Нерушимое в нас (гет)

Марсель помнил, как прижимал к себе это испуганное дитя, унося подальше от места страшного кровопролития. Юная ведьма покорила его, и так склонного к состраданию детям, в первый же миг: доверчивый, ищущий защиты взгляд светло-голубых глаз и невольно сжавшие его ладонь тонкие девичьи пальцы. Вампиру не нужно было спрашивать себя, как долго Давина останется под его опекой и что с ней делать дальше. Удивительным образом всё сложилось в ладную картину, которая для Марселя оборачивалась только выгодой. Конечно, уже потом, спустя время, он чувствовал вину за то, что позволил себе использовать Давину для корыстных целей. Но и это не отняло главное: они были связаны прочными узами. Больше, чем выгодный союз. Больше, чем дружная команда. Просто семья.

* * *

— Я рад, что тебе здесь нравится, — Марсель присаживается на краешек кровати, наблюдая за ведьмой, что сидит на покрывале, скрестив ноги, и отпивает из кружки свой любимый ароматный чай. Цейлонский. За ту пару месяцев, что Клэр провела на чердаке церкви, обживаясь и привыкая к новой обстановке, он успел познакомиться со многими её вкусами и привычками. И только рад выполнять несложные просьбы Давины, принося ей красивую одежду, любимую еду, а иногда и что-то из украшений. Только бы ей было комфортно.

— Я не могла желать лучшего, — улыбается в ответ Клэр, и на её всё ещё по-детски пухлых щёчках проступает лёгкий румянец — так часто бывает, когда она радуется или взволнована. Просто кровь особенно сильно приливает, как объясняла сама Давина. — Тут уютно и спокойно. Твои друзья охраняют меня. Ты рядом.

— Так всегда и будет, — произносит Марсель, глядя на неё серьёзно. Это, кажется, вызывает отклик в душе Давины — она тоже смотрит внимательнее. Она понимает. — Тебе нечего бояться, пока ты со мной, Ди.

Ведьма кивает, и уголки её рта чуть дёргаются, будто она хочет сказать что-то, поблагодарить его, но замолкает на полуслове. Хорошенькое лицо омрачается тенью печали. Давина опускает глаза, а Марсель уже понимает: дурные мысли опять пришли в её голову. Она ещё не оправилась до конца от пережитого ранее, и порой достаточно секунды, чтобы улыбка сменилась грустью и поникшим взглядом. Жерар вздыхает и аккуратно касается пальцами её подбородка, чуть приподнимая и заставляя посмотреть на него.

— Ну? — мягко спрашивает он. — Что не так?

— Я в порядке, — заверяет его Давина, касаясь руки вампира своей маленькой ладонью, — но та ведьма, про которую я сказала тебе утром…

— Не волнуйся, — сразу успокаивает её Марсель, ободряюще улыбнувшись, — больше она тебя не побеспокоит. Мы всё уладили.

— Дело не в этом, — Давина отстраняется, напряжённо поглядывая в сторону. — Я хорошо знала её, когда… ну, когда я ещё была с ковеном. Наши матери были подругами, — Клэр выглядит подавленной, затрагивая совсем ещё недалёкое, но теперь такое болезненное прошлое. — Она приходила к нам на чай, иногда мы вместе ходили по магазинам. Мы просто общались, и я считала её хорошим человеком, понимаешь?

Марсель отвечает понимающим кивком, говоря себе мысленно, что должен выслушать, хотя он уже сейчас наверняка знает, что скажет Давине на её беспокойство.

— Она, как и другие ведьмы, искала меня. А я тут же рассказала тебе, как мы и договаривались, и я знала, что отправляю её на смерть. И теперь я уже не кажусь себе хорошим человеком из-за того, что сделала это. Это значит, я не лучше, чем она?

Вампир качает головой, на этот раз приближаясь к Давине почти вплотную. Он кладёт руки ей на плечи, чуть поглаживая и сжимая — жест поддержки, который заставляет Клэр чуть расслабиться.

— Давина, они сделали свой выбор, — твёрдо произносит Марсель. — Тебе не за что чувствовать вину. Я и мои ребята ничего не делали втихаря: для ведьм во всеуслышание было объявлено, что магия в квартале отныне запрещена. Знаю, ты не можешь быть безразличной к людям, что так или иначе оставили след в твоей жизни, но больше, чем было сказано Жатвой, они уже вряд ли смогут сказать, — Жерар видит, что слова достигают цели — Давина внимает им, пусть она ещё не так уверена, но это вопрос времени. — Обстоятельства порой требуют от нас ожесточения. Тебе, возможно, ещё многое предстоит понять. Главное сейчас — положить начало и доказать себе самой, что ты можешь быть сильной. А ты сильная. Ты не просто так выжила, я знаю. Мы с тобой, Ди, ещё многое покажем этому миру.

