Когда уехала Фанни Лэй (джен)

Все дни человека — печаль,

и заботы его — это скорби.

Соломон.

Джон похоронил сына на холме, под большим, молитвенно простирающим в небо ветви дубом. Рыть могилу с простреленным плечом было тяжело, но он справился. Землю ещё не успели сковать заморозки, да и яма потребовалась не слишком большая — стараниями шерифа и его колченогого подручного от Артура мало что осталось.

С тех пор всегда, проезжая вихляющейся по холму дорогой, Джон, сощурив стареющие глаза, издалека прочитывал — а скорее, угадывал — имя на каменной могильной плите. Сердце разбухало в груди, не давая вздохнуть, но Джон всё равно каждый раз повторял этот мучительный ритуал, напоминавший ему о том, как он изо всех сил пытался защитить свою семью, но не смог. Он совершил чудовищную ошибку, поддавшись лживым речам молодого ублюдка и впустив его в дом, и негоже ему теперь было увиливать от созерцания последствий.

Артура убили шериф с подручным, но первопричиной этого был Томас Эшбери, богохульствующий рыжий дьявол. Джон тысячу раз проклял его самыми страшными словами, но этого было слишком мало. И того, что Томас, вероятно, за свои речи жарится в аду, Джон тоже полагал недостаточным. Он желал бы вспороть ему брюхо и удавить на собственных кишках. А потом то же самое проделать с шерифом и его подручным. Может быть, тогда Джону было бы не так стыдно перед памятью сына и самим собой.

На могильной плите каменотёс по просьбе Джона выбил два имени: его сына и его жены. Да, именно так. Для Джона Фанни умерла, когда оставила его одного, раненого, ради того, чтобы отправиться с пучеглазой молодой шлюхой на поиски Небесного Иерусалима. Это они так между собой говорили, собираясь в дорогу, а на деле-то Фанни просто прельстилась девкиными торчащими сосками, и никто не убедил бы Джона в обратном.

Впрочем, даже если бы Фанни осталась, семьи у них всё равно больше не было. Потеряв сына, они с Джоном утратили и связь друг с другом. Если эта связь вообще когда-нибудь существовала.

Джон сказал общине, что произошло несчастье. Жена с сыном угорели, пока он ездил в деревню. Раньше времени закрыли заслонку на трубе и легли спать. Такое случается, ничего необычного. И ещё он сказал, что похоронил их вблизи фермы, чтобы они всегда были рядом с ним. Все искренне сочувствовали Джону, потому что хорошо знали и его милого мальчика, и благочестивую жену.

Тела шерифа, его подручного и Томаса Джон сжёг, а останки выбросил в реку. Упокоения в земле они не заслужили.

О последствиях для себя он не беспокоился. Фанни и эта девка, Ребекка, отправились в путь на лошадях шерифа, так что следы вели от фермы обратно на холм. Дальше они должны были выехать на людную грунтовую дорогу, по которой проследить дальнейший маршрут всадников уже невозможно. Как появился шериф ниоткуда, так и исчез в никуда. Лошади были не настолько приметные, чтобы кто-то мог их опознать, тем более за пределами графства. Следы сапог шерифа и его подручного во дворе Джон старательно затоптал.

Джон надеялся, что у жены осталась хотя бы капля благодарности к нему, и она не станет называться во время путешествия его именем, позоря его своим недостойным поведением. А в том, что она будет предаваться распутству, у него не было никаких сомнений. Фанни знала мужчин до замужества. С Томасом она начала переглядываться с первой минуты появления его на ферме, а в злосчастный вечер, когда она сжимала рукой его член, Джон заметил у Фанни тот мутный от похоти взгляд, какой встречается у шлюх, любящих своё ремесло. На этом Фанни не остановится. Женщины никогда не останавливаются, вступив на путь разврата. Говорили ведь Джону, что в жёны следует брать девственницу… Жаль, что скромность и покорность Фанни тогда ввели его в заблуждение.

Джон знал, что она не вернётся. Он ясно увидел это в её молчаливом прощальном взгляде. И потом, поднимаясь на холм, Фанни ни разу не обернулась, ни разу больше не посмотрела — не только на него, но даже на свой дом, в котором она родила и растила сына.

Через день на ферму явился новый констебль. «Соболезную, капитан Лэй, такое страшное горе… а не заглядывал ли к вам шериф, преследовавший еретиков? Как в воду канул. Бумага-то с печатью у него, говорят, поддельная оказалась».

Джон сказал, что видел шерифа дважды, но оба раза тот надолго здесь не задержался. Констебль побродил вокруг фермы, ничего подозрительного не обнаружил и вскоре убрался восвояси. Больше власти Джона не беспокоили.

Плечо болело до Рождества. Но это были ещё не все беды Джона. После того, как Томас отходил его кочергой, у него появились головные боли, и он стал сильнее приволакивать ногу, так что без трости дальше двора теперь уже не ходил. Зимой ему с трудом удавалось управляться с хозяйством.

Он думал нанять работника, но так и не собрался. Силы начали потихоньку возвращаться, а потом Джон осознал, что и дальше сможет справляться с делами на ферме самостоятельно. Теперь это стало проще. Исчезла необходимость держать козу, потому что некому было пить молоко. От выращивания поросят Джон тоже отказался — когда ему хотелось мяса, он просто покупал его в деревне. Остались только куры и гуси, да старый рыжий мерин с продавленной спиной. Еды Джону требовалось гораздо меньше, чем семье из трёх человек, и готовил он себе только самое простое.

Несмотря на это, хозяйственные работы и приготовление пищи съедали почти всё время. Днём это спасало от воспоминаний. Ночью всё возвращалось — чёрный дым костра во дворе, тело Артура, тряпичной куклой обвисшее на руках, шериф, громко — чтобы было слышно прячущемуся в лесу Джону — оповещающий о том, что его сын умер, крича и плача от боли… Джон так и не узнал, как они убили его — Фанни не рассказала.

Но больнее всего — до рвущихся из груди рыданий — было думать о том, что Артур, наверное, до самого последнего мгновения надеялся, что отец придёт и спасёт его. «Мой отец — самый лучший!» — убеждал Артур Ребекку прямо накануне произошедшего. Джон совершенно случайно услышал их разговор. Тогда от этих слов его сердце наполнилось гордостью, а теперь кровоточило.

Прежде Джон любил свой дом. Он купил эту ферму с расчётом на то, что у него будет много детей, а потом и внуки. «Не дети должны собирать имение для родителей, но родители для детей»*. Однако надежды на многочисленное потомство не оправдались. После рождения Артура все беременности Фанни заканчивались выкидышами. Джон подозревал, что она, по какой-то причине больше не желая детей, каждый раз избавляется от плода. Но ему так и не удалось поймать жену на этом. Разговоры ни к чему не приводили. Её лицо выглядело открытым и доброжелательным, но Джону всегда чудилось, что там, внутри, за этой маской покорности, куда Фанни его никогда не пускала, она всегда думает о чём-то своём. Джона это немного беспокоило. С другой стороны, его вполне устраивало её почтительное отношение к нему и то, как она вела хозяйство. И, во всяком случае, Фанни родила ему сына.

Теперь, когда бог вырвал его единственное укоренившееся семя, Джон больше не любил ферму. Кроме могилы сына, ничто не держало его здесь. Он равнодушно взирал на то, как дом приходит в запустение, как выкрашивается местами глина из давно не белёных стен и ветшает изгородь. Когда крыша амбара стала протекать в сильный дождь, Джон даже не предпринял попытки залатать прореху, а просто переставил мерина в другой угол и пристроил лоханку там, где капало.

Иногда тело всё ещё требовало женщину. Впрочем, такое случалось всё реже и реже, к тому же сейчас, когда Джон был уже далеко не молод, желание можно было легко заглушить тяжёлой работой.

