаться нам добрым? Я знаю, он говорил мне, — кивнул мальчик.

— Зло всегда остаётся злом, чем бы оно нам ни казалось. Этому существу нужна твоя душа. Ты готов многое отдать, чтобы у тебя появился друг, чтобы снова начать ходить. Я понимаю, но только это всё — ложь, всё это — не настоящее.

— Он мой друг, — упрямо повторил мальчик. — В его стране мне хорошо, там всегда лето, а если идёт дождь, то тёплый, и после него пахнет так вкусно: липовым цветом и немножко корицей и ванилью. И там есть лошадка, у неё шелковая грива и грустные глаза. И я могу на ней кататься! А ещё там есть лес, а в нём живут маленькие смешные существа и мой котёнок! Раньше этот котёнок жил у меня дома, но он умер, а в той стране я всё ещё могу с ним играть… — мальчишка всхлипнул.— А ещё там мы бегаем с Лильонквастом наперегонки и строим огромные башни, до неба! Он, между прочим, может переплыть море, держа меня за руку! И…

— Всё-всё-всё, — Хильда махнула на него рукой. — Там тебе лучше, чем здесь, это я поняла. Вот только, интересно, чем это всё закончится? Может, однажды тебе захочется остаться там со своим котёнком навсегда? И что тогда будут делать твои мама и папа?

— Вы… — у Эмиля затряслись губы. — Вы злая!

— Кто бы сомневался! — проворчала Хильда и, выйдя из комнаты, постучалась в соседнюю дверь, откуда доносились приглушённые голоса.

— Хэрр Ларсон, — позвала она.

Улаф вышел в коридор.

— Ну что, Хильда? Как успехи?

— Я видела этого человечка. Мне кажется, — она запнулась, — мне кажется, я читала о таких, как он, в одном из ваших трактатов. Думаю, раз мальчик призвал его сам, то он же сможет его и прогнать. А вот уничтожить… чтобы уничтожить, нужно знать его имя. Настоящее имя.

— Прогнать мало, — мягко сказал Улаф. — Если мы его прогоним, то он просто появится в другом месте. Что же, мы так и будем за ним гоняться?

— Я попробую его уничтожить, — с сомнением сказала Хильда. — Но, боюсь, быстро у меня не получится.

— Ты сможешь оставаться тут столько, сколько тебе понадобится, — ободряюще сказал Улаф.

Хильда вздохнула. Оставаться в этом доме ей не хотелось, уж больно здесь было роскошно и неуютно, как в музее, куда недавно водил её хэрр Ларсон. Но другого способа выяснить истинное имя существа она не знала, и потому неохотно, но всё же согласилась.

Прожить ей в этом доме пришлось больше недели, и за это время милый человечек по имени Лильонкваст довел её до белого каления. Он изводил Хильду, как только мог, насмехался над ней и устраивал ей каверзы. Пару раз она оказалась запертой в туалетной комнате, не меньше трёх раз осталась без обеда, а однажды он и вовсе чуть не уронил на неё книжный шкаф. А затем его каверзы стали и вовсе злыми — под Хильдой внезапно ломались стулья, на голову ей упала банка с малиновым вареньем, горячий чайник чуть не вывалился на неё с плиты, а её любимое и единственное выходное платье оказалось безнадёжно испорченным. Он то и дело нападал исподтишка и совершенно точно не собирался с ней ни о чём говорить. Она честно пыталась быть сильной и не подавать виду, сохранять спокойствие, но платье! Это платье ей шила мама, и Хильда не выдержала и разрыдалась, прижимая превращённое в настоящие лохмотья платье к лицу.

— Фрёкен, фрёкен Бок, не плачьте! — Эмиль выкатился на своей коляске в коридор и теперь, бледный и испуганный, смотрел на Хильду, которая отчаянно пыталась утереть слёзы, а они всё лились и лились по её лицу.

— Я прогоню его, — сказал он тихо. — Это уже не весело, совсем не весело. Мне не нравятся такие игры. И та страна, которую он показывал… Не такая уж она и прекрасная. Просто не нужно его убивать!

— Нет, — прогундосила, шмыгая носом, Хильда, — его мало прогнать!

Но Эмиль уже развернул коляску, заехал в комнату и запер дверь. А Хильда сползла по стенке и уселась прямо на пол, наплевав на приличия. Она думала, как сообщить Улафу о том, что у неё ничего не вышло, что Лильонкваст не уничтожен, что даже не она его прогнала, а сам мальчишка.

Ни на что она, Хильда, не годится, ни на что!

Улаф не ругал её.

— Знаешь, неудач у нас будет с тобой немало. Мы не всесильны, но это не значит, что надо опускать руки. Будем делать то, что можем. Не вешай нос и не грусти. Купим тебе новое платье лучше прежнего, обещаю.

— Не надо мне платья, — Хильда расстроенно отвернулась от него к окну. Она знала, что всех подвела.

Они ехали на поезде, куда-то на самый север Швеции.

— А как вы узнаёте, где нас ждут? — наконец спросила Хильда, когда молчать стало уже невыносимо.

— Не думаешь ли ты, что нас всего двое, тех, кто сражается со злом? Да и молва расходится быстро. В каждом городе всегда есть те, кто знает, к кому можно обратиться за помощью.

— К пастору? — спросила Хильда.

Улаф кивнул.

— Мне и подумать страшно, что будет, если люди перестанут верить… — тихо проговорил он.

— В Бога?

— В то, что им есть, куда обратиться за помощью. Надеюсь, такого никогда не произойдёт, — он улыбнулся ей, и Хильда, сжав губы, снова отвернулась.

