Призрак в конце коридора (джен)

Книжный закрывался в шесть — на часах была половина шестого. Выхода было два: либо бросить велосипед непривязанным и надеяться, что его не тронут, либо возвращаться домой за забытой цепочкой и, скорее всего, не успеть. Ремус со вздохом потёр кончик носа, взглянул на часы и спрыгнул с велосипеда. Хотел было поставить его на обычное место, в проулок между домами, но на полпути остановился: ушей коснулся какой-то неясный шум, идущий из проулка. Нет уж, мало ли что — не стоит рисковать. На всякий случай оглядевшись, он прислонил велосипед к витрине книжного. Так-то лучше. Теперь, если всё-таки что-то случится, он заметит.

Старик Роджерс, хозяин магазина, был человек маленький, и дверь сделал по себе — низкую и узенькую; Ремусу каждый раз приходилось втягивать голову в плечи, чтобы не стукнуться о притолоку. Да и в самом магазине он мог коснуться потолка рукой. Впрочем, благодаря этим потолкам достать даже до верхних полок было проще простого. Ремус оглядел ближайшую, провёл рукой по веренице тёмных корешков и разочарованно отвернулся. Как назло, он совсем забыл, где последний раз видел этот маленький томик Брэдбери — то ли в дальнем шкафу, то ли где-то под потолком… Оставалось только обыскать весь магазин. И побыстрее.

В дальнем шкафу Брэдбери не оказалось, но Ремус задержался возле него, поправляя кое-как втиснутую на полку небольшую книгу, грозящую в любой момент упасть. Книга принадлежала перу некоего Т. М. Реддла и называлась весьма претенциозно: «Из глубины: тайны человеческого мозга». Ремус не сдержался и фыркнул. Вот так названьице! Больше походит на заголовок в какой-нибудь жёлтой газете. Однако любопытство — страшная сила и, как известно, сгубило не только кошку. Посмеиваясь про себя, он раскрыл книгу, перевернул несколько страниц. Лицу стало жарко, а в висках запульсировала кровь. Т. М. Реддл едва ли не с остервенением доказывал своим читателям, что все болезни человека от неправильно настроенного мозга, и утверждал, что с помощью специального настроя мыслей можно избавиться и от язвы желудка, и от шизофрении. Или даже синдрома Эм-Тринадцать. Руки у Ремуса едва ощутимо дрогнули. Он медленно закрыл книгу и, держа её самыми кончиками пальцев, словно это была не книга, а ядовитая змея, вернул на место. Много этот Реддл понимает в Эм-Тринадцать — очередной напыщенный выскочка, уверенный, что он умнее всех. Только время впустую пропало.

Томик Брэдбери в конце концов нашёлся, но радости совсем не прибавил: все мысли вертелись вокруг Реддла и его дурацкой книжки. Чтобы успокоиться, Ремус приложил холодный переплёт ко взмокшему лбу. Он должен забыть о ней, просто забыть. Не хватало ему ещё неприятностей. Тем более что неприятности не заставили себя ждать. Пока он возился, кто-то всё же добрался до велосипеда и проколол ему переднее колесо. На сдувшейся камере зияла крупная рваная дыра, проделанная не то гвоздём, не то шурупом. И, как будто этого было мало, некогда зелёная рама теперь почти вся была покрыта пятнами ещё не высохшей жёлтой краски. Капли стекали вниз, на колёса, пачкали спицы и с тихим стуком падали в оставшуюся от недавнего дождя лужу. Почерк был до противного хорошо знаком. Ремус выругался сквозь зубы. Неужели снова следили? Чёрт подери, только этого не хватало… Ещё раз оглядев по-прежнему пустую улицу, он со вздохом затолкал книгу в сумку.

Домой Ремус возвращался ему одному известными закоулками и подворотнями — второй раз попасться шайке, искалечившей велосипед, было последним, чего ему сейчас хотелось. Велосипед же, видимо, решил, что неприятностей на сегодня ещё недостаточно, потому что упрямо вырывался и из рук, и не пропускал на своём пути ни одной лужи. К тому времени, когда они наконец добрались до мрачной, застроенной потемневшими от времени кирпичными домами Хайлс-роуд, и колёса велосипеда, и ботинки Ремуса покрылись жёлтой уличной грязью, а настроение упало ниже некуда.

