Рёма (гет)

Спустя неделю где-то в недрах четвёртого института магии зародился мощнейший её всплеск. Этот всплеск унёс жизни, что были ответственны за всё. Началось с того, что ей на подпись положили бумагу, сутью которой было дать разрешение на ликвидацию неудачного образца, она почти расписалась, даже ручку занесла, но что-то остановило и молодая девушка потребовала всю документацию.

Спустя час на стол легли скрупулёзно подшитые в папку отчёты. Первое, что зацепило, это дата начала эксперимента. Почти три года назад, а дальше она уже не помня себя неслась по коридорам. Естественно, ни о какой ликвидации не могло идти и речи, а когда её глазам предстала удручающая картина, все ответственные превратились в ледяные статуи.

В небольшой комнате за дверью напротив, сжавшись в углу, сидел свесивший голову малыш. На вид ему было не более трёх и спутать эти черты, это было просто невозможно. Попытка поговорить с ребёнком результата не дала, а затем робко прижавшийся к стене ассистент одного из так называемых учёных в подробностях пояснил, что, как и почему. Парень ёжился и каждую минуту ждал, что его жизнь окончится также, как это произошло с руководителем проекта и его замами. Но то ли боги были милостивы, то ли ещё что, но сия участь его миновала. Правда, если быть совсем честным, то парень признался, в том что выражал своё несогласие, что говорил, о том что задуманное это верх идиотии и что ничего не выйдет, но его доводы были проигнорированы. Из рассказа мужчины стало ясно, что аккурат неделю назад глава семьи отдала приказ о проведении весьма особого эксперимента. Суть оного была в попытке имитировать магию её, Маи, сестры, но не просто имитировать, а углубить и расширить. Любые доводы о том, что магия Мии-сан была уникальной и что повторить её практически невозможно уходили в пустоту. Робкие возражения игнорировались, а старшие попросту хотели жить, и на жизнь, как они были уверены, экспериментального искусственного волшебника им было попросту наплевать. Одним меньше, одним больше, таких, как он, здесь, в четвёртом институте магии, не считали за людей. Ресурс, когда ценный, когда нет, но человек, нет, никогда. Именно поэтому маленький подопытный рос в условиях, которых и врагу не пожелаешь. Согласно отчётам вся его жизнь состояла из экспериментов, сна и еды. Ошарашенная подробностями Миюки молчала, а по прошествии примерно десяти минут поднялась со стула и совершенно безцветным голосом оповестила, что того, кто проходит как «объект ноль-два» вообще-то зовут Рёма и что мальчик вот ни разу не искусственный, что у него есть совершенно обыкновенные папа и мама, а добила тем, что мальчик, оказывается, ни много нимало её, Миюки, родной племянник. Ассистент тихо сполз по стенке, да так и остался сидеть. А Миюки решительно пересекла коридор и, аккуратно подхватив совершенно не реагирующего на раздражители ребёнка, покинула подземный лабораторный комплекс.

Из отчёта и пояснений данных единственным выжившим было ясно, что крайний этап эксперимента, мягко говоря, закончился неудачей, полный крах, но это-то было вполне ожидаемо, ведь воссоздать уникальную магию психического спектра… Итог же был весьма неутешителен: ребёнок совершенно не реагировал на происходящее вокруг, остались только базовые рефлексы. Стоило поднять его на руки, как мальчик повис, он даже не пытался удержаться, просто лежал на плече, словно бы неживой, будто кукла. Путь до главного дома занял не так чтобы много времени, а затем был разговор с мужем и приказ позаботиться о мальчике. И вот уже три дня за мальчиком присматривает приставленная к нему горничная. Увы, но каких-либо надежд на изменение не наблюдалось. Малыша осмотрели и полностью подтвердили резолюцию, что была в отчёте об окончании эксперимента, что был подготовлен в связи с безвозвратной потерей образца. Главный дворецкий рискнул предложить не мучать малыша и, раз уж вылечить его не представляется возможным, то гуманнее будет усыпить. За это он удостоился весьма недоброго взгляда, а затем Миюки приказала готовить машину.

