Призрак в конце коридора (джен)

Если ты столкнулся с призраком, авторитетные источники советуют кричать "Господи помилуй!". Ремус в Бога не верил, поэтому он вскричал:

— Черт побери!

Кажется, только в этот момент всем наконец стало ясно: положение хуже некуда. Кто-то из детей взвизгнул, Сириус выругался сквозь зубы.

Призрак смотрел на него зелеными глазами Лили, подернутыми мертвенной тусклой пленкой — угрожающим он не выглядел, но и тело покидать явно не собирался. Нужно было что-то делать.

Те же авторитетные источники, если призрак не исчез в первые же пять секунд после своего появления, советуют бежать без оглядки. Но увы, ни в одном из них не сказано, что делать, если призрак при этом нагло занял тело своей подруги. Ремусу пришлось действовать так, как подсказывала интуиция — он схватил тело Лили за плечи и предупредил:

— Я считаю до трех. Выметайся.

И занес руку для пощечины. Где-то за его спиной Северус Снейп задохнулся от негодования. Призрак вздрогнул.

— Не делай ей больно, я просто хочу поговорить!

— Оставь Лили в покое, тогда и поговорим. Раз…

— Лунатик, а может не надо? — Джеймс опасливо тронул его за локоть, Ремус стряхнул его руки. Ему не хотелось бить Лили, но никто не имеет права залезать в ее тело и голову.

— Два…

Где-то за его спиной началась возня, и Сириус выругался снова, уже не сдерживаясь. Снейп рванулся к Ремусу, белый от злости:

— Только тронь ее, клятый ты оборотень, только тронь!

— Три…

Тут призрак выплюнул такое ругательство, что Сириусу и не снилось, зажмурился и… исчез. Лили, настоящая, живая Лили, охнул, покачнулась и упала Ремусу на руки — а рядом, паря над самым полом, возник силуэт девушки в дурацких очках и накрахмаленном фартуке. Берта Джоркинс. Якобы уволенная и уехавшая домой. Шестой, недостающий труп. К горлу вдруг подкатила тошнота: вот почему девочки жаловались на запах гнилого мяса… Ремус почувствовал, что его самого шатает, и поспешил передать Лили заботам ребят — она, к счастью, не пострадала, но выглядела страшно испуганной. Затем он повернулся к призраку Берты.

— Ну, давай поговорим.

— Остальные меня не видят, — с обидой произнесла Берта. — И не слышат. Они тебе не поверят.

— Уж как-нибудь сделаю так, чтоб поверили. Лучше скажи, что тебе известно. Мы выяснили про убийства, мы видели тайную комнату — но зачем это все? Зачем нужны мы?

Берта перекатилась с пяток полупрозрачных туфель на носки:

— Жертва. Тринадцать невинных детских душ, объединенных проклятием. Только так они смогут получить то, что хотят.

Книжный закрывался в шесть — на часах была половина шестого. Выхода было два: либо бросить велосипед непривязанным и надеяться, что его не тронут, либо возвращаться домой за забытой цепочкой и, скорее всего, не успеть. Ремус со вздохом потёр кончик носа, взглянул на часы и спрыгнул с велосипеда. Хотел было поставить его на обычное место, в проулок между домами, но на полпути остановился: ушей коснулся какой-то неясный шум, идущий из проулка. Нет уж, мало ли что — не стоит рисковать. На всякий случай оглядевшись, он прислонил велосипед к витрине книжного. Так-то лучше. Теперь, если всё-таки что-то случится, он заметит.

Старик Роджерс, хозяин магазина, был человек маленький, и дверь сделал по себе — низкую и узенькую; Ремусу каждый раз приходилось втягивать голову в плечи, чтобы не стукнуться о притолоку. Да и в самом магазине он мог коснуться потолка рукой. Впрочем, благодаря этим потолкам достать даже до верхних полок было проще простого. Ремус оглядел ближайшую, провёл рукой по веренице тёмных корешков и разочарованно отвернулся. Как назло, он совсем забыл, где последний раз видел этот маленький томик Брэдбери — то ли в дальнем шкафу, то ли где-то под потолком… Оставалось только обыскать весь магазин. И побыстрее.

В дальнем шкафу Брэдбери не оказалось, но Ремус задержался возле него, поправляя кое-как втиснутую на полку небольшую книгу, грозящую в любой момент упасть. Книга принадлежала перу некоего Т. М. Реддла и называлась весьма претенциозно: «Из глубины: тайны человеческого мозга». Ремус не сдержался и фыркнул. Вот так названьице! Больше походит на заголовок в какой-нибудь жёлтой газете. Однако любопытство — страшная сила и, как известно, сгубило не только кошку. Посмеиваясь про себя, он раскрыл книгу, перевернул несколько страниц. Лицу стало жарко, а в висках запульсировала кровь. Т. М. Реддл едва ли не с остервенением доказывал своим читателям, что все болезни человека от неправильно настроенного мозга, и утверждал, что с помощью специального настроя мыслей можно избавиться и от язвы желудка, и от шизофрении. Или даже синдрома Эм-Тринадцать. Руки у Ремуса едва ощутимо дрогнули. Он медленно закрыл книгу и, держа её самыми кончиками пальцев, словно это была не книга, а ядовитая змея, вернул на место. Много этот Реддл понимает в Эм-Тринадцать — очередной напыщенный выскочка, уверенный, что он умнее всех. Только время впустую пропало.

Томик Брэдбери в конце концов нашёлся, но радости совсем не прибавил: все мысли вертелись вокруг Реддла и его дурацкой книжки. Чтобы успокоиться, Ремус приложил холодный переплёт ко взмокшему лбу. Он должен забыть о ней, просто забыть. Не хватало ему ещё неприятностей. Тем более что неприятности не заставили себя ждать. Пока он возился, кто-то всё же добрался до велосипеда и проколол ему переднее колесо. На сдувшейся камере зияла крупная рваная дыра, проделанная не то гвоздём, не то шурупом. И, как будто этого было мало, некогда зелёная рама теперь почти вся была покрыта пятнами ещё не высохшей жёлтой краски. Капли стекали вниз, на колёса, пачкали спицы и с тихим стуком падали в оставшуюся от недавнего дождя лужу. Почерк был до противного хорошо знаком. Ремус выругался сквозь зубы. Неужели снова следили? Чёрт подери, только этого не хватало… Ещё раз оглядев по-прежнему пустую улицу, он со вздохом затолкал книгу в сумку.

Домой Ремус возвращался ему одному известными закоулками и подворотнями — второй раз попасться шайке, искалечившей велосипед, было последним, чего ему сейчас хотелось. Велосипед же, видимо, решил, что неприятностей на сегодня ещё недостаточно, потому что упрямо вырывался и из рук, и не пропускал на своём пути ни одной лужи. К тому времени, когда они наконец добрались до мрачной, застроенной потемневшими от времени кирпичными домами Хайлс-роуд, и колёса велосипеда, и ботинки Ремуса покрылись жёлтой уличной грязью, а настроение упало ниже некуда.

Странности начали происходить, едва он оказался у дома. Возле калитки с ним столкнулся мальчишка-почтальон; Ремус извинился и хотел пройти мимо, но почтальон внезапно остановил его. Порывшись в туго набитой сумке, он вытащил продолговатый конверт, сунул его удивлённому Ремусу и убежал. Конверт оказался очень странным: из желтоватой, как пергамент, бумаги и скреплённый зелёной восковой печатью. На печати стоял оттиск герба со змеёй, свернувшейся восьмёркой. Ремус нахмурился, перевернул конверт и вгляделся в пестрящую завитушками надпись в углу. Имя отправителя размылось, а в обратном адресе значился городок Литтл-Хэнглтон — и ни улицы, ни дома. Это, несомненно, была ошибка, никаких знакомых в Литтл-Хэнглтоне у них никогда не было. И всё же, вот надпись, из которой ясно следует, что письмо предназначено для мистера Лайелла Люпина, живущего в Кардиффе на Хайлс-роуд, дом шестнадцать, район Или. Что за чертовщина? Озадаченный и сбитый с толку Ремус мог ещё долго стоять посреди тротуара и гадать, кому понадобилось посылать отцу такое письмо, но звякнувшая на ветру цепь велосипеда вернула его в реальность. Спрятав письмо между страницами книги, он потащил велосипед за дом, в маленький дворик. По углам в нём буйно разросся чертополох, подступающий к крохотной, размером с носовой платок клумбе, разбитой под окнами. Каждую весну заросли наглого захватчика выпалывали, не оставляя от них ни следа, и каждое лето он возвращался, становясь всё гуще. Ремус выдернул пару молодых побегов, проросших на самой клумбе, и бросил за калитку. Потом отпер заднюю дверь, осторожно пробрался в кладовку и немедленно споткнулся о брошенный на пороге ящик с инструментами. Возможно, однажды отец отучится бросать вещи где попало — но точно не в этот раз. Ящик вместе с запасным куском резины Ремус вытащил во двор, оставив странное письмо на отцовском столе, сам устроился на крыльце и вооружился разводным ключом.

Дело продвигалось медленно. Зафиксировать колесо было нечем, оно всё время крутилось, разбрызгивая влажную грязь. Руки моментально стали жёлтыми и липкими, и Ремус пожалел, что не снял свитер: грязь в любой момент могла перебраться на рукава. Наконец, после двух десятков вздохов и дюжины проклятий колесо удалось снять. Ремус приподнял его, оглядел со всех сторон, но, по счастью, злоумышленники решили ограничиться всего одной дыркой. На спицах вспыхнули солнечные искорки — тучи, закрывавшие небо всю неделю, редели, и то тут, то там, к земле протягивались косые золотистые лучи. Бледное августовское солнце заглянуло во дворик, перебралось дальше, на пустырь, лежащий за калиткой. Там земля была гладкая и утоптанная, только по краям пробивались робкие побеги чертополоха — когда-то на этом месте хотели построить ещё дома. Рабочие разровняли землю, привезли доски и кирпичи и… больше не появлялись. Стройку так и не начали, и пустырём заинтересовались подростки. Окрестные мальчишки устраивали здесь футбольные матчи, ребята постарше приходили сюда посидеть с гитарами и выпить вдали от бдительных родительских глаз.

Сейчас по пустырю прыгали только какие-то мелкие пташки, должно быть, искавшие во влажной земле червяков. В воздухе стояли весёлое чириканье и хлопанье крыльев. Внезапно откуда-то раздались громкие голоса, и испуганные птицы прыснули во все стороны. На пустыре появилась компания мальчишек; самый высокий держал подмышкой мяч. Мальчишки быстро поделились на команды и рассыпались по полю; долговязый хозяин мяча встал на ворота. Самый мелкий и замурзанный, в кепке козырьком назад, вскарабкался на груду битого кирпича, сунул в рот два пальца и оглушительно свистнул. Застучал по земле мяч, замелькали игроки в разноцветных куртках, над пустырём зазвенели азартные возгласы и яростные вопли.

Из груди Ремуса вырвался невольный вздох. Сам он не играл в футбол ни разу, даже в школе на уроках физкультуры: никто не хотел брать его в команду.

Ремус убеждал себя, что это всё ерунда, подумаешь, удовольствие — гоняться по полю за мячом, — но толку от этих убеждений было мало. Ему хотелось оказаться на поле, хотелось стать такой же частью игры, как все остальные. И каждый раз, когда он смотрел на разгорячённых игрой и азартом ребят, слышал их смех, на душе становилось ужасно тоскливо, хоть волком вой.

Мяч между тем приближался к воротам долговязого; засмотревшись на него, Ремус шагнул вперёд, оступился и рухнул с крыльца прямо на велосипед. Раздался грохот, колесо выскочило из рук, с лязгом откатилось в сторону. Над пустырём медленно воцарялась тишина, не предвещавшая ничего хорошего. Ремус выдернул намотавшийся на зубчатое колёсико рукав, опасливо приподнялся. Игра остановилась, мальчишки смотрели на него. Долговязый вратарь ухмыльнулся и свистнул. Кто-то за его спиной захохотал, послышалось улюлюканье, чумазый судья выразительно покрутил пальцем у виска.

— Смотрите, кто вылез!

— Ты что тут забыл, бешеный? Прячься обратно в свою клетку!

— Не подходите близко, он заразен!

В груди заворочалась глухая боль, тело окутал озноб, дыхание перехватило. Это был предупреждающий сигнал, первый знак приближающейся опасности. Дожидаться следующего Ремус не стал: забыв обо всём, он бросился в дом. Рывком распахнул дверь под лестницу, кубарем скатился вниз, в подвал. Боль в груди усиливалась, к ней добавилось жжение. Дрожащей рукой он вытащил из-под одежды серебряную цепочку с крохотным медальоном, стиснул его в кулаке. Пальцы мгновенно обожгло, на глаза от боли навернулись слёзы. Ремус сжался в комочек и уткнулся носом в колени, дыша глубоко и часто. Плевать, что эти идиоты про него думают, плевать на их насмешки — он давно к этому привык. И к тому, что в школе от него шарахаются, как от чумного, и что шепчутся за спиной — тоже. Да, больно, обидно, тоскливо, но он привык к этой боли и этой тоске. Он не поддастся эмоциям, не позволит контролировать себя. Только не сейчас, не сейчас.

Время тянулось медленно, секунды казались бесконечными. Но вот жжение потихоньку стало утихать, боль улеглась. На пальцах краснели свежие ожоги, два вздулись волдырями, однако это было неважно. Он сумел. Снова. Удержал себя под контролем — и это главное. А остальное так, мелочи жизни.

Состояние всё ещё было не совсем стабильным, и Ремус не спешил возвращаться наверх. Дуя на обожжённые пальцы, он поднялся, сделал пару шагов вперёд и назад. Подобрал с пола острый камешек и процарапал им на стене чёрточку. Таких чёрточек на ней было несколько десятков. Среди них попадались и перечёркнутые крест-накрест — это значило, что остановить припадок не удалось. В последние месяцы таких чёрточек становилось всё больше. Ремус горько вздохнул: если бы он только знал, что всё этим кончится…

Наверху щёлкнул в замке ключ, заскрипела дверь, и громкий голос позвал его по имени. В прихожей насквозь мокрый отец встряхивал блестящий от влаги зонт.

— Ну и погодка! — пожаловался он и сбросил плащ. Во все стороны полетели брызги. — В центре льёт как из ведра. А с тобой что случилось, ты чего такой грязный?

— Да так, колесо проколол где-то, пришлось менять. Ты сегодня рано — что-то не так?

— Наоборот. Чейз наконец вышел на работу и теперь сам разбирается со своим договором. Если он снова не заболеет, мне всё-таки дадут выходной. Съездим все вместе за город, к морю, а? Что думаешь?

— Было бы здорово, — Ремус закрыл глаза и представил себе морской берег. Они оба прекрасно знали, что выходной отцу не дадут, но немного помечтать же никто не запрещает. — Да, кстати, тебе письмо.

— Письмо? — удивился отец. — От кого это?

— Не знаю, имя размылось. Из какого-то Литтл-Хэнглтона.

— Хэнглтон, Хэнглтон… Что-то не припомню. Где письмо? — он повесил плащ на крючок и звонко чихнул.

— У тебя на столе. А ты опять ноги промочил?

— Сам не пойму, как это получается, — отец снова чихнул и полез за платком. — Похоже, меня кто-то проклял!

— Тогда пойду поставлю чайник, — улыбнулся Ремус. — Будем бороться с твоим проклятьем.

— Ты бы умылся сначала. Сейчас мама вернётся, хочешь её напугать?

— Она не испугалась тебя, когда вы с ней познакомились, так что у меня просто нет шансов!

Отец расхохотался и потрепал его по волосам, как маленького. И этот его взгляд — иногда Ремусу казалось, что для отца он всё ещё несмышлёный мальчишка. Мягко увернувшись от его руки, он убежал наверх, умываться. Свитер оказался безнадёжно испачкан; грязь на нём уже засохла, пришлось его замочить и оставить в раковине. Когда минуту спустя Ремус, на ходу натягивая чистую рубашку, спустился в коридор, из кухни слышалось негромкое бормотание. Отец, услышавший шаги, выглянул из дверей и поманил его к себе:

— Иди сюда, — на столе перед ним лежал большой атлас Шотландии. — Кажется, я нашёл этот город — вот, погляди.

Литтл-Хэнглтон оказался совсем маленьким городком, затерявшимся среди густых лесов, миль на триста западнее Эдинбурга. С цивилизацией его связывали только тоненькие ниточки шоссе и узкоколейной железной дороги.

— Далековато…

— Да, глухое местечко, — согласился отец. — Ты уверен, что не слышал о нём?

Ремус уверенно помотал головой:

— Никогда. Первый раз увидел сегодня. — Он снял с полки чайник и поискал глазами спичечный коробок. — Ты не знаешь, где спички?

— Посмотри под плитой… И никто при тебе его не упоминал?

— Нет, никто.

— А твой приятель, тот, кучерявенький?

— Мы… больше не общаемся, — если на какую-то секунду голос и дрогнул, заметил это только сам Ремус. Он опустил чайник на плиту — возможно, немного резко — и зашарил в ящике под плитой. — Может, просто откроем письмо и узнаем, от кого оно? Что толку гадать?

— Ты прав, толку никакого.

Отец опустился на табуретку и сломал печать. Из конверта ему в ладонь упал сложенный вдвое листок желтоватой бумаги, он фыркнул себе в усы и принялся за чтение; брови его были скептически сдвинуты к переносице. Ремус немного поглядел на него и вернулся к поискам спичек. В ящике под плитой их не нашлось, в шкафчике над ней — тоже. Тогда он вытянул руку влево, пошарил по подоконнику и — о чудо! — нащупал возле горшка фиалок шершавый бок коробка. Одна его сторона была мягкой и влажной: наверное, мама, не увидела его, когда поливала цветы. Первые пять спичек гореть упрямо отказались, зато шестая с готовностью вспыхнула, и пару минут спустя чайник уже вовсю булькал.

— Остался ещё лимон, тебе в чай положить? — не оборачиваясь поинтересовался Ремус. Ответа не последовало. — Пап, ты меня слышишь? Пап?

Тишина. Ремус в недоумении обернулся, и слова застряли у него в горле. Отец сжал листок так, что у него побелели костяшки пальцев, скептической усмешки как не бывало — на лбу у него залегла жёсткая складка. Казалось, ещё немного, и он порвёт письмо в клочки. На секунду Ремусу стало страшно. Последний раз он видел отца в такой ярости десять лет назад, когда случился первый припадок. Что же такого оказалось в этом письме?

Задребезжал звонок. Отец вздрогнул, словно проснулся, и молча исчез в коридоре. Послышался удивлённый голос мамы, и громко хлопнула дверь кабинета. В наступившей гробовой тишине свист вскипевшего чайника неприятно ударил по ушам. Ремус рассеянно выключил газ, разлил по кружкам кипяток. Он уже совершенно ничего не понимал, и это его жутко нервировало. Неожиданно в кабинете вскрикнули. Это была последняя капля — не глядя бросив чайник обратно на плиту, Ремус прокрался к кабинету и затаил дыхание. Из-за двери доносился еле слышный шёпот мамы:

—…мне кажется, ты слишком спешишь с выводами…

— Спешу? — негодовал отец. — Как, по-твоему, этому можно доверять?

— А кому тогда вообще доверять? Ты слышал его — и даже соглашался с ним!

— Ты не понимаешь! Это не одно и то же…

— Мы перепробовали всё, что могли, и ты это знаешь. Чёрт тебя подери, Лайелл, — теперь настала мамина очередь возмущаться, — почему ты отказываешься верить людям?

Отец не ответил. Какое-то время за дверью были слышны только его тяжёлые шаги. Наконец он неуверенно прошептал:

— А если не получится? Если всё окажется впустую?

— Но мы будем знать, что пытались, а не отмахнулись из страха! Лай, — голос мамы снова стал спокойным и рассудительным, — он ведь не какой-то проходимец, он большой человек. И он просит только о встрече. Пусть они поговорят — вреда от этого точно не будет.

— Ой, не знаю, Хоуп, не знаю. Не нравится мне всё это…

В кабинете завозились, скрипнула дверная ручка, и Ремус метнулся обратно в кухню. Очень вовремя: в следующую секунду туда заглянула мама. В глазах у неё горел азартный огонёк, а на губах играла лукавая улыбка. Что бы она ни задумала, она твёрдо вознамерилась довести дело до конца.

— Ну, как ты тут? Достал ту книжку? — поинтересовалась она, затаскивая на кухню мешок с картошкой. Ремус поймал её улыбку и сам невольно улыбнулся в ответ.

— Да, достал. — С приходом мамы в их тесной кухне словно бы посветлело. — Чай будешь?

— Не откажусь!

Он снял крышку с большой банки в горошек и отсыпал в каждую кружку щепоть заварки. Потом достал из буфета надтреснутую сахарницу, положил ровно две с половиной ложки, размешал. Мама наблюдала за ним со стороны, присев на кухонный стол и всё так же лукаво улыбаясь. Кружку с чаем она взяла двумя руками, сделала огромный глоток и причмокнула от удовольствия:

— Отлично! То, что надо после всех этих дождей. Спасибо, милый.

— Да не за что… — смутившийся Ремус поспешно спрятал лицо в собственной кружке. Отросшая за лето чёлка тут же упала ему на глаза, и он мотнул головой, откидывая её назад.

— Она тебе не мешает? Ты вроде говорил как-то, что хочешь её обрезать.

— Да нет, нет, нормально. Мам… — от волнения он запнулся и в его речи послышался тягучий валлийский акцент, — а у вас с папой всё в порядке? Вы не поссорились?

Мама чуть чаем не подавилась:

— Мы? С папой? Поссорились? Ты же знаешь, Реми, скорей Уэльс получит независимость! Просто твой папа иногда бывает… — она сделала паузу — должно быть, пропускала те слова, которыми «при детях» не выражаются, — неисправимым упрямцем. Но ничего, ничего… Поглядим ещё, кто кого! А что у тебя с рукой? Кипятком обжёгся?

— Д-да. Да, кипятком, — послушно согласился Ремус и спрятал обожжённую руку в карман.

Мама, конечно, заметила этот жест, но ничего не сказала. Вместо этого она молча придвинулась ближе и аккуратно обняла его за плечо. Ремус прижался щекой к её виску и зажмурился. На мгновение всё вокруг замерло, осталось только тепло. Затем мама загадочно хмыкнула, хлопнула его по плечу и подмигнула:

— Ну, не вешать нос, рыцарь — будет и на нашей улице праздник! Обещаю, ты всё поймёшь, только подожди немного. А сейчас давай-ка делами займёмся — а то их, как всегда, воз и маленькая тележка.

Она деловито зашуршала мешком с картошкой, что-то бормоча себе под нос; судя по тому, как часто она поминала чёрта, речь явно шла о «неисправимом упрямце». От помощи мама отказалась, поэтому Ремус торопливо допил чай и отправился во двор — нужно было закончить начатое и подлатать колесо. Но даже работа не помогала отвлечься от тяжёлых мыслей. Что такого написал отцу этот неизвестный? Почему они с мамой так спорили и почему скрывают это от него? Даже когда десять лет назад с ним случился первый приступ, они рассказали всю правду. Так что же, чёрт подери, творится теперь?

Три дня в доме царило ненормальное спокойствие, больше похожее на затишье перед грозой. Отец почти не разговаривал, по возвращении с работы сразу запирался в кабинете и непрерывно курил. Мама была невозмутима, даже не ворчала на постоянный запах табака, но её горящие глаза красноречиво свидетельствовали: всё ещё впереди. И вот в воскресенье, когда родители, столкнувшись на кухне, едва ли не раскланялись, точно чужие, Ремус не выдержал. Преградив отцу путь в коридор, он устало попросил:

— Мам, пап, хватит, пожалуйста. Я же всё вижу — объясните, что происходит? Это всё из-за меня, да?

Мама торжествующе сверкнула глазами и глянула на отца; тот виновато потупился.

— Понимаешь, мы просто не хотели обнадёживать тебя раньше времени…

Договорить ему помешал короткий звонок в дверь.

— Ну наконец-то! Это он, — встрепенулась мама.

— Кто он? — у Ремуса уже голова шла кругом. — Мам, что ты придумала?

— Сейчас сам поймёшь!

Не говоря больше ни слова, мама протиснулась мимо него в коридор и помчалась открывать. Снедаемый любопытством Ремус выглянул в прихожую и увидел красивого, хорошо одетого мужчину с гладкими чёрными волосами и объёмным портфелем в руке. Изящным движением сняв шляпу, он склонился и галантно поцеловал мамину ладонь.

— Доброго дня, мэм, — у него был очень чёткий и приятный выговор.

— Здравствуйте, мистер Реддл, — мама, нисколько не смущённая поцелуем, энергично пожала руку неожиданному гостю. — Мы вас ждали несколько раньше — что-то случилось?

— Обычная путаница поездов, — развёл руками мистер Реддл. — Я прошу прощения, что заставил вас ждать, но вы же понимаете: маленький город, поезда останавливаются только по требованию… О, добрый день, мистер Люпин!

Он лучезарно улыбнулся отцу, который не отрывал от него мрачного взгляда. Весь его вид говорил: он не доверяет Реддлу ни на грош. Но самого Реддла это нисколько не тревожило.

— Рад, что вы откликнулись на моё письмо — надеюсь, я сумею вам помочь. Так-так, а вы, молодой человек, я полагаю, Ремус?

— Да, сэр, — под внимательным взглядом Реддла Ремус почувствовал себя неловко. Он неуверенно кивнул и пожал протянутую ему ладонь. — Приятно п-познакомиться.

— Мне тоже очень приятно, — Реддл улыбнулся ещё лучезарнее. Мама, заметив это, тихонько подтолкнула отца в бок. Тот с явным усилием подавил эмоции и любезно поинтересовался:

— Вы, наверное, очень устали с дороги?

— Немного, но это ничего — дело прежде всего. Ремус, я хотел бы побеседовать с вами где-нибудь наедине, скажем, в вашей комнате. Вы не будете против?

— Нет, что вы, сэр. Нам сюда.

Всё ещё робея под его взглядом, Ремус повёл Реддла наверх. Его фамилия казалась до боли знакомой, он слышал её совсем недавно, но вот где — вспомнить никак не мог. Со дня прихода письма он вообще думал только о нём, кидался от одного дела к другому в попытке занять мысли и бросал, неспособный довести хоть что-то до конца. Разумеется, за всем этим он совершенно забыл про уборку, и оказавшись на пороге своей комнаты мгновенно вспыхнул от стыда. Обычно аккуратная, теперь она напоминала не то вокзал, не то поле битвы. Половина книг, стоявших на полках, валялись на подоконнике и прикроватной тумбочке, с кровати свешивалось кое-как брошенное покрывало, а дверца шкафа, всегда плотно закрытая, была распахнута настежь; на ней отчётливо проступали длинные уродливые царапины, словно от чьих-то когтей.

— Извините за бардак, сэр, я не знал… — Ремус торопливо захлопнул шкаф и придвинул Реддлу стул. По счастью, тот не обратил на беспорядок никакого внимания: он чинно уселся и положил портфель на колени.

— Не знали? Значит, родители не сказали вам о цели моего приезда?

— Нет. Они, кажется, не хотели меня обнадёживать или что-то в этом роде.

— Их можно понять, — кивнул Реддл. — Хотя в нашем случае это было излишне. Вам, разумеется, известно о синдроме Эм-Тринадцать?

Где-то в груди болезненно кольнуло. Ремус не просто знал об Эм-Тринадцать — он на собственном опыте выяснил, что это такое. В народе за ними давно закрепилось прозвище Мистических Тринадцати. Странные, пугающие, толком не изученные и не поддающиеся излечению, эти болезни становились клеймом на всю жизнь. Хотя большинство учёных считало их расстройствами психическими, больных избегали так, словно они были чумными, норовили упрятать в сумасшедший дом. О нормальной жизни с таким диагнозом можно было и не мечтать — и это Ремус тоже узнал на собственной шкуре. Он сцепил за спиной дрогнувшие руки. Зачем Реддл заговорил об этом, чего он хочет? И вдруг в голове всплыл книжный магазин: криво лежащая книжка, глянцевый переплёт, броское название…

— Простите, сэр, это не вы, случайно, написали книгу «Из глубины», про мозг?

Реддл с интересом вскинул бровь:

— Вы читали мою книгу?

— Н-нет, — смутился Ремус. Он уставился вниз, чтобы не было заметно, как он краснеет. — Я только слышал про неё. А вы… простите, сэр, вы врач?

— Я психиатр. Занимаюсь исследованиями человеческой психики и её болезнями. В том числе синдромом Эм-Тринадцать. Он всегда меня интересовал. Рискну предположить, вы тоже неплохо разбираетесь в этом вопросе?

— Совсем немного. Так, читал пару статей.

— Но вам известен основной принцип всех болезней?

— Конечно. Каждое заболевание связано с определённой эмоцией, которую называют триггером или иногда катализатором. Любое проявление эмоции может спровоцировать припадок болезни, — выпалил Ремус без запинки, словно заученный урок.

— Хорошо, очень хорошо! А что будет, если, гипотетически, человек перестанет испытывать эту эмоцию?

— Он… вылечится? — сказано это было скорей наугад, но Реддл одобрительно кивнул:

— Совершенно верно. Вы удивлены?

Ремус был не просто удивлён: весь его мир, привычный и устоявшийся, на какой-то момент пошатнулся. Болезнь, над которой бьются уже чёрт знает сколько лет, от которой гибнет столько людей — излечима? Но ведь так не бывает. В сказках, может быть, но не в реальном мире!

— Это невозможно… — наконец выдавил из себя Ремус. Реддл только улыбнулся:

— Для человека нет ничего невозможного, мой мальчик.

— При всём уважении, сэр, это просто теория.

— Это не теория. Это метод. Я проводил исследования, и могу вас заверить, я видел результаты. Несколько месяцев назад ко мне пришла девушка. Она страдала от солидатии, её триггером была радость. Вот, поглядите.

Он вытащил из внутреннего кармана две фотографии и протянул их Ремусу. На первой была совсем юная девушка, вырывающаяся из рук медсестёр; глаза у неё налились кровью, губы искривились в злобном оскале, изо рта высунулся раздвоенный, точно змеиный, язык. Второй снимок был слегка смазан, будто снимали тайком — на нём та же девушка весело смеялась, вытирая слёзы с глаз. Ремус внимательно переводил взгляд с одного кадра на другой. Мозг отказывался верить увиденному — это невозможно, тысячу раз невозможно! Но Реддл, похоже, не врёт, да и зачем бы ему врать? Сейчас, воскрешая в памяти статьи об Эм-Тринадцать, попадавшиеся ему в руки, Ремус вспоминал, что частенько видел под ними имя Реддла. Просто тогда оно ему ни о чём не говорило. Он поднял взгляд. Реддл терпеливо молчал.

— Это… невероятно.

— Иногда мне тоже так кажется. И всё же это правда. И это, — Реддл подался вперёд и заговорил тише, — подводит нас к самому главному, к тому, зачем я приехал. Я хочу использовать своё открытие, чтобы помочь людям. У моего отца был когда-то дом под Литтл-Хэнглтоном — теперь там интернат для детей, страдающих от Эм-Тринадцати. Это будет… назовём это программой. Так вот, я готов взять вас в эту программу. Если, конечно, вы согласитесь.

Наступило молчание. Ремус пытливо вглядывался в спокойное лицо Реддла, пытаясь понять, не шутит ли он. Происходящее всё больше и больше напоминало сон. Но если это всё правда…

— Я не знаю. Простите меня, сэр, но всё это звучит как сказка, — покачал головой Ремус. — Мне нужно подумать.

— Понимаю. Я бы и сам на вашем месте не поверил. Что ж, давайте поступим так, — Реддл поднялся и глянул на часы. — Я вернусь завтра, примерно в это же время, а вы подумаете и скажете, что решили. Суток вам хватит?

— Да, полагаю.

— Вот и замечательно! Тогда до свидания.

Они снова обменялись рукопожатием, и Реддл величественно отправился вниз; Ремус слышал, как он разговаривает с мамой, и та уговаривает его остаться на чашку кофе.

Из приоткрытого окна потянуло холодком. Поёжившись, Ремус распахнул шкаф и снова уставился на уродливые царапины. От чудовища, имеющего такие когти, хочется держаться подальше. А что делать, если это чудовище живёт у тебя внутри? Он вспомнил вырезки из газет, которые как-то тайком подсмотрел в отцовском кабинете: девушка, убившая в припадке своего отца, мальчик, едва не загрызший брата. Не зря вестов — или «оборотней», как их звали за глаза — считали самыми опасными носителями синдрома. Не исключено, что именно вестафилия и легла в основу страшилок об оборотнях. Ремуса передёрнуло. Он быстро натянул свитер, а потом подошёл к окну и поднял раму до конца. Спустя минуту он уже сидел на крыше заднего крыльца, обеими руками держась за черепицу. Осторожно подполз к краю, соскользнул по столбу и мягко спрыгнул в свежие побеги чертополоха. В душной комнате, где всё напоминало о болезни, невозможно было спокойно думать — а ему сейчас как никогда нужна была холодная голова.

В это время прохожих было мало, но Ремус старался держаться от них подальше. Он бродил по улицам и сам не знал, куда идёт, поэтому не заметил, как миновал широкий овраг и оказался в совсем другом районе. Здесь дома были выше и больше, по улицам то и дело проносились машины, мусора на тротуарах убавилось почти вполовину. Он не любил это место и старался здесь не бывать, даже в школу ходил другой дорогой — это была чужая территория и её охраняли. Лучше было бы вернуться, пока не поздно…

— Кого я вижу! — от весёлого приторного голоса у Ремуса по спине пробежали мурашки. Он обернулся. Так и есть: к нему приближалась компания мальчишек. Шагавший впереди, в голубой пижонской куртке, протянул: — А мы уже волноваться начали. Я на днях говорю, а не проведать ли, как там наш волчонок Люпин, не заболел ли?

Говорил он громко, растягивая гласные и поминутно улыбаясь, но его улыбка напоминала звериный оскал. Ремус незаметно отступил назад, мысленно прикинул, далеко ли бежать до оврага.

— Ну что же ты, так и будешь молчать? — упрекнул его мальчишка. — Неужели даже не поздороваешься — или ты меня за лето совсем забыл?

— Тебя, Розье, попробуй забудь, — пробормотал Ремус, делая ещё шажок назад.

Нужно было поскорее уйти с этой улицы: на них уже стали оглядываться. До оврага было почти полмили — недалеко, но успеет ли он? Розье со своей свитой подошёл уже совсем близко. Времени думать больше не осталось, и Ремус побежал. Сзади мгновенно загрохотал топот. Через несколько ярдов в груди закололо, бежать стало тяжело — а враги не отставали ни на шаг. Чтобы выиграть хоть пару секунд, Ремус свернул в первый попавшийся переулок, выбежал на людную улицу и нырнул в толпу. Его завертело, закрутило, он потерял равновесие и свалился под ноги какому-то господину.

— Что это такое? — прогремел над ухом возмущённый голос, однако Ремус обрадовался ему, как родному:

— Мистер Реддл!

— Бог мой, Ремус, мальчик мой, что с вами стряслось, куда вы мчитесь?

В этот момент в толпе мелькнула голубая куртка Розье. Ремус похолодел от страха и шагнул назад, за широкую спину мистера Реддла.

— Ваши знакомые? — понимающе поинтересовался тот.

— Даже слишком знакомые…

— Ясно. Не волнуйтесь, я вас им не отдам. Отвернитесь, смотрите вперёд, только вперёд. — На плечо Ремусу с размаха опустилась тяжёлая ладонь. — Пойдёмте. И не оборачивайтесь, ни в коем случае.

Мистер Реддл уверенным широким шагом двинулся вперёд, рассекая толпу как ледокол. Ремус едва поспевал за ним и ни разу не обернулся, пока они не прошли добрую половину квартала и окончательно сбили погоню со следа.

— Спасибо вам большое, сэр! Вы меня спасли.

— Пустое, пустое, — улыбнулся мистер Реддл. — Надеюсь, отсюда вы найдёте дорогу домой? Отлично, тогда ещё раз до свидания вам. Увидимся завтра.

Он степенно направился прочь. Глядя ему вслед, Ремус вспомнил, как обрадовался, когда увидел его в толпе. Вспомнил стычку с мальчишками с пустыря, холодный подвал, обжигающую боль от серебряного медальона.

— Мистер Реддл, подождите! — он догнал его у перекрёстка и задыхаясь, с ужасным от волнения акцентом произнёс: — На самом деле я уже… уже принял решение.

— Вот как? И что же вы решили?

Если внутри тебя живёт чудовище, нужно запереть его в клетку, раз и навсегда.

— Я согласен.

На перроне гудело и волновалось пёстрое человеческое море. Люди сновали туда-сюда, искали родных и друзей, теряли и находили багаж, прощались, встречались, ссорились и радовались. Стоило не секунду зазеваться, как толпа подхватывала тебя и увлекала за собой, не давая шанса ни остановиться, ни вернуться.

Ремус прислонился к разделительному барьеру между платформами и покрепче ухватился, как за спасательный круг, за старый отцовский чемодан. На толпу он взирал с благоговейным ужасом: столько народу в одном месте он не видел никогда. Школьные коридоры во время большой перемены сразу показались ему безлюдной пустыней. Толпа заполняла собой всё пространство, её было не обойти — и продраться сквозь неё было невозможно. Ремус нервно сглотнул. Отлично, просто отлично, он даже до своего поезда добраться не в состоянии. А ведь это только самое начало!

Где-то над его головой захрипели динамики, усталый женский голос пробубнил:

— Уважаемые пассажиры, скорый поезд до Бристоля отходит с шестой платформы через десять минут. Повторяю, скорый поезд…

Остатки фразы потерялись в шуме толпы, но Ремус уже не слушал: глубоко вздохнув, он поднял чемодан к груди и выставил его перед собой на манер щита. А потом ринулся в самую толпу. В глазах немедленно зарябило, в уши ударил разноголосый гомон. Каждый шаг давался с трудом, толпа словно норовила сбить его с ног, в бока то и дело утыкались чьи-то локти, а люди вокруг недовольно охали и ворчали. Но останавливаться было нельзя, остановишься — пропадёшь, — и Ремус продолжал шагать вперёд, рассекая толпу своим чемоданом и не отрывая взгляда от большой жестяной таблички с цифрой шесть. Он вскочил в вагон буквально в последнюю минуту; сердитая проводница захлопнула дверь у него за спиной. Невнятно извиняясь, Ремус показал ей билет, забрался в первое же купе и обессиленно рухнул на сидение. Мгновение спустя послышался пронзительный свисток, платформа за окном медленно поплыла назад.

Купе оказалось пустым, и Ремус с облегчением выдохнул — никогда ещё он не чувствовал такой острой необходимости побыть в одиночестве. Теперь у него было минимум полчаса, чтобы в тишине привести в порядок мысли и, хотя бы немножко, подготовиться к тому, что будет дальше. То, что было на вокзале, ещё цветочки. Впереди его ждала пересадка в Бристоле, и если он не возьмёт себя в руки, поезда ему не видать. В глубине души Ремус даже порадовался, что родители не смогли его проводить.

— …Только будь осторожен и следи за временем. На пересадку будет всего полчаса, не опоз…

Мама резко и надрывно закашлялась, стиснув одеяло. Ремус торопливо протянул ей дымящуюся чашку, и она благодарно улыбнулась.

— Прости, что не смогу проводить тебя. Чёртова простуда…

— Всё будет хорошо, мам, — он бодро улыбнулся, положил свою ладонь поверх её. — Я справлюсь.

— Только дай знать, как доберёшься, ладно? Позвони нам — отец очень волнуется.

— Конечно.

— Молодец, — мамины пальцы некрепко сжали его ладонь. — Я горжусь тобой, Реми, очень горжусь…

Эх, мамочка, видела бы ты, как твой сын справляется… Нет, хорошо, что он один — пора учиться быть взрослым. Ремус со вздохом потёр колени. Он ждал, что сейчас запоздалый страх выбьет из лёгких весь воздух, сожмёт сердце ледяным кольцом. Однако вместо страха он неожиданно ощутил странное возбуждение, которое становилось всё сильней. Всё происходящее было ново, непривычно и невероятно захватывающе. Прежде Ремусу не доводилось бывать дальше, чем за пару-тройку районов от дома. Только однажды родители взяли его за город, к морю, но это было так давно, что казалось неправдой. А теперь ему предстояло путешествие на другой конец страны, навстречу неизвестностям. С самого детства, зачитываясь толстыми книжками, Ремус мечтал о приключениях — и вот наконец приключения постучались прямо в его дверь. Он придвинулся к окну и выглянул наружу. Поезд мчался среди лоскутного одеяла полей, между которыми изредка попадались крохотные, издалека кажущиеся игрушечными домики. Пара таких домиков мелькнула возле самой железной дороги: белые заборчики, ухоженные палисадники — воплощение британской аккуратности. Интересно, похож ли на них дом мистера Реддла?

В воображении немедленно возник внушительный старый особняк с потемневшей от времени черепичной крышей, сама солидность и благообразие, под стать хозяину. Стены этого дома никогда не увивал вездесущий плющ, на входной двери нельзя было бы отыскать ни трещинки, а на тщательно вымытых окнах ни пятнышка. По его длинным коридорам никто и никогда не бегал сломя голову, в просторной гостиной ни разу не затевались кровопролитные сражения среди обрывистых склонов Диванного хребта и вулканов Каминного архипелага. Сложно было представить подобное место полным шумной любопытной детворы. Однако мистер Реддл говорил про интернат, а значит, детей в самом деле будет много. Новые знакомые, новые одноклассники… Ремус подумал про свою старую школу и тут же пожалел об этом. Воспоминания, все как на подбор, были из тех, что хотелось как можно скорей забыть. Он надеялся, что оставляет ту жизнь в прошлом навсегда — но если нет? Если там всё начнётся заново? Опять шёпот за спиной, подножки, жёваная бумага в волосах и бесконечные насмешки. А уж когда выяснится, что он валлиец, всё, пиши пропало. И ведь рано или поздно все обязательно догадаются, как ни старайся, произношение выдаст его с головой. Усилием воли Ремус не позволил себе провалиться в водоворот тоскливых мыслей: не время страдать. Он собирается начать другую жизнь — нельзя позволить своей тревоге всё испортить. Что ему нужно, так это ещё немного практики, и тогда всё получится.

За окном начался дождь. Далеко на горизонте в мутной серой пелене едва виднелась тонкая зазубренная полоска леса. Полоска всё сужалась, сужалась, и, наконец, пропала совсем. А вот домов, напротив, становилось больше. Они собирались в крохотные улочки, улочки в кварталы, кварталы росли ввысь и вширь, и вскоре из пелены дождя показались очертания серых многоэтажек, в тумане мелькнули длиннорукие портовые краны — приближались окраины Бристоля. На всех парах поезд влетел в город, пронёсся мимо блестящих от ливня улиц и вскоре уже тормозил возле забитой людьми платформы. С лязгом открылись вагонные двери, в коридоре засуетились пассажиры. Ремус поднялся и стиснул чемодан; за окном угрожающе гудела новая толпа.

Ливень хлестал не переставая, и словно этого было мало, над платформой гулял пронизывающий ветер. Природа, должно быть, решила отыграться за не на шутку жаркое лето, и теперь донимала людей так старательно, как только могла. С трудом маневрируя в толпе, Ремус натянул на уши потрёпанную временем кепку. Вокруг над толпой, как осенние листья в бурном потоке, тут и там виднелись зонтики. Люди цеплялись ими друг за друга, поминутно ругались и спорили — и всё же это было лучше, чем не иметь вовсе никакой защиты. Ремус, разумеется, взял с собой зонт: практичного чёрного цвета, такой большой, что под ним спокойно помещалось три человека и ещё оставалось место. Сейчас этот замечательный зонт благополучно поскрипывал где-то в глубине чемоданных недр и от дождя защищал так же хорошо, как мокрые ноги защищают от простуды. К своему поезду Ремус подходил промокший насквозь; с волос капало, куртка тянула к земле, отсырел даже толстый свитер. С купе на этот раз не везло, вагоны были переполнены. Он уже отчаялся найти себе место, но продолжал открывать дверь за дверью. Каковы же были его удивление и радость, когда в самом хвосте поезда отыскалось крохотное и абсолютно свободное купе!

Но везение — штука коварная, имеющая отвратительную привычку быстро заканчиваться. Не успел Ремус снять тяжёлую куртку, как в дверь требовательно забарабанили. Терпением стучавший явно не отличался, и в следующую секунду дверь распахнулась. На пороге появилась раскрасневшаяся девушка в лиловом плаще. Её медно-рыжие волосы спутались от ветра, на них каким-то чудом держался круглый беретик.

— Простите, здесь не занято? Можно сесть? — поинтересовалась она с лёгким шотландским акцентом. Улыбка у неё была такая весёлая и открытая, что в купе будто потеплело. Ремус невольно улыбнулся в ответ.

— Конечно, садись.

Девушка радостно втащила в купе огромный тёмно-синий чемодан; пыхтя от напряжения, она попыталась приподнять его, но чемодан словно врос в пол.

— Давай вместе, — осторожно предложил Ремус и потянулся к ручке. Чемодан, казалось, был битком набит кирпичами. Вдвоём ребята не без труда, но всё же закинули его на полку, и девушка благодарно пожала Ремусу руку:

— Вот спасибо! Без тебя бы я не справилась. Я Лили, кстати, — она снова улыбнулась, сверкнув зубками, — а тебя как…

В коридоре раздались шаги, и чей-то сварливый голос проскрипел:

— Лили! Лили, где ты?

— Я здесь! — бодро отозвалась Лили. На её симпатичном лице на секунду мелькнула тревога, она повернулась к Ремусу: — Ой, прости, пожалуйста, ты не будешь против ещё одного попутчика? Я просто еду с другом.

— Нет, вовсе нет, — Ремус пожал плечами. Какая-то его часть нервно напряглась, но он заставил себя держаться спокойно, будто для него ещё один попутчик — сущий пустяк. Лили буквально расцвела: в глазах у неё запрыгали изумрудные искорки.

В дверь купе заглянула всклокоченная голова; горбоносый, сумрачного вида подросток подозрительно глянул на Ремуса, обменялся пристальными взглядами с лучащейся радостью Лили и забрался внутрь. Он был одет в длинное чёрное пальто, болтавшееся на нём как на вешалке, смотрел исподлобья и всеми своими движениями больше напоминал летучую мышь, чем мальчишку.

— Это Северус, — представила его Лили, — Сев, это… ой, прости, я так и не узнала, как тебя зовут?

— Ремус. — Наверное, стоило вытащить руку из кармана и обменяться с Северусом рукопожатием, как того требовали приличия, но тот смотрел так, что Ремус счёл за лучшее не пробовать. На всякий случай, чтобы его не сочли совсем уж невоспитанным, он тихонько прибавил: — Приятно познакомиться…

Северус буркнул сквозь зубы что-то неразборчивое и отвернулся. Бросив на сиденье туго набитую сумку, он ворчливо поинтересовался у Лили:

— Сколько раз я тебе говорил: не убегай от меня? А если бы я тебя потерял, если бы ты не нашла поезд?

— Да брось, — она стянула берет и беззаботно тряхнула волосами, — когда это я терялась?

— А чемодан? Ты опять сама его поднимаешь? Это же вредно, и ты знаешь это!

— Всё в порядке, мне Ремус помог.

— Да? — Северус уставился на Ремуса с подозрением и, как тому показалось, даже с досадой. — Что ж, — слова давались ему с большим трудом. — Спасибо за помощь.

Кажется, поводы для ворчания у Северуса иссякли, поскольку он, наконец, устроился в углу, вытащил из сумки толстую тетрадь и мрачно зашелестел страницами. Лили легонько цокнула языком — такое поведение она, очевидно, не одобряла.

— Ты уж прости нас, — шепнула она Ремусу с извиняющейся улыбкой, — мы не самые тихие попутчики.

— Ничего, всё в порядке.

Упорство, с которым Лили пыталась втянуть его в разговор, поражало. Ремус чувствовал себя страшно неловко — он редко общался с девушками вообще и с симпатичными в особенности, и удивлялся неожиданной смелости, с которой предложил Лили помощь. Впрочем, она была из тех людей, которые оставят равнодушными только скалу. И то не факт.

— На самом деле он добрей, чем кажется, — продолжала Лили, искоса поглядывая на Северуса. — Понимаю, верится с трудом, но мы живём по соседству, давно дружим — я его знаю.

— Да нет, почему, — пожал плечами Ремус, — я тебе верю. Значит, вы живете в Бристоле?

— Нет-нет, в Коукворте, это пригород. А ты сам откуда?

— Я… я из Кардиффа.

Снова шелест бумаги; Северус внезапно выглянул из-за своей тетради и осведомился:

— Валлиец, да?

Оторопевший Ремус с трудом кивнул и почувствовал, как к лицу приливает кровь. Ему хотелось сквозь землю провалиться — это ж надо было так позорно проколоться. А он ведь и рта почти не раскрывал. Ну что за день такой, всё наперекосяк!

— Так и знал, — удовлетворённо хмыкнув, Северус уткнулся в страницу, словно ничего и не произошло. Зато Лили мгновенно возмутилась:

— Сев, это же бестактно! И вообще, какая тебе разница? Можно подумать, это на что-то влияет. Ну и пусть он валлиец, а я шотландка — тебя же это не волнует, так почему должны волновать остальные? Сев, ты меня слышишь?

Она попыталась закрыть тетрадь, которой Северус так удачно отгородился от мира, и заглянуть другу в глаза. Несколько секунд они буравили друг друга недовольными взглядами. Первым сдался Северус: отведя глаза, он пробормотал:

— Ладно, я больше так не буду. Прости меня, — и снова, как за каменную стену, нырнул за тетрадь. Лили тяжело вздохнула.

— И так всё время… Извини, пожалуйста.

— Да всё нормально, я не обижаюсь, — по какой-то её интонации Ремус понял, что в ситуации наступил опасный момент, и надо срочно уводить разговор в более мирную плоскость. К несчастью, светские беседы никогда не были его сильной стороной, поэтому он задал самый первый вопрос, который пришёл ему в голову: — Значит, вы друзья детства?

— Можно и так сказать, хотя не совсем. Я сейчас объясню.

И Лили принялась объяснять. Она говорила бойко, немного сбивчиво, но очень уверенно — и всё время улыбалась. Казалось, запасы оптимизма у этой девочки просто неисчерпаемы. Из её подробного рассказа Ремус узнал, что Лили, как он и подумал, шотландка «до мозга костей», причём не столько даже по крови, сколько по духу, что на самом деле её родной город где-то на северо-восточном побережье Шотландии и что в Коукворт она вместе с семьёй переехала всего шесть лет назад. Тут Лили замялась и опасливо поглядела на Северуса. Он молчал, будто ничего и не слышал — а может, и правда не слышал, — и тогда она, подавшись вперёд, доверительно прошептала:

— Сев не любит об этом говорить, но, мне кажется, ничего плохого не будет. Но если что, ты ведь никому не скажешь?

— Нет, конечно.

— Ну, ладно. Просто дело в том… дело в том, что у меня «проклятье плачущей». Из Эм-Тринадцати, понимаешь?

