Пресс обычный, дюрасталевый (гет)

С момента разговора с её величеством прошло почти три года, а если точнее, то два и девять месяцев. Сегодня в доме Наберрие праздник, правнуку, сыну младшей внучки, два. Уже два, сколько же боли и переживаний предшествовали его рождению. Ставшая бледной тенью себя прежней, Падме тихо угасала, и только любовь и поддержка родных не давали ей угаснуть насовсем. Все в доме Наберрие понимали, что что-то надломилось там, в шахте. Беременность была тяжёлой: малыш капризничал, пинался. Казалось, он всё понимал и тоже очень переживал. Затем роды, хоть они прошли относительно нормально. Незадолго до них Винама Наберрие, что вот-вот станет прабабушкой уже в третий раз, не иначе как чудом уговорила внучку успокоиться и принять тот дар жизни, что остался ей от, как теперь уже было ясно, безмерно любимого ею мужчины.

Маленький свёрток, уютно устроившийся на руках, и шиканье родных на врачей. Всё-де оплатим, только молчите, не надо ей знать, что супруг уже не очнётся, что чуда не будет. Хватит уже, наговорились так, что едва беременность доносила. Ещё почти год относительной тишины, а затем лечащий врач таки проговорился. Правда, эффект был, прямо сказать, противоположный. Не было ни истерики, ни слёз, лишь спокойное заявление, чтобы Энакина готовили к выписке. Спорить никто не стал, и именно так палата Энакина и переехала в дом Наберрие, и так как дроиды всё также не могли подойти к супругу, его состоянием занималась Падме. Показания приборов напрямую отправлялись в королевский госпиталь Тида, а Энакин по-прежнему продолжал лежать безсознательным пластом. Ни единой стандартной реакции организма. Постоянно расширенные до предела зрачки, отсутствие реакции на слух. Единственная причина, по которой ему всё ещё не констатировали смерть мозга, было его полностью самостоятельное дыхание. В итоге сошлись на необратимом ВС*. Необратимом потому, как в течение практически полутора лет пациент не демонстрировал хоть какого бы то ни было отклика на терапию. Он даже глаз не открывал, казался вечно спящим и если бы не его полностью самостоятельное дыхание, а также левитация предметов в палате, то диагноз изменился бы на запредельную кому или кому VI* уровня. Прогноз был неутешительным. Вероятность пробуждения колеблется где-то на пороге ноля и пяти процентов. Шансы совершенно ничтожны, так как больной вообще не реагирует ни на один из методов применённой к нему терапии, а королевский госпиталь это вам не заштатная больничка где-то на окраине Татуина.

Перепробовали реально и абсолютно всё, не помогло. Генерал-джедай по-прежнему не отвечал на зов внешнего для него мира. И спустя полтора года по настоянию супруги был переведён на домашнее лечение. Врачи за её спиной разводили руками и говорили родным, чтобы уговорили на специализированное учреждение по уходу. Те лишь качали головами.

— Упряма, как и её мать, не согласится, пусть лучше так, — изрекла матриарх семьи и более этот вопрос не поднимался. А тем временем маленький Эридан или просто по-домашнему Эри, маленькая копия своего спящего безпробудным сном отца, медленно подрастал. Малыш видел грусть в глазах матери и печалился вместе с ней, а когда ему исполнилось чуть более полутора лет, впервые продемонстрировал Силу. Тут же сделали тест.

— М-дя от папы ни на шаг, —прокомментировала светящиеся на мониторе тестера цифры матриарх семьи.

— Джедаям не отдам, — тут же вскинулась Падме.

— Да кто бы предлагал, успокойся и сядь, думать будем.

— А что тут думать, не отдам.

— И не надо, а вот делать-то что? Был бы здоров отец, так какой вопрос, да вот беда-то: нет отца, не поможет, не подскажет. Ты вот знаешь, как и что ему объяснять? А если он поранится? Молчишь! То-то же. Молчи и думай, вспоминай, может, говорил что. Мал он, но не зря же храмовники их такими и забирают, у всего есть смысл, а значит, и у этого он тоже есть, думай.

— Энакин ничего такого не рассказывал, иногда левитировал предметы, медитировал, но я не знаю как, он не объяснял, я только видела, что он делает нечто такое, что мне недоступно.