Юная ведьма, очевидно, проникшись вдохновляющей фразой Марселя, не сдерживает душевного порыва, и обнимает его шею руками, прислоняясь всем телом, крепко, доверчиво. Будь Жерар сентиментальнее, он бы совсем растрогался от такого проявления эмоций. Но реагирует Марсель сдержанно, кладя на спину девушки одну руку и совсем легонько поглаживая. Ощущая тёплое дыхание на своей шее, он отмечает про себя нежный, едва уловимый аромат какого-то парфюма, витающий вокруг Давины, и мягкость её густых волос, пряди которых задевают пальцы. По сравнению с ним, сильным, зрелым, опытным, она такое хрупкое, нежное создание, которое хочется прижать к себе и защищать от малейших невзгод. Она красива, обаятельна, прекрасна в своём естественном, ненапускном очаровании.

«Будь я помладше, — мелькает у Марселя мысль, — или она постарше…» Но он тут же отгоняет это прочь, напоминая себе о чести. Давина такая, какая есть. И он тоже. Тут ничего не изменить, а вот испортить можно. Но на такое он не пойдёт. Это Жерар себе обещает раз и навсегда.

Кто для него Давина? Девочка, которой пришлось повзрослеть раньше положенного. Девочка, пока не побитая жизнью в полной мере, но едва избежавшая этого. И подобного отныне допустить нельзя. Если Давине Клэр суждено быть принцессой в башне, а Марселю Жерару — охраняющим её драконом, то так тому и быть.

* * *

Одно из самых ранних воспоминаний отдалось в сердце глухой болью. Сколько времени с тех пор прошло? Марселю казалось, что целая вечность. Хотя эта пара лет для него, бессмертного вампира, должна быть ничем. Но та Давина, она словно была из другой жизни. То было дитя, но удивительно быстро оно повзрослело. Девочка стала настоящей девушкой, которая научилась отстаивать своё мнение и проявлять независимость. Но которой всё ещё требовалась поддержка. Пусть даже и сама она это отрицала.

Мне неважно, какой ты сделаешь выбор. Свой я сделал давно. Я несу за тебя ответственность, которую принял сам. И так будет всегда.

Марсель был стражем для неё. Тем, кто не всегда на виду, но кто в случае чего всегда прикроет спину.

Все твои ошибки мы будем проходить вместе. Ты оступишься, а я подам руку. Ты сделаешь шаг назад — я подтолкну вперёд.

Эти установки не всегда действовали. Но следовать им Жерар старался. Они многое друг другу прощали. Давина ему — обман и невнимательность, он ей — своенравие и упрямство. Даже если она отталкивала его, Марсель не сомневался: в душе Давина его ценит и благодарна. В итоге это и подтвердилось.

Вспоминая их первые месяцы после знакомства, Марсель всегда возвращался к одной мысли. Если бы я знал, что ждёт нас впереди. Но знать такое не дано никому.

Однажды он не уберёг её от смерти. И даже тот факт, что Давина была обречена, не смягчал это. Марсель помнил свои злые слёзы, чувство опустошенности и собственной никчёмности. Едва он лишился Давины, как разом потерял и всё остальное. Принцесса погибла — королевство пало. И сейчас Жерар спрашивал себя: смирился бы тогда он с уходом Давины, если бы это было навсегда? Забыл бы её, погрязнув полностью в войне за утерянный трон? Насколько сильна была его привязанность уже в то время?

Однозначного ответа он дать не мог. Эти размышления лишь путали его. Но было кое-что, врезавшееся в память. Их встреча, когда Давина воскресла. Она умерла и ожила у него на руках. Он, как и обещал себе, оставался рядом.

* * *

Давина широко раскрывает глаза, окидывая Марселя всё ещё мутным, но таким знакомым взглядом. Он сидит, прислонившись к стене, а ведьма лежит у него на коленях, придерживаемая надёжными, сильными руками. Марсель едва сдерживает подступивший к горлу комок. Живая. Он счастлив снова видеть её живой. Не удержавшись, он нежно проводит рукой по её щеке, ощущая наконец тепло кожи, а вместе с ним и вернувшийся пульс, что мерным стуком отдаётся в её теле.

— С возвращением, Ди, — тихо говорит Марсель, помогая ей приподняться.

— Марсель.

Одно слово, но сколько чувств в нём: облегчение, радость, восторг. Каждое вампир ощущает нутром, впитывая в себя, принимая и запоминая — он так сильно нуждался в этом. Как вообще можно представить жизнь без Давины? Она уже как воздух.

Давина же продолжает, восстановив наконец полностью дар речи: — Не верится, что я вернулась.

— Но ты вернулась, — с улыбкой отвечает Марсель. — И я снова с тобой.