Ремус не поверил своим ушам. Он на секунду зажмурился, а потом снова взглянул на Лили. Та смотрела на него с неуверенной улыбкой. Она выглядела совершенно нормальной и здоровой — ясные блестящие глаза, румяные, усыпанные веснушками щёки. Казалось невероятным, что судьба могла так жестоко обойтись с таким очаровательным созданием. Так ещё и «проклятье плачущей»… это значит, гауристит. Из всех разновидностей Эм-Тринадцати эта была самой непредсказуемой и смертоносной. Эмоция-триггер могла месяцами вести себя нормально, не давая ни намёка на болезнь — а потом убить человека буквально за несколько минут из-за какого-то пустяка. Должно быть, лицо у Ремуса дёрнулось от этих мыслей, потому что Лили смутилась и потупилась.

— Наверное, Сев был прав, не стоило об этом болтать. Знаешь, если тебе неприятно или…

— Нет-нет, ты что, я вовсе ни о чём таком не думал! — он перегнулся через проход и, сам в ужасе от того, что делает, положил ладонь ей на колено. — Это ужасная вещь, и я… мне очень жаль.

Она покраснела и нервно сцепила тонкие пальцы. О, как же хорошо Ремус понимал, что она сейчас чувствует! Ему хотелось успокоить её, сказать, что всё будет хорошо, но от такой неприкрытой лжи, даже невысказанной, стало противно, слова замерли на кончике языка.

— На самом деле всё не так уж страшно, — Лили неопределённо повела плечом и вернула на лицо улыбку — ненастоящую и вымученную. — Врачи говорили, что прогнозы неплохие, да и вообще…

— Что происходит, о чём вы там шепчетесь? — недовольно проворчали из угла. Увидев пунцовую от смущения Лили и Ремуса, гладящего её по коленям, Северус едва не задохнулся. В его горле что-то глухо заклокотало, чёрные глаза сузились в две негодующие щёлки. Ребята отпрянули друг от друга; Лили закусила губу, Ремус уставился в пол, спрятал руки в карманы.

— Это не то, что ты мог подумать, — попытался он хоть как-то оправдаться, — я просто…

— Он просто хотел поддержать меня, Сев, — пришла к нему на помощь Лили, смерившая друга укоризненным взглядом. Но тот и глазом не моргнул:

— Ты что, рассказала ему про Эм-Тринадцать? Лили, я же тебя просил! — он закатил глаза. — Твоё легкомыслие доведёт тебя до беды, сколько раз я…

— Мир не так плох, как ты о нём думаешь.

— Мне напомнить тебе, что случилось в последний раз?

— Если тот парень попытался тебя побить, когда узнал правду, это не значит, что все люди такие! И вообще, мистер Реддл говорил, что болезни не нужно стыдиться — это первый шаг к выздоровлению!

— Много этот Реддл понимает в медицине, — саркастично отозвался Северус. — Только и умеет, что рассуждать об умном и высоком, а как простой грипп лечить, наверняка и не знает!

— Подождите, — Ремусу, вовсю терзаемому смутными сомнениями, всё же удалось вставить слово в перепалку, — подождите! Вы знаете Реддла?

— Естественно, знаем, — Северус нетерпеливо отмахнулся, — этого франта поди забудь! — Он вдруг осёкся и медленно выдохнул: — Вот чёрт… И какой у тебя?

— Что?

— Диагноз. Ольнерабизм, эммитерит?

Да уж, не так он себе это представлял. Сердце сжалось, по рукам пробежала дрожь. Не поднимая головы, Ремус чуть слышно проговорил:

— Вестафилия.

— Да ладно, — Северус шумно втянул воздух, в его голосе слышалось недоверие. — Ты — оборотень?

— Ну хватит, это уже слишком! — вмешалась Лили. — У всего есть границы, Сев, ты совсем не понимаешь, когда надо остановиться?

Удивительно, но Северус не стал ни спорить, ни даже ворчать. Он отодвинулся в свой угол, забарабанил пальцами по переплёту тетради, изредка кидая на Лили отчаянные взгляды. Лили сердито глядела в окно и делала вид, что совершенно не замечает терзаний друга. В ещё несколько минут назад тёплом и уютном купе воцарилась ледяная тишина.

За окном промелькнула какая-то маленькая станция. Поезд прошёл её, даже не замедляя хода. Дождь всё так же уныло стучал в стекло, нагонял серую как пейзаж за окном тоску; тоска густела, окутывала купе плотным облаком, забиралась под одежду противным холодком. А от тоски до отчаяния рукой подать. Ремус с беспокойством нащупал где-то под толстым свитером медальон, прижал к груди. Жжения не было, но кожу слегка закололо. Дурной знак. Он нервно оглянулся на своих попутчиков, но Лили всё ещё с интересом изучала оконную раму, а Северус и так и этак пытался намекнуть упрямой подруге, что он не в пример интереснее всяких рам. Вид у него был раздосадованный — и озадаченный, словно он и правда не понимал, что такого сказал. На секунду его брови изогнулись совершенно причудливым образом, и Ремус вдруг поймал себя на том, что ищет в карманах карандаш. Совесть тут же упрекнула его — как не стыдно, у человека проблемы, а ты думаешь: о, какое интересное выражение лица, какой прекрасный вышел бы рисунок, нет чтобы посочувствовать!

Он, конечно, сочувствовал. Ему было жаль Лили, которая явно боролась с собой, игнорируя Северуса, было жаль самого Северуса, искренне недоумевающего, чем он рассердил подругу; смотреть на них было почти физически больно, но его рука сама тянулась к внутреннему карману куртки. Ремус вытащил на свет затёртый блокнот и огрызок карандаша. Нашёл чистую страницу, прикусил карандаш, царапаясь языком о сухое дерево, и снова взглянул на Северуса. Это было ужасно неприлично, возможно, даже аморально, но у него уже буквально чесались руки. На страницу лёг первый косой штрих. Звук скребущего по бумаге карандаша перекрыл стук колёс, оглушил на какую-то секунду. Казалось, сейчас Северус повернётся, увидит блокнот и снова разразится гневной тирадой. В томительном ожидании прошла секунда, другая. Ничего не происходило. Тогда Ремус осторожно, едва нажимая, положил второй штрих. За ним третий и четвёртый. Мир для него перестал существовать, остались только искусанный в творческих метаниях карандаш и листок блокнота, на котором штрих за штрихом появлялось сердитое худое лицо в окружении всклокоченных чёрных волос. Это был не полноценный портрет — так, просто лёгкий набросок, попытка поймать неуловимую человеческую эмоцию. Ремус оторвался от работы, взглянул на своего «натурщика», потом снова на бумагу. Действуя на какой-то интуиции, шестом чувстве, добавил ещё одну недовольную складку и мысленно кивнул. Потом перевёл взгляд на Лили. Она подпёрла голову рукой и совсем отвернулась от Северуса, и теперь во всех её чертах сквозила неизбывная, бесконечная тоска. Карандаш вновь словно магнитом потянуло к бумаге.

Рисованию Ремус никогда не учился. Он не изучал часы напролёт репродукции известных картин, не срисовывал по сотне раз одни и те же носы и уши. Один раз он правда отыскал в городской библиотеке книгу по анатомии для художников и попытался её прочесть, но текст оказался настолько нудным и сухим, что терпения у него хватило всего на три страницы. Он просто наблюдал и рисовал — своих одноклассниц во время особенно скучных уроков, книжных героев, необычных людей, которых где-то увидел. Иногда, когда ему приходилось ночевать в подвале, он брал с собой альбом и уже дрожащей рукой выводил странных, несуществующих созданий. Рисование не спасало от одиночества, но заставляло ненадолго о нём забыть. Как книги. Как старенькое пианино в комнате родителей, на котором мама когда-то давным-давно учила Ремуса, ещё не достающего до педалей, играть простенькие гаммы. Среди этих книг, рисунков, песен, среди пиратских кораблей и рыцарских замков он выстроил свой собственный мир, безопасный и надёжный. Где добро всегда побеждало зло, справедливость торжествовала, а преступники и негодяи получали по заслугам. В этом мире маленький Ремус прятался, когда становилось совсем плохо. Со временем воображаемые золотые замки сменились самым что ни на есть реальным серебром. Серебро было злое, колючее, оно больно жглось, оставляя после себя красные уродливые отметины, зато помогало гораздо лучше. И всё-таки порой Ремус брал в руки книжку или карандаш и снова оказывался в своей маленькой стране, где всё кончалось хорошо и где он сам был таким, каким всегда мечтал: сильным, смелым — и нормальным…

— Что рисуешь? — звонкий голос вернул Ремуса к действительности. Лили с любопытством вытянула шею и не сводила взгляд с его блокнота.

— Да так, ничего, — чувствуя, что вот-вот покраснеет, Ремус быстро перелистнул страницу и сделал вид, что заканчивает штриховать клетчатый плащ Шерлока Холмса.

— А можно посмотреть?

Рука с карандашом замерла в воздухе. Очень медленно Ремус опустил её и не без содрогания протянул Лили блокнот. Он никому и никогда не показывал раньше своих рисунков — осуждения ему и без этого хватало. Но Лили с её доброй улыбкой так располагала к себе, что ей невозможно было отказать. Рисунок произвёл на неё куда бóльшее впечатление, чем предполагал Ремус. Она восхищённо ахнула:

— Потрясающе! Ты давно рисуешь?

— Несколько лет, — уклончиво отозвался он. Ну не говорить же, в самом деле, что ты рисуешь всю свою жизнь, потому что это самый простой способ не свихнуться окончательно.

— Это же Шерлок Холмс, да? Любишь детективы?

— Есть немного. А… а ты?

— Я их не читаю, — Лили печально покачала головой. — Мои родители считают, что детективы — не женские книги, представляешь?

— Погоди, но это, — Ремус запнулся, чтобы подобрать достаточно вежливое слово, но так его и не нашёл, — это же просто бред!

— Для нас с тобой — да, а для них — нет… — В глазах у неё вдруг опять вспыхнули весёлые искорки: — Скажи, а они правда интересные?

— Если автор хороший, то безумно. Мне кажется, это вообще одна из лучших вещей, которые случались с литературой. Если хочешь, — прибавил он, смущённый горячностью своей речи, — я… я могу дать тебе пару книжек, у меня много детективов.

— Это было бы здорово, но я даже не знаю, с чего начать.

— Начать можно с чего угодно, — успокоил её Ремус. — С того же Дойля, например. Хотя я сам начинал с Кристи…

Разговор свернул в хорошо знакомое ему русло и покатился как поезд по рельсам. О чём о чём, а о любимых книгах Ремус мог говорить часами. Он в красках расписывал Лили достоинства детективного жанра, а она, не оставаясь в долгу, рассказывала ему о прелестях романов Остин и Бронте. Недавняя неловкость позабылась за жаром обсуждения, три часа до первой остановки в Йорке пролетели как один. На станции Лили, несмотря на все возражения Северуса, в гордом одиночестве ушла звонить домой, сказать, что всё в порядке. Пока её не было, Северус деловито пошуровал в своей сумке и извлёк оттуда помятый термос и две жестяные кружки. Кружки он наполнил какой-то дымящейся полупрозрачной жидкостью, похожей не то на чай, не то на травяной отвар, одну из них поставил на откидной столик у окна. Вернувшаяся Лили при виде кружки сначала долго молчала. Потом она вздохнула, улыбнулась и взялась за неё обеими руками. Уголки бледных губ Северуса поползли вверх. Мир был восстановлен. Время между тем приближалось если не к обеду, то уж точно к позднему завтраку; порывшись в своём чемодане, Ремус отыскал среди всякой важной ерунды перетянутый резинкой свёрток. Добытые из свёртка сэндвичи с индейкой честно были поделены на троих. Лили весело заявила, что ничего вкуснее в жизни не пробовала, чем ужасно смутила Ремуса и заставила его в конце концов залиться краской. Северус от комментариев воздержался — он просто достал из сумки третью кружку.

Дальше ехали мирно. К тревожной и неудобной для всех теме больше никто не возвращался. Слушали, как Лили рассказывает про свою старшую сестру Петунию, которая работала машинисткой в маленькой вечерней газете, обсуждали книжки и последний альбом Роллинг Стоунз и смотрели, как равнины за окном постепенно сменяются лиловыми от цветущего вереска холмами. Дождь они оставили ещё в Йорке, теперь небо было закрыто высокими белыми облачками. Время от времени сквозь них пробивался мягкий желтоватый свет, заливавший купе, и тогда волосы Лили словно вспыхивали. Она вся казалась маленьким рыжим огоньком, готовым согреть любого замёрзшего. Слушая её весёлый щебет, Ремус пару раз незаметно касался медальона, но всё было в порядке: тревога улеглась и Волк крепко спал где-то глубоко внутри.

Поезд снова приближался к городу. На этот раз остановились у открытой платформы Эдинбургского вокзала; выйдя на перрон, ребята увидели у себя над головами только чистое безоблачное небо. Народу вокруг было на удивление немного, и пригородный поезд, отходящий до Литтл-Хэнглтона, они разыскали за пять минут. Неподъёмный чемодан Лили мальчишки несли вдвоём. Сама она шагала рядом, красная, но, без сомнения, польщённая. На узкоколейке трясло не в пример сильней. Покачивания вагона навевали дремоту, и Ремус сам не заметил, как уснул, уронив голову на грудь. Когда Лили разбудила его, оказалось, что за окном уже стемнело. В сумраке смутно угадывались лесистые холмы, за которыми красноватыми отблесками прятался закат. Потом темноту разрезала вспышка, заскрежетали тормоза, и поезд остановился у крохотной станции, освещённой всего одним жёлтым фонарём.

Услышав про Реддл-холл, дежурный по станции старичок неодобрительно дёрнул усами:

— Зачем вам туда? Вы журналисты, что ль? Реддл журналистов на дух не выносит, он вас и слушать не станет.

— По-вашему, мы похожи на журналистов? — сварливо уточнил Северус, явно готовый ввязаться в перепалку. Однако тут вмешалась Лили.

— Мистер Реддл сам нас позвал, — объяснила она с очаровательной улыбкой. — Мы его пациенты.

Северус закатил глаза. Впрочем, теперь он имел для этого основания: старичок тут же сделал шаг назад и взглянул на детей с настороженным прищуром. Во всех его движениях появилась нервозность, словно ему очень хотелось поскорей уйти, но приличия не позволяли.

— Как же, как же, слышал, весь город говорит, что Реддл во врачеватели подался… В общем, эт’ самое, как выйдете отсюда, — затараторил он, — идите прямо, по Флит-стрит, до первого перекрёстка. Там направо, упрётесь в площадь, площадь пройдёте и дальше по Виктория-стрит, увидите, там на углу телефонная будка. Потом оттуда снова направо, на Флэт-хилл-роуд, и оттуда прямо по лесу мили две — дорога там одна, не заблудитесь.

— Ага, значит, прямо по Флит-стрит, — сосредоточенно пробормотала Лили, — потом направо на Флитвик-роуд… или на площадь? Кажется, я запуталась! — и она засмеялась.

— Я запомнил, — Северус решительно взвалил на себя её чемодан и, пройдя нарочно близко от шарахнувшегося от него старичка, зашагал прочь. — Идём, Лили, мы и так провозились слишком долго.

Лили послала старичку на прощание извиняющуюся улыбку и бросилась догонять друга; Ремус натянул кепку и поспешил за ними. Они отошли уже совсем далеко, когда сзади вдруг раздался неуверенный оклик:

— Вы только в лесу поосторожней, а то темно уже!

— Чего это он? Я думал, он будет рад, если нас волки съедят, — съязвил Северус.

— Сев, ну тебе не стыдно? Человек занервничал, и ты уже готов его обвинить во всех смертных грехах? Честное слово, тебе иногда нужно расслабляться. Посмотри вокруг, — Лили раскинула руки, — вечер прекрасный, птички поют!

Вечер на самом деле был прекрасный, и где-то вдалеке действительно пели птички. Ребята шли по очень ухоженной улочке вдоль старинных каменных домиков. Перед каждым домиком был разбит палисадник, где пышно доцветали бархатцы, георгины и какие-то мелкие лиловые цветы, названия которых Ремус не помнил. Мимо по выметенным тротуарам сновали дети, у открытых окон сплетничали женщины, под одним из фонарей о чём-то шепталась влюблённая пара. Лёгкий ветер доносил откуда-то звуки весёлой музыки — под такую всегда хочется танцевать, даже если ты никогда в жизни этого не делал.

Первый поворот направо вывел троицу на круглую площадь, обсаженную высокими клёнами. Здесь на первых этажах расположились уютные лавочки с колокольчиками и яркими вывесками над дверями. Часть лавочек уже закрылась, другую часть хозяева только запирали. Покончив с этим, они спешили к центру площади, откуда и неслась та самая музыка. В неярком свете фонарей под большим деревом виднелись две колеблющиеся, будто бы сотканные из теней фигуры: высокий скрипач в широкополой шляпе и вертящаяся вокруг него маленькая флейтистка. Собравшаяся вокруг толпа покачивалась в такт задорной песенке, под ногами у музыкантов с радостным визгом крутились отплясывающие ребятишки. Лили немедленно вытащила мелочь и решительно устремилась сквозь толпу. Северус, шипя и ворча подобно старому чайнику, потянулся за ней — должно быть, собирался отговорить от сомнительной затеи. Оставшийся в одиночестве Ремус кинул взгляд по сторонам в поисках телефонной будки. Он нашёл её на противоположной стороне площади, рядом с большой вывеской в форме чайной чашки, и в этот же момент где-то часы гулко пробили восемь. Неужели так поздно? Мама, наверное, волнуется… Чёрт возьми, конечно, волнуется — уже восемь, а он до сих пор не позвонил! Ремус, хлопая себя по карманам, шагнул на мостовую.

Позади раздался глухой рокот, и сразу за ним — оглушающий гудок и слепящий свет. Перед глазами всё на секунду померкло. Гудок повторился совсем рядом, Ремус, наконец, оглянулся и застыл как вкопанный. На него нёсся огромный чёрный «Бентли». Он взвизгнул тормозами, но остановиться на такой скорости… Ремус уже почувствовал идущий от капота жар — и тут что-то рвануло его назад. Он запнулся, выпустил чемодан и рухнул на тротуар.

«Бентли» пронёсся как раз по тому месту, где он стоял, и резко остановился. Дверца распахнулась, наружу выскочил красный и злой как чёрт шофер.

— Ты сдурел совсем? — рявкнул он, брызжа слюной. — Тебе жить надоело, бестолочь?! Лезете под колёса, а я потом отвечай! Сейчас я тебя отучу ушами хлопать…

Шофер схватил Ремуса за отвороты куртки и встряхнул так, что зубы стукнулись друг о друга. Ремус, напрочь забывший о том, что, вообще-то, надо испугаться, оцепенело смотрел, как прыгают вверх-вниз пуговицы на его твидовом пиджаке. Шофера этот взгляд взбесил ещё сильней: он выругался и занёс руку. И, наверное, без колебаний отвесил бы Ремусу хорошую затрещину, но в эту секунду за его спиной раздался усталый томный голос:

— Что такое, Кричер, почему мы стоим?

Заднее затемнённое стекло «Бентли» опустилось. На улицу выглянуло аристократично-бледное, словно высеченное из мрамора лицо. Парень отбросил назад длинные тёмные волосы и глянул из-под полуопущенных век на разом подтянувшегося шофера.

— Простите, мастер, этот мальчишка бросился под колёса.

Парень повернул голову к Ремусу, лениво оглядел его с ног до головы и поморщившись бросил:

— Оставь его.

— Но, мастер…

— Я сказал: оставь его, — с нажимом повторил парень. — Поехали.

Шофер послушно коснулся фуражки и поспешил обратно к машине, на ходу отряхивая руки. Взревел мотор, и «Бентли» с шумом умчался. Ремус смотрел ему вслед и потирал ушибленный локоть. Внутри запоздало разворачивался целый ураган чувств: шок, ужас, боль, раздражение. Он мысленно упрекнул себя — вот же недотёпа, куда смотрел только? Мало того, что чуть под машину не угодил, так теперь ещё и брюки все в пыли, и чемодан… Чёрт, а где, кстати, чемодан? И где его кепка? Вот же не везёт!

Кто-то тронул его за плечо. Высокий парень со слегка оттопыренными ушами дружелюбно улыбнулся и придвинул к нему чемодан:

— Это вроде твоё.

— И это тоже, — заявили сбоку. Обернувшись, Ремус увидел в паре ярдов опрокинутую набок инвалидную коляску и сидящую рядом с ней девчонку с мальчишеской стрижкой и тростью на коленях. Девчонка отряхивала от пыли его многострадальную кепку.

— Ты чего под машину полез? — бодро поинтересовалась она.

— Я… не заметил. — Девчонка изумлённо присвистнула. Ремус глянул на её неловко подвёрнутые колени, на лежащую поперёк них трость. — А ты… это ты меня дёрнула! Ты меня спасла!

— Всегда пожалуйста, — она ловко крутанула трость в пальцах. — Мы с Фрэнком никогда не против кого-нибудь спасти. Да, это Фрэнк, — ушастый парень подмигнул, — мой парень, а я Алиса.

— Я Ремус.

— Скажи, Ремус, ты ведь не местный?

— Да, но почему ты…

Алиса усмехнулась, и её нос дёрнулся как у кролика.

— Ты искал телефонную будку. В Реддл-холл направляешься? А, значит нам по пути! — они с Ремусом обменялись немного неуклюжим рукопожатием. Держа Алису за руку, он почувствовал под пальцами что-то твёрдое, похожее на старые мозоли.

— Думаю, милая, нам стоит поторопиться, если мы хотим успеть туда вовремя, — Фрэнк тем временем закатал рукава и легко, словно пушинку, поднял Алису в воздух. Та наигранно возмутилась:

— Я и сама могу! Что б ты знал, сил у меня предостаточно!

— Да, но никакие силы мира не помешают мне носить тебя на руках, — он подмигнул. — К тому же, если твои родители увидят…

— Но мы же им ничего не скажем, верно?

— Чего не скажете? Алиса, деточка, ты опять упала? — трубный женский голос перекрыл все звуки площади.

Алиса тяжко вздохнула. Её весёлости как не бывало, даже лицо, кажется, побледнело. К ним стремительно приближалась высокая сухопарая женщина, одетая во всё чёрное. Её цепкий взгляд выхватил из общей суматохи перевёрнутую коляску, и она тут же оказалась возле Алисы.

— Ты в порядке? Сильно ударилась? — спрашивала она, ощупывая Алисины ноги. — Детка, я же предупреждала, не отходи далеко! Не нужно было позволять тебе передвигаться одной — теперь твою коляску повезу я.

— Но ма-ам, — отчаянно взвыла Алиса, однако её мать была непреклонна:

— Нет-нет-нет, хватит неприятностей. Твой доктор говорил тебе беречь ноги!

— Да на черта мне их беречь, если я ими даже не пользуюсь?

Мать Алисы побелела и схватилась за сердце:

— Что ты такое говоришь, детка? Ты хочешь, чтобы меня хватил удар?

— Нет, мам, — Алиса виновато потупилась. — Прости, мам.

— Так-то лучше! — всё недомогание матери как рукой сняло. Она резво подняла коляску и подкатила её к Фрэнку; тот бережно опустил притихшую Алису на сиденье и прикрыл ей колени пледом. Коляска чинно покатилась прочь, а Фрэнк обернулся к Ремусу, всё так же сидящему на тротуаре:

— Эй, пойдёшь с нами?

— Спасибо, но со мной ещё пара ребят, — тот неловко улыбнулся и покачал головой. — Мы разминулись, мне надо их найти.

— Как скажешь, — пожал плечами Фрэнк.

Махнув на прощание рукой, он побежал догонять своих. Ремус проводил его взглядом, потом отряхнул запачкавшиеся брюки и поднялся, натягивая кепку. В этот самый момент вернулась Лили в сопровождении ворчащего Северуса — казалось, с момента расставания он так ни на секунду и не закрывал рта. Они слышали гудки машины, но ничего не видели, и Ремус почёл за лучшее промолчать: он не знал, как отнесётся к произошедшему Северус, а пугать или расстраивать Лили, принимающую всё близко к сердцу, ему не хотелось. Все вместе они вышли с площади на широкую, закрытую для машин Виктория-стрит, там свернули направо и оказались на Флэт-хилл-роуд, где за крышами домов уже чернели отдалённые верхушки деревьев. Улица постепенно превращалась в просёлочную дорогу: дома становились всё ниже, фонари попадались всё реже и в конце концов резко оборвались у последнего дома. Лили замерла, не решаясь шагнуть в простирающийся впереди мрак. Ремусу тоже было не по себе — сразу за домами шли поля, но дальше дорога терялась в лесу, который точно упирался в тёмное небо. Один только Северус выглядел как обычно и нетерпеливо притопывал, что-то насвистывая сквозь зубы. Ребята посмотрели друг на друга и одновременно перешагнули границу света. Ремус старалась держаться к Лили поближе — не то чтобы он боялся, просто так было… спокойней. К счастью, Северус в темноте ничего не заметил, а то наверняка бы снова закатил глаза. И как они у него ещё на месте держатся.

Глаза Ремуса между тем привыкали к мраку, из непроглядной черноты выступили очертания изгородей, разделявших поля, и одиноких кустов по сторонам дороги. В воздухе сладко и терпко пахло скошенным сеном. Вскоре к этому запаху примешался запах хвои: троица вступила в лес. Идти стало тяжелей, дорога поднималась в гору; вековые сосны нависали над ней, и ребята как-то сами собой ускорили шаги. Между деревьев мелькнуло и пропало что-то светлое. Ремус было подумал, что это ему мерещится от нервов после всего пережитого, однако в этот самый момент из-за поворота выросла каменная ограда. Большие кованые ворота были распахнуты настежь, прямо за ними посыпанная гравием дорожка убегала к огромному особняку из красноватого камня. В темноте смутно угадывались его многочисленные флигеля, пристройки, башни и башенки. Все окна особняка приветливо светились жёлтым, узорчатый фонарь бросал на крыльцо неверные отблески.

По сравнению с ярко освещённым Реддл-холлом окружающий лес выглядел ещё мрачней, чем прежде, и Ремус испытал внутреннее облегчение, когда они вступили на подъездную дорожку. Пара минут — и вот они уже стоят на крыльце, перед двустворчатой дубовой дверью. За углом вдруг блеснуло что-то металлическое, похожее на крыло машины, но рассмотреть его Ремус не успел. Едва он поднёс палец к дверному звонку, дверь распахнулась сама.

На крыльцо, чуть не сбив с ног Северуса, выскочила девушка в проволочных очках на цепочке. Одной рукой она заматывала шею полосатым шарфом, другой поймала дверь.

— О, а вот и вы! — обрадовалась девушка, поправляя очки. Её круглое весёлое лицо было подозрительно знакомым, и Ремус испытал странное чувство дежавю. — А я как раз на станцию собиралась, вас встречать. Так-так, вы у нас… — она наморщила лоб, — да, Северус Снейп, Ремус Люпин и Лили Лавгуд, верно?

— Эванс, — с улыбкой поправила её Лили, и девушка звонко хлопнула себя по лбу:

— Боже, прости, пожалуйста. Конечно, конечно Эванс! А я Чарити, Чарити Бербидж, помощница нашего врача. Очень рада всех вас видеть. Мне сейчас нужно ещё встретить остальных ребят, но вы проходите и поднимайтесь наверх, в гостиную, первая же дверь на втором этаже. — Чарити слетела вниз и побежала к лесу. — Чемоданы внизу оставьте, в холле! — крикнула она уже от ворот.

— По-моему, очень милая девушка, — заметила Лили. Она потянула на себя массивную дверь и первой вошла в дом. Изнутри послышался её удивлённый вздох: — Ух ты! Мальчики, идите скорей сюда!

В доме не было прихожей: сразу за дверями начинался огромный холл, украшенный так богато, точно находился по меньшей мере в королевском дворце. Дубовые панели на стенах, узорчатые тёмно-зелёные обои, украшенные множеством завитушек серебряные канделябры — всё напоминало какую-то старую полузабытую сказку, в которую ребята попали случайно. Лили вся светилась от восторга. Хлопнув в ладоши, она закружилась по холлу:

— Потрясающе! Никогда такого не видела — это же настоящий дворец!

— Да, — согласился Ремус, глядя на её отражение в блестящем, как зеркало, паркете, — это просто… умереть не встать.

Северус только фыркнул:

— Выпендрёж это всё, поза. Не нравится мне тут, слишком всё пафосное какое-то.

Он стащил своё несуразное пальто и скептично покосился на стоящий возле дверей шкаф с резными дверцами и ручками в виде миниатюрных змеек. По всей видимости, шкаф не внушил ему особенного доверия, потому что он перекинул пальто через локоть и отошёл в сторонку. Не сдержавшись, Ремус тихо спросил его:

— Ты везде ищешь какого-то подвоха? В том смысле… ну, ты будто никому не доверяешь.

— Я доверяю тому, что сам вижу и чувствую, — так же тихо ответил Северус. — А то, что я чувствую, мне не нравится.

— Это кому тут что не нравится?

Откуда-то из бокового коридорчика со скрипом выкатилась коляска. На этот раз Алиса ехала сама, трость снова лежала у неё на коленях, а Фрэнк шёл рядом, держа руку на спинке, готовый к любой неожиданности. За ними, подобно ледоколу, шествовала мать Алисы; она громко разговаривала со строгого вида дамой в белом халате и тугими седыми буклями. На лице дамы было написано плохо скрываемое недовольство, на лице Алисы — совершенно нескрываемое раздражение.

— …я вас очень прошу, не давайте ей ходить одной по лестницам, она очень невнимательна и часто оступается. И она всё время выбрасывает шприцы с лекарствами, вам придётся за этим следить. А ещё…

— Мэ’эм, — строго прервала её седая дама, — можете мне поверить, я знаю свою работу. И я могу поручиться вам за каждую из наших сестёр — мы сделаем всё, что необходимо. Ваша дочь будет в полном порядке, не волнуйтесь. Паркинсон!

— Да, мадам Помфри? — в до того неприметном углу вдруг появилась девица в чёрном платье. Она так неподвижно сидела там всё это время, что Ремус совсем её не заметил.

— Где твой халат?

— Простите, мадам, — в руках у девицы как по волшебству материализовался белый халат.

— Так-то лучше. Чтобы больше я тебя без него на работе не видела. Проводи миссис Стоун и этого молодого человека, а потом займись мисс Стоун.

— Да, мадам. Конечно, мадам.

— И позови Гертруду, пусть осмотрит мисс Эванс. Так, а вы двое… — мадам Помфри круто обернулась и строго уставилась на мальчишек. — Который из вас Люпин?

— Я, мэм, — робко отозвался Ремус. Под пронзительным взглядом мадам Помфри он чувствовал себя словно бы раздетым.

— Отлично, пойдёмте-ка со мной, молодой человек.

И она, не дожидаясь его, быстро зашагала к боковому коридорчику, из которого пришла. Ремус, не на шутку встревоженный, почти бегом последовал за ней и оказался в просторном кабинете, сплошь заставленном шкафами. Только в одном углу между ними втиснулась узкая высокая кушетка; мадам Помфри взглядом толкнула на неё Ремуса.

— Открой рот, — не допускающим возражений тоном велела она.

Ремус ровным счётом ничего не понимал, но рот послушно открыл. Мадам Помфри немедленно схватила его за подбородок, потянула челюсть вниз. Рука у неё была неожиданно сильная и очень горячая, казалось, ещё немного — и он обожжётся. К счастью, мадам Помфри всего лишь бегло оглядела его зубы, постучала чем-то металлическим по клыкам и разжала пальцы:

— Неплохо, неплохо, могло быть хуже. Так, теперь найди одну точку и смотри только на неё, понял?

Она оттянула ему веки в стороны и пристально вгляделась сначала в один глаз, потом в другой. То, что мадам Помфри увидела, не слишком ей понравилось, потому что она цокнула языком и ничего не сказала. Так же молча она осмотрела его руки, заставила несколько раз до боли сжать ладонь в кулак и долго считала пульс. Особенно её заинтересовали ожоги; она ощупала каждый и чем больше их находила, тем суровей становилось её лицо. Наконец она выпустила его и приказала:

— Куртку долой, всё остальное тоже.

Ремус почувствовал, как у него начинают трястись руки. Ему стало страшно: а вдруг, увидев что он с собой делает, мадам Помфри решит, что он псих? Или что он слишком опасен, чтобы находиться среди других детей — и тогда она откажется его лечить? Что, если мистер Реддл ошибся и вестафилия вообще не лечится? Негнущимися пальцами Ремус снял куртку, очень медленно, борясь сам с собой, стянул свитер и крепко зажмурился. Горячие пальцы мадам Помфри коснулись вздрогнувшего плеча, спустились по груди, ощупали рёбра.

— Сколько ты весишь? — внезапно спросила она. Подобного вопроса Ремус ожидал меньше всего и от удивления даже глаза открыл.

— Не знаю, фунтов сто семьдесят восемь.⁽¹⁾ Наверное, — осторожно соврал он.

— А если честно?

— Сто шестьдесят пять… с половиной.⁽²⁾

— Ты знаешь, что бывает от недоедания? — седые букли мадам Помфри грозно затрепетали. — С желудком проблемы были?

— Н-нет.

— Повезло тебе. Значит так, через два месяца я тебя осмотрю ещё раз — и чтобы весил все сто девяносто!⁽³⁾ А это что такое? — она нахмурилась и поддела пальцем цепочку: — Серебро значит. Мазохизмом страдаем?

— Я не мазохист, — он выдернул цепочку, обеими руками прижал к груди медальон. — Это на всякий случай!

— На всякий случай? Это опасно! Мальчик, у тебя уже на груди ожог размером с соверен. Цепочку надо снять.

— Нет! Пожалуйста… мне так спокойней.

Мадам Помфри пристально поглядела ему в глаза, потом с глубоким вдохом распрямилась.

— Только помни о безопасности. И поменьше хватайся за серебро голыми руками. Ладно, беги к остальным.

Холл уже опустел. Лишь медсестра мисс Паркинсон снова устроилась в своём углу с каким-то журналом в руках и лениво перелистывала страницы. Ремусу нужно было в другую сторону, к широкой парадной лестнице, накрытой серым ковром. Он поднялся на второй этаж, и растерянно поглядел по сторонам: про какую же дверь говорила та девушка? Они все были одинаковые — чёрные, с круглыми ручками, снова в виде змей. Ремус наугад толкнул самую первую и заглянул внутрь. Его взору предстала обширная комната, которая могла бы быть вполне уютной, если не была ужасно тёмной. Посередине расстилался огромный, собравшийся в нескольких местах складками ковёр. Стоило Ремусу ступить на него, кто-то сбоку предостерегающе воскликнул:

— Осторожно, тут ко…

Закончить ему помешал стук и грохот — Ремус растянулся на полу, запнувшись за складку ковра.

— …ковёр коварный, — вздохнул неизвестный. Это оказался высокий загорелый парень в толстых очках и со стоящей дыбом чёрной шевелюрой. Он легко спрыгнул с дивана и в одно мгновение оказался рядом: — Извини, опоздал.

— Да ерунда, — отмахнулся Ремус. При падении он поднял целое облако засевшей в ковре пыли и теперь безуспешно пытался отряхнуться. — Сам виноват, надо смотреть, куда идёшь.

— Ты цел-то хоть?

— Живее всех живых. Меня не так-то просто убить, как может показаться.

— Поверю на слово, — рассмеялся парень. Он провёл по волосам, как бы желая ещё больше их растрепать, протянул руку. — Джеймс Поттер. Ого, ничего себе, это ты откуда такой леденющий, с Северного Полюса?

— Да можно и так сказать, — Ремус слегка улыбнулся, но про Уэльс решил пока не говорить. — Я просто зверь холоднокровный, не обращай внимания.

— Скажешь тоже, не обращай внимания! А может мне твои руки по ночам в кошмарах будут являться? Тихо-тихо так подкрадываться к голове… и хватать за горло!

Джеймс дурашливо вцепился обеими руками себе в горло и свесил язык набок, делая вид, что задыхается. Раздался испуганный крик, и что-то глухо стукнулось о ковёр. Обернувшись на звук, Ремус увидел два больших кресла: в одном из них сидела Лили, а рядом с ней — щуплый курносый мальчуган, боязливо озиравшийся по сторонам. Их взгляды на секунду пересеклись; мальчуган сдавленно пискнул, поднял с ковра какую-то папку и спрятался за ней.

— А, это Питер, — махнул рукой Джеймс. — Натура впечатлительная, так что при нём надо быть поосторожней в словах. Не то он будет спать с включённым светом, и тогда Реддл разорится на счетах за электричество!

Он насмешливо фыркнул. Занявший другой конец дивана Северус слегка дёрнул уголком рта, оценив шутку. А вот Лили мгновенно возмутилась:

— Не вижу тут ничего смешного, мистер Поттер. Очень остроумно — шутить над чужими страхами!

Джеймс мгновенно сменил тон. Состроив торжественную физиономию, он пал на одно колено перед креслом Лили и приложил руку к груди.

— О, прекрасная леди, не хмурьтесь! Морщины не идут вашему прелестному лицу. А если ваш покорный слуга имел несчастье оскорбить вас своей невинной шуткой… — Джеймс потянулся к руке Лили, однако тут рассердился уже Северус:

— А ты не много на себя берёшь, а, покорный слуга? — он резко поднялся и скрестил руки на груди. — Кто тебе разрешил приставать к незнакомой девушке?

— Господи, Се-ев, не надо, — устало вздохнула Лили, но её никто не услышал. Джеймс глянул на Северуса так, словно впервые его увидел. Его очки сверкнули.

— Вам-то какое дело, сударь? Вы ей старший брат, или, может быть, отец?

— Я её друг, а остальное тебя не касается.

— О-о, похоже, в ком-то проснулся зеленоглазый монстр! Ты, часом, не ревнуешь?

— Как ты смеешь! — Северус побледнел от злости и сжал кулаки, словно хотел ударить Джеймса. Лили снова попыталась его остановить, но он только огрызнулся: — Не сейчас, не трогай меня!

— Да ты совсем придурок, что ли? — весёлость Джеймса как рукой сняло. — Кто дал тебе право орать на девушку?

— Ах, прости, у тебя забыл спросить!

— А стоило бы, — вдруг фыркнул от дверей подозрительно знакомый голос. — Вести себя в приличном обществе тебя явно не учили.

На пороге стояли двое мальчишек. Тот, что был повыше — в сером костюме-тройке — откинул назад длинные волосы и лениво, по-кошачьи, потянулся. Ремус глазам не поверил: это белое аристократичное лицо он видел в окне того злополучного «Бентли». О Господи, за что ему всё это?

В комнате пару секунд стояло молчание, все изучали новоприбывших. Затем Северус заявил:

— Тебя это вообще не касается, аристократик. Так что заткнись и отвали.

— А если не отвалю? — прищурился «аристократик». — Что ты сделаешь? Вытрешь об меня свой сопливый нос?

— Сириус! — возмущённо одёрнул его другой мальчик, судя по явному сходству, его брат. Сириус только раздражённо бросил:

— Отстань, Регги, задолбал уже.

— Да кто ты такой, чтобы командовать? — не унимался Северус. — Граф или, может, сам кронпринц?

— Я Сириус Блэк. Если, конечно, эта фамилия тебе о чём-то говорит.

— Погоди-погоди, Блэк? — оживился Джеймс. — Из тех самых Блэков? Краса и цвет британской аристократии?

— Горела бы она в аду, эта аристократия, — в сердцах буркнул Блэк, не обращая внимания на негодующего брата. — А ты, часом, не Поттер из тех самых Поттеров?

— Если ты имеешь в виду предателей крови, бросивших родную страну, забывших гордость и сваливших подальше от всего этого дурдома в загнивающую Канаду, то ты не ошибся!

— Знаешь, для канадца у тебя прекрасный английский, — Блэк усмехнулся и крепко пожал Джеймсу руку.

Они сели рядом на диван. Дрожащий от тихой ярости Северус демонстративно уселся на другом конце комнаты. Стоять остался один Ремус. Он неловко переступил с ноги на ногу; на диване хватало места для ещё одного, однако сидеть рядом с Блэком ему совсем не улыбалось — слишком уж он напоминал кое-кого. В конце концов Ремус примостился на диванный подлокотник, подальше от Блэка. Тот пялился на него с откровенным любопытством. Ремусу стало не по себе от этого взгляда, и он на всякий случай запахнул куртку, пряча от чужих глаз свой штопанный, давно полинявший свитер.

— Слу-ушай, — протянул неожиданно Блэк, — а ты не тот чудик, которого Кричер чуть не задавил?

— Может, и тот. А тебе-то что?

— Как что! Ты чего на дорогу выскочил-то? И на машину уставился, словно первый раз видишь! Откуда тебя такого принесло сюда — деревенский, что ли?

Ремус едва зубами не заскрежетал. Ну вот, начинается старая песня…

— Я городской, — процедил он, с досадой слыша, как в голос пробирается предательский акцент, — из Кардиффа.

— Откуда-откуда? — Блэк аж глаза вытаращил на него.

— Кардифф. Столица Уэльса — слыхал, может быть, про такое место?

— А-а, всё с тобой понятно, — Блэк как будто сразу потерял весь интерес и отвернулся, но Ремус услышал, как он пробормотал себе под нос: — Тоже мне, Кар-Кардифф…

Пальцы у Ремуса противно закололо, и он сунул руки в карманы, считая про себя до десяти. Нельзя, нет, он должен сдерживаться, он должен себя контролировать. Неизвестно, чем всё закончилось бы, но тут распахнулась дверь, и в комнату ворвался громкий перестук, а следом за ним — Алиса. В руке у неё по-прежнему была трость, но теперь она стучала по паркету, а сама Алиса шагала так широко и упруго, словно это не она полчаса назад передвигалась по дому на коляске. Не поспевавшая за ней медсестра Паркинсон всё пыталась ухватить её под локоть, однако Алиса с неожиданным проворством уклонялась. Дойдя до дивана, она плюхнулась на свободное место и довольно потянулась:

— Ух-х, красота! После этой коляски спина просто ни к чёрту. Честное слово, это какое-то орудие Испанской Инквизиции!

— Мисс Стоун, вам не стоило так резко вставать, — сердито заметила медсестра, — уверена, мадам Помфри этого бы не одобрила. И мистер Реддл тоже.

— А мне кажется, он был бы очень доволен, — это была Чарити, бог весть когда успевшая вернуться. Она бодро подмигнула Алисе, и та подмигнула в ответ. — Борьба со своими слабостями — первый шаг к выздоровлению! Мисс Паркинсон, вы можете идти, мне надо сказать ребятам несколько слов.

Не слишком успокоенная Паркинсон сделала лёгкий книксен и удалилась, а Чарити обвела детей радостным взглядом:

— Я смотрю, вы уже освоились? Замечательно. Тогда познакомьтесь, наши новоприбывшие, — она посторонилась, пропуская внутрь ещё четверых. — Это Ксенофилиус Лавгуд…

— Можно Ксено, — с рассеянной улыбкой сообщил высокий тонкий парень в цветастой рубашке — с виду типичный хиппи. Длинные и абсолютно белые, точно седые волосы он перехватил на висках ремешком.

— …Чарли и Билли Уизли, — Чарити положила ладони на макушки двум огненно-рыжим мальчикам, на вид лет всего девяти-десяти. — И наша маленькая гостья из Франции, Флёр Делакур.

Крохотная белокурая девочка, выглянувшая из-за её спины, старательно присела в реверансе:

— Bonjour, — у неё был обворожительный голос, такой в книгах обычно сравнивают с журчанием ручья или звоном серебряного колокольчика. — П’гиятно познакомиться.

— Вы ещё обязательно узнаете друг друга получше и, я надеюсь, станете прекрасными друзьями. А сейчас, ребята, — голос у Чарити слегка дрогнул от волнения, — с вами хотел бы поговорить человек, который, я полагаю, не нуждается в представлении.

— Право же, миссис Бербидж, вы мне безбожно льстите.

Мистер Реддл шагнул через порог и мягко улыбнулся. Каждое его движение было исполнено достоинства, он походил на короля, ступающего по своим владениям.

— Нет-нет, сидите, прошу вас, — остановил он девочек, попытавшихся встать при его появлении. — Я очень, очень рад видеть вас, мои дорогие друзья, здесь, в своём доме. Задача, которая собрала нас под этой крышей, трудна, не буду лукавить. Но тем приятнее нам будет с нею справиться! Вы знаете, я смотрю сейчас на вас и вижу судьбы. Судьбы, которых вы не выбирали, но которые были выбраны за вас. Нет ничего печальнее, — он сокрушённо покачал головой, — чем когда детство, самая светлая, самая радостная часть нашей жизни, омрачается такой тяжкой ношей. С моей стороны было бы лицемерием сказать, что в полной мере понимаю то, что вы чувствуете — однако кое-что я понять могу. Моё детство тоже нельзя было назвать счастливым, моя судьба не сулила мне ничего хорошего, и всё же, я бросил ей вызов. И, как видите, победил. Я научился менять свою судьбу — и хочу теперь помочь вам изменить свои. Я, увы, не могу дать вам другого прошлого — но зато я могу подарить вам будущее, подарить вам детство и юность такими, какими они и должны быть. И я твёрдо убеждён, что для нас с вами нет ничего невозможного. Сейчас я вынужден вас покинуть, у меня ещё есть дела, но если вдруг кому-то понадобится со мной поговорить — пусть даже, как ему покажется, по самому пустячному поводу, — не бойтесь, приходите. Мой кабинет на третьем этаже, западное крыло, дверь с табличкой. Да, и конечно, наша неутомимая и незаменимая миссис Бербидж, — мистер Реддл положил руку на плечо зардевшейся Чарити, — всегда рядом, чтобы вам помочь. Ну а теперь — поспешите вниз, самое время хорошо поужинать, а вы, несомненно, проголодались с дороги.

— Ребята-ребята, все за мной, пожалуйста! — Чарити засуетилась, лихорадочно поправляя очки. — Идём вниз, только не толпитесь!

Дети потянулись вниз длинной цепочкой. Ремус шёл последним; краем глаза он заметил Лили, вытирающую глаза носовым платком — речь мистера Реддла, первым выскользнувшего из комнаты, её, должно быть, очень растрогала. Да и самого Ремуса она не оставила равнодушным, на какую-то секунду он даже подумал, что всё происходящее просто сон. Не может же всё быть так хорошо!

Разумеется, не может: мгновением позже Ремус услышал впереди себя голос старшего Блэка и сжал ладони так, что ногти впились в кожу.

— Надеюсь, нас всех не поселят в одну комнату, — доверительно сообщил Блэк Джеймсу. — Что-то мне подсказывает, что с этим валлийским драконом нам точно не по пути. А хотя что возьмёшь с провинции…

Вот же аристократ чёртов, весь мир ему провинция! Но в одном он прав, им совершенно не по пути. Господи, отчаянно подумал Ремус, борясь с охватившей всё тело дрожью, где же он так провинился перед этим миром? Почему именно он? Похоже на то, что судьбе просто нравится его испытывать. Чувство юмора у этой мерзавки очень своеобразное, следует признать.

Пока Ремус пытался разобраться, что за планы на него имеет мерзавка-судьба, вся процессия с Чарити во главе добралась до столовой, откуда доносились дразняще-аппетитные запахи. Ужин оказался превосходным, дети уплетали так, что за ушами трещало. Разговаривали мало — в основном болтал Джеймс, которого не мог остановить даже набитый рот.

— …Фто кафаетфа меня… — он закашлялся, и сидящему рядом Блэку пришлось хорошенько стукнуть его по спине. — Что касается меня, то я вообще не подозревал обо всём этом. Ну, то есть слышал там краем уха, как предки новости обсуждали, и всё. А три месяца назад бамц! — и пожалуйста, приехали. Мама думала уже, что меня сглазил кто, ведь никогда ничего такого в семье не было. И тут появляется Реддл, весь такой из себя…

— Он что, сам приехал к вам в Канаду? — недоверчиво прищурился Блэк.

— Можешь себе представить! Не побрезговал, явился в наше захолустье собственной сиятельной персоной. Говорит, мол, расстояния мне не помеха, буде надобно, я и на Северный Полюс к вашему мальчику добрался бы. Он и к Питеру лично приезжал, верно, Питер? — и Джеймс ткнул вилкой через стол. Бедняга Питер побелел и едва-едва кивнул. — Где, ты говорил, ваш городок-то находится?

— В Вермонте, — просипел Питер чуть дыша. Северус бросил на него презрительный взгляд и негромко буркнул: «Янки!» — за что немедленно схлопотал от Лили тычок локтем. А Джеймс всё не умолкал:

— Видали? Я ж говорю, мировой парень этот Реддл. А с виду важный, прям аристократ до кончиков ногтей. И говорит так красиво — родителей он уболтал на раз-два, и вот я здесь… Простите, мисс, вы обронили!

Молоденькая горничная, убиравшая со стола пустое блюдо, пошла пунцовыми пятнами, когда Джеймс галантно протянул ей упавший нож. Пробормотав невнятные извинения, она стремительно скрылась за маленькой дверью.

— Славные, однако, барышни тут работают! — ухмыльнулся Джеймс вслед горничной. — Я тут уже слегка осмотрелся, видел медсестёр, которые на этажах дежурят — сама обходительность, и все такие серьёзные: сразу видно, профессионалы. Поверьте, я знаю, о чём говорю, я таких повидал достаточно. Чует моё сердце, мы в надёжных руках, господа.

— Не знаю насчёт рук, но вот серебро они чистить не умеют. — Блэк нарочито медленно ослабил узел своего тёмно-зелёного галстука — то ли шелкового, то ли атласного — и вытащил из него длинную булавку, увенчанную каким-то камешком. Небрежно, как какой-то мусор повертел её в руках и сунул в карман. — Maman бы за такое давно уволила…

Он откинулся на спинку стула и вальяжно зевнул — точь-в-точь ленивый избалованный кот. Этого зрелища Ремус вынести не мог и осуждающе громко звякнул ложкой о край тарелки. Блэк, разумеется, сразу всё понял, но решил прикинуться дурачком и только поднял бровь, будто недоумевал, что такого он сделал. Ремус отлично знал, что должно начаться дальше, однако сдаваться был не намерен и ответил Блэку испепеляющим взглядом. Нет уж, дудки, в этот раз он не позволит втоптать себя в грязь.

Они пялились на друга, не отрываясь, и один из них наверняка вот-вот прожёг бы в другом дырку, если бы свидетельницей этой молчаливой войны не стала Лили. На колено Ремусу легла горячая ладошка.

— Ему это и нужно. Он просто играет с тобой, не обращай внимания, — услышал он шёпот возле своего уха.

Лили краем губ улыбнулась ему; Ремус ответил слабым кивком и переплёл нервно дрогнувшие пальцы. Он попытался выбросить Блэка из головы, взялся было за ложку — но ему кусок в горло не лез. В голове против воли оживали воспоминания, от которых по спине бежали мурашки. Ремуса охватил озноб. Пальцы резко обожгло, и серебряная ложка с громким звоном упала на стол. Все взгляды обернулись к нему, кто-то смотрел с недоумением, кто-то с опаской. Он опустил глаза, спрятал руки под столом, стиснув ложку так, что чуть искры из глаз не посыпались. Пусть думают, что хотят, ему было уже всё равно. Всё, о чём он думал он сам — поскорей бы выбраться из столовой и спрятаться как можно дальше от всех остальных.