За окном проносились деревенские пейзажи, леса и луга, но, если посмотреть на стекло под другим углом, то можно было увидеть собственное отражение. Редко, когда Хильда задумывалась о том, насколько она некрасива, и всё-таки, в такие дни, как сегодня, когда Улаф сидел рядом и смотрел на неё с нежностью, на неё накатывало сожаление, что она совершенно лишена привлекательности. Да ещё и злая. С другой стороны — хорошо, что так. Влюбись в неё Улаф, чтобы они тогда делали?

От станции пришлось ещё с час трястись в телеге до дальнего хутора. Дом, в который они приехали, невысокий, но ладно скроенный, чем-то неуловимым напомнил Хильде дом её родителей. И сразу стало так тоскливо от этого, что хоть плачь.

— Хозяева ушли к соседям. Говорят, невозможно тут жить, — сказал Улаф, открывая незапертую дверь. — Проходи.

Хильда кивнула, вошла внутрь и почти сразу же поняла, о чём ей говорил хэрр Ларсон. С каждым шагом по дому ей всё сильнее хотелось броситься прочь.

— Муж с женой, что тут жили, похоронили двух сыновей, одного за другим. Здоровые парни… — проговорил Улаф, неловко опираясь на стену. — Ты видишь что-нибудь?

Хильда покачала головой. Она ничего не видела, хотя, как и Улаф, всем телом ощущала навалившуюся откуда-то сверху тяжесть.

— Шли бы вы, хэрр Ларсон, на улицу.

— Пожалуй, — и Улаф, не отнимая руки от стены, направился к выходу. А Хильда стала продвигаться дальше. Ей приходилось заставлять себя, чтобы сделать следующий шаг, глаза застилали слёзы, и так жалко было и себя, и родителей, и Улафа, и маленького Эмиля, и всех-всех на свете, что хотелось лечь прямо здесь на холодном полу и умереть немедленно, только бы наконец прекратить эту муку. Но Хильда обходила комнату за комнатой, стараясь гнать чёрную тоску и помнить, что всё это происки притаившейся в доме твари, которую нужно уничтожить. Она ходила по дому и всё никак не могла заставить себя подняться на второй этаж. Будто случайно обходя лестницу, кружила и кружила, пока всё-таки не нашла в себе силы подняться наверх.

Здесь было холоднее и ещё тоскливее. Хильда всхлипнула, утёрла слёзы и открыла следующую дверь. В углу комнаты стояла тёмная фигура. Хильда остановилась. Страха и тоски она больше не чувствовала, только злость. Сильную, настоящую злость. Хорошо, что эта тварь выглядела именно так — тощее тёмное тело, белое лицо без рта и носа, и огромные злые глаза. Это существо не притворялось добрым, не пыталось никого обмануть и совершенно не походило на добродушного на вид человечка.

— Отправляйся в ад! — выкрикнула Хильда и метнула нож, который теперь почти всегда носила за поясом. Нож вошел в тело твари, как в масло, и тут же сгинул где-то внутри. На секунду Хильда усомнилась, правильно ли она всё сделала, но тут тёмная фигура пошатнулась и одним махом осела на пол. Хильда осторожно приблизилась — в луже слизи, в единственном, что осталось от существа, лежал её нож. Она вытащила его, обтёрла носовым платком, подумала и, достав из маленького мешочка соль, щедро засыпала пятно. С чавкающим звуком пятно запузырилось и стало медленно испаряться.

— Вот теперь всё, — уверенно сказала Хильда, довольная собой.

Стоило ей это произнести, как все окна в доме разом распахнулись, и свежий ветер ворвался в комнаты, разом выдувая скорбь и тоску. Хильда сделала жадный вдох, только сейчас понимая, что всё это время едва дышала. Пошатываясь, она вышла из дома и увидела, как Улаф нетерпеливо расхаживает по двору.

— Всё хорошо! — закричала она. — На этот раз у меня всё получилось!

Улаф посмотрел на неё встревоженно, а затем с облегчением улыбнулся.

Они не стали оставаться на ночь. Улафа ждали в Стокгольме дела, и они сразу же отправились в обратный путь.

— Почему так просто? То есть, почему иногда так просто, как сегодня, а иногда, как с этим дурацким Лильонквастом, ничего не выходит? — спросила Хильда, когда они уже подъезжали к Стокгольму. — Неужели дело только в моей вере?

— Я не знаю, Хильда, но надеюсь, что побед у нас будет больше, чем поражений, — ответил ей Улаф.

* * *

Жизнь потекла по-новому, но вскоре все эти разъезды, жизнь в чужих домах, победы и поражения стали чем-то привычным. Удивительное дело, думала Хильда, ко всему можно привыкнуть. Даже самые странные вещи, если сталкиваться с ними очень часто, перестают удивлять.

Всё меньше Хильда волновалась, когда приходило время отправляться в очередное путешествие, чтобы уничтожить нечисть. С таким же видом она расправлялась с грязным полом или с рулькой, которую требовалось подготовить для запекания: без излишних эмоций, быстро и споро.

Иногда были периоды долгого затишья, в которые Улаф говорил: «Зла не стало меньше, просто пока мы не услышали о нём». В это время Хильда брала на себя заботу о новых воспитанницах фрёкен Ульссон и фрёкен Перссон, учила, как когда-то учили её, убирала и готовила. Обе старые фрёкен всё чаще болели, как и Улаф. И Хильда всё больше задумывалась о том, что будет делать, когда их не станет.

Родители умерли, Фрида перебралась в Стокгольм и, когда они встречались за чашечкой кофе, всё тараторила без умолку о каких-то пустяках, то о том, сколько в столице всяких возможностей, то о том, что надо бы продать старый дом, потому что кому нужен старый хутор и всё, что там осталось. Уж она-то, Фрида, ни за что не собирается туда возвращаться!