После произошедшего Джон не отрёкся от бога, хотя бог и допустил смерть Артура. Но Джон больше не молился и не читал библию перед сном.Он даже сомневался, что она всё ещё находится где-то в доме. Кажется, последний раз он видел её в руках Томаса. Возможно, потом её забрала с собой Фанни… но зачем ей могла понадобиться библия? Она ведь не умела читать.

Церковь по воскресеньям Джон, конечно, продолжал посещать, — иначе это вызвало бы ненужные разговоры в общине.

Времена года сменяли друг друга, и вот уже снова осень позолотила деревья на холме.

В начале сентября умер Кромвель, власть перешла к его сыну. Появились слухи, что в стране назревают беспорядки, но Джона это не тревожило.

Шёл ли дождь, светило ли солнце, или снег укрывал землю, а Джону казалось, что он бесконечно проживает один и тот же день, — день, когда уехала Фанни. С тех пор в душе его непрерывно, на одной тоскливой ноте звенело что-то — словно кто-то ударил в колокол, и теперь отголосок его тянется, тянется, всё более истончаясь, но никак не затихнет совсем…

Примечания:

* 2 Коринфянам 12:14

Где нет ограды, там расхитится имение.

Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова 36:27

Сегодня Джону с утра нездоровилось.

На завтрак он сварил себе два яйца, а когда стал их чистить, от запаха его замутило. Пришлось ограничиться оставшейся с вечера подсохшей лепёшкой.

В первой половине дня Джон прочищал дымоход, потом долго отмывался от сажи.

К обеду аппетит так и не появился, но в желудке начало неприятно сосать, как будто там сидел голодный червяк. Чтобы успокоить желудок, Джон через силу впихнул в себя яйца и ломоть свиного окорока.

Чем ближе был вечер, тем хуже ему становилось — в глаза будто песку насыпали, какая-то липкая слабость растекалась по телу, и хотелось лишь одного: опрокинув стаканчик горячего эля, заползти с головой под одеяло. Джон решил, что так и поступит, вот только доделает кое-какие хозяйственные дела.

Набросив на плечи куртку, он вышел во двор и устроился перед домом на чурбане чинить сбрую.

День выдался ясный, тихий. Болезненное осеннее солнце пыталось согреть землю и воздух, было довольно тепло, но Джона познабливало.

На неделе он ездил в деревню покупать капканы и слышал от людей, что в округе гуляет болезнь, именуемая «итальянской лихорадкой». Некоторые от неё умирали — в основном, дети и старики. Джон сам видел свежие могилы около церкви.

Возможно, он тоже заразился, беседуя с кузнецом и его подмастерьем. У обоих были красные воспалённые веки, оба обливались потом. Джон тогда не придал этому значения, полагая, что это из-за духоты в кузне.

Сегодня он собирался проверить в лесу силки и поставить капканы — от лис последнее время не стало житья. Нужно было пойти в лес с утра, но пришлось заниматься с дымоходом, а теперь Джон уже чувствовал, что сил больше ни на что не осталось. Ещё и колено начало крутить — значит, скоро поднимется ветер.

Кропотливая мелкая работа быстро утомляла глаза, и Джон временами давал им отдых, переводя взгляд вдаль, — туда, где пустынная дорога, извивающаяся между пожелтевшими лугами, переваливала через холм. Во влажном воздухе, в запахе перепаханной земли, в резных кронах деревьев, отчётливо выделяющихся на фоне ярко синего неба, — во всём чувствовалось наступление глубокой осени. В лесу пронзительно кричал ворон.

Пока Джон ковырялся с уздечкой, какая-то мысль настырно свербила висок. Как будто что-то было не так. Кончив работу, он внимательно осмотрел двор и понял, наконец, в чём дело: еле слышно поскрипывала калитка, когда её толкал слабый ветерок. Она была прикрыта, но веревочная петля не наброшена на столбик. Вроде бы мелочь, а раздражает.

Джон со вздохом отложил сбрую и прикинул, как ему получше добраться до калитки. Ночами землю на дворе прихватывали заморозки, днём она превращалась в жидкое месиво. Не хотелось поганить ботинки в грязи, но делать нечего, нужно исправить беспорядок.

Поднявшись на ноги, он распрямил затёкшие плечи, покрутил шеей, однако вместо облегчения почувствовал головокружение и тошноту. Похоже, он действительно заболел. «Может, Господь, наконец, в этот раз вспомнит обо мне и приберёт» — подумал Джон, застёгивая куртку.

Стараясь выбирать места посуше, дошёл он до калитки, закрепил петлю и собрался уже возвращаться, как вдруг заметил человеческие следы на земле. Кто-то бродил вокруг фермы, а потом через калитку направился прямиком к амбару. Вчера следов не было, ночью на мёрзлой земле они тоже не могли отпечататься. Значит, человек появился утром, пока Джон находился в доме.

Собака оповестила бы Джона о незваных гостях, но у него не было собаки. Когда Артур просил щенка, Джон счёл, что держать собаку дорого. Зря, наверное, он отказал. Экономия не бог весть, какая, а Артуру было бы на ферме веселее.

И потом, собака, по крайней мере, не бросила бы хозяина, увязавшись за первым встречным, как это сделала его жена.

Согнувшись в пояснице, Джон разглядывал следы. Возле каблука рельефно проступало изображение равностороннего креста и какая-то нечитаемая надпись вокруг него. Сравнив размер и глубину чужого следа со своим, Джон решил, что нарушивший границы его собственности человек должен быть значительно ниже его и, вероятно, легче.

Это мог быть вор. Или ещё один проповедник Небесного Иерусалима вроде Томаса. Или беглый каторжник. Во всяком случае, то, что человек не постучал в дом, а предпочёл затаиться в амбаре, кое-что говорило о его намерениях.

В этот раз Джон не собирался изображать доброго самаритянина. Из-за проявленного им в прошлый раз христианского милосердия его единственный сын теперь гниёт в могиле. Джон хорошо усвоил урок.

Прежде, чем отправиться в амбар, он сходил в дом за мечом.

Фанни, уезжая, забрала с собой всё оружие шерифа и — зачем-то — нож Джона, который он обычно носил на поясе. Но меч, с которым он пришёл с войны, она всё же тронуть не посмела.

Джон давно не держал меч в руках, и сейчас он показался очень тяжёлым. Однако это не помешает ему либо прогнать пришельца, либо убить. Как получится.

Распахнув одну створку амбарных ворот, Джон остановился на пороге, прислушиваясь.

Мерин в стойле спокойно жевал сено.

У подножия лестницы, ведущей на сеновал, лежали подсохшие комки грязи. Человек был здесь, и он забрался наверх.

Для верности Джон всё же сначала потыкал мечом наваленное внизу сено. Кроме пары вспугнутых мышей — никого.

— Я знаю, что ты там, — задрав голову, громко произнёс он, обращаясь к сеновалу. — Спускайся немедленно!

Джон встал достаточно далеко от лестницы, чтобы на него нельзя было прыгнуть сверху, и чтобы при этом заблокировать собой выход. Вроде бы всё было предусмотрено.

— Спускайся! — повторил Джон. — Или я поднимусь сам и снесу тебе голову!

Сначала было тихо, потом послышалось шуршание. Кто-то полз по настилу.

Около лестницы появилась взъерошенная голова с застрявшим в волосах сеном. Испуганные глаза уставились на Джона.

Он сильнее сжал рукоять меча.

— Кто бы ты ни был, немедленно спускайся.

— Сэр, я только…

— Спускайся.

— Ладно…

Голова исчезла. Через пару мгновений верхняя ступень скрипнула под заляпанным грязью ботинком с толстой подошвой, — той самой, отпечаток рельефа которой Джон видел во дворе. Следом появился неприлично обтянутый выцветшими синими штанами зад и ярко-зелёный балахон с капюшоном. В представлении Джона, одежду столь кричащих цветов и такого странного покроя могли носить, разве что, актеры в театре. Правда, при Кромвеле все театры позакрывали, но после его смерти они, возможно, открылись снова.