После ужина принялись расселяться. Под общежитие отвели большую круглую башню в восточной части дома. Девочкам и братьям Уизли достался второй этаж, старшим мальчишкам третий. Ремус с облегчением выдохнул, обнаружив, что дверь в его комнату изнутри обшита железом, а окно забрано толстой решёткой. Он приоткрыл одну створку, потянулся к прутьям и отдёрнул руку на полпути: в нос ударил ледяной запах серебра. Мистер Реддл всё предусмотрел, из комнаты было не сбежать. Ну хоть насчёт этого можно больше не волноваться. В остальном обстановка была самая обычная, способная обмануть любого постороннего — письменный стол со стулом, кровать да высокий комод. Кто не захочет, тот ничего и не заметит. Или заметит, но не догадается. Однако новым знакомым Ремуса в наблюдательности отказать было нельзя:

— Ну и тяжёлая у тебя дверь, — пропыхтела Лили, появляясь на пороге его комнаты.

— Словно железная.

— Почему «словно»? — протиснувшаяся следом Алиса стукнула тростью по вшитым в дверь пластинам. — Как есть железная.

— Странно, у нас ничего такого нет. Господи, — она с недоверчивостью пригляделась к окну и тут же скривилась, — скажи, что мне это кажется! Но зачем?..

Ремус отвернулся, чувствуя на себе её взгляд. Очень аккуратно он поставил на стол книги, грозящие вывалиться у него из рук, и тихо сказал:

— Думаю, мистер Реддл считает, что так будет безопаснее.

— Но он же должен знать, что ты… — неуверенно протянула Алиса и запнулась, не сумев закончить.

— Риски слишком велики, Алиса. Я тоже могу не справиться.

— Всё равно, — Лили не сводила гневного взгляда с решётки, — это не комната, это клетка какая-то!

— Лучше уж пусть клетка, чем несчастный случай… — еле слышно отозвался Ремус. Он провёл ладонью по лицу, и на пальцах остались какие-то странные капли.

На Лили его слова подействовали как ведро холодной воды: она разом потеряла всё своё негодование, как будто только сейчас в полной мере осознала, с кем, вернее, с чем она имеет дело. Ремус ждал, что она развернётся и поспешно уйдёт, утащит за собой Алису, если до той ещё не дошло — и вздрогнул от неожиданности, ощутив чью-то руку на своём плече.

— Прости, пожалуйста, я не подумала, — попросила Лили с виноватой улыбкой. Обезоруженный её реакцией Ремус смог только заторможенно пожать плечами:

— Всё хорошо, я на тебя и не сержусь.

— Это скоро кончится, — она словно поняла, о чём он думает. — Мы ведь поэтому…

— Лили! Лили, ты где?

Недовольный голос из коридора разом вернул их в привычную реальность. Лили тяжело вздохнула и потёрла переносицу.

— Опять он меня обыскался… Да иду я, иду! — они с Алисой направились к дверям, но у порога Лили задержалась. — Да, кстати: не переживай так из-за Блэка. Он того не стоит, поверь.

И, подмигнув ему, она исчезла. Ремус тщательно закрыл за ней дверь, вернулся к окну и выглянул наружу. С холма, на котором стоял Реддл-холл, было отлично видно и лесные заросли, обступившие его, и поля, теряющиеся за горизонтом, и огни раскинувшегося у самого их края городка. Этот мирный пейзаж портила лишь решётка, через которую на него приходилось смотреть. От такой близости чистого серебра начинала кружиться голова, и Ремус долго не думая захлопнул окно и задёрнул плотные тёмные шторы. Голова отяжелела от наводнивших её тревожных мыслей; он потёр виски и отодвинул все мысли на потом. Разбираться в странном поведении Лили уже не было ни сил, ни желания, ему нужно было сосредоточиться — положение становилось опасным, он мог потерять контроль в любой момент. Озноб всё усиливался, одежда уже не спасала, не грела, в груди медленно зрела глухая боль. Если он сейчас сорвётся, то тогда… Нет, нельзя думать, что будет тогда. Именно это и нужно Волку: малейшая слабость, крохотная брешь, через которую можно будет вырваться на волю. Чёрта с два он доставит ему такое удовольствие.

Главное — надеяться. Мама всегда учила его надеяться на лучшее. Надо взять себя в руки, запереться, а там, глядишь, — может, и задремать удастся. А сон, как известно, лучший врач.

Однако этот прекрасный план полетел к чёрту, стоило Ремусу осмотреть дверь. Замок был всего один, с наружной стороны. Ни щеколды, ни задвижки, запереть дверь изнутри было невозможно. Чёрт подери, дело плохо. Очень плохо, просто ужасно. Внутри стремительно нарастала паника, сдавливающая грудь тугим кольцом. Незапертая дверь, пусть даже железная, Волка не сдержит. Это катастрофа. Ремус сполз вниз по стене; он весь покрылся испариной, несмотря на озноб, сердце, захлебываясь, билось где-то высоко в горле. Тёмные стены давили со всех сторон, потолок точно опустился на несколько футов. В груди кольнуло, он непослушными пальцами выдернул из-под воротника медальон и зажал в кулаке, но толку-то — боль от серебра не могла сравниться с той, которая стягивала узлом его внутренности и неумолимо разливалась по всему телу.

За стеной послышались шаги. Кажется, это Блэк, они виделись на площадке. Теперь стук каблуков где-то позади, наверное, в коридоре. Возможно, Чарити… Минутку. Чарити! Ну конечно, Господи, как он не догадался? Нужно найти её, обо всём ей рассказать — может, у неё есть ключи от комнат. В любом случае она наверняка знает, что делать! Ухватившись за эту мысль, Ремус подскочил и уже схватился за ручку, когда новый страх пригвоздил его к полу. Это могла быть и не Чарити. Он понятия не имеет, где её искать в этом огромном доме. А шататься по коридорам в таком состоянии — просто безумие. Вдруг он на кого-то наткнётся, что тогда? Но ведь если не попытаться, всё точно кончится плохо. Так рискнуть или нет? Ремус взглянул на тёмные, давящие стены, на запертое окно — теперь он и сам чувствовал себя зверем в клетке, — и не колеблясь больше ни секунды, выскочил в коридор.

На лестнице он встретил младшего брата Блэка и шарахнулся от него в сторону. Мальчик посмотрел на него, как на чокнутого, но Ремуса сейчас это волновало меньше всего. Он миновал один пролёт, второй, вылетел в холл, переводя сбившееся дыхание. В этот момент на улице шумно затормозил автомобиль.

---

1) ок. 80 кг

Вернуться к тексту

2) ок. 74 кг

Вернуться к тексту

3) Примерно 90 кг — нормальный вес при росте Ремуса (где-то 185 см).

Вернуться к тексту

Послышались громкий топот, неразборчивые голоса, входная дверь со скрипом приоткрылась. Вот чего-чего, а быть пойманным в неурочное время за пределами своей комнаты Ремусу совсем не хотелось; он нырнул под широкую лестницу и затаился. И, как назло, моментально проснулось любопытство. Когда-нибудь оно обязательно его погубит. На всякий случай обхватив двумя пальцами медальон, он высунул голову наружу — самую малость, так, что его видно не было, а он видел всё.

В холл, громко отдуваясь и бормоча ругательства, ввалилась девчонка. На вид ей было около шестнадцати, и всё, буквально всё в ней кричало, что она иностранка: загорелая, медного оттенка кожа, облепленный наклейками и бирками здоровенный футляр в руках, туго набитый рюкзак. На рукаве её джинсовой куртки красовалась нашивка в виде орлиной головы — значит, ещё одна американка. Девчонка нетерпеливо откинула назад короткие чёрные волосы, кончики которых словно обмакнули в розовую краску, с жадностью огляделась и уважительно присвистнула.

— Она ещё и свистит! — прошипели из-за дверей. — Замолчи немедленно, чёртово создание! — «Чёртово создание» закатило густо подведённые глаза и тихо выругалось. — Я всё слышу, дрянь ты эдакая!

Дверь стремительно отворилась, и Ремус невольно попятился. От стоявшей на пороге дамы, если её можно было назвать дамой, исходила такая бешеная незамутнённая ярость, что у тебя сразу появлялось желание стать каким-нибудь тараканом или мышкой — словом, занимать поменьше места и привлекать поменьше внимания. Однако девчонка к такому обращению явно была приучена. Сунув футляр и рюкзак в угол, она скрестила руки на груди и с вызовом глянула на даму. Та шагнула вперёд, и по холлу разнёсся гулкий стук острых каблуков.

— Мало тебе было тёти Вальбурги? Хочешь опозорить нас и здесь? — грива таких же чёрных вьющихся волос качнулась в сторону девчонки, точно стая змей. — Тебе дали шанс войти в семью, стать частью…

— Частью чего? — сердито перебила девчонка. — Вашего треклятого гадюшника? Правильно Сириус говорил, вы здесь психи все как один.

— Рот закрыла немедленно! Никогда больше не смей так говорить о благороднейшем и древнейшем…

— Благороднейшем и мерзейшем!

В следующую секунду рука дамы сомкнулась на её волосах. Девчонка, кажется, наконец испугалась; она не шелохнулась, только пальцы вцепились в рукав куртки. Дама потянула её вверх за волосы, с отвращением выплюнула:

— Да что ты о себе возомнила, ты, грязнокровное отродье! Дочка нищего янки, не девушка, а не пойми кто! Эти побрякушки, — она дёрнула одну из десятка серёжек, болтавшихся в девчонкином ухе, — этот пошлый розовый цвет, эти лохмотья! Ты же похожа на этих чёртовых хиппи! Зря мы не обыскали твои вещи — может, у тебя в футляре дрянь, которую ты куришь со своими дружками?

— Я не наркоманка! — взъярилась девчонка, тщетно пытаясь высвободиться из цепкой хватки.

— Зеркалу это скажи, — дама подтолкнула её к простенку, где блестело старое зеркало. — Ну, посмотри, посмотри хорошенько! Ни одна женщина в благороднейшем и древнейшем семействе Блэк никогда не позволяла себе выглядеть как… как ты!

Щёки девчонки порозовели, тонкие руки затряслись и сжались в острые кулаки. Ремусу стало её жалко — такой беспомощной и пристыженной она выглядела. И хуже всего было то, что он отлично знал, каково ей сейчас.

— Я не Блэк, — прошипела она, глядя на даму через зеркало, — я… я… — её взгляд вдруг стал растерянным, тело всё обмякло, будто у тряпичной куклы. До Ремуса медленно начало доходить, что происходит. — Кто вы? — минуту назад твёрдый и уверенный голос сменился испуганным писком. — Где я, что со мной?

— Опять за своё? А ну прекрати, мерзавка! — дама развернула её лицом к себе, тряхнула за плечи, но та только сильнее сжалась от страха. Ремус почувствовал страшное желание самому хорошенько встряхнуть эту сумасшедшую: перед ней больной ребёнок, она что, совсем этого не понимает?!

— Кто вы такая, что происходит? — в голосе несчастной девочки уже звенели слёзы. — И кто я, скажите мне, кто я? Почему я здесь?

Вместо ответа раздалась оглушительная хлёсткая пощёчина. Девочка схватилась за лицо, передёрнулась всем телом — а потом резко мотнула головой, отбрасывая волосы с глаз. Тем же самым движением, что и раньше. Вольно или нет, но сумасшедшая дама спасла её.

— Ну, надоело комедию ломать? Вспомнила, кто ты?

— Ну ещё бы, — девочка, несмотря на боль и слёзы, сумела усмехнуться, — я Нимфадора Тонкс, дочь нищего янки и позор своего рода. Спасибо, что напомнили, тётушка, без вас никак не справилась бы.

Тётушка побелела как покойница и молча размахнулась. Второй пощёчины Тонкс не выдержала: она пошатнулась и с криком упала на колени. Ремуса будто что-то в спину толкнуло. Он оказался перед Тонкс как раз в тот самый момент, когда её тётушка замахивалась в третий раз. Жёсткая холодная ладонь со всей силы врезалась в скулу, и длинные ногти царапнули кожу. Неприятно, но не смертельно — его били гораздо больней.

Его появление в планы тётушки Тонкс явно не входило; она изумлённо и даже с опаской попятилась, глядя то на Ремуса, то на лестницу, из-под которой он выпрыгнул подобно чёртику из табакерки.

— Какого чёрта? — вернулся к ней наконец дар речи. — Ты ещё кто такой?

— Не трогайте её! Она ведь уже на ногах не стоит, — такого жуткого акцента он от себя не слышал уже года два. А тётушка, судя по её круглым глазам, так и вовсе, похоже, услыхала впервые в жизни и ровным счётом ничего не поняла. Ремус выдохнул и медленно, почти по слогам, повторил: — Не трогайте её. Она и так слаба, у неё только что был приступ, неужели вы не понимаете?

— Не лезь не в своё дело, мальчишка, — огрызнулась тётушка. — Убирайся отсюда, живо! — От неё словно искры во все стороны сыпались. В другой ситуации он бы с радостью сбежал, но за спиной прерывисто дышала испуганная Тонкс, которую Ремус ни за что не оставил бы один на один с этой безумной ведьмой. Сама ведьма тоже это поняла и, приблизившись к его лицу, процедила: — Я терпеть не могу повторять, и я не привыкла, чтобы какой-то полоумный валлиец указывал мне, что делать. Поэтому пошёл вон, пока я тебя тоже не прибила.

Где-то внутри снова заворочалась боль, колени предательски задрожали, он прикусил губу, чтобы ненароком не застонать. Пусть бьёт — он с места не сдвинется. Свалить его будет уж точно потруднее, чем Тонкс, а если всё-таки… Ну, по крайней мере, ей достанется не так сильно. Тётушка занесла руку, и Ремусу пришлось постараться, чтобы не зажмуриться. Однако в ту секунду, когда всё уже казалось неизбежным, по холлу прокатился удивлённый и недовольный голос:

— Бог мой, что здесь творится? — мистер Реддл торопливо спускался по лестнице, и вид у него был очень, очень сердитый.

— Сэр, я могу вам всё объяснить, — Ремус шагнул ему навстречу, но он одним движением руки оборвал его.

— Я спрашивал не вас. Белла, ответь, что всё это значит — я ведь просил тебя…

— Этот нахал лезет не в своё дело, Том! Я должна его проучить!

Она собиралась замахнуться ещё раз, но ладонь мистера Реддла недвусмысленно легла ей на локоть.

— Боюсь, я не могу этого позволить. Этот мальчик — мой пациент, и, кстати, твоя племянница с этой секунды тоже. Так что я очень просил бы тебя воздержаться от рукоприкладства.

— Это не рукоприкладство, это воспитание!

— Возможно, — покорно согласился Реддл. — В твоём доме. Но у меня другие правила. Миссис Бербидж!

— Я здесь, сэр, — Чарити материализовалась в холле как по волшебству и проворно нацепила очки.

— Покажите мадам Лестрейндж дорогу до моего кабинета и позовите Паркинсон сюда.

Чарити бодро прищёлкнула каблуками и с почтительной улыбкой повела тётушку Беллу наверх; не успели они скрыться из виду, как мистер Реддл повернулся к ребятам. От его взгляда Ремусу захотелось сквозь землю провалиться.

— Теперь что касается вас двоих, молодые люди… Нимфадора, что с вами, вы плачете?

Зажимавшая рот ладонью Тонкс яростно помотала головой. Она попыталась встать, запнулась и едва не рухнула снова: её трясло с головы до ног.

— У н-неё был приступ, сэр.

Реддл обернулся к Ремусу как громом поражённый:

— Так что ж вы молчали, с этого надо было начинать! — он обхватил шатающуюся Тонкс за плечи, помог ей устоять. — Сколько он длился?

— Секунд д-десять-пятнадцать, не больше.

— Слава богу. Ну-ну, милая моя, всё уже позади, вы в безопасности. Мы больше никому не дадим вас в обиду, слышите? Чёрт побери, где же Паркинсон! Ремус, я сейчас вернусь, а вы присмотрите за Нимфадорой!

Он исчез так быстро, словно растворился. Тонкс по-прежнему дрожала, но стоило Ремусу протянуть к ней руку — моментально ощерилась:

— Не лезь ко мне! — она распрямилась и надменно откинула назад волосы, вдруг став ужасно похожей на Блэка. — Решил порыцарствовать? Я тебя огорчу, ты ошибся адресом, мне рыцари не нужны.

— Я просто хотел тебе помочь, — левую ладонь стало покалывать, и он спрятал её за спину. Чёрт подери, только Волка ему сейчас не хватало!

— И в помощи я не нуждаюсь, — сурово отбрила его Тонкс, — тем более от мальчишек.

Демонстративно сунув руки в карманы своей джинсовки, она отвернулась и сделала вид, что Ремуса здесь и нет. Впрочем, сейчас ему это было даже на руку: он тайком выпростал из-под куртки цепочку и до боли стиснул в кулаке медальон. Сорваться сейчас было ни в коем случае нельзя — он и так весь вечер ходил по самому краю и до сих пор не рухнул в пропасть лишь чудом.

Мистер Реддл вернулся так же стремительно и внезапно, как и ушёл. За ним, красная и взволнованная, бежала медсестра Паркинсон; похоже, ей только что сильно досталось, потому что она засуетилась вокруг Тонкс как наседка, подхватила брошенный ею футляр и поспешно увела. В холле остались Ремус и мистер Реддл, молча смотревший прямо на него. Ремус опустил голову, уставился на свои пыльные, давно не чищенные ботинки. Лицо у него так и полыхало от стыда. Надо же было такого натворить — и дня ведь не прошло, как приехал!

— Сэр, я… я могу объяснить, что случилось, — на секунду ему показалось, что он разучился говорить по-английски — настолько ужасна была его речь. — Эта страшная женщина…

— Ремус, эта леди — член старинной и уважаемой семьи, и, более того, она мой близкий друг, поэтому прошу вас, говорите о ней с уважением.

— Да, сэр, простите, сэр, — Ремус был близок к тому, чтобы по-детски разреветься у него на глазах, — просто мадам Лестрейндж, она ударила Тонкс, потому что думала, что та притворяется. Я знаю, это было не моё дело, но я просто не сдержался… я не могу стоять и смотреть, как кого-то бьют, сэр, не могу!

К его изумлению, мистер Реддл улыбнулся:

— Это был очень благородный поступок, мальчик мой. Хотя, признаться честно, другого я от вас и не ждал. После нашей встречи я навёл справки в вашей старой школе — учителя о вас очень хорошо отзываются. Миссис Грей, к примеру, назвала вас самоотверженным юношей, который никогда не бросит в беде товарища.

На какую-то секунду Ремусу сдавило горло, дышать стало нечем. Он почувствовал, что пол уходит у него из-под ног.

— Миссис Грей?

— Да, учительница английского. Насколько я понял, вы учились в одном классе с её сыном?

— Д-да, — еле выдавил Ремус, борясь с удушьем, — учился.

Мистер Реддл настороженно прищурился и положил ладонь ему на плечо:

— С вами всё в порядке? У вас нездоровый вид.

— Всё хорошо, я… я просто устал с дороги, только и всего, — тут он наконец-то вспомнил, почему вообще оказался в холле на ночь глядя. — Мистер Реддл, сэр, я хотел с вами поговорить. Просто дверь в мою комнату не закрыть изнутри, и я подумал, мало ли что…

— Ох, вот оно что. Мы об этом позаботимся — миссис Бербидж будет запирать вас снаружи каждую ночь. Сейчас она вернётся, и я ей напомню. А вы идите к себе и ни о чём не волнуйтесь, хорошо? — мистер Реддл потрепал его по плечу и мягко подтолкнул к лестнице. — Да, кстати, — прибавил он, когда Ремус уже был на лестничной площадке, — я звонил вашим родителям, сообщить, что вы добрались благополучно. Они просили передать, что очень вами гордятся. Ну, доброй ночи, мальчик мой.

— Доброй ночи, сэр, спасибо вам!

Ремус взлетел к себе на третий этаж, не чувствуя ног. В комнате было душно и жарко, но его это только обрадовало: под натиском жары до того не отпускавший озноб словно бы отступил. В порыве чувств он сбросил куртку и даже стянул свитер — но, как оказалось, обрадовался Ремус рано. В дверь негромко постучали, на пороге появилась Чарити, нервно покусывавшая дужку своих очков.

— Послушай, Ремус, тут такое дело… Ты извини меня, но мистер Реддл сказал на ночь привязать тебя к кровати. На всякий случай.

Кровь отхлынула от лица, по спине пробежал мороз. Ремусу понадобилось очень долгое, звеняще-тихое мгновение, чтобы осознать услышанное, ещё одно — чтобы взять себя в руки и через силу кивнуть. Чарити смотрела на него с сочувствием, и от этого было хуже всего. Он знал этот взгляд: у каждого врача, которому его показывали, был такой — сочувствующий и снисходительный, будто пытающийся убедить в том, что всё не так уж плохо. Но всё действительно было плохо, и все это понимали. Ремус не выдержал и отвернулся.

— Можно я выйду? На пять минут, я только до ванной.

— О, да, да, конечно, — она, несомненно, обрадовалась, выдохнула с облегчением. — Как выйдешь, прямо по коридору до конца.

В коридоре горела всего одна лампа, в самой его середине, и по углам дрожащими клочьями собирались тени. В их причудливой игре Ремусу померещилось, что шторы, закрывавшие окно в дальнем конце коридора, шевелятся. Буйное воображение услужливо нарисовало кого-то неясного, играющего в полумраке тяжёлыми кистями на завязках и скребущего по карнизам кольцами-зажимами. Тут шторы на самом деле качнулись, и у него чуть сердце не остановилось. Он затряс головой, прогоняя смутное видение. Ну, Люпин, сейчас ты дофантазируешься — ещё представь, что это шальной полтергейст, живущий здесь уже чёрт знает сколько веков, который решил хорошенько попугать приезжих! Просто где-то сквозняк, а он уже испугался, напридумывал бог знает чего. Кинга читать по полночи не надо, и не будет всякая чертовщина мерещиться.

Ванная оказалась полностью белой и маленькой, как спичечный коробок. Бросив на край раковины пижаму, Ремус прижался спиной к двери, потёр виски, несколько раз поглубже вдохнул и выдохнул. Денёк выдался откровенно сумасшедший — столько событий за раз. Не то чтобы его жизнь была скучной, но если не считать периодических приступов и школьной травли, с ним не случалось абсолютно ничего необычного, и от этого всё происходящее казалось нереальным, как из другой жизни. И сам он словно стал другим: сильным, храбрым. Нормальным. Было бы это ещё правдой… Он потянулся к крану и выругался, столкнувшись взглядом со своим отражением в зеркале. С той стороны на него хмуро таращился всё тот же Ремус Люпин, законченный растяпа и неудачник, к которому уже давно и прочно прилипла кличка «Полоумный». Глупые, наивные фантазии медленно разбивались на куски. Смелый и сильный? Скорее уж нелепый и странный. Странный парень с таким же странным дурацким именем. Не стоило обманываться: о чём бы он ни мечтал, кем бы ни хотел казаться, от себя он никуда не денется.

В сердцах показав отражению средний палец, Ремус повернул кран. Чёртово зеркало. Он всегда терпеть их не мог. Каким-то непостижимым образом они вытаскивали на поверхность всё то, что он пытался спрятать как можно глубже. Да и видеть лишний раз свою исполосованную шрамами физиономию удовольствие то ещё. А эти мешки под глазами — прямо живой труп какой-то, бери и в книжку вставляй!

Мысли в голову лезли всё менее приятные, поэтому он наскоро умылся ледяной водой, с зажмуренными глазами переоделся и побежал обратно. Чарити скатывала одеяло; на полу вокруг её ног чёрными змеями лежали длинные ремни. От их вида у Ремуса к горлу подкатил комок. Кажется, только сейчас, стоя перед Чарити и неловко переступая босыми ногами по холодному полу, он полностью осознал, что его ждёт. Это было правильно, это было разумно, это было, наверное, единственным способом обезопасить всех остальных — но всё его существо отказывалось соглашаться с доводами разума. На какой-то миг он ощутил себя шестилетним мальчишкой: сбитым с толку, смертельно напуганным, только столкнувшимся с осознанием. Ему хотелось то ли плакать от страха, то ли умолять Чарити не связывать его, то ли всё это вместе. Ремус глубоко вздохнул и спрятал цепочку под пижамную куртку. Потом выдохнул. И, ни о чём не думая, быстро забрался на кровать и вытянулся на спине. Вокруг щиколоток затянулись прочные шершавые петли. Обманчиво-свободные и почти незаметные, при любой попытке шевельнуться они врезались в кожу. Минуту спустя такие же петли он почувствовал на своих запястьях, ещё два ремня, шире остальных, прижали к матрасу колени и грудь.

— Не слишком туго? — взволнованно спросила Чарити, проверяя узлы. — Дышать не тяжело? Постарайся лишний раз не напрягаться, чтобы ремни не давили, хорошо? Ну, доброй ночи.

Она снова поправила очки, попыталась улыбнуться — улыбка получилась скошенной набок, — погасила свет и вышла. В замке щёлкнул ключ.

В наступившей тишине все звуки стали отчётливей. Ремус слышал осторожные крадущиеся шаги по коридору, невнятное пение за стеной, шум ветра в саду; слышал свой частый, отдающийся во всём теле пульс и сбивчивое дыхание. Тяжёлое одеяло было холодным как лёд, хотелось сжаться в комочек, чтобы хоть немного согреться, но проклятые ремни не давали сдвинуться ни на дюйм. Серебро начало мелко покалывать кожу. Он закрыл глаза и постарался забыть о Волке и о своей клетке. Всё будет хорошо, всё обязательно будет хорошо. Он здесь, чтобы с этим покончить, он на пути к совершенно другой жизни. Надо только надеяться на лучшее, и всё получится. Надо только надеяться… надеяться…

Было ли дело в том, что он чертовски устал за день — наверное, самый длинный день в его жизни, — но мысли у Ремуса стали путаться и рассыпаться, подобно стёклышкам в калейдоскопе. Он не заметил, как уснул. Зато очень хорошо помнил, как проснулся — от оглушительного звона будильника, который по привычке попытался выключить и немедленно об этом пожалел. Ремень так сильно врезался в запястье, что пережал вены, и рука онемела. Звон, как выяснилось секундой позднее, исходил вовсе не от будильника; казалось, что звенит со всех сторон. Затем всё стихло, так же внезапно, как началось. Сквозь шум в ушах Ремус разобрал за дверью неясные звуки. Дом неохотно просыпался: скрипел дверями и половицами, переговаривался сам с собой сонными хрипловатыми голосами, шуршал торопливыми шагами. Шаги становились всё ближе, ближе и вдруг резко замерли. Щёлкнул замок, распахнулась дверь, впустив Чарити. Она выглядела уставшей и какой-то посеревшей. Должно быть, беспокойный вечер и общение с разгневанной мадам Лестрейндж плохо на ней отразились.

— Прости, что заставила ждать, раньше было никак. — Чарити раздвинула шторы, и комнату наполнил бледный солнечный свет. — Ну, как ты? Ночь нормально прошла, ничего не случилось?

Подавив зевок, она медленно расстегнула ремни. Голос её звучал глухо и вымотанно, но она изо всех сил старалась выглядеть бодрой.

— Всё в порядке, — освобождённый Ремус с удовольствием растёр затёкшие запястья. — Спасибо вам.

— Да брось, не за что. Одевайся и иди в гостиную, я сейчас туда подойду, нам с вами надо ещё кое-что обсудить, — и Чарити скрылась в коридоре. Оттуда немедленно донёсся титанический зевок. Наверное, она очень плохо спала.

Ночь без движения дала о себе знать, едва Ремус попытался встать с кровати. Все мышцы застонали и заныли на все лады в бурном протесте против подобных телодвижений. Если так пойдёт, скоро он не сможет подниматься по утрам. Ну уж нет! Ремус решительно вскочил на ноги — и едва не свалился навзничь, когда колено свело судорогой. Он тихо выругался себе под нос. Чёрт побери, ему же всего семнадцать, а он разваливается на куски, словно дряхлый старик.

Ходить пришлось учиться заново: шажок за шажком, вдоль стены и обратно, пока ноги наконец не вспомнили, как надо двигаться, а голова не перестала кружиться. Правда, где-то в груди осталась неприятная скованность, будто что-то давило на сердце. Волк не спал. Испытывает, разведывает обстановку, сволочь, сердито подумал Ремус, спускаясь на второй этаж.

Несмотря на то, что дом уже вовсю бодрствовал и везде слышались детские голоса, в гостиной была только Тонкс. Закинув ноги на подлокотник широкого кресла, она дремала. Во сне она то и дело морщила нос, хмурилась и передёргивала плечами; выглядело это так забавно, что Ремус не выдержал и улыбнулся. Блокнот с карандашом лежали у него в заднем кармане брюк, а совесть в этот раз почти не спорила. Он забрался в кресло напротив и открыл чистый лист. Для художника Тонкс представляла редкую удачу — у неё было подвижное, чрезвычайно живое лицо с тонкими чертами, делающими её немного похожей на мальчишку. Прибавьте сюда разноцветные волосы, многочисленные серёжки, чудные желтоватые узоры, покрывшие руки как татуировками, и получите нормальную девчонку-неформала, одну из самых нестандартных и, наверное, искренних натурщиц. В общем, как вы уже поняли, рисовать Тонкс было одно удовольствие. Ремус даже кончик языка высунул от напряжения. Он уже почти закончил с её лицом и как раз набрасывал последние встопорщенные прядки, когда позади раздался шорох и громкий голос гаркнул ему прямо в ухо:

— Что это ты тут делаешь?

Блэк облокотился о спинку кресла и бесцеремонно заглядывал Ремусу через плечо. Узнать в нём вчерашнего надменного аристократа было мудрено: рубашка застёгнута криво, длинные волосы стянуты в небрежный узел. Увидев блокнот, Блэк сверкнул глазами и наклонился ниже.

— Ну-ка, ну-ка, что это у нас тут?

— Не твоё дело! — Ремус попытался прикрыть рисунок, но Блэк стремительно выхватил блокнот у него из рук.

— Ишь какой! — присвистнул он. — Не стыдно тебе — уже на чужих племянниц пялишься! А потом что, воровать их начнёшь, а, дракончик?

— Отдай блокнот!

— Или что, сожжёшь меня на месте?

— Отдай блокнот, Блэк. Немедленно.

— А ты попробуй отбери!

Блэк потряс страницами прямо перед носом у Ремуса, но стоило тому протянуть руку, отскочил в сторону. Он ухмылялся нахальной и до больного знакомой улыбкой. Ремус почувствовал непреодолимое желание съездить ему по шее. Вестись на такие уловки было унизительно, но иначе блокнота ему не видать как собственных ушей — а с Блэка станется показать его рисунки всем и каждому. Он предпринял ещё одну попытку, и снова поймал только воздух. Блэк расхохотался, когда он едва не шлёпнулся на пол, потеряв равновесие, и залез на диван; блокнотом он размахивал над головой точно флагом. Теперь, несмотря на всю разницу в росте, Ремусу было до него не достать. Под хохот Блэка он безуспешно подпрыгнул раз, другой, стукнулся локтем о его грудь, наконец плюнул на всё и сам взгромоздился на диван. Пара секунд — и он держится за блокнот с другого края. Завязалась борьба, несчастная книжица уже трещала по швам у них в руках. В этот момент Тонкс наконец проснулась.

— Вы что за херню творите, придурки? — возмутилась она, уставившись на мальчишек, молчаливо пытающихся столкнуть друг друга с дивана. — Уже поспать спокойно не дают…

Блэк тут же воспользовался секундной заминкой и с силой пихнул Ремуса в грудь. Тот не удержался и всё-таки упал со страшным грохотом. Перед глазами вспыхнули алые круги. Кажется, он сломал руку. Или плечо. Или череп пробил. Неизвестно, что это было, но болело оно ужасно. Радовало одно: блокнот, потрёпанный, но целый, снова был у него.

— С добрым утром, детка! — Блэк обаятельно улыбнулся и положил руку Тонкс на плечо, на что та лишь сердито фыркнула:

— Я смотрю, ты совсем от рук отбился, пока я дома была.

— Как ты разговариваешь со своим дядей?

— Ой, вот только, пожалуйста, не строй из себя взрослого, — усмехнулась она. — Что ты опять устроил, ну-ка поясни-ка мне.

— Да я что, я ничего. Я это, пошутить хотел.

— Блэк, ты только не обижайся, — съязвил Ремус, с трудом поднимаясь, — но я тебе сейчас открою Америку: шутка — это когда смешно всем, а не только тебе.

Блэк надменно проигнорировал его слова и опять повернулся к Тонкс:

— Тебе не кажется, что стало как-то душновато? Может, окно открыть?

— Ты на что намекаешь? — раньше Ремус прикусил бы себе язык, чтобы ненароком не ляпнуть нечто подобное, но последние два дня с ним творилось что-то странное. Хватит трястись и бояться, иначе его всю оставшуюся жизнь так и будут ни в грош не ставить.

— А сам сообразить не можешь? Я думал, у драконов такие большие головы, потому что они умные…

— Так, а ну заткнулись оба! — Тонкс выросла между мальчишками и смерила обоих грозным взглядом. — Пяти минут не прошло, а вы мне уже осточертели. Сириус, закрой рот, пока тебе его кто-то другой не закрыл, и сядь на место. А ты будь умней, рыцарь хренов, видишь, что человек дурак, так не лезь к нему. Ой, говорила мне мама, не водись с идиотами, ну говорила же…

Ворча, она снова забралась в своё кресло. Блэк обиженно надулся и плюхнулся в соседнее с таким видом, будто у него отняли новую игрушку; если бы Ремус не был так на него зол, он бы рассмеялся.

Дверь заскрипела, и в комнату бочком протиснулся младший брат Блэка. За ним следом ворвалась Алиса с тростью наперевес, вбежали братья Уизли, и на пороге, в окружении остальных, возникла Чарити. Из-за её спины выглядывали сразу три лица: Лили, весело махнувшей Ремусу, Джеймса, не сводившего с неё блестящих глаз, и Северуса, выглядящего так, словно он отравил бы Джеймса здесь и сейчас, если б только мог. Вид у Чарити был ещё более сонный и усталый.

— Садитесь, ребята, садитесь, поскорей! — поторопила она, протирая очки и одновременно перебирая какие-то бумажки. — Нам с вами нужно поговорить о вашем расписании, а потом пойдём завтракать. Значит так, подъём в восемь, отбой для старших в одиннадцать, для младших в девять. — Послышались протестующие стоны младших. — Да-да, в девять, и, боюсь, мы с вами не в силах это изменить. Предупреждаю, выходить из комнат после отбоя можно только в случае крайней необходимости. Дальше, после подъёма у вас полчаса на завтрак, в девять начинаются занятия.

— Занятия? — настороженно переспросил один из братьев Уизли.

— Конечно, Чарли. Как говорит мистер Реддл, лечение обучению не помеха. Так вот, занятия у вас с девяти до одиннадцати, потом большой перерыв и с двенадцати до половины четвёртого снова занятия. Обед в четыре, ужин в семь. Да, чуть не забыла — в пять пятнадцать все обязательно соберитесь здесь, это касается вашей терапии. Ну, вроде бы всё сказала… Вопросы?

— А в город вы нас выпускать будете? — подал голос Блэк. — Или это слишком опасно?

— Жить, мистер Блэк, вообще очень опасно, — рассмеялась Чарити. — От этого, знаете ли, и умереть можно. Но вопрос важный. Я поговорю с мистером Реддлом и передам вам его решение. Да, Алиса?

— Простите, мэм, а как нас будут учить? Насколько я поняла, мы все, — Алиса обвела комнату рукой, — из разных мест, даже из разных стран. И из разных классов. Одна и та же программа на всех нам не подойдёт.

— Справедливое замечание. Вы будете учиться каждый по своей программе, в зависимости от своего уровня знаний, но лучше вы об этом поговорите с мисс Синистрой, учительницей, она придёт после завтрака. Ещё вопросы есть? Хорошо, тогда листок с расписанием я повешу здесь на дверь, запомните его хорошенько. Ах да, если вдруг вам станет плохо — неважно, связано это с вашим диагнозом, или нет, сразу бегом в медпункт, вы все были там вчера, это зелёная дверь слева от холла. Или зовите медсестру, они дежурят на всех этажах. Ну, а теперь все завтракать!

Повторять дважды Чарити не пришлось; проголодавшиеся дети как один устремились на первый этаж. Ремус шёл последним и прожигал взглядом дыру в спине шагающего впереди Блэка. На площадке к нему неожиданно присоединилась Лили — эта девочка так настойчиво искала его компании, что это даже смущало.

— Доброе утро! — Лили лучезарно ему улыбнулась. — Как спалось на новом месте?

— Н-ничего, спасибо, — Ремус незаметно спрятал в карманы ещё красные от пут руки. — А тебе как?

— Ой, замечательно! Проспала всю ночь как сурок. Ты не представляешь, отдельная комната — это так удобно. А то дома я до сих пор живу вместе с сестрой.

— Да, тяжело, наверное.

— И не говори, сплошное мучение… Послушай, с тобой всё в порядке? Просто ты выглядишь таким…

— Каким?

— Несчастным. Это, — она понизила голос до шёпота, — это из-за решёток? Алиса сказала, они серебряные, а тебе, кажется, вредно серебро.

— Д-да, да об него можно здорово обжечься. Но я в порядке, честно!

Нагло бодрствующий Волк глухо заворчал, словно смеялся над Ремусом, и тот мысленно прикрикнул на него. Впереди Блэк расхохотался — отрывисто и хрипло, точно пёс залаял. Ремуса от этих звуков передёрнуло. Лили пристально всмотрелась в его лицо, проследила за взглядом и понимающе кивнула:

— А-а, вижу. Вы опять пытались друг друга поубивать?

— Почти.

— Ремус, забудь о нём. Ему только того и надо, чтобы разозлить тебя… О, Боже правый, — она принюхалась и облизнулась, — это что, овсянка так пахнет?

По коридору в самом деле плыл запах овсянки, но это была какая-то неправильная овсянка: ей хотелось набить рот до отказа, вылизать из-под неё тарелку и ещё добавки попросить. Что за чудеса, все же знают, что от нормальной овсянки даже самый закалённый желудок завязывается двойным булинем и молит о пощаде. Следом за Лили Ремус, охваченный любопытством, вошёл в столовую — и застыл в дверях. Вчера вечером ему было не до того, но сейчас стоило переступить порог, как его снова охватило чувство, что и он сам, и все остальные очутились в прошлом. Высокий сводчатый потолок, с которого на толстых цепях свешивались кованые люстры, терялся где-то над головами, из широких, во всю стену (кажется, они зовутся французскими, он читал где-то) окон лился солнечный свет, а за длинным столом уместилась бы целая армия. Стоило только закрыть глаза, и столовую наполняли призраки давно ушедших времён «старой доброй Англии». Время почти не тронуло дом, можно было подумать, что ещё вчера благородные господа обсуждали здесь новый парламентский закон за бокалом старого вина, а дамы делились великосветскими сплетнями.

Завтрак протекал оживлённо и шумно, не в пример ужину. Выспавшись и немного привыкнув к незнакомому дому, дети осмелели и теперь вовсю знакомились между собой. Даже Тонкс, приехавшая много позже других и державшаяся особняком, в конце концов сдалась под бойким натиском Алисиного дружелюбия. Не прошло и двух минут, а они уже болтали так, словно всю жизнь были закадычными подругами. На другом конце стола Лили посыпала кашу изюмом и с интересом уставилась на них поверх тарелки.

— Мне кажется, я вчера её не видела, — заметила она. — Ты не знаешь, когда она приехала?

— Мы столкнулись перед отбоем, — отозвался Ремус, сосредоточенно намазывая хлеб маслом. На Тонкс и сидевшего по другую от неё руку Блэка он старался не смотреть. — По-моему, она тоже из Штатов.

— Ну, это неудивительно. Ты только глянь, как Блэк на неё пялится! Они, кстати, чем-то похожи.

— Понятное дело, они же родственники. Я не говорил? Блэк сам назвал её своей племянницей, и они точно давно знакомы.

Лили нахмурилась. Каша у неё с ложки медленно сползала обратно в тарелку, но ей было не до этого.

— Думаешь, она такая же, как… ну, как он?

Ремус на секунду задумался, краем глаза увидел, как Тонкс закатывает глаза на какую-то Блэкову шутку, и покачал головой:

— Нет, не думаю. Ты сама посмотри: Блэк её раздражает, похоже, не меньше чем нас с тобой. И вообще, мне она показалась вполне нормальной. Просто немного… — Настороженной? Подозрительной? Недоверчивой? Сложно понять, что с ней, он слишком плохо её знает. Оборванная фраза повисла в воздухе, и Ремус неловко закончил: — Ну, в общем, мне кажется, она вполне ничего.

На недружественной половине между тем разгоралась семейная ссора: Блэк, сунув нос в тарелку к младшему брату, на всю столовую возмутился:

— Регги, ты почему не ешь? Знаешь, я уважаю твоё настойчивое желание стать вампиром, но такими темпами ты обретёшь скорей дистрофию, чем бессмертие. Я не хочу возвращать maman живой скелет вместо сына!

— Отстань от меня, — буркнул тот и принялся яростно размешивать сахар в чашке. — Ты не любишь, когда я лезу к тебе, так какого чёрта тогда ты лезешь ко мне? И прекрати орать на всю столовую, в ушах звенит.

— Регулус Арктурус Блэк! — Кто-то — кажется, это был Северус — прыснул, тут же подавившись смешком, когда Блэк метнул на ребят предупреждающий взгляд, — ещё раз повторяю: я не желаю снова отдуваться из-за твоих дурацких навязчивых идей. Поэтому прекращай строить из себя придурка и веди себя нормально.

— Сириус… — начала было Тонкс, но Блэк жестом остановил её:

— Прости, Дора, я тебя бесконечно уважаю, но, при всём уважении, это наше с Регги дело, и оно никого не касается.

— В таком случае, зачем же кричать о нём во всеуслышание, Сириус? — вмешался в разговор новый, незнакомый голос. — Разве личные дела не лучше решать, как же звучит это очаровательное французское выражение… ах да, «голова к голове».⁽¹⁾

К стоявшему возле дверей буфету прислонился светлый худощавый паренёк, на лице его играла лёгкая насмешливая улыбка. Он окинул притихшую столовую цепким внимательным взглядом, и у Ремуса по спине неожиданно пробежал холодок. Что-то было в этом пареньке странное, что-то непонятное, едва уловимое, будто всё время мелькающее в его чертах и исчезающее, стоило присмотреться получше. Если бы не это нечто, он мог бы быть весьма симпатичным — но Ремусу показалось, что перед ним тщательно загримированный урод.

— Ребята, это мистер Бартемиус Крауч, — прервала затянувшуюся паузу Чарити. — Он помощник мистера Реддла и ваш…

— В некотором роде наставник. И прошу вас, миссис Бербидж, зовите меня Барти. Очень рад вас видеть. — Барти склонил голову и подмигнул братьям Уизли. Те слегка отодвинулись. — Надеюсь, мы с вами легко найдём общий язык. Не найдётся за вашим столом местечко для меня, миссис Бербидж? Я умираю с голоду. Кстати, что у нас на завтрак?

— Овсянка, сэр.

— Замечательно, нет ничего лучше тарелочки овсянки с утра! — он потёр руки и снял крышку с запотевшей кастрюльки. — Приятного аппетита, ребята.

До конца завтрака никто не проронил ни слова; все следили за Барти. Первыми не выдержали младшие: недоев, они выбрались из-за стола, сбивчиво что-то пробормотали и убежали прочь. Старшие пока держали себя в руках, но по их глазам было видно, что им ужасно хочется последовать примеру детворы. Наконец, Северус, которому всё это надоело, решил действовать: с грубостью, которая, похоже, была одной из главных его черт, он отодвинул свой стул и вышел — даже не стал утруждать себя словами. Ремус последовал его примеру, правда, в отличие от Северуса, стулом паркет он не царапал и, прежде чем встать, извинился перед Чарити и Барти; ему совесть не позволяла уйти просто так.

Уже в коридоре его догнала не на шутку взволнованная Лили. То и дело оглядываясь, она громко прошептала:

— Я думала, меня удар хватит! В жизни не встречала таких людей. Ты видел его глаза?

— Нет, не успел, а что с ними?

— Загляни и поймёшь. Они совсем дикие! На нашей улице одно время околачивался какой-то сумасшедший — так вот у него был такой же взгляд, — глаза самой Лили стали круглые, как десятипенсовки, она выглядела так, словно была близка к истерике. Этого допустить было ни в коем случае нельзя — для неё это слишком опасно.

— Лили, мне кажется, тебе могло померещиться, — негромко произнёс Ремус тоном, от которого у него самого тут же зубы заныли, так фальшиво он звучал. — Мы только вчера приехали, плохо спали, переволновались все, столько уже пережили… Не думай об этом. Вот увидишь, немного придёшь в себя, и всё сразу встанет на свои места.

— Хотелось бы, — вздохнула она, — я ужасно боюсь сумасшедших.

— Ну, был бы он сумасшедшим, он бы находился сейчас совсем в другом месте, верно?

Этот довод оказался самым убедительным, Лили на него было нечего возразить. Однако, успокоив её, Ремус отнюдь не успокоился сам. Что-то тут действительно было не так, совсем не так, он нутром это чувствовал. Какой странный парень — да ещё это имя, Барти Крауч. Барти Крауч… где-то он его слышал. Вспомнить бы, где. Да, в глаза этому Барти Краучу обязательно надо заглянуть: всегда полезно знать, с кем ты имеешь дело, а глаза имеют свойство выдавать своего хозяина с головой и всеми потрохами, если правильно присмотреться. И уж что-что, а присматриваться Ремус умел, спасибо одному молодому человеку. Когда твоя жизнь зависит от чужих мыслей и настроений, невольно научишься читать по глазам.

Единственный взгляд, по которому ему никогда не удавалось хоть что-нибудь прочесть, был его собственный. Почему-то так получалось, что каждый раз, когда он смотрел в зеркало, то натыкался только на хмурое усталое лицо без всякого выражения. Стоя посреди крошечной ванной и внимательно следя за Полоумным Люпином по ту сторону стекла, Ремус удивлённо поднял бровь. Ну, по крайней мере, он хотел сделать это удивлённо. Лицо в зеркале ни на йоту не изменилось. Где-то внутри Волк насмешливо скалил зубы. Ремус проигнорировал его и убрал со лба чёлку — что, если в ней всё дело? Волосы за лето стали длинные, ещё немного, и их придётся в косичку заплетать. Может, и правда обрезать? Он представил себе хищно щёлкающие у виска ножницы, вздрогнул и помотал головой. Нет, спасибо, лучше косичка, чем снова…

Руку, придерживавшую волосы, резко свело судорогой. Сердце сбилось с ритма, в глазах потемнело. Негнущимися пальцами Ремус попытался выдернуть из-под одежды цепочку, но грудь прошило нечеловеческой болью, ноги подкосились. Он ударился переносицей о край раковины и, глотая слёзы, сполз вниз. На пол капала кровь. Волк торжествующе взвыл и рванулся на волю. Ремуса затрясло, зашатало, по телу словно пустили разряд. С криком дёрнувшись куда-то назад, он почувствовал удар по затылку, услышал глухой стук. Всё смешалось, он стал медленно проваливаться в темноту. Перед глазами на мгновение мелькнули отражённые в кафеле чьи-то страшные глаза, а потом всё исчезло.

---

1) Именно так дословно переводится всем известное французское выражение «tête à tête». Почему Барти нужно разводить такие сложности? Повыделоваться человеку охота.

Вернуться к тексту

Главной проблемой Джеймса Поттера всегда была патологическая неспособность приходить вовремя. Как бы он ни собирался, насколько тщательно ни рассчитывал время, до назначенного места он добирался с прямо-таки неприличным опозданием. Даже сейчас, когда до начала уроков оставалось каких-то пять минут, он носился по своей комнате и суматошно выворачивал сумки в поисках учебников — без малейшего шанса оказаться в классе к девяти. Он, может, и успел бы, но проклятый учебник физики как испарился. Джеймс в раздражении сдёрнул очки и потёр ноющую переносицу. Ай, да и чёрт с ним! Скорей всего, это дурацкая книжка ему и не понадобится, зато хоть раз никуда не опоздает. Он выскочил на площадку, куда выходили двери их комнат, рысью пробежал по коридору и в самом его конце внезапно наткнулся на мелких братьев Уизли: мальчишки прижались к двери ванной и напряжённо хмурили лбы.

— Вы чего это? — удивился Джеймс. — Шпионите за кем-то?

Один из братьев, тот, что был повыше ростом и с волосами подлинней, шикнул и махнул на него рукой:

— Тихо. Там кто-то кричал.

— Кричал?

— А ещё что-то стукнулось! — подхватил второй брат с видом настоящего шпиона. — Скажи ему, Билл!

— Чарли! — снова зашикал Билл. — Ничего же не слышно!

— Послушайте, — Джеймс решил, что самое время взять дело в свои руки, — а вы не думали, что стоит узнать, что там происходит? Может, кому-то там плохо.

— Мы пытались, но дверь закрыта, — Билл пожал плечами. — Наверное, он заперся.

— Но тогда надо звать помощь! Что ж вы тут стоите? Ну-ка бегом за взрослыми — найдите медсестёр или Чарити, или эту суровую даму в белом халате и тащите их сюда!

Братья синхронно кивнули и умчались. Джеймс остался один перед дверью. На вид она была очень внушительной. Если этот неизвестный заперся, то придётся её высаживать. Интересно, сколько человек для этого понадобится? Из чистого любопытства Джеймс взялся за круглую ручку, нажал — и та с неожиданной лёгкостью повернулась. Вот тебе и на. Видимо, мальчишки не догадались, что такую ручку тоже надо поворачивать, и ломились в открытую дверь. Он заглянул в ванну и тихо выругался на французском.

— Excusez-moi? ⁽¹⁾

За спиной у Джеймса стоял младший-как-там-его-Блэк и во все глаза таращился на него.

— Я могу чем-то помочь? — перешёл он на английский.

— Да ты тут ни при чём, — Джеймс снова покосился за дверь. — Это я так, сорвалось. Там, э-э, одному парню плохо, я послал мелких за помощью, они сейчас вернутся. Можешь пока постоять здесь и не пускать никого внутрь?

Блэк с готовностью пожал плечами: в отличие от Сириуса, в него явно как следует вбили привычку не задавать лишних вопросов. Джеймс благодарно кивнул ему и шмыгнул в ванную.

У дальней стены лежал бесформенный тёмный комок. Подойдя ближе, Джеймс узнал в нём того странного парня, который приехал с Лили и Снейпом. Как же его… Люпин, кажется, да. Вчера вечером он был весь как на иголках, словно всё боялся чего-то. По краю раковины у него над головой стекали красные капли. Цвет их Джеймсу очень не понравился. Он осторожно перевернул Люпина на спину. Пальцы у того были согнуты, как от судороги, свитер на груди порван, побелевшие губы изогнулись в мученической гримасе; наверное, ему было очень больно, прежде чем он потерял сознание. И нос — Джеймс готов был поклясться чем угодно, что полчаса назад за завтраком нос у Люпина смотрел прямо, а не в сторону. Чёрт возьми, что тут произошло? Он же был один, как он умудрился?

Мысли в голове суматошно сменяли одна другую, а руки действовали: отработанным движением Джеймс ощупал голову бедняги на предмет разных подозрительных неровностей, которых в нормальном черепе быть не должно. Длинная и несуразная Люпинова чёлка рассыпалась на тонкие пряди, когда он откинул её со лба, и открыла седой, почти белый вихор у самых корней. Джеймс поспешил придать чёлке прежний неряшливый вид и забыть о ней — её хозяин волновал его куда больше.