Странности начали происходить, едва он оказался у дома. Возле калитки с ним столкнулся мальчишка-почтальон; Ремус извинился и хотел пройти мимо, но почтальон внезапно остановил его. Порывшись в туго набитой сумке, он вытащил продолговатый конверт, сунул его удивлённому Ремусу и убежал. Конверт оказался очень странным: из желтоватой, как пергамент, бумаги и скреплённый зелёной восковой печатью. На печати стоял оттиск герба со змеёй, свернувшейся восьмёркой. Ремус нахмурился, перевернул конверт и вгляделся в пестрящую завитушками надпись в углу. Имя отправителя размылось, а в обратном адресе значился городок Литтл-Хэнглтон — и ни улицы, ни дома. Это, несомненно, была ошибка, никаких знакомых в Литтл-Хэнглтоне у них никогда не было. И всё же, вот надпись, из которой ясно следует, что письмо предназначено для мистера Лайелла Люпина, живущего в Кардиффе на Хайлс-роуд, дом шестнадцать, район Или. Что за чертовщина? Озадаченный и сбитый с толку Ремус мог ещё долго стоять посреди тротуара и гадать, кому понадобилось посылать отцу такое письмо, но звякнувшая на ветру цепь велосипеда вернула его в реальность. Спрятав письмо между страницами книги, он потащил велосипед за дом, в маленький дворик. По углам в нём буйно разросся чертополох, подступающий к крохотной, размером с носовой платок клумбе, разбитой под окнами. Каждую весну заросли наглого захватчика выпалывали, не оставляя от них ни следа, и каждое лето он возвращался, становясь всё гуще. Ремус выдернул пару молодых побегов, проросших на самой клумбе, и бросил за калитку. Потом отпер заднюю дверь, осторожно пробрался в кладовку и немедленно споткнулся о брошенный на пороге ящик с инструментами. Возможно, однажды отец отучится бросать вещи где попало — но точно не в этот раз. Ящик вместе с запасным куском резины Ремус вытащил во двор, оставив странное письмо на отцовском столе, сам устроился на крыльце и вооружился разводным ключом.

Дело продвигалось медленно. Зафиксировать колесо было нечем, оно всё время крутилось, разбрызгивая влажную грязь. Руки моментально стали жёлтыми и липкими, и Ремус пожалел, что не снял свитер: грязь в любой момент могла перебраться на рукава. Наконец, после двух десятков вздохов и дюжины проклятий колесо удалось снять. Ремус приподнял его, оглядел со всех сторон, но, по счастью, злоумышленники решили ограничиться всего одной дыркой. На спицах вспыхнули солнечные искорки — тучи, закрывавшие небо всю неделю, редели, и то тут, то там, к земле протягивались косые золотистые лучи. Бледное августовское солнце заглянуло во дворик, перебралось дальше, на пустырь, лежащий за калиткой. Там земля была гладкая и утоптанная, только по краям пробивались робкие побеги чертополоха — когда-то на этом месте хотели построить ещё дома. Рабочие разровняли землю, привезли доски и кирпичи и… больше не появлялись. Стройку так и не начали, и пустырём заинтересовались подростки. Окрестные мальчишки устраивали здесь футбольные матчи, ребята постарше приходили сюда посидеть с гитарами и выпить вдали от бдительных родительских глаз.

Сейчас по пустырю прыгали только какие-то мелкие пташки, должно быть, искавшие во влажной земле червяков. В воздухе стояли весёлое чириканье и хлопанье крыльев. Внезапно откуда-то раздались громкие голоса, и испуганные птицы прыснули во все стороны. На пустыре появилась компания мальчишек; самый высокий держал подмышкой мяч. Мальчишки быстро поделились на команды и рассыпались по полю; долговязый хозяин мяча встал на ворота. Самый мелкий и замурзанный, в кепке козырьком назад, вскарабкался на груду битого кирпича, сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул. Застучал по земле мяч, замелькали игроки в разноцветных куртках, над пустырём зазвенели азартные возгласы и яростные вопли.

Из груди Ремуса вырвался невольный вздох. Сам он не играл в футбол ни разу, даже в школе на уроках физкультуры: никто не хотел брать его в команду.

Ремус убеждал себя, что это всё ерунда, подумаешь, удовольствие — гоняться по полю за мячом, — но толку от этих убеждений было мало. Ему хотелось оказаться на поле, хотелось стать такой же частью игры, как все остальные. И каждый раз, когда он смотрел на разгорячённых игрой и азартом ребят, слышал их смех, на душе становилось ужасно тоскливо, хоть волком вой.