Незнакомец нерешительно остановился на нижней ступеньке лестницы. Приглядевшись, Джон понял, что перед ним девица, а вовсе не парень, как ему показалось сначала. Его обманули короткие волосы и штаны. Стоя на лестнице, девица возвышалась над Джоном. Если же учесть высоту ступеньки, то она была примерно на голову ниже его и достаточно хрупкого телосложения, с тонкой шей и запястьями.

Джон немного расслабился. Тощая девица для него, вооружённого мечом мужчины шести с лишним футов ростом, угрозы, разумеется, не представляла.

Некоторое время они с взаимным удивлением рассматривали друг друга.

Внешность у девицы была поприятнее, чем у подружки Томаса, — насколько Джону удалось рассмотреть её лицо, частично скрытое свисавшими на глаза растрёпанными тёмными волосами. Одна прядь была неестественно светлого цвета, словно выжженная.

Джону показалось, что лет ей пятнадцать или шестнадцать, не больше. Медленно что-то жуя, она так пристально разглядывала его одежду, словно никогда раньше не видела ничего подобного.

Джон собрался спросить, что она делает в его амбаре, но девица его опередила.

— Тут какой-то исторический фильм снимают, что ли? — сдув через губу волосы со лба, спросила она. Волосы тут же упали назад. Говор её звучал непривычно уху, не по-здешнему.

Мало того, что девица без разрешения открыла рот, так Джон даже не понял смысл её вопроса. Это привело его в некоторое замешательство.

— Позвольте мне налить у вас воды, сэр, — всё ещё стоя на лестнице, продолжала девица. — У меня почти ничего не осталось. — Она подняла руку с зажатой в ней бутылью, в которой на дне плескалось на полдюйма жидкости. Бутыль казалась изготовленной из необычайно тонкого прозрачного стекла. Дорогая, должно быть, вещь.

— В ручье воды сколько угодно, — холодно произнёс Джон. — Тут недалеко.

Девица стояла и жевала, задумчиво постукивая себя бутылью по бедру. Умолять о пощаде, — что было бы уместно в этой ситуации — она и не думала.

В Джоне поднималось раздражение. Сначала он собирался просто прогнать её, но наглое поведение девицы изменило его намерения.

— Полагаю, тебе хватит и этой воды, чтобы доехать со мной до констебля.

Джон переложил меч в левую руку и решительно шагнул к лестнице, намереваясь схватить девицу за шиворот.

— Эй!.. — она испуганно отпрянула и вдруг запустила в Джона бутылью. От неожиданности он замер на месте, едва успев заслонить голову рукой.

Джон ожидал чувствительного удара, но бутыль упруго отскочила от его локтя и покатилась по полу, — как ни странно, не разбившись.

Возобновить атаку Джон не успел. Девица спрыгнула с лестницы и, схватив вилы, стоявшие у стены, выставила их перед собой.

То, что вилы могут быть использованы противником для самозащиты, почему-то вовремя не пришло Джону в голову. Видно, из-за болезни он стал плохо соображать.

Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза.

Ручка вил была гораздо длиннее, чем меч, поэтому девица теперь находилась в более выгодном положении. Судя по ехидной улыбке, промелькнувшей на её лице, она это тоже понимала.

Джону внезапно стало хуже. Его прошиб пот и заломило виски. Сердце тоже вело себя как-то… нехорошо.

Теперь он желал только одного, — чтобы эта дрянь немедленно исчезла.

— Если ты воткнёшь вилы мне в живот, я тоже успею до тебя дотянуться, — хриплым, каким-то слабеющим голосом сказал Джон. — Лучше убирайся из моего дома.

Девица хмыкнула и в очередной раз сдула волосы со лба.

— Но вы загораживаете выход, сэр.

Джон действительно заслонял собой открытую половину ворот, так что ему ничего другого не оставалось, кроме как попятиться назад.

Он медленно выбрался из амбара спиной вперёд.

Девица подобрала с пола свою бутыль, и, держа вилы наизготовку, прошла мимо Джона.

Не спуская с него глаз, она стала боком продвигаться в сторону изгороди. Высокие чёрные ботинки громко чавкали по грязи. Когда между ней и Джоном оказалось ярдов десять, она воткнула вилы в землю — как назло, именно в том месте, где грязь доходила до щиколотки. Разумеется, это было сделано умышленно.

Напоследок девица повела себя очень странно: выдула ртом большой белый пузырь из того, что всё это время жевала, и показала средний палец. Джон скрипнул зубами, догадавшись, что этим незнакомым ему жестом она выразила презрение к нему.

Перемахнув через изгородь, девица вышла на дорогу и стала подниматься на холм.

Если бы не нога, Джон догнал бы её и изрубил на куски. Но сейчас ему, хромому старому солдату, оставалось только сжимать вспотевшей ладонью рукоять меча и раздувать ноздри. «Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места диаволу*», — с ненавистью пробормотал он, глядя в спину удаляющейся фигуре.

Джон постоял ещё немного, досадуя на то, что девка заставила его отступить, подло воспользовавшись его непредусмотрительностью, и похромал в грязь за вилами.

Полагая, что сегодня больше не выйдет на улицу, он загнал кур и гусей в птичник, а мерину добавил сена и воды.

Крошечное ярко-зелёное пятно, подсвечиваемое клонящимся к закату солнцем, всё ещё маячило на подступах к вершине холма, когда Джон входил в дом. Если наглая девица в своём дурацком одеянии попадётся на глаза кому-то из местных, то неминуемо окажется у констебля. И тогда Джон охотно засвидетельствует, что она проникла в его дом и угрожала его жизни. Может быть, она даже успела совершить что-нибудь похуже нарушения границ собственности, и её по совокупности деяний повесят.

Хотя эта грешная мысль отчасти утешила Джона, ощущал он себя к этому моменту совершенно разбитым. Его начало трясти, к слабости и головной боли добавились спазмы в животе, адски ломало суставы и поясницу, и было больно двигать глазами. Все признаки указывали на итальянскую лихорадку, как про неё рассказывали в деревне.

Заперев дверь и все ставни на первом этаже, Джон поднялся наверх и разделся, чтобы лечь в кровать. Он надеялся, что поспит пару часов, и к вечеру ему, даст бог, полегчает. В крайнем случае — к утру.

Уже укладываясь щекой на подушку, Джон вдруг подумал о том, что девица может вернуться и украсть гуся или, что намного хуже, увести мерина. Жаль, ему сразу не пришло в голову поставить капканы перед птичником и амбаром… а сейчас только пожар смог бы заставить его выбраться из постели.

Меч он на всякий случай положил рядом с собой, нож — под подушку. Кузнец ещё год назад изготовил для Джона другой нож взамен того, который присвоила Фанни. Новый имел удобную рукоять и более совершенную форму лезвия, но, будь у Джона выбор, он предпочёл бы вернуть тот нож.

Закрыв глаза, Джон подтянул колени к животу и скорчился под одеялом, пытаясь побороть колотивший его озноб.

Примечания:

*Послание апостола Павла к Ефесянам 4,26 — 4,27

И захотел Давид пить, и сказал:

кто напоит меня водою из

колодезя Вифлеемского, что у ворот?

2-я книга Царств 23:15

Раскалённый горн источал такой сильный жар, что слезились глаза, а помощник кузнеца всё скрипел и скрипел мехами, поддувая воздух в камеру. Сам кузнец, перекрикивая шум бушующего в горне огня и размахивая огромными ручищами, жаловался Джону на дороговизну металла и угля. Струйки пота прокладывали дорожки по закопчённому лицу кузнеца, дыхание его было таким же горячим, как жар горна. Он подступал всё ближе и ближе, и в какой-то момент Джону показалось, что сейчас ему опалит кожу и выжжет глаза…

Выпутавшись из своего бредового сна, Джон с трудом разлепил будто свинцом налитые веки.

Он проспал дольше, чем собирался.

Окна уже занавесила осенняя чернота. Свеча в плошке, оставленная на табурете у кровати, превратилась в застывающую лужицу, в которой предсмертно потрескивал огонёк фитиля.