— Это решение приму не я, я просто не имею права, быть может это подло, но решать будет Тацуя, это его сын и только он вправе принимать решения о его дальнейшей судьбе. Что до тётушки, то она уже заплатила, а я… я просто не могу, не могу убить ни в чём неповинное дитя, я не моя тётя. — Дворецкий лишь кивнул и отдал требуемые госпожой распоряжения.

Поездка до Токио протекала в полной тишине, Масаки, который совершенно добровольно занял место водителя, лишь недобро глянул на попытавшегося было вмешаться служащего и вот уже четыре часа как совершенно молча крутил баранку. Сидящая же рядом Миюки также молчала, погружённая в свои совершенно не радостные мысли. «Что сказать брату, как он отреагирует?» — эти вопросы не давали ей покоя, ведь в отличии от некоторых она была много более наблюдательной и о том, что именно происходит с её старшим братом, была более-менее в курсе, вот только свою осведомлённость, как и вызванную ею радость, предпочитала держать при себе. И вот, спустя почти четыре года ей предстояло нанести брату ещё один сокрушительный удар, но и не нанести его она, Миюки, попросту не имела права. Ведь если она втихомолку решит эту проблему, то когда-нибудь настанет тот день, и её дорогой, и безсомненно любимый старший брат узнает всё и вот когда это произойдёт, вот тогда заплатят все, а если не все, то очень и очень многие, ведь Тацую с рождения растили воином и даже то, что он лишился своей магии, вряд ли помешает ему забрать с собой весьма приличное количество тех, кого он посчитает виновными. И уж лучше пережить это сейчас, чем когда всё зайдёт слишком далеко. Из раздумий её вырвал супруг, как оказалось они уже пять минут как прибыли.

— Останься здесь, я сама, — коротко произнесла Миюки и, получив утвердительный кивок, открыла дверцу, припаркованной на небольшой находящейся возле частного дома стоянке, машины.

Звонок в дверь дался с таким трудом, будто это не руку протянуть, а как минимум многотонную глыбу сдвинуть. Но вот за дверью послышались шаги, ещё миг и на пороге отворённой двери показалась Маюми.

— Добрый вечер Миюки сан, проходи чувствуй себя как дома.

— Я тоже надеюсь, что он будет добрым, Маюми-сан, Тацуя дома?

— Да, он как обычно…

— Ясно, позови его, это и в правду важно, и ещё мой тебе совет прими успокоительное разговор, будет не из простых.

— Даже так? Хорошо, я сейчас его позову.

К тому времени как Тацуя таки выполз из своих казематов, Миюки успела присесть на диван, а Маюми, хоть и удивлённая советом невестки, но успокоительное и вправду приняла. Так и получилось, что в гостиную и она и Тацуя зашли одновременно.

— Ты хотела поговорить со мной, сестра?

— Да, дорогой брат, вот только я не знаю, как начать этот без сомнения очень нужный и важный, но от этого не менее тяжёлый разговор. В общем оба-уэ, она… Вот держи, тут всё, я просто, нет я не могу произнести это вслух, просто не могу.

— Хорошо, я прочитаю, а пока, может чаю? Ведь судя по этому... — Тацуя взвесил в руке безликий том, облачённый в чёрную, не имеющую подписи обложку.

— Боюсь, что чай в текущей ситуации будет несколько неуместен.

— Как скажешь сестрёнка, — с этими словами Тацуя углубился в чтение и, если бы не длительное проживание бок обок с этим почти безэмоциональным человеком, Миюки бы и не заметила насколько её брат взволнован. Наконец по прошествии чуть более чем тридцати минут папка была отложена.

— Где он, Миюки, где мой сын? — побледневшая Маюми непонимающе переводила взгляд с супруга, на невестку и обратно.

— Он здесь, на парковке в машине, ты ведь видел их заключение то, что они натворили, просто, онии-сама, прости меня, я не успела.