Мяч между тем приближался к воротам долговязого; засмотревшись на него, Ремус шагнул вперёд, оступился и рухнул с крыльца прямо на велосипед. Раздался грохот, колесо выскочило из рук, с лязгом откатилось в сторону. Над пустырём медленно воцарялась тишина, не предвещавшая ничего хорошего. Ремус выдернул намотавшийся на зубчатое колёсико рукав, опасливо приподнялся. Игра остановилась, мальчишки смотрели на него. Долговязый вратарь ухмыльнулся и свистнул. Кто-то за его спиной захохотал, послышалось улюлюканье, чумазый судья выразительно покрутил пальцем у виска.

— Смотрите, кто вылез!

— Ты что тут забыл, бешеный? Прячься обратно в свою клетку!

— Не подходите близко, он заразен!

В груди заворочалась глухая боль, тело окутал озноб, дыхание перехватило. Это был предупреждающий сигнал, первый знак приближающейся опасности. Дожидаться следующего Ремус не стал: забыв обо всём, он бросился в дом. Рывком распахнул дверь под лестницу, кубарем скатился вниз, в подвал. Боль в груди усиливалась, к ней добавилось жжение. Дрожащей рукой он вытащил из-под одежды серебряную цепочку с крохотным медальоном, стиснул его в кулаке. Пальцы мгновенно обожгло, на глаза от боли навернулись слёзы. Ремус сжался в комочек и уткнулся носом в колени, дыша глубоко и часто. Плевать, что эти идиоты про него думают, плевать на их насмешки — он давно к этому привык. И к тому, что в школе от него шарахаются, как от чумного, и что шепчутся за спиной — тоже. Да, больно, обидно, тоскливо, но он привык к этой боли и этой тоске. Он не поддастся эмоциям, не позволит контролировать себя. Только не сейчас, не сейчас.

Время тянулось медленно, секунды казались бесконечными. Но вот жжение потихоньку стало утихать, боль улеглась. На пальцах краснели свежие ожоги, два вздулись волдырями, однако это было неважно. Он сумел. Снова. Удержал себя под контролем — и это главное. А остальное так, мелочи жизни.

Состояние всё ещё было не совсем стабильным, и Ремус не спешил возвращаться наверх. Дуя на обожжённые пальцы, он поднялся, сделал пару шагов вперёд и назад. Подобрал с пола острый камешек и процарапал им на стене чёрточку. Таких чёрточек на ней было несколько десятков. Среди них попадались и перечёркнутые крест-накрест — это значило, что остановить припадок не удалось. В последние месяцы таких чёрточек становилось всё больше. Ремус горько вздохнул: если бы он только знал, что всё этим кончится…

Наверху щёлкнул в замке ключ, заскрипела дверь, и громкий голос позвал его по имени. В прихожей насквозь мокрый отец встряхивал блестящий от влаги зонт.

— Ну и погодка! — пожаловался он и сбросил плащ. Во все стороны полетели брызги. — В центре льёт как из ведра. А с тобой что случилось, ты чего такой грязный?

— Да так, колесо проколол где-то, пришлось менять. Ты сегодня рано — что-то не так?

— Наоборот. Чейз наконец вышел на работу и теперь сам разбирается со своим договором. Если он снова не заболеет, мне всё-таки дадут выходной. Съездим все вместе за город, к морю, а? Что думаешь?

— Было бы здорово, — Ремус закрыл глаза и представил себе морской берег. Они оба прекрасно знали, что выходной отцу не дадут, но немного помечтать же никто не запрещает. — Да, кстати, тебе письмо.

— Письмо? — удивился отец. — От кого это?

— Не знаю, имя размылось. Из какого-то Литтл-Хэнглтона.

— Хэнглтон, Хэнглтон… Что-то не припомню. Где письмо? — он повесил плащ на крючок и звонко чихнул.

— У тебя на столе. А ты опять ноги промочил?

— Сам не пойму, как это получается, — отец снова чихнул и полез за платком. — Похоже, меня кто-то проклял!

— Тогда пойду поставлю чайник, — улыбнулся Ремус. — Будем бороться с твоим проклятьем.

— Ты бы умылся сначала. Сейчас мама вернётся, хочешь её напугать?

— Она не испугалась тебя, когда вы с ней познакомились, так что у меня просто нет шансов!