Когда Джон ложился в постель, его знобило. Теперь ему, наоборот, было невыносимо жарко. Он сбросил одеяло, но это не помогло, — источник жара был у него внутри. Поясницу словно черти крутили, виски сдавливало, а воспаленные глаза резало даже от тусклого мерцания свечи. Когда год назад Джона била лихорадка из-за гноившейся раны в плече, ему и то, кажется, не было так худо.

Всё казалось каким-то нереальным, призрачным. Джон ощущал себя как будто малость пьяным.

Чёртов кузнец всё-таки заразил его этой проклятой болезнью.

Сглотнув сухим ртом, Джон пожалел, что не взял наверх кувшин с водой. Пока он раздумывал, спуститься ли ему в кухню за кувшином или попытаться снова заснуть, снизу донёсся какой-то шорох.

Прислушавшись, Джон сделал неприятное открытие — он в доме не один.

Сначала кто-то почти бесшумно ходил на первом этаже, потом начал подниматься по лестнице. Затаив дыхание, Джон ждал, когда скрипнет треснутая ступенька.

Несчётное количество раз он слышал, как она скрипела под ним самим, Фанни или Артуром. По звуку, который ступенька издала сейчас, стало ясно, что незваный гость — не взрослый мужчина. Подросток или женщина.

Значит, вторжение жующей девицы не приснилось в дурном сне, как надеялся Джон. Неужели у неё хватило наглости вернуться?..

Допустим, хватило. Но как ей удалось проникнуть в дом? Ведь прежде, чем подняться наверх, Джон запер все ставни на первом этаже. Совершенно точно запер.

Джон привстал на локте и провёл рукой по одеялу, нащупывая рукоять меча.

Над верхней ступенькой появились сначала лохматая макушка и глаза давешней девицы, потом её лицо и плечи.

Увидев Джона, она замерла и, спустя мгновение, криво улыбнулась.

— Как ты попала в дом? — облизав сухие губы, хрипло спросил Джон.

Девица пожала плечами.

— Кладовка, сэр.

Джон даже крякнул с досады. Да, он частенько оставлял приоткрытым небольшое окно в кладовке, чтобы воздух там не застаивался. Подкатив бочку, Артур не раз залезал внутрь, чтобы стянуть что-нибудь сладкое. Тощая девица, будь она неладна, была намного выше Артура, и забраться в кладовку ей, видимо, не составило труда. Конечно, обычные женщины не столь ловки и сообразительны… но эта точно не была обычной.

Пока Джон пытался собраться с мыслями, девица поднялась по ступенькам. Стрельнув взглядом по сторонам, она прислонилась задом к перилам и сложила руки на груди. Нарочито расслабленная поза её, однако, не могла скрыть того, что в любой момент она готова сорваться с места.

Джон чувствовал, что девица опасается его, но не слишком сильно… не настолько сильно, как он бы хотел. Днём ей удалось довольно легко одурачить его. Он стар, он хромает, и ему не угнаться за ней с больной ногой — она знала это.

— Зачем ты вернулась? — насколько мог спокойно спросил Джон. — Красть у меня нечего.

Девица дёрнула плечом.

— Вы были не слишком дружелюбны, сэр, поэтому я и не думала возвращаться. Но на дороге за мной погнались какие-то ряженые уроды на лошадях. Пришлось спрятаться в лесу.

Итак, надежды Джона на то, что её поймают и сдадут властям, не оправдались.

— Я не знала, где тут ещё есть жильё, а в лесу к вечеру стало холодно. — Девица шмыгнула носом. — Поэтому я вернулась назад и хотела заночевать в амбаре, но он был заперт. Тогда я постучала в дом, но никто не открыл, — она развела руками.

Умирающий фитиль в плошке, наконец, умер окончательно, и в комнате стало темно.

Несколько мгновений прошло в напряжённой тишине.

Джон перестал дышать и напряг зрение, пытаясь отследить перемещения противника.

Что-то щёлкнуло, и жёлто-голубое пламя взвилось как будто прямо из кулака девицы, осветив её лицо.

Фитиль свечи не загорается так быстро, а если бы он был пропитан порохом, то искрил бы и дымил. Ни того, ни другого не было… да и самого фитиля Джону в ровном, высоком пламени не удалось разглядеть. Ведьмино колдовство или просто ярмарочный фокус?.. Судя по одежде девицы, пожалуй, скорее второе.

Убедившись, что Джон находится в прежнем положении, девица молча прошла по комнате, зажигая свечи. После этого пламя в ее руке погасло, и она спрятала что-то в карман своего зеленого балахона.

Взяв с подоконника подсвечник с горящей свечой, девица опасливо приблизилась к изножью кровати. Она опять что-то жевала.

— Кажется, вы больны, сэр, — сказала она, приглядевшись к Джону. — Глаза у вас красные и блестят.

Джон молчал, обдумывая своё положение.

Это его дом, и он никого сюда не звал. Но сделать то, что должно — встать и вышвырнуть наглую девку из дома — у него просто не было сил.

И до безумия хотелось пить. Сейчас он продал бы душу дьяволу за глоток воды. Может, дьявол и явился ему в образе этой девицы?..

Жажда победила.

— Раз уж ты здесь, принеси мне воды. Кувшин внизу на столе.

Девица подняла брови.

— Сию минуту, сэр. Только прежде скажите, какой сейчас год.

Джон рывком приподнялся на локтях.

— Ради всего святого, ты надо мной издеваешься?!

Она молитвенно сложила руки перед собой. На левом запястье качнулся браслет из разноцветных бусин.

— Ну пожалуйста, сэр! Мне очень нужно знать.

— Одна тысяча шестьсот пятьдесят восьмой от рождества Христова! — с ненавистью выплюнул Джон.

Девица перестала жевать.

— Срань господня, — ошарашенно пробормотала она. — Вот же я попала…

— Не богохульствуй в моём доме! — рявкнул Джон из последних сил.

Девица никак не отреагировала на его слова. Постояв немного в задумчивости, она молча повернулась, прошла к лестнице и начала спускаться, освещая себе путь свечой.

Джон прилёг и прижал руку к левой стороне груди, пытаясь унять колотящееся сердце.

Удивление девицы не выглядело наигранным. В другое время Джон поразмышлял бы о том, что это может означать, но сейчас сжигающий изнутри жар лишал его способности нормально мыслить.

Вскоре ступенька скрипнула снова, и девица возвратилась с кувшином в одной руке и свечой — в другой. Правым локтем она весьма небрежно прижимала к себе кубок.

Если не считать Библию, то этот хрустальный, в серебряной оправе, кубок был самой большой драгоценностью в доме. Джон пил из него только по особенным дням, и никому другому, кроме него, брать кубок в руки не дозволялось.

Кубок должен был перейти по наследство Артуру, как перешёл в своё время Джону от его отца, поэтому Джон очень берёг эту вещь.

Он хотел было возмутиться и приказать девице вернуть кубок на место, но вдруг его ужалила мысль: эта вещь больше не имеет значения. Передавать её некому.

Теперь это просто сосуд для питья. Не лучше и не хуже грубой оловянной кружки.

Превозмогая головокружение и ломоту во всём теле, Джон потянулся к кувшину. Девица попятилась.

— Сначала уберите эту штуку, сэр, — сказала она, кивнув на постель.

Хотя Джон постарался прикрыть меч одеялом, ушлая девица, видно, успела его заметить.

Без меча Джон оставался практически безоружным. Нож был где-то под подушкой, — если что, быстро достать его не получится.

Но жажда просто сводила с ума.

Мысленно помянув дьявола, Джон толкнул рукоять меча от себя. Побалансировав на краю, меч свалился вниз и глухо звякнул об пол.

Девица шагнула к кровати и отпихнула его ногой в сторону.

Потом она поставила всё, что держала в руках, на табурет, и наполнила кубок водой из кувшина.

— Нет, стойте! — воскликнула она, едва Джон протянул руку к кубку. Рука его повисла в воздухе. — Вам, повезло, сэр. У меня случайно есть с собой кое-что.

