1789 год Роберта Фрунье (гет)

— Явились не запылились. — Шарлотта резко, звеня цепочками, открыла дверь и впустила замершего Роберта. Так как в этом году, к несчастью Фрунье, выдалась холодная весна, и он отморозил себе все кюлоты, войдя в дом, он решил первое время не раздеваться.

— Так вот, что у вас в семье принято вместо «Здрасьте говорить». — ответил молодой человек.

— Нет, этот вариант специально для вас придумала, ведь никого более непунктуального я еще не встречала.

— А я не встречал никого более беспардонного и наглого.

— Говорят, наглость — второе счастье, поэтому завидуйте молча. Так какова в итоге причина вашего опоздания? — по пути на кухню допытывалась девушка.

— Задержался у невесты. — максимально кратко оправдался юноша и проследовал за ней.

— О, у этакого мерзопакостного типа есть невеста. Ну ладно, это меня не должно интересовать. — рассуждала она. Девушка громко свалила всю грязную с завтрака посуду в таз с водой и села за стол. — Намного больше меня интересует вероисповедание вашего братца.

— Ревностный католик. — однозначно отрезал Роберт.

— Отличненько. — обрадовалась Шарлотта. — С этими атеистами кошмарно сложно. Выздыюхаються, а потом их душеньки сваливают в один небесный «котел», смешивают все качества в разных пропорциях, получают новые комбинации и отправляют обратно на Землю-Матушку мучаться.

Фрунье решил не комментировать. Эта информация слегка его шокировала, но шокировала молча.

Тут девушка встала и направилась к постели. Распластавшись на животе по полу, она залезла под кровать и, нелепо ерзая кринолином платья, достала старый пыльный сундук. Крышка сундука стукнулась о паркет, и Шарлотта стала выкладывать на кровать какие-то вещи. Чего там только не было: германские руны, побитые зеркала, кисточки для рисования (видимо из них девушка доставала беличьи и конские волосы), годовой запас масляных красок и ладана, буддийские благовония и другие характерные составляющие набора любого уважающего себя священника или экзорциста, кому как удобно.

— Для начала, договариваемся на берегу, — говорила она, продолжая сидя на полу разбирать вещи, — к друг другу обращаемся на «ты». Ты же не собираешься в случае экстренной ситуации орать «Мадмуазель Де Мика, умоляю спасите меня из лап этого чудовища»? Не собираешься. Так что на «ты». Если тебе удобно можешь звать меня по второму имени — Клара.

— Которая украла кораллы? — тихо пошутил Роберт.

— Нет. — она недовольно напряглась и стукнула ногой сундук. — Клара с греческого вообще-то переводиться как «светлая», вот у тебя какое второе имя?

Роберт решил промолчать и принялся снимать пальто, так как уже достаточно погрелся.

— Эй, я тебя спрашиваю, какое твое второе имя? — вновь обратилась девушка.

— Не хочу говорить.

— А ну говори. — настаивала она.

— Соломон. — пробубнил юноша.

Внезапно Шарлотту пробрал дикий гомерический хохот. Она смеялась как ненормальная, наверное, была даже близка взорваться от смеха.

— Тот который царь?! Точно, теперь я буду звать тебя царь! — восклицала она, тыча на бедного Соломона пальцем.

— Тогда ты — рыжая ведьма. — неожиданно вырвалось у Роберта.

Тут в дверь постучались и девушка, быстро опомнившись, метнулась ко входу.

— Добрый день, мадам, вам письмо от Хлоэ Де Мика. — почтальон спешно сунул бумажку адресату в руки и убежал, напоследок крикнув — Хороших новостей и дня!

Шарлотта была весьма заинтригована неизвестным письмом и, не теряя времени, вскрыла конверт. Ее зрачки судорожно метались по словам. С каждым новым предложением лицо девушки все больше морщилось, а Роберту становилось жарче и неуютнее. Как будто Шарлотта стала просто полыхать от гнева и дым от ее костра угарным газом расползался по всей комнате.

— Des hypocrites, des bâtards, des racailles!!! — вдруг надрывно заорала девушка, — Как я вас всех ненавижу, гребанная семейка!!! — она старательно скомкала бумажку, кинула ее на пол, чуть ли не впечатав в паркет и начала яростно топтать. Ей явно было плевать на, сотрясающий посуду на столе, топот от ее грозных каблуков. — Так вам и надо, уроды. — приговаривала она во время своего акта отмщения.

— Госпожа Шарлотта, что-то случилось? — аккуратно прервал ее Роберт.

— Я же сказала называть меня на ты!

— Извини, так что-то случилось? — повторился юноша.

— Да так, мелочи. В моей матери проснулись материнские чувства, во отце похоже тоже, и они решили позвать меня на Семейный Пикник. — на последних словах Шарлотта особенно активно жестикулировала руками.

— И что в этом такого странного? Они же твои родители, близкие люди, естественно они хотят провести с тобой немного времени. — недоумевал молодой человек.

— Если эти, с позволения сказать, люди — родители, тогда я — покойный Жан-Жак Руссо собственной персоной. Не иначе.

Она уставилась на растерянного Роберта, который наблюдая ее бурную реакцию на его слова, не осмелился бы и звука издать.

— Эх, я как-то переборщила. Давай расскажу сначала. — Она сбегала к прикроватной тумбочке и взяла старую кожаную тетрадь. — Ну, слушай…

КОРОТКО О МОЕМ ПРИБЫВАНИЕ В САЛЬПЕТРИЕР.