— Ты посмотри, как мир изменился! Это же с ума можно сойти! А эти автомобили! — Фрида в восторге передёргивала плечами. — Ужас! И телефоны! Ох, Хильда, ты могла бы тут устроиться намного лучше! Я-то думала, ты…

Хильда кивала, и в душе росло сожаление. Слова Фриды, как яд, отправляли душу, будили тёмные, тревожные мысли. И правда — на что она, Хильда, тратит свою жизнь? На борьбу со злом? Надо это кому? Сколько людей живут с демонами бок о бок и ничего, приноравливаются же как-то! А может, они сами, как маленький Эмиль, призывают зло в свою жизнь?

Сколько раз Хильда задавала Улафу вопрос — почему Бог не вмешивается? Все эти ангелы-хранители, где они?

— Потому что свобода выбора — высшая ценность, — отвечал он ей снова и снова. — Человек должен сделать выбор сам. Сам противостоять искушению.

— Так нечестно! — заявляла она. — Несправедливо!

— Напротив, ты поймёшь это со временем, — обещал он. — Обязательно поймёшь.

Но пока она никак не могла взять в толк, почему бы Богу самому не уладить всё одним махом.

* * *

Впрочем, как бы она ко всему этому ни относилась, свою работу она выполняла прилежно, и чем дальше, тем меньше случалось у неё неудач. Она даже стала привыкать, что может разобраться с какой угодно тварью, когда Улаф попросил её съездить в Уппсалу. Сам он всё чаще и чаще оставался дома, жалуясь на боли в ногах.

Стояло жаркое лето, и было бы совсем хорошо, если бы тревога не витала в воздухе: все — кто шёпотом, кто в полный голос — в магазинах и на улицах, в кофейнях и парках, все обсуждали надвигающуюся войну. Вот и в автобусе, неспешно ползущем к Уппсале, до Хильды долетали отрывки разговоров о Германии, о Гитлере и о том, что война неминуема. «Интересно, — размышляла Хильда, — в каждой стране свои демоны?» И тут же подумала, что Улаф сказал ей об этом однажды: «Ад — он один на всех. В нём границ нет».

Автобус доехал до нужного ей места поздно, и, как назло, дом, куда Хильде надо было попасть, был далеко от автобусной станции. И ничего удивительного, что когда Хильда всё-таки добралась до этого дома, злость в ней уже полыхала вовсю. И всё же она нашла в себе силы улыбнуться женщине, которая открыла ей дверь.

— Вы от хэрра Ларсона? Фрёкен Бок? Проходите. Хотите чаю?

— Может, чуть позже, — сказала Хильда.

— Меня зовут Эльза. Просто Эльза. А вас?

— Хильдур, — выдавила из себя Хильда. Ей было спокойнее и привычнее, когда чужие обращались к ней «фрёкен Бок».

— Муж уехал, он… Он не верит, а я поговорила с нашим пастором, он сказал, что вы сможете помочь… — Эльза всхлипнула. — Они были двойняшками, мои дети, но Анна всегда была болезненной, зато такой веселой. Я даже и не думала, что ребёнок, который то и дело болеет, может быть настолько смешлив. А Эрик, он так её любил... Знаете, — Эльза вдруг опустила глаза, — мы с мужем тоже очень переживали, но потом смирились с тем, что она уйдёт. Но Эрик! Анна умерла полгода назад…

— Понятно, — пробормотала Хильда. Она ненавидела, когда твари приходили за душами детей.

— Ну что… Может быть, завтра? — спросила Эльза, будто пытаясь оттянуть встречу сына и Хильды.

— Нет, лучше сейчас, — твёрдо сказала Хильда, сурово сдвигая брови.

Детская была не слишком большой, но стоило оглядеться, и сразу становилось ясно, что здесь пустовато. Тут должна была стоять ещё одна кроватка, и игрушек должно было быть больше.

Эрик сидел за столом и рисовал с самым невинным видом.

— Вот, Эрик, познакомься. Это фрёкен Бок, она поживёт с нами какое-то время и будет помогать мне по хозяйству.

Эрик — вихрастый, тощий, веснушчатый, с оттопыренными ушами, на вид совершенно обыкновенный мальчик — поднял голову и уставился на Хильдур с интересом и с плохо скрываемой враждебностью.

— Мы тут сами поговорим немножко, — Хильда вежливо, но твёрдо выпроводила Эльзу за дверь.

Эрик фыркнул, всем своим видом показывая, что уж он-то точно ни с кем говорить не собирается, и вернулся к рисованию.

Хильда ещё раз осмотрела комнату.

— Ты любишь безобразничать и капризничать? — скорее констатировала, чем спросила она

Эрик в ответ лишь пожал плечами.

— Ну что ж, значит, мне придётся тут задержаться, — заявила Хильда и вышла из комнаты.

Эльза ждала её в коридоре. Не мать, а наседка какая-то!

— Я напою вас чаем, пойдёмте, — предложила Эльза, и на этот раз Хильда не стала противиться.

— Он стал сам не свой после того, как умерла Анна, — всхлипнула Эльза. — Всё время с кем-то говорит, когда один в комнате. Смеётся, но так жутко. И стал совершенно несносным!

— Я постараюсь помочь, — сказала Хильда.

На следующий день, после завтрака, Эльза отправилась в магазин, а Хильда осталась сидеть на кухне и ждать.

Не прошло и несколько минут после того, как за Эльзой хлопнула входная дверь, а из детской уже донеслись смешки, топот ног, что-то упало, опять кто-то побежал…

Хильда, стараясь не шуметь, тихо подошла к детской и открыла дверь.

Мальчишка сидел рядом с окном и смотрел на неё с вызовом. Больше никого в комнате не было.

— Один хулиганишь? — спросила Хильда, складывая руки на груди. — Или с другом?

Мальчишка, копируя её, тоже сложил руки на груди, задрал нос и высокомерно хмыкнул.