— Плохо, — констатировала матриарх, — я ещё не забыла тот ажиотаж, который поднял вокруг себя его отец, кажется, его избранным нарекли, и не смотри ты так, да, наводила справки. Ты что ж мнишь, что мы слепы? Да, твой брак с ним был тайной. Брак, но не союз. Хорошо хоть венчаться догадались. Честное слово, как дети. О малыше хоть подумали и на том спасибо. — Только теперь, слушая жёсткие, можно даже сказать, что жестокие слова бабушки, Падме поняла, какой же подарок сделал ей её Эни в тот день, когда уговорил венчаться. Она-то хотела, чтобы без этого, а он упёрся. Как чувствовал, а матриарх тем временем продолжила:

— Вижу, что дошло, и это хорошо, теперь ты понимаешь, что не будь записи о венчании, и тот же Орден в лёгкую бы отобрал ребёнка. Бастард, признание — равно позор рода, надавили бы куда надо, они умеют, а законнорождённого пуду банты им, а не мой правнук. Вот только думать надо, как его растить. Все эти цвета клинков, ситхи, джедаи, желающих найдётся более чем предостаточно. Анализ-то вот он, а о твоём муже говорили, мол, сильнее нет, и вот на тебе, здравствуй, мама, я твой сын, я в папу весь такой же няшка. Ты прости, я не виноват, что я такая вот заноза и на отца я так похож. Где нам искать того, кто проведёт его по пути, не уведёт в сторону, не склонит, не погубит в своих корыстных целях, где?

— Я не знаю, — тихо откликнулась только теперь осознавшая всю глубину надвигающейся проблемы Падме. — Я не знаю, но джедаи, они заставят его забыть родной дом, они и с Энакином пытались, да он был слишком взрослым, но, бабушка, ведь прожил же он как-то до девяти, и ведь никто же даже не заподозрил, а Татуин это точно не Набу.

— Вот и именно, что не Набу. Это там, на песчаном всеми забытом шарике, никто и ни о чём не знал. А здесь, здесь о нём знают, знают о том, кто его отец, знают и ждут, ждут, когда можно будет заполучить малыша.

— Значит, надо придумать, как обезопасить его, я поговорю с Эри, он умничка, он поймёт, что надо быть осторожнее.

— Ему едва полтора — не особо верю, что он поймёт, что мама в печали. Хотя возможно, возможно. Я слышала, такие, как он, чувствительны к эмоциям, попробуй дать ему понять, что тебе больно, если он использует Силу.

— Он не поверит, он знает, что это не так, я знаю, он всегда приходит меня утешать. Он знает, просто рассказать не может.

— Плохо, но тут ничего не поделать.

Через несколько дней малыш весело бегал по дому, он не иначе как чудом услышал слова своей мамы и бабушки, и словно рукой сняло. Не летают по дому ни чашки, ни печенье, только робкая улыбка малыша каждый раз, когда он сам руками берет то, что мог бы просто призвать Силой. Родные улыбаются и подбадривают, дескать, да, вот так вот правильно, молодец. Вот только глаза мамы такие грустные. Держать всё в себе почти невыносимо, хочется кричать, бегать, звать на помощь, но кого звать? Никто не услышит! Мама опять грустит, она была с папой, малыш слышал, как она плачет, бережно поправляя только что заменённую капельницу.

— Мама?!

— Всё хорошо, сынок, не переживай, всё хорошо.

«Неправда», — отдаётся где-то в голове, — «Не хорошо». — Иногда кажется, что слышно чей-то ласковый голос, он так далеко, он добрый, но слов не разобрать, а если украдкой подойти к комнате папы, то становится так тяжело. Будто огромный груз придавливает к полу.

— Папа… — А в ответ лишь тишина и никто, никто не замечает.

Так пролетело полгода, долгие-долгие полгода. Именно тогда, видя, как всё сильнее грустит мама, будто увядающий цветок, Эри и решился. Невидимый барьер, что не пускает к комнате папы, раннее утро, но сегодня он не уйдёт, сегодня он обязательно справится. Шаг, ещё и ещё, коснуться дверной ручки и, собрав все силы, разом отворить дверь. Как же сложно, но стоило переступить порог, как вмиг стало очень легко. Словно преодолел невидимый барьер, а за ним оказалось чувство настоящего полёта. Подойти к кровати отца не составило труда, куда сложнее было взобраться, а затем взять за руку и что есть мочи закричать.