— Эй, э-эй, — он потряс Люпина за плечо. Результата никакого. Тогда Джеймс с силой ударил его по щеке. — Ты меня слышишь?

— Он что, умер? — с поистине детской непосредственностью поинтересовался от дверей младший Блэк.

— Очень надеюсь, что нет. Ау-у, Люпин, очнись!

И снова в ответ тишина. Джеймс размахнулся получше и отвесил Люпину вторую пощёчину. Тот вздрогнул, слабо застонал сквозь зубы и приоткрыл глаза, широко распахнувшиеся, едва он увидел Джеймса. В горле у него забулькало, он поперхнулся и надрывно закашлялся. Кровь капала с подбородка прямо на воротник.

— П-поттер?..

— Люпин.

— Что за… что ты тут делаешь? — говорил Люпин гнусаво, словно в каждую ноздрю ему засунули по хорошему клоку ваты.

— Тебя в чувство привожу. Что с тобой стряслось?

— Ничего, — он помотал головой и скривился от боли. — Н-ничего такого. Вроде. Как ты меня нашёл?

— По крику, — вдаваться в ненужные подробности Джеймс не стал. — Ты мне лучше скажи, что это за «ничего» было такое? — он постучал костяшками по раковине. Люпин пошёл багровыми пятнами, втянул голову в плечи.

— Не знаю… Я просто… просто поскользнулся, ударился, вот и всё, — голос у него дрожал и срывался. Только последний идиот не понял бы, что Люпин врёт. Сморщившись, он судорожно сглотнул кровь и выдернул из кармана платок. — Погоди, п-погоди, а сколько времени? Мы же опоздаем!

— Не сглатывай, дурак, тебе же плохо потом станет! И кстати, мы уже опоздали.

— Ещё только девять, можем успеть. Помоги мне подняться.

— И не подумаю, — Джеймс демонстративно сунул руки в карманы и уселся рядом на пол. — Ты нос сломал, тебе нужен покой.

— Ничего мне не нужно, ерунда это всё! Я просто ударился, понимаешь? — рассердился Люпин. Он приподнялся на одно колено, но тут же охнул и сполз обратно по стене, держась за голову. Боязливо коснулся носа и мгновенно отдёрнул руку. Вся краска сбежала с его лица, оно стало нездорово-сероватым. — Ч-чёрт…

— А я тебе что говорил? У тебя могло быть сотрясение мозга, дружище, так что лучше придержи коней и не дёргайся, сейчас ребята взрослых приведут.

Если даже Люпину и хотелось возразить, он был совсем не в том состоянии, чтобы пускаться в споры. Поэтому он только кивнул с мрачным видом и обхватил себя за колени. Присмотревшись повнимательней, Джеймс увидел, что руки у него мелко дрожат. Отчего бы это? Не настолько сильно он ударился, в самом деле. Что-то с ним не так, очень не так. А ещё глаза… взгляд Люпина метался туда-сюда, точно тот опасался, что на него вот-вот что-то набросится. Джеймс придвинулся к нему поближе, ободряюще хлопнул по плечу — и ощутил, как того передёрнуло от прикосновения. Испуганный взгляд впился Джеймсу в лицо.

— Эй, ну ты что? Что с тобой?

Люпин заколебался, потом всё же открыл рот, но не успел ничего сказать: вернулись братья Уизли, ведущие встревоженную Чарити. За её спиной айсбергом возвышалась фигура мужеподобной медсестры с такими широкими плечами, что они едва помещались в дверной проём. Чарити при виде Люпина всплеснула руками, заохала и заахала, уронив с носа очки, любопытные Уизли так и вились вокруг, и Джеймсу пришлось довольно бесцеремонно отправить их вместе с младшим Блэком в класс — была уже четверть десятого. Сам он остался, на случай, если понадобится помощь, хотя айсбергу под названием мисс Крэбб его помощь вряд ли могла пригодиться. Она вообще не обращала на него внимания, как и Чарити, ощупывавшая покалеченный Люпинов нос. Люпин при виде взрослых весь как-то сжался, оробел, отвечал чуть слышно и глядел в пол с каким-то затравленным видом. Как будто Чарити была для него угрозой, а не помощью. Когда его повели прочь, он уже в дверях обернулся и умоляюще посмотрел на Джеймса; в его широко распахнутых глазах плескался дикий панический страх. Джеймс хотел похлопать его по плечу, сказать, что всё будет хорошо — он всегда так делал со своими мальчишками, когда весь матч шёл наперекосяк или когда кого-то забирали в больницу, вправлять вывихнутые конечности и чинить поломанный боевой дух. Но потом вспомнил, как Люпин дёрнулся, едва он до него дотронулся, и передумал.

— Да не бойся ты так, не отвалится он, — ухмыльнулся Джеймс и щёлкнул себя по кончику носа. — Мне на хоккее тоже ломали, а ни следа не осталось. Иди-иди, не дрейфь!

Едва только процессия скрылась, он присел на корточки и провёл рукой по полу. Сухо, как и ожидалось. Поскользнуться в обуви на таком сухом полу мог только очень неуклюжий человек, а Люпин, при своей нескладности, на неуклюжего не тянул никоим боком. И реакция у него хорошая, мог бы стать неплохим защитником — жаль, что в хоккей таких тощих не берут… Так, не о том думаешь, одёрнул себя Джеймс, думай о деле. Как можно было так звездануться о раковину на ровном месте, чтобы сломать нос? Он же не припадочный какой-нибудь!

Чёрт. Чёрт-чёрт-чёрт. Как он сразу не понял? Ну конечно, это всё объяснило бы. По крайней мере, большую часть. Правда, какой диагноз может до такого довести? Можно у Лили спросить, они с Люпином вроде как приятели, глядишь, и проболтается. Но где ж её… Класс. Занятия. Он совсем забыл! Мало его на хоккее по голове били, как не соображала ничего, так и не соображает. Джеймс пулей полетел на первый этаж, только что не ногой распахнул дверь классной комнаты и весело оттарабанил:

— Здравствуйте-извините-опоздал-можно-сесть-мэм?

Высокая темнокожая женщина в строгом учительском костюме благодушно улыбнулась и постучала по наручным часам:

— Двадцать пять минут, молодой человек. Мы уже начали делать ставки, почтите вы всё-таки нас своим присутствием или нет. Мистер Крауч должен мне теперь пять фунтов.

— Я был уверен, что ты уже не явишься, — раздался сладкий голос из угла класса. Барти с газетой в руках расположился в кресле и поглядывал на Джеймса с улыбкой, от которой последнему почему-то стало очень неуютно.

— Учебник по физике куда-то запропастился, понимаете ли. Водится за ним такой грешок — пропадает в самые неподходящие моменты.

— Надеюсь, мистер… — учительница сверилась с раскрытой на столе тетрадкой, — Поттер, вы отучите его от такой дурной привычки. А теперь, если вы не возражаете, я бы просила вас занять своё место в классе, и мы продолжим.

Прямо перед учительским столом было пустое место рядом с Лили. Джеймс шагнул было к нему, даже положил на парту свой рюкзак, однако Барти остановил его:

— Нет-нет, Джеймс, вот здесь место получше.

Он снова усмехнулся и указал газетой на ближайшую к нему парту, где в одиночестве скучал Сириус. Близость Барти, явно выполнявшего роль классной дамы, не слишком радовала, но Сириус Джеймсу нравился, и он не стал спорить. Из-за соседней парты на него с презрением фыркнул Снейп: опоздать на полчаса, каково нахальство! Не без усилий Джеймс удержался от того, чтобы скорчить в ответ какую-нибудь возмутительную гримасу — взгляд Барти, казалось, так и упирался ему в спину. Вместо этого он поправил перекосившиеся очки и достал со дна рюкзака видавшую виды тетрадь, полную разноцветных закладок. Половину её страниц занимали странные закорючки, представлявшие собой нечто среднее между алфавитом и морзянкой. Джеймс изобретал этот шифр класса с восьмого, и теперь он был почти закончен. Оставалось только упростить пару знаков, над чем он бился всё лето — эти оказались самые строптивые.

Сириус заглянул в тетрадку и присвистнул:

— Солидно! Что это?

— Полагаю, вы что-то хотите спросить, мистер Блэк? — весело прервала его учительница. — Так говорите погромче, я не кусаюсь.

— Эм, мисс Синистра, я только подумал, не могли бы всё-таки пояснить нам, как мы будем заниматься — Джеймс пришёл, как раз когда вы начали, и, боюсь, я что-то пропустил мимо ушей, — выкрутился Сириус, глазом не моргнув. Мисс Синистра погрозила ему пальцем:

— Ну, так и быть, но впредь слушайте внимательней. Да, мистер Поттер, вы тоже можете к нам присоединиться, если вы не против. Кстати, по моим записям вас должно быть тринадцать. Не скажете, где ваш потерянный товарищ?

— Не могу знать, мэм. Он мне не отчитывался о своих передвижениях.

Братья Уизли переглянулись и подтолкнули друг друга локтями, но мисс Синистра сделала вид, что ничего не заметила.

— Что ж, надеюсь, он всё-таки доберётся до нас. Итак, повторю специально для вас: меня зовут мисс Аврора Синистра, я преподаю литературу в нашей городской школе. Мистер Реддл рассказал мне, как вам надоели каникулы, как вы здесь страдаете и тоскуете по школьному образованию, и я не могла не откликнуться! Я уверена, вам всем очень интересно, как мы собираемся учить вас? Скажу по секрету, мне самой интересно, как вас учить, потому что я вижу здесь Англию, Шотландию, Штаты — о, и даже Канаду и Францию, бог мой! — словом, передо мной сейчас сидит весь мир, а озарить мир благодатным светом знаний я ещё не пробовала. Но я честно постараюсь, обещаю вам, ребята. Да, мистер?..

— Снейп. Простите, мэм, а что по поводу оценок? Нам ведь всем нужны аттестаты, нам в следующий класс переходить.

— Ах, какие ответственные нынче школьники пошли! — восхитилась мисс Синистра. — В наше время только и знали, что ушами хлопать. Не волнуйтесь, мистер Снейп, всё уже решено и сделано: вас временно причислят к нашей школе, и оценки, которые вы получите, будут обладать всей полнотой власти.

— Но у нас разные программы! — не сдавался Снейп. Вот ненормальный, учиться ему так хочется, видите ли! — Как мы будем заниматься?

— Он прав, мэм, — влезла в разговор Алиса Стоун, — как же проверки, контрольные?

— Скажите, мисс Стоун, а вы любите контрольные?

— Простите, я вас не поняла…

— Ничего, я могу спросить ещё раз. Вы любите контрольные, мисс Стоун?

— Н-нет, — неуверенно протянула Алиса.

— И я не люблю! — горячо поддержала её мисс Синистра. — Так зачем портить жизнь себе и другим? Кроме того, мистер Реддл намекнул мне, что современному поколению так не хватает самоорганизованности и дисциплины, поэтому мы собрали маленький консилиум и решили, что стоит позволить вам самим познавать прелести науки — разумеется, под нашим чутким руководством.

— Вы имеете в виду, мы будем учиться самостоятельно? — уточнил Сириус прищурившись.

— Домашние задания всё равно придётся делать, мистер Блэк. Ну, а теперь, когда мы разобрались с делами насущными, предлагаю вам поговорить о более возвышенных материях. Любите ли вы литературу, друзья мои?

Ответом, как и следовало ожидать, стало протяжное «У-у-у», грустно прокатившееся по классу. Только Лили и Алиса рьяно закивали. Мисс Синистра усмехнулась:

— О-о, я слышу любовь в каждом вашем восторженном вздохе. Не сомневаюсь, вы знаете, что литература может быть бесконечно увлекательной. И, сейчас я открою вам страшную тайну — школьная литература тоже может быть такой. Например, мистер Поттер, расскажите нам, что последним вы прочли из школьной программы?

— Извольте, мэм, — бодро отозвался Джеймс. — Последним из школьной программы я не прочитал «Великого Гэтсби», мэм.

— Какая трагедия! И что же помешало вашему знакомству?

— Моё сердце было отдано другой, мэм. В это время мы с командой как раз выигрывали кубок города по хоккею. Но сейчас я сознаю всю глубину своей ошибки: мне следовало вдохновить моих ребят цитатами мистера Фицджеральда, тогда бы мы разбили этих Виннипегских выскочек безо всякого дополнительного времени!

— Если бы вы читали «Великого Гэтсби», мистер Поттер, вы бы отказались от этой идеи. На будущее рекомендую вам для подобных целей воспользоваться романами мистера Стейнбека — и сами массу удовольствия получите, и команду уж точно равнодушной не оставите. Что ж, я смотрю, до конца урока у нас остаётся всего ничего, поэтому поступим так: сейчас вы хорошенько поворошите свою память и составите список того, что проходили по литературе за последний год. После перемены я скажу вам, что с ним делать. Мисс Делакур, а вы подойдите ко мне, с вами мы поговорим отдельно…

На перемене появился Люпин — с вправленным носом, кровью на воротнике рубашки и пластырем на пол-лица. Он стал ещё бледней, чем был утром, и всем своим видом напоминал покойника. Джеймс оторвался от незаконченного списка и смотрел, как он неуверенно переминается на пороге, глядя себе под ноги. Остальные тоже уставились на него: всем было интересно, всем хотелось новостей.

— А-а, мистер Люпин, — обрадовалась мисс Синистра, — а мы вас заждались. Вижу, вы добрались до нас не без происшествий.

— Простите, я опоздал.

— Я бы сказал: поразил нас всех своим блистательным отсутствием, — ехидно вставил из своего угла Барти. — А мне говорили, ты сама пунктуальность. Что случилось, Ремус?

— Небольшой… инцидент, — на Люпина было больно смотреть: он совсем опустил голову и с несчастным видом ковырял паркет носком ботинка. — Потребовалось срочное медицинское вмешательство.

Барти, наверное, продолжил бы над ним посмеиваться, но мисс Синистра спасла положение: подозвала его к себе и о чём-то зашептала на ухо. Люпин выслушал, судорожно кивнул и, не проронив ни слова, сел на оставшееся место рядом с Лили. Джеймс завистливо вздохнул — повезло так повезло! Он сам сломал бы себе нос хоть дважды, чтобы иметь возможность сидеть за одной партой с Лили. Чёрт его знает почему, но от неё у него по животу разлетались бабочки с того самого момента, как он её увидел. Ему и раньше попадались симпатичные девчонки, но с Лили Эванс они не шли ни в какое сравнение. Она была такая величественная, такая красивая, такая неприступная… вылитая леди из романов Вальтера Скотта!

Между тем перемена закончилась, мисс Синистра наконец отпустила маленькую француженку Делакур на место и опять повернулась к классу:

— Итак, времени составить списки у вас было достаточно. Теперь посмотрите на них внимательно и выберите оттуда две книги: одну, которая вам особенно понравилась, и одну, которую вы бы больше в руки не взяли. Напишите про каждую предложений по десять — пятнадцать, расскажите мне об этих книгах. Что вас задело, что запомнилось? Может, этот автор потрясающе описывает пейзажи и о них совсем не скучно читать? Или вы в середине повествования вдруг поняли, что находитесь с автором в совершенно разных системах координат? А может, вас просто бесконечно раздражает язык, которым написана книга? Не бойтесь написать глупость, главное — пишите. К концу урока я хочу видеть ваши эссе на своём столе. Ну, ручки в ручки, и вперёд!

Джеймс подошёл к делу серьёзно и целых двенадцать предложений подряд ругал «Войну и мир» — ему пришлось её читать как раз в разгар осеннего турнира. Ну, то есть как… Все эпизоды, касающиеся войны, он честно прочитал, а то, что оставшиеся пришлось усваивать в кратком пересказе одноклассниц, так он не виноват! Кто вообще пишет такие неподъёмные романы? Интересно, эти русские сами ещё ими не подавились?

Он красиво подвёл итог, поставил жирную точку и перевернул страницу, но боевой запал уже начал иссякать. С литературой у Джеймса крепкой любви никогда не было, скорее это были случайные, краткие, пусть иногда и весьма страстные встречи. Мысленно перебирая список и ища в нём наиболее приемлемый вариант, он лениво обвёл глазами класс. Взгляд его снова упал на Люпина. Тот согнулся над партой так, что головы почти не было видно за острыми плечами; воздух вокруг него чуть не искрил от напряжения. В сонной тишине класса Джеймс практически слышал звон его натянутых как струна нервов. Такое с ним уже бывало, когда накануне ответственного матча приходилось держать речь перед взвинченной до предела командой. Но волнение ребят было естественно и безобидно, в то время как состояние Люпина не могло не тревожить. Даже если у него был припадок, почему его это так взволновало, словно случилось с ним впервые? И почему он испугался Чарити, которая должна была помочь ему? Джеймс то и дело вспоминал обращённый на него взгляд, полный страха и отчаяния, но найти их причину не мог, как ни старался.

На большой перемене он не пошёл сразу в столовую, а поднялся к себе и откопал со дна чемодана стёганую безрукавку — в классе было холодновато. Бережно отряхивая её, как какое-нибудь сокровище, Джеймс вышел на площадку и лицом к лицу столкнулся со Снейпом. Тот высокомерно вздёрнул голову, хотел было пройти мимо, однако Джеймс заметил ему в спину:

— Невежливо так задирать нос, Северус, кто-то может подумать, что ты считаешь себя умнее других.

— Уж по крайней мере поумнее некоторых, — в тон ему отозвался Снейп. Края его губ тронула самодовольная улыбка. Этим можно было воспользоваться — уж он-то, наверное, в курсе.

— Как самоуверенно, однако! Так сказал, словно всё на свете знаешь.

— Всё не всё, да побольше твоего.

— Что ты говоришь! Раз ты у нас умный, может знаешь, и что с Люпином такое странное происходит?

— Да чего тут знать-то, — фыркнул Снейп с пренебрежением. — У него же на лице всё написано, жирным шрифтом и подчёркнуто дважды!

— Неужели? Как это я проглядел… Ну и что же там такого написано?

— Боже, Поттер, ты что, слепой? Он — оборотень, разве не ясно?

— Оборотень? — нахмурился Джеймс. — Северус, а ты не перезанимался? Я в сказки, знаешь ли, верить перестал уже лет десять как.

Вместо ответа Снейп закатил глаза и, оттеснив его в сторону, скрылся в своей комнате. Оттуда он вернулся примерно через минуту и молча швырнул в Джеймса толстой тетрадкой:

— Третья страница.

Внутри на плохо разлинованные листы были пришпилены и приклеены газетные вырезки разного времени и качества. «Проклятье плачущей», «дети-искры», «ведьмина болезнь» — вся тетрадь была посвящена Эм-Тринадцати. Где-то на полях виднелись написанные от руки заметки, злобно и отчаянно зачёркнутые с такой силой, что бумага в этих местах смялась. Джеймс разобрал один из заголовков: «Методы лечения». И сглотнул комок в горле. Ну да, до сих пор ведь ни у одной из Эм-Тринадцати нет лечения. Он нашёл третью страницу. Её всю занимала статья «Таймс», семилетней давности. Заголовок был подчеркнут красным карандашом.

С ТЕРРОРОМ ПОКОНЧЕНО: ОБОРОТЕНЬ ЗА РЕШЁТКОЙ

Вчера ночью в районе Саутворка сотрудниками Скотланд-Ярда во главе с детективом Аластором Грюмом был произведён арест известной преступной банды «Серая лошадь», много лет внушавшей ужас жителям страны — она занималась тем, что грабила дома мирных горожан, а при попытках сопротивления жестоко убивала целые семьи. Банда была взята на месте преступления, когда расправлялась с очередной своей жертвой: молодую девушку преступники буквально разорвали на части.

Сейчас члены банды находятся в Пентонвилльской тюрьме, их личности уже установлены. Лидером банды оказался серийный убийца Фенрир Сивый, которого уже десять лет разыскивают правительства Великобритании и Ирландии. Сивый вошёл в криминальные хроники своей изощрённой, почти звериной жестокостью, за которую газеты в своё время окрестили его Вторым Джеком-Потрошителем. Один раз он уже был арестован, но бежал из-под стражи, попутно убив троих человек.

Однако осматривавшие его медики предполагают, что грозящая Сивому смертная казнь может быть заменена другим наказанием ввиду смягчающего обстоятельства: согласно предварительной экспертизе Сивый имеет явно выраженные признаки вестафилии, одной из самых опасных разновидностей синдрома Эм-Тринадцать. За носителями этого расстройства в народе прочно закрепилось название «оборотни»; они отличаются повышенной склонностью к агрессии и жестокости. Детектив Грюм, ведущий полицейское расследование по делу «Серой лошади», от комментариев касательно предполагаемой невменяемости Сивого воздержался и заявил, что его интересует только восстановление справедливости. Редакция будет пристально следить за дальнейшим ходом событий.

Джеймс перечитал последний абзац ещё раз. А потом ещё. И ещё. Рядом со статьёй темнел чёрно-белый снимок, с которого смотрел настоящий монстр: похожий на медведя мужчина со всклокоченными спутанными волосами жутко ухмылялся, а по подбородку его стекало что-то тёмное. Вероятно, это была кровь. Мозг категорически отказывался воспринимать сам собой напрашивающийся вывод. Чтобы Люпин — и?.. Да нет, ну он же совершенно не похож на… До того безликое слово отрастило кровожадно оскаленные клыки и не шло с языка. Произнести его не получалось даже мысленно.

— Ты хочешь сказать, что он, — Джеймс с отвращением ткнул в газетную статью, — такой же?

— Сейчас, может, и нет, — пожал плечами Снейп. — Но если Реддл что-то с этим не сделает, как обещал, вполне может стать таким. В любом случае рядом с ним я был бы осторожней.

— Разве ты его не знаешь?

— Я? Умоляю тебя, до вчерашнего дня я его в глаза не видел. И, если у тебя больше нет глупых вопросов, я пошёл.

Снейп забрал тетрадку и удалился, оставив Джеймса в растерянности стоять посреди коридора. После такой новости всё стало ещё сложней, и теперь он уже не был уверен, хочет ли разбираться дальше. Раз Снейп знает Люпина всего второй день, вряд ли он стал бы врать, ему это просто незачем. Выходит, у них здесь, буквально за соседней дверью, живёт парень, способный не моргнув задрать человека? Вот так соседство. Джеймс поёжился, вспомнив фотографию в газете. А потом снова подумал о Люпине. Там, в ванной, он выглядел вовсе не как опасный хищник — скорей как напуганный, угодивший в западню щенок. И этот его загнанный взгляд… Ай, чёрт возьми, что он, первый раз рискует, что ли? Приехать сюда было само по себе тем ещё риском! Джеймс поправил очки, отсчитал от своей двери три по правую сторону и решительно постучал. Открывать не спешили. Тогда он потянул дверь на себя — и едва сдвинул с места, такой тяжёлой она оказалась. Сил у него хватило только на небольшую щель; он пролез внутрь, упёрся в дверь с другой стороны и ощутил под пальцами металл. Железная? Неужели всё настолько плохо?

Люпин сидел на кровати, скрестив ноги, и с мрачным видом штопал свой потрёпанный свитер; рубашка на нём была чистая, но абсолютно ему не по размеру. Он как будто и не слышал ни стука, ни шагов, даже головы не поднял. Окно за его спиной было забрано толстенной решёткой. Ну и комнатка! В такой запрут, как в камере, мало не покажется. Джеймс сделал ещё шаг, и под ногой что-то звякнуло: он наступил на пряжку обмотанного вокруг кроватной ножки ремня. От этого звука Люпин вздрогнул и выронил иголку.

— А? Ох, Поттер, это ты… Что-то случилось? — говорил он всё так же в нос. Хоть кровью собственной перестал давиться, уже хорошо.

— Брось, зови меня Джеймс, — он носком кроссовка запихнул ремень под кровать, пристроился на краешке, подальше от Люпина. Тот смотрел с опаской, пытаясь вслепую нашарить иголку. — Я просто хотел с тобой поговорить, ты не возражаешь? Ну, как твой нос? Совсем плохо?

— А сам-то как думаешь? — проворчал Люпин сердито и поморщился. — Он у меня на сторону свёрнут был, я думал, сдохну к чёртовой матери. Т-то есть, — лицо у него снова залилось краской, — я имел в виду, что было… очень больно.

Несмотря на напряжение, так и переполнявшее комнату, Джеймс расхохотался:

— Бо-оги, ты серьёзно? Выражаешься, как благородная девица! Если ты хотел сдохнуть к чёртовой матери, то так и говори! И стесняться тут нечего — я сам орал благим матом, когда мне первый раз нос вправляли. Они тебе анестезию хоть вкололи? Обезболили?

— Да, сейчас полегче. Только чешется всё время ужасно, — он потёр самый кончик носа с таким видом, словно гладил кактус.

— Конечно, чешется, там же кровь осталась. Он так у тебя ещё недели две чесаться будет, а то и три, пока ткани-кости не схватятся.

— Вот спасибо, утешил!

— Да не за что, обращайся. Эм… — Джеймс неловко подёргал узел ремня, — Люпин, можно тебе вопрос задать? Немного личный?

Снова нервный, настороженный взгляд. Люпин сделал стежок, перехватил иголку и наконец кивнул.

— Спрашивай.

— Зачем тебе эти ремни? — он уже догадывался, каким будет ответ, но у него оставалась слабенькая надежда, что он ошибся. Ведь не может всё быть настолько плохо, просто не может.

Но всё было именно настолько плохо: нервно сглотнув, точно он поперхнулся воздухом, Люпин отвёл глаза и ровно, почти равнодушно, произнёс:

— Это для безопасности. Мистер Реддл считает, что будет надёжней, если привязывать меня к кровати по ночам.

— Разве железной двери и решётки ему недостаточно?

— Видимо, нет. Поттер… Джеймс, я не…

— Ты поэтому наврал им про припадок? — выпалил Джеймс на одном дыхании. — У тебя же был припадок, да?

На них навалилась гнетущая тишина. Казалось, комната стала меньше в размерах. И когда Джеймсу стало казаться, что разговор закончен и продолжения не последует, Люпин горько усмехнулся:

— Я так плохо вру, да?

— Ужасно, если честно.

— Следовало догадаться, — в его речи появился какой-то чудно́й акцент, слова будто сливались друг с другом. — Мне это никогда не удавалось.

— Не бойся, дружище, я никому ни слова, могила! — пообещал ему Джеймс со всем жаром, какой нашёл внутри. — Но почему ты им не сказал? Разве всё так ужасно?

— Ты что, никогда не слышал про оборотней?

— Никогда не интересовался мифами. И газетными сенсациями тоже, меня как-то больше привлекал хоккей.

— За оборотнями ходит очень дурная слава. Джеймс, — Люпин вдруг подался вперёд, заговорил с лихорадочной горячностью, — у меня не будет другого шанса на нормальную жизнь, понимаешь? Я не хочу его потерять.

— Я знаю, знаю, никто из нас не хочет. Просто это как-то… ну, неправильно. Нельзя же врать доктору, что у тебя ничего не болит, если у тебя сломана рука. Они хотят нам помочь, я уверен, они поймут. Никто тебя не выгонит, не бойся!

— А если выгонят? Ты не знаешь, как относятся к оборотням, это всё… это очень сложно. А я совсем запутался… — неловко дёрнув на себя иголку, Люпин уколол палец. На свитер упала капля крови. — Ах, damn iddo!

Он тихо выругался и сунул уколотый палец в рот; его худая рука, исполосованная шрамами вдоль и поперёк, сливалась по цвету с серой рубашкой. Джеймсу снова показалось, что перед ним оживший мертвец, и он поспешил разрядить обстановку шуткой:

— Извини, я не совсем тебя понял — ты меня сейчас ненавязчиво послал ко всем чертям, или просто у тебя есть тётушка Ида, подсунувшая тебе неудобную иголку?

— Что? А, это… Извини, со мной бывает — перескакиваю на валлийский, даже не замечаю. Само как-то выходит.

— Точно, ты же из Уэльса! — Джеймс хлопнул себя по лбу. — А я ещё думаю, что не так: говоришь правильно, все слова наши, а звучат чудно́… Слушай, а Сириус тебя из-за этого драконом назвал?

— Из-за флага.

— А что не так с вашим флагом?

— Всё с ним так, — отрезал Люпин, враз посуровев, — просто на флаге у нас нарисован дракон, вот и всё.

— Ты шутишь! Правда дракон? Настоящий дракон? Да это же круто, Люпин!

— Да неужели? Ты серьёзно сейчас?

— Я в жизни не бывал серьёзней! Я бы знаешь сколько дал, чтоб у моей страны флаг с драконом во всю ширину!

Джеймс размахнулся, показывая размеры дракона, и чуть не шлёпнулся на пол. Люпин не сдержался, фыркнул, спрятал в уголках рта слабую ухмылку. Выглядел он всё так же ужасно, но во взгляде у него появился живой блеск. Кажется, миновали кризис, с облегчением выдохнул Джеймс. Во всяком случае, у покойников так глаза не блестят.

— Ну, я пойду, пожалуй, не буду тебе мешать. — Уже в дверях его остановил негромкий оклик. — Что такое, Люпин?

— Джеймс, не говори им ничего, ладно? — робко попросил Люпин, нервно начёсывая на лоб чёлку. — Я сам всё расскажу, обещаю. И… зови меня Ремус.

— Замётано, дружище! — подмигнул Джеймс.

Он не стал закрывать дверь и спиной чувствовал на себе этот напряжённый взгляд. Джеймс не был уверен, что всё пойдёт, как надо, и ему совсем не хотелось оставлять дело вот так. Однако пойти и рассказать кому-то из взрослых правду — это уже предательство, ведь он обещал, а гнуснее предательства нет ничего на свете. Вся надежда была на то, что у Люпина хватит смелости на правильный поступок.

* * *

После разговора с Джеймсом стало так плохо, что хуже просто некуда. От его слов хотелось отмахнуться и забыть их, как страшный сон, но Ремус не мог. Его жёг невыносимый стыд — Джеймс ведь был прав, тысячу раз прав. Врать про свои приступы всё равно что скрывать от врача симптомы, с той только разницей, что Ремус ставил под угрозу не себя, а всех вокруг. Не потеряй он сознание, неизвестно, чем бы всё кончилось. Вдруг кто-то пострадал бы? Вдруг он набросился бы на Джеймса или этого мальчика, Регулуса? Он же знал, насколько всё серьёзно, обещал быть ответственным — и так смалодушничал. Просто он никогда ещё не чувствовал себя таким… ненормальным. Таким опасным. Эти решётки, ремни, то, как смотрела на него мадам Помфри, как все таращились прошлым вечером… Словно он и правда дикий зверь, которому не место среди людей. Ему выпала возможность начать заново, такое случается только раз в жизни, второго не будет. Если сейчас все узнают, каковы шансы, что его тотчас не выгонят с позором?

Но он обещал Джеймсу. Он должен всё рассказать. Так будет правильно, так будет честно. И если после этого ему придётся вернуться домой — ну что ж, значит, он это заслужил. Нельзя больше рисковать жизнями остальных, им и без того трудно пришлось.

Ремус не знал, как ему удалось дожить до конца уроков: он просидел эти два часа как на иголках, вполуха слушая учителя — не мисс Синистру, кого-то другого, кого он не запомнил — и мучительно пытаясь взять себя в руки. Как же обо всём рассказать, с чего начать? Главное, не врать и не преуменьшать, мистер Реддл раскусит всю ложь. Нет, лучше сказать обо всём сразу, с порога, ничего не меняя. И ни о чём не просить, он на это не имеет никакого права. Значит с порога, всё как было — а там будь что будет. От этого решения стало немного легче, и всё же, стоило Ремусу подумать о предстоящем разговоре, совесть принималась грызть его с утроенной силой, и он проклинал себя за трусость. А мистер Реддл ещё считает его порядочным человеком!

К обеду он не притронулся, любые мысли о еде вызывали тошноту. Приходилось разглядывать скатерть, чтобы не видеть, как дети хрустят возмутительно аппетитным хлебом, стучат ложками по тарелкам с горячим супом и звенят стаканами. Кто-нибудь нет-нет, да кидал на Ремуса взгляд; всех по-прежнему интересовал его несчастный нос. Это уже начинало раздражать, даже Волку не нравилось такое повышенное внимание. А ещё страшно болела голова. Действие анестезии проходило, и череп словно медленно распиливали тупой ножовкой. В висках тяжело и гулко пульсировала кровь.

— Ты ничего не ешь, — Лили с беспокойством крошила в руке хлеб. — Что с тобой?

— Аппетита нет.

— Уверен? Тебя с утра как подменили. — Она придвинулась к нему и шепнула: — Ты так переживаешь из-за…

— Да, я так переживаю из-за этого, Лили, — не выдержал Ремус. Ему стало жарко от собственной злости. — Мы здесь меньше суток, а все уже знают, что я придурок, который умудрился на ровном месте сломать себе чёртов нос! И меня страшно бесит, что все на меня пялятся, разве не ясно?

Лили изумлённо отпрянула, и на Ремуса словно ведро ледяной воды вылили. Он не глядя оттолкнул свой стул, чуть не запнулся за него и ринулся вон из столовой. Уже в дверях он обернулся: Северус держал Лили за руку и что-то ей шептал, а она покаянно кивала. Ремус прибавил шагу, на ходу стиснул в кулаке медальон. Ему стало ещё противнее. Напугал. Он напугал её. Она искренне переживала за него, а он… Может, в чём-то мистер Реддл и прав — ему нельзя находиться среди нормальных людей.

В прохладном коридоре стало легче дышать, ярости поубавилось. Наверное, Чарити всё заметила. Пойдёт ли она за ним? Ремус очень надеялся на обратное, ему сейчас не хотелось никого видеть. Он торопливо взбежал на третий этаж и огляделся, переводя дыхание. Кабинет мистера Реддла находился в западном крыле, это он хорошо запомнил. Но дом просто огромный, как понять, который из коридоров ведёт в западное крыло? В выходившее на лестницу узкое окошко падал бледный солнечный свет. Сейчас четыре часа, солнце движется к закату… Ремус свернул в левый коридор, прошёл через пыльную галерею, на стенах которой ржавели старые доспехи, а в окнах гудели сквозняки, и упёрся в резную широкую дверь с начищенной до блеска табличкой. «Т. М. Реддл» — гласила она. На стук изнутри донеслось негромкое «входите». Директорский кабинет был погружен в полумрак и почему-то до жути напоминал допросную из какого-нибудь детектива. Не без труда Ремус переступил порог, замер на границе света: ноги налились свинцом, сердце суматошно билось, пропуская по два удара за раз.

— А, Ремус, — раздался из полумрака мягкий голос. — Проходите, мальчик мой.

Дверь за спиной у Ремуса вдруг скрипнула и с глухим стуком захлопнулась, должно быть, от сквозняка из галереи. Теперь полумрак кабинета едва рассеивала стоящая на столе лампа. Она бросала неровное, колеблющееся пятно на лицо мистера Реддла, который сидел, соединив кончики пальцев, и воплощал собой дружелюбное внимание. Ремус нервно сминал в руках подол свитера и не мог произнести ни слова. Только сейчас, в этом мрачном кабинете под пристальным взглядом директора, он впервые полностью осознал, как трудно будет признаваться: дыхание у него перехватило, язык не слушался, лицо обожгло жаром. Решимость рассказать всё как есть таяла с каждой секундой.

«Мальчик мой». Он ведь ничего не подозревает — что-то с ним сейчас будет… Господи, помоги мне.

Мистер Реддл первым нарушил затянувшуюся паузу.

— Полагаю, вы хотите поговорить со мной о чём-то важном? Прошу вас, возьмите там у двери стул и садитесь.

Ремус послушно нашарил в темноте стул с жёсткой прямой спинкой и сел возле самых дверей. К директорскому столу он постарался не приближаться.

— Ну что вы, зачем же так далеко? — удивился мистер Реддл. — Садитесь поближе, вас там даже не видно. Ближе, ближе, не бойтесь. Вот, другое дело, — улыбнулся он, когда Ремус придвинулся так близко, что свет лампы ударил ему в глаза. До стола теперь оставалось меньше фута. — Итак, с чем же вы ко мне… Господь Всемогущий, что с вами приключилось?

Ну вот, теперь хочешь не хочешь, а придётся начать с самого страшного. Ремус сглотнул и опустил голову, упёрся в подлокотники стула.

— Сломал нос, сэр.

— Какой ужас! Это должно быть в высшей степени мучительно. Значит, поэтому миссис Бербидж так волнуется с утра? Она говорила, вы потеряли сознание от боли.

— Н-нет, не совсем. Я ударился затылком о стену.

— Вот как? И вы это скрыли, почему?

— Я… я не хотел, чтобы она волновалась ещё сильней, — на самом деле это даже была правда, если не вспоминать, почему он этого не хотел. Мистер Реддл улыбнулся с ещё большим дружелюбием, от которого становилось совсем тошно:

— В высшей степени самоотверженно. Я бы только уточнил один момент, Ремус: вы не хотели волновать миссис Бербидж, потому что с вами случился припадок, верно?

Ремус поражённо вскинул голову и встретился со спокойными глазами мистера Реддла; в них не отражалось абсолютно ничего. Он неторопливо поднялся из-за стола, сделал шаг в темноту.

— Поправьте меня, пожалуйста, если я ошибусь. Итак, у вас был припадок, вы ударились и потеряли сознание, а потом не только умолчали об этом, но и намеренно ввели в заблуждение миссис Бербидж и мистера Поттера, я прав? Сознавая, что рискуете своей безопасностью и безопасностью окружающих вас людей?

— Да… — прошептал Ремус, чувствуя, как сгорает от стыда. Он был совершенно сбит с толку: если Реддл всё знает, то почему сам его не вызвал, не поймал за руку на вранье и не выгнал, как только всё случилось? Хотел помучить, заставить осознать всю тяжесть вины? И откуда, чёрт его подери, ему всё это известно, будто он видел всё своими глазами?

— Знаете, в нашу первую встречу вы произвели на меня впечатление весьма благоразумного и ответственного молодого человека, — задумчиво произнёс совсем рядом Реддл. Он опёрся о спинку стула и смотрел на Ремуса сверху вниз, тем же бесстрастным взглядом. Только в голосе звучало лёгкое разочарование. — Мне казалось, вы понимаете всю опасность и трудность ситуации. И я никак не могу понять, почему же сейчас вы так поступили?

Ремус впился в подлокотники до побелевших костяшек, лицо словно прижгли раскалённым добела железом.

Потому что струсил, испугался, что вы снова меня свяжете и запрёте, что я снова почувствую себя неуправляемым чудовищем.

Где-то в груди кольнуло, но он не заметил. Серебряная цепочка на шее стала медленно нагреваться.

Но я не хочу быть чудовищем. Не хочу всю оставшуюся жизнь провести в клетке!

— С-сэр, я… я просто… — голос дрожал и срывался, произнести правду вслух было выше его сил.

Я безответственный трус и обманщик, я знаю, я вас подвёл, но прошу, дайте мне второй шанс, сэр! Это больше не повторится! Умоляю!

Это был конец, он чувствовал. Сейчас ему велят паковать вещи и убираться прочь, потому что такому, как он, здесь не место. А он ещё на что-то надеялся, наивный. Так хотел верить, что может стать нормальным, как все, что перестал отличать свои мечты от реальности. Господи, что же он теперь скажет отцу и…

Сердце вдруг ударилось о рёбра с такой силой, точно пыталось их сломать. И тут же, мгновенно, накатила боль: Волк рвал его изнутри, рыча от бешенства. Ремус схватился за обжигающий медальон, вскочил, едва способный стоять.

— Сэр, прошу, выпустите меня! Я… вы… это опасно!

Новая волна боли сбила его с ног, он со стоном повалился на пол. Пальцы с отрастающими когтями до крови царапали сжатый кулак, но Ремус не выпускал медальон.

— Уходите, уходите отсюда, — прохрипел он замершему над ним Реддлу, — это Волк, он убьёт вас, убьёт!

Реддл в ужасе смотрел на него и не двигался. Потом вдруг опомнился, бросился к столу и крикнул куда-то в темноту:

— Барти, Барти! Чарити, Барти ко мне, живо! Живо, я сказал, у меня катастрофа!

Ремус уже почти ничего не видел, в глазах почернело. Мелькнула какая-то тень, его развернуло на спину, и тяжёлая ладонь упёрлась ему в грудь. Запахло диким страхом и яростью.

— Боритесь, Ремус, боритесь, вы не можете сорваться, вы сильней!

— Нет… я не справлюсь, он меня уничтожит…

— Чёрта с два я позволю! — рявкнул Реддл, вжимая его в пол. — Не в моём доме! Барти! Барти, где тебя черти носят?

— Простите, сэр, виноват, сэр! — гулкая дробь шагов. Кто-то навалился на Ремуса, и ещё одна рука легла на лоб — горячая, жёсткая, грубая. — Слышишь меня? Тогда расслабься и…

— Я не… не мог-гу!

— Можешь, можешь! Расслабься и впусти меня!

— Что?!

— Впусти, я сказал! А то будет больно, ну!

В этот момент Волк с рёвом ударил его снова. Рёв вырвался наружу, перешёл в надрывный вопль, все мысли исчезли, осталась только ледяная пульсирующая боль… А затем появился Голос.

— Не бойся, — шептал он, — я не причиню вреда, я лишь хочу помочь. Отдай свою боль, отдай своё отчаяние. Они не нужны тебе, избавься от них, отпусти. Вот так, хорошо, хорошо…

Волк застыл в шаге от свободы. Ему словно не на что было больше опереться, некуда было ступить. Кто-то медленно, горсть за горстью, забирал питавшее его отчаяние. Ремус почувствовал, что снова может дышать.

Боль отступала, окоченевшее тело медленно согревалось. Он открыл глаза: прямо над ним стоял улыбающийся Барти и вытирал взмокший лоб платком. Его слегка покачивало из стороны в сторону.

— Успели, — довольно выдохнул он. — Видите, мистер Томас, а вы боялись.

— Всегда ожидай худшего, ты знаешь мой девиз, — мистер Реддл, морщась, потирал запястье. — Надеюсь, впредь мне не придётся дожидаться тебя так долго.

— Не извольте беспокоиться, — Барти спрятал платок в карман и лихо пристукнул каблуками. Заметив, что Ремус таращится на него, он усмехнулся: — Ну что ты как рыба на суше, так и будешь глазами хлопать или скажешь что-нибудь?

— Ты… остановил его, — Ремус смотрел и не верил собственным глазам: этот тоненький паренёк только что укротил волка, когда дело казалось совершенно безнадёжным. Никому никогда такого не удавалось.

— Конечно, это же, в конце концов, моя работа.

— Работа? В каком смысле?

— Ещё увидишь. Мистер Томас, я пойду, если не возражаете — у меня что-то голова кружится, лучше прилягу.

Барти не стал дожидаться ответа и вышел, держась за виски. Мистер Реддл проводил его взглядом и обернулся к Ремусу, пытавшемуся принять относительно вертикальное положение в пространстве. Тело ныло и сопротивлялось, левая, исцарапанная ладонь почти потеряла чувствительность. У Ремуса закружилась голова от запаха крови, он отвернулся, задышал глубоко и часто.

— Разрешите посмотреть? — попросил мистер Реддл. Он уже извлёк откуда-то аптечку и перебирал пузырьки. Теперь его лицо было живым, подёргивалось от плохо скрываемого волнения. И сам он был… человечней, чем раньше. Словно пропала некая непогрешимость, свойственная больше машине, чем человеку. — Ох, Боже милосердный, сколько крови!

— Да ничего страшного, со мной всё в порядке, — начал было спорить Ремус — он всегда спорил и отнекивался, когда окружающие слишком сильно из-за него суетились. Но здесь такие фокусы, увы, не проходили.

— Как же в порядке, если видно, что вовсе не в порядке. — Осторожно, самыми кончиками пальцев мистер Реддл взял его за руку и протёр порезы чем-то кусачим и шипящим. К запаху крови примешался запах спирта. — Мне, пожалуй, следует извиниться перед вами, Ремус.

— Вам? За что, сэр?

— Ну как же. Мне не следовало так кричать на вас, тем более, в такой момент… Не сумел удержать себя в руках, простите.

Господи, что это? Он извиняется — передо мной? И главное, за что? Да это я должен сейчас просить у него прощения! Нет, я уже совсем ничего не понимаю, что всё это значит?

— Да что вы, не стоит! Я, правда, и не думал, что вы так можете. В том смысле, что… просто я, когда вас впервые увидел, я подумал, что вы… идеальный. Всегда собранный, все держите под контролем.

— Вы мне льстите, мальчик мой, — мягко усмехнулся мистер Реддл, перевязывая ему руку. — Я стараюсь держать под контролем то, на что хватает моих скромных сил, но не стоит делать из меня идеал. Идеалов не существует, а если их выдумывать, потом становится только больней. Я такой же человек, как и вы, не более. И знаете, — он понизил голос до шёпота, Ремусу пришлось подтянуться к самому его лицу, — у меня тоже есть чувства. Я тоже злюсь, пугаюсь, впадаю в отчаяние. Эти чувства бывают ужасны, не спорю. Но они часть нас, они делают нас теми, кто мы есть.

— А если я не хочу быть тем, что я есть? — мрачно буркнул Ремус, глядя в пол. Тёмный паркет прорезали кривые следы втянувшихся когтей — свежее подтверждение его ненормальности. — Мои чувства делают из меня, — он сглотнул и всё же выдавил: — …монстра. Сэр, я не хочу быть монстром!

Ему тут же стало мерзко от звука собственного голоса, умоляющего, жалкого. Но мистер Реддл лишь покачал головой и продолжил перевязку.

— Ремус, мне кажется, вы чересчур требовательны к себе. И потом, вы ведь здесь именно за этим — стать лучше. Я знаю, сейчас вы думаете, что это всё одни только красивые слова, но человек действительно может измениться. Улыбаетесь? Всё-таки вы мне не верите! Трудно избавиться от мысли, что я не так уж непогрешим? Хорошо, — он сел возле Ремуса, подтянул к груди колени. Было что-то странное в этом, видеть его таким. — Возьмём, например, Барти. Вам он наверняка показался странным, не так ли? И его манера шутить не слишком располагает к себе. Но он это делает не потому, что хочет вас обидеть. Это только между нами, конечно — но Барти очень ранен душевно. Семейная вражда, конфликт поколений. Вы с ним ровесники, можете представить, каково это — понять, что твои родители тебе чужие?

Ремус представил. И тут же в ужасе замотал головой, прогоняя страшную картину:

— Кошмар…

— Самый настоящий. В нём собралось очень много боли и злости, не отрицаю. И порой он может быть резок и груб. И всё же он не обозлился на весь мир, он решил помочь другим несчастным, сделав его немного лучше. В каждом из нас есть и хорошее, и плохое, Ремус, не бывает просто плохих или просто хороших людей, важно…

Мудрую речь мистера Реддла прервал громкий топот из коридора. В кабинет влетела возмущённая, задыхающаяся от благородного негодования мадам Помфри в сопровождении Чарити. Бедная девушка пыталась как могла успокоить грозную начальницу, но та отмахивалась от неё, как от мухи.

— Мадам Помфри, чем я… — она оборвала его одним взмахом руки.

— Ремни, — процедила мадам Помфри с отвращением. — Привязать ребёнка к кровати! Больного ребёнка! Что вы себе позволяете, Томас, мы что, в психбольнице? Это варварство, полное отсутствие человечности! А потом вы удивляетесь, почему ребёнок нам не доверяет!

Она надвигалась на мистера Реддла, огромная и страшная, как разгневанная наседка, защищающая цыплят. Чарити, поняв, что воевать с ней бесполезно, пробралась к Ремусу и протянула ему руку:

— Думаю, нам с тобой лучше уйти отсюда. Пусть они сами разбираются.

Ремус был с ней совершенно согласен.

---

1) Прошу прощения?(фр.)

Вернуться к тексту

В саду было свежо, дул лёгкий ветер. Солнце со всех сторон окружали тучи, однако его по-августовски яркие лучи с завидным упорством пробивались сквозь облачную пелену и бросали повсюду весёлых зайчиков. Один из них нахально прыгнул Ремусу на нос, мазнул тёплым пятнышком по щеке и был таков. Ремус улыбнулся и осторожно потёр кончик носа.

Он брёл по узкой дорожке, уводящей его в самую глубь сада. На этом настояла Чарити: «Выйди в сад, проветри голову, а то с тобой столько всего уже приключилось». Совет оказался дельным. По крайней мере, Ремуса больше не бросало то в жар, то в холод и не хотелось умереть на месте. И на душе было удивительно спокойно. Его не исключат, не выгонят с позором — одной этой мысли было достаточно, чтобы позабыть и о тупой боли в переносице, и о свежих царапинах, и прочих мелких проблемах. Поэтому сейчас он пробирался через заросли розовых кустов, ронявших лепестки ему под ноги, глядел по сторонам без какой-то особенной цели и тихо радовался жизни. Может быть, судьбе всё-таки наскучило над ним издеваться?

Сад вокруг Реддл-холла когда-то был несомненно красив. Даже сейчас, хотя деревья и кусты в нём давно забыли о ножницах садовника, а поздние цветы росли где им вздумается, он ещё сохранял следы былого величия. Дорожка то и дело терялась в траве, петляла между запущенных клумб и наконец привела Ремуса к старой беседке. Её балки увил ползучий плющ, растущий рядом приземистый дуб подметал ветвями плоскую крышу. В беседке кто-то был; Ремус разглядел сквозь листву длинные белые волосы и цветастую рубашку. Паренёк-хиппи, чьё имя он так и не запомнил, балансировал на одной ноге, вторую подтянув к груди, и размеренно гудел себе под нос. Внезапно он умолк, слегка качнулся вперёд — и в следующую секунду встал на голову. Как у него получилось проделать это с такой скоростью, было решительно непонятно. Наверное, какие-то особые приёмы, которые знают только хиппи. Ремус отступил в тень ближайшего дерева, чтобы ненароком не нарушить вселенскую гармонию и хрупкое равновесие. Под ногами хрустнул гравий; ещё одна дорожка убегала за живую изгородь. Бросив напоследок быстрый взгляд в сторону беседки, он тихо зашагал прочь. Зря он, пожалуй, переживал, что будет казаться странным по сравнению с остальными, компания в Реддл-холле собралась пёстрая и невероятно разношёрстная. Взять, к примеру, этого паренька или, скажем, Тонкс — да рядом с ними он абсолютно серая, ничем не примечательная посредственность! Если бы не чёртов нос, про него все давным-давно забыли бы. Он поскрёб зудящую переносицу и опасливо пощупал место перелома. Чарити, конечно, обещала ему, что всё будет хорошо, но если нос срастётся криво? На всю жизнь ведь след останется. У него лицо и без того наводит на подозрения, а так точно будут думать, что он отпетый хулиган.

Дорожка меж тем вывела Ремуса обратно к дому, но с другой его стороны, непарадной, погружённой в холодную тень. Сюда выходило маленькое обшарпанное крыльцо, из-за приоткрытой двери слышался бойкий говор и стук посуды — по всей вероятности, там располагалась кухня. Окон в этой части дома почти не было, только под самым скатом крыши рядком теснились крохотные мутные оконца, траву вокруг дорожки вытоптали, под каменной оградой не росло ни кустика. Окажись в поместье посторонний, уйти иначе как через главные ворота он бы не смог: на ограду не влезла бы и кошка, такой высокой и гладкой она выглядела. Ремус невольно поёжился и поспешил завернуть за угол дома, обратно к теплу и свету. Миновал небольшую аллею из тонких молоденьких деревьев, которые уже желтели и посыпали траву вокруг себя опадающими листьями. Позади них тянулась ещё одна живая изгородь, разросшаяся и неухоженная, как и первая, однако в ней была выстрижена ниша для низкой кованой скамейки. Место было очень… книжное. Именно в таких местах звучат самые страстные признания и совершаются главные события всякого уважающего себя любовного романа.