Давина кладёт голову ему на плечо, сохраняя молчание некоторое время, — очевидно, подбирает слова. Ей хочется рассказать что-то, и это что-то — тревожно. Марсель улавливает все её эмоции. Как будто опасаясь, что только что вернувшаяся Давина может вдруг исчезнуть, он прикасается к ней, не желая разрывать контакт. Убирает упавшие на лицо спутанные пряди волос, покрепче обхватывает спину одной рукой, а второй дотрагивается до шрама на шее от перерезанного горла. Шрама на самом деле уже не осталось — лишь корка запёкшейся крови, которую следует смыть. Это напоминает Марселю, что нужно привести ведьму в порядок. Она всё ещё в погребальном платье, и хочется убрать его с глаз долой как можно скорее. Она снова живая, все напоминания о смерти надо устранить.

— Пойдём, присядешь на кровать, — говорит Марсель, вставая и одновременно приподнимая Давину с пола. — Я принесу тебе одежду.

— Постой, — останавливает его ведьма, когда он усаживает её на постель. — Мне, наверное, нужно прийти в себя. Я как-то странно себя чувствую.

— Прости, я слишком тороплюсь, — Марсель ни в чём не хочет ей перечить сейчас. — Я могу посидеть здесь с тобой сколько потребуется.

Давина впервые за время своей уже заново начавшейся жизни усмехается. Забота Марселя по-настоящему трогает. Кто ещё позаботится о ней, как не он? Кто ещё её выслушает? Молчанием она лишь тратит время впустую. Клэр решает начать делиться переживаниями прямо сейчас.

— Я виделась с предками на той стороне.

— И как? — с участием заглядывает Жерар ей в глаза.

— Они злы на меня, — Давине кажется, что выходит эта фраза жалобно, но по-другому она не может. — Они грозили мне пытками за то, что я использовала магию против ведьм. Предательница. Как предки меня за это гнобили, так будут и ведьмы.

Марсель в полной мере понимает: девочке пришлось непросто. Вот только от предков даже он не способен её защитить. И это угнетает.

— Теперь я чужая в ковене, — Давина почти всхлипывает.

— Не стоит, Ди. Самое страшное ты уже перенесла. Я думаю, что никто в ковене не будет издеваться над тобой. Ведьмы сказали нам, что хотят твоего возвращения. Я должен отправить тебя к ним.

— О нет… — начинает возражать Давина с лёгким испугом, но вампир ласково прижимает палец к её губам.

— Ди, ты помнишь, что я говорил тебе раньше? Ты сильная. Духовно ты сильнее многих. Если ты вернёшься в ковен уверенно и не покажешь своего смятения, это сыграет тебе на руку. Ничего не бойся. Всегда помни, что я не допущу, чтобы кто-то причинял тебе вред, — он берёт её лицо в ладони почти неосознанно, преисполненный желания доказать, что готов спасти её от всего. — Ты веришь мне?

Давина смотрит ему в глаза словно зачарованная, и это длится лишь пару секунд. А Марселю хотелось бы, чтобы длилось дольше. Голубизна этих красивых глаз притягивает. Клэр мягко убирает его руки, сжимая их в своих.

— Конечно, верю, Марсель. Кому я могу доверять больше?

И слова эти словно мёд для его ушей. Он не зря всё это делает. Не зря остаётся рядом с ней. Теперь сомнений нет точно: это полностью бескорыстно. Всё, что ему нужно в ответ — её вера в него. И больше она не должна пошатнуться.

— У нас всё будет хорошо, Ди.

Почему «у нас»? Потому что обоим сейчас предстоит бороться. Каждому — за своё. Давине — за место в ковене, ему — за статус в городе. Но какая бы война ни была, Давина для него не будет забыта. Они связаны. Они — семья.

* * *

Марселю больно. По-настоящему больно. Потому что Давина в прошлом. Уже в прошлом. Она ушла безвозвратно. Он позволил себе плакать над её телом. Позволил себе отказаться от Майклсонов, которые были ему семьёй. Теперь и это в прошлом. Он позволил себе не сдерживать ненависть. Он позволил жажде отмщения поглотить его. И Марсель рад этому. Мрачная радость. Вкупе с неудержимой скорбью. Как они посмели не дать ему её спасти?! Отняли само дорогое. Самое милое сердцу. Никто, никто не заслужил таких страданий. Как ему теперь вспоминать Давину? Если каждое воспоминание прерывается видением того, как где-то в загробном мире ей разрывают душу на части.

«Её нет», — молоточком стучат по вискам слова Вэна. Просто нет. Её душу стёрли с лица земли. Вместо Давины теперь — пустота.

Однажды я оплакал тебя. Сейчас оплакиваю вновь. Прости меня, Ди. Я потерял тебя. Прости.