— В произошедшем нет твоей вины, и дата, стоящая на отчёте это подтверждает, — совершенно безцветным голосом откликнулся Тацуя и, поднявшись, направился к выходу. По прошествии ещё пяти минут не верящая своим глазам Маюми, уже успевшая пролистать прочитанный супругом отчёт, наблюдала за тем, как вернувшийся в дом Тацуя тихо шепчет что-то ласковое. На его плече совершенно безвольно висел маленький, одетый в красную футболку и джинсовый комбинезон малыш.

— Всё будет хорошо, мой родной, — тем временем шептал Тацуя и совершенно не обращая внимания направился к лестнице.

Оцепенение удалось сбросить лишь спустя пять минут, по прошествии которых Маюми не знала, что делать, то ли бежать за мужем, то ли... А что собственно, то ли? Ведь это только кажется простым и понятным, а на деле всё не то, чем кажется и совершенно не так, как видится на первый и даже на второй взгляд. Снова накрыло каким-то странным оцепенением и апатией. Очнувшись, Маюми поняла, что в гостиной кроме неё никого нет. Только чёрная папка, что так и лежит на журнальном столике, на часах три ночи и о сне не может идти и речи. В голове миллион мыслей, но все они крутятся лишь вокруг произошедшего и как озарение, а что, если… бегом к лестнице и вниз, дверь ожидаемо заперта и смысла в просьбах открыть нет и не будет, да и там ли он? Переборов подступающий к горлу комок, Маюми развернулась и решительно направилась в спальню. Ну точно, не ошиблась, муж обнаружился на кровати. Лежал Тацуя несколько неестественно, создавалось стойкое впечатление, что он просто, как был ничком рухнул на кровать. Беглый осмотр показал, что у супруга просто дичайшее магическое истощение. Маюми успела проверить пульс и убедившись в том, что тот, в наличии перевернуть любимого на спину. Глазам предстало бледное, слегка осунувшееся лицо, нижняя часть которого была измазана в крови. И только вытерев кровь и убедившись, что каких-либо травм нет, Маюми вдруг осознала, что у её мужа именно МАГИЧЕСКОЕ истощение и это при том, что вот уже более трёх лет он полностью лишён своей магии. «Да он ведь и светлячка не зажжёт, так откуда»... Ещё миг и побледневшая Маюми тихо осела на пол, сознание вполне чётко воспроизвело воздействие магии супруга, а также зафиксировало то, что малыша то нигде нет, ведь не мог же он куда-то уйти…

Пять минут прошли в полной прострации и, хотя разум прекрасно понимал, что то, что она прочитала это просто… сердце просто не могло поверить в то, что Тацуя, Тацуя который так ждал их малыша, вот так вот запросто… внезапно её внимание привлекло какое-то шевеление. Где-то в груди загорелась искорка надежды, загорелась, чтобы спустя краткий миг обратится неугасимым пламенем надежды, ведь стоило присмотреться как стало ясно, что в углу у самой спинки кровати кто-то всё же есть и этот кто-то там судя по всему прячется. «Прячется», — с некоторым удивлением подумала Маюми, но ведь… и тут то до неё дошло, то что она совершенно забыла, что Тацуя в первую очередь не разрушитель, что его магия может исправить буквально всё. Вот только он ограничен и его предел — это ровно сутки.

Вот только опровергая всё и вся, неясный силуэт зашевелился вновь и Маюми не придумала ничего лучше, как присесть на свободный край кровати и вглядеться в предрассветные затаившиеся тени.

— Привет, зачем ты тут прячешься? Ты ведь спрятался, да? — вопросы звучали довольно глупо, особенно на фоне того, что пришлось пережить, но другого придумать просто не удалось. Ответа ожидаемо не последовало и на первый план вышел вопрос, а понимает ли мальчик хоть что-то или же…