Аллея раздавалась вширь и обрывалась у огромной раскидистой ивы. К её стволу кто-то прибил толстые, уже изрядно подточенные временем дощечки, создававшие подобие ступенек. Они вели к широкой развилке, на которой можно было с удобством устроиться и, например, читать. Находка оказалась необычная — представить себе мистера Реддла или, тем более, кого-нибудь из его предков лезущим на дерево с книжкой в руках было сложновато. Ремус вспомнил их разговор, живую, нервную улыбку, которой так удивился. «Я такой же человек, как и вы». Интересно, каким мистер Реддл был в юности? Перед глазами сам собой возник образ тоненького бледного мальчика с аккуратной чёлочкой, в чулках до колен и ботинках на пуговицах, и Ремус не смог сдержать улыбки. Почему-то от мысли, что мистеру Реддлу когда-то тоже было семнадцать лет, ему становилось одновременно и смешно, и как-то… спокойно.

Он подошёл ближе, коснулся верхней дощечки, и на пальцах осталась древесная труха. Пока он разглядывал эту импровизированную «лестницу», наверху что-то зашумело. Тревожно каркнула ворона, вниз посыпались листья, а следом за ними разноцветный тяжёлый комок с испуганным воплем свалился прямо на Ремуса, и они вместе рухнули на сухую траву. В груди подозрительно заныло; Ремус вслепую ощупал рёбра, про себя ругаясь на чём свет стоит. Да сколько можно, чёрт побери, это который раз за день, третий, четвёртый? Вот стоит только на секунду расслабиться и попробовать пожить по-человечески, как судьба тут же с готовностью напомнит тебе, кто здесь неудачник. Ну не живут они спокойно, не бывает так — на них всегда что-нибудь падает, рушится, шлёпается, шмякается или…

— Эй, Люпин, ты живой? Ты меня слышишь вообще? Земля вызывает Луну, приём, приём!

Что-нибудь — или кто-нибудь. Над Ремусом, уперев руки в бока и имея вид опасный и внушительный, возвышалась Тонкс. С полдюжины разномастных браслетов на её запястьях предостерегающе позвякивали.

— О, живой всё-таки, — мрачно заметила она. И, вместо извинений, неожиданно возмутилась: — Ты что под ноги суёшься, а если б я тебя убила?

— Уж прости, никак не думал, что на ивах стали расти девочки, — неожиданно саркастично даже для себя парировал Ремус. — У вас сейчас самый пик созревания, что ли? Раз падаете как яблоки.

— Ах, да ты у нас юморист, я погляжу. У меня сегодня нет настроения слушать идиотские шутки, поэтому в твоих же интересах закрыть рот и помалкивать. И блокнот свой дурацкий спрячь уже наконец, раз он тебе так дорог!

Тонкс раздражённо подняла с земли блокнот, сдёрнула прилипший к странице жёлтый лист. Случайно посмотрела на открытый разворот, и лицо у неё вытянулось. Потом она медленно подняла взгляд на Ремуса — и он пожалел, что не умер у Реддла в кабинете.

— Это что такое? — тихо осведомилась Тонкс, сунув ему под нос свой недоделанный портрет. — Что это такое, я тебя спрашиваю?

— Эм-м, ну… это просто, — Ремус отчаянно покраснел, — это не то, о чём ты подумала, я могу объяснить!

— О, нет, избавь меня, меньше всего я хочу слушать оправдания чужих влажных фантазий! — она с отвращением бросила ему блокнот и демонстративно отряхнула руки.

— Послушай, Нимфадора, я не… — он не успел договорить. Огромные синие глаза Тонкс сузились, она больно ткнула его в грудь, угрожающе процедив:

— Не. Надо. Называть. Меня. Нимфадорой. Понял?

— Понял-понял, как скажешь! — покорно согласился Ремус и отполз подальше, пока его не ткнули ещё куда-нибудь. — Я, тогда, наверное, п-пойду…

Но едва он поднялся, как сильная рука крепко вцепилась ему в воротник и рванула на себя. Земля мгновенно стала крайне ненадёжной опорой.

— Куда намылился? К Барти, стучать? Ну-ка признавайся!

— Да на черта оно мне надо? Я что, похож на стукача?

— Ещё как похож! У тебя лицо типичного пай-мальчика, зануды и доносчика!

— Вот спасибо, утешила — а я-то был уверен, что у меня лицо отпетого негодяя, — Ремус попытался миролюбиво улыбнуться, вот только Тонкс перемирие отнюдь не интересовало.

— Нечего мне зубы заговаривать, — фыркнула она и притянула его ещё ближе, так что они едва не столкнулись носами. Её рокерские перчатки с короткими шипами находились в опасной близости от его голой шеи, — и до тебя были мастера, заливались соловьями, я вашего брата хорошо знаю. На меня это всё не действует.

— Учту на будущее! — он балансировал уже на самых кончиках пальцев, неуклюже ловя руками равновесие, и старался не смотреть на гравий прямо у них под ногами. — Послушай, эм, Тонкс, мне крайне неловко тебя об этом просить, но, может быть, ты меня отпустишь, а? Тебе, наверное, всё равно, а вот мне мой нос всё-таки дорог, ломать его снова как-то не хочется…

Тонкс с явной неохотой выпустила его воротник из своей хватки. Ремус хотел выпрямиться, однако не тут-то было — у него так внезапно закружилась голова, что не будь рядом широкой надёжной ивы, он наверняка упал бы снова.

— Ты чего это? — подозрительно сощурилась Тонкс. — Ноги не держат?

— Нет, н-нет, ерунда. Сейчас пройдёт. Пройдёт…

— Точно? — в её голосе послышалось беспокойство. — А то если ты, убогий, здесь коньки отбросишь, спросят с меня, а мне оно надо, по-твоему?

— Мне оно тоже совсем не надо, и отбрасывать, как ты изящно выразилась, коньки, я не собираюсь, — кое-как успокоил её Ремус. Он привалился к стволу и дышал глубоко и медленно: воздуха отчаянно не хватало. — Очаровательное выражение, к слову. Американский жаргон?

— Международный. Не делай вид, что ты его не знаешь.

— Как-то не сталкивался. Всегда предпочитал классику, например, «вернуться к отправителю» или, там, «сыграть в ящик». К слову, а почему ты так разволновалась, будто тебе грозит смертная казнь? О чём таком запретном и недопустимом я, как примерный мальчик, должен был настучать Барти?

Тонкс закатила глаза:

— Словно ты сам не в курсе.

— Будешь смеяться, но нет.

— Сомневаюсь, что Барти оценит мою любовь к верхолазанью.

— А-а, так ты про дерево! — наконец дошло до Ремуса. Он стукнул по приколоченной к стволу ступеньке и пожал плечами: — Ну, не знаю, лично я бы не особенно рассердился. К тому же, тут даже ступеньки есть. Раз кто-то тут их приколотил, значит, хотел на него забираться.

— Ой, вот только не надо делать вид, что ты на моей стороне и всё понимаешь! — снова вскипела Тонкс. — Комнатному фикусу вроде тебя никогда этого не понять, так что лучше не позорься. Ты даже не знаешь, каким местом за ветку хвататься!

Неожиданно Ремус фыркнул — и рассмеялся. Может, это была запоздалая реакция на всё, что с ним приключилось за утро, а может, всё дело было в Тонкс, дувшейся на него с таким недовольным выражением на хорошеньком личике, что губы сами растягивались в улыбку. Сначала он смеялся тихо, пытался сдержаться, но уже через две минуты у него начали слезиться глаза. Он всхлипывал и поскуливал, борясь с хохотом и из последних сил цепляясь за иву, потому что ноги уже отказывались служить. Тонкс отодвинулась в сторону и посмотрела на него как на чокнутого:

— Ты чего, Люпин? Совсем ополоумел, крыша набок съехала? Чего ты ржёшь?

— Д-да так, просто… Прости, мне стало смешно, когда ты сказала, что мне этого не понять.

— Что-то я не улавливаю, в чём соль.

Ремус не стал пускаться в объяснения, тем паче, что внятно что-нибудь объяснить ему мешал непроходящий смех. Вместо этого он посмотрел на ветку у себя над головой, примерился и прыгнул. Почти без труда подтянулся, быстро зацепился за ствол и сел на ветку верхом, весело болтая ногами.

— Как ты сказала, «комнатный фикус»?

Тонкс выглядела мягко говоря ошарашенной.

— Это что такое сейчас было? — наконец сумела вымолвить она. — Кто ты, чёрт возьми, такой?

— Ну, с утра, если память мне не изменяет, я был Ремусом Люпином, но теперь, после твоего вопроса, я уже и сам сомневаюсь, не подменили ли меня?

А ведь и вправду как подменили, испуганно подумал он про себя. Откуда взялся этот сарказм, этот нахальный тон? Почему я веду себя, как полный придурок — это же не я, совсем не я! И почему я не могу остановиться?

— Мне сходить за священником? — поинтересовалась Тонкс. Удивительно, но она больше не хмурилась. Ремусу даже показалось, что она старательно подавляет улыбку. — Или сразу за экзорцистом?

Чёрт, это всё из-за неё. Эта девочка какая-то ненормальная, её так и хочется подкалывать, пока она не улыбнётся.

— Лучше поднимайся сюда, раз ты такой отличный верхолаз. Посмотрим, кто залезет выше?

— И смотреть не на что, я буду выше. Хотя бы потому, что я намного легче.

— Ты так говоришь, будто подсматривала в мою медицинскую карточку.

— Мне достаточно посмотреть на тебя, чтобы понять очевидное, — фыркнула она, но всё же взялась за дощечки и резво, точно кошка, вскарабкалась на развилку ветвей. — Готовься проиграть, мистер-Не-Комнатный-Фикус.

— Дрожу и трепещу! — он ухватился за следующую ветку и подмигнул ей. Господи боже, это конец. Как он до такого докатился?

Однако на рассуждения и сокрушения не было времени: Тонкс уже подтягивалась наверх. Мелькнули в воздухе тонкие ноги в красных кедах, и мгновение спустя она исчезла среди листвы. Ремус торопливо сдул упавшие на глаза волосы и полез следом. Спустя две ветки он пожалел о том, что так неосмотрительно решил соревноваться на незнакомой местности. Крона у ивы была плотная, густая, ветки в ней едва можно было различить. Руки то и дело нащупывали пустоту, один раз он чуть не сорвался и в самый последний момент сумел ухватиться за обломанный сук у себя над головой. Тонкс победоносно шуршала листьями где-то вверху; она здорово опережала его, но сдаваться Ремус не собирался. Ещё чего не хватало, так позорно проиграть! Он закусил губу, оттолкнулся — и вдруг вынырнул из листвы на свет. От увиденного у него дух захватило. Вокруг почти до самого горизонта виднелись зелёные, ощетинившиеся елями и соснами холмы, только на востоке их раздвигала серебристая ленточка железной дороги. Совсем рядом на черепичной крыше Реддл-холла играли солнечные блики, а в другой стороне, в ложбинке, дымились трубы сонного Литтл-Хэнглтона. Ремус восторженно выдохнул:

— Умереть не встать…

Сбоку ехидно хмыкнули.

— Британский жаргон? — с самым невинным видом осведомилась Тонкс.

— Он самый. А чего ты так ухмыляешься?

— Да потому что у тебя лицо как у идиота, словно ты леса раньше не видел никогда. А ещё у тебя ветки в волосах, и ты с ними похож на какого-то Маугли.

— Для Маугли у меня слишком цивилизованный вид, — возразил Ремус, вытряхивая из чёлки сучки и листья. Тонкс сняла невесть как прилипшую к его воротнику паутину и насмешливо сдула её:

— Да уж, сама цивилизованность! Все местные лешие передают тебе поклон и просят взять их в ученики!

— А о тебе справлялись лесные эльфы, говорили, потеряли свою синеглазую и быстроногую принцессу.

На лицо Тонкс будто тень набежала. Ремус уже не знал, чего от неё ожидать в этот раз и на всякий случай приготовился делать ноги. Но она, похоже, не собиралась сбрасывать его с ивы головой вперёд.

— Ну всё, пошло-поехало… — с тяжким вздохом, точно ей на плечи вселенная навалилась, Тонкс полезла вниз, и Ремус понял, что она сейчас уйдёт. Уйдёт и не вернётся. Чёрт возьми, опять он всё испортил! Но что, что он такого сказал? Господи боже, как сложно с этими девочками — с Волком проще совладать!

— Тонкс! Тонкс, подожди! — он нырнул за ней, ощупью продираясь сквозь ветки. — Я тебя как-то…

— Ещё как! — сердито припечатала Тонкс откуда-то снизу.

— Но я же просто…

— В этом всё и дело! — взъярилась она. — У вас всё всегда просто! Просто шутка, чего ты обижаешься, дурочка, мы посмеяться хотели! Просто поцелуй, брось ломаться, ты сама хочешь! Просто мы последние козлы и расисты, но это же наша суть, людей надо принимать такими как есть! Как же вы меня достали! Вы одинаковые, все мальчишки! Всем вам только одно и нужно, ненавижу вас!

Судя по голосу, она боролась со слезами. У Ремуса сердце ёкнуло: молодец, нечего сказать, довёл человека на ровном месте. Уже совсем ополоумел, придурок несчастный.

— Послушай, я ничего такого не имел в виду! Я не хотел тебя обидеть! — они были уже над самой землёй. Сейчас она убежит… Ремус одним прыжком, от которого голова пошла кругом, перебрался на соседнюю с Тонкс ветку. — Пожалуйста, выслушай меня.

— Я уже от тебя наслушалась всякого за эти десять минут, хватит с меня. Ты такой же, как другие, не надо прикидываться ангелом.

— Да чёрт тебя подери, ты можешь просто выслушать человека, когда он что-то тебе говорит? — рассердился Ремус. — Прекрати затыкать мне рот! Я хочу сказать, что я никогда не стал бы смеяться над другими. Потому что… — взгляд сам собой метнулся куда-то в сторону, лицу стало жарко, — …потому что я знаю, каково это. Когда смеются. Когда шагу не дают ступить без дурацких шуток. Когда ты не такой.

— Неужели? — Тонкс сморгнула слёзы и язвительно — точь-в-точь как Блэк, — усмехнулась. — А я думала, что уж своих-то англичане не трогают.

Эх, а гори оно всё — он сегодня едва не умер, хуже уже не будет.

— А я и не англичанин. Не совсем.

— Да ну? И кто же ты тогда — ирландец, американец, австралиец? На индуса ты не тянешь, уж прости, и на шотландца тоже, у тебя нет акцента.

— Е-ещё како-ой, — говорить по-старому было легко и приятно, точно идти по утоптанной дороге. Ремус с удовлетворением увидел, как непонимающе расширились глаза Тонкс, старающейся узнать родной английский, и снова заговорил чисто: — Но боюсь, в таком случае мне проще будет изъясняться жестами.

— Твою мать, Люпин, это что сейчас было такое? Ты кого куда послал?

— Во-первых, это был мой валлийский акцент, во-вторых, когда я захочу тебя послать, то поверь, ты это поймёшь. И давай не будем трогать мою мать, она и так в этой жизни настрадалась.

— Так ты валлиец? — она недоверчиво нахмурилась. — Да ну, гонишь! Ты же совсем не похож на него.

— Серьёзно? — интересно, это можно считать оскорблением национальной гордости и обижаться, или пока подождать? Просто, если на дереве окажется двое смертельно обиженных… Он мысленно прикинул возможные сценарии ближайшего будущего и решил повременить. Рядом с Тонкс оскорбляться до глубины души было травмоопасно.

— Серьёзней некуда. Из всех мальчишек, которые мне попадались, ты самый англичанистый англичанин. Да у тебя это на лице написано! Я как увидела, сразу подумала — типичный британец.

— Попрошу, британец и англичанин это абсолютно разное…

Обещающую быть весьма увлекательной дискуссию о тонкостях лингвистики и этимологии грубо прервал страшный треск: это под ногами у Ремуса переломилась ветка. Он не упал только чудом. Если, конечно, Тонкс подходила под это определение. В тот момент, болтаясь в воздухе и судорожно уцепившись за её тонкую ладонь в кожаной перчатке, Ремус был готов назвать её восьмым чудом света.

— Держись там! И только попробуй упасть! — сурово пригрозила она ему.

— Постараюсь! Сделаю всё, что в моих силах, но за результат не ручаюсь, — честно предупредил Ремус. Земля качалась где-то в нескольких футах под ним, неприятно далёкая и ужасно жёсткая. Тут одним носом он не отделается…

— Ты мне эти разговорчики брось — не ручается он. Клянусь, Люпин, сдохнешь, и я тебя убью!

— Хорошо-хорошо, но только давай сначала я как-нибудь не умру самой нелепой на свете смертью, а потом ты будешь меня убивать сколько влезет, идёт? — пальцы скользили по коже перчатки, ботинки без толку царапали ствол и отламывали от него куски коры. Внизу земля предупреждающе желтела опавшими листьями.

— Молчи уж, философ, и так дорассуждался, — пропыхтела Тонкс. Она упёрлась второй рукой в сук, на котором стояла, потянула на себя, кое-как приподнялась. Ремус ударился затылком о ветку и немедленно за неё ухватился. После нескольких цветистых американских проклятий ему всё же удалось забраться на развилку ветвей. Тонкс села рядом, вытерла лоб и покачала головой:

— Беру свои слова назад, для англичанина ты слишком долбанутый. И нечего улыбаться, идиот, это не комплимент!

— Прости, но после всего, что я от тебя сегодня услышал, это как раз комплимент, — Ремус потёр виски, в которых гулко стучало, и откинулся на широкий сук. Как же прекрасно было снова чувствовать под собой крепкую опору! Всё счастье портила только нарастающая боль где-то между глаз. В носу стало мокро; он провёл под ним пальцем, и почувствовал слабый железный запах. Похоже, от напряжения из покалеченного носа снова хлынуло, Чарити предупреждала, что это возможно. Лишь бы только не измазаться кровью, а то так никаких рубашек не напасёшься. Он похлопал себя по карманам и выругался — платок бесследно исчез.

— Держи.

На колени ему приземлился белоснежный матерчатый квадратик. Тонкс торопливо отвернулась, делая вид, что она к появлению этого подозрительного предмета не имеет ни малейшего отношения.

— Вот спасибо, ты меня очень выручила. Я тебе его верну, постираю и верну, обещаю!

— Забей, — лениво отмахнулась она, — у меня такой в каждом кармане. Дорогая тётушка, чтоб ей жилось долго и счастливо, перед отъездом распихала их повсюду, только что в глотку мне не засунула парочку. А то как же, молодая девушка — и без носового платка, позор-то какой!

Сердито сорвав с ветки желтеющий листок, Тонкс принялась медленно надрывать ему края и сбрасывать кусочки вниз. Проделывала она это с неприкрытой яростью — на месте листка легко было представить «дорогую тётушку», получившую по заслугам за свои злодеяния. Ремус поёжился; что ни говори, а женщины в семействе Блэков были страшны в гневе, и Тонкс, несомненно, не уступала своей тётушке.

— Вы с ней не очень ладите, да? — деликатно осведомился он и расправил платок. В углу зелёными нитками была вышита вычурная, вся в завитушках, буква «Б». Неизвестно, были ли Блэки настоящими аристократами, но их претенциозности хватило бы на пару аристократических родов.

— А что, ты ещё не в курсе? Мало прошлой ночью из-под лестницы подслушал?

— К твоему сведению, я вовсе не собирался подслушивать. Я там вообще случайно оказался!

— Ах вот оно что! И что же ты там делал? Искал ход в тайные катакомбы под особняком? Или прятался от моего дядюшки?

— Вот ещё, — буркнул Ремус, чувствующий, как у него начинают пылать уши, — с чего это я должен от него прятаться? Я его не боюсь! Если хочешь знать, я искал Чарити.

— Ну да, естественно, — с понимающей миной закивала Тонкс, — искал Чарити. В половине одиннадцатого. Под лестницей. Ты сам не чувствуешь бреши в своей истории?

— Я чувствую, что ты переводишь тему. Послушай, Тонкс, не хочешь об этом говорить, так и скажи, мол, это личное, а ты бессовестный нахал и лезешь, куда не просят. И я пойму.

— Да какое теперь личное, ты же всё видел, — она криво усмехнулась. — И даже почувствовал. Ощутил на себе всю силу незамутнённой и чистой тётушкиной любви. Как тебе её удар?

— Ну, поставлен он так себе, если начистоту. Очень дилетантский подход, любительщина, я могу насчитать как минимум семь ошибок.

— О, ты у нас знаток?

— Немного разбираюсь, — скромно признался он. Руки невольно дрогнули, когда Ремус вспомнил о том, как ощущается действительно хорошо поставленный удар. После того случая у него синяки две недели не сходили.

По счастью, Тонкс ничего не заметила — его лицо интересовало её куда больше, чем руки. Под её пытливым внимательным взглядом Ремусу стало не по себе.

— Вот как. Очень интересно, где же ты набрался этой мудрости? Неужели наш мистер Не-Комнатный-Фикус завзятый драчун?

— Ты же говорила, что у меня лицо пай-мальчика!

— За такими лицами обычно и прячутся самые отпетые хулиганы, — изрекла Тонкс с важным видом. — Поверь моему опыту, я таких навидалась.

А она права, мелькнуло в голове у Ремуса. Розье, когда ему было нужно, мог нацепить на себя маску такого пай-мальчика, что в его невинность поверил бы сам Господь Бог. Он опять поёжился.

На Тонкс между тем, кажется, напала меланхолия — она болтала ногами и рассеянно глядела поверх его плеча на тёмную стену леса, вплотную подступившую к ограде. Пальцы её отстукивали по ветке незатейливый ритм: тук-ту-ту-ту-тук, тук-ту-ту-ту-тук… Потом Тонкс резко встряхнулась, будто просыпаясь, снова уставилась на Ремуса. И неожиданно улыбнулась.

Чёрт возьми, да она просто красавица, когда улыбается! И почему она всё время ходит с таким хмурым лицом, ей ведь совершенно не идёт. Ремус засмотрелся на неё, да так, что едва не свалился с дерева. Впрочем, это бы однозначно стоило того.

— Знаешь, возможно, мне стоит извиниться перед тобой, — неуверенно призналась Тонкс. — Пожалуй, стоит сначала сказать человеку, где он мудак и чем тебя оскорбил, а потом уже гордо удаляться. А то ведь не все такие понимающие, как ты или, там Сириус. Можно и в лоб схлопотать ненароком.

— Сириус? — осторожно уточнил Ремус. Разговор мгновенно стал опасным, и вести его следовало с большой осторожностью. Кто знает, как рьяно семейство Блэков защищает своих. — Твой дядюшка, да? Я просто на всякий случай — хочу знать, об одном ли мы человеке думаем.

Тут Тонкс расхохоталась. Смех у неё был такой громкий, что от него с ближайшего куста испуганно взвились в воздух несколько воробьёв. Ей пришлось вцепиться в ветку обеими руками, чтобы только удержаться; разномастные браслеты весело зазвенели в такт смеху.

— Расслабься, Люпин. Ты сейчас наверняка решил: боже, что за бред она несёт? Ну, — она подтолкнула его локтем в бок, — признавайся!

— Я подумал, что неправильно тебя понял, потому что Сириус, он, эм-м-м…

— Самоуверенный нахал без тормозов? — с готовностью подсказала Тонкс.

— Я бы сказал так: когда на небесах выдавали понимание и сочувствие, Сириус стоял в самом конце очереди, и на него не хватило.

— Сразу видно, он тебе очень понравился! На самом деле, знаешь, он не так уж плох. Он просто иногда бывает… как это у них по-французски — le imbécile. Ну ладно, чаще, чем иногда, — поправилась она, увидев, как Ремус поднял бровь. — Ну, да, да, это его нормальное состояние, признаю! Но он и правда ничего, особенно если узнать его поближе.

Внутри у Ремуса отчего-то заворочался неприятный комок, и обессилевший Волк недовольно заворчал. Поближе — это насколько? Когда его рука впивается тебе в волосы с такой силой, будто сейчас вырвет их? Когда его сапог бьёт по рёбрам, вышибая из груди весь воздух? Когда ему нужно всего несколько секунд, чтобы привести тебя в бешенство, потому что он слишком хорошо знает, на какие кнопочки давить? Нет уж, спасибо, настолько близко он не хочет его знать.

Всё это он подумал про себя, вслух же сказал только:

— Не думаю, что мы с ним сойдёмся ближе. Мне кажется, мы слишком… разные.

— Не зарекайся, никто не знает, что с вами будет завтра, всё может измениться. О, к слову — только чёрта помяни, — Тонкс прищурилась, раздвинула листву и ткнула пальцем в живую изгородь: — Гляди, кого принесло!

Из-за изгороди в самом деле показалась прямая изящная фигура Сириуса Блэка. Он шагал, заложив руки в карманы, и даже отсюда было видно выражение высокомерной скуки у него на лице. Рядом с ним почему-то бежал Джеймс, в расстёгнутой красной безрукавке; солнце отражалось в его очках слепящими бликами.

— Что им здесь нужно? — нахмурился Ремус.

— Понятия не имею. Давай спустимся и узнаем.

И, не дожидаясь от него ответа, Тонкс лихо спрыгнула вниз. Сириус мигом растерял всю скуку и поспешил к ней.

— Ну наконец-то, а мы уж обыскались! Ты что там делала?

— Только не изображай ответственного взрослого, я тебя умоляю! У тебя ужасно выходит.

— С чего ты взяла, что я пытаюсь быть ответственным? — не остался в долгу Сириус. — Я, может, присоединиться хочу. Так, — он нахмурился, — остался только этот чудик Люпин. Как сквозь землю провалился, ты его не видела?

— Кто тебе сказал, что я провалился? — осведомился сверху Ремус. Он спустился по ступенькам — пусть это смотрелось не так эффектно, зато риск заново разбить нос был минимален — и с вызовом глянул на Сириуса. — А может, я летать учусь?

— Не поздновато ли? — усмехнулся тот. — Разве драконы не учатся летать в раннем детстве? Или у тебя задержка в…

— Сириус, ещё одно слово — и я дам тебе в лоб, — добродушно предупредила его Тонкс, любовно погладив шипы на своей перчатке.

— Ребят, у нас нет на это времени, — вмешался в перепалку Джеймс. — Пойдёмте скорей в дом, вас правда уже все обыскались!

С этими словами он подтолкнул Тонкс и Ремуса вперёд, к дому.

— Да что случилось, можете объяснить по-человечески?

— Барти всех собирает, — с видом, словно он делает ему великое одолжение, промолвил Сириус.

— Собирает? Зачем? — Ремус чувствовал себя круглым дураком, не понимающим чего-то совершенно простого. Сириус, по-видимому, считал так же — зато Джеймс охотно пояснил:

— На терапию, конечно! Они с медсёстрами там возятся, готовят что-то. Кстати, — он понизил голос до шёпота, — куда ты с обеда-то сбежал? Вылетел пулей, только тебя и видели.

— Да я… — Ремус поглубже сунул руку в карман и пригладил стоящую дыбом чёлку. — Я у мистера Реддла был. Рассказал ему всё. Ну, что как было. Я же обещал.

Джеймс вытаращился на него так, точно привидение увидал.

— Самому Реддлу? Ну ты даёшь! Я бы не сдюжил прямо к нему пойти. Это было круто, дружище, — он широко ухмыльнулся и дружески хлопнул Ремуса по плечу. Кожа немедленно покрылась мурашками. Ремус не любил таких прикосновений, обычно они не заканчивались ничем хорошим, но в этот раз всё ощущалось иначе. Джеймс словно светился изнутри своим дружелюбием, и ты с первого же взгляда понимал: если он решил, что вы на одной стороне, он никогда не причинит вреда. — Серьёзно, мне б твою смелость! Правда вообще штука такая, с нею сложно. Но знаешь, мне кажется, чем больше правды, тем лучше. А то если всё время врать, то рано или поздно запутаешься в собственном вранье и только хуже сделаешь.

— Погоди, но ведь ты соврал Барти насчёт меня. Разве ты не сделал этим хуже?

— Нет-нет-нет, не путай, это совсем другое, это была ложь во спасение. Тома Сойера читал? Если бы я рассказал ему всё как было, я подставил бы тебя — а это уже подлость. Хороший я буду после этого друг!

— Друг? — Ремус попробовал это слово на языке, прокатил его до самого кончика, и резко стиснул зубы, как будто обжёгся. — Ты имеешь в виду…

— Ну, я подумал, мы, наверное, сможем стать друзьями, почему нет? Ты, вроде, неплохой парень, — Джеймс говорил так, словно это само собой разумелось, всё с той же ухмылкой от уха до уха. — Или ты…

— Нет, что ты, вовсе нет, я ничего такого не имел в виду!

— Ну, тогда всё прекрасно!

— Да, да, прекрасно.

Дальше разговор не клеился, а на душе снова стало беспокойно. Ремусу хотелось остановиться, сказать, что всё это одна большая ошибка и ничего не выйдет. Тогда Джеймс не столкнётся с разочарованием — он ведь понятия не имеет, с кем он собрался дружить, и дело даже не в Волке…

— Эй, ты чего нахмурился? — снова хлопок по плечу. По коже от пальцев Джеймса разбегается полузабытое тепло.

— Ничего. Так, просто.

Просто, когда последний раз кто-то предлагал мне дружбу, всё закончилось сломанными костями и разбитыми мечтами. Потому что я всё испортил. Потому что я не могу стать хорошим другом.

Стоит ли начинать всё это снова? Не лучше ли отгородиться от Джеймса теперь же? Обрубить все лишние контакты, не пускать его слишком близко — и тогда ему не станет больно, когда он всё поймёт. Так ведь будет правильно, так будет разумно, так будет лучше для всех, но… Но Ремус не мог заставить себя даже мысленно сказать «нет». Дружба всегда была для него недоступной и оттого самой желанной мечтой. Обжигающая боль серебра, мерзкий холод под кожей, нескончаемые унижения и издевательства — всё это ничего не стоило по сравнению с острым, невыносимым отчаянием от понимания: он всю жизнь будет один. Потому что он слишком странный, слишком чокнутый, слишком неуравновешенный. Слишком чужой для всех сразу. Вечный изгой. Ремус гнал эту мысль прочь, заталкивал на самое дно своего подсознания, но она возвращалась, снова и снова.

Когда-то у него был друг. Он до сих пор помнил, каково это. Помнил каждую мелочь, каждую деталь. И сейчас, когда у него снова появился шанс на настоящую, невыдуманную дружбу, пусть хрупкую, пусть недолгую, Ремус не сумел от него отказаться. Кто знает, может, в этот раз всё пойдёт иначе?

В доме их ждали. Чарити дежурила у дверей и, едва ребята появились, отправила их в гостиную. Сириус первым взбежал по лестнице; самоуверенно-надменный вид, с которым он держался, раздражал уже до зубовного скрежета, и Ремус не знал, сколько ещё сможет сдерживаться в его присутствии. Отвернувшись в другую сторону, он посмотрел на догонявшую их Тонкс — она задержалась у шкафа повесить куртку. Простенок рядом с ним, где ещё вчера вечером висело зеркало, теперь пустовал. Остался только тёмный след на обоях, как напоминание: дети здесь не просто так, они больны, им нужны особые условия. И взрослые постоянно за этим следят. Мистер Реддл определённо знал своё дело, на него можно было положиться. Что до Барти, то он такого доверия совсем не внушал, было ли дело в его странноватом лице или резком голосе. Однако Ремус твёрдо решил закрыть на это глаза — в конце концов, не вина Барти в том, что его внешность заставляет других нервничать. Он перешагнул порог гостиной и столкнулся с цепким пронзительным взглядом. Барти словно пытался увидеть его насквозь. Ремус слегка улыбнулся. Понял ли Барти смысл этой улыбки, осталось неизвестным, потому что он тут же отвлёкся на медсестру мисс Паркинсон и что-то недовольно ей прошипел. Две другие медсестры стояли по обе стороны от двери.

Вслед за ребятами в гостиную прошмыгнула Чарити, ведя за руки Чарли Уизли и маленькую француженку с красивым именем, всё время вылетавшим у Ремуса из головы. Чарити вся так и светилась от предвкушения, и его снова охватило чувство дежавю. Он точно уже видел её раньше, только где?

— Поскорей, ребята, поскорей, — заторопился Барти. Он ловко сбросил пиджак и закатал рукава. Глаза у него возбуждённо поблёскивали, должно быть, от волнения. — Садитесь, и начнём.

Чарли и малышка-француженка шмыгнули на кушетку, где в одиночестве скучал Билл. Все другие места были заняты, свободным остался лишь диван. Ремус и Сириус молча уселись по разным его краям, делая вид, что не замечают друг друга, Джеймсу и Тонкс пришлось забраться между ними. А Барти меж тем продолжал раздавать указания:

— Мисс Паркинсон, будьте любезны, раздайте нашим подопечным оборудование. Мисс Крэбб, помогите ей, а вы, мисс Гойл, прикройте дверь — благодарю вас.

Рядом с мисс Крэбб стоял массивный деревянный ящик; она подхватила его и тяжёлой поступью двинулась за мисс Паркинсон, как входящий в порт фрегат следует за лоцманским судёнышком. Мисс Паркинсон бережно извлекала из ящика маленькие прозрачные пузырьки и вручала их детям. Ни крышек, ни пробок у пузырьков не было.

— Сейчас я попрошу вас не двигаться, — предупредил Барти. — Запомните, это очень важно, от того, как вы выполните это условие, напрямую…

— Можно вопрос? — бесцеремонно перебил его Сириус. — А зачем нам эти колбочки?

— Ох, Сириус-Сириус, — тонкие губы Барти тронула едва заметная усмешка, — твой триггер, конечно, не любопытство, однако его поумерить тебе бы тоже не помешало. Я бы уже объяснял, если бы ты не решил забежать вперёд. С твоего позволения я продолжу. Итак, мистер Реддл уже успел кратко ввести вас в суть нашей терапии. Я не буду запутывать вас сложными медицинскими терминами, они нам ни к чему, я скажу коротко и по существу. Для лечения мы используем гипноз, и поэтому вы сейчас видите меня перед собой. С помощью некоторых манипуляций я попытаюсь помочь вам избавиться от тех самых чувств, которые вызывают ваши болезни. Нет чувства — нет и приступа. Надеюсь, это понятно. Что касается нашего оборудования, то вы вот-вот поймёте, для чего оно нужно. — Он поднял руки. Взгляд его стал неподвижным, словно остекленел. Ремусу снова стало неуютно, да и, похоже, не ему одному: мальчуган в соседнем кресле нервно пискнул и вцепился в свой пузырёк. — А теперь я прошу вас закрыть глаза. Не издавайте ни звука, не шевелитесь и — это крайне важно, помните, крайне важно! — ни в коем случае не вздумайте открыть глаза. От вашей точности и внимательности будет зависеть результат терапии. Сосредоточьтесь на моём голосе. Забудьте про весь мир, пусть за окном хоть апокалипсис начнётся, вы должны слушать меня.

Барти прочистил горло и заговорил тихо-тихо, но благодаря воцарившейся в гостиной тишине каждое его слово звучало чётко и ясно:

— Вокруг вас ничего нет, только темнота. Она тёплая, мягкая, безопасная. Она успокаивает, из неё не хочется выбираться. Темнота постепенно сгущается, становится плотней, вы проваливаетесь в неё всё глубже и глубже. Все тревоги и волнения остаются позади, вы спокойны. И сейчас вас начинает наполнять чувство. Вы ощущаете, как оно струится по вашим венам, проникает в каждую клеточку. От него становится холодно, очень холодно, оно несёт с собой нестерпимый холод и боль. Кажется, что кровь вот-вот заледенеет…

Внутри действительно закопошился неприятный холодок. Он не походил на обычный озноб, приносимый Волком — этот холод был резким, обжигающе острым. Каждый вздох причинял боль, царапая лёгкие, каждый удар сердца давался с трудом, будто оно вот-вот должно было остановиться. Холод медленно сковывал тело; даже если бы Барти не запретил, пошевелиться бы теперь не удалось.

— От этого чувства не стоит ждать ничего хорошего, — доносился издалека мягкий голос. — Вы это давно знаете, не так ли? Каждый раз, стоит ему появиться, вас наполняет болью. Так зачем оно вам? Зачем держать в себе лишнюю боль? Избавьтесь от него, отпустите, отдайте всё, что есть, до последней капли. Сконцентрируйтесь — пусть весь холод соберётся на кончиках пальцев и перейдёт в пузырёк у вас в руках. А теперь заставьте его исчезнуть, разорвите последнюю связь.

Ремус представил себе пузырёк, который стискивал так, что рука онемела. Внутри пузырька переливалась холодной бирюзой полупрозрачная жидкость. Выглядела она красиво, даже чарующе, но пузырёк отчего-то очень хотелось швырнуть на пол и разбить вдребезги вместе с содержимым. А потом пройтись по осколкам, растоптать их, превратить в пыль и вымести вместе с брызгами отчаяния за порог. Чтобы ни следа не осталось.

По поверхности стекла побежали трещины; в них просочилась блестящая капля, за ней другая. Донышко у пузырька с хрустом отвалилось, и жидкость в тот же миг разлилась по черноте, шипя и обращаясь в сизый дым. Через секунду пропал и он.

— Отлично, отлично, просто превосходно, — тихо похвалил Барти. — Отдайте пузырьки, вот так. Замечательно. А теперь я начинаю считать, и когда дойду до нуля, вы откроете глаза. И вам будет лучше, намного лучше. Всё будет в порядке. Три…

Темнота окутывала со всех сторон, согревала, успокаивала.

— Два…

Боль отступила, сердце билось спокойно и размеренно.

— Один…

Всё тело наполнило странной лёгкостью, будто оно больше ничего не весило.

— Ноль. Открывайте.

Яркий свет ламп после долгого пребывания в темноте нестерпимо резал глаза. Со всех сторон слышалось раздражённое ворчание, смолкшее, стоило Барти вновь заговорить:

— Если кто-то из вас вдруг почувствует недомогание, например, головокружение или тошноту, то не стоит пугаться, это нормально для непривыкшего организма. Смело обращайтесь к мисс Паркинсон или её коллегам, они вам помогут. Завтра жду вас здесь же в… Эй, осторожней, вы!

Его испуганный крик был адресован мисс Паркинсон, выносившей из гостиной ящик с пузырьками и запнувшейся о складку ковра — ящик покачнулся, внутри него жалобно звякнуло стекло. С видимым усилием Барти взял себя в руки и, наклонившись к лицу сжавшейся мисс Паркинсон, ласково прошипел:

— Я, кажется, уже напоминал вам, что с этим оборудованием стоит быть весьма и весьма осторожным, оно очень хрупкое. Постарайтесь впредь выполнять мои указания и переносить ящик крайне, крайне аккуратно. Вы поняли меня?

— Д-да, сэр, — пролепетала бедная девушка, побледневшая как полотно, словно следующая подобная промашка грозила ей если не увольнением, то уж точно сильным сокращением жалования.

— Вот и славно, не смею вас задерживать. Ну а вас, ребята, — Барти обвёл взглядом гостиную, — ждусь здесь же завтра в то же время, то есть в четверть шестого. Не опаздывайте, увидимся за ужином.

Он слегка наклонил голову, подхватил со спинки кресла свой пиджак и вышел; двигался Барти бесшумно, как кошка, и стремительно, как змея. Только дверь за ним захлопнулась, как все повскакивали со своих мест и наперебой затараторили:

— Билл, ты это почувствовал, почувствовал? Это было совсем как по-настоящему!

— Да я думал, что сейчас в ледышку превращусь!..

— …А потом оно р-раз — и пропало! Испарилось! Я всё видел, серьёзно!

— Ну конечно, Сириус, а как же иначе… Кто бы мог подумать, что у тебя такое живое воображение.

— Испарилось, всего-то? И больше великому семейству Блэков похвастать нечем? Тоже мне воображение. У меня вот был настоящий взрыв…

— Эй, Ремус, — Джеймс растирал покрасневшие руки — так и не отогрелся до конца, — как тебе ощущения?

— Странные, — честно признался Ремус. — Я словно легче стал, фунтов на десять. Если не на двадцать.

Он поднялся, и мир перед глазами вдруг смазался, земля закачалась. Ремус сам покачнулся и наверняка упал бы уже в чёрт знает какой раз, если бы не Джеймс, который в стремительном прыжке поймал его в полуфуте от пола.

— Так, спокойно, спокойно, дружище, не волнуйся, я тебя держу, держу, — приговаривал он, помогая шатающемуся Ремусу встать на ноги. Ладони у него были сильные и очень тёплые, едва ли не горячие.

— Что у вас стряслось, Поттер? — как из-под земли рядом выросла Лили. Она бросила подозрительный взгляд на Джеймса, как будто именно он был виноват в произошедшем. Тот попытался отшутиться:

— Не тревожьтесь, красавица, беда миновала! Ваш, — он оглянулся — нет ли где поблизости ревнивого Северуса, — и на всякий случай понизил тон, — ваш покорный слуга всегда рад прийти на помощь вашим друзьям и соратникам, ибо ваш друг, миледи, мой друг.

— А по-человечески ты сказать можешь? Вы оба чуть не упали!

Одним коротким, но многозначительным взглядом Джеймс дал Ремусу знак не вмешиваться, едва только он открыл рот.

— О, не серчайте на то, что мы нынче нетверды в ногах! У любого храбреца голова пойдёт кругом от взгляда нашего достопочтенного наставника. Проявите же к нам снисхождение, о великодушнейшая из милостивейших!

«Это тоже ложь во спасение, не возражай», — читалось у него в глазах. По крайней мере, Ремус понял его так, и тоже попытался убедить Лили:

— Всё в порядке, мы в норме, правда, — и даже не соврал. Джеймс явно был в полном порядке, раз у него хватало сил весело беседовать и следить за тем, чтобы Ремусу не пришла идея снова куда-нибудь грохнуться. Что же касалось его самого… Ремус всю жизнь придерживался простой позиции: пока ты не чувствуешь, что умираешь, всё в пределах нормы и жить можно. А головокружения, боли и прочие неудобства — это так, мелочи, временные неудобства, ничего серьёзного.

К радости мальчишек, под совместным натиском бодрой лжи и не менее бодрой правды, Лили всё же сменила гнев на милость и соизволила слегка улыбнуться. От её улыбки в тёмной гостиной точно посветлело и потеплело. Это тепло мягко пробиралось под одежду прямо к сердцу и прогоняло последние остатки тревог, сомнений и метаний. Джеймс по-прежнему придерживал Ремуса за плечо; его рука казалась сейчас самой надёжной опорой на свете, вселяя уверенность и спокойствие. Бог знает, как Джеймсу это удавалось, но рядом с ним ты чувствовал себя в полной безопасности. Ремус стоял и боялся лишний раз шелохнуться. Его не покидало чувство, что всё это — просто очень хороший и светлый сон, который вот-вот закончится. Ведь так не бывает. Вот рядом девочка, которая беспокоится о нём, как о родном брате, хотя они знакомы всего какой-то день, а ещё ближе — парень, который готов, похоже, защищать его хоть от всего света. И это после того, как они выяснили, кто он на самом деле. Такого не может быть, не может у оборотня быть таких товарищей. Всё это и правда сон, только и всего…

Ремус загнал эту мысль так далеко, как смог, и слегка придвинулся к Джеймсу.

Если это сон, я не хочу просыпаться.

* * *

На поместье опускались голубые сентябрьские сумерки. Над заросшими садовыми дорожками собирался туман, делая всё вокруг скользким, мокрым и неуютным — и тем привлекательней выглядел готовящийся к вечеру особняк. Над крыльцом уже зажгли фонарь, окна одно за другим освещались приветливым жёлтым. Парадную дверь уже заперли, но кто-то оставил открытой боковую, выходящую прямо в сад, и сейчас возле неё так и вились мотыльки. Эта дверь вела в огромную библиотеку; потолок её терялся в сумраке, а шкафы с аккуратно построившимися на полках книгами были словно бесконечны. Здесь пахло воском, книжной пылью и старым лаком и не раздавалось ни звука: идеальный мир тишины и порядка.

А вот за её пределами было далеко не так спокойно. В холле первого этажа, в маленькой нише между двух старых фикусов, велась оживлённая, даже бурная беседа.

— …Но я не понимаю зачем? — Чарити протёрла подолом кофты очки и изумлённо уставилась на Барти. — Джессика была такой хорошей девушкой!

— Она категорически не подходила, — безапелляционно заявил Барти, вытаскивая из кармана пиджака портсигар и закуривая. — Мы не можем себе позволить нанимать абы кого, миссис Бербидж.

— Вы могли хотя бы посоветоваться со мной — если память мне не изменяет, то вопросы персонала всё ещё моя юрисдикция.

— Бесспорно, бесспорно. Вот только мистер Томас сказал, что в его отсутствие я волен принимать решения относительно дома, какие я сочту нужным. Но, конечно, если вы не согласны с таким положением дел, вы можете поговорить с ним самим, когда он вернётся.

По круглому лицу Чарити скользнуло раздражение, тут же сменившееся усталой покорностью. Барти довольно дёрнул уголком рта и выдохнул круглое облако ментолового дыма. Хорошо быть первым помощником главы дома.

— И всё-таки вам следовало меня предупредить, — проворчала несчастная экономка и отогнала от себя ментоловое облако. — Я бы уже нашла Джессике замену.

— Как будто в этом такая большая необходимость… К тому же через неделю приедет эта, как её — ну, та девица, которую вы нашли.

— Этого недостаточно, как вы не поймёте! Я говорила с Миллисентой этим утром — они не справляются, не знают, как продержаться до приезда Берты. Мы переоценили силы, нужно найти ещё кого-то!

— Мистер Томас предупреждал, число посторонних в доме должно быть сведено к минимуму, — Барти был непреклонен. Он вынул сигарету изо рта и терпеливо проговорил: — Поймите, миссис Бербидж, если решат, что мы выискиваем горничных где-то на стороне… в городе и так ходят слухи, что у нас будет работать немецкая шпионка.

— Что за глупости, кто так говорит?

— Люди. Знаете, как это бывает: собака лает, ветер носит. Нет, моя дорогая, придётся нам как-нибудь обойтись без посторонних.

— Но Барти, нам нужны ещё две пары рук как минимум! Вы просите невозможного!

— Отчего же? А почему бы не привлечь к этому, скажем, детей?

— Детей? — опешила Чарити. От удивления она перестала отгонять клубы дыма и закашлялась.

— Да, детей! Ничто так не способствует лечению, как здоровый труд. Пусть разделятся, будут помогать на кухне, с уборкой — скажем, по двое. Младших, так и быть, оставим в покое, им бы свои комнаты в порядке содержать научиться. А? Какова идея?

— Ну не знаю… Вы думаете, им это не повредит? Они же всё-таки больные.

— Чепуха, — решительно отмахнулся Барти, — от работы ещё никто никогда не умирал. Кроме того, чем больше они будут заняты, тем меньше у них будет времени нарушать дисциплину, не так ли?

Похоже, он и впрямь загорелся своей идеей, однако Чарити его энтузиазма явно не разделяла.

— Да послушают ли они нас, — неуверенно протянула она. — Это же подростки — взять хоть вас.

— Прошу прощения? — Барти сам чуть дымом не поперхнулся. — Миссис Бербидж, то, что я младше вас на десять лет, ещё не значит, что я такой же, как наши охламоны. А насчёт дисциплины: не послушают нас, так пусть слушают своих же. Можно выбрать кого-то главными, ответственными за проверки и так далее… Впрочем, я уверен, что вы с вашим богатым организаторским опытом прекрасно с этим справитесь!

— Ну прекратите, вы льстите мне.

— Ничуть! Тогда вот что: вы обдумайте всё, что я сказал, а через полчасика соберём ребятишек и расскажем им всё. Кстати, а вы упоминали о письмах?

Чарити нервно поправила очки:

— Кажется, н-нет. Забыла!

— Значит, заодно и упомянете…

Здесь мы, пожалуй, оставим бедную мисс Бербидж, на хрупкие плечи которой свалилась ещё одна задачка, и довольного Барти, так удачно эту задачку делегировавшего, и перенесёмся обратно в библиотеку, где ещё ничего не подозревавшие дети упоённо погружались в чарующий мир литературы. Как раз в этот самый момент Лили Эванс, исполнившись намерений приобщиться к высокому, не устояла под тяжестью многовековой мудрости, накопленной писателями прошлого, и уронила со стремянки увесистый том. Внизу раздалось сдавленное оханье.

— Прости, ради Бога! Опять по ноге?

— Нет, на этот раз ты была точней, — придерживавший её стремянку Ремус поднял с пола злополучную книгу. — Не знал, что у Байрона такая тяжёлая поэзия.

Он протянул том обратно Лили и потёр макушку, куда угодило собрание сочинений лорда Байрона. Ремус изо всех сил старался выглядеть бодрым, но получалось так себе — за последние несколько дней он побледнел ещё пуще прежнего, словно ни одной ночи не спал как следует, и под глазами у него наливались страшные лиловые синяки. Лили это очень волновало, но она благоразумно даже близко не заговаривала ни о чём подобном. Помнила, как Ремус сорвался из-за носа. Потом он долго и смущённо перед ней извинялся, и всё же Лили помалкивала: зачем лишний раз нервировать человека.

К тому же им и так было чем заняться. Сейчас, например, они искали Шекспира, которого им горячо советовала мисс Синистра, попутно пытаясь найти хоть какую-то систему в несомненно богатой, но абсолютно неорганизованной библиотеке Реддл-холла. Лили вытянула шею вдоль полки и прищурилась.

— Нашла что-нибудь?

Она отрицательно помотала головой:

— Тут сам чёрт ногу сломит.

— Ну должна же там быть логика! Какая-то закономерность…

— Если тут есть закономерность, то я Маргарет Тэтчер. — Взгляд Лили тоскливо скользнул по бесконечным полкам. — Это бесполезно, погляди: вот стоит Байрон, потом Бальзак, а рядом с ним уже Флобер. И Фицджеральд.

— Флобер? Ты уверена?

Эта новость подействовала на Ремуса весьма странным образом; он перехватил стремянку левой рукой, а правой заскользил по корешкам. Затем неожиданно остановился и поглядел на полку ниже. В полумраке библиотеки, с горем пополам освещённом редкими светильниками в зелёных абажурах, видно было не слишком хорошо, однако Лили могла поклясться, что глаза у Ремуса победно блестят. Он вытащил с нижней полки две тёмно-синих книги и присмотрелся.

— Я же говорил, что есть система!

— О, боги мои, — поразилась Лили, торопливо спрыгивая на ковёр, — как ты его нашёл? Они же стоят не по алфавиту!

— Очень даже по алфавиту, просто не горизонтально, а вертикально. Поэтому наверху Байрон и Бальзак, а внизу Шиллер и Шекспир.

— Но как ты… Это же такая мелочь!

— Как говаривал великий Шерлок Холмс, нет ничего важнее мелочей. — С видом фокусника, удачно проделавшего свой лучший номер, Ремус протянул ей книги: — Что мадемуазель предпочитает, трагедии или комедии?