— Ясно… — сказала Хильда. На самом деле ничего ясного не было. Уж она насмотрелась на всяких тварей. Прятались они редко, уверенные в том, что они намного сильнее людей, а если и скрывались, то всё равно Хильда всегда ощущала их близость. Но сейчас она была уверена, что кто-то прячется в комнате, но… не так, как обычно. Хильда резко распахнула дверцы шкафа и оттуда выкатился маленький человечек. И хотя он очень мало походил на старого приятеля, Лильонкваста, Хильда сразу поняла, что это именно он. Лильонкваст выглядел как уменьшенная копия взрослого, с пропорционально развитыми конечностями и головой, а у этого голова была слишком большая, а руки и ноги слишком маленькие для такого тела.

— Ты нашла меня, женщина! — довольно заорал карлик. — Да ты мастер играть в прятки! Давай ещё!

— И как тебя звать на этот раз? — спросила Хильда, безрезультатно пытаясь поймать человечка за шиворот.

— Нильс Карлсон к вашим услугам! — завопил человечек, явно намереваясь сбежать. — А мы с вами, фрау, встречались?

— Не тебя ли звали Лильонкваст? И не ты ли безобразничал в доме маленького Эмиля? Скажешь, что не ты испортил моё выходное платье? — она снова попыталась его поймать, но он вновь ловко увернулся.

— Какая память! Нет, в самом деле! Какая память! Но кто прошлое помянет, тому глаз вон! Никаких Лильонквастов, есть только я — Нильс Карлсон, единственный и неповторимый!

— Ах, неповторимый! — Хильда извернулась и почти ухватила Карлсона за шиворот, но он вновь каким-то чудом выскользнул из её рук и, с удивительным проворством забравшись на шкаф, самодовольно захихикал.

—А тебя как теперь зовут? Хотя не говори, я буду звать тебя Гертрудой!

— Только попробуй! — прошипела Хильда, с сожалением подумав, что свой нож оставила в сумке внизу. Правда, её чутьё подсказывало, что никакие ножи против этого пройдохи не помогут.

— Гертруда! Гертруда! — завопил Карлосн, спрыгивая со шкафа.

— Прошлый раз ты ушёл от меня, но в этот… — Хильда снова попыталась поймать его за шиворот и опять ничего не вышло. Она почувствовала, что запыхалась.

— Тоже убегу! — радостно заверещал Карлсон, прыгнул на подоконник, из него в окно и пропал. Хильда выглянула из окна, посмотрела на мостовую, потом наверх, на крышу, но никого не увидела.

— Значит, Нильс? — она развернулась к мальчишке. — Ты представляешь, кто это?

— Это мой друг! — заявил Эрик, который до этого момента заливисто хохотал, сидя на кровати.

Ну конечно — очень смешно смотреть, как взрослая женщина носится за карликом.

— Ну, конечно, друг! — Хильда усмехнулась. — Этот друг сожрёт твою душу и не подавится! Ничего не оставит, выжмет тебя до капельки, пока ты…

Она увидела, что у мальчика дрожат губы, и вздохнула. Общение с детьми ей никогда не давалось, прямо проклятье какое-то.

— Вот только не надо начинать реветь, может, всё и обойдётся. Я его прогоню, а ты вырастешь и обо всём забудешь. Все вы всегда забываете этих своих друзей, прямо удивительно, — проворчала она и вышла из комнаты.

— Вот что, — сказала Хильда, когда Эльза вернулась домой, — тут быстро не выйдет. Знаю я этого гада, что прикидывается другом вашего сына. Давайте скажем вашему мужу, что я дальняя родственница, приехала погостить, чтобы не объяснять ему всех подробностей. А заодно я вам и по хозяйству помогу.

Эльза только кивнула, прижимая руку ко рту. Ясно было — ей страшно и тревожно, но Хильда совершенно не умела успокаивать. Как же ей в такие минуты не хватала Улафа, который всегда для любого мог найти доброе и правильное слово.

И началось! Хильде казалось, что она вернулась на двадцать лет назад и опять гоняется за проказником Лильонквастом. Правда, маленький Эрик бы совершенно не похож на болезненного Эмиля и с удовольствием изводил фрёкен Бок вместе со своим дружком. Хильда злилась, но зато больше не ревела, и всё равно никак не могла ничего поделать с этим бесёнком. То ли злости не хватало, то ли веры в себя, кто знает?

— Плюшек дай, не будь жадиной! — заявил этот наглец, Карлсон, когда она поздно вечером одна пила чай на кухне. Он появился словно из ниоткуда, сел на стол и протянул ручку к её тарелке.

Хильда стукнула его по руке своей увесистой ладонью, но Карлсон всё равно, изловчившись, стащил плюшку, спрыгнул со стола и быстренько отбежал к буфету.

— Чего ж больше не летаешь? — спросила Хильда почти дружелюбно. Впрочем, она никогда не забывала, кто перед ней.

— Наказан, — тяжело вздохнул Карлсон.

— Опять врёшь. Кому ты нужен, чтобы тебя наказывать? Там, у вас, все сами по себе.

— И не говори, — не стал он спорить. — Никакой организации, полный бардак. И тем не менее я не летаю, увы!

— Для кого увы, а для кого — шанс надрать тебе задницу.

— Фу, что за вульгарщина! — возмущённо поморщился Карлсон. — И чего ты, женщина, на меня взъелась? Я чертовски хорош! Этот мальчишка со мной прямо расцвёл, он о своей умершей сестре даже не вспоминает, — и он улыбнулся, видимо, считая, что эта улыбка должна её очаровать.

Хильда усмехнулась и взяла ещё одну плюшку.

— Твои услуги выйдут мальчику боком. Так бывает всегда. Никто из твоих сородичей, да и ты тоже, не знает, что такое добро и бескорыстность.

— Ну только давай без философии! Набралась... В молодости ты, кстати, была пошустрее и не такой букой! — заявил он, моментально оказываясь около стола. Хитро ухмыльнувшись, Карлсон схватил ещё одну плюшку и унёсся так быстро, что Хильда и глазом моргнуть не успела.