Марсель жалеет, что не забрал с собой её тело. Именно он имеет неоспоримое право похоронить Давину. Где-нибудь вдали от чужих глаз. Чтобы попрощаться с ней наедине. Высказать в последний раз всё, что так наболело.

Понимание того, что жить в одном городе с убийцами Давины он не сможет, приходит к Марселю быстро и ясно. Он должен что-то сделать. Что угодно. Он запомнит уход Давины навсегда. И те, кто сотворили с ней непоправимое, запомнят тоже. Уж он об этом позаботится.

Принесённую Винсентом сыворотку, которая сделает его непобедимым монстром, Марсель сначала колеблется принять. Но мысли о Давине затмевают всё. Ему страшно, страшно входить в такую разрушительную сущность. Но вместе с тем сладкое предвкушение закрадывается в душу. Может, ему станет легче, если удастся изгнать на правах сильнейшего всех неугодных? Вернуть Новый Орлеан таким, каким он принадлежал ему раньше.

Марсель скоро полностью принимает на себя новую миссию. Он знает, что произойдёт разгром. С мирными временами придётся попрощаться, так и не встретившись. Но одна мысль подталкивает его: терять нечего. Это уже крах. Так будет ли хуже?

Однажды уйдя безвозвратно, она осталась с ним навсегда. Разве такое возможно? Марсель скажет: «Да». Давины больше нет в этом мире, но в его голове она живёт вечно.

Сначала это представляется лёгкой игрой воображения. Марсель чувствует, что ему необходимо, просто жизненно необходимо удержать Давину рядом. Хотя бы на какое-то время. Он никогда не простит себя за то, что не спас её, но за то, что так и не попрощался — возненавидит. Такая возможность досталась не ему, но Марсель знает: именно он заслуживал проводить Клэр в последний путь, и никто другой.

Впервые он чувствует это ещё на кладбище Лафайет, стоя напротив свежего надгробия. Давина Клэр. Вырезанные на сером камне буквы беспощадной реальностью «смотрят» ему в душу. Они означают — конец. Конец цветущей юности, конец его несбывшимся надеждам и безоблачному небу над Новым Орлеаном. Тучи сгущаются над головой Марселя, но никто, кроме него, не видит этого. Никто ещё не знает, что у него на уме. Никто из них, окружающих его, отвернувшегося от их неприветливого мира в объятиях с горестью, не задумывается о том, что им уготовлено.

А у Марселя на этих похоронах лишь одно желание, возникшее короткой вспышкой в мозгу и испугавшее своим безрассудством: вырвать её тело обратно из наглухо забетонированной могилы, наверх, к свету, к живым, просто унести подальше, приговаривая, словно в лихорадке: «Ты не мертва. Ты со мной». Его Ди не может быть мёртвой. Такое не повторяется дважды.

И тогда маленькая ладонь ложится на сжатые костяшки пальцев, ветер приносит знакомый аромат и мягкий шёпот: «Я с тобой». Он вздрагивает и оборачивается встревоженно. Ничего. То ли мысли Марселя сыграли с ним злую шутку, то ли это было вовсе кратким помешательством. Он не думает долго, но в глубине души просто позволяет себе надеяться, что услышанное — правда.

Потом он замечает её на миг в разномастной толпе, пришедшей поглядеть на суд, который Жерар устроил главному источнику всех бед в этом несчастливом городе. Так он тогда думает. Майклсоны — всё зло шло от них. И она, наверняка призрачное порождение его больного разума, стоит там и созерцает эту расправу. Без слов. А Марсель ощущает прилив невиданных сил, зная, что она видит падение тех, кто продлил себе жизнь ценой её собственной.

Правосудие выматывает его, и, сделав завершающий штрих — похоронив Клауса в его каменной тюрьме, — Марсель чувствует себя опустошенным. Он обрёк на вечные страдания того, кто когда-то был ему отцом. Он сделал себя сильнейшим существом из ныне живущих. Он вернул город, но никогда не вернёт Давину.

И тогда она в очередной раз напоминает о себе, возникая за его спиной, незримо, но ощутимо, как порыв ветра от сквозняка. Марсель не оборачивается, когда голос Давины далёким эхом отзывается от стен. Стен ли комнаты, или его подсознания? Он уже перестаёт чувствовать эту разницу. Но обернуться страшно: ведь, увидев пустоту, он может попрощаться с Клэр. Может признать, что образ ведьмы, стоявшей среди толпы, придумал он сам.

— Всё закончилось, — говорит ему Давина. — Ты отомстил за меня. И за себя.

— Я знал, что смогу. А вот жить без тебя — нет.

— Тогда я останусь.

Лёгкость в её голоске позволяет благодатному чувству заполнить пустоту внутри Марселя. Теперь они будут неразлучны.