Отец расхохотался и потрепал его по волосам, как маленького. И этот его взгляд — иногда Ремусу казалось, что для отца он всё ещё несмышлёный мальчишка. Мягко увернувшись от его руки, он убежал наверх, умываться. Свитер оказался безнадёжно испачкан; грязь на нём уже засохла, пришлось его замочить и оставить в раковине. Когда минуту спустя Ремус, на ходу натягивая чистую рубашку, спустился в коридор, из кухни слышалось негромкое бормотание. Отец, услышавший шаги, выглянул из дверей и поманил его к себе:

— Иди сюда, — на столе перед ним лежал большой атлас Шотландии. — Кажется, я нашёл этот город — вот, погляди.

Литтл-Хэнглтон оказался совсем маленьким городком, затерявшимся среди густых лесов, миль на триста западнее Эдинбурга. С цивилизацией его связывали только тоненькие ниточки шоссе и узкоколейной железной дороги.

— Далековато…

— Да, глухое местечко, — согласился отец. — Ты уверен, что не слышал о нём?

Ремус уверенно помотал головой:

— Никогда. Первый раз увидел сегодня. — Он снял с полки чайник и поискал глазами спичечный коробок. — Ты не знаешь, где спички?

— Посмотри под плитой… И никто при тебе его не упоминал?

— Нет, никто.

— А твой приятель, тот, кучерявенький?

— Мы… больше не общаемся, — если на какую-то секунду голос и дрогнул, заметил это только сам Ремус. Он опустил чайник на плиту — возможно, немного резко — и зашарил в ящике под плитой. — Может, просто откроем письмо и узнаем, от кого оно? Что толку гадать?

— Ты прав, толку никакого.

Отец опустился на табуретку и сломал печать. Из конверта ему в ладонь упал сложенный вдвое листок желтоватой бумаги, он фыркнул себе в усы и принялся за чтение; брови его были скептически сдвинуты к переносице. Ремус немного поглядел на него и вернулся к поискам спичек. В ящике под плитой их не нашлось, в шкафчике над ней — тоже. Тогда он вытянул руку влево, пошарил по подоконнику и — о чудо! — нащупал возле горшка фиалок шершавый бок коробка. Одна его сторона была мягкой и влажной: наверное, мама, не увидела его, когда поливала цветы. Первые пять спичек гореть упрямо отказались, зато шестая с готовностью вспыхнула, и пару минут спустя чайник уже вовсю булькал.

— Остался ещё лимон, тебе в чай положить? — не оборачиваясь поинтересовался Ремус. Ответа не последовало. — Пап, ты меня слышишь? Пап?

Тишина. Ремус в недоумении обернулся, и слова застряли у него в горле. Отец сжал листок так, что у него побелели костяшки пальцев, скептической усмешки как не бывало — на лбу у него залегла жёсткая складка. Казалось, ещё немного, и он порвёт письмо в клочки. На секунду Ремусу стало страшно. Последний раз он видел отца в такой ярости десять лет назад, когда случился первый припадок. Что же такого оказалось в этом письме?

Задребезжал звонок. Отец вздрогнул, словно проснулся, и молча исчез в коридоре. Послышался удивлённый голос мамы, и громко хлопнула дверь кабинета. В наступившей гробовой тишине свист вскипевшего чайника неприятно ударил по ушам. Ремус рассеянно выключил газ, разлил по кружкам кипяток. Он уже совершенно ничего не понимал, и это его жутко нервировало. Неожиданно в кабинете вскрикнули. Это была последняя капля — не глядя бросив чайник обратно на плиту, Ремус прокрался к кабинету и затаил дыхание. Из-за двери доносился еле слышный шёпот мамы:

—…мне кажется, ты слишком спешишь с выводами…

— Спешу? — негодовал отец. — Как, по-твоему, этому можно доверять?

— А кому тогда вообще доверять? Ты слышал его — и даже соглашался с ним!

— Ты не понимаешь! Это не одно и то же…

— Мы перепробовали всё, что могли, и ты это знаешь. Чёрт тебя подери, Лайелл, — теперь настала мамина очередь возмущаться, — почему ты отказываешься верить людям?

Отец не ответил. Какое-то время за дверью были слышны только его тяжёлые шаги. Наконец он неуверенно прошептал:

— А если не получится? Если всё окажется впустую?