06.01.1785.

Меня выпустили. Медсестрички судачат, что я, наверное, даже успею к родителям на Богоявление. Наивные. Я больше никогда не вернусь к этим * * *

(- Много брани — прокомментировал автор). Пора подвести итоги моего 128-дневного пребывания в этом аду. Хотя можно ли определить это место сугубо отрицательным явлением в моей жизни? Не думаю. Смогла бы я, оставаясь и дальше главный проказницей всего рода Де Мика, даже предположить, какого живется обездоленным парижанам? Смогла бы я научиться общаться со всяким человеком? Смогла бы я проявить сострадание к любому, кого увижу в дверях Сальпетриер? Вряд ли.

Любая психушка — эта школа жизни, особенно данная, особенно после того, как сюда начали свозить женщин-арестанток, в большинстве случаев обычных проституток. После горы прочитанных в детстве романов и трактатов о женской гордости, достоинстве и чести, уж точно не станешь сопереживать давалкам. А зря. Они не просто так оказались в рядах жриц любви. Им несладко живётся. А сколько в стенах Сальпетриер женщин — бывших домохозяек, разведенок, которых бросил муж на произвол судьбы, так ещё и детей забрал. У этих женщин все в жизни держалось на детях. Исчезли дети — появились навязчивые мысли о самоубийстве.

И многие другие, обиженные судьбой обитатели этого сумасшедшего дома, конструктивный диалог с которыми в силу их психологического состояния я составить не смогла: бездушно смотрящие в потолок своих сырых камер овощи, мотающиеся в судорогах падучей болезни эпилептики, просто одержимые люди. К счастью, лично я не была свидетелем всех этих кошмаров, лишь видела мельком, но вот сторожи, набранные из арестантов, умеют рассказывать о ужасах бытия психушки в красках. А потом убеждать, что если я окажу им кое-какую приватную услугу, то мое существование здесь станет легче и приятнее, хотя куда уж приятнее. В отличие от большинства пациентов, я имею отдельную палату со всеми удобствами и обязательную трехчасовую прогулку по наипрекраснейшему саду Сальпетриер (единственное место, где можно забыться). К слову, от нападок сторожей меня спасали медсестрички, с которыми я делала вид, будто дружу, только ради хотя бы какой-нибудь компании и дырявых блинчиков на десерт. В принципе, не учитывая, что в первый месяц моего пребывания при любом проявлении недовольства эти женщины толщенной иглой кололи успокоительное, то медсестры были милые. Однако гадкие грязно-желтые синяки от уколов я никогда не забуду. Хотя я тоже упираясь наделала им шишек, мама не горюй.

А какой у меня был чудный день рождение в ноябре в Сальпетриер. Настоящая сказка. Никто не трогает, никто не поздравляет, тишина и умиротворение. Никаких родственников, бабуль с их тремя утиными поцелуями в щёчки, никаких гостей, костюмов, корсетов. Одно блаженство, пение птичек в саду и бубнеж очередного шизика рядом. Рай, а не Париж.

Кого я действительно никогда не прощу, так это своих циничных родителей, описывать чей поступок я могу очень долго, подробно и муторно, однако сейчас опишу кратко — паскудный и безжалостный. Клянусь своим даром, я никогда не вернусь к этим предателям. Я им верила, я пыталась им объяснить, показать, а они взяли и вызвали священника, признавшего меня сумасшедшей. Даже после вердикта священника, они могли не отправлять меня в психушку, они могли оставить меня дома и нанять хорошего доктора. Нет, зачем такие трудности? Давайте просто пошлем ее в сумасшедший дом, будь что будет. И что же стало? Я замолчала. Те кто хотят узнать о моем даре, те узнают, но теперь свои способности я никому навязывать не буду.

Теперь я убегу, не знаю как, но убегу.

— И что было дальше? — ожидая продолжения, поинтересовался Роберт.

— По дороге, уже будучи в Париже, я отпросилась сходить в туалет в одном трактирчике, со мной послали охранника, ну я его и треснула по башке каблуком, — похоже, не находя в этом ничего зазорного продолжала Шарлотта — убедившись, что он в отключке, ушла через задний сквозной выход на параллельную улицу. Кое-как сориентировавшись, стала топать прямиком по улице Сен-Жак и Малому мосту к приюту Отель-Дье, там уж точно бы не нашли. Безусловно, вновь окунаться в больничную атмосферу было не очень приятно, однако здесь стоял вопрос моей свободы, пришлось потерпеть. Охранники, я думаю, хватились меня не скоро, я слышала как кто-то на улице спрашивал про рыжую беглянку, но на тот момент я уже подходила к приюту. — непринужденно рассказывала она.

— Тогда откуда родители знают твой адрес? — возник у юноши резонный вопрос.

— Эм, ну мои родители, к сожалению, — многозначительно добавила девушка, — умеют пользоваться мозгом, когда им это надо. Они мигом сообразили, где я могла бы скрываться без гроша в кармане. В следствии огромного количества семейных скандалов после моего возвращения домой, они разрешили мне жить отдельно. Вот, деньги даже присылают.

Фрунье был, мягко говоря, в шоке от такой неожиданной истории. Чего по Шарлотте точно не скажешь, так это того, что у нее могут быть какие-то жизненные проблемы, тем более, что ее считали сумасшедшей. Хотя… В последнее поверить можно.