Когда уехала Фанни Лэй (джен)

Где нет ограды, там расхитится имение.

Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова 36:27

Сегодня Джону с утра нездоровилось.

На завтрак он сварил себе два яйца, а когда стал их чистить, от запаха его замутило. Пришлось ограничиться оставшейся с вечера подсохшей лепёшкой.

В первой половине дня Джон прочищал дымоход, потом долго отмывался от сажи.

К обеду аппетит так и не появился, но в желудке начало неприятно сосать, как будто там сидел голодный червяк. Чтобы успокоить желудок, Джон через силу впихнул в себя яйца и ломоть свиного окорока.

Чем ближе был вечер, тем хуже ему становилось — в глаза будто песку насыпали, какая-то липкая слабость растекалась по телу, и хотелось лишь одного: опрокинув стаканчик горячего эля, заползти с головой под одеяло. Джон решил, что так и поступит, вот только доделает кое-какие хозяйственные дела.

Набросив на плечи куртку, он вышел во двор и устроился перед домом на чурбане чинить сбрую.

День выдался ясный, тихий. Болезненное осеннее солнце пыталось согреть землю и воздух, было довольно тепло, но Джона познабливало.

На неделе он ездил в деревню покупать капканы и слышал от людей, что в округе гуляет болезнь, именуемая «итальянской лихорадкой». Некоторые от неё умирали — в основном, дети и старики. Джон сам видел свежие могилы около церкви.

Возможно, он тоже заразился, беседуя с кузнецом и его подмастерьем. У обоих были красные воспалённые веки, оба обливались потом. Джон тогда не придал этому значения, полагая, что это из-за духоты в кузне.

Сегодня он собирался проверить в лесу силки и поставить капканы — от лис последнее время не стало житья. Нужно было пойти в лес с утра, но пришлось заниматься с дымоходом, а теперь Джон уже чувствовал, что сил больше ни на что не осталось. Ещё и колено начало крутить — значит, скоро поднимется ветер.

Кропотливая мелкая работа быстро утомляла глаза, и Джон временами давал им отдых, переводя взгляд вдаль, — туда, где пустынная дорога, извивающаяся между пожелтевшими лугами, переваливала через холм. Во влажном воздухе, в запахе перепаханной земли, в резных кронах деревьев, отчётливо выделяющихся на фоне ярко синего неба, — во всём чувствовалось наступление глубокой осени. В лесу пронзительно кричал ворон.

Пока Джон ковырялся с уздечкой, какая-то мысль настырно свербила висок. Как будто что-то было не так. Кончив работу, он внимательно осмотрел двор и понял, наконец, в чём дело: еле слышно поскрипывала калитка, когда её толкал слабый ветерок. Она была прикрыта, но веревочная петля не наброшена на столбик. Вроде бы мелочь, а раздражает.

Джон со вздохом отложил сбрую и прикинул, как ему получше добраться до калитки. Ночами землю на дворе прихватывали заморозки, днём она превращалась в жидкое месиво. Не хотелось поганить ботинки в грязи, но делать нечего, нужно исправить беспорядок.

Поднявшись на ноги, он распрямил затёкшие плечи, покрутил шеей, однако вместо облегчения почувствовал головокружение и тошноту. Похоже, он действительно заболел. «Может, Господь, наконец, в этот раз вспомнит обо мне и приберёт» — подумал Джон, застёгивая куртку.

Стараясь выбирать места посуше, дошёл он до калитки, закрепил петлю и собрался уже возвращаться, как вдруг заметил человеческие следы на земле. Кто-то бродил вокруг фермы, а потом через калитку направился прямиком к амбару. Вчера следов не было, ночью на мёрзлой земле они тоже не могли отпечататься. Значит, человек появился утром, пока Джон находился в доме.

Собака оповестила бы Джона о незваных гостях, но у него не было собаки. Когда Артур просил щенка, Джон счёл, что держать собаку дорого. Зря, наверное, он отказал. Экономия не бог весть, какая, а Артуру было бы на ферме веселее.

И потом, собака, по крайней мере, не бросила бы хозяина, увязавшись за первым встречным, как это сделала его жена.

Согнувшись в пояснице, Джон разглядывал следы. Возле каблука рельефно проступало изображение равностороннего креста и какая-то нечитаемая надпись вокруг него. Сравнив размер и глубину чужого следа со своим, Джон решил, что нарушивший границы его собственности человек должен быть значительно ниже его и, вероятно, легче.

Это мог быть вор. Или ещё один проповедник Небесного Иерусалима вроде Томаса. Или беглый каторжник. Во всяком случае, то, что человек не постучал в дом, а предпочёл затаиться в амбаре, кое-что говорило о его намерениях.