— Но мы будем знать, что пытались, а не отмахнулись из страха! Лай, — голос мамы снова стал спокойным и рассудительным, — он ведь не какой-то проходимец, он большой человек. И он просит только о встрече. Пусть они поговорят — вреда от этого точно не будет.

— Ой, не знаю, Хоуп, не знаю. Не нравится мне всё это…

В кабинете завозились, скрипнула дверная ручка, и Ремус метнулся обратно в кухню. Очень вовремя: в следующую секунду туда заглянула мама. В глазах у неё горел азартный огонёк, а на губах играла лукавая улыбка. Что бы она ни задумала, она твёрдо вознамерилась довести дело до конца.

— Ну, как ты тут? Достал ту книжку? — поинтересовалась она, затаскивая на кухню мешок с картошкой. Ремус поймал её улыбку и сам невольно улыбнулся в ответ.

— Да, достал. — С приходом мамы в их тесной кухне словно бы посветлело. — Чай будешь?

— Не откажусь!

Он снял крышку с большой банки в горошек и отсыпал в каждую кружку щепоть заварки. Потом достал из буфета надтреснутую сахарницу, положил ровно две с половиной ложки, размешал. Мама наблюдала за ним со стороны, присев на кухонный стол и всё так же лукаво улыбаясь. Кружку с чаем она взяла двумя руками, сделала огромный глоток и причмокнула от удовольствия:

— Отлично! То, что надо после всех этих дождей. Спасибо, милый.

— Да не за что… — смутившийся Ремус поспешно спрятал лицо в собственной кружке. Отросшая за лето чёлка тут же упала ему на глаза, и он мотнул головой, откидывая её назад.

— Она тебе не мешает? Ты вроде говорил как-то, что хочешь её обрезать.

— Да нет, нет, нормально. Мам… — от волнения он запнулся и в его речи послышался тягучий валлийский акцент, — а у вас с папой всё в порядке? Вы не поссорились?

Мама чуть чаем не подавилась:

— Мы? С папой? Поссорились? Ты же знаешь, Реми, скорей Уэльс получит независимость! Просто твой папа иногда бывает… — она сделала паузу — должно быть, пропускала те слова, которыми «при детях» не выражаются, — неисправимым упрямцем. Но ничего, ничего… Поглядим ещё, кто кого! А что у тебя с рукой? Кипятком обжёгся?

— Д-да. Да, кипятком, — послушно согласился Ремус и спрятал обожжённую руку в карман.

Мама, конечно, заметила этот жест, но ничего не сказала. Вместо этого она молча придвинулась ближе и аккуратно обняла его за плечо. Ремус прижался щекой к её виску и зажмурился. На мгновение всё вокруг замерло, осталось только тепло. Затем мама загадочно хмыкнула, хлопнула его по плечу и подмигнула:

— Ну, не вешать нос, рыцарь — будет и на нашей улице праздник! Обещаю, ты всё поймёшь, только подожди немного. А сейчас давай-ка делами займёмся — а то их, как всегда, воз и маленькая тележка.

Она деловито зашуршала мешком с картошкой, что-то бормоча себе под нос; судя по тому, как часто она поминала чёрта, речь явно шла о «неисправимом упрямце». От помощи мама отказалась, поэтому Ремус торопливо допил чай и отправился во двор — нужно было закончить начатое и подлатать колесо. Но даже работа не помогала отвлечься от тяжёлых мыслей. Что такого написал отцу этот неизвестный? Почему они с мамой так спорили и почему скрывают это от него? Даже когда десять лет назад с ним случился первый приступ, они рассказали всю правду. Так что же, чёрт подери, творится теперь?

Три дня в доме царило ненормальное спокойствие, больше похожее на затишье перед грозой. Отец почти не разговаривал, по возвращении с работы сразу запирался в кабинете и непрерывно курил. Мама была невозмутима, даже не ворчала на постоянный запах табака, но её горящие глаза красноречиво свидетельствовали: всё ещё впереди. И вот в воскресенье, когда родители, столкнувшись на кухне, едва ли не раскланялись, точно чужие, Ремус не выдержал. Преградив отцу путь в коридор, он устало попросил:

— Мам, пап, хватит, пожалуйста. Я же всё вижу — объясните, что происходит? Это всё из-за меня, да?

Мама торжествующе сверкнула глазами и глянула на отца; тот виновато потупился.

— Понимаешь, мы просто не хотели обнадёживать тебя раньше времени…

Договорить ему помешал короткий звонок в дверь.