Время идёт, и в Новом Орлеане мало что меняется. Как и в жизни Марселя. Снова став хозяином квартала, он увеличивает команду приспешников, возобновляет кровавые вечеринки. Но всё это — лишь повторение уже существовавшего. Давина призраком мелькает время от времени, появляясь для напоминания о себе, но никогда не оставаясь. Хотя обещала. Этого мало.

Марселю хочется, как в старые добрые времена, заглянуть на церковный чердак, зная, что она там и ждёт его. Посмотреть ей в глаза, погладить по волосам покровительским жестом, за которым кроется и нечто другое. Но он понимает, что встретит его там лишь обветшалая пустота и заброшенность. И, если он позовёт, Давина не появится. Она приходит лишь по собственному желанию.

Однажды Марсель всё-таки теряет с трудом достигнутое хрупкое душевное равновесие. С бутылкой виски он появляется на кладбище, на том самом месте, куда нога его не ступала со дня похорон. Потому что Давина где-то здесь, с ним, и видеть её имя на надгробии — неправильно. Смириться со смертью — неправильно. Но и спокойно жить Марсель больше не может.

— Что мне делать? — вопрошает он перед могилой. — Я не могу так больше. Ты есть, но тебя нет. Это странно и невыносимо.

— Я рядом, потому что ты этого хочешь, — Марсель не может понять, откуда доносится её голос: он одновременно везде.

— Я не могу перестать хотеть этого, — сделав глоток спасающей нервы жидкости, Марсель горько вздыхает. — Только в том случае, если я не буду чувствовать ничего.

— Ты знаешь, что делать.

Вампирам дарована возможность заглушить любую свою боль: достаточно лишь отключить чувства. Это несложно и делается быстро. А вот включить... Уже совсем другая история. Марсель много слышал об этом. И ни разу за свои два столетия не применял на практике.

— Но тогда ты уйдёшь.

— Может быть, я ушла давно. Просто ты не понял этого.

Давина? Нет, это иллюзия обманывает его её голосом. Ведь Давина на самом деле не покидала его. Это не она.

Но что, если так было всегда? Если ему просто казалось. Нет, он не хочет верить. Не хочет разрушать последнюю частицу, оставшуюся ему от неё.

— Я любил тебя.

И никогда не говорил этого при жизни.

— Я знаю. Но нужно уметь отпускать.

Ему надо сказать: «Прощай». Одно короткое слово, которое снимет оковы с них обоих. Давины не станет, а он потеряет себя. Стоит ли того?

Время на кладбище Лафайет тянется для Марселя бесконечно, и он понимает с невесёлой усмешкой, что готов позволить секундам перетекать в вечность. Стоя здесь, рядом с холодным надгробием, и не дождавшись больше голоса Давины, который велит ему решиться.

Он нашёл её ночью среди пустынной улицы, одиноко сидящую на лавочке, выглядевшую такой беззащитной и понурой. С поникшей головой и скрещенными руками Давина казалась сжавшейся в комок в попытке спрятать себя от внешнего мира и оттого непривычно маленькой, словно ребёнок. Но взгляд, устремлённый неподвижно в одну точку, был совершенно недетским: он выражал весь груз, стоящий за её душой. Так могла бы смотреть женщина, прожившая годы и испытавшая немало тягостей, твёрдо узнавшая, что такое потеря. Но Давине было восемнадцать, и девушки её возраста могли бы стремиться посвятить юность веселью. А переживанием считали бы предстоящие экзамены в школе или ссору с подругой. Но уж точно не кровь на руках от нежеланного убийства собратьев. Или невозможность вернуть с того света укравшего сердце парня. Или жестокое изгнание ведьмами из ковена.

Марсель знал, что лишь он сейчас был способен утешить её. И это казалось ироничным, учитывая то, что он сам приложил руку к недавнему несчастью Давины. Но она поймёт, что это делалось для того, чтобы уберечь её. Кем бы она его ни считала, Жерар не позволит ей подвергнуться новой опасности. Слишком много угроз поджидало ведьму в уголках этого зловещего города.

Давина не сказала ни слова, когда Марсель присел рядом. Ему хотелось придвинуться ближе, прижать её к крепкому плечу, показать, что он рядом и не бросит. Но от Клэр исходил холод, держащий его на расстоянии. Она сидела так же неподвижно, напрягшаяся от присутствия Марселя, словно струна, и всё ещё ушедшая в себя. Думает, что ей сейчас хорошо лишь одиночество, но это самообман — Марсель знал.

Он осторожно коснулся её плеча. Давина не сбросила его руку, лишь повернула голову, но взгляда было достаточно, чтобы ранить вампира. Он увидел в нём всю её боль, злость, бессилие, и все эти чувства в одночасье перенеслись на него. Это было не впервые, когда он считывал её эмоции, при этом впитывая их в себя. Ощущала ли Давина такую же близость? Именно об этом Марсель мог лишь догадываться.