— Пожалуй, возьму трагедии, давно хотела поближе познакомиться с «Гамлетом». Надеюсь, я не разревусь, когда кого-нибудь убьют!

Сказано это было лёгким, непринуждённым тоном, но Ремус сразу помрачнел и напрягся. Неловко помявшись и с опаской поглядывая на томик трагедий, он, наконец, предложил:

— Если х-хочешь, возьми комедии, там никто не умирает, только если не взаправду…

— Нет-нет, что ты, со мной всё будет в порядке, — настойчиво перебила его Лили. — Я с седьмого класса хочу прочесть «Гамлета», когда как не сейчас!.. — неожиданно она ойкнула и принялась протирать ладонью глаза. — Ты ничего не видел? Будто только что что-то вспыхнуло.

— Нет, не видел. Тебе не показалось?

— Может и показалось. Я сегодня что-то не выспалась, наверное, это от усталости.

Обладай Лили чуть более острым слухом, она бы разобрала, как неподалёку, за массивным шкафом, скрипнула половица. Но она ничего не слышала, а Ремус был слишком обеспокоен и занят ею, чтобы отвлекаться на какие-то посторонние скрипы. Поэтому ни он, ни она не заметили торопливо спрятавшегося за шкаф щуплого мальчишку с острым носиком и полароидным фотоаппаратом в руках. Фотоаппарат выплюнул ему на ладонь глянцевый снимок улыбающейся Лили; мальчишка хотел его спрятать в карман, однако не тут-то было.

— Ух ты! — воскликнули у него над самым ухом. Через плечо ему заглядывал Джеймс — он только что вернулся со своей вечерней пробежки и шумно переводил дыхание. Вытирая взмокший лоб рукавом футболки, Джеймс подмигнул разом струхнувшему мальчишке: — Что, Питер, подглядываешь?

— Н-нет, — едва слышно пискнул Питер и вжался в шкаф спиной. — Не в-выдавай меня…

— Так и быть, не выдам, если ты уступишь мне эту фотографию.

— Хор-рошо.

Он дрожащей рукой отдал Джеймсу фотографию, и тот поднёс её к самым глазам.

— Господи, она прекрасна… Ты знаешь, Питер, у тебя определённо талант.

— Правда? — бледные щёки Питера слегка порозовели.

— А то! Я баловался фотографией, года три назад, кое-что в этом деле понимаю. Снять такую красоту из засады — это уметь надо!

Своей пылкостью Джеймс совсем смутил Питера, и у бедняги, наверное, сердце бы остановилось от нежданного комплимента, если бы в этот момент позади них кто-то сдавленно не выругался. Оба мальчишки обратились в слух.

— Так-так-так, к слову о засадах, — Джеймс, сердито хмурясь, заглянул за широкое кресло, примостившееся в углу. — Ты что тут делаешь, Северус?

— А тебе-то что, Поттер? — огрызнулся пойманный врасплох Северус. Он покосился Джеймсу за плечо, на всё ещё возившихся у лестницы Лили и Ремуса. Ноздри у него гневно раздулись.

— Шпионим, значит? Ну как тебе не стыдно, разве тебя не учили, что это нехорошо?

— Ой, будто сам не шпионил!

— Я? — пафосно возмутился Джеймс. — Никогда! В жизни таким не занимался! Я, если ты не заметил, только что вернулся.

— Ну вот и иди, куда шёл! А в мои дела не суйся.

— Я бы с удовольствием, но только твои дела, кажется, вращаются вокруг известной нам обоим дамы.

Северус попытался ретироваться, но Джеймс ловко загородил ему путь. Питер, с содроганием глядя на его рослую, широкоплечую фигуру, почёл за лучшее поскорей исчезнуть, чтобы ненароком не попасться темпераментным поклонникам Лили под горячую руку.

— Не лезь сюда, Поттер, — угрожающе процедил Северус, — ты ей не пара. И этот оборотень тоже… — пробормотал он себе под нос, когда позади раздался глухой смех Ремуса.

— Что за шум, а драки нет? — из-за шкафа с любопытством выглянул Сириус. — А-а, дела сердечные, Джеймс?

— Ты представляешь, — пожаловался тот, — Северус убеждён, что я не пара для Лили.

— Ну да, конечно. А кто ж тогда пара, ты, что ли? — Сириус бросил снисходительный взгляд на Северуса и злорадно усмехнулся. — Знаешь, если хочешь, чтобы девчонки обращали на тебя внимание, неплохо бы для начала голову помыть, Нюниус.

— Ах ты… Да я тебя, я тебя!..

— Что, что?

— Ты об этом ещё пожалеешь, Блэк, — с ненавистью выплюнул Северус, — клянусь, пожалеешь. Лили! Лили, подожди меня!

Он развернулся и бросился вслед уходящей из библиотеки Лили под громкое напутствие Сириуса:

— Правильно, Нюнчик, беги под юбку к мамочке, пусть она вытрет тебе нос!

Северус прекрасно всё расслышал — его плечи судорожно дёрнулись — однако даже не обернулся. В дверях он столкнулся с Барти, и, чуть не опрокинув его, пулей вылетел вон. Барти недовольно поглядел ему вслед, отряхнул рукав своего пиджака и неспешно поплыл к Джеймсу и Сириусу.

— Сколько раз, — начал он мягко, — сколько раз уже я просил тебя, Сириус, изъясняться потише. Ты ведь мешаешь другим. Боюсь, ещё одно подобное замечание, и я вынужден буду принять меры… Но сейчас не об этом: мальчики, вы не видели Нимфадору?

— Кажется, она где-то в саду, — припомнил Джеймс. — Я точно видел её, когда бегал.

— Благодарю, Джеймс. Да, вам лучше сейчас подняться в гостиную, миссис Бербидж хочет сделать небольшое объявление, это важно.

Оставив мальчишек гадать, какого рода объявление их ждёт, Барти проскользнул мимо них и поспешил к двери. В саду меж тем совсем стемнело, туман застилал всё вокруг густыми сизыми клочьями. Барти зябко передёрнул плечами. Перспектива рыскать в столь поздний час среди тумана, без фонаря и пальто, понятия не имея о местонахождении чудачки Тонкс, его абсолютно не прельщала; он даже подумал, не делегировать ли кому-нибудь и это дело, а самому вернуться в тёплый кабинет и выкурить ещё одну сигарету, но потом передумал. Если слишком часто делегировать свои задачи всем вокруг, эти все могут что-нибудь заподозрить. Посему долго не мешкая, Барти нырнул в сизую пелену, начинающуюся почти у самого порога, и пропал из виду. Следующие минут двадцать на его присутствие в саду указывало только колыхание тумана, когда Барти останавливался, чтобы посветить себе зажигалкой и понять, куда его, собственно, занесло, да сдавленные и в высшей степени непечатные выражения, красноречиво свидетельствовавшие о том, что мистер Крауч налетел на очередной мокрый куст. Он, пожалуй, припомнил бы и не такие выражения, если бы узнал, что добрую половину своих поисков кружил буквально в десяти ярдах от старой ивы, где с удобством разместилась Тонкс. Девочка, погружённая в очень глубокие раздумья, пристально наблюдала, как темнеет небо над Реддл-холлом, и даже не подозревала, какие неприятности ей грозят. Пребывать в этом счастливом неведении ей оставалось, увы, недолго: Барти, наконец, взял верное направление и теперь приближался с каждым шагом. Ещё минута или две и… А впрочем, хватит о Барти, он в этой главе и так получил слишком много внимания.

Заглянем-ка лучше в гостиную на втором этаже, где уже вовсю идёт то маленькое собрание, которое Чарити пришлось проводить в одиночку после того, как стало ясно, что мистер Крауч, чрезвычайно занятый поисками Тонкс, в ближайшее время не появится. Пока Барти с помощью верной зажигалки отчаянно старается сориентироваться в трёх кустах, Чарити уже успела рассказать детям о дежурствах и особенно ответственных за дисциплину — «как старосты в классах, если вы меня понимаете». К этому вопросу и назначению старост решено было вернуться позже, когда Барти всё же почтит собрание своим присутствием, а речь меж тем зашла о письмах. Послушаем повнимательней.

— Боюсь, нам придётся в определённой мере ограничить ваши контакты с близкими, — объясняла Чарити. — Мистер Реддл и мистер Крауч считают, что полное излечение возможно только в условиях изоляции от старого образа жизни. Мы не знаем точно, что именно в вашем окружении привело к болезни — это может быть что угодно, в том числе, как ни грустно, — она сокрушённо развела руками, — и ваши родители, братья или сёстры и другие члены семьи. Поэтому мистер Реддл настаивает на том, чтобы свести общение с ними к минимуму. Не волнуйтесь, вы сможете им писать. Каждый месяц мы будем собирать вашу почту и отправлять по адресам!

— А что насчёт телефона? — осведомился Джеймс. — Просто до Канады письмо ещё месяц будет идти, сами понимаете…

— Увы, Джеймс. Мне очень жаль, но все телефонные звонки под запретом. Это почти непосредственный контакт, а именно его мистер Реддл и старается избежать.

— Ничего не поделаешь, приятель, придётся закупаться марками! — хмыкнул Сириус, похлопав раздосадованного Джеймса по плечу.

В этот момент дверь гостиной с театральным скрипом распахнулась, явив присутствующим лучащегося жизнерадостностью Барти и мнущуюся у него за спиной Тонкс, похожую на взъерошенного и крайне недовольного попугайчика. Не говоря ни слова, она возмутительно громко протопала в комнату и плюхнулась на диван между Сириусом и Алисой. Диванные пружины жалобно звякнули. Барти сделал вид, что не заметил сего выпада и любезно обратился к Чарити:

— Прошу великодушно меня извинить, миссис Бербидж, поиски слегка затянулись. Вы уже просветили наших дорогих подопечных относительно писем?

— О, да, конечно.

— Прекрасно, прекрасно, рад это слышать. А что насчёт дежурств?

— Мы хотели дождаться вас, чтобы определить пары.

— Да будто это так сложно! Ребята, чтобы мы сразу покончили с этим вопросом, я попросил бы вас прямо сейчас поделиться на пары, заодно определите порядок дежурств. А вы, миссис Бербидж, запишите всё куда-нибудь на листочек и повесьте здесь же на двери. Ну, чего вы ждёте?

Дети зашевелились, зашумели: никому не хотелось оказаться в паре с кем попало. Северус и Джеймс, разумеется, собирались предложить себя в качестве напарников для Лили, но опоздали — их опередила Алиса, чьё предложение Лили с радостью приняла. Жизнерадостные девочки определённо друг другу нравились и не упустили повода познакомиться поближе. Сириус мгновенно попал под опеку Тонкс, заявившей, что никто другой с этим «представителем вида le imbécile» не справится. Таким образом, Северусу пришлось довольствоваться компанией Регулуса, младшего из братьев Блэков, а Джеймсу — Ксено Лавгуда, которому, кажется, было всё равно, с кем работать. Последней парой стали Ремус и Питер; они оба сидели молча всё время, пока ребята искали напарников, и их словно и не заметили. Сказать по правде, Ремус тоже хотел предложить Лили поработать вместе, но в последний момент передумал, решив, что может показаться навязчивым.

Итак, пары выбрали, очерёдность дежурств определили, и Чарити пришпилила на дверь гостиной ещё один листочек. Старост решено было назначить через неделю — выбрать троих самых ответственных и дисциплинированных. Засим собрание окончилось. Все разбрелись по дому. Алиса и Лили увязались в башню вслед за Тонкс, пребывавшей, похоже, в весьма расстроенных чувствах. Уже у самых дверей комнаты Алиса всё-таки её догнала:

— Эй, эй, ты чего? Кто тебя укусил? Что случилось?

— Барти случился, чтоб ему провалиться, — Тонкс выдала такое крепкое трёхэтажное ругательство, что Лили покраснела, и в сердцах пнула стену. На обоях отпечатался бледный след. — Увидел меня на иве, и понесло-о-о-ось… — она вытянула лицо и очень похоже передразнила Барти: — Дорогая моя, стремление быть ближе к природе, несомненно, похвально, но в твоём возрасте это уже несолидно. А если принять во внимание, что этому дереву более трёхсот лет и оно представитель очень редкого вида, то твоё поведение становится просто кощунственным. У-у, ну ничего-ничего, вот завтра нас выпустят в город, я позвоню предкам и всё им расскажу, — мрачно пообещала Тонкс, но Лили тут же охладила её пыл:

— Не позвонишь, нам запретили.

— Чего-о? Они совсем рехнулись?

— Чарити сказала, нам придётся ограничить контакты с семьями. Чтобы не мешать лечению и всё такое.

— Класс… Мало того что я три недели мучалась у тётки, так теперь я ещё и со своими родителями поговорить не могу! Дожили, чёрт подери, — она с глухим рычанием сползла по стене и запустила руку в волосы. — Нет, ну каков мерзавец, а?

— Ты про Барти? Да не дёргайся ты из-за него так, — махнула рукой Алиса, опускаясь возле неё. — Ну, докопался он до тебя, ну, знаешь ты теперь, что он та ещё зараза. И что? Забудь о нём.

— Конечно, «забудь»! А он воспользуется, что нас тут от всего мира как отрезали, и сам предкам настучит! И ещё всё переврёт!

— Да с чего ты взяла? — удивилась Лили, и Тонкс скривилась от отвращения:

— Я эту породу хорошо знаю. Такие, как он, все стукачи до единого. Меня из-за одной такой сволочи чуть из школы не выгнали.

— Ничего себе! — Алиса присвистнула. — Что ж ты такого натворила?

— Да съездила ему разок по челюсти, только и всего. Ну, может, ещё пониже пояса. Что? Что вы так на меня смотрите? Это была необходимая самооборона! Он руки распускал, целоваться полез, что мне оставалось делать — стоять и не дёргаться? Так потом мне же ещё и попало за драку. Он так стонал, словно я ему все рёбра переломала и череп пробила. Иногда я жалею, что и правда так не сделала. Может быть, девчонки в нашей школе были бы целее…

Тонкс передёрнула плечами и подтянула колени к груди; Алиса погладила её по сжавшейся в кулак ладони. У стоящей рядом Лили подкосились ноги, ей пришлось опереться о стену. Её одноклассницы частенько говорили об этом, куря после уроков за школой, да и к самой Лили несколько раз пытались пристать какие-то подозрительные типы из старших классов. Если бы не Северус, возможно, она сейчас… Девочка в ужасе помотала головой. Бедная Тонкс, наверное, очень страшно, когда какой-нибудь верзила зажимает тебя в тёмном углу.

— Это отвратительно, — наконец произнесла Лили вслух то, о чём все они думали. — Просто чудовищно.

— А они чудовища и есть, — буркнула Тонкс, злобно соскребая лиловый лак с кое-как накрашенных ногтей. — Все парни мрази, уж поверьте мне.

— Если бы всё было так просто, — Алиса с усмешкой катала свою трость по полу. — К несчастью, в их стройных рядах всё ещё есть порядочные люди.

— С чего ты взяла?

— Ну, я не смогла бы два года целоваться с отпетой мразью. И боюсь, Фрэнк не один болен этим недугом.

— Ладно, осталась небольшая группа порядочных, — Тонкс неохотно пошла на попятную, — но это только подтверждает правило! Все остальные действительно козлы!

— Все-все? И наши тоже? Ну, допустим, Сириус ещё ничего…

— Вот тут бы я поспорила, — не без иронии откликнулась Лили. — Блэк прямо-таки напрашивается совсем на другое слово.

— Именно. Сириус просто идиот, — фыркнула Тонкс. Алисин манёвр удался, и разговор постепенно превращался в шутку. — Как и этот его Поттер, за которым он теперь таскается. Если бы я его не знала, решила бы, что влюбился.

— Насчёт Поттера я согласна, — с самым серьёзным видом согласилась Алиса. — На него взглянешь, и видно, что дурак.

— Если бы просто дурак! — Лили вздохнула и поморщилась. — Так ведь он дурак восторженный, начитавшийся Вальтера Скотта и воображающий себя каким-нибудь Айвенго. Вы видели когда-нибудь что-то нелепей?

— Да. Как Люпин оправдывается, когда понимает, что влип, — немедленно отозвалась Тонкс. Алиса и Лили переглянулись.

— Так значит, Ремус у нас тоже дурак?

— Однозначно. Я таких в жизни не встречала. Повезло ещё, что он хотя бы честный…

— Да, кстати, о Ремусе, хорошо, что ты сказала, — встрепенулась Алиса. — Кто-нибудь знает, где он? Я два дня назад одолжила ему свою тетрадку по химии и всё забываю спросить обратно, а он, похоже, забыл, что брал её. Вы не видели, куда он пошёл из гостиной? Лилс, вы вроде вместе ходите, ты не в курсе?

Лили в раздумьях почесала подбородок кончиком ногтя:

— Скорей всего доделывает уроки. Он либо у себя, либо в библиотеке.

— Тогда попрыгали вниз. Пойдёшь со мной?

— Я тоже с вами, — Тонкс решительно поднялась и отряхнула пыль со своих коротких шортиков, — за компанию. Хочу поглядеть, он только со мной таким идиотом становится, или это у него клиническое.

Сказано — сделано: не прошло и пяти минут, а девочки уже открыли высокую резную дверь библиотеки и прошмыгнули внутрь. Откуда-то из глубины доносились приглушённые голоса, должно быть, это были младшие. В желтоватых лучах, льющихся из маленьких светильников, мерцала и вспыхивала полупрозрачная книжная пыль. Девочки невольно замедлили шаг — величественная библиотека внушала почтение, здесь казалось вульгарным даже говорить слишком громко.

Ремуса они нашли за круглым столом, втиснутым между шкафами со всевозможными картами, планами и атласами. Уронив голову на руки, юноша дремал; даже во сне он хмурился, и меж бровей у него прорезалась недовольная складка. Его вещи валялись вокруг: карандаш подкатился к краю стола, другим был заложен учебник по математике, под стулом белело несколько скомканных листков, старая перьевая ручка каким-то непостижимым образом запуталась пером у Ремуса в волосах. Тонкс ухмыльнулась и наконец порозовела — а то с самого своего появления в гостиной она была ненормально бледна.

— Кажется, схватку с… — она заглянула в учебник, — дифференциальными уравнениями кое-кто проиграл.

— Надеюсь, он ещё отыграется, — Лили озабоченно вздохнула, накручивая длинную прядь на палец. — А то во вторник ему попадёт от мисс Вектор, да, Алиса?

— Попадёт так, что мало не покажется, — кивнула Алиса. Она разглядывала стол и кончиками пальцев ворошила бумаги. — И попадёт ещё больше от меня, если я не найду свою тетрадь… О, глядите!

Осторожно, чтобы, не дай бог, не разбудить, Алиса склонилась над Ремусом и вытащила из-под его локтя толстый альбом, раскрытый где-то на середине. Лист был весь грубо и неряшливо исчеркан карандашом, словно в припадке злости, но что-то в этих каракулях не давало Алисе покоя. Она поднесла альбом к самым глазам и сощурилась.

— Лилс, смотри-ка, мне ведь не кажется?

Ей не казалось: под каракулями едва проступал бледный рисунок. Прямые линии скрещивались под такими же прямыми углами, а за ними было что-то круглое, со множеством маленьких кружочков и точек внутри. Край листа в этом месте был странно пятнистый, будто кто-то капнул на бумагу водой. Лили вздрогнула и вернула Алисе рисунок.

— Мне кажется, нам стоит положить альбом на место и не вмешиваться в то, что нас не касается, — прошептала девочка, в опаске косясь на спящего Ремуса. — А тетрадку ты у него лучше завтра попроси.

К великому облегчению Лили, Алиса сразу её поняла и покраснев сунула альбом на место:

— Ты права, пожалуй, мы влезли куда не просили. Пойдём отсюда.

— Что вы там увидели? — недоумевала Тонкс. — Это же просто каракули!

— Мы тебе потом скажем, — решительно заявила Алиса и поволокла приятельницу за собой. — А сейчас лучше уйти подальше, пока он спит.

Они свернули в соседний проход, прокрались вдоль окна, и Лили уже готова была вздохнуть с облегчением, когда впереди с грохотом пистолетного выстрела захлопнулась книга. В следующее мгновение мимо девочек пронеслась закрывающая лицо ладонями Флер, вся в слезах, хрипло и надрывно кашляя. В другую сторону с огромным томом под мышкой бросился сердитый Чарли Уизли. На бегу он обернулся и крикнул вслед девочке:

— Сама ты уродина! Знать тебя не желаю!

В ответ от дверей донеслись утробные рыдания и резкий голос громко и гневно ответил Чарли по-французски. Мальчик только выругался так, что Лили уши зажала, и исчез. Библиотеку затопило мёртвое молчание. Никто из девочек не знал, что случилось, но все понимали: ничего хорошего.

Петунья Эванс никогда не была мила и приятна в общении, даже наоборот — чтобы поговорить с ней, неподготовленному человеку требовался флакончик нашатыря или пачка парацетамола. Впрочем, её семье приходилось немногим легче. Болезнь сестры так сказывалась на ней или Петуния просто ревновала родителей к Лили, но дома она всегда пребывала в состоянии сдерживаемого раздражения, готового в любой момент перейти в фазу острой злости. Больше всех доставалось обычно Лили; сама она давно к этому привыкла и на Петунью почти не обижалась — даже лёгкая грусть грозила весьма тяжёлыми последствиями. Да и Петунью можно было понять. Трудно совсем не ревновать, когда с младшей сестрой, и без того почти скорей всего любимицей, так носятся! Лили старалась, как могла, быть милой и понимающей, и всячески пробивалась сквозь растущий между сёстрами ледок. Уезжая, она пообещала писать «часто-часто», и в ответ получила лишь многозначительное «хмм» и поджатые губы. Воодушевляющий ответ.

И всё же письмо для Петуньи — отдельное, написанное особо аккуратным почерком — лежало у Лили в ящике стола и росло даже быстрей, чем письмо для родителей. К субботе, когда наступили первые выходные, Лили перебралась уже на второй листок и не собиралась останавливаться. Ей столько всего нужно было рассказать! Взять хотя бы вчерашнюю находку в библиотеке, этот чудной шкаф, и собрание, и на Барти нужно было пожаловаться. От описания его неприятной властолюбивой натуры Лили смог отвлечь только звонок к завтраку. Она торопливо спрятала письмо на место и пританцовывая полетела в столовую.

Утро было великолепное, солнечное, во всём особняке окна открыли настежь, и по коридорам гулял лёгкий ветерок, а в столовой люстры разбрасывали повсюду яркие брызги света, отражавшегося в их хрусталиках. Настроение за столом царило радостное и приподнятое — один Северус склонился над своей тарелкой так, что волосы едва не падали ему в яичницу. Рядом с его чашкой стоял маленький флакон, полный зеленоватой жидкости. Опять не спал всю ночь из-за кашля, догадалась Лили и вздохнула. Северус упорно отказывался сказать мадам Помфри о своей проблеме, несмотря на то, что в последние недели ему стало хуже. Он твёрдо заявлял, что это просто недолеченный с зимы бронхит, никак не связанный с Эм-Тринадцать, и не признавал никакого лечения кроме народной медицины и отваров своей матушки. Не то, чтобы в них не было толка… но бронхит отвар уже вылечил бы. И Северус отлично это знал, что делало его упрямство ещё более несносным. Однако сегодня утро было такое хорошее, что Лили не захотела лишний раз с ним ссориться.

— Доброе утро! — улыбнулась она, легко, как пушинка, опускаясь на свой стул. Северус настороженно глянул на неё из-за спутанных волос: гадал, ждать ли очередных упрёков. Потом понял, что упрёки на сегодня отменяются, и тоже улыбнулся.

— Доброе. Пока тебя не было, Поттер с Блэком умудрились перевернуть кастрюлю с кашей, так что овсянки мы сегодня лишились.

— Вот же негодяи, я так рассчитывала на тарелочку! Но что-то я не вижу следов разбоя.

— Они опрокинули её на ковёр, — слегка невнятно пояснил сквозь кусок тоста Ремус. Лили показалось, что Северус от звука его голоса помрачнел ещё больше. — Чарити и горничные пришли в ужас, но мне кажется, они не из-за ковра так боятся.

— А из-за чего?

— Из-за Барти, — снова подал голос Северус. Говорил он быстрей и громче, будто боялся, что Ремус его перебьёт. — Не сомневаюсь, он устроит Поттеру с Блэком хорошую головомойку, когда увидит, во что они превратили ковёр. И Чарити с девушками за компанию.

— Ну что ж, — Лили тоже положила себе яичницы и философски заметила, отрезая бекон: — Может быть, это научит их бережней относиться к чужим вещам.

— Джеймса — пожалуй, Блэка — вряд ли. — Ремус мрачно расправился с остатками тоста и уставился через весь стол на Сириуса. У него это превращалось в привычку: день, похоже, считался прожитым зря, если Сириус не отвечал на этот сердитый взгляд и не затевал игру в гляделки. Лили такое положение дел решительно не устраивало, и она предложила, в надежде отвлечь Ремуса от глупостей:

— Давайте прогуляемся после завтрака, а? Сходим до города, а то всю неделю тут просидели взаперти.

— Да что в этом городе такого, захолустье ещё хуже нашего, — Северус пренебрежительно дёрнул плечом и откинул назад прядь, полоскавшуюся в тарелке. — И домашки у нас по горло, лучше ей заняться.

— А я не против, — согласился Ремус. Кажется, он и сам был рад оказаться подальше от Сириуса. — Хочешь, поищем книжный, найдём тебе что-нибудь из детективов? Привезёшь домой контрабанду, — добавил он с лёгкой усмешкой.

— Звучит отлично! — обрадовалась Лили. Перспектива вправду была весьма заманчива, и потенциальных новостей для письма сразу прибавилось. Надо будет обязательно купить на почте какую-нибудь симпатичную открытку; может это немного умилостивит Петунью?

Однако взглянув на Северуса, Лили почувствовала, как собственный восторг застревает у неё в горле — таким недовольным выглядело лицо друга. Ведь у него кашель, конечно, он не хочет гулять, а она об этом забыла! Заливается тут соловьём, ещё бы в ладоши захлопала… Лили стало немножко стыдно за свою несдержанную радость.

— Северус, — она осторожно коснулась его локтя, — с тобой все хорошо?

Глупый вопрос, самый глупый из всех возможных — она сама дала ему путь к отступлению. Северус действительно стиснул в кулаке вилку и ответил чуть ли не сквозь зубы:

— Все со мной нормально. Если так хочешь, иди гуляй. Я останусь.

— Уверен? Хочешь, мы принесём тебе что-нибудь из города?

— Не надо мне ничего, идите уже. А то ты же три часа собираться будешь, я тебя знаю.

— Ничего не три часа! — шутливо возмутилась Лили и принялась за яичницу. Покончив с завтраком, она на прощание похлопала Северуса по плечу: — Ну, не скучай, мы скоро!

Собралась она в самом деле быстро; гораздо дольше пришлось уговаривать Чарити отпустить их за пределы поместья. Мистер Реддл несколько дней назад спешно уехал в Лондон по делам, оставив дом на Чарити с Барти и так и не дав указаний насчёт прогулок. Узнать, что думал по этому поводу Барти, не удалось: сразу после завтрака он сослался на какие-то чрезвычайно важные и срочные дела и заперся в кабинете, где громко гремел стеклом. Судя по всему, выходить оттуда раньше обеда Барти не планировал, и Чарити осталась в одиночестве.

— Даже не знаю, Лили, — качала она головой, протирая очки. — Я сама бы вас отпустила, конечно, но вдруг мистер Реддл был бы против?

— А вы ему не говорите, он и не узнает, — предложила Лили, но Чарити только руками замахала:

— Что ты, что ты, ни в коем случае! Он же нам доверяет, мы не можем его обманывать… И все-таки что же мне с вами делать?

— Да ничего с нами не случится, мы совсем ненадолго. Так, воздухом подышать.

Может, будь с ней Барти, всё сложилось бы совсем иначе, но одна, без всякой поддержки и совета, Чарити в конце концов сдалась.

— Ладно, идите, под мою ответственность. Осторожней там, приглядывайте друг за другом. И пальто не забудьте, холодает! — крикнула она, когда обрадованная Лили побежала сообщать Ремусу хорошие новости.

Пальто оказалось нелишним: несмотря на ярко сияющее солнце, в лесу было ветрено и прохладно. Исполинские ели мерно покачивали густыми лапами, золотостволые сосны задевали верхушками редкие облачка. Снизу с полей долетал сладковатый запах вереска, Лили жмурилась и жадно вдыхала его всей грудью. Вереск пах домом. До их старого коттеджа на побережье отсюда были сотни и сотни миль, но она чувствовала себя так, словно и он, и море спрятались за поворотом дороги. Хотелось забыть про всё, побежать прямо по траве, по этой нежной лиловой дымке, а потом упасть в цветы и смотреть в высокое-высокое, пронзительно синее небо — такого неба в Англии не бывает. Лили и не думала раньше, что так соскучилась по Шотландии, по её холмам и лесам, по этой удивительной свободе, которой здесь словно пропитан воздух. Ей вспомнился их отъезд в Коукворт: она совсем маленькая, и ей совсем непонятно, зачем куда-то уезжать из дома, ведь здесь хорошо! Мама бьётся над ней всё утро, уговаривает её и так и этак, но малышка Лили непреклонна. Петунья ворчит, что надо просто её отшлёпать, да и дело с концом, однако её, как всегда, никто не слушает. У Лили уже дрожат губы, она хочет плакать от грусти и несправедливости — ей не нужен другой дом в городе, где пыльно и шумно, и нет никакого моря. Тогда папа берёт её на руки, серьёзно смотрит в глаза и говорит: «Запомни, малышка, можно увести шотландца прочь от гор и моря, но нельзя унести горы и море из его души. Они всегда будут с тобой». И Лили, впервые за долгие месяцы, снова улыбается.

Где-то среди густых шотландских лесов взрослая Лили тоже улыбнулась. Наверное, эта нехитрая мысль и помогла ей тогда прижиться на новом месте и не горевать целыми днями по потерянному дому. Горы и море остались волшебной детской сказкой, в которую малышка Лили горячо верила, твёрдо убеждённая — она обязательно вернётся домой. И безошибочное детское чутьё её не подвело. Дом встретил Лили как старого друга, цветущими полями и светлыми надеждами. А впереди, ясное как летнее небо, виднелось счастливое будущее.

За всем этим сиянием она совсем позабыла о Ремусе, из-за которого, собственно, и затевалась вся авантюра. Он неторопливо шагал рядом и во все глаза таращился на лес, словно встретил бог весть какое чудо. Лили только улыбнулась его изумлению — ох уж эти городские! Впрочем, чего ждать от человека, никогда не видевшего леса? В этом своём упущении Ремус сам вчера признался, когда после ужина Алиса заспорила с Поттером о том, как правильно ставить палатку в лесном походе. Признание вышло очень неожиданным; Лили была уверена, что Ремусу не нравится говорить о себе и своей старой жизни в Кардиффе. Если кто-то задавал ему вопрос, он мгновенно тушевался и либо отмалчивался, либо отбивался какими-то общими безликими фразами, по доброй же воле от него нельзя было услышать ни словечка. Кто-то — кажется, это был Сириус — не без ехидства предположил, что у него ужасное прошлое, о котором ему просто стыдно рассказывать.

Сириус, конечно, был тот ещё козёл, но, наблюдая украдкой за Ремусом, Лили вынуждена оказалась признать, что некое зерно правды в его ехидстве есть. Временами Ремус резко замыкался, уходил в себя, и с лица у него пропадало всякое выражение, а взгляд пустел и стекленел. Выяснить причину этих странных припадков так и не удалось: Лили знала слишком мало, чтобы предположить хоть что-нибудь, а при любой попытке узнать больше упиралась в частокол вежливых и уклончивых ответов. Разумеется, всё это играло против Ремуса, делая его не самым хорошим рассказчиком, что, по счастью, искупалось одним важным достоинством — он превосходно умел слушать. Ему можно было рассказывать любую ерунду, нести сущий бред, а он слушал и никогда, никогда не перебивал. Не привыкшая к такому вниманию Лили поначалу даже путалась в словах, однако подбадриваемая его интересом, постепенно смелела и находила всё новые и новые истории; благо, их у неё было предостаточно. Но если ничего подходящего случаю не находилось, приятелям это никак не мешало: с Ремусом не только интересно говорилось, с ним ещё и замечательно молчалось.

В этом же замечательном молчании они сейчас шагали через лес, иногда только перебрасываясь коротким взглядом. Дорога выманила их в поля, при свете дня оказавшиеся ещё просторней, провела мимо ещё зелёных изгородей и исчезла под булыжниками мостовой. И сразу тишину разбил многоголосый гул, аромат вереска уверенно заглушили запахи нагретого железа и асфальта, краски и уличной пыли. Толпа гуляющих подхватила ребят, донесла до широкой Виктория-стрит, вытолкнула на площадь, полную толкотни и суматохи. Здесь звякали колокольчики лавок, кричали женщины, под ногами путались девочки в расстёгнутых пальтишках и мальчики в залихватски сдвинутых набок кепках. После величественного, чопорно-тихого Реддл-холла у Лили голова пошла кругом от этой суеты.

— Мне кажется, или тут слишком шумно? — рассмеялась она, глядя на толпу сквозь пальцы, чтобы глаза привыкли к пёстрой площадной круговерти.

— Оглохнуть недолго, — Ремус приподнялся на носках и смотрел поверх голов, будто что-то искал. На секунду глаза у него странно блеснули, и тут же погасли вновь. — Поищем место потише?

Первый же прохожий с готовностью объяснил, как добраться до городского книжного, и Лили бодро потащила Ремуса в указанный переулок. Стены домов в нём лепились друг к другу, стягивая переулок каменным корсетом, мостовую покрывал ковёр из размокших окурков и старых газет. Возле дверей околачивались подростки — почти все с сигаретами, в кожаных куртках; к ним под порывами ветра жались хихикающие девчонки. В спину Лили кто-то намекающе свистнул, раздался смачный шлепок.

— Вот это па-а-авезло! — заметил не слишком-то трезвый голос. — Где такую цыпочку отхватил?

— Слышь, полосатик, красотками делиться надо! — загоготал другой, когда Лили в испуге прижалась к Ремусу. Он положил ладонь ей на спину и не оборачиваясь процедил:

— Это не ваше дело.

И словно спичкой чиркнул рядом с пороховой бочкой — мальчишки зашевелились, по переулку прокатился недовольный гул. Нетрезвый голос рассердился:

— А ты страх не потерял, урод? Сунулся в наш переулок и ещё будешь собачиться? С твоей рожей надо сидеть тихо и носа на улицу не показывать!

— Вы что себе позволяете?.. — Лили возмущённо стиснула кулаки, обернулась на голос. Сейчас она, не посмотрев ни на какие правила приличия, врезала бы негодяю промеж глаз, если бы только его увидела. Но Ремус не дал ей сделать и шагу.

— Идём отсюда, идём! — Сама Лили идти не желала, поэтому он просто схватил её за плечи и повёл за собой, как ребёнка. В спины им летели неприличные крики и ругань, что-то просвистело в воздухе. — Не упрямься, ну!

— Да как они… да что они… — у неё не хватало слов описать злость, клокотавшую в груди. Оставалось только громко и гневно дышать, мысленно желая неизвестному негодяю всяческих страшных кар. Воздух в переулке стал липким, как чьи-то грязные пальцы; Лили спрятала лицо в воротник пальто, чтобы меньше чувствовать эти противные прикосновения.

Ремус не выпускал её, пока они не оказались на совершенно другой улице, куда чище и просторней. Там он посадил Лили на скамейку возле какого-то магазинчика, а сам привалился к стене и пощупал затылок.

— Как ты, ничего? Сильно напугалась? — он вытряхнул из волос покрытый пеплом окурок, тихо выругавшись сквозь зубы. Лили тактично сделала вид, что не слышала последних слов.

— Да всё нормально, я в порядке. Ух, вот же негодяи! Как они могли такое… такое… была бы я мальчиком, уж они бы у меня! — она угрожающе взмахнула кулаком. Злость всё никак не отступала, лицу было горячо. Эти мерзавцы в зеркало давно не смотрелись, иначе поняли бы, кто здесь настоящие уроды. Уроды — даже от сказанного мысленно во рту у Лили стало солоно и жгуче. Сразу вспомнился вчерашний вечер, Чарли, кричащий вслед Флёр то же гадкое слово. В груди болезненно сдавило.

— Эй, эй, Лили, ты чего? — испугался Ремус. — Что-то случилось?

— Ничего такого, это не из-за них.

— А из-за чего? Ты вчера тоже была сама не своя, тебя что-то тревожит?

— Нет… Да, — призналась Лили. Носить в себе тревогу было словно ходить с зажжённой бомбой, тяжело и опасно. Лучше уж рассказать. Ремус обязательно выслушает, а риск взорваться вместе с бомбой станет куда меньше.

— Ты же видел у нас такую маленькую девочку, Флёр Делакур?

— Француженку-то? Видел, конечно, а что с ней?

— На неё вчера один из братьев Уизли накричал, обозвал уродиной. С ней случилось что-то вроде истерики, мне… мне кажется, это был припадок.

— Может быть. Наверное, поэтому она не пришла сегодня завтракать.

— Не пришла?

— Не-а, ты не видела? Паршивая история выходит, — Ремус хмуро пнул оказавшийся рядом камень. — Я слышал, как Чарли ругался на неё Биллу, чуть со злости не лаял. Уверял, что это она его довела, нарочно. Вот и разбирайся, кто виноват…

— Может быть, мы можем как-то им помочь? — робко предположила Лили, стараясь не думать о том, как холодеет вокруг неё воздух.

— Да станут ли они слушать? Мы им не родители, не учителя. Полезешь воспитывать и только больше рассердишь.

— Но нельзя же все оставлять вот так! Кто-то должен объяснить им, что это недопустимо. Они ведь делают сами себе хуже, как они вылечатся? Такое ужасное слово… господи, бедная девочка!

Эти слова вырвались у Лили против воли, она не сумела сдержать ноющую в груди тревогу. От неё немедленно загорчило на языке, за ушами вспыхнула острая боль. Прикусив губу, Лили вытащила из сумки бутылку воды, сделала несколько больших медленных глотков. Глубоко вдохнула, унимая зачастившее сердце. Ей нельзя терять над собой контроль, нужно сохранять самообладание. Боль слегка притупилась, но не исчезла. Хуже того: кожу начало мелко покалывать, она вся натянулась, точно высохла.

— Что с тобой? Это из-за… — Ремус запнулся, однако всё было и так ясно. Лили заставила себя улыбнуться, хотя от этого стало только хуже:

— Все хорошо, не бойся. Я в норме. Сейчас приму успокоительное и всё будет просто… — внутри всё похолодело, когда рука нащупала в сумке только холодное стекло бутылки. Спасительного пузырька не было. — О, Боже…

— Что, что такое?

— А ведь собиралась, — простонала Лили, схватившись за голову, — собиралась и забыла! Вот бестолковая, Сев был прав!

— Ни черта он не прав, нашла, кого слушать! — возмутился Ремус. Он накрыл её дрожащую ладонь своей, заглянул в глаза: — Послушай, тебе сейчас нельзя паниковать. Слышишь? Дыши глубже, вот так. Отлично, теперь обопрись на меня, и мы пойдём домой. Всё будет хорошо, только не паникуй, ладно, не паникуй…

Лили послушно встала, не видя ничего вокруг. Кожу кололо уже невыносимо, в горле набухал комок. Ей хотелось разрыдаться — но глаза оставались издевательски сухими. О, небо, если бы только она могла плакать, как все, а не ходить всю жизнь по краю в страхе умереть от любой мелочи! Нет-нет-нет, нельзя об этом думать, ей нельзя сорваться, она должна справиться… должна добраться до дома… удержать себя, суметь…

Резкая боль пронзила грудь, сбила с ног яростной волной. Лили упала, едва успев выставить вперёд руки. Нет, не сейчас, взмолилась она, но было поздно: кровь леденела, кожу обожгло холодом. По виску скатилась капля, другая, третья, они забарабанили по мостовой.

— Господи, нет, нет, — Ремус рухнул на колени рядом с ней, — Лили, держись, держись, пожалуйста, я сейчас!

Она ощупью нашла протянутую бутылку. От холода ломило зубы, стекло скользило в мокрых пальцах, глаза уже застила плёнка, но Лили не останавливалась, жадно глотая воду. Боль начала утихать. Понемногу, по чуть-чуть — и вдруг ужалила змеёй между рёбер. Всё тело свело судорогой, Лили пошатнулась, и бутылка со звоном ударилась о мостовую. Во все стороны полетели острые осколки. Это был конец, и боль, словно почуявшая это, набросилась с новой силой. Руки ослабли, и Ремус подхватил Лили у самой земли; его самого трясло, как в лихорадке.

— Что стряслось? — сквозь плёнку пробились очертания высокой фигуры. — Мальчик, что происходит?

— Воды, пожалуйста, воды! Скорее, она умирает! Умирает, слышите?!

Лили уже едва могла слышать. Звуки сливались в единый гул, перед глазами темнело. С лица текло ручьями, а внутри всё горело и рвалось, требовало хоть каплю влаги. Каплю, всего одну капельку… одну…

— Прочь с дороги, живо!

Новый, будто знакомый голос прорвался в спутавшееся сознание. Лили грубо вырвали из рук Ремуса, рывком подняли голову. В горло пролилось что-то горькое, притупившее жжение, но этого было мало, ей нужно было ещё, ещё… Кто-то распахнул пальто, отрывая пуговицы, и горячая ладонь легла на сердце, вторая сжала лоб.

— Дыши как можно глубже! — велел знакомый-незнакомый. — И расслабься, сейчас будет очень больно. Люпин, отвернись! Да отвернись, чтоб тебя!

Новая волна боли прошила Лили насквозь, она закричала, забилась, но горячие руки были сильны. Сердце вдруг обдало стужей, и оно замерло. Наверное, это смерть, подумала Лили.

Она умирала бесконечное мучительное мгновение. А потом боль пропала. Совсем. Словно и не было её никогда. Хриплый жадный вдох, ещё один, и тёмная пелена спала с глаз. Лили не без труда вытерла лицо воротником. В двух шагах на мостовой сжался Ремус, перепуганный не меньше её самой, бледный как мертвец. Его кепка где-то потерялась — и это что, седые пряди у него в волосах? Он поймал её взгляд и тут же сгрёб Лили в объятия; у него были ледяные руки, а сам он оказался горячий, точно печка. Лили, дрожа и всхлипывая, зарылась лицом ему в свитер, страшно колючий, но это было неважно: она наконец смогла почувствовать тепло, почувствовать себя снова живой.

— Слава Богу, — шептал Ремус, гладя её по спине, — слава Богу, слава Богу…

Они, наверное, ещё долго сидели бы так посреди улицы, прижимаясь друг к другу, если бы где-то наверху не зазвенел громкий голос:

— Аккуратней, аккуратней, Ремус, не задуши свою подругу. Мне, конечно, приходилось спасать людям жизнь, но тут, боюсь, все мои приёмы будут бессильны.

Барти Крауч привалился к стене магазинчика и вытирал руки большим клетчатым платком. Его плечи тяжело вздымались и опускались, словно он пробежал марафон и никак не мог отдышаться. Из магазинчика выглянула какая-то женщина с выражением тревоги на лице, явно собиравшаяся вмешаться, но Барти властно махнул рукой:

— Не переживайте, миз, всё уже в порядке. Больше мы вас так не побеспокоим — правда же, ребята?

— Да, да, к-конечно, — быстро кивнул Ремус. Под внимательным взглядом Барти и встревоженным незнакомки он весь как-то сжался и стыдливо заливался краской. — Простите нас.

— Да, простите, пожалуйста, мы не хотели, — повторила Лили. Только сейчас она осознала всю кошмарность их положения. Боже, а ведь Чарити предупреждала… и почему она её не послушала?

— В таком случае мы, пожалуй, пойдём, — Барти оттолкнулся от стены и спрятал платок в карман. — Лили, ты сможешь идти сама? Или, — уголки его губ дрогнули в слабой усмешке, — я должен просить Ремуса донести тебя домой на руках, как Прекрасную Даму?

— Ни в коем случае, я дойду сама!

Лили ещё пошатывало, но она решительно поднялась и одёрнула пальто, стараясь выглядеть настолько внушительно, насколько это позволяла влажная одежда и мокрые волосы. Ей было определённо лучше, хотя по всему телу разлилась неприятная слабость. Ремус неловко коснулся её локтя; он протянул ей отлетевшие от пальто пуговицы, а затем неожиданно стащил с себя куртку и накинул ей на плечи.

— Ветер. П-простудишься ещё… — пробормотал он смущённо. Барти, наблюдавший за ними, странно хмыкнул.

Едва они отошли достаточно далеко, чтобы женщина из магазинчика не могла их слышать, он тут же потёр переносицу и с досадой заговорил:

— Ну мы же вас предупреждали! Кто мешал вам подождать, пока мистер Томас не вернётся и всё не решит?

— Прости, Барти, мы…

— Что «мы»? Вы хоть подумали, как вы рискуете? А ведь не успей я вовремя, ты бы сейчас плакал горькими слезами. Пойми, мне Поттера с Блэком хватает, я надеялся, что уж вы-то двое будете ответственными!

— Мы… я… это не повторится, обещаю! — Ремус едва ли не стукнул себя кулаком в грудь от избытка чувств.

— Очень на это надеюсь, — проворчал Барти. — Если мистер Томас вообще позволит вам снова выходить на улицу.

Лицо Лили запылало от стыда. Ну вот, теперь из-за её глупости накажут остальных! И что ей стоило быть немножко терпеливей — но нет, ей же всегда неймётся, нужно всё, здесь и сейчас. Лучше бы они и правда остались дома. Сейчас бы делали с Севом уроки и ни о чём не переживали…

Она так глубоко провалилась в эти невесёлые мысли, что не заметила, как идущий впереди Ремус резко остановился, и налетела на него.

— Что такое?

— Мне вроде что-то показалось, — он нахмурился, сдвинул на затылок кепку — и когда он снова её нашёл? — Но сейчас я не уверен…

Лили посмотрела в ту же сторону, однако в этот момент их окликнул Барти и пришлось шевелиться. Ремус не переставал хмуриться и всё время нервно поглядывал на Лили, словно бы боролся сам с собой. Наконец, когда они добрались до городской окраины, он не выдержал:

— Я видел за углом Северуса. Он выглянул, заметил меня и снова спрятался. Я его нашёл ещё в толпе на площади, когда мы сюда пришли, просто подумал, что тебе это не понравится, и не стал говорить.

— Да это для меня не новость, — Лили горько усмехнулась. — За ним всегда водилась эта привычка. Я не рассказывала, как мы познакомились? Он шпионил за нами с Туньей из-за кустов.

— Да уж, оригинально, — было видно, что у Ремуса на языке вертятся совсем другие слова, но он упорно не давал им вырваться и держался вежливо.

— Он правда не так плох, Ремус.

— Я и не говорил, что он плох! Просто меня… меня слегка смущают такие привычки. Я бы нервничал, если бы мой друг за мной следил, словно он мне не доверяет.

— Сев мне доверяет. Но ты же видишь, как легко я попадаю в неприятности — он просто волнуется за меня.

— Ты так думаешь?

Лили посмотрела в его настороженные глаза, сглотнула застрявший в горле комок и сказала:

— Я не могу думать иначе.

— Он тебе что, и это запрещает?

— Да нет, не он, — она сквозь силу улыбнулась. — Я правда верю, что он желает мне добра. И… давай больше не будем об этом.

Ремус не стал спорить. Это была ещё одна его черта, которая ужасно нравилась Лили — немногие в её окружении действительно уважали желание не бередить старые раны или не говорить о наболевшем. Она придвинулась к нему поближе и потеплей закуталась в его куртку, пахнущую сухой землёй и чем-то едким, похожим на дым. Куртка была очень старая, заношенная и затасканная: верхней пуговицы недоставало, манжеты протёрлись, воротник готов был вот-вот оторваться. Ремусу она наверняка досталась от кого-то из старших, потому что даже ему она была великовата, а уж Лили в ней просто тонула. Удивительно, что она до сих пор так хорошо греет. Лили мысленно прикинула, удастся ли оставить куртку у себя подольше, и ещё раз глянула на форму пуговиц — вроде у неё в коробке были похожие. У Ремуса, похоже, совсем плохо с шитьём, надо ему помочь.

На крыльце их ждал Северус; лицо у него покраснело, как от быстрого бега, и дышал он точь-в-точь как Барти после… что бы он там ни сделал. При виде процессии и мокрой Лили в чужой куртке он вскочил и протянул к ней руку:

— Господи Боже, что ты… А я ведь говорил! Кто это…

— Всё потом, Северус, всё потом, — строго прервал его Барти. — Лили сейчас нужен покой, а о подробностях спроси лучше у Ремуса.

Северус стиснул зубы и поморщился — предложение ему чем-то очень не понравилось. Барти не пустил его наверх, но Ремус провожал Лили до самых дверей спальни: на лестнице её снова зашатало, пришлось опереться о его руку. Мимо с шумом пробежал Сириус, на ходу оглушительно свистнув и проводив их громким:

— Эй, голубки, когда свадьба?

Ремус снова покраснел как мак, но теперь уже от ярости. Лили мягко погладила его по сжавшейся в кулак ладони:

— Да наплюй ты на этого придурка. Болтает, и чёрт с ним, не переживай, — маме бы очень не понравилось, как она разговаривает. Видимо, это всё оно — тлетворное влияние мужского общества.

— Я совершенно не переживаю, — сквозь зубы отозвался Ремус. — Делать мне больше нечего… Ты как, тебе легче?

— Да, только устала что-то.

— Это нормально, после такого-то, — он передёрнул плечам. — Ляг сейчас, отдохни, ладно?

— Конечно, — улыбнулась Лили. — Ты уж прости, что всё так вышло. И за куртку тоже, она теперь вся мокрая…

— Чёрт с ней, с курткой, главное, что ты в порядке!

О Чарли и Флёр они больше не заговаривали — ни в тот день, ни на следующий.

* * *

С того злополучного утра Лили ни слова не произнесла ни о Чарли, ни о Флёр, но оба они всё равно намертво застряли у Ремуса в голове. Он позабыл про Сириуса и теперь в столовой наблюдал то за Чарли, мешающим своими локтями соседям и упрямо отказывающимся их убрать, то за Флёр, презрительно фыркавшей о каком-то «effronterie monstrueuse» с другого конца стола. При помощи Джеймса Ремус установил, что маленькая француженка считает Чарли чудовищным нахалом и абсолютным невежей. Мнение самого Чарли было намного проще. «Дура» — чётко и коротко высказался он старшему брату. Каждый из ребят свято верил в собственную непогрешимость и, судя по всему, добровольно идти на контакт с противоборствующей стороной не желал. Положение складывалось из рук вон: дети готовились воевать. Ремусу совершенно не улыбалось быть в этой войне мировым судьёй, тем более, что по части дипломатических переговоров у него всегда было неважно. Но, когда во вторник из библиотеки снова понеслась ругань, а затем позеленевший от злости Чарли умчался в башню, оглушительно хлопнув дверью, Ремус внезапно бросил недописанный реферат и побежал за ним. Почему эти дети стали ему так важны? Из-за Лили? Наверное, из-за неё. Вот только и у него самого уже не получалось оставаться в стороне. Что-то не давало закрыть глаза и отмахнуться, что-то гнало его наверх, вслед за Чарли.