— Ну наконец-то! Это он, — встрепенулась мама.

— Кто он? — у Ремуса уже голова шла кругом. — Мам, что ты придумала?

— Сейчас сам поймёшь!

Не говоря больше ни слова, мама протиснулась мимо него в коридор и помчалась открывать. Снедаемый любопытством Ремус выглянул в прихожую и увидел красивого, хорошо одетого мужчину с гладкими чёрными волосами и объёмным портфелем в руке. Изящным движением сняв шляпу, он склонился и галантно поцеловал мамину ладонь.

— Доброго дня, мэм, — у него был очень чёткий и приятный выговор.

— Здравствуйте, мистер Реддл, — мама, нисколько не смущённая поцелуем, энергично пожала руку неожиданному гостю. — Мы вас ждали несколько раньше — что-то случилось?

— Обычная путаница поездов, — развёл руками мистер Реддл. — Я прошу прощения, что заставил вас ждать, но вы же понимаете: маленький город, поезда останавливаются только по требованию… О, добрый день, мистер Люпин!

Он лучезарно улыбнулся отцу, который не отрывал от него мрачного взгляда. Весь его вид говорил: он не доверяет Реддлу ни на грош. Но самого Реддла это нисколько не тревожило.

— Рад, что вы откликнулись на моё письмо — надеюсь, я сумею вам помочь. Так-так, а вы, молодой человек, я полагаю, Ремус?

— Да, сэр, — под внимательным взглядом Реддла Ремус почувствовал себя неловко. Он неуверенно кивнул и пожал протянутую ему ладонь. — Приятно п-познакомиться.

— Мне тоже очень приятно, — Реддл улыбнулся ещё лучезарнее. Мама, заметив это, тихонько подтолкнула отца в бок. Тот с явным усилием подавил эмоции и любезно поинтересовался:

— Вы, наверное, очень устали с дороги?

— Немного, но это ничего — дело прежде всего. Ремус, я хотел бы побеседовать с вами где-нибудь наедине, скажем, в вашей комнате. Вы не будете против?

— Нет, что вы, сэр. Нам сюда.

Всё ещё робея под его взглядом, Ремус повёл Реддла наверх. Его фамилия казалась до боли знакомой, он слышал её совсем недавно, но вот где — вспомнить никак не мог. Со дня прихода письма он вообще думал только о нём, кидался от одного дела к другому в попытке занять мысли и бросал, неспособный довести хоть что-то до конца. Разумеется, за всем этим он совершенно забыл про уборку, и оказавшись на пороге своей комнаты мгновенно вспыхнул от стыда. Обычно аккуратная, теперь она напоминала не то вокзал, не то поле битвы. Половина книг, стоявших на полках, валялись на подоконнике и прикроватной тумбочке, с кровати свешивалось кое-как брошенное покрывало, а дверца шкафа, всегда плотно закрытая, была распахнута настежь; на ней отчётливо проступали длинные уродливые царапины, словно от чьих-то когтей.

— Извините за бардак, сэр, я не знал… — Ремус торопливо захлопнул шкаф и придвинул Реддлу стул. По счастью, тот не обратил на беспорядок никакого внимания: он чинно уселся и положил портфель на колени.

— Не знали? Значит, родители не сказали вам о цели моего приезда?

— Нет. Они, кажется, не хотели меня обнадёживать или что-то в этом роде.

— Их можно понять, — кивнул Реддл. — Хотя в нашем случае это было излишне. Вам, разумеется, известно о синдроме Эм-Тринадцать?

Где-то в груди болезненно кольнуло. Ремус не просто знал об Эм-Тринадцать — он на собственном опыте выяснил, что это такое. В народе за ними давно закрепилось прозвище Мистических Тринадцати. Странные, пугающие, толком не изученные и не поддающиеся излечению, эти болезни становились клеймом на всю жизнь. Хотя большинство учёных считало их расстройствами психическими, больных избегали так, словно они были чумными, норовили упрятать в сумасшедший дом. О нормальной жизни с таким диагнозом можно было и не мечтать — и это Ремус тоже узнал на собственной шкуре. Он сцепил за спиной дрогнувшие руки. Зачем Реддл заговорил об этом, чего он хочет? И вдруг в голове всплыл книжный магазин: криво лежащая книжка, глянцевый переплёт, броское название…

— Простите, сэр, это не вы, случайно, написали книгу «Из глубины», про мозг?