— Тебе не стоит быть одной на улице в такое время, — наконец произнёс он. Мягко и успокаивающе, как умел. С Давиной нужно было действовать по-особенному.

— Волнуешься за меня? — ведьма быстро выстроила между ними спасительную стенку, позволяющую ей сохранять внешнее спокойствие. Не хотелось удариться в эмоции перед Марселем. Она пока не знала, совершенно не знала, как стоит вести себя с ним. — Напрасно. Всё самое худшее уже случилось. И сейчас мне просто негде быть, потому что меня ненавидят в ковене и ни за что уже не примут обратно. А ковен был моим последним пристанищем.

«У тебя всё ещё есть твоё уютное жилище на чердаке церкви», — хотелось сказать Марселю. Но дело было не в чердаке. А в нём. Это он должен стать для Давины пристанищем. Самый близкий и нужный ей среди всех. Ведь кто ещё мог претендовать на это? Он — её семья.

— Ди, выслушай меня, — Марсель позволил себе приобнять девушку, настойчиво прислонив её ближе, — твоё регентство было ошибкой. Оно не принесло тебе ничего, кроме страданий. Это не твоя роль. Расстаться с ковеном пришлось для твоего же блага.

— Это ведь ты, да? Ты сговорился с Винсентом, чтобы отстранить меня? Было несложно догадаться. Марсель, ты не представляешь, что я чувствовала, когда они отворачивались от меня. Я стала изгоем. Я потеряла то немногое, что у меня было.

Её голос казался Жерару почти жалобным, в нём так и сквозила обида, но вряд ли на него... Давина могла проклинать обстоятельства и судьбу, но разум никогда не замолкал в ней по-настоящему. В глубине души она была согласна со словами вампира. И он решил говорить суровую правду.

— Я сделаю всё, чтобы уберечь тебя, и ты это знаешь. У тебя не было уважения и верности ковена, Ди. Не потому, что ты скверная ведьма. Просто им нужен кто-то другой. Ты слишком юна для роли регента. И тобой могли заинтересоваться не те люди. Тебе сейчас абсолютно не нужны лишние проблемы. Подумай не о своих обидах. Подумай о жизни. Она хрупка.

Он не стал раскрывать ей все подробности. Лучше Давине какое-то время не сталкиваться со Стрикс даже косвенно. Они могут натолкнуть её на неверный путь. Ей нужен покой после всего произошедшего. И он, Марсель, это обеспечит.

В ответ от Давины послышался тихий усталый вздох.

— Я знаю, что ты заботишься обо мне, Марсель. Но мне не становится легче. Я просто чувствую себя ужасно.

— Тебе нужно время. Но совсем не одиночество. Позволь мне быть рядом.

Молчание Давины ознаменовало согласие, и Марсель понял, что стена рухнула. Ему не понадобилось много усилий, чтобы добиться этого. Понимание и доверие, с которым относились друг другу вампир и ведьма, всё сделало за них самих.

— Ладно, Ди, мы отправляемся на чердак. Твоя комната осталась в целости и сохранности, там ничего не меняли. Так что не вздумай грустить и позволь себе отдохнуть.

Давина попыталась улыбнуться в ответ. Марсель очень ждал этого проблеска надежды. Когда-нибудь нужно положить конец всем невзгодам. Но пока этого не случилось, они могут временно спрятаться от них на хорошо знакомом и ставшем уже родным чердачке. Он хранил в себе немало тёплых воспоминаний.

— Помнишь, как ты рисовала здесь? — пока Давина сидела на кровати с чашкой свежезаваренного чая, Марсель смахнул пыль со стопки бумаг, до этого одиноко лежавшей в углу. Мольберт также стоял в стороне давно нетронутым.

— Конечно, — кивнула Клэр.

— А я не помню, когда ты делала это в последний раз. Раньше ты любила рисовать. А теперь?

— Когда я жила здесь, рисовать меня побуждала магия, хотя я сама не понимала, почему. А потом я как-то и забыла, что мне это нравилось, — пожала плечами Давина.

Марсель сумел заинтересовать её, окунув в воспоминания о прошлом. И трёх лет не прошло, а такое ощущение, что вечность. Осталось ли что-нибудь от той милой девочки, стоявшей у мольберта и радостно улыбавшейся, когда он приносил ей в подарок очередное нарядное платье? Он обязан был проверить.

— Попробуй, — Жерар протянул ведьме мел, смотря на неё приглашающим взглядом. — Я хочу посмотреть, как ты рисуешь.

И она снова почти улыбнулась. Почти. Она приняла это предложение.