Девица пошарила в кармане балахона и вытащила белую цилиндрическую трубку длиной дюймов пять и толщиной в дюйм. Откупорив трубку зубами с одного конца, она вытряхнула себе на ладонь что-то вроде большой плоской пилюли.

Она взяла пилюлю двумя пальцами и бросила в кубок. Сквозь прозрачную стенку Джон увидел, как пилюля опускается на дно, рассыпаясь воздушными пузырьками. Пузырьки весёлыми стайками стремительно поднимались к поверхности, — как это бывает, когда наливаешь эль.

Но ведь это — не эль, и не молодое вино… У Джона вдруг скрутило внутренности, как при отравлении. Он не знал, как выглядит сильнодействующий яд, но почему-то сейчас ему представилось, что именно так.

Джон зачарованно следил за пузырьками. Пилюля трепыхалась на дне, постепенно растворяясь.

— Что это?

— Аспирин со вкусом апельсина, шипучие таблетки, — пожала плечами девица, словно это было нечто, само собой разумеющееся. Джон не понял ни слова, но виду не подал. — Лекарство, короче. Помогает от температуры, — добавила она, отвечая на его непонимающий взгляд. — Просто я сама болела недавно, и всё время таскала эту штуку с собой.

— Жаропонижающее?..

— Ну, вроде того… Вы пропотеете, и жар спадёт.

При лихорадке Фанни давала Артуру питьё с мёдом и имбирём, а от живота — какое-то другое питьё. Пилюлей в доме отродясь не водилось. Джон видел их только в армии в лазарете, когда валялся там раненый. Но те пилюли, которые лепил армейский лекарь, не были такого ослепительно белого цвета и совершенной формы.

Поняв сомнения Джона, девица подняла кубок и сделала большой глоток.

— Это совсем не ядовито, сэр. Правда.

Она вытерла губы тыльной стороной ладони и протянула ему кубок.

Джон подумал, что если бы она хотела его отравить, то подсыпала бы яд незаметно. И ещё он подумал, что в его нынешней жизни смысла не больше, чем в этом кубке, который теперь некому оставить.

— Давай сюда, — буркнул он.

Девица поставила кувшин на табурет рядом со свечой и подала ему кубок. Он схватил его дрожащей от нетерпения рукой и рывком поднёс к губам, едва не расплескав.

Чуть кисловатая, с фруктовым привкусом, вода приятно пощипывала язык. Жадными глотками выпив всё, Джон протянул девице кубок.

Она одарила его сочувственным взглядом и снова наполнила кубок водой.

В этот раз Джон пил медленнее, и пока он был занят этим, девица подняла с пола меч. Некоторое время она с интересом рассматривала его, а потом даже положила на палец, пытаясь определить баланс. Как будто она может что-то понимать в этом.

Джон поставил кубок на табурет и откинулся на подушку.

— Классная штука, сэр, — девица потрясла мечом. — Но лучше я пока её у вас заберу.

Джон, разумеется, был против, но сила сейчас была не на его стороне.

— Так я могу остаться, сэр? — сдув со лба чёлку, спросила девица.

Джон стиснул челюсти так, что хрустнули зубы.

Однажды он уже совершил роковую ошибку, позволив незваным гостям переночевать в своём доме, — потому что пожелал выглядеть в своих глазах и в глазах жены добрым христианином. Цена гостеприимства оказалась непомерно высокой.

Но ведь теперь он совсем один. Защищать больше некого.

Если девица и может кому-то навредить, то только самому Джону. Но больнее, чем сделали Томас и шериф, ему уже никто не сделает.

Страшная усталость и безразличие вдруг овладели Джоном, слабость разлилась по телу. Он прикрыл глаза, чувствуя, что его уносит куда-то во тьму.

— Сэр?..

Вздрогнув, Джон очнулся. Девица смотрела на него вопросительно.

Она и без моего согласия останется, вяло подумал Джон. Но тогда он потеряет даже видимость контроля над ситуацией.

Сейчас он хотел только, чтобы она убралась отсюда и оставила его в покое.

— Ладно, — хрипло, через силу произнёс он. В горле саднило. — Только не вздумай спалить мне дом. Заслонку на трубе полностью не закрывай — угорим… И чтоб до утра я тебя не видел и не слышал.

Он повернулся на другой бок, давая понять, что разговор окончен.

— Спасибо, сэр!

— Свечи потуши.

Что-то зашуршало у Джона за спиной. Когда девица прошла к лестнице, он приоткрыл глаза и увидел, что она уносит с собой тюфяк и одеяло с кровати Артура.

Этого Джон ей не разрешал.

Завтра утром, даст бог, ему станет получше, и он со всем этим разберётся. Если, конечно, не предстанет перед господом после того, что девица ему скормила, и если она не прикончит его ночью…

Когда Джон, наконец, остался в темноте и одиночестве, в голову полезли мысли об Артуре. Но сейчас он не хотел думать о нём.

Скорчившись под одеялом, Джон с опаской прислушивался к своим внутренностям в ожидании дурных последствий употребления странной шипучей таблетки.

Но ничего плохого не происходило. Вскоре, как и обещала девица, он начал сильно потеть, а потом лихорадка спала. Ему стало легче.

Уже засыпая, Джон слышал с первого этажа странные звуки — словно бы приглушённые отголоски музыки. Он решил, что это ему просто чудится.

Мы страдаем за свои грехи. 2 Книга Маккавейская 7:32

Наутро Джон проснулся поздно. Солнце било в окно, из амбара доносилось обиженное ржание голодного мерина.

Жара почти не было, но Джон ощущал себя совершенно разбитым. Мышцы были как кисель, противное першение в груди обещало вскоре перерасти в кашель.

Вечер вчерашнего дня помнился смутно. Лихорадка, вторжение незваной гостьи, шипучая таблетка… провал до утра.

Внизу было тихо. Возможно, девица переночевала и отправилась своей дорогой.

Прежде, чем выяснять, так ли это, Джон опустил руку вниз и пошарил под кроватью в поисках ночного горшка. Стараясь не шуметь, он вытащил его и, преодолевая головокружение, сполз с постели и встал коленями на пол. Потом задрал подол рубахи и справил малую нужду. Цвет мочи его не порадовал, да и струя была как-то слабовата.

Джон со вздохом задвинул горшок и взобрался обратно на кровать. Когда он стал переворачивать подушку влажной от пота стороной вниз, под ней обнаружился нож.

Положив нож себе на грудь, Джон прикрыл его одеялом. На всякий случай.

— Эй, ты!.. — громко крикнул он.

— Это вы мне, сэр? — чуть погодя послышалось снизу.

— Тебе! — разочарованию Джона не было предела. Черти бы тебя побрали.

Заскрипели ступеньки.

— Доброе утро, сэр, — поднявшись в комнату, вежливо приветствовала Джона девица. Он не удостоил её ответом.

Она прислонилась задом к перилам и сунула руки в большой карман, пришитый к её ядовито-зелёному балахону в районе живота. Ткань на кармане и манжетах была перепачкана сажей.

Всё такая же лохматая и наглая, как и накануне, подумал Джон, рассматривая девицу. Впрочем, гонору, вроде, поубавилось… Или, может, так казалось потому, что сегодня она ничего не жевала.

— Как тебя зовут?

— Э… Арья Старк, — с какой-то дурацкой улыбкой сообщила девица после секундной заминки.

— Врёшь. Никакая ты не Арья Старк.

Девица удивлённо хмыкнула.

— Как вы это поняли?

— Приходилось допрашивать пленных. Назови своё настоящее имя.

— Миранда Олдридж. — Девица изобразила что-то вроде реверанса. — Друзья зовут меня Рэнди… А как ваше имя, сэр?

Джон решил, что от того, что он себя назовёт, хуже не будет.

— Капитан Джон Лэй.

Его звание не произвело на девицу особого впечатления.

— Откуда ты? — спросил Джон.