В этот раз Джон не собирался изображать доброго самаритянина. Из-за проявленного им в прошлый раз христианского милосердия его единственный сын теперь гниёт в могиле. Джон хорошо усвоил урок.

Прежде, чем отправиться в амбар, он сходил в дом за мечом.

Фанни, уезжая, забрала с собой всё оружие шерифа и — зачем-то — нож Джона, который он обычно носил на поясе. Но меч, с которым он пришёл с войны, она всё же тронуть не посмела.

Джон давно не держал меч в руках, и сейчас он показался очень тяжёлым. Однако это не помешает ему либо прогнать пришельца, либо убить. Как получится.

Распахнув одну створку амбарных ворот, Джон остановился на пороге, прислушиваясь.

Мерин в стойле спокойно жевал сено.

У подножия лестницы, ведущей на сеновал, лежали подсохшие комки грязи. Человек был здесь, и он забрался наверх.

Для верности Джон всё же сначала потыкал мечом наваленное внизу сено. Кроме пары вспугнутых мышей — никого.

— Я знаю, что ты там, — задрав голову, громко произнёс он, обращаясь к сеновалу. — Спускайся немедленно!

Джон встал достаточно далеко от лестницы, чтобы на него нельзя было прыгнуть сверху, и чтобы при этом заблокировать собой выход. Вроде бы всё было предусмотрено.

— Спускайся! — повторил Джон. — Или я поднимусь сам и снесу тебе голову!

Сначала было тихо, потом послышалось шуршание. Кто-то полз по настилу.

Около лестницы появилась взъерошенная голова с застрявшим в волосах сеном. Испуганные глаза уставились на Джона.

Он сильнее сжал рукоять меча.

— Кто бы ты ни был, немедленно спускайся.

— Сэр, я только…

— Спускайся.

— Ладно…

Голова исчезла. Через пару мгновений верхняя ступень скрипнула под заляпанным грязью ботинком с толстой подошвой, — той самой, отпечаток рельефа которой Джон видел во дворе. Следом появился неприлично обтянутый выцветшими синими штанами зад и ярко-зелёный балахон с капюшоном. В представлении Джона, одежду столь кричащих цветов и такого странного покроя могли носить, разве что, актеры в театре. Правда, при Кромвеле все театры позакрывали, но после его смерти они, возможно, открылись снова.

Незнакомец нерешительно остановился на нижней ступеньке лестницы. Приглядевшись, Джон понял, что перед ним девица, а вовсе не парень, как ему показалось сначала. Его обманули короткие волосы и штаны. Стоя на лестнице, девица возвышалась над Джоном. Если же учесть высоту ступеньки, то она была примерно на голову ниже его и достаточно хрупкого телосложения, с тонкой шей и запястьями.

Джон немного расслабился. Тощая девица для него, вооружённого мечом мужчины шести с лишним футов ростом, угрозы, разумеется, не представляла.

Некоторое время они с взаимным удивлением рассматривали друг друга.

Внешность у девицы была поприятнее, чем у подружки Томаса, — насколько Джону удалось рассмотреть её лицо, частично скрытое свисавшими на глаза растрёпанными тёмными волосами. Одна прядь была неестественно светлого цвета, словно выжженная.

Джону показалось, что лет ей пятнадцать или шестнадцать, не больше. Медленно что-то жуя, она так пристально разглядывала его одежду, словно никогда раньше не видела ничего подобного.

Джон собрался спросить, что она делает в его амбаре, но девица его опередила.

— Тут какой-то исторический фильм снимают, что ли? — сдув через губу волосы со лба, спросила она. Волосы тут же упали назад. Говор её звучал непривычно уху, не по-здешнему.

Мало того, что девица без разрешения открыла рот, так Джон даже не понял смысл её вопроса. Это привело его в некоторое замешательство.

— Позвольте мне налить у вас воды, сэр, — всё ещё стоя на лестнице, продолжала девица. — У меня почти ничего не осталось. — Она подняла руку с зажатой в ней бутылью, в которой на дне плескалось на полдюйма жидкости. Бутыль казалась изготовленной из необычайно тонкого прозрачного стекла. Дорогая, должно быть, вещь.

— В ручье воды сколько угодно, — холодно произнёс Джон. — Тут недалеко.

Девица стояла и жевала, задумчиво постукивая себя бутылью по бедру. Умолять о пощаде, — что было бы уместно в этой ситуации — она и не думала.

В Джоне поднималось раздражение. Сначала он собирался просто прогнать её, но наглое поведение девицы изменило его намерения.

— Полагаю, тебе хватит и этой воды, чтобы доехать со мной до констебля.

Джон переложил меч в левую руку и решительно шагнул к лестнице, намереваясь схватить девицу за шиворот.