НОЛЬ-ДВА

Всю жизнь вокруг него были только белые стены и люди, опять же в белом, кроватка с железными перилами, а чуть позже маленький стульчик и столик ему под стать. Окружающим не было до него дела, точнее нет, не так. Люди в белом кормили его, но очень быстро пришлось научиться всё делать самому. Ведь малейший каприз и ему делали больно. Время шло монотонно, он не знал, что такое день и что такое ночь. Различал лишь время сна, время еды и время, когда его забирали в большую комнату. В большой комнате практически всегда было больно. Но он смирился, ведь если не шевелиться, то будет чуть легче. Пока был совсем крохой, искал утешения сбившись в комочек. Иногда ему снились сны, во снах с ним кто-то говорил, вот только звук был не ясный, приглушённый, а ещё во снах было спокойно, там было темно, невесомо и не больно и последнее обстоятельство было главным. Ведь весь его мир делился на больно и не больно. И он старался, делал всё, чтобы не больно было чаще, как можно чаще. Именно из этих снов в его реальный мир пришёл тук-тук, там, во снах он был и от него было спокойно. Именно так он и придумал стучать. Тихо, едва касаясь поверхности, даже не звук лишь вибрация, но это помогало его тук-тук, он забирал боль и позволял забываться сном.

Иногда люди в белом говорили, это происходило, когда они думали, что он не слышит, по крайней мере, сам ноль-два думал именно так. Именно из этих разговоров он узнал большую часть своих слов. Вы спросите, почему ноль два, да потому, что если к нему обращались, то именно так. Именно поэтому он и решил, что его зовут именно объект ноль два.

Время, он, ноль два, не знал, что это, но оно, время, этого не замечало и, как и прежде, продолжало свой бег. Монотонный и однообразный. И вот в один из дней которые он, ноль два, воспринимал просто как период, когда нельзя спать, нельзя, потому, что если уснёшь, то тебя обязательно разбудят, а затем будет больно* , за ним пришли, отвели в большую комнату, комнату боли. Положили в ложемент, закрепили датчики, а затем было больно, очень, очень больно. Так больно, что пришла темнота, но не та спокойная, что была в его снах. Это темнота была пустой и не было его столь мерного и успокаивающего тук-тук. Было очень страшно, ни звуков, ни ощущений, одна пустота. А затем, затем вдруг совершенно неожиданно вспыхнул свет, он был таким ярким, что ноль два решил, что он ослеп. Но затем вернувшаяся было темнота расступилась, а вместе с ней вернулись звуки и ощущения. Рядом кто-то был и этот кто-то лежал на том, что было похоже на его кроватку, только больше и без перил. Ноль два невольно поёжился и тихо отполз к самому краю. Туда, где была стена. Он вообще почти всегда сидел именно у стен. Была ли это его кроватка или же пол белой комнаты, он всегда был у стены.

Как-то раз из разговора людей в белом ноль два узнал новое слово. Это слово было «мама». Как он понял, это человек, и он заботится и не делает больно. Тогда он впервые спросил, а есть ли у него мама. Человек в белом смотрел на него так, словно он, ноль два, сделал что-то поистине ужасное, ужасное и не подобающее, смотрел, но ответил, а точнее прошипел, что у таких, как он мамы нет, что таким, как он мама не положена и чтобы он более не смел разевать своего никчёмного рта. Где-то в глубине в тот момент появилась очень странное и непонятное жгучее чувство, но ноль два лишь молча опустил голову и вновь прилип к столь полюбившейся ему стене.

Вот и теперь он прижался к стене и тихо ждал продолжения. Незнакомая комната, совершено новая обстановка, новые запахи и новые звуки. В какой-то момент в комнату кто-то вошёл. Тогда ноль два решил затаиться и лишь сильнее прижался к стене. Незнакомец, а точнее незнакомка его явно не заметила и всё её внимание досталось лежащему на кровати. Но вот она перевернула неизвестного и, явно в чём-то убеждаясь, выдохнула, а затем всё же заметила его, это произошло из-за того, что он шевельнулся, на самом деле, он лишь хотел скрыться под одеялом, но это то и привлекло её внимание. Некоторое время она просто смотрела на него, а затем спросила, зачем он прячется. Ответить на её вопрос ноль два не мог, он её просто не понимал, ведь он всю жизнь сидел у стены, и никто не говорил ему, что он прячется. Вот под кровать или под стол это да, это нельзя, за это делают больно, а у стены, у стены можно. По крайней мере, так было, когда он был в белой комнате. И вот теперь кто-то решил, что он прячется. В итоге ноль два решил, что надо ответить так, как его учили, ответить так, чтобы не было больно.