Насколько проще было иметь дело с настоящей нечистью. Со злом без прикрас. Тёмные зловещие тени, мертвецы без кожи, зубастые и шипастые монстры, истекающие слизью твари — увидев такое, Хильда каждый раз замирала от ужаса, но потом волна огненной злости выжигала страх, оставляя только чистую ярость и желание уничтожить. Но очень сложно было испытывать столь необходимый ей гнев, видя перед собой вот такое недоразумение, как Карлсон. И знание, что он вполне может оказаться опаснее зубастых и клыкастых, совершенно ей не помогало.

Она позвонила Улафу и рассказала ему обо всём: о своих сомнениях, о своём неверии и о беседах с нечистью за чашечкой чая.

— Как ты думаешь, что будет с мальчиком, если ты отступишь? — спросил он её мягко.

Хильда зажмурилась. Почему-то именно по телефону она отчётливо слышала, что голос Улафа теперь дребезжит. Когда они общались лично, она с сожалением замечала у него всё более отчётливые признаки старения, но лишь при разговоре по телефону становилось ясно, что старость завладела им окончательно и безвозвратно.

— Кто же знает, — ответила она, — может быть, займёт место мальчишки, а может, просто так испортит его, что ребенок вырастет и превратится в мерзавца. А может… Вы знаете, что стало с Эмилем?

— Знаю, — она могла поручиться, что Улаф улыбается. — Он вырос хорошим человеком. Стал художником, отличным художником.

— Рисует выдуманную страну?

— Не без этого. Хильда… — Улаф откашлялся. — Хильда, мы не всесильны.

— Я помню.

Ещё неделю они с Карлсоном изводили друг друга с переменным успехом. Хильда не спала всю ночь, размышляя — это её чутьё говорит о том, что против этой нечисти нельзя использовать ни нож, ни огонь, или она просто не может заставить себя использовать такое оружие? Может, её вера пошатнулась? И каждую следующую ночь на протяжении недели она уверяла себя, что если завтра у неё не выйдет отправить Карлсона в ад как-то иначе, тогда-то она и достанет свой нож. И она не допускала даже мысли, что и в этот раз позволит маленькому чудовищу ускользнуть, чтобы затаиться до следующего раза.

И всё-таки она проиграла снова. Прошло несколько дней, а Нильс Карлсон не появлялся. Хильда подождала ещё один день и решила поговорить с Эриком.

— Ты его прогнал, так? — начала она с порога.

— Никого я не прогонял. Это всё вы! — выкрикнул мальчишка, с явным усилием удерживая готовые пролиться слёзы. — Он сам ушёл! Из-за вас! Он ушёл, но он вернётся! Он так сказал! Да!

— Ясно, — Хильда замялась на минутку, но так и не нашла, что добавить.

На следующий день она сидела в маленькой гостиной Улафа Ларсона и обстоятельно рассказывала о своей неудаче.

— По крайней мере, ты стала к этому намного спокойнее относиться, — заметил Улаф с лёгкой улыбкой.

— Это звучит странно, но он вёл себя не так безобразно, как в первый раз. И ему нравились мои плюшки.

— Но ты же помнишь, я говорил тебе сотню раз…

— Да-да, то, что выглядит так безопасно, может и быть самым большим злом, — вздохнула Хильда. — Но ведь возможно, что он на самом деле… ну, я не знаю… не совсем зло?

— Как же я боюсь, Хильда, думать о том, что грядут времена, когда мы начнем оправдывать зло и искать причины, чтобы не считать его злом вовсе, — Улаф выпрямился в кресле, в котором только что полулежал. — Зло — всегда зло, и по какой бы причине оно не появилось, ему необходимо положить конец. Добро должно быть безжалостным, Хильда.

Хильда снова вздохнула и перевела разговор на другую тему.

* * *

Пока шла война, работы стало значительно больше, Хильда только и успевала, что немного передохнуть дома и взять свежую смену белья, и снова отправлялась в путь. И она всё чаще и чаще думала о том, что всё-таки люди сами позволяют злу войти в свою жизнь.

— Они сами виноваты! Я-то думала, что это я — злая. А вот как бы не так! Есть куда хуже меня! — рассказывала она своему отражению в зеркале. Улафу такое она говорить не решалась, чтобы его не расстраивать. — Они сами виноваты, а ждут, что кто-нибудь придёт и всё исправит!

Но это было не самым плохим. Всё чаще и чаще до Хильды доходили вести о том, что в схватках с демонами гибнут Охотники. Такого раньше почти не случалось. Хильда повторяла слова Улафа: «Бог сильнее дьявола, так или иначе человек может победить зло». А выходило наоборот, и теперь она всё чаще испытывала… Нет, не страх, а отчаянную тоску.

Ей, ровеснице века, уже давно было не двадцать и даже не тридцать, может, в этом было всё дело? Может, давно было пора что-то изменить в своей жизни? Нет, она никогда не хотела ни мужа, ни детей — вот ещё! И всё же… Фрида за это время успела овдоветь, второй раз выйти замуж, и её старшая дочь уже ждала первенца. Фрида смотрела на сестру свысока и считала непутёвой, а её работу — полной ерундой.

— Ну, признайся, Хильда, ты простая домработница по вызову. То там, то сям. Разве это жизнь? Всё время горбатишься на кого-то! С таким же успехом могла бы остаться на хуторе.

Хильда только поджимала губы, с трудом сдерживая желание оттаскать сестру за косы, как это делала в детстве. Толку-то рассказывать о том, в чём заключалась её настоящая работа! Всё равно Фрида всегда считала, что сестра слишком много выдумывает, набивая себе цену.

