Нерушимое в нас (гет)

Однажды уйдя безвозвратно, она осталась с ним навсегда. Разве такое возможно? Марсель скажет: «Да». Давины больше нет в этом мире, но в его голове она живёт вечно.

Сначала это представляется лёгкой игрой воображения. Марсель чувствует, что ему необходимо, просто жизненно необходимо удержать Давину рядом. Хотя бы на какое-то время. Он никогда не простит себя за то, что не спас её, но за то, что так и не попрощался — возненавидит. Такая возможность досталась не ему, но Марсель знает: именно он заслуживал проводить Клэр в последний путь, и никто другой.

Впервые он чувствует это ещё на кладбище Лафайет, стоя напротив свежего надгробия. Давина Клэр. Вырезанные на сером камне буквы беспощадной реальностью «смотрят» ему в душу. Они означают — конец. Конец цветущей юности, конец его несбывшимся надеждам и безоблачному небу над Новым Орлеаном. Тучи сгущаются над головой Марселя, но никто, кроме него, не видит этого. Никто ещё не знает, что у него на уме. Никто из них, окружающих его, отвернувшегося от их неприветливого мира в объятиях с горестью, не задумывается о том, что им уготовлено.

А у Марселя на этих похоронах лишь одно желание, возникшее короткой вспышкой в мозгу и испугавшее своим безрассудством: вырвать её тело обратно из наглухо забетонированной могилы, наверх, к свету, к живым, просто унести подальше, приговаривая, словно в лихорадке: «Ты не мертва. Ты со мной». Его Ди не может быть мёртвой. Такое не повторяется дважды.

И тогда маленькая ладонь ложится на сжатые костяшки пальцев, ветер приносит знакомый аромат и мягкий шёпот: «Я с тобой». Он вздрагивает и оборачивается встревоженно. Ничего. То ли мысли Марселя сыграли с ним злую шутку, то ли это было вовсе кратким помешательством. Он не думает долго, но в глубине души просто позволяет себе надеяться, что услышанное — правда.

Потом он замечает её на миг в разномастной толпе, пришедшей поглядеть на суд, который Жерар устроил главному источнику всех бед в этом несчастливом городе. Так он тогда думает. Майклсоны — всё зло шло от них. И она, наверняка призрачное порождение его больного разума, стоит там и созерцает эту расправу. Без слов. А Марсель ощущает прилив невиданных сил, зная, что она видит падение тех, кто продлил себе жизнь ценой её собственной.

Правосудие выматывает его, и, сделав завершающий штрих — похоронив Клауса в его каменной тюрьме, — Марсель чувствует себя опустошенным. Он обрёк на вечные страдания того, кто когда-то был ему отцом. Он сделал себя сильнейшим существом из ныне живущих. Он вернул город, но никогда не вернёт Давину.

И тогда она в очередной раз напоминает о себе, возникая за его спиной, незримо, но ощутимо, как порыв ветра от сквозняка. Марсель не оборачивается, когда голос Давины далёким эхом отзывается от стен. Стен ли комнаты, или его подсознания? Он уже перестаёт чувствовать эту разницу. Но обернуться страшно: ведь, увидев пустоту, он может попрощаться с Клэр. Может признать, что образ ведьмы, стоявшей среди толпы, придумал он сам.

— Всё закончилось, — говорит ему Давина. — Ты отомстил за меня. И за себя.

— Я знал, что смогу. А вот жить без тебя — нет.

— Тогда я останусь.

Лёгкость в её голоске позволяет благодатному чувству заполнить пустоту внутри Марселя. Теперь они будут неразлучны.

Время идёт, и в Новом Орлеане мало что меняется. Как и в жизни Марселя. Снова став хозяином квартала, он увеличивает команду приспешников, возобновляет кровавые вечеринки. Но всё это — лишь повторение уже существовавшего. Давина призраком мелькает время от времени, появляясь для напоминания о себе, но никогда не оставаясь. Хотя обещала. Этого мало.

Марселю хочется, как в старые добрые времена, заглянуть на церковный чердак, зная, что она там и ждёт его. Посмотреть ей в глаза, погладить по волосам покровительским жестом, за которым кроется и нечто другое. Но он понимает, что встретит его там лишь обветшалая пустота и заброшенность. И, если он позовёт, Давина не появится. Она приходит лишь по собственному желанию.

Однажды Марсель всё-таки теряет с трудом достигнутое хрупкое душевное равновесие. С бутылкой виски он появляется на кладбище, на том самом месте, куда нога его не ступала со дня похорон. Потому что Давина где-то здесь, с ним, и видеть её имя на надгробии — неправильно. Смириться со смертью — неправильно. Но и спокойно жить Марсель больше не может.

— Что мне делать? — вопрошает он перед могилой. — Я не могу так больше. Ты есть, но тебя нет. Это странно и невыносимо.

— Я рядом, потому что ты этого хочешь, — Марсель не может понять, откуда доносится её голос: он одновременно везде.

— Я не могу перестать хотеть этого, — сделав глоток спасающей нервы жидкости, Марсель горько вздыхает. — Только в том случае, если я не буду чувствовать ничего.

— Ты знаешь, что делать.

Вампирам дарована возможность заглушить любую свою боль: достаточно лишь отключить чувства. Это несложно и делается быстро. А вот включить... Уже совсем другая история. Марсель много слышал об этом. И ни разу за свои два столетия не применял на практике.

— Но тогда ты уйдёшь.

— Может быть, я ушла давно. Просто ты не понял этого.

Давина? Нет, это иллюзия обманывает его её голосом. Ведь Давина на самом деле не покидала его. Это не она.

Но что, если так было всегда? Если ему просто казалось. Нет, он не хочет верить. Не хочет разрушать последнюю частицу, оставшуюся ему от неё.

— Я любил тебя.

И никогда не говорил этого при жизни.

— Я знаю. Но нужно уметь отпускать.

Ему надо сказать: «Прощай». Одно короткое слово, которое снимет оковы с них обоих. Давины не станет, а он потеряет себя. Стоит ли того?

Время на кладбище Лафайет тянется для Марселя бесконечно, и он понимает с невесёлой усмешкой, что готов позволить секундам перетекать в вечность. Стоя здесь, рядом с холодным надгробием, и не дождавшись больше голоса Давины, который велит ему решиться.