— Объект ноль два к проведению испытаний готов, состояние объекта нормальное. — Стандартная для него давно заученная фраза, люди в белом требовали, чтобы он отвечал именно так, хотя если он чувствовал себя совсем плохо, тогда он должен был заменить «нормально» на «не удовлетворительно».

Выговаривать всё это было сложно, но когда стоишь перед выбором много больно или нет, то учишься очень быстро. Вот только на этот раз что-то пошло не так, его слова явно не порадовали незнакомку и именно поэтому ноль два приготовился к тому, что сейчас будет больно.

А в это же время Маюми пыталась унять дрожь, ведь её маленький сынок, их долгожданное солнышко даже имени не имеет и не просто не имеет, а уверен, что этот номер и есть его имя. «Как быть, что делать? Как с ним говорить, но главное о чём?» — мысли метались в голове метались и не находили выхода, а тем временем малыш продолжал явно выжидающе смотреть. В точности как отец свёл свои густые тёмные бровки, а затем поднял являющиеся точной копией отцовских глаза и тихо спросил:

— Вы тоже будите делать больно? — обычно он не задавал вопросов, но то было в белой комнате и там были люди в белом, здесь же не было ни того, ни другого и именно этот момент требовал прояснения. По крайней мере, для ребёнка, которому не было и четырёх лет, это было именно так. Вот что тут ответишь?! Её малыш, её столь похожий на любимого малыш и первый же его вопрос заставляет буквально мечтать растерзать тех, кто посмел отнять его, отнять и сделать с ним всё то, что описывали страницы отчёта.

Что ответить так и не нашлась и именно поэтому Маюми просто покачала головой. Такой незатейливый и поистине международный жест. Совершенно внезапно на глаза навернулись совершенно непрошенные в данный момент слёзы, пришлось их сморгнуть. А проморгавшись, Маюми обнаружила, что малыш покинул своё импровизированное убежище и теперь сидит приблизительно в метре от неё, сидит и смотрит с явным интересом.

Вот он вновь задумчиво нахмурил свои так похожие на отцовские, маленькие бровки. На лице малыша явно читалась очень активная мыслительная деятельность, мальчик явно пытался понять, а понять он хотел то странное ощущение, что где-то в глубине него отзывалось, отзывалось и тянулось к этой совершенно незнакомой ему женщине. По всему выходило, что он, ноль два, должен знать, кто она, вот должен и точка, но он не помнит. По всему выходило что это их первая встреча. «Но тогда почему я знаю её?, — спрашивал сам себя ноль два. — Почему?!» Ответа не было. Зато было какое-то совершенно необъяснимое доверие. Именно из-за этого мальчик и рискнул и в тот момент, когда эта знакомая незнакомка вновь зажмурилась, придвинулся ещё ближе. Ведь, быть может узнать не позволяет плохое и непривычно слабое освещение? Спустя ещё несколько минут мальчик признал, что он абсолютно точно никогда раньше не видел этого человека. Но также признал и то, что между ними что-то есть, что-то, чего он попросту не мог понять, не мог, потому что не знал. Не знал того, что то, что он посчитал узнаванием, есть ничто иное, как ощущение от излучаемой Маюми магии. Магии, которая была с ним всё то время, пока он был в том месте, где ему было спокойно. Когда именно он начал отстукивать свой успокоительный ритм, он так и не понял, зато внезапно осознал, что теперь вот прямо сейчас лучше, чем раньше, как будто кто-то добавил недостающее звено.

Странное поведение малыша не давало сосредоточиться и подумать, этот его стук сбивал с мыслей и требовал объяснения, но именно его то и не находилось. А малыш продолжал тихо, едва слышно отстукивать свой нехитрый ритм. Так продолжалось до тех самых пор, пока ритм внезапно не пропал, это заставило посмотреть на малыша и вдруг понять, что он совсем рядом. А мальчик протянул ручку и осторожно, тут же отдёрнув назад коснулся руки.