Она неопределённо махнула рукой.

— Отвечай, когда я спрашиваю… как тебя там, Миранда, — имя девицы застревало у Джона в зубах. Зря он его спросил. Получалось — теперь они вроде как знакомы. — Так откуда ты?

— Ну, это долго объяснять, капитан Лэй, — в том, как она произнесла его имя, Джону почудилась насмешка.

Он сплёл пальцы на животе поверх одеяла.

— Я никуда не спешу.

Девица сдула свою дурацкую чёлку, но волосы тут же упали ей на глаза.

— Сэр, место, где мы сейчас находимся — это ведь окрестности Шропшира, так?..

Джон молча кивнул.

— Я тоже из этих мест, только у нас здесь всё по-другому выглядит.

— У кого — у вас?

Девица как-то замялась.

— Я просто из другого времени сюда попала, — сказала она, не глядя на Джона. — Из будущего.

— Ты меня за дурака держишь?!

Она вздохнула и покачала головой.

— Ну, вот… Я же говорила, что вы не поверите. Но я не вру. Там, откуда я, сейчас две тысячи четырнадцатый год.

Да она просто умом тронулась, догадался Джон. У них в полку служил один малый, который однажды исчез на несколько дней, а когда нашёлся, стал болтать, что был рядом с Иисусом, когда тот молился в Гефсиманском саду, а потом присутствовал при его распятии. Это так повлияло на него, что он бросил пить и сделался очень набожным. И хотя рассказы о его приключениях были весьма красочными и убедительными, все единодушно сочли, что этот путешественник в библейские времена попросту помешался. Не исключено, что он употреблял волшебные грибы⁽¹⁾.

— Ну, допустим, ты из другого времени… — сдерживая раздражение, медленно проговорил Джон. С сумасшедшими спорить бессмысленно. — И как ты оказалась на ферме?

— Позавчера вечером я пошла гулять с приятелем…

— С приятелем?.. — перебил Джон. — Вы собираетесь пожениться?

Она посмотрела как-то странно и задумалась.

— Да не то, чтобы мы… эээ… думали о свадьбе…

Джон нахмурился.

— Ты что, состоишь с ним в греховной связи?

Миранда недоуменно пожала плечами.

— Да нет, сэр, ничего такого… мы только целовались пару раз.

Девица, похоже, была нестрогих правил. Ну, после бесстыжей подружки Томаса Джона уже сложно было удивить женской распущенностью.

— Мы с Патриком… это приятеля так зовут, — пояснила Миранда. — пошли гулять в парк. Там выкурили по косяку. — Джон скривился — курящие женщины, — как, впрочем, и мужчины, — вызывали у него отвращение. — Потом встретили наших знакомых. У них был джин.

— Что было?..

Она чуть улыбнулась и заправила чёлку за ухо. В мочке что-то сверкнуло — вроде как крошечная серьга с камешком. Без болтающихся волос лицо девушки выглядело приятнее. Пожалуй, его даже можно было бы назвать миловидным. Но дурные манеры и мужская одежда портили всё впечатление.

— Джин, сэр, — начала объяснять она, — это такое крепкое, как ром, только бесцветное, и пахнет… ну, как будто ёлкой и лимонами. У вас здесь его, наверное, ещё просто не придумали.

Джон иногда не отказывал себе в том, чтобы пропустить в таверне стаканчик чего-нибудь крепкого, но джина там не подавали. В Ирландии ему приходилось пить всякое, однако он не припоминал ничего с запахом ёлки и лимонов.

Итак, мысленно подвёл итог Джон, девица курит, употребляет крепкие напитки и вольно ведёт себя с мужчинами. За какие грехи наказывает его господь, посылая её в его дом?.. Не за то ли, что он уже год пренебрегает молитвой и душеспасительными беседами со священником, хотя и исправно посещает церковь по воскресеньям.

— Продолжай, — сказал он.

В горле вдруг засвербило, и Джона пробрал кашель. Да так сильно, что слёзы вышибло из глаз.

Миранда терпеливо подождала, пока он перестанет кашлять.

— В общем, после джина я улетела. Меня начало мутить, и я отошла за какие-то кусты, чтобы побле… ну, вы понимаете… Потом присела под деревом и отрубилась. А когда утром глаза открыла, то вообще не поняла, где я … Подумала, что заблудилась в парке, а эти говнюки меня бросили. Пошла, куда глаза глядят, вышла к вашему дому… вот и всё. — Она развела руками.

Непохоже было, чтобы Миранда врала, но и поверить в эту историю было невозможно. Лишь то, что она не представляет, как здесь оказалась, сомнений не вызывало.

— Почему ты не постучала в дом?

— Видите ли, сэр… в таких уединённых домах обычно живут всякие маньяки и извращенцы… вот я и побоялась заходить.

Джон уже достаточно наслушался всяких глупостей, но последнее её замечание окончательно вывело его из себя. Его дом похож на дом извращенца?!..

Он раздражённо хлопнул ладонью по постели.

— Довольно!.. Уходи.

Она послушно развернулась и занесла ногу над ступенькой. В этот момент из амбара снова донеслось ржание.

— Нет, стой!

Миранда замерла и оглянулась.

— Умеешь ухаживать за лошадями?

Она завела глаза в потолок.

— Ну… Видела в кино.

Кино. Джон никогда не слышал о таком городе или деревне… но мало ли их в стране.

— Дай мерину сена и воды. И навоз убери там.

Мерин был старый и с виду смирный, но чужих не любил. Джон, грешным делом, надеялся, что он как следует лягнёт девицу… и проблема решится сама собой. Много ли ей надо.

— А ключ, сэр?..

У Джона как-то совсем из головы вылетело, что амбар заперт на замок.

Он потёр давно нестриженную щетину на подбородке. Что, если она уведёт мерина?.. — закралась вдруг мысль. Может, она только потому и задержалась здесь, что надеется уехать верхом.

Хотя продажа урожая дала в этом году некоторую прибыль, на новую лошадь этого не хватит.

В Джоне происходила внутренняя борьба. С одной стороны, ему совершенно не хотелось сосуществовать с кем-то чужим под одной крышей. Тем более — с женщиной. С другой, — он и так едва справлялся с хозяйством, а сейчас ему было так худо, что уже одна лишь мысль о том, чтобы встать с постели, заставляла его сердце биться в припадке.

В конце концов Джон решил, что ничего плохого не случится, если девица будет помогать, пока он болеет. Ведь не зарезала она его ночью, а шипучая таблетка действительно облегчила его состояние.

Но если мерин всё-таки лягнёт её, Джон не расстроится.

Всё в руках господа.

— Ключ на притолоке входной двери, — сказал Джон. — Кур и гусей выпусти в загон. Ещё принеси в дом воды и дров.

— Хорошо, сэр… А можно мне что-нибудь поесть?

— Сначала — работа.

Она разочарованно вздохнула и состроила кислую мину.

— Потом пошарь в курятнике. Найдёшь яйцо — твоё. Ещё есть лепёшки, овёс, овощи, мушмулла… Но много не ешь и не вздумай трогать окорок, ясно?

— Вы очень добры, сэр, — буркнула Миранда и натянула на голову колпак своего ядовито-зелёного балахона. — Я пойду тогда… работать.

Нехорошо, подумал Джон, если она будет болтаться на ферме в таком виде, и кто-нибудь её увидит.

— Постой… Поищи себе какую-нибудь нормальную одежду в сундуке. Он в кладовке.

Сундук был отправлен туда из спальни ещё год назад, — чтобы не напоминал о пережитом унижении. Но никак не вытравить из памяти воспоминание о том, как Джон лежал грудью и щекой на крышке сундука, а в его обнажённую спину раз за разом впивался прут, который сжимала рука его собственной жены.

— А если кто появится, сразу иди в дом и скажи мне. Поняла?

Миранда кивнула и ушла.

Джон думал, что она возьмёт что-нибудь из вещей Фанни, которые ей вполне подходили по размеру.

Но он ошибся.