— Папа, ПАПА, проснись!

На полный отчаяния детский зов влетела мама.

— Эри…

И именно в этот момент все предметы в комнате как по команде падают на пол. Нет больше той Силы, что их удерживала. Всё, исчезла, а взамен едва заметное шевеление. Жуткие, практически чёрные глаза распахнулись. Малышу хватило и этого, упал на пол и разревелся, а Падме, ещё сама не понимая что и где, просто прижала к себе внезапно зашевелившегося мужа, а в следующий миг поняла, что это уже он прижал её к койке.

— Эни, тише, прошу успокойся, родной мой, милый мой. Всё хорошо. Всё в порядке, прошу только тише. Тебе нельзя, я так люблю тебя, — целуя его, через слово шептала прижатая к подушке Падме, параллельно старясь высвободиться из неожиданно очень сильной хватки супруга. На то, чтобы просто достучаться до его явно замутнённого сознания, ушло добрых минут пять, пять минут, за которые успела передумать всё и даже с жизнью попрощаться: уж больно сильно прижал к себе, так, что и вовсе не вдохнуть. Но вот объятья ослабли, и Энакин предпринял попытку подняться на локтях. Где-то внизу навзрыд ревёт перепуганный сынишка, а дома-то кроме них никого. Племянницы в школе. Родители и бабушка ушли по делам. А Сола с мужем, да, недалеко, но тем не менее не в этом доме.

Попытка встать с треском провалилась, и благо сильно похудевший супруг вновь завалился на неё. Попытался оглядеться в явной попытке разобраться в происходящем. И вновь угодил в объятья таки вывернувшейся из-под него Падме.

— Нельзя, рядом чужие, — просипел едва способный говорить Энакин, на что в ответ получил полный недоумения взгляд наполненных неподдельным счастьем глаз и новую порцию горячих поцелуев. Какого же труда стоило отстраниться и вновь просипеть о том, что совсем рядом находится кто-то рангом никак не ниже магистра. Счастье в глазах жены сменилось столь же сильным недоумением, а затем просьбой хотя бы показать где. Левая рука с огромным трудом шевельнулась и указала куда-то в пол. И приподнявшаяся над супругом Падме с интересом посмотрела на с любопытством смотрящего на них Эри.

Сынок сидел на полу и уже и забыл плакать и вместо слёз с огромным интересом смотрел на нечто для него совершенно новое и от этого очень даже интересное.

— Это? Нет, это не джедай, это наш сын, — словно о чём-то само собой разумеющемся ответила жена.

Ступор, отобразившийся на лице супруга, лучше тысячи слов показал, какую же глупость она только что сморозила, но делать нечего сказанного не воротишь. Это ведь для неё Эри воспринимается как нечто само собой разумеющееся, а вот для Энакина… «Да он же даже не в курсе был!» — едва эта мысль дошла до её сознания, как единственное, что осталось, — так это улыбнуться и прошептать:

— Ты спас нас, спас нас обоих, прости, я сама не знала о нём. Иначе бы и не подумала.

— А я ведь говорил…

— Прости свою глупую и непоседливую жену. И не спорь, умоляю, у меня было достаточно времени на то, чтобы осознать, кто из нас и в чём конкретно виноват. Это я влезла во всё это с головой, прости меня, Эни, если можешь, прости.

— Сын, — как-то тупо-обречённо пробормотал Энакин.

— Угу, его Эри зовут, точнее, Эридан, но дома просто Эри.

— Эри, сын, — вновь сипло пробормотал Энакин, а затем, даже не шелохнувшись, поднял изумлённого ребёнка над полом и пристроил его на кровати. — Ну что ж, давай знакомиться Эри, сознавайся, маму берёг? — собрав все наличествующие силы и придав осипшему голосу побольше бодрости произнёс Энакин.

—Дя! — совершенно счастливо ответил улыбающийся во все наличествующие зубки белокурый малыш.

— Это хорошо, а то я вот не справился.

— Неплавда!

— Уверен?

— Дя!

— Ну раз так, то не спорю. — И, поудобней откинувшись на подушку, продолжил: — Пад, он шикарен.

— Весь в папу, — смущённо, уткнувшись в плечо так внезапно ожившего мужа, пробормотала явно пытающаяся скрыть зардевшиеся щёки Падме.