Кончилась война, и жизнь снова потекла своим чередом: наконец-то Хильда смогла передохнуть, правда, и без демонов забот хватало сполна. Старые фрёкен Ульссон и фрёкен Перссон умерли, и теперь их дом, в котором когда-то помогали сельским девушкам найти своё место в столице, как-то незаметно превратился в дом престарелых. Управляла им энергичная и предприимчивая племянница фрёкен Ульссон. Улаф Ларсон, нуждающийся в уходе из-за болезни ног, наотрез отказался в него переезжать, а вместо этого купил небольшой домик недалеко от Стокгольма. Здесь же вместе с ним поселилась и Хильда.

* * *

— Тебя всё реже зовут прогнать нечисть, — заметил как-то Улаф. — Только сомневаюсь, что её стало меньше. Я беседовал вчера с пастором, который занял моё место в приходе, опять забыл его имя! Он говорит, что с каждым днём всё меньше и меньше прихожан обращается к нему за помощью. И не только когда их беспокоят демоны, даже по житейским вопросам... — он с сожалением вздохнул. — Да, люди всё чаще ходят к психологам, а не к пасторам.

— Ну и пусть, — Хильда пожала плечами. — Если им хочется жить бок о бок со всякой нечистью… — и она снова пожала плечами. Сказать было нечего. Она в глубине души понимала, что это неправильно, но что она могла сделать? Никто больше не ездил по хуторам и не искал детей, способных видеть нечисть. Да и сами люди всё реже и реже искали помощи, вместо этого приспосабливались жить, словно зла и вовсе не было.

И всё-таки послевоенные годы стали для Хильды одними из самых счастливых. Она ухаживала за Улафом, их жизнь была простой и ясной. Они гуляли — Хильда помогала выкатить коляску в сад, много говорили, иногда читали. Хильда наконец-то научилась получать удовольствие от чтения, глотала одну за другой второсортные книжки о привидениях и вампирах и хохотала от души. Улаф только улыбался, глядя на это. В их жизни были тихие вечера, наполненные музыкой и мягким, уютным теплом камина, простая и вкусная еда, а изредка к ним приезжали друзья Улафа…

И иногда Хильде грезилось, что они прожили вот так, семьёй, долгие годы, и она совершенно не жалела, что в их жизни не было романтики, о которой так любят писать в книжках.

Улаф умер на излёте лета.

Стоя над его могилой, Хильда думала, что самым лучшим было бы сейчас просто перестать дышать, потому что как жить без него, она не представляла. Она, конечно же, была достаточно самостоятельной, и всё же... Всё же у неё было ощущение, что из неё вынули позвоночник, и держится она теперь прямо только усилием воли.

Но время притупило даже эту скорбь. По совету предприимчивой Фриды Хильда сдала домик Улафа, полученный в наследство, а сама переехала в небольшую квартиру почти в центре Стокгольма. Фрида звала её жить к себе, но Хильда наотрез отказалась, прекрасно понимая, что Фрида хочет заполучить бесплатную прислугу. Она была готова работать, но только не на сестру.

Шли годы, и всё реже и реже Хильду звали разобраться с какой-нибудь тварью. И в какой-то момент она с неудовольствием поняла, что действительно незаметно превратилась в простую домработницу. Да уж, удачная карьера… Но она не жаловалась, продолжая жить заведённым порядком, радуя себя новыми книгами и вкусными плюшками.

Хильда и подумать не могла, что в одной простой семье, жившей тут, рядом, по соседству, она снова повстречает старого знакомого.

Объявление в газете, на которое Хильда откликнулась, было самым обыкновенным. И самой обыкновенной выглядела семья: уставшая, чрезмерно бледная мать, замотанный отец, трое детей — старшие совсем самостоятельные и младший, Малыш. Восемь лет, а всё — Малыш. Хильда запыхалась, пока поднималась на четвёртый этаж. Колено, беспокоящее её всю неделю, разнылось ещё больше, и она уже стала жалеть, что решилась взяться за эту работу. Ребёнок во время разговора то и дело жался к матери, и было сразу ясно — с ним будут проблемы.

Но первые пару дней прошли вполне терпимо, и она даже ничего не почувствовала, а ведь должна была! Мальчишка поглядывал на неё зло, но так как она никогда не умела ладить с детьми, ничего необычного в этом она не увидела. И почему она сразу не заметила, что в этом доме поселился её старый знакомый?

Даже когда с подоконника окна пропали только что испечённые плюшки, она не догадалась, и только когда Малыш залился счастливым и злым смехом, наконец поняла. Отправила мальчишку в его комнату, села около этого самого окна и задумалась. Она постарела, у неё ныло колено, а по утрам всё чаще приходилось долго разминать руки, чтобы вернуть кистям былую подвижность. Она не чувствовала в себе ни сил, ни желания сражаться. Когда она последний раз сталкивалась с какой-либо тварью? Она и вспомнить-то не могла! Или их правда стало намного меньше или она просто перестала их видеть. Не было толку гадать.

Хильдур вздохнула, вставая. Она отперла дверь в детскую, зашла… мальчишки в комнате не было. Её прошиб холодный пот. Пару раз за всю свою жизнь она сталкивалась с тем, что нечисть похищала детей, но чаще всего это были совсем младенцы, да и забирая человеческое дитя, нечисть взамен всегда подкладывала своего. В тщетной надежде она стала искать Малыша под кроватью, в ящиках комода, хотя и понимала, что он туда вряд ли поместится, в шкафу. И когда она совсем уже отчаялась, она повернулась… и увидела, что Малыш сидит с самым невинным видом за столом и делает уроки.

Она стала расспрашивать его, где он был, а он отвечал ей с тем же невинным видом, что никуда не уходил и всё время был здесь, но она видела, что он врёт. Значит… Неужели эта тварь настолько вошла в эту семью, что может с лёгкостью заставить мальчишку плясать под свою дудку?

— Старый знакомый… — пробормотала она себе под нос, как никогда жалея, что не смогла прихлопнуть этого мерзавца, когда у неё была такая возможность.