— Я тебя знаю, с тобой не больно, но я не помню почему так, кто ты и откуда я тебя знаю? — в комнате вновь воцарилась тишина. Что отвечать, как объяснить и главное, как понять?— вопросов были десятки, а то и сотни, все требовали ответа, и все были столь безполезны, что и представить себе невозможно. А вновь замолчавший тем временем малыш опять ушёл в свои мысли, и вновь вернулся к своему нехитрому и столь непонятному перестуку.

«Я коснулся её и меня не наказали. Я знаю этого человека, но не помню откуда. Я чувствую себя спокойно, это присутствие этого человека? Почему мне спокойно, откуда я знаю, что будет не больно?» — ответов не находилось, а где-то на задворках памяти пробивалась мысль, что не больно — это мама, что мама всегда не больно, так говорили те в белом в тот раз, когда думали, что он их не слышит, а ещё что ему, ноль два, мама не положена, потому что у таких, как он мамы нет. И вот, собрав всё свою храбрость, малыш рискнул прикоснуться ещё раз, на этот раз он не просто коснулся, он провёл пальчиками, пытаясь понять и воспринять эту новую для себя реальность. Незнакомка вздрогнула и ноль два снова отпрянул, но больно опять не было, а она, так и не пошевелилась, лишь прошептала что-то едва слышимое, но он всё равно услышал, он вообще очень хорошо слышал. Так было всегда, вот и сейчас он знал, что она сказала Рёма. «Кто этот Рёма или что это Рёма?» — он, ноль два, не знал, но где-то там, в глубине что-то отзывалось, это что-то было до крайности важным, тёплым и очень приятным, оно было не больно. Именно поэтому ноль два вновь вернулся на прежнее место, а спустя минуту вновь прикоснулся. Это ощущение казалось знакомым. И нет, он никогда раньше не прикасался, не вот так, но он точно знал, что знает это, что оно было у него, было, а потом пропало и потом было больно, а пока это было с ним было хорошо, было не больно.

— Мама, — тихо, на самой грани слышимости прошептал малыш. — Ты моя мама? Они сказали, что у меня нет мамы, но ты ведь есть, я помню, почему? — «Что отвечать, как объяснить, быть может просто обнять?» — всё это металось в голове, а малыш явно ждал ответа. Ждал и смотрел, смотрел своими совершено не по-детски серьёзными отцовскими глазами.

— У тебя глаза как у папы, — тихо произнесла Маюми. — Знаешь, твой папа он очень хороший и это от помог тебе.

— Помог мне? Это он сделал не больно, он забрал, да?

— Да, это был папа, в этом весь он, он всегда забирает себе чужую боль. Он верит, что больно может быть только ему, ему одному и никому из его близких.

— Это он светился?

— Светился? Ты имеешь ввиду магический свет? Думаю, да, твой папа сотворил очень сильное заклинание, он очень хотел, чтобы мы смогли поговорить.

Малыш забавно склонил голову набок, а затем придвинулся ещё на несколько сантиметров, он явно пытался что-то понять и оставался лишь вопрос, что именно. В какой момент он оказался так близко, что обхватил её ладошками, Маюми так и не поняла, а малыш прижался и внезапно затих. «Не отдам, теперь я точно знаю ,кто ты, ты мой тук-тук, не отдам», — пронеслось в голове ребёнка, понеслось и закрепило понимание, что тук-тук и мама это одно и тоже, что он всегда помнил об этом и что больше свой тук-тук он, ноль два, никому не отдаст.

— Не хочешь отпускать?

— Мой тук-тук, не отдам, — послышалось откуда-то снизу. — Теперь я знаю, я всегда его слышал, мой тук-тук.

— Да, только твой, — теперь странный ритм что мальчик отбывал ранее стал понятен. Это оказался стук сердца, по крайней мере, именно около него малыш прижал своё ушко и не желал отлипать и на единую секунду.

Комментарий к Завершение

Для тех кому не ясно, его не били, просто облучали антинитом. Для маленького мага это весьма и весьма болезненно.