— Это ты так намекаешь на то, что шикарен на самом деле я? Знаешь, до всего этого я бы, наверное, согласился, а вот теперь… Не заслужил, прости. Ведь это я подарил тебе отнюдь не самые счастливые годы. Кстати, сколько? Вижу, что больше одного, но я в детях, прости, не силён.

— Три года и два месяца, — явно погрустневшим тоном откликнулась Падме.

— Мама, ну не плачь, я ведь разбудил папу, и печеньки беру руками. Теперь ведь всё хорошо, — чуть не плача залепетал такой невозможный и такой милый белокурый малыш. Ответом ему был придушенный всхлип, и Энакин, собрав остатки своих физических сил, пристроил свою руку так, чтобы накрыть ею голову любимой и тихонько зарыться в густые, как и прежде пахнущие травяным шампунем волосы.

— Я вынужден присоединиться к сыну, — едва слышимо просипел окончательно выдохшийся Энакин и спустя миг провалился в забытие.

Первые секунды было очень страшно, уже и не вспомнить, где прочла, что такое бывает, что человек приходит в себя, говорит своё последнее «прощай» и всё, больше его уже не дозваться. Но обстановку разрядил всё также сидящий на кровати Эри. Малыш совершенно беззастенчиво перебрался поближе к отцовскому плечу и с совершенно невозможной для трёхлетнего малыша серьёзностью заявил, что папа устал и спит. Не поверить сыну, особенно если большего желание и в мире-то не сыскать…

Практически весь день пролетел в каком-то полусне. Сначала просто наблюдала за умостившимся на плече мужа Эри. Малыш оккупировал правое плечо супруга и очень быстро отправился в царство Морфея. Затем, где-то через час, быть может полтора, пошла на кухню и занялась готовкой. Бездумно и машинально нашинковать положить, сварить, обжарить, нужное подчеркнуть. Именно за этим занятием её и застали вернувшиеся домой родители. Едва перекинулись парой фраз, как дом огласил требовательный зов сына.

Проснулся малыш только вечером. В животе немилосердно урчало, и Эри решил позвать маму. Правда, первым свои невозможно синие глаза распахнул разбуженный немилосердным детским криком отец. Именно за этими гляделками глаза в глаза их и застала принёсшаяся на зов сына Падме.

Лежащий на жутко навороченной медицинской платформе Энакин и буквально улёгшийся у него на груди Эри.

— Ты звал, — наконец-таки решилась прервать эту немую сцену прислонившаяся к косяку Падме, и сразу две пары невозможно голубых глаз перевели своё внимание на вновь вошедшего.

— Привет! — просипел Энакин.

— Привет, выспался?!

— Думаю, да.

— Мама ням-ням, и папа тоже ням-ням, — радостно вклинился Эри.

— Эм… Эри, иди на кухню, я сейчас приду и подогрею.

— А папа, он тоже пойти? — смешно хмуря белёсые бровки, выдал малыш.

— А папа… папе надо вызвать врача, папа у нас полюбому на диете и не спорит, ведь так, папа? — Ответом ей был едва заметный кивок.

Следующие полчаса планомерно наращивали шум и гвалт. Началось с того, что Эри с радостью носился по дому с воплями «уля, мне моно всё», а затем добавились вернувшееся в дом старшее поколение, до них наконец дошёл тот факт, что дорогой зять таки почтил сей мир своим сознательным присутствием, и довершил картину наконец-таки вызванный Винамой Наберрие врач. Последний, правда, не бегал и не суетился. Быстро провёл диагностику и спустя немногим более часа вынес вердикт о совершенно завидном здоровье пациента, после чего выдал все необходимые предписания и рекомендации, и удалился.

Державший ушки на макушке, Энакин то и дело кривился, ну не забыл он ещё того, какой является диета в палатах целителей, да и на медицинской станции вот ни разу не сахар. Именно поэтому, стоило врачу только заикнуться о специализированном реабилитационном центре, как Энакин сделал всё, что только мог, чтобы показать, что ему и тут хорошо. Как итог, ещё полчаса наблюдал за тем, как погрузившаяся в чтение выданных уже ушедшим врачом рекомендаций Падме что-то монотонно отмечает и перелистывает.