Реддл с интересом вскинул бровь:

— Вы читали мою книгу?

— Н-нет, — смутился Ремус. Он уставился вниз, чтобы не было заметно, как он краснеет. — Я только слышал про неё. А вы… простите, сэр, вы врач?

— Я психиатр. Занимаюсь исследованиями человеческой психики и её болезнями. В том числе синдромом Эм-Тринадцать. Он всегда меня интересовал. Рискну предположить, вы тоже неплохо разбираетесь в этом вопросе?

— Совсем немного. Так, читал пару статей.

— Но вам известен основной принцип всех болезней?

— Конечно. Каждое заболевание связано с определённой эмоцией, которую называют триггером или иногда катализатором. Любое проявление эмоции может спровоцировать припадок болезни, — выпалил Ремус без запинки, словно заученный урок.

— Хорошо, очень хорошо! А что будет, если, гипотетически, человек перестанет испытывать эту эмоцию?

— Он… вылечится? — сказано это было скорей наугад, но Реддл одобрительно кивнул:

— Совершенно верно. Вы удивлены?

Ремус был не просто удивлён: весь его мир, привычный и устоявшийся, на какой-то момент пошатнулся. Болезнь, над которой бьются уже чёрт знает сколько лет, от которой гибнет столько людей — излечима? Но ведь так не бывает. В сказках, может быть, но не в реальном мире!

— Это невозможно… — наконец выдавил из себя Ремус. Реддл только улыбнулся:

— Для человека нет ничего невозможного, мой мальчик.

— При всём уважении, сэр, это просто теория.

— Это не теория. Это метод. Я проводил исследования, и могу вас заверить, я видел результаты. Несколько месяцев назад ко мне пришла девушка. Она страдала от солидатии, её триггером была радость. Вот, поглядите.

Он вытащил из внутреннего кармана две фотографии и протянул их Ремусу. На первой была совсем юная девушка, вырывающаяся из рук медсестёр; глаза у неё налились кровью, губы искривились в злобном оскале, изо рта высунулся раздвоенный, точно змеиный, язык. Второй снимок был слегка смазан, будто снимали тайком — на нём та же девушка весело смеялась, вытирая слёзы с глаз. Ремус внимательно переводил взгляд с одного кадра на другой. Мозг отказывался верить увиденному — это невозможно, тысячу раз невозможно! Но Реддл, похоже, не врёт, да и зачем бы ему врать? Сейчас, воскрешая в памяти статьи об Эм-Тринадцать, попадавшиеся ему в руки, Ремус вспоминал, что частенько видел под ними имя Реддла. Просто тогда оно ему ни о чём не говорило. Он поднял взгляд. Реддл терпеливо молчал.

— Это… невероятно.

— Иногда мне тоже так кажется. И всё же это правда. И это, — Реддл подался вперёд и заговорил тише, — подводит нас к самому главному, к тому, зачем я приехал. Я хочу использовать своё открытие, чтобы помочь людям. У моего отца был когда-то дом под Литтл-Хэнглтоном — теперь там интернат для детей, страдающих от Эм-Тринадцати. Это будет… назовём это программой. Так вот, я готов взять вас в эту программу. Если, конечно, вы согласитесь.

Наступило молчание. Ремус пытливо вглядывался в спокойное лицо Реддла, пытаясь понять, не шутит ли он. Происходящее всё больше и больше напоминало сон. Но если это всё правда…

— Я не знаю. Простите меня, сэр, но всё это звучит как сказка, — покачал головой Ремус. — Мне нужно подумать.

— Понимаю. Я бы и сам на вашем месте не поверил. Что ж, давайте поступим так, — Реддл поднялся и глянул на часы. — Я вернусь завтра, примерно в это же время, а вы подумаете и скажете, что решили. Суток вам хватит?

— Да, полагаю.

— Вот и замечательно! Тогда до свидания.

Они снова обменялись рукопожатием, и Реддл величественно отправился вниз; Ремус слышал, как он разговаривает с мамой, и та уговаривает его остаться на чашку кофе.