— Эй!.. — она испуганно отпрянула и вдруг запустила в Джона бутылью. От неожиданности он замер на месте, едва успев заслонить голову рукой.

Джон ожидал чувствительного удара, но бутыль упруго отскочила от его локтя и покатилась по полу, — как ни странно, не разбившись.

Возобновить атаку Джон не успел. Девица спрыгнула с лестницы и, схватив вилы, стоявшие у стены, выставила их перед собой.

То, что вилы могут быть использованы противником для самозащиты, почему-то вовремя не пришло Джону в голову. Видно, из-за болезни он стал плохо соображать.

Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза.

Ручка вил была гораздо длиннее, чем меч, поэтому девица теперь находилась в более выгодном положении. Судя по ехидной улыбке, промелькнувшей на её лице, она это тоже понимала.

Джону внезапно стало хуже. Его прошиб пот и заломило виски. Сердце тоже вело себя как-то… нехорошо.

Теперь он желал только одного, — чтобы эта дрянь немедленно исчезла.

— Если ты воткнёшь вилы мне в живот, я тоже успею до тебя дотянуться, — хриплым, каким-то слабеющим голосом сказал Джон. — Лучше убирайся из моего дома.

Девица хмыкнула и в очередной раз сдула волосы со лба.

— Но вы загораживаете выход, сэр.

Джон действительно заслонял собой открытую половину ворот, так что ему ничего другого не оставалось, кроме как попятиться назад.

Он медленно выбрался из амбара спиной вперёд.

Девица подобрала с пола свою бутыль, и, держа вилы наизготовку, прошла мимо Джона.

Не спуская с него глаз, она стала боком продвигаться в сторону изгороди. Высокие чёрные ботинки громко чавкали по грязи. Когда между ней и Джоном оказалось ярдов десять, она воткнула вилы в землю — как назло, именно в том месте, где грязь доходила до щиколотки. Разумеется, это было сделано умышленно.

Напоследок девица повела себя очень странно: выдула ртом большой белый пузырь из того, что всё это время жевала, и показала средний палец. Джон скрипнул зубами, догадавшись, что этим незнакомым ему жестом она выразила презрение к нему.

Перемахнув через изгородь, девица вышла на дорогу и стала подниматься на холм.

Если бы не нога, Джон догнал бы её и изрубил на куски. Но сейчас ему, хромому старому солдату, оставалось только сжимать вспотевшей ладонью рукоять меча и раздувать ноздри. «Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места диаволу*», — с ненавистью пробормотал он, глядя в спину удаляющейся фигуре.

Джон постоял ещё немного, досадуя на то, что девка заставила его отступить, подло воспользовавшись его непредусмотрительностью, и похромал в грязь за вилами.

Полагая, что сегодня больше не выйдет на улицу, он загнал кур и гусей в птичник, а мерину добавил сена и воды.

Крошечное ярко-зелёное пятно, подсвечиваемое клонящимся к закату солнцем, всё ещё маячило на подступах к вершине холма, когда Джон входил в дом. Если наглая девица в своём дурацком одеянии попадётся на глаза кому-то из местных, то неминуемо окажется у констебля. И тогда Джон охотно засвидетельствует, что она проникла в его дом и угрожала его жизни. Может быть, она даже успела совершить что-нибудь похуже нарушения границ собственности, и её по совокупности деяний повесят.

Хотя эта грешная мысль отчасти утешила Джона, ощущал он себя к этому моменту совершенно разбитым. Его начало трясти, к слабости и головной боли добавились спазмы в животе, адски ломало суставы и поясницу, и было больно двигать глазами. Все признаки указывали на итальянскую лихорадку, как про неё рассказывали в деревне.

Заперев дверь и все ставни на первом этаже, Джон поднялся наверх и разделся, чтобы лечь в кровать. Он надеялся, что поспит пару часов, и к вечеру ему, даст бог, полегчает. В крайнем случае — к утру.

Уже укладываясь щекой на подушку, Джон вдруг подумал о том, что девица может вернуться и украсть гуся или, что намного хуже, увести мерина. Жаль, ему сразу не пришло в голову поставить капканы перед птичником и амбаром… а сейчас только пожар смог бы заставить его выбраться из постели.

Меч он на всякий случай положил рядом с собой, нож — под подушку. Кузнец ещё год назад изготовил для Джона другой нож взамен того, который присвоила Фанни. Новый имел удобную рукоять и более совершенную форму лезвия, но, будь у Джона выбор, он предпочёл бы вернуть тот нож.

Закрыв глаза, Джон подтянул колени к животу и скорчился под одеялом, пытаясь побороть колотивший его озноб.

Примечания:

*Послание апостола Павла к Ефесянам 4,26 — 4,27