Когда час или полтора спустя Миранда пришла сказать, что выполнила порученное, Джон просто онемел от неожиданности.

Свою одежду Миранда сменила на шерстяные штаны и куртку, которые Фанни прошлой зимой сшила Артуру «на вырост». Джон давно не заглядывал в сундук и совсем забыл о существовании этих вещей.

— Нормально я выгляжу? — как-то смущённо, как будто ища одобрения, поинтересовалась Миранда и вытянула руки вперёд. — Рукава только коротковаты, кажется…

— Ничего, — сипло, потому что горло перехватило, сказал Джон, и отвёл увлажнившиеся глаза. — Нормально. Можешь носить.

Артуру это всё равно никогда не понадобится.

Джон ожидал, что Миранда пожалуется на поведение мерина, но она только спросила:

— Как зовут вашу лошадку, сэр?

— Янтарь, — ответил Джон, и зашёлся мучительным, рвущим горло кашлем.

Потом он давал Миранде разные мелкие поручения вроде того, чтобы собрать с кустов последнюю мушмуллу и настрогать щепу для растопки.

Сам Джон весь день лежал в постели, вставая только по нужде. Есть совсем не хотелось, он только пил воду.

В промежутках между приступами кашля он ненадолго впадал в забытье или балансировал на зыбкой грани сна и реальности.

Когда снизу потянуло дымком от очага, и Миранда стала греметь котлом, Джону вдруг почудилось, что вернулись времена, когда у него ещё была семья. И от этого где-то внутри родилось и раздулось там, мешая дышать, тягостное чувство одиночества. Он зарылся лицом в подушку и лежал так, пока тоска не превратилась в равнодушную отрешённость.

К вечеру разболелись нога и плечо. Снова начался сильный жар. Джон позвал Миранду, чтобы узнать, есть ли у неё ещё шипучие таблетки. Он говорил совсем тихо, чтобы не беспокоить горло, но всё равно закашлялся.

Миранда вынула из кармана белую трубку и с сочувственным выражением лица протянула ему:

— Последняя осталась, сэр.

Дождавшись, когда Миранда уйдёт, Джон откупорил тугую пробку и вытряхнул таблетку на ладонь. Он понюхал её, потом поскрёб ногтем. Похоже на спрессованный порошок.

Бросив таблетку в кубок с водой, Джон принялся изучать трубку, поворачивая её к свече и так, и эдак. Она была изготовлена из какого-то удивительно гладкого и упругого материала, восстанавливающего форму при сжимании. Полезная в хозяйстве вещь, подумал Джон. В ней можно держать соль или порох, чтобы не отсырели. Пороха, впрочем, у него не водилось. Поверхность трубки испещряли какие-то разноцветные надписи, но таким мелким шрифтом, что Джону, как он ни старался, не удалось их прочитать.

Ещё бы рассмотреть небьющуюся бутылку, которую Миранда накануне запустила ему в голову, и ту штуку, из которой она добывала жёлто-голубой огонь. Сегодня она тоже зажгла свечи в комнате с помощью неё.

Джон сунул трубку под подушку, взял кубок с растворившейся таблеткой, задумчиво посмотрел на свет и выпил содержимое.

Может, Миранда и не врёт насчёт того, что она из другого времени. А может, она просто ведьма, и это её принадлежности для колдовства. Стоит шепнуть в деревне пару слов констеблю, и её вздёрнут без особых разбирательств, а эти странные штуки и одежду сожгут.

Но пока от неё есть какой-то прок, Джон не станет на неё доносить.

Снизу мерзко запахло горелым молоком. Похоже, она ещё и стряпуха никуда не годная.

Вскоре явилась Миранда с кружкой в руке.

— Это что ещё?.. — одними губами прошептал Джон. — Я не просил.

Она пожала плечами.

— Молоко с мёдом. Поможет от кашля.

Не успел Джон подивиться такой любезности, как она добавила с едкой улыбкой:

— Не хочу, чтобы ваш кашель мешал мне спать, сэр.

Миранда удалилась, пожелав ему сладких снов.

Джон с досады хотел тут же выплеснуть молоко в горшок, но потом рассудил, что ему самому кашель будет мешать ещё сильнее, и всё же выпил его, проглотив при этом и противную толстую пенку.

Потом он натянул одеяло до самого носа и стал ждать, когда подействует мёд и таблетка.

1) В Англии растет несколько видов псилоцибиновых грибов, о свойствах которых уже было известно в XVII веке. Грибы добавлялись Томасом и Ребеккой в мёд, которым они напоили жену Джона, когда устроили оргию в его доме.

Вернуться к тексту

Лихорадка трепала Джона три дня, потом отступила, оставив после себя липкую слабость в мышцах.

Всё это время, пока он хворал, Миранда хозяйничала на ферме. Джону по-прежнему не нравилось её присутствие, но он с ним временно смирился. Хозяйство у него небольшое, однако один он в эти дни с ним не справился бы. Болезнь лишила Джона сил, сделала неспособным выполнять даже самую лёгкую работу.

Он не только не выходил на улицу, но и ни разу не спускался на первый этаж. Колено здорово разболелось, на ногу почти невозможно было наступить. Вниз по лестнице Джон ещё кое-как, наверное, смог бы сойти, но подниматься потом пришлось бы ползком.

Раз в день Джон, опираясь на палку, добирался до окна, чтобы пересчитать кур и гусей во дворе. С этим пока был порядок — должно быть, лисы обходили ферму стороной. Недовольное ржание мерина больше не доносилось из амбара, — это означало, что он накормлен и напоен. Или то, что его нет в стойле. Но Джон всё же надеялся на лучшее.

Дистанция между ним и Мирандой не уменьшалась. Они почти не общались друг с другом. Ночевала она на первом этаже. Пару раз в день — когда спадал жар — Джон звал её наверх и говорил, что нужно сделать по дому, чем кормить кур, когда затопить очаг и как правильно это делать. Миранда, похоже, никогда не жила на ферме. Она не умела ходить за скотиной, многие вещи вызывали у неё искреннее удивление, но, нужно отдать ей должное, она старательно исполняла указания Джона. Только вот когда выносила горшок, она крутила носом так, будто ей приходится делать это впервые в жизни. Можно было подумать, что Миранда росла в доме, в котором всё делала прислуга.

Больше всего Джон опасался пожара, но Миранда как-то ухитрилась не спалить дом. Правда, однажды ночью его разбудил мерзкий запах горелой тряпки, но всё обошлось.

Когда настала пятница, Джон решил, что хватит уже ему болеть. Послезавтра нужно ехать в церковь. Воскресную проповедь он никогда не пропускал.

Джон чувствовал себя значительно лучше, колено утихло. Только кашель всё ещё временами терзал лёгкие, и кружилась голова, когда он вставал с постели.

Бельё на Джоне за время болезни утратило свежесть, пора было его сменить.

Он крикнул Миранде, чтобы она поднялась.

Башмаки Фанни, которые Миранда носила теперь вместо своих, застучали вверх по лестнице. Джон поморщился — передвигалась девица так, словно гвозди каблуками заколачивала.

Появившись в комнате, она окинула Джона критическим взглядом.

— Кажется, вам сегодня лучше, капитан Лэй?

— Да, — неохотно признался Джон. — Принеси мне чистую рубаху. В корзине у двери кладовки.

Когда накапливалось грязное бельё, Джон отдавал его деревенской прачке. Пользоваться её услугами выходило недёшево, но стирать самому, как, впрочем, и делать любую другую женскую работу, ему не нравилось.

Миранда прогрохотала по лестнице вниз. Дожидаясь её возвращения, Джон сел в постели, стащил рубаху через голову и понюхал. От неё разило потом. За эти дни он пропотел несчётное количество раз. Прежде, чем переодеваться в чистое, следовало бы помыться, но это дело слишком хлопотное.

Миранда вернулась с рубахой в руках.