И на следующий день началось! Как назло отца детей отправили в командировку в Лондон, а старшие дети заболели, и Хильде пришлось вызывать скорую и объясняться с врачом. И всё время она чувствовала, что кто-то наблюдает за ней, и догадывалась — кто.

Он не показывался ей на глаза, но она уже точно знала, кто тут резвится, устраивая весь этот кавардак — завывания за окнами, запертые двери и исписанные странными фразами стены.

Но настоящей неожиданностью стало для неё появление «привидения». Только слепой мог бы не заметить, что это старая простыня, из-под которой торчат коротенькие ножки в стареньких стоптанных башмаках.

— Лучше покажись сам, — зло прокричала Хильдур. — Может, в ад я тебя сейчас и не отправлю, но по заду точно надаю! Это же ты, Лильонкваст, Нильс Карлсон или как там тебя всё-таки зовут по-настоящему?

Малыш хохотал так, как когда-то хохотал маленький Эрик, и как не должны смеяться дети.

— Смейся, смейся, пока не отправишься в ад вместо него! — выкрикнула она и осеклась. Ей было трудно дышать, ноги подкашивались, и она тяжко осела на диван. «Привидение», завывая, кружилось вокруг люстры. А затем простыня вдруг зацепилась за один из рожков и повисла на нём, а маленький человечек, почти копия того самого Нильса Карлсона, только с пропеллером на спине, продолжал по-прежнему кружиться вокруг люстры, не замечая, что потерял своё одеяние.

— Хватит, — резко выкрикнула Хильда. — Ты что, действительно подумал, что я поверю в привидение?

— Другая бы на твоём месте, — сказал Карлсон и приземлился на шкаф, — конечно бы поверила. Но такая бука как ты — ни за что. И почему ты такая злая? Неужели обижаешься, что я съел у тебя все плюшки?

— И как тебя звать на этот раз? — спросила она вполне мирно.

— Карлсон!

— Нильс Карлсон?

— Нет! — он взвился и сделал ещё один круг вокруг люстры. — Карлсон и всё!

— А пропеллер-то тебе зачем?

Он приземлился и сел рядом с ней, закинув ногу на ногу.

— Видишь ли, женщина, времена до того изменились, что без пропеллера уже как-то не то.

Малыш слушал их разговор, раскрыв рот и, кажется, даже не дышал.

— Тебе не место тут. Скольких детей ты извёл, сколько ещё собираешься извести?

— Попрошу! — Карлсон обиженно засопел. — Никого я не извожу! Ну разве вот таких несносных жадин и вредин, как ты! Бедные крошки страдают! Болеют, оказываются забытыми родными матерями! До них дела никому нет, а тут…

— И тут ты? — она усмехнулась. — Зло всегда остаётся злом, в какие бы маски не рядилось!

— Какая же ты скучная! — Карлсон спустился на пол и топнул ножкой. — Зло! Ну какое же я зло? — и он обаятельно улыбнулся.

— Я всё равно тебя уничтожу, — проговорила она медленно. — Я верю, что так надо сделать.

— В твоём голосе явно не хватает уверенности, — заявил Карслон. — Ладно, что-то с вами стало ужасно скучно, — он нажал на кнопку на животе и вылетел в открытое окно.

Хильдур закрыла глаза.

— Вы правда хотите убить? — прошептал Малыш. — Но это же… Карлсон!

— Откуда он взялся? — она постаралась, чтобы её голос звучал без раздражения.

— Вы хотите его убить!

— Я выразилась… фигурально. Никто никого не будет убивать, — сказала она устало. — Лучше расскажи, как ты с ним познакомился?

— Ничего я вам не скажу, — пробурчал Малыш, глядя на неё исподлобья. Было ясно, что он ни не грош ей не верит.

Вечером, уложив Малыша спать, Хильда сделала себе пару бутербродов, чай, положила рядом с чашкой свой любимый нож, которым было уничтожено немало нечисти, и уселась ждать. Она была уверена, что Карлсон прилетит снова, и не ошиблась. Он приземлился на подоконник, разыграв целое представление.

— Ну что, где мои плюшки? — спросил он, оглядываясь.

— Ты действительно считаешь, что я тебя плюшками угощать буду? — спросила Хильда, протягивая руку к ножу.

Вот только нож, словно привязанный к нитке, вдруг отпрыгнул от неё в сторону.

— Ты действительно считаешь, что я умею только кружить в простыне под потолком? — с искренним недоумением поинтересовался Карлсон.

— Кто ты на самом деле?

— Только то, что мы с тобой, женщина, встретились аж три раза за столь короткий срок, заставляет меня проявлять просто ангельское терпение, но даже это не заствит меня отвечать на твои глупые вопросы!

— Я тебя уничтожу, адское ты отродье! — Хильда вновь потянулась к ножу, но тот снова отпрыгнул.

— Ага, голыми руками, — Карлсон слез с подоконника, одновременно перевоплощаясь, и через секунду напротив неё сидел уже вполне обычного вида мужчина без какого-либо намека на пропеллер. — Ну, как я тебе?

— Костюм старомодный что-то, — буркнул она, злясь на себя за то, что так глупо вышло с ножом.

— Тоже мне, модница нашлась! Ты на себя-то смотрела? — Карлсон взял бутерброд с блюда, налил из чайника чай и положил ногу на ногу. — Так вот, продолжаем разговор! — сказал он, тщательно пережевывая бутерброд с колбасой. — Только потому что ты забавная и всё время попадаешься мне на пути, так уж и быть — отпускаю тебя. Уходи, и я тебя не трону.

— Ты — меня? — она задохнулась от такой наглости. Разные демоны встречались на её пути, те, которые защищались, и те, которые нападали, но ни разу до этого дня с ней не вели подобной беседы.