— Прости, солнце, — уже более бодрым и куда как менее осипшим голосом пробормотал имеющий совершенно несчастный вид Энакин. Трудами врача слизь, скопившаяся на голосовых связках, была удалена, и к нему наконец-таки вернулся голос. Вот только вместе с голосом вернулась и совесть, и именно она-то и орала в набат. Орала о том, что он, Энакин, жуткий эгоист, повисший на шее любимой и даже не подумавший о том, что если не медперсонал, то кто-то ведь должен заниматься его реабилитацией. А учитывая ту серьёзность, с которой Падме вчитывалась в строчки, отображаемые на экране датапада…

— Что? Ты о чём? — подняла глаза от уже практически составленного расписания тренировок, массажей, кормлений и водных процедур Падме.

— Я жуткий эгоист, прости.

— О чём ты, Эни!

— Я… ну ведь это я не захотел в больницу и, в общем, это, ну…

— А то, что крайние два года ты и так провёл в этой самой комнате, нет? Тебе это ни о чём не говорит? К тому же ты уже спалился, — с лукавой улыбкой закончила Падме и, быстро сделав ещё несколько пометок в планшете, удалилась из комнаты раньше, чем Энакин успел осмыслить её слова и дать хоть какой бы то ни было ответ.

Так и получилось, что пребывающий в полной растерянности Скайуокер принялся пытаться понять, в чём же именно он спалился и о чём же всё-таки говорила жена. Получалось, надо сказать, откровенно не очень. Минут где-то через двадцать, правда, озарило догадкой, что так хорошо сохраниться он мог только и исключительно в случае, если всё это время за ним неустанно кто-то следил. К этому прибавились оговорки врача о том, что обслуживать его в принципе мог только и исключительно живой персонал, что какой бы дроид ни был модификации, подойти, а уж тем более прикоснуться…

Извилины медленно со скрипом провели анализ поступивших данных, и наконец до его ещё, судя по всему, сонного сознания дошёл простой и непреложный в своём безобразии факт. Факт, гласивший, что он уже давно и плотно оккупировал шею супруги и не просто оккупировал, а ещё и ноги свесил. Единственным непонятным остался момент со спалился. «В чём или чем, что я такого сделал, вот что?» — Именно за этими размышлениями его и застала вернувшаяся в комнату Падме. В руках у неё был изящной работы деревянный поднос. Оный тут же отправился на прикроватную тумбочку, а спустя миг Энакин с интересом наблюдал за тем, как его ложе, повинуясь изящным пальчикам жены, набравшим какую-то команду на пульте, перевело его в сидячее положение. После чего его безцеремонно наклонили и, подоткнув подушку, наконец позволили усесться поудобнее.

— Отвечаю на твой вопрос: Сила.

— Что, Сила? — с непониманием воззрился на жену Энакин.

— Ты едва проснулся и без каких-либо проблем поднял с пола Эри. Где наш сын, там и ты сам.

— ИДИОТ! — припечатал себя Энакин и тут же попытался этой самой Силой сделать ну хоть что-нибудь. В итоге чуть не уронил поднос, получил по шапке и затих, пока жена поставила поднос к нему на колени. Потом уже думать не получилось, запах чего-то почти прозрачного был до того одуряющим, что думать было можно только о еде. Попытался было поднять руку, да куда там, скривился от прострелившей боли. И, получив в награду насмешливый взгляд жены, уже успевшей вооружиться ложкой, благоразумно и сообразительно затих.

— Давай, солнце, ложку за меня, ложку за сына, ну и кто там у нас ещё в списке, за них тоже по ложке.

— Пад, я… — договорить не получилось, ибо явно непонятно, где поднаторевшая госпожа сенатор профессионально заткнула рот оказавшейся в нем ложкой с бульоном. — М-м-м… — выдал проглотивший первую порцию Энакин. — А?

— А Эри, по-твоему, кто кормил? Или ты думаешь, что ребёнка, который всё время пытается эту самую ложку у тебя отнять и далеко не всегда делает это посредством рук, очень легко накормить? Ты лучше радуйся, что всё самое сложное продрых. А то бы сам увещевал своё непокорное, как и ты сам, дитятко на тему съесть ну хотя бы одну ложечку.

— Ясно, — обречённо-успокоено выдохнул Энакин и, изобразив самого послушного в мире галчонка, принялся глотать свой нехитрый, но от этого не менее вкусный обед.