Из приоткрытого окна потянуло холодком. Поёжившись, Ремус распахнул шкаф и снова уставился на уродливые царапины. От чудовища, имеющего такие когти, хочется держаться подальше. А что делать, если это чудовище живёт у тебя внутри? Он вспомнил вырезки из газет, которые как-то тайком подсмотрел в отцовском кабинете: девушка, убившая в припадке своего отца, мальчик, едва не загрызший брата. Не зря вестов — или «оборотней», как их звали за глаза — считали самыми опасными носителями синдрома. Не исключено, что именно вестафилия и легла в основу страшилок об оборотнях. Ремуса передёрнуло. Он быстро натянул свитер, а потом подошёл к окну и поднял раму до конца. Спустя минуту он уже сидел на крыше заднего крыльца, обеими руками держась за черепицу. Осторожно подполз к краю, соскользнул по столбу и мягко спрыгнул в свежие побеги чертополоха. В душной комнате, где всё напоминало о болезни, невозможно было спокойно думать — а ему сейчас как никогда нужна была холодная голова.

В это время прохожих было мало, но Ремус старался держаться от них подальше. Он бродил по улицам и сам не знал, куда идёт, поэтому не заметил, как миновал широкий овраг и оказался в совсем другом районе. Здесь дома были выше и больше, по улицам то и дело проносились машины, мусора на тротуарах убавилось почти вполовину. Он не любил это место и старался здесь не бывать, даже в школу ходил другой дорогой — это была чужая территория и её охраняли. Лучше было бы вернуться, пока не поздно…

— Кого я вижу! — от весёлого приторного голоса у Ремуса по спине пробежали мурашки. Он обернулся. Так и есть: к нему приближалась компания мальчишек. Шагавший впереди, в голубой пижонской куртке, протянул: — А мы уже волноваться начали. Я на днях говорю, а не проведать ли, как там наш волчонок Люпин, не заболел ли?

Говорил он громко, растягивая гласные и поминутно улыбаясь, но его улыбка напоминала звериный оскал. Ремус незаметно отступил назад, мысленно прикинул, далеко ли бежать до оврага.

— Ну что же ты, так и будешь молчать? — упрекнул его мальчишка. — Неужели даже не поздороваешься — или ты меня за лето совсем забыл?

— Тебя, Розье, попробуй забудь, — пробормотал Ремус, делая ещё шажок назад.

Нужно было поскорее уйти с этой улицы: на них уже стали оглядываться. До оврага было почти полмили — недалеко, но успеет ли он? Розье со своей свитой подошёл уже совсем близко. Времени думать больше не осталось, и Ремус побежал. Сзади мгновенно загрохотал топот. Через несколько ярдов в груди закололо, бежать стало тяжело — а враги не отставали ни на шаг. Чтобы выиграть хоть пару секунд, Ремус свернул в первый попавшийся переулок, выбежал на людную улицу и нырнул в толпу. Его завертело, закрутило, он потерял равновесие и свалился под ноги какому-то господину.

— Что это такое? — прогремел над ухом возмущённый голос, однако Ремус обрадовался ему, как родному:

— Мистер Реддл!

— Бог мой, Ремус, мальчик мой, что с вами стряслось, куда вы мчитесь?

В этот момент в толпе мелькнула голубая куртка Розье. Ремус похолодел от страха и шагнул назад, за широкую спину мистера Реддла.

— Ваши знакомые? — понимающе поинтересовался тот.

— Даже слишком знакомые…

— Ясно. Не волнуйтесь, я вас им не отдам. Отвернитесь, смотрите вперёд, только вперёд. — На плечо Ремусу с размаха опустилась тяжёлая ладонь. — Пойдёмте. И не оборачивайтесь, ни в коем случае.

Мистер Реддл уверенным широким шагом двинулся вперёд, рассекая толпу как ледокол. Ремус едва поспевал за ним и ни разу не обернулся, пока они не прошли добрую половину квартала и окончательно сбили погоню со следа.

— Спасибо вам большое, сэр! Вы меня спасли.

— Пустое, пустое, — улыбнулся мистер Реддл. — Надеюсь, отсюда вы найдёте дорогу домой? Отлично, тогда ещё раз до свидания вам. Увидимся завтра.

Он степенно направился прочь. Глядя ему вслед, Ремус вспомнил, как обрадовался, когда увидел его в толпе. Вспомнил стычку с мальчишками с пустыря, холодный подвал, обжигающую боль от серебряного медальона.

— Мистер Реддл, подождите! — он догнал его у перекрёстка и задыхаясь, с ужасным от волнения акцентом произнёс: — На самом деле я уже… уже принял решение.

— Вот как? И что же вы решили?

Если внутри тебя живёт чудовище, нужно запереть его в клетку, раз и навсегда.

— Я согласен.