— Раньше это казалось более простым делом, — Клэр сосредоточенно уставилась взглядом в мольберт, размашистыми движениями выводя очертания рисунка.

Марсель едва мог разглядеть что-то за её спиной, пока сидел на кровати, но решил, что творение Давины останется загадкой для него, пока она не завершит. Ему нравилось видеть её прямую спину, чуть просвечивающие под тонкой тканью блузки лопатки, блестящие пряди пышных волос, рассыпанных по плечам. Казалось бы, вполне заурядный вид юной девушки, но Марсель предпочитал не ловить себя на мысли, что любуется. Даже со спины. Даже этого достаточно.

— Я закончила, — Давина повернулась к нему, потирая вымаранные чёрным пальцы. — Это что-то... не очень понятное, да?

Но Марсель различил на бумаге профиль девушки, весь состоящий из небрежных штрихов, удивительным образом сложенных в цельную картинку. Всё пространство вокруг рисунка было закрашено чёрным, оставляя лишь небольшой нетронутый контур. В голову сразу пришла невольная мысль о каком-то скрытом значении. Будто чёрный означал подступающую со всех сторон тьму. Рисунок показался Жерару мрачным. Но он не стал допытываться, что же это означает. Возможно, Давина рисовала себя. А может, вовсе и нет. Нарисовать можно всё что угодно, что первым придёт в голову, не пряча в этом скрытый смысл.

— Выглядит вполне понятно. Девушка в Новом Орлеане⁽¹⁾. Так и назовём картину, ты не против?

— Совсем нет.

Марселю показалось, что Клэр даже повеселела. Определённо рисование успокоило её и пошло на пользу. Иногда такие мелочи могут помочь духу воспрять.

Давина повалилась на постель, окинув задумчивым взглядом стоявшую на прикроватной тумбочке кружку с недопитым чаем. Нет. Этого ей явно не хотелось.

— Думаю, мне не помешает выпить чего-нибудь покрепче. У меня был тяжёлый день, — обратилась она к Марселю с по-детски кокетливой просьбой.

Конечно, Давина уже не ребёнок, но для него было непривычно просто взять и напоить её. Порой он чувствовал себя родителем, на котором лежит ответственность за неразумное дитя. Но старался отогнать это чувство. Почему-то не получалось воспринимать Давину как дочь. Они были семьёй, но семьёй без родственных связей, как бы странно это ни звучало. Семья для них заключалась не в ролях, а в духовной близости.

— Тебе повезло, Ди, — Марсель решил порадовать её и пойти навстречу. — Где-то у меня тут был припрятан бурбон. Думаю, глоточка тебе будет достаточно.

Так и вышло. Давина скривилась при первом же глотке, но в намерении не отступать мужественно приняла в себя обжигающую горло жидкость. Она никогда до этого не пила и впервые явственно ощутила то самое лёгкое головокружение и плывучесть перед глазами. Усталость навалилась с двойной силой.

Она прислонилась к Марселю, устроившись на его плече, но не спешила опустить веки. Какое-то упрямое чувство, отдающее горечью, и до этого стойко сдерживаемое внутри, всё-таки подступило к горлу. В носу защипало, влага переполнила глаза, и она, не выдержав, шмыгнула носом.

— Не нужно, Ди, — Марсель моментально пришёл ей на подмогу, обняв крепко и тронув губами макушку. — Всё же хорошо.

Но от его слов почему-то стало ещё грустнее. В Давине пробуждалась жалость к себе, и она хотела отчаянно сопротивляться этому. Нет ничего хуже, чем жалеть себя. Уж лучше стиснуть зубы и перетерпеть. Она это может.

И усилием воли слёзы тотчас высохли и противное чувство ушло.

Марсель не заметил, что в попытке утешить Давину он нарушил все мыслимые границы и уже почти прикасается к её губам. Слишком близко.

Она сама не успела понять, что происходит, уже будучи в несколько отрешённом состоянии. Но в голове промелькнуло: что-то не так.

— Марсель, — прошептала она без каких-либо эмоций, — я хочу спать.

— Да, конечно, — он сиюсекундно оказался возле ночника и погасил свет, — я и забыл о времени. Уже совсем поздно. Доброй ночи, Ди.

Она не ответила, уже проваливаясь в сон.

Марсель решил не оставаться. Эту ночь он проведёт бодрствуя, ведь в Новом Орлеане всегда есть о чём поразмыслить.

1) Отсылка к 1-му сезону (название 4-й серии).