Эйб Грей считал это добротой. Но Ремус знал лучше. Его грызла нечистая совесть. Грей был романтиком и идеалистом и поплатился за это. Из-за Ремуса. Теперь всё, что он мог — не допустить подобной катастрофы снова.

Перед дверью он несколько раз глубоко вдохнул и пригладил волосы. Независимому Чарли явно не понравилось бы, что о нём тревожатся и бегают, как за мал… за совсем малышом. Ну, была не была!

На стук никто не ответил. Тогда Ремус боязливо просунул голову в щель и огляделся. Чарли сидел на кровати и листал огромную книжку; одной рукой он обнимал здоровенное плюшевое нечто, похожее на смесь птицы и крокодила. Услышав скрип двери, мальчик встрепенулся и уставился на Ремуса пронзительно и недоверчиво.

— Чего тебе? — требовательно спросил он. Ремус почувствовал, как во рту пересыхает и язык прилипает к зубам. Такого тяжёлого взгляда, да ещё и у ребёнка, он никогда не встречал.

— Я х-хотел с тобой поговорить…

— Ты же Люпин, да? Мальчик-оборотень? — С трудом переборов себя, Ремус кивнул. — В книжках пишут, что вы агрессивные и опасные. Это же неправда?

Чарли отложил в сторону свой талмуд и повернулся всем телом. Обычно самого слова «оборотень» хватало, чтобы заставить нервничать даже взрослого, что уж говорить о детях. Но этот мальчишка не казался напуганным или смущённым — ему, скорей, было интересно, как натуралисту, обнаружившему в своём саду редкую бабочку. А Ремус понятия не имел, что ему ответить. Он бы с радостью кивнул и согласился, ведь в книгах чего только не напишут, однако память услужливо подсовывала сцены одну противней другой. Это он-то неагрессивный и безвредный? Чёрт, ну вот зачем он сюда пришёл, знал же, что всё пойдёт не так!

Они подождали немного, изучая друг друга взглядами. Потом ещё немного. И ещё. Первым сдался Ремус:

— Интересная у тебя игрушка, — он указал на плюшевое нечто, которое Чарли всё так же крепко прижимал к себе. Дурацкая стратегия, но лучше, чем ничего. — Кто это?

— Это мой дракон, — неохотно признался Чарли. — Его зовут Смауг.

— Смауг? В честь Смауга Ужасного?

— Это и есть Смауг Ужасный! Он такой же, как в книжке: даже дырочка на груди есть, сам посмотри! ⁽¹⁾

Полный благородного негодования, Чарли спрыгнул с кровати и сунул дракона Ремусу под нос. Вблизи стало видно, что он вовсе не плюшевый, а связан из толстой шерсти, причём не слишком-то хорошо — но точно с любовью. Ремус ласково погладил Смауга Ужасного по кривоватой морде и заглянул под брюхо. Дырочка и в самом деле была: шерсть в этом месте нарочно подобрали другую, яркую. Чарли раздувался от гордости:

— Это мама вязала, а я следил, чтобы всё было как положено! А то про эту дырочку все вечно забывают!

— Да потому что читают кое-как, — вздохнул Ремус. Как же он понимал этого мальчика! — А ты, выходит, «Хоббита» любишь?

— А то! Мы его сейчас читаем, — возбуждённый Чарли ткнул пальцем в талмуд на своей подушке. Кажется, разговор свернул в правильную сторону: его лицо светилось оживлением. — Правда, я уже читал, но Смауг нет, так что я читаю для него. Жаль только, что там картинок нет, — добавил он со вздохом, — я бы посмотрел на настоящего Смауга.

— У меня есть картинки, — слова сорвались у Ремуса с языка даже прежде, чем он их осознал. Глаза Чарли так и впились в него: жадные глаза фаната.

— Правда? Ты сам их рисовал?

— Н-ну, да, — мозг такое повышенное внимание пугало, и он отказывался вести разговор нормально, выдавая исключительно невнятное смущённое заикание. — Правд-да, там только Г-гэндальф и Бильбо, но… но Смауга можно н-нарисовать сейчас!

В глазах Чарли заполыхало пламя, он радостно подался вперёд, но вдруг насупился и снова уставился с прежним подозрением:

— Ты серьёзно? Не смеёшься?

— Да с чего бы мне смеяться?

— Потому что «Хоббит» для детей, — устало, точно маленькому, пояснил Чарли. — А ты вон какой взрослый. Взрослым не интересны детские сказки.

— Ну, во-первых, не такой уж я и взрослый, — рассмеялся Ремус. — А во-вторых, не такая уж это и детская сказка. Там дальше такое началось…

— Что началось? Там было что-то ещё?

— А как же, там был «Властелин колец»! Ты не знаешь? Пойдём ко мне, покажу.

Ремус приглашающе махнул рукой. Чарли колебался: мальчик явно не привык сходу доверять всяким подозрительным взрослым. Наконец он решился и, покрепче стиснув Смауга, бочком выбрался на площадку. В комнату Ремуса он заглянул с опаской — а потом увидел полки, заставленные книгами, и потерял дар речи. Особенно его заворожило собрание Кристи, занимавшее целую полку. Ремус усмехнулся и полез наверх за Толкином и альбомом. Книги составляли добрую половину всех его вещей, если не бóльшую. Пожалуй, идея привезти их сюда всё-таки была правильной.

— Обалдеть… — выдохнул Чарли восхищённо. — И ты всё это читал?

— К сожалению, не всё, но я на пути к этому. Вот, смотри, это «Властелин колец». Хочешь — возьми, почитаете потом со Смаугом. А сейчас мы его зарисуем!

Карандаш у Ремуса всегда был наготове, специально для таких случаев. Они пристроились на полу возле кровати и занялись делом: Смауг позировал, Чарли придерживал, Ремус зарисовывал.

— Слушай, а у тебя голова не болит оттого, что ты столько читаешь? — поинтересовался Чарли, когда они добрались до крыльев. У вязаного Смауга они оказались немножко разной длины, но, к счастью, нарисовать их одинаковыми было проще простого.

— Болит временами, — честно признался Ремус, стирая вспомогательные линии. — Тогда я иду гулять, чтобы проветриться. А иногда продолжаю читать, если слишком хочу узнать, что будет дальше.

— А я и так знаю. Я все свои книжки уже читал. Некоторые даже дважды…

— И не скучно?

Чарли как окаменел. Он опустил взгляд и чётко, по слогам, процедил:

— Мне не бы-ва-ет ску-чно! Я умею себя занять, ясно? — и отвернулся, красный и сердитый. В руке у Ремуса дрогнул карандаш, на бумаге появилась неряшливая кривая.

Ну конечно, конечно, он же «Маугли», лингвималик! Как я сразу не понял? Несчастный мальчик — он ещё такой независимый, наверняка никогда не просит помощи. Вот же не повезло…

Ремус прикусил губу и хмуро потёр лоб. Если на небе всё же есть Бог, у этого придурка отвратительное чувство юмора. Дети ведь ни в чём не виноваты. Ох, скорей бы лечение мистера Реддла начало действовать, тогда все они вздохнут свободней!

Сбоку послышался странный шмыгающий звук, и Чарли вытер нос рукавом. Утешать его словами, пожалуй, было чревато — такой и фонарь может поставить. Перебирая в уме более безопасные варианты, Ремус рассеянно опустил руку в карман. Пальцы встретились с гладким и шуршащим.

— Чарли, шоколадку будешь?

Чарли быстренько ещё раз прошёлся рукавом по лицу и обернулся:

— Буду.

Шоколадка была самая вкусная на свете: ореховая. Не вот эта непонятная масса, в которой на всю плитку встретится дай бог пара стыдливо жмущихся друг к другу кусочков, а настоящая, крепкая, с цельными орехами, которыми так весело хрустеть. Ремусу это всегда помогало. Если всё настолько плохо, что хуже некуда, съешь шоколадку — проблемы, конечно, никуда не денутся, зато решать их будет уже не так грустно. Чарли, кажется, был того же мнения. Он мигом проглотил шоколад и теперь с удовольствием облизывал пальцы.

— Ну что, полегчало? — улыбнулся Ремус, убирая остатки. В ответ последовало довольное «м-м-м», не требующее никаких пояснений. — Тогда продолжим? Нам его ещё раскрасить надо!

К сожалению, задумать было куда легче, чем исполнить задуманное. Ремус неплохо управлялся с цветом, но всегда предпочитал простой карандаш всем остальным, потому не привёз с собой ничего, чем можно было бы как следует раскрасить Смауга Ужасного. Ни Чарли, ни его брат не могли похвастаться страстной тягой к искусству, а потому их арсенал художественных принадлежностей был ещё меньше — он попросту отсутствовал. Совместными усилиями перебрали всех остальных ребят, но увы: ни одна кандидатура не подходила, чтобы ограбить её на предмет красок или хотя бы хорошей коробки цветных карандашей. Чарли погрустнел и сник. Казалось, над ним вот-вот появится тучка и окатит его дождём, такое несчастное было у него лицо. И тут он вспомнил:

— Я видел недавно коробку красок в библиотеке. Большую такую, баночек на двадцать. Только… — лицо его стало ещё несчастней, и он горько и скорбно вздохнул.

— Только что? — на самом деле Ремус уже подозревал, что же так огорчило Чарли. Вариант оставался один из одного. Про себя он подумал, что это очень неплохая возможность решить все проблемы, притом мягко и ненасильственно. Если, конечно, он справится и не выставит себя дураком.

— Это коробка той дуры Делакур, — пробубнил Чарли, всем своим видом показывая, как он презирает упомянутую дуру. — Она ни за что с нами не поделится.

— Почему? Разве она жадная?

— Она дура, вот она кто! Ничего не понимает, лезет, куда не просит, обзывается, а потом истерики закатывает и все её жалеют!

— А мне она показалась довольно милой девочкой, — удивлённо протянул Ремус. — Неужели она так ужасна?

— И даже ещё хуже. Вот пойдём попросим, и ты сам увидишь!

И Чарли, не обращая внимания на попытки Ремуса его остановить, схватил вязаного Смауга подмышку, поддёрнул свои короткие штаны и выбежал из комнаты. На лестнице загремел топот его тяжёлых ботинок. Ремус спешно последовал за ним. Новая ссора детей, а тем более очередной припадок Флёр совершенно не входили в его планы, и он ругал себя на чём свет стоит: идиот, полоумный идиот, ну что ты натворил! Теперь попробуй-ка, реши проблему мирно. Чарли сейчас придётся с боем оттаскивать от девочки, не то без кровопролития уже не обойдётся. Хорош дипломат выискался, нечего сказать!

На счастье Ремуса, он был значительно больше Чарли и бегал вдвое быстрей, а потому сгрёб упрямого юнца в охапку прямо у дверей девичьих спален. Чарли такое бессовестное злоупотребление силой и властью привело в страшное возмущение. Он принялся вырываться, извиваясь как ужонок.

— Поставь меня на землю, на землю поставь, говорю! Так нечестно!

— Я хотел с тобой сначала поговорить, а ты убежал, — пропыхтел Ремус, которому управиться со здоровым и крепким мальчишкой было не по силам. Не без облегчения он поставил Чарли на пол. — Теперь выслушаешь?

— Ну чего ещё?

— Обещаешь, когда мы войдём к ней, не грубить и не кричать? И дурой не называть? Сомневаюсь просто, что нам это поможет достать краски.

— Ладно-ладно, обещаю, — торопливо и неохотно пообещал Чарли. Похоже, у него в адрес Флёр скопилось множество разнообразных и довольно нелестных слов, которыми он с удовольствием бы воспользовался.

Флёр выглянула не сразу и на незваных посетителей взглянула без особой радости. Казалось, ей очень хочется не говорить с ними вовсе и просто захлопнуть дверь, но девочка всё же пересилила себя и чопорно осведомилась:

— Как могу помочь?

Чарли ответил ей своим тяжёлым взглядом и ринулся в наступление:

— Нам нужны твои краски! — затем немножко подумал и добавил с огромным усилием: — Пожалуйста.

— Зачем вам к’гаски? — Флёр заняла оборону в дверях, скрестив тонкие ручки на груди.

— Нужны, и всё.

— Вы что, п’гидумали что-то нехо’гошее? Мальчишки всегда п’гидумывают нехо’гошее! — авторитетно заявила девочка, решительно тесня позиции Чарли. Тот попытался сдержать натиск и броситься в контратаку.

— Да что ты несёшь, ду… — он осёкся, когда Ремус тихонько кашлянул, замялся, судорожно почесал лоб и перешёл на лёгкую артиллерию: — Что ты придумываешь, кто тебе сказал? Мы ничего не задумали.

— Тогда почему ты отнетиваешься?

— Чего-о-о? Чего делаю?

— От-не-ти-ва-ешь-ся. От’гицаешь.

Чарли наконец догадался и насмешливо фыркнул. Ремус, глядя на его лицо, блестевшее от сознания своего превосходства, только потёр со вздохом кончик носа. Старая добрая тактика «если кончились аргументы — придерись к грамматике». Всегда работает.

— Эх, ты. Правильно говорить «отнекиваешься», поняла?

Флёр высокомерно тряхнула красивыми белокурыми волосами. Тактика Чарли с треском провалилась.

— Все ‘гавно, пока ты не ‘гасскажешь, к’гаски не дам.

Наступило напряжённое затишье: ребята перешли в фазу позиционной войны и теперь мрачно играли в гляделки. Уши Чарли так покраснели, что едва ли не дымились, у Флёр в распахнутых глазах заблестели слезинки. Эти двое определённо друг друга стоили. Неизвестно, сколько они могли так простоять, поэтому Ремус взял на себя смелость выкинуть белый флаг.

— Нам нужно раскрасить один рисунок, — он улыбнулся Флёр в надежде смягчить её.

— Какой ‘гисунок? Я должна его видеть!

— Это ещё зачем? — вскинулся Чарли, разгневанный посягательством неприятеля на военную тайну. — Дракона мы рисуем.

— Тем больше! Вд’гуг он у’годливый?

— Да ты… — на этот раз он сумел остановиться сам, — ты же его не видела, откуда ты знаешь!

— Я хочу знать, на что используются мои к’гаски. Покажите ‘гисунок, — неприятель выставил ультиматум и не намеревался отступать ни на дюйм.

Мальчикам пришлось подчиняться грубой силе. Флёр препроводили до художественной мастерской и торжественно предъявили ей портрет Смауга. Девочка долго созерцала портрет взглядом опытного критика, хмурилась, потирала лоб и наконец постановила:

— Ну, он неплох. Хо’гошо, я дам вам к’гаски. Но я буду следить за вами!

Мимолётная радость на лице Чарли исчезла так же быстро, как исчезает бутылка лагера при появлении полисмена. Он обернулся к Ремусу и выразительно кивнул в сторону Флёр — весь его вид выражал решительный протест. Увы, утешить его было нечем.

— Это её краски, Чарли, — шепнул Ремус ему на ухо. — Она имеет право видеть, как мы их используем. Нам не стоит сейчас с ней ссориться, нужно придумать мирный путь.

Удивительно, но Чарли не стал возражать, напротив: покрепче обнял вязаного Смауга и принялся изобретать мирный путь. Он изобретал его, пока Флёр бегала за красками и кисточками, пока важно объясняла разницу между оттенками Ремусу, смотревшего на неё предельно серьёзно, пока выбирали подходящие кисти. Мог бы изобретать и дальше, и, наверное, в конце концов к чему-нибудь да пришёл бы, однако в этот момент Флёр требовательно дёрнула его за рукав.

— Ну что?

— Ты не слышишь меня. Я спрашиваю, как зовут твоего яще’га?

— Смауг зовут. И он не ящер, он дракон!

— Какая ‘газница? — Флёр легкомысленно пожала плечами. Такого Чарли снести не мог. Чувства его так клокотали и кипели, что он мог только яростно открывать и закрывать рот, точно дракончик, лишившийся пламени. Ремус, наконец выбрав подходящую кисть, посоветовал:

— Почему бы тебе не взять книгу и не показать, в чём разница?

Чарли благодарно кивнул и убежал за «Хоббитом». В ожидании него Флёр устроилась поближе к рисунку и сыпала вопросами. А зачем здесь шипы? А что за дырочка? А какого он будет цвета? Половину слов она еле выговаривала, но ей это совершенно не мешало — слова лились из неё бурным потоком, останавливать который казалось просто опасно — ещё наводнение устроит. Когда вернулся Чарли со своим талмудом, она ласточкой взвилась к нему, сметя попутно аккуратно разложенные на полу кисти.

— Как ты можешь так любить д’га… д’га… д’гаконов?! — от изумления Флёр никак не могла вдохнуть как следует. — Они же такие ст’гашные и опасные!

— Ничего они не страшные. Это всё люди придумали, чтобы было не так стыдно золото у них воровать, — уверенно возразил Чарли. Он пристроился возле Ремуса, раскрыл книгу на первой странице и ласково погладил вязаного Смауга. — Всем от драконов нужно только золото. Тебе бы понравилось, что твой дом всё время осаживают какие-то бронированные муравьи и пытаются отрубить твою голову?

— Наве’гное, нет…

— Вот и им не нравится. Всем так интересно слушать про рыцарей — и никого не волнуют чувства драконов. А вот если бы кто-нибудь пришёл к нему с добром, попытался приручить…

— Но ведь Смауг забрал сокровища у гномов, — заметил Ремус вполголоса. Он осторожно смешивал краски на куске картона и поглядывал на ребят через плечо — на случай, если снова потребуется останавливать войну. — Они ему не принадлежали.

— Кто тебе сказал? Может, эта гора принадлежала его прадеду!

— Ждите, ждите! — вмешалась держащаяся за голову Флёр. — Я путаюсь: какие гномы, какая го’га?

Чарли ухмыльнулся, словно только этого вопроса и ждал.

— А вот послушай, — он расправил страницу. — «В норе под землей жил-был хоббит»…

Хоббиты привели Флёр в такое громкое умиление, что Ремусу на секунду стало страшно, не вылетят ли стекла. Чарли был невероятно доволен; он посматривал на бывшую неприятельницу с возросшим уважением и торопился ответить на все её вопросы — а вопросов было хоть отбавляй. Над гномами они смеялись уже вдвоём, и Ремус позволил себе незаметно выдохнуть. Пожалуй, это вполне считалось за перемирие. Даже удивительно, выходит, его дипломатические способности не так уж чудовищны. Всё-таки Чарли был прав, приручить дракона — или дракончика, — не так уж невозможно. Иногда нужно лишь немного терпения. Ну, может быть, ещё шоколадка с орехами.

---

1) Чарли имеет в виду брешь в броне Смауга Ужасного. Бард Лучник, воспользовавшись этой брешью, сумел убить Смауга.

Вернуться к тексту

Сириус знал, что воровать плохо. Его всю жизнь учили, что воровать плохо. Ему читали долгие нудные лекции, ему пророчили страшную судьбу преступника, его даже пороли в целях профилактики воровских наклонностей. Но вафли для вечернего чая выглядели такими тёплыми и соблазнительными, а молоденькая горничная так легко растерялась, когда он ей улыбнулся, что Сириус не сдержался. Сейчас он сидел на развилке самых толстых ивовых ветвей и с наслаждением уничтожал свою добычу. Вафли, несомненно, того стоили — и он ещё умудрился похитить под шумок яблоко! Сириус довольно откусил золотистый бочок и сплюнул попавшие на зуб косточки в траву.

Ему здесь чертовски нравилось. После огромного родительского дома, полного пустых комнат и гулких коридоров, в которых звенящей тишиной отзывалось одиночество, Реддл-холл казался раем на земле, обителью свободы. Чарити и Барти, а вслед за ними всякие сальноволосые зануды говорили, конечно, о правилах, но даже это не могло уменьшить радость Сириуса. Ха, тоже мне правила! Да здешний распорядок не шёл ни в какое сравнение с чудовищным списком материнских запретов и ультиматумов, с её крикливыми придирками и угрозами. Не то чтобы отец был лучше — он никогда не повышал голос, зато сколько осуждения было в его молчании! Казалось, ты разочаровал его уже тем, что существуешь на этом свете. А Регулус? Этот маменькин сынок с начисто промытыми мозгами? С ним же разговаривать — что биться головой в кирпичную стену: больно и бессмысленно. Реддл спас Сириуса, вытащив из дома, где тот буквально задыхался в полном одиночестве. И Сириус, вкусив неведомой доселе свободы, сразу решил: домой он не вернётся ни за какие богатства. Как только всё это закончится, напишет дяде и уедет к нему в Америку. Дядя знает, как ему трудно дома, он не откажет. Эх, если бы можно было взять и Рега с собой… Да, он тот ещё придурок, но кто знает, может, без матери ему бы стало легче, и он снова стал бы человеком? Стал бы прежним. Из груди невольно вырвался вздох, который Сириус торопливо затолкал обратно. Пока что Регулус продолжал вести себя как последний придурок. То есть игнорировал за исключением взрослых всех окружающих. В том числе самого Сириуса. И на любую попытку контакта начинал шипеть, плеваться ядом и делать всё, лишь бы Сириус устроил скандал. Мелкий бессовестный негодяй.

Поведение брата, разумеется, в известной мере отравляло Сириусу жизнь, и будь они у Реддла одни, он бы, наверное, повесился уже с тоски. На его счастье, в Реддл-холле оказалось полно детей: разных, незнакомых, восхитительно шумных, живых и интересных. Лучше всех был Джеймс — самый весёлый, самый громкий, никогда не умолкающий, он первый предложил дружить. Предложил просто и бесхитростно, как делают дети. У Джеймса вообще всё было просто и понятно, и сам он был простой, как пять пенсов. Сириусу он чем-то напоминал Марли. Марли… Хорошие были времена.

Maman могла сколько угодно визжать, что именно она довела Сириуса до болезни, но это была гнусная ложь. Если бы не Марли, он сломался бы ещё раньше. А если бы не Джеймс, обязательно ввязался бы в драку. Правда, раньше он никогда не дрался, не с кем было — он ведь всю жизнь просидел взаперти — но некоторые надменные личности буквально-таки напрашивались на хорошую трёпку! Спасало их лишь опасение Сириуса упасть в глазах нового друга. И Доры, конечно. Вот уж бы кто раскатал его тонким слоем похлеще maman! В первый же день после своего появления она ласково дала понять: если Сириус будет вести себя как «полный le imbécile» и скажет что-нибудь непозволительное, она лично позаботится, чтобы больше он не издал ни звука. А всё из-за того, что он просто пошутил над этим занудой…

— Эй, нам, вообще-то, запретили сюда забираться, ты не в курсе?

Под деревом с книгой подмышкой и кислой миной на бледном лице стоял Ремус Люпин. Сириус досадливо поморщился — только чёрта помяни… Рег был тем ещё сычом, но Люпин дал бы ему сто очков вперёд. Никто не способен был раздражать так сильно, как этот тип: вечно мрачный, словно у него кто-то помер, молчит ещё хуже отца, и не дай бог сказать что — сразу огрызается. И какого дьявола ему здесь понадобилось? Он же вечно торчит в библиотеке с девчонками!

— Правила существуют, чтобы их нарушать, слыхал такое? — Сириус сердито догрыз яблоко, швырнул сердцевину за живую изгородь и глянул вниз. Люпин стоял на том же месте и с тем же осуждением сверлил его взглядом.

— Если взрослые что-то запрещают, значит, на то есть причины, — заявил он с выводящей из себя уверенностью. Сириус едва ли не взвыл: почему ему так везёт на придурков?

— Чёрт возьми, Люпин, тебе заняться больше нечем? Что ты привязался, влетит-то не тебе!

— Но ведь правила…

— Если правила идиотские и придумывали их идиоты, то это не мои проблемы.

— По-твоему, все взрослые поголовно идиоты? — голос у Люпина отчего-то стал хриплый, похожий на звериное рычание.

— Ещё какие, — отрезал Сириус. Разговор нравился ему всё меньше и меньше, но останавливаться он не собирался. Раз этому зануде так хочется нарываться, он получит своё сполна. — Особенно родители. Мне иногда кажется, что, заводя детей, люди просто сдают мозги в утиль!

Люпин чуть не задохнулся от ярости, его нездорово бледное лицо пошло уродливыми красными пятнами, каждая черта задёргалась.

— Да ты… Как ты… Ты вообще понимаешь, что несёшь?! Это же родители! Родители!

— И что с того? Если родители, так сразу непогрешимые? Молиться на них теперь? Вот уж благодарю покорно.

— Это же неблагодарность, это просто немыслимо! Да скажи я такое, моего отца удар бы хватил!

— Ой какой ужас! Слово поперёк ему сказать боишься? — Сириус с презрением фыркнул. Своим трепетом перед родителями Люпин слишком напоминал Рега — тоже мозги промывали, видать. — Всё с тобою ясно, папенькин сынок. Что, неуютно, поди, без тёплого гнёздышка, хочется к папочке под крылышко, а?

— Замолчи! Замолчи немедленно! Не смей так говорить о моём отце!

Это была уже не ярость, а настоящее бешенство: оно захлестнуло Люпина с головой, окружило его горячим облаком. Такого видеть Сириусу ещё не приходилось. Хотя он был в полной безопасности, сидя высоко на дереве, ему вдруг очень захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда и этого ненормального.

— Ты совсем крышей поехал, что ли, чего орёшь? Слушай, ты у меня уже вот где сидишь, так что если сейчас ты не уберёшься отсюда, я тебе… я тебе врежу промеж глаз! Так, чтоб искры посыпались!

— Ну попробуй, попробуй! Что ж ты не бьёшь? — Люпина уже трясло как припадочного. Он истерически рассмеялся. — Руки об меня марать не хочешь, прикасаться ко мне противно, да? Или ты просто струсил, Сириус Блэк?

— А сам-то? Только нарываешься! — не выдержал Сириус. Забыв про страх, он спрыгнул вниз и с вызовом уставился в горящие Люпиновы глаза. — Ну, вот он я. Раз тебе так драки хочется, ударь меня. Ну? Ну, что стоишь? Боишься? Слабак! Весь в папашу небось…

Сириус немедленно пожалел о сказанном: на его воротнике сомкнулись ледяные пальцы Люпина, и тот со всего размаха впечатал его в стол ивы. Мир вокруг содрогнулся.

— Эй, эй, ты чего, совсем ополоумел?! — затянутый воротник душил, и внутри стремительно нарастала паника. Сириус дёрнулся в надежде освободиться, но тщетно — у Люпина оказалась стальная, ненормальная для такого тощего мальчишки хватка.

Господи, он же сейчас меня убьёт. Сейчас я задохнусь и умру. Такой дурацкий конец — умереть в руках сумасшедшего зануды. И Дора ещё его от меня защищала!..

Подобная перспектива привела Сириуса в ужас, поэтому он собрал последние силы и ударил коленом вверх. В следующую секунду они оба потеряли равновесие и покатились по траве, стремясь причинить другому как можно больше боли. Люпин совсем озверел: глаза у него налились кровью, он злобно рычал и тянулся к горлу Сириуса. Однако Сириус уже решил продать свою жизнь подороже и драться до последнего. Изловчившись, он с огромным трудом высвободил руку. Удар пришёлся в челюсть; Люпин покачнулся и на секунду замер. Сириус отполз подальше, готовый бить снова.

Прошла секунда, другая. Люпин всё ещё стоял на коленях и глядел куда-то перед собой невидящим взглядом. Медленно взялся за лицо, обернулся к Сириусу, будто бы не верил, что тот и правда его ударил. Глаза его расширились, из груди вырвался полузадушенный хрип. Неожиданно он вскочил и бросился наутёк сквозь кусты, оставив Сириуса сидеть на траве и гадать, какого чёрта только что произошло. Рядом тихо шелестела страницами раскрытая книга, которую Люпин уронил в пылу ссоры. Сириус машинально закрыл книгу, стряхнул пыль с обложки. Костяшки пальцев саднило, в запястье нарастала боль и что-то нехорошо скрипело; должно быть, он неправильно сжал кулак или что-нибудь в этом роде. Показать, что ли, мадам Помфри… Он резво поднялся — и у него подкосились ноги. До этого Сириус больше действовал, чем думал, движимый одной мыслью: остаться в живых. Но теперь он медленно осознавал всё случившееся, и ему стало действительно страшно. Перед ним был не человек, а злобный, жестокий, жаждущий чужой крови зверь. И он пытался его убить. Убить, чёрт возьми! Да что за херня творится с этим полоумным Люпином?!

Спокойно, спокойно, это просто шок, сейчас пройдёт. Главное дышать, как его учила Чарити. На всякий случай Сириус вытащил из кармана флакончик с успокоительным и разжевал одну за другой три круглые кислые пилюли. Паникой он себе не поможет, тут думать надо. Нормальные мальчишки не превращаются от злости в неуправляемых чудовищ. Может, это всё из-за болезни? Несмотря на все усилия, Сириусу не удалось вспомнить о ней ничего, кроме названия. Вестафилия. Хм. Надо расспросить кого-нибудь о симптомах, только осторожно, чтобы ничего не заподозрили. И про драку ни слова. Сириуса, конечно же, сочтут зачинщиком, повесят на него всех собак, и оправдываться будет бесполезно. Ему никто никогда не верил, даже родные отец и мать.

Сириус предпринял ещё одну попытку подняться, на этот раз всё же устояв. Книгу Люпина он хотел сначала бросить на траве — пусть придурок её поищет, помучается, — но потом всё же подобрал. Мало ли, погода испортится и дождь пойдёт, а Люпин про неё не вспомнит. Что-то подсказывало Сириусу, что отходить от своего припадка он будет ещё долго. Потирая больную руку, он поплёлся в дом.

В медпункте его строгим взглядом встретила мадам Помфри. Беглый осмотр Сириусовой руки заставил её нахмуриться ещё сильней.

— Ты вывихнул запястье. Придётся вправлять.

— Это долго? — с опаской уточнил Сириус.

— Нет, но будет очень больно, — она закатала рукава халата. — Можешь укусить подушку, чтобы дом не сбежался на твои крики.

Совет пришёлся как нельзя кстати, потому что боль была такая адская, что у Сириуса искры из глаз посыпались; когда мадам Помфри наконец закончила и он выпустил подушку изо рта, в нескольких местах ткань вытянулась от его зубов. Запястье больше не скрипело, хотя болело всё ещё ужасно. Отпирая один из шкафов и вытаскивая коробочку с обезболивающим, мадам Помфри бросила через плечо как бы невзначай:

— Где это тебя так угораздило?

— Упал, — соврал Сириус самым бодрым своим голосом. — Приземлился на руку, неудачно очень. Думал, ушибся просто, а оно как разболелось…

— Ну, в следующий раз будешь внимательнее смотреть, куда падаешь. Держи, выпей.

Он здоровой рукой принял стакан воды, проглотил таблетку. Посмотрел на книгу, лежащую рядом на кушетке.

— Мадам Помфри, а что бывает при вестафилии? Что это вообще за болезнь?

Мадам Помфри удивлённо вскинула бровь, и — может, ему это только почудилось — лицо её на миг дрогнуло, как от резкой боли.

— С чего вдруг такой интерес к медицине, мистер Блэк?

— Просто любопытство. Хочу получше узнать своих… товарищей по несчастью. Может, тогда я пойму, что ими движет.

— За такой информацией тебе бы к мистеру Краучу пойти, я не специалист в этой сфере.

— Но вы же что-то знаете? Пожалуйста, мадам Помфри, расскажите!

— Ну хорошо, — сдалась она. — Барти же пояснил вам основы, про триггеры и прочее? Весты по рукам и ногам связаны отчаянием. Стоит им дать слабину — и на волю вырывается столько злобы и ярости, что многие даже называют её звериной. Весты и сами меняются в припадках, точно звереют, теряют память, не знают, что творят. Они могут вырезать голыми руками всю свою семью, а потом искренне её оплакивать. — Мадам Помфри отвернулась к окну и покачала головой. — Заболеть вестафилией — это тяжёлая доля, мистер Блэк, очень тяжёлая. Я видела детей, которым диагноз ломал жизнь, видела взрослых, которые просто сводили с жизнью счёты. Но, я полагаю, ты не это хотел от меня услышать? — она невесело усмехнулась. — Если хочешь понять, кто такие весты, просто запомни, что они похожи на солидаников. С ними ты лучше знаком: насколько я знаю, твой брат Регулус…

— Да, — перебил её Сириус. Кажется, он не сумел сохранить выдержку, и у него дрогнул голос. — Спасибо за рассказ. И за помощь. До свидания.

Он поспешно выбрался в холл, нырнул в приоткрытую дверь библиотеки и рухнул в первое же кресло. Перед глазами само собой возникло перекошенное бешенством лицо Люпина. Удар отрезвил его, он словно очнулся. Был ли это припадок болезни? Или с ним просто случилась истерика? Как же эта штука зовётся… состояние аффекта, вот. Может, это было оно? Горло сдавило, точно его снова сжала чужая рука. Сириус замотал головой. Да ну всё к чёрту, меньше знаешь — крепче спишь! Пусть Люпин сам с собой разбирается, дело Сириуса маленькое: отдать этому полоумному книгу и не приближаться к нему больше никогда. Всё. Вестов, конечно, очень жаль, но лучше он будет жалеть их на безопасном расстоянии. Чем дальше, тем лучше.

На ужин полоумный Люпин явился с чудовищным опозданием, весь бледный и дёргающийся от любого звука. На скуле у него уже налился кровоподтёк; с ним, да ещё и с пластырем на поломанном носу выглядел Люпин как настоящий бывалый хулиган. Он почти не ел, ни с кем не говорил, а случайно встретившись взглядами с Сириусом, побелел ещё сильней и зачем-то вцепился в свою вилку. И стоило ужину закончиться, как он исчез. Напрасно Сириус колотил в запертую дверь его спальни, напрасно расспрашивал девчонок, напрасно обшарил библиотеку — Люпина не было нигде. Сириусу эта чертовщина уже порядком поднадоела, так что он решил просто оставить книгу в комнате Люпина и забыть про неё. Не носиться же ему с ней, как курице с яйцом.

Приняв это решение, он направился обратно в башню и… на втором же лестничном пролёте Люпин едва не сбил его с ног. С испуганным вскриком он шарахнулся назад и вжался в перила.

— Ты книжку в саду забыл, — Сириус протянул ему томик на вытянутой руке, как кусок мяса голодному волку. Люпин дрожащими пальцами взял книгу и судорожно прижал к себе. В волосах у него почему-то была паутина, а глаза подозрительно покраснели.

— С-спасибо, — прошептал он хрипло и вздрогнул, будто испугавшись собственного голоса. — Пр-рости, я… я не хот-тел…

По его лицу пробежала судорога, он схватился за грудь и стал совсем белым. Сириус испугался, что его хватит сердечный приступ, протянул было руку, но Люпин отшатнулся и убежал прочь. Чертовщина и не думала кончаться. Огромным усилием Сириус заставил себя о ней не думать. Да не его это дело. Просто не его, и всё. Ему бы самому не помереть для начала. От своей болезни. А всякие полоумные ему и даром не нужны, большое спасибо.

* * *

Это ужас, ужас, это просто кошмар… Он не должен был этого допустить, ни за что на свете! О Господи, ему конец, крышка. Всё, допрыгался, волчонок…

Ремус не спал. Было уже два часа, весь дом давно лег, и только он метался по своей тёмной комнате из угла в угол, наматывая на кулак серебряную цепочку. Он был на грани истерики, мир катился в пропасть. Почему, почему, почему?! Только Барти перестал коситься на него, только всё успокоилось, как нате, получите! Если кто-нибудь узнает, его точно выгонят: он же агрессивный, неуправляемый, и место таким — в психушке.

Цепочка едва помогала, и Ремус распахнул окно. Лицу стало жарко от близости серебра; он зажмурился и схватился за решётку. Боль была ещё хуже, чем во время припадков, казалось, ладонь опустили в раскалённый металл. Ремус, до крови закусив губу, считал про себя. Только дойдя до десяти, он позволил себе разжать красные обожжённые пальцы. На ожог было страшно даже смотреть, ладонь грозила к утру превратиться в один сплошной волдырь, но мадам Помфри убила бы его, явись он в медпункт. Все, что удалось Ремусу — кое-как перевязать руку бинтом из своего маленького запаса. В изнеможении он рухнул на кровать и мрачно уставился в потолок. Боль сделала своё дело: ужас и паника притупились, отчего немедленно проснулась совесть. Рано или поздно все узнают, что они с Сириусом учинили. Он должен рассказать взрослым правду… нет, нет, нет, нельзя! Тогда его точно выгонят, и всё, пиши пропало. Да и с другой стороны, успокаивал свою совесть Ремус, не всё так уж страшно. Это ведь был не припадок, не Волк. Они просто повздорили, подрались, как все мальчишки.

Да, это был не Волк. Это было гораздо хуже. Своих припадков он хотя бы не помнил, а сейчас белое испуганное лицо Сириуса так и стояло у него перед глазами. Он ведь мог убить его. Он почти убил его. По коже пробежал холод, волосы на загривке встали дыбом. Неужели все слухи были правдой, неужели весты на самом деле постепенно теряют над собой власть? И он станет настоящим оборотнем, чудовищем без капли человечности — совсем как Сивый… Ремус стиснул виски ладонями и замотал головой. Нет, нет, черта с два! Это всё неправда, ложь, выдумки. Волк этого и добивается, чтобы отобрать контроль. С ним всё в порядке, всё как раньше. Просто состояние аффекта, обычная ярость: Сириус разозлил его, наговорив гадостей об отце, только и всего. Но до чего же ловко этот мерзавец отыскал нужные кнопки! Как им это удаётся?

Розье тоже всегда удавалось. Ему хватало всего нескольких секунд — и ты болтался у него на крючке. Они с Сириусом были тревожно, даже пугающе похожи, Ремус боялся думать, что может сделать Сириус, когда окончательно поймёт, с кем столкнула его судьба. Ведь Розье всегда творил, что хотел. Если у него когда-то и была совесть, то он давным-давно избавился от неё, слишком уж неудобный инструмент. Приходится думать над каждым своим шагом, переживать о последствиях, беспокоиться о других; ну как с этим нравственным ярмом издеваться над людьми? Никакой пользы, одни страдания — сплошная обуза.

Ремус познакомился с Эваном Розье в двенадцать лет. Тогда он был до неприличия наивным шестиклассником, с гордостью сдавшим экзамены в старую, престижную школу, считавшуюся идеальным местом для маленьких отличников с большими перспективами. Большинство учеников здесь было слишком озабочено собственным будущим, и им не было никакого дела до застенчивого нескладного новичка, но только не Розье. Сынок какого-то чиновника, англичанин в самом худшем смысле — надутый, высокомерный, презирающий все остальные нации — он собрал вокруг себя банду единомышленников, державшую в кулаке всю школу. Ремус был обречён. Подручные Розье прятали его форму, отбирали и выбрасывали в крапиву портфель, заливали чернилами тетради, отпускали обидные шуточки и ни на секунду не оставляли в покое. Он стал идеальной мишенью, а Розье не упускал ни одного случая бросить в эту мишень отравленный дротик. Любимой его забавой было загнать Ремуса в угол и хорошенько избить, но не кулаками, а словами — издёвки приносили ему какое-то особое наслаждение. Пережить такое избиение можно было лишь одним способом: молча терпеть, потому что повод Розье мог найти где угодно, а когда не мог, выдумывал на ходу. На беду, именно терпения Ремусу никогда не хватало.

Он нёсся сломя голову по узкому переулку. Позади гремел топот, хлюпала вода, его догоняли и догоняли быстро. Это уже стало почти привычным. Так сложилось, таков порядок: он убегает — его ловят. Но вот поймают или нет, никому не известно. И Ремус бежал что есть сил, не оглядываясь, не останавливаясь. До спасительного книжного старика Роджерса было рукой подать, там можно переждать опасность. Не останутся же они караулить его до темноты!

Они бы не остались, однако им это было и не нужно: у магазинчика под фонарём ждал Мальсибер. Дорога к спасению оказалась закрыта, пути побега отрезала погоня. Розье всё предугадал и расставил ловушку, в которую Ремус не замедлил попасться. С содроганием он вертелся на покрытой лужами дороге, тщетно ища хоть малейшую лазейку в кругу нагнавших его мальчишек. Мальсибер неторопливо приближался, а чуть впереди чинно и торжественно вышагивал Он, в своей вечной голубой куртке. Ну конечно, начальство появляется только в самый последний момент, криво усмехнулся про себя Ремус. И только под защитой верного телохранителя. Рядом с семифутовым боксёром Мальсибером, грозой и ужасом не только для врагов, но и для союзников, Розье выглядел на удивление непредставительно — роста среднего, сложения среднего, даже лицо и то какое-то среднее. Идеальная маска. Должно быть, поэтому взрослые никогда не верили в его выходки.

Мальсибер остановился в кругу с остальными, Розье выступил вперёд. И как по щелчку пальцев его лицо изменилось до неузнаваемости: глаза загорелись, губы вытянулись в тонкую жестокую улыбку. Секунду назад он был просто скучающим парнем в пижонской куртке, а сейчас превратился в человека, предвкушающего отличное представление — и что-то подсказывало вам, что качество представления для него определяется страданиями жертвы.

Ловушка захлопнулась. Выхода не было.

— Какая встреча! — Розье всплеснул руками с видом величайшей радости. — Вот это сюрприз, Люпин. Ну, как здоровье, как семья — с голоду пока не помираете?

Круг разразился хохотом. Одно и то же столько лет, а им всё не надоедает… Хотя, наверное, он просто ничего не понимает в тонком английском юморе.

— Ай-ай-ай, нехорошо молчать, когда к тебе обращаются, — на мёд в голосе Розье уже должны были слететься все окрестные мухи. — Что же ты, так и будешь смотреть волком, даже не поздороваешься? Да, Люпин, годы идут, а твои манеры всё так же ужасны… И не только манеры, к слову. Ты всё ещё носишь этот кошмар? — Розье брезгливо ткнул в старую кепку Ремуса, чудом не слетевшую во время погони. — Да ведь она вот-вот по швам разойдётся!

Новый взрыв смеха. Кто-то, желая угодить своему главарю, дёрнул Ремуса за пиджак.

— А вы на это посмотрите, это же половая тряпка! Ты им что, актовый зал драил?

— А брюки-то, брюки! — прогнусавил другой. — Заплатка на заплатке! Люпин, у тебя есть хоть одна целая вещь?

Они бесновались вовсю: показывали на него пальцами, толкали, дёргали за рукава и воротник и хохотали, хохотали не переставая. Их хохот обжигал лицо, забивался в уши противным липким сиропом. Ремус сунул руки поглубже в карманы, втянул голову в плечи, не в силах поднять глаза. Он готов был сквозь землю провалиться, лишь бы не слышать этот глумливый ядовитый хохот. Нужно было молчать — он должен перетерпеть, если хочет добраться домой хотя бы относительно целым.

— Я вообще удивляюсь, как у тебя смелости хватает так из дома выходить, — протянул низкий грубоватый голос. Это был Теодор Нотт, второе лицо в банде и ближайший приятель Розье. Если Мальсибер состоял при нём вроде телохранителя, то Нотт был правой рукой и главным советчиком. Именно благодаря его отцу, директору их школы, Розье с компанией сходило с рук абсолютно всё.

— Нормальный человек бы уже со стыда умер, — Нотт презрительно фыркнул и был удостоен одобряющего хлопка по плечу.

— Золотые слова, Теодор, — согласился Розье. — В самом деле, Люпин, неужели тебе не стыдно? Ты погляди на себя — ходишь, как какой-то оборванец, весь наш класс позоришь. И кепка эта дурацкая…

— Да от неё проще простого избавиться! — пропел всё тот же желающий выслужиться.

У Ремуса внутри похолодело, но прежде, чем он успел сделать хоть что-то, кепку грубо сорвали у него с головы.

— Держи, Эван!

Круг возбуждённо загудел. Розье ухмыльнулся и ловко поймал брошенную кепку.

— Отдай, — тихо потребовал Ремус, дрожа от подступающей злости.

— Ей же место на помойке, — сокрушённо покачал головой Розье. — Ладно, если эта старая тряпка так тебе дорога, возьми.

До Розье была пара шагов, однако едва Ремус протянул руку, несчастная кепка со свистом рассекла воздух и приземлилась на другой половине круга.

— Отдайте!

В ответ — только смех. Мальчишки перебрасывались ей как мячом и покатывались со смеху, глядя как Ремус в отчаянии бросается от одного к другому. С ним играли, точно со щенком: дразнили, а потом отбирали надежду. Он уже выбился из сил, лоб взмок от пота, а мучители только подливали масла в огонь:

— Ну, ну поймай, поймай! Ну вот же она!

— Тебе она вообще нужна? А то мы ведь её выбросим!

— Плохо старается, значит не нужна! Тео, утопи её!

Нотт насмешливо раскланялся на потеху мальчишкам и занёс кепку над большой мутной лужей.

— Нет!

Ремус кинулся к нему. Он был больше, сильней, он бы её отобрал — но кто-то выставил ему подножку. Во всё стороны полетели брызги; с громким плеском Ремус растянулся посреди лужи. Холодная липкая грязь тут же пробралась за воротник, набилась в нос, заскрипела на зубах. Мальчишки разразились издевательскими аплодисментами, даже мрачный и хмурый Мальсибер фыркнул, что у него считалось за улыбку. Розье веселился больше всех:

— Ох, ну и что же мне с тобою делать? — участливо поинтересовался он, присев перед лужей на корточки.

Сгоравший от стыда Ремус попытался подняться, однако руки разъезжались, и он снова плюхнулся в грязь — к всеобщему бурному удовольствию. Сверху донёсся тяжкий вздох, и неожиданно подбородка коснулись ледяные пальцы. Розье приподнял ему голову и смотрел с таким натуральным сочувствием, что поверили бы даже ангелы.

— Боже правый, ты просто неисправим. Ну как можно быть таким неряхой — посмотри, теперь весь пиджак в грязи. Как твой старший товарищ я…

— Кто?! — изумлённо выдохнул Ремус.

— Старший товарищ. С тобой же возни как с ребёнком, кто тебя будет учить, если не я? А я не могу допустить, чтобы ты разгуливал в таком виде. Мальсибер, — весело крикнул он через плечо, — ну-ка, помоги нам!

Небо закрыла широкоплечая тень. В шею ударило горячее дыхание, и грубая рука схватила Ремуса за шиворот. Мальсибер поднял его легко, как пёрышко, одним движением сдёрнул пиджак, и из кармана на землю со звоном посыпались деньги. Ремус рванулся было их поднять — он слишком хорошо знал, как банда Розье любит зариться на чужое — но тяжёлая рука Мальсибера пригвоздила его к месту.

— О-ля-ля, — присвистнул Розье, — а это уже интересно!

Кончиками пальцев, чтобы не дай бог не испачкать куртку, он принялся перебирать монеты. У Ремуса сердце оборвалось. Полтора фунта, целых полтора фунта, чёрт возьми. Это были все его сбережения, и ещё минуту назад им предстояло стать новеньким изданием «Братства кольца», а теперь… Нужно их отстоять, не то придётся экономить ещё четыре месяца.

— Отдай деньги, Розье.

— Прошу прощения?

— Отдай деньги, — Ремус не без усилий затолкал назад так и рвущееся с языка жалобное «пожалуйста». — Они не твои.

— Верно, — мягко согласился Розье. — И я, в отличие от некоторых, не беру чужого. Назови мне имя того несчастного, у которого ты их украл, и я с радостью…

— Я не вор!

— Ещё какой вор, да ещё и врун в придачу, — фыркнул сбоку Нотт. — А как же та малышка из параллельного класса? Её деньги нашли в твоём портфеле.

— Да это вы их спрятали! Вы меня подставили, я ничего не крал! — кровь и злость ударили в голову, Ремусу стало жарко. О, как же он хотел врезать Нотту и стереть ухмылку с его лица! Наверху Мальсибер недовольно запыхтел:

— Стой смирно, щенок валлийский. Ещё раз дёрнешься, точно припадочный, я тебя раз и навсегда успокою. Вам, дикарям, веры нет.

Да уж, только эта банда имела наглость оскорблять национальную гордость валлийцев, находясь в столице чёртова Уэльса. Безнаказанность — страшная штука. Ремус уже намеревался плюнуть на всё и бесстрашно послать Мальсибера куда подальше, но к несчастью, вмешался Розье:

— Да, тут, похоже, дело безнадёжное. Эх, Люпин-Люпин, — покачал он головой, — разве мама не рассказывала тебе, что воровать и врать плохо?

— Эван, ты же сам сказал, дело безнадёжное, — прогудел Мальсибер. — Это всё дурная кровь.

— Пожалуй, — Розье выглядел опечаленным до глубины души. — Пожалуй, ты прав. Это же закон, какая сука, такой и щено…

Закончить свою гнусную фразу ему было не суждено: с яростным криком, не помня себя от злости, Ремус вырвался и повалил его на землю. Розье оказался необычайно лёгким и ужасно хрупким — от первого же удара он заорал как банши. Вопли были просто невыносимы, Ремусу казалось, что они вот-вот сведут его с ума. Ничего, сейчас он заткнётся, надо только посильнее стукнуть…

Он почти успел. Мальсибер появился как всегда в самый неподходящий момент. Без труда оторвав Ремуса от Розье, он швырнул его обратно в лужу, а затем от души пнул под рёбра. В глазах потемнело. Крик Ремус сдержал, согнувшись от боли пополам, но по щекам покатились предательские слезы. Разревелся у всех на виду, тряпка бесхребетная. Мальсибер между тем занёс ногу второй раз, но его остановил хриплый, полузадушенный голос Розье:

— Не надо, дружище, не надо… Я сам с ним разберусь.

Он медленно подошёл к ним, зажимая рукой разбитый нос и нарочно разбрызгивая грязь. Мутные капли укололи лицо холодом; Ремус стиснул зубы, попытался отползти в сторону, но ползти было некуда — за спиной уже возвышался поспешивший на выручку приятелям Нотт. Розье жестом велел ему не вмешиваться.

— Ну что, щенок паршивый, получил? — он скривился от отвращения, сгрёб Ремуса за волосы и прошипел змеёй: — Надеюсь, это заставит тебя вспомнить, где твоё место, урод. Потому что если нет, то обещаю тебе, в следующий раз кровью умываться будешь ты. Пошли, ребята.

Вся банда послушно потянулась за ним. Нотт шагал рядом и возбуждённо тараторил — успокаивал, наверное, — мальчишки бросали на Ремуса злобные взгляды и старались, подражая главарю, тоже обрызгать его грязью. Ремус молча провожал их взглядом и кусал губы от боли. Он чувствовал себя совершенно уничтоженным.