Всякая приличная женщина отдала бы то, за чем её послали, и тут же удалилась, стыдливо потупив взор, чтобы не глядеть на мужчину с обнажённым торсом, но Миранда вместо этого остановилась перед кроватью и стала с любопытством разглядывать Джона. Точнее, шрам на его плече, оставленный дробью шерифа.

— На вас напали, сэр?

— Это с войны, — соврал Джон. — Давай сюда рубаху. И отвернись, бесстыдница.

Но Миранда и не думала отворачиваться.

Она прижмурила один глаз, как будто что-то подсчитывала.

— Вы ведь сказали, сейчас тысяча шестьсот пятьдесят восьмой?

— Верно, — буркнул Джон, просовывая голову в горловину рубахи.

— Значит, вы участвовали либо в гражданской войне, либо в завоевании Кромвелем Ирландии, либо… — она задумалась. — либо в англо-испанской войне. Эта, кажется, ещё не закончилась…

— Я воевал и в гражданскую, и в Ирландии… Откуда ты всё это знаешь? Про войны?

— Нам в школе рассказывали.

— В школе? — Джон не мог скрыть удивление. — Ты ходила в школу?

— У нас все в школу ходят, сэр.

Джон не стал уточнять, где это «у нас». Он мечтал дать Артуру образование, чтобы тот смог сделаться в будущем кем-то более значительным, чем простой фермер. Но Артур был мальчиком, а вот зачем образование может понадобиться девочке, Джон никогда не понимал. Чтобы хорошо вести хозяйство, рожать и растить детей, умение читать не требуется. А посчитать траты и выручку может муж или отец. Как ни крути, в Библии ясно сказано, что женщина сотворена в качестве помощника мужчины, чтобы поддерживать его и заботиться о нём. Роль её важная и ответственная, но мужчина всегда остаётся главным.

— Вы и в Дрогеде⁽¹⁾ были? — не отставала между тем Миранда.

Джону не понравился вопрос. Проклятый Томас, дьявол бы его побрал, Эшбери тоже болтал про Дрогеду.

О том, что там происходило, Джон вспоминать не любил. Но и от своего боевого прошлого он никогда не отрекался.

— Я много, где был. И в Дрогеде тоже… Принеси-ка мне пару ломтей окорока.

Джон был голоден. Все эти дни из-за постоянной тошноты он почти ничего не ел, а во время разговора у него вдруг проснулся аппетит.

Миранда как-то замялась.

— Что такое?

— Окорок… ээээ… его нет, сэр.

— Что ты сказала?

Она пожала плечами.

— Окорок вчера закончился.

— Как это — закончился? — опешил Джон. — Там не меньше двух фунтов оставалось! И я не разрешал тебе его трогать!

— Ну должна же я была что-то есть, пока вы болели, — глядя в стену над головой Джона, произнесла Миранда. — Морковь и капусту надоело грызть. От них в животе бурлит. А от яиц у меня аллергия и жуткие прыщи.

Джон скрипнул зубами и с досадой откинулся на подушку. Небольшой кусочек окорока он обычно позволял себе съесть на ужин в воскресенье, и с полным на то основанием рассчитывал, что его хватит надолго.

Не будь Джон так слаб, задал бы девице хорошую трёпку. Но это успеется. А сейчас его терзал голод, и с каждой минутой — всё сильнее.

Он мог бы послать Миранду проверить силки, но она не знала, где он их поставил. Да и за столько дней кролики протухли или их утащили лисы.

На крайний случай сгодилась бы и яичница, но Джону хотелось чего-то мясного. Пожалуй, он не отказался бы сейчас от чашки жирного куриного бульона. И от ножки с крылышком.

В следующую секунду ему захотелось всего этого просто до безумия.

Каплуны откармливались на продажу, но ради того, чтобы быстрее восстановить силы, можно и пожертвовать одним.

— Знаешь, что… — Джон сглотнул. Мысли о бульоне вызывали у него бешеное слюноотделение. — Свари каплуна.

Миранда нахмурилась.

— Каплуна? Кажется, это вроде такой петух… неполноценный. Но его же резать нужно? — в её голосе прозвучала неуверенность. — И это… ощипывать…

— А как иначе?! — Джон с трудом сдерживал раздражение. — Там, откуда ты свалилась на мою голову, готовая еда на деревьях, что ли, растёт?

Миранда шмыгнула носом и чему-то усмехнулась.

— Ну… почти.

— В чём проблема, дьявол тебя подери?! — Джон не хотел ругаться, но и сдерживаться больше не мог.

— Стрёмно как-то… В смысле, я ещё никогда этого не делала. Не убивала кур.

Артур тоже долго не мог решиться зарезать курицу. А когда всё же решился, обезглавленная птица, вырвавшись из его рук, побежала по двору, фонтанируя кровью, и его стошнило.

Зато Фанни вскрыла горло шерифу и его помощнику так спокойно и деловито, будто всю жизнь только этим и занималась.

— Свинью заколоть я бы тебе ни за что не поручил, — сказал Джон. — Это требует умения и опыта. А курицу зарубить — дело нехитрое. Справишься. Можешь сначала оглушить её, чтобы не вертелась. Топор в кладовке… в правом углу. Потроха и лапы не выбрасывай, пойдут на приманку для капканов.

— Угу…

— А потрошить-то птицу ты хоть умеешь? — усомнился Джон.

— Щас погуглим, — произнеся это странное слово, Миранда достала из кармана плоский чёрный предмет и стала тыкать в него пальцем. Джон подумал бы, что это молитвенник, но таких крошечных книг не бывает.

— Так, потрошение кур… А, нет, не погуглим… — она разочарованно тряхнула волосами и сунула странный предмет в карман. — Вот же я дура… Забыла, что тут связи нет.

Джон ничего не понял, но спрашивать не стал. Чем больше вопросов задаёшь, тем глупее себя ощущаешь. Но ведь такого не может быть, чтобы сопливая девчонка знала больше него. У неё просто в голове что-то не так, оттого и выдумывает всякие странные слова.

Успокоенный этой мыслью, Джон начал подробно рассказывать, как слить из курицы кровь, как ощипать её и выпотрошить. Миранда стояла перед ним, непочтительно держа руки в карманах штанов, но слушала внимательно, иногда кивая головой.

— Жалко, — нахмурившись, произнесла она, когда он закончил.

— Кого? — не понял Джон.

— Каплуна.

— Господь дал в пищу человеку все, что движется на земле и в воде… К тому же ты сама только что назвала каплуна неполноценным. И ты права. Он не может производить потомство, и, стало быть, его жизнь не имеет смысла. Кроме того смысла, чтобы накормить меня… и тебя, кстати, тоже.

— Сэр, вы правда считаете, что смысл жизни в том, чтобы производить потомство? — язвительно поинтересовалась Миранда.

Но Джон не собирался вести с ней беседы об устройстве мироздания.

— Ступай, — сказал он. — Займись делом.

— Ага, пойду займусь… душегубством.

Миранда повернулась и пошла к лестнице.

— Каплун — чёрный, не перепутай! — на всякий случай крикнул ей в спину Джон. Как бы она сдуру несушку не зарезала. Их осталось всего две, остальных перетаскали лисы.

Вскоре двор огласился истошным кудахтаньем. Джон хотел подойти к окну, чтобы посмотреть, что там творит Миранда, но решил, что увиденное может его огорчить, поэтому предпочёл остаться в постели.

Пока Миранда гонялась за каплуном, пока ощипывала и потрошила его, желудок Джона скручивало в узел от голода. Услышав, как она гремит котелком, он крикнул, что нужно положить в бульон морковь и луковицу. Ведь кто знает, умеет ли она вообще варить бульон?.. «Ладно!», — крикнула Миранда в ответ.

Когда снизу потянуло запахом варящейся курятины, Джон поверил, что сегодня у него будет сытный обед.

1) Штурм Дрогеды — наиболее кровавый эпизод завоевания Ирландии Кромвелем. Там было убито примерно 2700 солдат гарнизона и все гражданские, количество которых и вовсе неизвестно.

Вернуться к тексту