— Добро всегда сильнее, — прошипела Хильда. — И тебе меня не победить! Я…

— Да-да, — он скорчил скучающую мину, — ты ведь отправишь меня в ад. Не могу понять, что такого я тебе сделал? Чего ты ко мне прицепилась? Ну да, я шалю. Иногда не вижу берегов, но разве это так уж и плохо? Дети получают весёлого друга, а я возможность лакомиться их чистыми эмоциями. И вдруг прибывает борец со злом, и веселью конец!

— Из-за тебя дети…

— Что «из-за меня дети»? — он повысил голос, и его глаза сверкнули недобрым огнём. — Я старый и мудрый. И не делай такое лицо! — воскликнул он. — Уж точно постарше тебя буду и уж точно поумнее. Но я, старая ты перечница, не утратил вкуса к жизни. И к забавам. Или ты считаешь, мне от этих детей нужно что-то, кроме чистого веселья? Ну ладно, ладно, каюсь, ещё у меня есть слабость к сладкому. Но не такой уж это и великий грех!

— Ты, лживое создание, ты…

— Опять заладила, — он встал из-за стола. — Ты же ничего обо мне не знаешь!

— Я знаю, что зло всегда остаётся злом, в какие бы маски оно не рядилось! — повторила Хильда слова Улафа Ларсона, которые он говорил ей столько раз!

— Значит, тебе так хочется посмотреть, что там под маской? Ну что ж… — он не крутился на стуле, не щёлкал пальцами и не взлетал, просто в какую-то секунду мужчина средних лет пропал, а прямо посреди кухни появилось клубящееся облако тьмы. Хильда моментально бросилась к столу, схватила нож и метнула в облако.

— Ты убила меня, женщина! — Карлсон снова принял вид маленького человечка с пропеллером, прямо из груди у которого торчал нож. Карлсон попытался вынуть его, но ничего не вышло — он кулём повалился на бок и затих.

Хильда несколько секунду подождала, а потом сделала шаг к телу. Наклонилась…

— Попалась, попалась! — Карлсон, живой и невредимый, взмыл под потолок, выкинув нож прямо в окно, спланировал к столу и взял с блюда последний бутерброд. — Так я тебе и показал себя настоящего, да ещё имя назвал, жди!

— Я тебя уничто…

— Ну всё, ты повторяешься, а это уже совсем не смешно, — он сложил ручки на груди и снова взмыл под потолок. — Тебе меня не переиграть. Да и не нужно. Я не сделаю этому мальчишке ничего плохого, если он, конечно, не сорвётся с крыши, но я уж прослежу, чтобы не сорвался. Видишь, какой я сегодня добрый, хотя ты, женщина, и зажала мои плюшки! Подумай об этом! — произнёс он протяжно и вылетел в окно.

А Хильдур пошла во двор — искать свой нож.

На следующий день позвонили родители Малыша — у отца командировка чудесным образом заканчивалась раньше, а мать сказала, что не может заниматься своим здоровьем вдали от семьи. Не прошло и получаса, как раздался звонок из больницы — у Беттан и Боссе не подтвердили скарлатину, и детей отпустили домой.

Малыш, обрадованный новостями, без напоминаний помыл руки и даже прибрал в своей комнате.

И стоило ей приготовить обед, как она услышала знакомый голос.

— Значит, тефтельки с соусом? Ну хоть в кулинарных талантах тебе не откажешь.

Хильдур так и застыла с половником в руках.

— И не вздумай бросить в меня эту штуку, — добавил Карлосн, усаживаясь за стол. — Лучше положи усталому путнику несколько твоих чудных тефтелек.

— Это ты устроил, чтобы вся семья вернулась? — спросила Хильда, перехватывая половник так, чтобы им можно было хорошенько треснуть.

— Сделал доброе дело, — кивнул Карлсон, — хотя ты и считаешь меня злом во плоти.

— И всё-таки ты зло! — сказала она твёрдо.

— Вот заладила! — всплеснул Карлсон ручками. — Давай уже, что ли, тефтельки!

— Чтобы сказал на всё это хэрр Ларсон? — пробормотала Хильда. Тем временем прибежал Малыш и уселся за стол, как ни в чём не бывало, словно это было нормой — вот так обедать.

А на следующий день Карлсон пропал. Малыш сидел в своей комнате и тихо играл с собакой, когда Хильда заглянула к нему.

— Твой приятель… Где он? — спросила она, словно невзначай.

— Он улетел, — улыбаясь, ответил Малыш. — Он улетел, но обещал вернуться…

Хильда разозлилась! Он заморочил ей голову! Убедил, что он такой сильный, что ей никогда не победить его, а сам сбежал, чтобы найти нового мальчишку, который чувствует себя одиноко! А она позволила сомнениям взять верх! Усомнилась в своём даре, в своём умении! И опять — в третий раз — упустила этого мерзавца!

— Ну что ж, мы его подождём, — сказала Хильда Малышу, и тот кивнул. Странно, она и не заметила, что мальчишка стал к ней относиться без привычной враждебности.

Она проработала в этой семье ещё несколько недель. Карлсон так и не появился, и она сдалась. Улаф говорил, что иногда они будут проигрывать, что побеждать всегда — невозможно.

Уволившись, Хильда написала семье, которая снимала у неё старый домик Улафа Ларсона. Её сбережений должно было хватить надолго, если жить скромно. Ей пора было на покой...

* * *

Хильдур вынырнула из воспоминаний и с удивлением обнаружила, что за окном окончательно стемнело. Сколько же лет прошло с той поры? Малыш уже, наверное, совсем взрослый и не помнит, конечно, ничего про своего друга с пропеллером. А Карлсон… что ж, а Карлсон всё так же, наверное, меняет маски, пьёт человеческие эмоции и, иссушая человеческие души, всё так же ищет детей, которым грустно, страшно или одиноко.