Суп, оказавшийся бульоном на каком-то там местном виде водорослей, к великому сожалению, как-то чересчур быстро закончился. Добавка, как оказалось, не предусматривалась, а в ответ на «а ещё есть?» Падме, мило продефилировав к двери, сообщила, что если он не хочет выть из-за боли в животе и таки заехать на постой в королевский госпиталь Тида, то добавки нет и не будет в ближайшие два часа. Зато воды сие не касалось. Правда, после пары глотков понял, что больше не влезет, а чуть погодя сообразил, что ему вот-вот потребуется утка. По крайней мере, в орденских палатах целителей было именно так. Милое, как он сам надеялся, моргание глазами и осторожный вопрос, сопровождавшийся предательски алеющими ушами — ну не привык он как-то обсуждать подобные вопросы с женой — привели к взрыву безудержного хохота.

Пришлось обижено надуться, ведь он же старался и ничего смешного в том, что он вот ну никак не сможет до туалета, ну вот никак и точка. В общем, ничего смешного в своём вопросе Энакин не нашёл и от того надулся ещё больше, а наконец понявшая его Падме со вздохом начала перечислять те системы, к которым он, как оказалось, всё также подключён.

Подробности жизни коматозника* заставили полыхать ушами, аки маковый цвет, а уж когда явно мстящая ему за три года отключки Падме показала на тюбик с надписью «вазелин» и целую упаковку одноразовых явно подходящего ей размера перчаток… В этот момент Энакин как никогда в жизни желал провалиться сквозь землю. Желательно до самого плазматического ядра этой прекрасной планеты, провалиться и там сгореть без следа.

Не удалось и с фактом того, что вот не далее как вчера ему делали промывание кишечника, сделать что-либо не удалось. А то, как жена легко и непринуждённо оперирует всеми этими заумными терминами. Всё это указывало на то, что она явно переквалифицировалась из политика в медработника, и такие вот перемены больно били по сознанию, требуя хоть как-то восстановить статус кво. Именно поэтому, стоило Падме заикнуться о том, что ему предстоит, как он тут же заявил, что рогом упрётся, но не позднее двух недель если не встанет, то уж до туалета добираться точно станет сам.

— Сам — так сам, — меланхолично пожимая плечами, ответила супруга, — а вот пока ты ни разу не сам, раз уж ты спать не намерен, то будем заниматься массажем. Если будет больно, скажи. Зная тебя, терпеть будешь до последнего, но советую проявить благоразумие. А иначе будешь опозоренно общаться с вазелином, свечами и столь полюбившейся тебе за крайние три года клизмой. — Клизму совершенно не хотелось, и именно поэтому Энакин очень старался. Правда, всё оказалось не так чтобы страшно, и то ли врач неверно оценил его состояние, то ли у него просто более высокий, чем у среднестатистического человека, болевой порог, но факт остался фактом: довольно-таки жёсткий массаж, начавшийся со стоп, практически не причинял дискомфорта, скорее даже наоборот.

Комментарий к 2

*Вегетативное состояние (также вегетативная жизнь) — отсутствие возможности к самопроизвольной психической активности из-за обширного повреждения или дисфункции полушарий головного мозга с сохранением деятельности диэнцефальной области и ствола мозга, сохраняющих вегетативные и двигательные рефлексы. Самое интересное — у этого состояния нет точных диагностических критериев. Человек с ВС может просыпаться с восходом солнца. И засыпать с его заходом. Им не нужен аппарат искусственной вентиляции лёгких, их сердце не остановится без явной на то причины.

**Кома — нарушения сознания, при котором у больного полностью отсутствует контакт с окружающим миром и психическая деятельность. В коматозном состоянии больной всегда лежит с закрытыми глазами не реагируя на звук и боль. Именно этим кома отличается от других видов нарушения сознания.

* * *

Он не выговаривает букву "Р" так что принцип скажи рыба, а в ответ селёдка в действии.

* * *

Для тех, кто не знает. Прибывающий в состоянии глубокой комы или низко функционального ВС, не нуждается в утке. Моча отводится через катетер. Кал практически не образуется так как питание в основном внутривенное, а энтеральное создано с учётом максимальной степени усвояемости. Для поддержания нормальной функции ЖКТ (желудочно-кишечный тракт) устанавливается Газоностральный зонд. Именно поэтому необходимость дефекации практически отсутствует. В зависимости от показаний больному раз в неделю две делается промывание ЖКТ по средством постановки анальной