Вернуться к тексту

Майклсонов больше нет в Новом Орлеане. Но это ли главное, если там нет и тебя? Этот город освобождён мной, но для кого? Я могу неспешно пройтись по его улицам, заглянуть ненароком в бар, оказаться в церкви только для того, чтобы подняться затем на давно нежилой чердак, посетить мрачное в своей застывшей тишине кладбище Лафайет... И нигде не встречу тебя. Потому что Давина Клэр умерла. Это Новый Орлеан, здесь многих не стало в живых. По трагичной случайности, вследствие мести и жестких кровавых разборок — смерть здесь не ищет причин. Она облюбовала это место нашими стараниями. Мы превратили город в огромное кладбище, и пусть это не всем заметно, пусть многие уже забыты, но будут те, кто помнит, сколько здесь полегло и какой ценой. У каждого боль своя.

Ты улыбаешься мне из рамки, с этой неживой картинки, служащей последним напоминанием, что когда-то здесь была такая девушка. С проникновенным взглядом, заразительной улыбкой и выражением ложной беззаботности подростка на лице. Таящейся внутри силы простым смертным никогда не увидеть. Как и мне не увидеть жизни в этих глазах: у фотографий нет души. Кто бы что ни говорил, я знаю это. Тысячи фотокарточек бесполезны, когда мне нужна ты. Живая, из плоти и крови, не дух, не призрак и не видение. Чтобы я мог прикоснуться к тебе, услышать биение сердца, дышать с тобой одним воздухом, чтобы всё это вернулось, все те моменты, когда ты была рядом. Пустые мечты? Я не мечтаю. Я знаю, что этому не бывать. Я сожалею. Что не во всём был прав, что недостаточно ценил, что не всегда проявлял понимание, когда оно было так нужно. Что так и не осмелился сделать шаг, на который больше не будет шанса.

Я не люблю приходить на кладбище, потому что оно навевает странные мысли. Хочется нарушить вечный покой и посмотреть на тебя. Как ты выглядишь сейчас? Я не могу представить тебя разрушенной телесной оболочкой. Для меня ты всегда останешься красивой и наполненной жизнью. Может быть, если бы я взглянул, жестокая реальность смогла бы отрезвить меня, избавить от бесконечных мыслей о тебе. Я видел многое, не мне страшиться неизбежного. Но чего-то я всё же страшусь. Хочу и боюсь одновременно. Лучше оставить всё как есть. Пусть память будет приятной. Ты этого заслуживаешь.

За окном сгущаются сумерки, в бокале плещется шампанское, в камине потрескивает огонь, и едва ли можно вообразить себе более располагающую обстановку, которую мне есть с кем разделить. Можно отпраздновать изгнание Майклсонов, обсудить грядущие планы, заняться и чем-то более приятным. А я бы просто выпил с тобой. Рассмешил бы, чтобы завороженно смотреть на искорки веселья в небесных глазах, разрешил бы выбрать любую выпивку по вкусу — ты ведь уже взрослая — разделил бы с тобой все мои радости. И больше ничего не надо.

Новый Орлеан должен был стать городом для нас. Здесь ты бы наслаждалась жизнью, наверстала бы упущенное время беспечности и спокойствия, которого была лишена. Я достаточно силён, чтобы никто не приблизился к тебе с недобрыми намерениями. Я много боролся и получил всё, но уже без тебя. А ведь в какой-то степени и ты помогла мне стать независимым. Наверное, я уже разорвал все связи с Майклсонами, какие только мог, но самую главную уничтожила ты. Зря я тогда не поддержал тебя, не до конца поверил. Ты сделала большое дело, Ди. Ты всегда шла на риск. Ты смотрела в лицо своей смерти не раз, и не раз она обходила тебя стороной. Ты была храброй.

Когда я думаю о Майклсонах, я часто представляю, как сложилась бы их судьба, появись вдруг ты? Неважно, как. Что бы ты сказала мне, узнав, как я с ними поступил? Может, осудила бы меня за то, что я не пощадил Кола? А Клаус? Ты бы смягчилась, увидев, во что он превратился за эти пять лет? Сказала бы, что с него хватит? Что и твои обиды достаточно отмщены? Клянусь, я бы послушал тебя. Если бы ты только осталась со мной, в этом городе, я бы не смел требовать большего. Для тебя я никогда не буду королём, над тобой я никогда не буду иметь власти. Это ты имеешь власть надо мной. Даже после смерти.

Завтра мне предстоит встречать очередной новый день. И снова не без мысли, что солнце, которое его ознаменует, больше не светит тебе. Встречаешь ли ты где-то там свои дни? Есть ли что-то далеко за пустотой? Или ты исчезла в небытье? Если бы я только знал, что где-то ты нашла пристанище, я пробил бы все мыслимые и немыслимые преграды, отделяющие его от меня. Я нашёл бы любую магию, устранил бы грань между мирами.

Я могу думать об этом бесконечно, но ты не дашь мне ответа. Не отзовёшься. Не придёшь. Мне остаётся только думать. И видеть маячащую где-то впереди призрачную возможность, за которую не дано ухватиться.