Сон исчез так же резко, как явился — или у него была галлюцинация? Ремус пришёл в себя на полу, запутавшись в одеяле, весь в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем. Годы шли, а он всё так же просыпался среди ночи от кошмаров, делающихся со временем только ярче и отчётливей. Когда это было, два, три года назад? А кажется, что вчера…

Эта сцена последние месяцы являлась ему всё чаще. Это была их не первая и далеко не последняя стычка, однако именно тогда, глядя вслед шипящему от боли Розье, Ремус окончательно и с ужасающей отчётливостью понял, насколько может быть опасен. Неуправляемый. Бешеный. Агрессивный. Он стал бояться себя, бояться собственных эмоций, заталкивал их глубже, запрещал себе злиться. Припадки учащались, в подвале не осталось и дюйма, не тронутого когтями Волка, но Ремус продолжал терпеть и глотать обиду пополам с болью и оскорблениями. Теперь он слишком хорошо знал, что может натворить, если случайно потеряет контроль над своей яростью. И потому одёргивал себя, когда от неё начинало колоть пальцы, запирал окна и отсиживался дома, когда на пустыре звучал ненавистный голос, сбегал прочь, когда на улице мелькала знакомая тень. Со временем страх притупился, но никуда не исчез. Он холодно дышал в затылок, являлся в кошмарах, обволакивал душной пеленой в минуту слабости — прямо как сейчас. В груди болезненно сжалось, Ремуса забила дрожь. Шоколадка. Отломить кусочек, как следует прожевать, и ему станет легче, ему всегда от неё становится легче. Надёжное верное средство, оно ни разу его не подводило. Надо только добраться до свитера. Два шага — и спасение у него в руках!

Холод и духота усилились, принесли слабые отголоски боли. Снова заныли, будто так и не прошли после пинка, рёбра, голову сдавило тисками. Ремус не сумел встать и вжался пылающим лицом в холодный паркет. Ладно, тогда другое средство. Медальон всегда при нём, всё будет быстро. Но боль не мешкала — она усиливалась, подступала всё ближе. Вот ударила в грудь, вышибла из лёгких воздух, вот закружилась чернотой перед глазами, погасила слабый свет из окна. Наружу опять рвался крик, и Ремус зажал себе рот, изо всех сил кусая ладонь. Несмотря на все усилия, тишину порвало сдавленное хрипение, паркет заскрипел под растущими когтями, но ни слышать, ни видеть этого Ремус уже не мог: боль ударила отовсюду, и он провалился в страшный бездонный мрак.

Утром вместо завтрака его отправили в медпункт, где мадам Помфри устроила Ремусу долгую обстоятельную выволочку за ожог на одной ладони и укусы на другой. Тот покаянно слушал, кивал и думал, что уже теперь-то ему точно запретят носить медальон. По счастью, мадам Помфри про него не вспомнила — а может, всё поняла и решила больше не спорить. Её гораздо больше заинтересовал оставленный Сириусом синяк:

— Откуда это? — требовательно поинтересовалась она. Ремус закрыл синяк перебинтованной ладонью и соврал:

— Упал. На лестнице. За шнурки запнулся, — это было даже правдоподобно, шнурки на его туфлях вечно норовили развязаться в самый неудобный момент. Неизвестно, поверила ему мадам Помфри или нет, но допытываться она не стала. Уважение Ремуса к этой женщине росло почти в геометрической прогрессии.

Он быстро выпил обезболивающее, сбивчиво поблагодарил за помощь и покинул медпункт в самых расстроенных чувствах. Было стыдно, ужасно стыдно. В этом доме к нему не относились как к опасному психу или чудовищу, за него волновались, ему пытались помочь — а ведь ничего не случилось бы, не ввяжись он с Сириусом в склоку. Позволил довести себя до края, разбудить в себе животное. И никто, никто ничего не знает, все считают его просто жертвой обстоятельств. Бесчестно. Мерзко. Противно. Ремус с отвращением взглянул на свои изувеченные руки и передёрнул плечами. Как же, жертва. Волк в овечьей шкуре, вот он кто.

— Хэй, Ремус! — звонкий голос выдернул его из пучины ненависти. У подножия лестницы ждала Чарити с немного виноватой улыбкой. — Держи. Ты пропустил завтрак, а в столовой уже убирают, так что я решила, это будет нелишним.

Она протянула ему сэндвич, обёрнутый салфеткой. Нос защекотал запах жареного бекона, и желудок немедленно просительно заурчал. Ремус подавил желание облизнуться — после сегодняшней ночи даже в этом действии ему чудилось что-то звериное.

— Спасибо вам.

— Да что ты, было бы за что! — рассмеялась Чарити. А затем посерьёзнела и спросила: — Как ты себя чувствуешь? Тяжёлая ночь?

— Не тяжелей других, — Ремусу так часто приходилось врать о своём состоянии, что это уже и за ложь не считалось. — Я в норме, не волнуйтесь.

То ли усталость заставляла голос дрожать, то ли Чарити была наблюдательней других, но ложь не удалась.

— Ремус, тебе не нужно делать вид, что всё в порядке. Мы ведь здесь именно для этого — помогать вам.

— Простите, просто старая привычка…

— Я понимаю. Очень хорошо понимаю. Скоро станет легче, поверь, я знаю, о чём говорю. Методика мистера Реддла творит чудеса, она поможет.

Чарити сняла очки, принялась протирать их подолом халата, и её лицо снова показалось Ремусу до боли знакомым. Он наклонил голову, вгляделся получше… И наконец вспомнил, где уже видел эти черты.

— Миссис Бербидж?

— Да?

— Вы так уверены в методике мистера Реддла, потому что она помогла вам?

Чарити улыбнулась:

— Он рассказал тебе, да? Это было чудо, мистер Реддл просто спас мне жизнь. И вас спасёт, обязательно. Только не прячь свои проблемы — лучше приходи ко мне, вместе что-нибудь придумаем, хорошо?

— Х-хорошо.

— Ну вот и славно! Тогда беги, собирайся, а то на уроки опоздаешь.

Чарити исчезла в дверях медпункта, а Ремус побрёл в башню, без всякого аппетита жуя сэндвич. Настроение, и без того отвратительное, стремительно делалось всё хуже и хуже, несмотря на заверения Чарити. Волк оставался так же свиреп и злобен — трудно было представить, что он когда-нибудь ослабнет. Ремус запретил себе думать о нём; нечего подкармливать чудовищ. Раз Чарити помогло, значит и ему поможет. И прошло всего две недели, нужно время, чтобы добиться результата. Время и работа над собой — а самокопанием делу не поможешь.

На площадке второго этажа он услышал сердитый возглас и остановился. В коридоре, ведущем вглубь дома, самозабвенно спорили Лили и Северус: она была пунцовая от возмущения, он побелел от злости. Ремус чувствовал, что он здесь остро лишний, и хотел уйти, но в эту секунду Северус выплюнул с отвращением:

— Раскрой наконец глаза: он чудовище!

Ноги у Ремуса вросли в пол. Он знал, кого Северус имел в виду. И знал, что не должен этого слышать, но не мог пошевелиться. Так и стоял, вцепившись в перила, и слушал.

— Во-первых, это неправда, — сердито отчеканила Лили. — Во-вторых, тебя это вообще не касается. Никто не заставляет тебя с ним общаться.

— Ты не знаешь, какой он. Ты не видела, что вчера произошло между ним и Блэком.

— Ты что, опять шпионил? Северус, сколько раз…

— Да, — с вызовом ответил Северус, — шпионил. И правильно сделал. Этот полоумный Люпин — просто бешеный, и ты… я… я тебе не позволю!

— Не позволишь мне? Ты не позволишь мне? — Лили скрестила руки на груди и сделала шаг вперёд. Северус попятился, ударившись о стену. — Сев, я не твоя собственность, если ты не забыл. Знаешь — мне кажется, в чём-то Поттер был прав насчёт тебя. Ты не понимаешь, когда нужно остановиться!

— Я не… я не это хотел сказать. Я переживаю за тебя! Если с тобой что-то случится…

— Я сама о себе побеспокоюсь, спасибо, — холодно произнесла Лили. — Послушай, Сев, ты мой друг и я не хочу с тобой ссориться, но если ты ещё раз скажешь про Ремуса что-то подобное, я…

Тут она убрала с глаз длинную прядь — и заметила его.

— Ремус!

Оцепенение как рукой сняло. Ремус взлетел на третий этаж, не слушая её окликов, ворвался к себе в комнату и навалился на дверь. В тишине он отлично слышал, как каблуки Лили застучали на лестнице, пробежали площадку и остановились с другой стороны двери. Где-то возле уха раздался неуверенный стук.

— Ремус, ты там? Ты слышишь меня?

Нет, я умер, уехал, меня похитили орки и уволокли в Мордор, меня здесь нет, и я тебя не слышу! Пожалуйста, не надо, уходи — не говори ничего, просто уходи!

— Извини за Северуса. Он порой бывает просто невыносимым придурком, я знаю. Ведёт себя точь-в-точь как мама — туда не ходи, это не делай, с этими не общайся… Просто когда мы познакомились, у него не было друзей кроме меня. Поэтому он так за меня переживает. Не знаю, что он там видел, но уверена, что он не прав — если бы Сев сам понимал, что за бред несёт, он бы никогда такого не сказал. Не сердись на него слишком сильно.

На правду не обижаются, Лилс, даже на горькую. Не хочу тебя расстраивать, но как раз Северус-то прав. Тебе не стоило со мной общаться.

Лили ещё немного постояла за дверью, потом грустно вздохнула и ушла. Ремус сполз на пол и с досадой стукнул кулаком по стене. Проклятье! Час от часу не легче! Кончится ли когда-нибудь этот кошмар?

В ушах зазвучал надменный голос Сириуса: «Ну, что стоишь? Боишься? Слабак! Весь в папашу небось…». Наглая, возмутительная ложь. Лайелл Люпин, в отличие от своего сына, трусом никогда не был — иначе пустил бы тех подонков в дом даже не споря и не нарвался бы на нож в живот. И уж отец-то никогда не бегал от неприятных разговоров и не прятался чуть что в норе, как зверь. Как хорошо, что он этого не видит…

Сонный Волк заворчал и поднял голову. Он здорово устал после бурной ночи, но повторить удовольствие никогда не отказывался. Вот же ненасытное животное, не успокоится, пока не сожрёт его. Ремус вытащил из-под воротника цепочку. Чёрта с два он даст себя сожрать. Пусть Волк только попробует — подавится.

— Слышишь? Только попробуй вылезти. А не то я курить начну — чтобы ты задохнулся к чёртовой матери.

Наскоро собрав учебники, Ремус поспешил вниз; сегодня первой была математика, а мисс Вектор опоздавших не жаловала. Он оказался первым и, сидя в пустом классе, думал, как теперь быть. Северус видел драку. Это плохо. Лили ему не поверила, и он от злости может сделать что угодно — например, рассказать всё взрослым. Это ещё хуже. Если это дойдёт до Барти или до мистера Реддла, когда он вернётся, Ремусу крышка. Ему не поверят — никогда не верили. И потом, Сириус из Блэков: стоит ему только сказать пару слов, и Ремуса точно выгонят. Это уже совсем из рук вон. Нужно что-то придумать. Но что, просить Северуса молчать? Унижаться перед Сириусом, лишь бы простил? Такое не прощается. Чёрт, вот же засада!

Пока он мучился, класс потихоньку наполнился ребятами. Почти все выглядели весёлыми — только Северус зыркнул на Ремуса своими чёрными глазами, словно он был виноват в том, что Лили вступилась за него. Сама она прибежала перед самым началом, шумно плюхнулась за парту; вид у неё был решительный и серьёзный. Лили успела придвинуться на половину Ремуса, намеренная что-то сказать, но классная дверь хлопнула, впуская Барти и мисс Вектор, внушительную женщину с короткими, торчащими ёжиком волосами. Она выглянула из-за трапеции своего высокого воротника, строго оглядела класс и звякнула треугольниками серёг в знак приветствия. Мгновенно наступила идеальная тишина. Мисс Вектор уважали и побаивались. Позволить себе ловить ворон на её уроке мог либо гений, решивший всю школьную программу лет на пять вперёд, либо полный идиот.

Ремус идиотом не был, да и математика ему нравилась — он всегда с удовольствием сбегал от реального мира к дробям, уравнениям и квадратным корням, где требовалась полная сосредоточенность и можно было хотя бы ненадолго забыть о своих проблемах. Но сегодня с самого утра всё шло наперекосяк. Все мысли были заняты Северусом, буквы в учебнике скакали со строчки на строчку, а ручка валилась из рук. После четвёртой безуспешной попытки решить дурацкий логарифм Ремус с тоскливым вздохом отодвинул тетрадь. Задание было простое, он чувствовал это, он такие обычно щёлкал как орехи — однако ответ никак не желал сходиться. Настроение достигло дна и бултыхалось в болоте словно толстая и противная лягушка.

Остальные ребята склонились над своими тетрадями и торопливо писали; Лили, сидевшая рядом, даже кончик языка от усердия высунула. Поймав на себе взгляд Ремуса, она одними губами прошептала: «Помочь?» Ремус неуверенно кивнул. Она застрочила что-то на обрывке тетрадного листа, потом боязливо оглянулась на учительский стол — списывающих мисс Вектор не любила ещё сильнее опаздывающих — и протянула записку Ремусу. Но не успел он её развернуть, над головой послышался мягкий, вкрадчивый голос Барти:

— Я, конечно, понимаю, что послание от Прекрасной Дамы не может подождать, но если ты не забыл, Ремус, идёт урок.

— Прости, Барти, — когда он только успел подкрасться, он же всё время сидел на месте!

Ремус виновато потупился и спрятал записку в пенал. Барти с усмешкой продолжал:

— Ну, раз у тебя есть время на записки, ты, наверное, уже справился с заданием и готов показать мисс Вектор свою тетрадь?

Сердце совершило головокружительный кульбит — если не считать борьбы с упрямым логарифмом, в тетради было пусто. Дрожащей рукой Ремус потянулся к ней, но Барти опередил его. Ловко выхватив тетрадь у него из-под носа, он зашелестел страницами.

— Мистер Крауч… — нахмурилась мисс Вектор. Барти перебил её взмахом руки:

— Не утруждайтесь, мэм, здесь не написано ни строчки. Как же так, Ремус? Ты ничего не сделал — но при этом не только отвлекаешься сам, да ещё и отвлекаешь других? И не стыдно тебе? Мисс Вектор, мне кажется, стоит поставить этому молодому человеку неудовлетворительную оценку, чтобы излечить его от безответственности.

В груди снова ёкнуло. «Неудовлетворительную оценку» Ремус получил лишь однажды — в седьмом классе, когда совсем забыл о домашнем задании из-за особенно тяжёлого припадка. Розье со своими дружками припоминал ему этот случай ещё месяца два, если не меньше, и он пообещал себе, что больше никогда не позволит болезни влиять на свою успеваемость. И вот теперь снова… Ремус собрал всё своё мужество, неловко вылез из-за парты и обратился к мисс Вектор:

— Мэ’эм, урок ведь только начался. Я разбираюсь с заданием, я всё решу, честное слово! Не могли бы вы дать мне ещё немного времени? Пожалуйста.

В этом нет ничего стыдного, я не виноват — ну почти не виноват. Но это же нечестно, это правда нечестно!

Барти смерил Ремуса внимательным взглядом, от которого по спине поползли мурашки, и в глазах у него блеснул недобрый огонёк.

— Скажи, ты разве учитель?

— Н-нет…

— Тогда почему, позволь спросить, ты взял себе за право с нами спорить и указывать мисс Вектор, что ей делать?

— Мистер Крауч, этот инцидент слишком затягивается, — вмешалась наконец мисс Вектор. — Мне кажется, вам стоило бы…

— Простите, мэм, но согласно указаниям мистера Реддла, я отвечаю за дисциплину в классе, — за обманчивой мягкостью в голосе Барти слышался металл. — А этот молодой человек грубо её нарушает, и я не могу оставить такой вопиющий проступок безнаказанным. Это не говоря уже о том, что случилось ночью. Да-да, не надо делать круглые глаза, — должно быть, лицо у Ремуса вытянулось, потому что Барти усмехнулся. — Вчера в два часа ночи меня подняли с кровати крики и стоны, доносящиеся из твоей комнаты, Ремус. Я хотел бы знать, как ты объяснишь этот концерт? Ну, что ты молчишь, язык проглотил? Тебе задали вопрос, будь добр отвечать!

— У меня случился при-ипадок… — пробормотал Ремус еле слышно. Он смотрел в пол, но всё равно чувствовал на себе пристальный взгляд Барти, казалось, видевшего тебя насквозь.

— Что-что? Я тебя не понимаю, говори громко и внятно. И по-английски, пожалуйста!

— Вчера ночью у меня случился припадок.

— И? Как это тебя оправдывает?

— Что? Но, Барти… — поражённый Ремус вскинул голову, уставился на Барти — шутит он, что ли? — Ты ведь должен знать, когда это случается, я-я… я теряю контроль над собой, теряю память. Я не по-омню ни кто я, ни что я творю. Если я кричал, то не на-амеренно — я не мог это контролировать!

Слова застревали в горле, он тащил их силой, содрогаясь от отвращения к самому себе и не в силах совладать с прорезавшимся акцентом. Барти глядел на него холодно и равнодушно, а когда вновь заговорил, в голосе звучало презрение:

— А я считал тебя честным и порядочным студентом. Никогда бы не подумал, что у тебя хватит дерзости так нагло врать…

— Вра-ать? Но я говорю правду! — Ремус сам не заметил, как повысил голос в отчаянной попытке достучаться до Барти.

— Чушь и чепуха! — отмахнулся тот насмешливо. — Твоя болезнь — расстройство психическое, и путь к излечению лежит через твою же голову. Ты можешь взять болезнь под контроль, а свои крики и подавно. Но из твоих слов я делаю неутешительный вывод: ты не хочешь этого делать. А, кажется, не так давно ты говорил, что готов на всё, чтобы вылечиться, не так ли?

— Да, но ведь… — Чёрт возьми, откуда ему это известно, ужаснулся Ремус. Он действительно на днях признался в этом Лили, но они были в библиотеке одни. Неужели Барти за ними шпионит?!

— Так контролируй свои эмоции, дисциплинируй разум! Ничто в жизни само не случается, Ремус, надо что-то делать, если хочешь что-то изменить. Почему же ты не стараешься?

На эту суровую отповедь Ремусу было нечего сказать. Весь класс уставился на него. Какой позор, хуже и быть не может. Но в тот момент, когда он уже собирался признать свою вину и свою ничтожность, тишину разбил звонкий голос Лили:

— Хватит, Барти, остановись!

Лили вскочила со своего места, гневно сжимая кулаки.

— Хватит, Барти, остановись! Ремус не врет! Я читала о вестах, они правда не могут себя контролировать — и ты должен это знать! В этом же весь ужас Эм-Тринадцать: если тебя накрывает, ты уже не сможешь остановиться сам!

— Ах, вот оно как, — голос Барти стал приторно сладким — но взгляд был страшен. — Лили, милая, а ты слышала когда-нибудь, что информацию надо проверять? Где же ты почерпнула такие потрясающие сведения?

— Я же говорю, я прочитала.

— Где прочитала?

— Не помню… — не готовая к таким вопросам Лили растерялась. Нервно прикусив губу, она дергала себя за край жилетки. — Кажется, в газете какой-то, там была статья…

— В газете, очаровательно. Боюсь, моя дорогая, мне придется тебя разочаровать. В отличие от тех, кто строчит подобные статейки, я работал с Эм-Тринадцать напрямую, я знаю, что это такое. И могу смело сказать: вся эта грустная сказка о вестах, которые во время своей ломки… — с задних парт донесся смешок, и Барти слегка возвысил тон: — Ломки, именно так. А вам, молодые люди, сейчас придется присоединиться к нам, если я услышу еще хоть один звук, нарушающий дисциплину в классе.

— Мистер Крауч, — вновь подала голос мисс Вектор, — осмелюсь все-таки напомнить вам…

— Да что ж за день такой, все со мной спорят! — Барти негодующе всплеснул руками. — Мисс Вектор, не мешайте, пожалуйста, воспитательному моменту. Так вот, сказка о вестах, неспособных контролировать себя во время ломки и теряющих разум — слабенькое неубедительное оправдание, в которое и сами весты-то не верят. В первой фазе, предшествующей, собственно, припадку, вест прекрасно понимает, где он и кто он, поэтому вполне может — и обязан — подавить приступ в зародыше. А удержать под контролем свои крики и подавно. Вот и выходит, что наш Ремус — совершенно бессовестный обманщик.

— Нет!

— Да, Ремус, да.

— Барти, я не вру! — Ремус сорвался на крик, позабыв, с кем он говорит. Негодование в нем так и кипело: почему, почему каждый раз, каждый чертов раз его загоняют в угол, а потом еще и обвиняют во лжи? Они все сговорились, что ли?!

— Барти, он не врет! — отчаянно взмолилась Лили. — Если бы он врал, я бы это почувствовала, пожалуйста, поверь нам! Ремус не виноват!

— Лили, это уже слишком. Напомню, что вы мешаете остальным заниматься. Если вы продолжите злостно срывать урок мисс Вектор, мне придется вас наказать — и за нарушение дисциплины, и за этот бред, который вы несете.

— В смысле за бред?! — рассердился где-то позади Джеймс. — Это же просто слова, Барти, что ты…

— Сядь на место, Джеймс, и помолчи, когда говорит старший, — невозмутимо осадил его Барти. Джеймс неохотно, но молча повиновался. — Вот так-то, не хватало еще устраивать анархию посреди урока. А что касается вас двоих, то вы меня очень разочаровали, вам должно быть стыдно. Лили, сядь на место, пока ты не договорилась. Ремус, после уроков останешься отбыть наказание. И я поговорю с мистером Реддлом о твоем поведении.

— Но это несправедливо! — снова вскинулась Лили.

— Я же велел тебе сесть!

— Это несправедливо! Несправедливо, несправедливо, несправедливо… — повторяла она как заведенная.

Ее глаза блестели, словно она собиралась плакать. Вот только плакать Лили не могла. Это было чревато смертью. Ремус протянул к ней руку, успокоить, пока не случилось беды, и в ужасе замер. Блестели теперь не только глаза Лили: вся ее кожа покрывалась влажно блестящей пленкой. На ладонях проступили первые крупные чешуйки. Ее качнуло, она ухватилась за парту и в испуге уставилась на Барти.

— Боже милостивый… — мисс Вектор побелела, да и было, от чего. А вот Барти…

Барти смотрел на Лили с интересом натуралиста, нашедшего в саду редкую бабочку для своей коллекции. И с пугающе снисходительной насмешкой. Казалось, ему плевать, что у него на глазах умирает человек.

— Держи себя в руках, Лили, — посоветовал он, нисколько не изменившись в лице. — Ты ведь не хочешь разрыдаться прямо здесь? Это недопустимо для леди.

— Б-барти… Зачем? — непонимающе прошептала Лили. С ее носа на парту упала первая капля.

— Нужно уметь владеть собой, моя дорогая. Иначе о излечении можно и не думать. Держи себя в руках.

— Но я н-не могу…

— Можешь, еще как можешь.

— Барти, не надо! Ты же делаешь только хуже! — Взгляд, с которым Барти повернулся к Ремусу, был таким жутким, что того передернуло.

— На твоем месте я бы помолчал, Ремус, — ласково посоветовал Барти. — Ты себе уже и так наговорил на три могилы. Ну, Лили, ты возьмешь себя в руки наконец или так и будешь срывать урок?

С Лили творился сущий кошмар: вода капала с ее лица и волос, она кусала от боли губы, из последних сил цепляясь за парту покрывшимися чешуей пальцами. Ремус смотрел на нее и ненавидел себя за свое бессилие. Он стоял тут, в двух шагах, смотрел, как она теряет контроль, едва ли не чувствовал ее боль — и ничего не мог сделать!

— Воды… — прохрипела Лили умоляюще. — Мне нужна вода…

— Что тебе нужно — так это приложить хоть немного усилий. Ну же, останови это!

— Я не могу!

— Можешь!

— Не могу! Не могу! Не мог…

Словно что-то невидимое ударило Лили в спину; она вскрикнула и рухнула на пол без чувств. Она вся была мокрая, вода струилась по лицу, застилая неподвижные распахнутые глаза.

— Лили! — Джеймс вскочил, с грохотом опрокинув стул. Ремус, оттолкнув свой, рванулся было на помощь, но Барти рявкнул не своим голосом:

— Стоять на месте! Всем стоять на месте, я сказал! — он в один прыжок оказался у двери и заорал: — Код красный, я повторяю, код красный! Зовите Гертруду, срочно!

Он рот закрыть не успел, как в классе появилась мисс Крэбб, подхватившая бесчувственную Лили на руки. Барти, на ходу сбрасывая пиджак, вылетел в коридор, мисс Крэб поспешила за ним. Хлопнула дверь медпункта. Повисла страшная мертвая тишина. Кто-то тронул Ремуса за локоть, и он вздрогнул. Это была Алиса:

— Эй, ты дышишь? Жив?

— Не очень… — слабо пробормотал Ремус, чувствуя, как кружится голова. Он опустился на парту, медленно оглядел класс. В дальнем конце Сириус хлопал Джеймса по спине и что-то тихо ему говорил. Джеймс заторможенно кивал, вид у него был потрясенный и испуганный. На Северуса вообще было больно смотреть: белый как бумага, он держал под носом какой-то флакон и шумно втягивал в себя воздух. Остальные выглядели чуть лучше, но припадок Лили их тоже шокировал. Первой опомнилась мисс Вектор:

— Она… она же не?.. — она осеклась на полуслове и неуверенно посмотрела на класс. Алиса, единственная сохранившая, похоже, способность мыслить, покачала головой:

— Не должна. Барти уже спас ее один раз, спасет и второй. Верно, Ремус? Он же сможет даже в таком случае, да?

— Н-наверное. В тот раз у него получилось, — про себя Ремус подумал, что в тот раз они почти сумели предотвратить припадок сами, прежде чем появился Барти, и шансов на спасение у Лили было куда больше. Он отодвинул эту мысль подальше — пугаться самому и пугать других ему хотелось меньше всего. Тем более его слова заметно успокоили мисс Вектор.

— Полагаю, мне придется привыкнуть, что у вашего класса есть свои… особенности, — вздохнула она. Потом взглянула на часы, на ребят и махнула рукой: — Да, кажется, урока у нас с вами уже не выйдет. В таком состоянии логарифмы никому не по зубам, верно?

— Абсолютно неверно, логарифмы — это именно то, что им сейчас нужно, — от голоса Барти класс синхронно вздрогнул.

— Боже, мистер Крауч, вы меня напугали!

— Барти, что с Лили?

— Она жива?!

— Угрозы для жизни нет, — рассеянно отмахнулся Барти. Он привалился к дверному косяку и застегивал воротник с усталым, но вполне удовлетворенным лицом. — И что вы так все волнуетесь, вполне штатная ситуация, обычный припадок. Не вижу никаких причин останавливать из-за этого урок. Работаем, ребята, работаем!

Ремус обессиленно стек с парты на стул и не без труда заставил себя смотреть в тетрадь. Голова грозила взорваться от количества мыслей. Как, черт возьми, после такого сосредоточиться?!

Кажется, вспышка оказалась слишком сильной, потому что задремавший было Волк поднял голову. Мысленно прося прощения у мадам Помфри, Ремус двумя пальцами сжал медальон. Легкая боль немедленно вернула его в реальность и притупила все остальные чувства. Надолго не хватит, но до конца урока — вполне. Ему нельзя сейчас думать ни о чем, кроме учебы, иначе он точно получит двойку. Ремус набросился на треклятые логарифмы с удвоенной силой и ни на миг не выпуская цепочку. К концу урока его тетрадь первая легла на стол мисс Вектор. Барти, проходивший мимо, якобы к окну, небрежно бросил:

— Ну вот. Можешь же, когда хочешь.

Ремус промолчал. На Барти он не смотрел: ему было жутко встречаться с этими прозрачными льдистыми глазами, видевшими тебя будто насквозь.

К одиннадцати, когда мисс Вектор собрала вещи и попрощалась с классом, вернулась Лили в сопровождении медсестры Паркинсон. Она куталась в длинную кофту, шла неуверенно, слегка пошатываясь, но от помощи отказывалась. Джеймс и Северус бросились к ней с разных сторон. Алиса, однако, опередила их обоих; взяв Лили под руку, она помогла ей сесть, дала свою тетрадь по алгебре, стала пересказывать тему. Лили выглядела даже еще хуже, чем в прошлый раз — нынешний припадок ее просто выпотрошил. И все-таки, слушая Алису, она заставляла себя улыбаться. Только один раз она подняла голову и взглянула на Ремуса. Тот сразу отвернулся. Не из страха: смотреть Лили в глаза у него совести не хватало. По счастью, в эту минуту за окнами послышался велосипедный звонок, и ребята моргнуть не успели, как класс озарился благодатным светом улыбки мисс Синистры. Она без лишних церемоний — и к явному неудовольствию Барти — бросила на стул свою сумку и устроилась на краешке учительского стола.

— Доброе утро, дорогие мои литераторы! Судя по вашим унылым лицам, математика с утра не идет на пользу юному организму?

— Математика, может, как раз идет, а вот потакание своим слабостям очень вредно для юного организма… — Барти произнес это тихонько, себе под нос, словно ни к кому не обращался, но класс прекрасно все расслышал. Ремус почувствовал, как в спину ему уперся пронизывающий и очень осуждающий взгляд. Наверняка Северус. Что ж, его можно понять — особенно, если Лили права и он действительно так сильно к ней привязан.

Может, у мисс Синистры было очень хорошее настроение, а может, она привыкла к подобным нарушениям дисциплины на своих уроках. В любом случае, на Барти она не обратила никакого внимания.

— О, я вижу, вас здорово потрепало, а? Ну, ничего, ничего, я здесь, чтоб развеять вашу тоску! У нас с вами впереди еще два часа, и мне очень хочется немного с вами поговорить. Поэтому, — мисс Синистра с заговорщицким видом извлекла из своей сумки два толстенных тома, — я принесла вам две прелюбопытнейшие книжицы для обсуждения. Можем взять “Великого Гэтсби”, которого мистер Поттер так плодотворно и блистательно не прочел — а можем поточить зубы о “Войну и мир”.

— “Война и мир” — это же русская книжка, — ворчливо возразил Северус.

— Прежде всего, мистер Снейп, это мировая классика, которую очень полезно знать. В мире может твориться что угодно, но, по моему скромному мнению, искусство должно быть вне этого “чего угодно”, — парировала мисс Синистра. — Так что запомните: Толстого я разрешаю ругать только как писателя! Ну, что думаете?

Ремус не запомнил, какую книжку в итоге выбрали, да и в обсуждении не участвовал. Силы думать трезво стремительно таяли, все, что он сейчас мог — это сидеть с умным видом и изображать полную заинтересованность в надежде, что его не спросят, что он думает по этому поводу. Его не спросили. Казалось, каждая минута тянется в два раза дольше. На большой перемене он кое-как побросал свои вещи в портфель и убежал из дома в сад. Там было прохладно и пасмурно, все блестело от влаги. Мисс Синистра определенно была сумасшедшей, если ей нравились прогулки в такое время. Да еще и на таком ветру. Ремус спрятался от него за домом, куда выходил черный ход с кухни. Здесь не шевелилась ни одна травинка, зазывания ветра доносились словно издалека — только спокойствия тишина не прибавляла. Наоборот, еще сильнее тревожила.

Быстро холодало, и Ремус стал замерзать в своем тонком свитере. Хотелось вернуться домой, в тепло, пойти со всеми в столовую и согреться кружкой крепкого чая, но… Ему было не по силам провести рядом с Лили еще хоть одну лишнюю минуту. В сердцах Ремус бросил свой портфель на крыльцо, сам рухнул на верхнюю ступеньку и схватился за голову. Надо было, надо было остановиться! Ведь он знал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Пустил Лили слишком далеко — и она поймала припадок. Пустил Грея — и ему разломали мечты… Да какой он после этого друг? Пора уже привыкнуть, никто рядом с ним долго не держится. Потому что такие неудачники обязательно заражают своей невезучестью всех вокруг. Потому что от таких неудачников одни только беды.

Задняя дверь несмазанно скрипнула и выпустила кого-то на крыльцо. Нехотя подняв голову, Ремус увидел незнакомую полноватую девицу-горничную в накрахмаленном фартуке. Девица облокотилась о перила и ловко скручивала сигарету. Потом чиркнула спичкой, от души затянулась и выдохнула дым в небо.

— Здорóво. Ты что тут делаешь? Вам сюда вроде ходить не положено.

— Извините, я не знал. Я уже ухожу, — Ремус было приподнялся, но горничная махнула рукой:

— Да ладно, сиди. Я никому не скажу, не бойся. Ты чего сердитый такой, двойку, что ли, получил?

— Нет, — он попытался казаться безразличным. Не хватало еще первому встречному в жилетку реветь. — Все в порядке.

— Точно? А то мы слышали на кухне, что какая-то девчонка припадок словила, ее аж в медпункт с урока унесли. Как она, ничего?

— Д-да. Да, ничего.

Горничная огорченно покачала головой и стряхнула пепел с сигареты. У нее было круглое, не очень правильное, но симпатичное лицо — почему-то с такими лицами Ремус всегда представлял старших сестер, которым приходится воспитывать и поучать целую толпу непослушных младших.

— Н-да-а-а, дела… Ну, хорошо хоть, что цела. Паршивая это вещь, болезнь ваша. А на чем ее клинит, ты не знаешь?

— На печали, кажется? — Если я скажу — это же ничего? Да, ей вроде как не положено знать, но я ведь тоже никому не расскажу! В этом нет ничего плохого, правда ведь?

— Совсем херово. Проще сразу ложиться да помирать. Ваша девчонка молодец, раз до семнадцати дотянула — тут не каждый сдюжит. Вы там приглядывайте за ней, чтобы никто ее не обижал, особенно Барти. А то этот мелкий… выпендрежник, — горничная сердито смяла сигарету, — больно любит к другим цепляться. Чувствует, зараза, власть, и остановиться не может. Будь он моим мелким, ей-богу, давно бы его отшлепала! Так что подружку свою вы ему в обиду не давайте.

Это было слишком. Ремус хотел вскочить, убежать подальше, спрятаться — но не мог сдвинуться с места. Как не мог, когда Барти издевался над Лили, упиваясь своей властью. Ему было слишком страшно. Не будь он таким трусом, он бы остановил Барти — даже если бы для этого пришлось дать ему в нос. Не будь он таким трусом, он бы давно извинился перед ней, а не бегал бы от ответственности.

— Это… это я виноват.

— Чего?

— Это и-из-за меня Лили поймала при-ипадок. Я поспорил с Ба-арти. Она вмешалась, пыталась меня защитить, и… он дове-ел ее.

— Ха! — горничная хлопнула по перилам. — Узнаю мерзавца! Такое в его духе — чем больше людей страдает, тем ему счастливее. А ты, парень, вот что, перестань жрать себя просто так. Не твоя вина, что Барти херни наворотил.

— Нет, моя, — Ремус изумленно уставился в ее спокойное лицо. Она что, не понимает таких простых вещей? — Е-если бы я признался, если бы промолчал, ей не при-ишлось бы вмешиваться, и Барти бы не стал…

— Ох и любите же вы, мелкие, гадать. Если бы я то, да если б я не это… Толку-то? Сделанного не воротишь, а жрать себя вредно, так и в больницу можно загреметь. И потом, с чего ты такой уверенный? Барти человек простой: хочет издеваться — будет издеваться. Поводы ему не нужны. Уж ты мне поверь, он и без тебя нашел бы, за что твою Лили съесть.

— Damn iddo… И что мне теперь делать?

— Да ничего не делать, — флегматично пожала плечами горничная. — Приободри ее. Скажи: так, мол, и так, сочувствую, понимаю, жаль, что с тобой такая херня стряслась. И вообще, поговори с ней. Может ей сейчас одиноко или помощь твоя нужна — припадок штука страшная, с ним шутки не шутят.

— Вы думаете, — робко уточнил Ремус, — она меня простит?

— Если она тебе правда подруга, она и злиться на тебя не будет.

Дверь приоткрылась, кто-то за ней буркнул невнятно несколько слов, и горничная, поспешно затушив сигарету, подмигнула Ремусу:

— Зовут, застоялась я тут с тобой. Ну, парень, бывай. Удачи тебе с твоей Лили.

Она ушла, а Ремус так и остался сидеть на крыльце, глядя в холодное низкое небо. Он окончательно запутался в своих чувствах. Горничная говорила так убедительно, что ей действительно хотелось поверить — но все, что Ремус знал и с чем сталкивался прежде, кричало об обратном. Его поступку нет и не может быть оправданий. Когда он подставил Грея, тот разругался с ним и просто прогнал. Разве Лили сможет его простить? Разве он сам сможет простить себя? И с чего он только взял, что в этот раз будет по-другому… Ремус подул на замерзшие ладони и подтянул к груди колени. Очень хотелось так и замерзнуть насовсем тут в одиночестве. Только если он замерзнет, Чарли, наверное, расстроится. И Флёр — она же такая впечатлительная. Да и маме с отцом будет плохо. Черт. Похоже, все-таки придется жить.

Остаток большой перемены Ремус слонялся по саду, чтобы хоть немного согреться, и думал. Чем дольше он вертел в голове слова горничной, тем больше видел в них смысла. Поговорить с Лили определенно стоило — и извиниться перед ней; может, в остальном горничная и права, но не стань Лили защищать Ремуса, ей бы не досталось. Нужно только выбрать подходящий момент и…

Однако выбрать этот момент оказалось совершенно невозможно: на уроках ни Ремус, ни сама Лили больше не рисковали отвлечься хотя бы на минуту, а в перерывах между уроками их парту штурмом брали Алиса и Тонкс, едва не вытесняя Ремуса. Тонкс игнорировала всякие мелочи вроде правил приличия и забиралась на парту с ногами, Алиса пристраивалась рядом, опираясь на трость. Они травили какие-то сумасшедшие байки и постоянно друг друга перебивали, причем оскорбленная Алиса так и норовила спихнуть Тонкс тростью с парты — Тонкс же защищалась с такими уморительными гримасами, что даже на измученном лице Лили нет-нет да появлялась слабая улыбка.

Наконец часы в углу класса с хрипом пробили половину четвертого, и учитель истории, старый мистер Биннс, шаркая покинул класс. Все сразу оживились, принялись собираться. Никуда не торопился один Ремус; он прекрасно помнил об обещанном наказании, и, как оказалось, не только он. Сириус, проходя мимо его парты, покосился на Ремуса и злорадно хмыкнул. Тот сделал вид, что не заметил. Наказание слишком его тревожило, он напряженно гадал, что придумал для него Барти. Каково же было его удивление, когда Барти, отложив свою газету, остановил Джеймса, почти выбежавшего в коридор:

— Куда это мы так спешим, мистер Поттер? А ты, Лили, далеко собралась? Не помню, чтобы я вас отпускал.

Лили побледнела и крепче сжала в руках ремень своей сумки. У Ремуса внутри похолодело. Он понял, куда дует ветер.

Только не это. Пожалуйста, только не это.

— Что происходит, Барти? — нахмурился Джеймс. — Нам надо идти, еще же уроки делать.

— Уроки могут и подождать, — хладнокровно отрезал Барти. — А вам сначала придется отбыть свое наказание.

— Наказание? — Алиса от возмущения чуть трость не выронила. — А Лили-то за что?

— Тебя, моя дорогая, этот вопрос вообще не касается. Я был бы очень тебе признателен, если бы вы с Нимфадорой оставили нас. Северус, ты тоже. У тебя, кажется, были дела? Вот и займись ими. Нечего ждать у моря погоды, идите, идите.

Все еще бледный Северус нервно и подозрительно оглядел класс, словно боялся оставлять здесь Лили, и неохотно вышел. Бесстрашная Алиса же явно собиралась сказать что-то очень нелестное, но Тонкс благоразумно утащила ее прочь, пока она тоже не попала в число наказанных. Лили, лишившаяся моральной поддержки подруг, нервно посмотрела им вслед и снова обернулась к Барти:

— Правда, что мы сделали? Поттер-то тут вообще ни при чем…

— Как это “что сделали”? А кто помог Ремусу сорвать урок мисс Вектор?

— Послушай, Барти, — не выдержал Ремус, — Лили права. Это все я виноват, если бы не…

Он поднялся — и снова натолкнулся на пронзительный жуткий взгляд. Стоило посмотреть в глаза Барти, и тебя парализовывало на месте. Это оцепенение было никак не перебороть. Ты просто терял контроль над своим телом и что бы ни делал, оно не слушалось. Под его взглядом Ремус почувствовал себя таким жалким и ничтожным, каким уже давно не ощущал. Барти мягко, почти нежно произнес:

— Ремус, мальчик мой, вот кто-кто, а ты бы поменьше рот открывал. Твои слова слишком дорого обходятся твоим друзьям. Или ты хочешь снова втянуть их в неприятности?

— Нет… Прости, Барти…

— Вот, так-то лучше. Ну-ка, сядьте все и достаньте ручки.

Барти прошествовал к учительскому столу, порылся в нем и достал три листка бумаги.

— Берите листы. Джеймс, прикрой две… — он посмотрел на доску и осекся. Потом тихим страшным голосом поинтересовался: — Кто из вас это сделал?

— Сделал что? — недоуменно заморгал Джеймс, и Барти сразу вскипел:

— Не прикидывайся идиотом! Кто из вас это написал?

Он ткнул в угол доски, где твердыми, почти печатными буквами кто-то жирно вывел:

БЕРЕГИСЬ

— Если это шутка, то весьма и весьма неудачная. Это ты, Джеймс?

— Что?! Нет, конечно!

— Тогда, может, Лили? — прошипел Барти, уставившись своими ледяными глазами на Лили. Та лишь отчаянно замотала головой. — Или это твоих рук дело, Люпин?

— Это не мы! — Ремус понятия не имел, откуда взялась странная надпись, но голос предательски дрожал. Слишком виновато, чтобы ему поверили. — Клянусь тебе, не мы! Может, это…

— Хватит лгать! — Барти обвел ребят неистовым взглядом, будто ждал признания. Ответом ему было гробовое молчание. Тогда процедил сквозь крепко стиснутые зубы: — Оч-чень хорошо. Я думал пожалеть вас, обойтись всего двумя сотнями, но, похоже, вы этого не заслужили.

Одним яростным движением он схватил тряпку и стер с доски злосчастную надпись, бросив через плечо:

— Быстро все достали ручки и взяли бумагу.

— Подожди, Барти, — Джеймс опасливо поднял руку, — мы что, будем писать строчки?

— О, да. Именно, — на лице Барти заиграло какое-то садистское торжество. — Вы напишете мне некоторое количество строк, мистер Поттер. Думаю, трехсот будет достаточно.

— Трехсот?! — ахнул Джеймс.

— Да, трехсот. Я хочу, чтобы вы триста раз написали следующую фразу, — Барти на секунду прикрыл глаза и с удовольствием произнес почти по слогам: — “Я не должен лгать”.

— Но…

— Довольно! Джеймс, еще одно слово — и я заменю ваше наказание на нечто куда более существенное. У нас в саду растет великолепный орешник. Не вынуждай меня за ним посылать. Все, приступайте — и даже не думайте схитрить. Если я не досчитаюсь хоть одной строки, завтра их будет уже шестьсот.

Джеймсу оставалось только негодующе зыркнуть на Барти из-под очков. Он подпер голову рукой и принялся с обреченным видом выводить строчки. Лили молча последовала его примеру; лицо ее вновь стало мертвенно-бледным, но губы вытянулись в жесткую линию. Жестокий урок Барти она запомнила очень хорошо.

В старой школе Ремус сталкивался со строчками несколько раз и поначалу наивно порадовался, что отделался лишь таким легким наказанием. Не тут-то было: писать оказалось неожиданно тяжело. Уже после первых пятидесяти строк он почувствовал, как немеет кисть. Он растер руку и вернулся к работе, но выходило все хуже и хуже. Ручка скользила в похолодевших пальцах, продавливая кожу до самой кости, по венам разлилась мерно пульсирующая тупая боль, а каждая новая строчка словно била под дых. До нынешнего утра Ремус полагал, что в общем-то, на самом деле, неплохо управляется с Волком. Да, в последние месяцы он срывался чаще — но ему уже становилось легче, ситуация почти стабилизировалась! Да и, честно признаться, он надеялся, что терапия мистера Реддла поможет ему. А получается… получается, он просто плохо старался? Хотел, чтобы кто-то другой решил за него проблему? Со стороны ведь видней, не так ли? И тогда что же выходит — Барти прав насчет него?

Одолев первую сотню строк, он остановился на минуту и перевел дух. Рука еле двигалась и побелела, будто вместо чернил Ремус писал собственной кровью. На плечи откуда-то навалилась страшная усталость, голова потяжелела, все мысли слились в одно желание: избавиться от этой пытки. Но работы было еще полно, и приходилось закусывать губу и писать — через боль и тяжесть, через вздохи и проклятия, безмолвно замирающие на кончике языка.

К двухсотой строке руку словно медленно пилили на части. К трехсотой Ремус ее уже не чувствовал. Хуже ему было, лишь когда он сломал себе чертов нос. Да еще эта странная усталость… Настолько отвратительно и разбито Ремус не ощущал себя даже после припадков.

Зато Барти чувствовал себя превосходно. Он с той же садистской радостью принял исписанный лист и неторопливо, явно наслаждаясь происходящим, пересчитал строчки. Все это время Джеймс косился на Ремуса, нервно мнущегося у учительского стола, с неприкрытой завистью; ему, должно быть, предстояло написать еще много.

— Что ж, — наконец вынес Барти вердикт, — приемлемо. Половину, конечно, прочитать практически невозможно, но на первый раз, так уж и быть, сойдет. Можешь идти.

Дважды повторять не пришлось. Две минуты — и Ремус уже бежал подальше от душного тесного класса. В столовой он вздохнул спокойно. Здесь было много света, много воздуха, да и вся комната оказывала на него какой-то умиротворяющее действие. Обед уже кончился, со стола убрали большую часть посуды, и три оставшиеся тарелки осиротело белели на темной скатерти. Ремуса, проблуждавшего в саду всю большую перемену, уже подташнивало от голода, и он решительно снял крышку с супницы, не обратив внимания на ненавистную рыбу. От горячего бульона сразу полегчало. Даже еще бодрствующему Волку он, кажется, пришелся по вкусу. Ремус и не думал, что когда-нибудь будет так радоваться простой тарелке супа; забыв про приличия, он хлюпал бульоном, торопился и обжигался, но не останавливался.

Лили пришла, когда супница опустела почти на две трети. Держась за голову, она не села, а скорей упала на свой стул и уткнулась щекой Ремусу в плечо. Тот вздрогнул и выронил ложку. Лили что-то невнятно простонала.

— Т-ты… ты как?

— Отвратительно-о, — вздохнула она. Лицо у нее было осунувшееся и измученное, словно она не спала всю ночь. — Думала, я там умру. А ты?

— Нормально. Вроде, — соврал Ремус.

В голове сразу зажглись ненавистные строчки: “Я не должен лгать”. Кончикам ушей стало жарко. Волк недовольно заворчал и заворочался. Ремус посмотрел на лежащую перед ним серебряную ложку. Потом скосил глаза на Лили, обессиленно привалившуюся к его плечу. Она до сих пор волновалась. Ей было не плевать. Может быть, та горничная действительно в чем-то права? Он задумчиво придвинул к себе графин с водой. Плеснул в стакан до половины, отпил — потом спохватился и налил второй до краев.

— Будешь?

— А? — Лили сонно протерла глаза. — О, спасибо большое.

Она взяла стакан двумя руками и сделал несколько мелких частых глотков, как во время припадков. Ремус дождался, пока она не выдохнет и не оботрет губы. Сейчас.

— Прости меня, Лили. Я… не хотел, чтобы все так обернулось, мне очень жаль, что тебя во все это втянули.

Лили медленно обернулась и посмотрела ему в глаза. Ремус не двигался — даже не моргал, хотя от этого пристального взгляда у него кружилась голова. Ужасно долгое мгновение ничего не происходило. И неожиданно губы Лили дрогнули, уголки их поползли вверх. Она улыбнулась и махнула рукой:

— О, да брось, ничего.

— Но это не “ничего”, — удивился Ремус. Он вглядывался в лицо Лили, ища хоть намек на обиду или упрек, но не находил. — Если бы не я, тебя бы не наказали! Да вообще бы ничего не случилось!

— Кто-то ведь должен был поставить Барти на место, верно? — она натянуто рассмеялась. — Ну, хотя бы попытаться. …Послушай, а он действительно сказал правду? Я имею в виду, что ты можешь…

— Подавить припадок в зародыше? Д-да. Мо-огу. Это не всегда получается — понима-аешь, иногда мой Волк, он… он бывает сильнее ме-еня.

— Волк?

— Ну, то, что-о у меня внутри. Мне кажется, оно похоже на зло-обного волка. Очень злобного. И я не всегда могу е-его сдержа-ать. Хотя, может Барти пра-ав… и я просто плохо стараюсь…

Голос задрожал и сорвался; Ремус стиснул кулаки, чувствуя, что его трясет от отвращения к самому себе. Лили обеспокоенно придвинулась ближе и накрыла его руку своей холодной ладонью:

— Эй, ну ты чего? Мы все иногда проигрываем сами себе. Невозможно быть все время сильным. Ты борешься, и у тебя получается — это уже хорошо!

— Да-а, так хорошо получается, что Барти про-осыпается посреди ночи от моих криков, — невесело усмехнулся Ремус. — Странно, как я не разбудил весь дом.

— Если задуматься, это правда странно, — в голосе Лили послышалось сомнение. — Барти сказал, что ты его разбудил. Но ваши комнаты не рядом, он вообще не живет в нашей башне. Если крик был таким громким, почему я от него не проснулась — моя-то комната прямо под твоей!

— Башня очень старая, в ней толстые перекрытия. Мне кажется, фута три, не меньше. Они легко могли остановить звук…

— Хорошо, ну а почему тогда не проснулся Блэк? Вы с ним соседи, — упрямо возразила Лили. — Он бы всем давно нажаловался, разбуди его что-нибудь. Ремус, ты не думаешь, что Барти, ну… преувеличивает?

— Однозначно преувеличивает! — согласно поддакнули от дверей, и Лили закатила глаза:

— Поттер, ты даже не знаешь, о чем я говорю.

— О, да брось, Эванс, “Барти” и “преувеличивает” — почти синонимы. — С грохотом, от которого Лили недовольно поморщилась, Джеймс кинул на пол свой рюкзак и вытащил из хлебницы горбушку. — Черт возьми, нет, я понимаю, воспитательный процесс и все такое, но вам не кажется, что это перебор? Целых триста строчек?

— Скажи спасибо, что это всего лишь строчки и что он не взял хороший прут, как обещал, и не высек нас с тобой, — тихо отозвался Ремус. Он вспомнил, как ловко управлялся с розгами химик из его старой школы, коснулся пальцами ребер и поморщился. Старые рубцы на спине до сих пор иногда ныли к дождю, словно так и не затянулись. На его счастье, Джеймс ничего не заметил — он был возмущен до глубины души:

— Высек? Да за что — за какую-то дурацкую надпись на доске? Наверняка это рук дело Снейпа, а отдуваемся мы!

— А с чего ты взял, что это Северус? Зачем ему это? — довольно резко осведомилась Лили, но Джеймс лишь беспечно махнул рукой с зажатым в ней хлебом, рассыпав по скатерти крошки:

— Да мало ли зачем! Он себе на уме, кто его знает, что он мог учудить.

— Прекрасный аргумент, — сарказма в голосе Лили не услышал бы только глухой. — Если рассуждать, как ты, то получится, что это мог сделать вообще кто угодно! Например Блэк — он ведь тоже, как ты говоришь, себе на уме.

— Да нет, Сириус бы с нами так не поступил. Верно?

Джеймс обернулся к Ремусу, ища поддержки. Лили тоже не сводила с него глаз, ждала: что-то он скажет. Ремус мысленно выругался. Он терпеть не мог такого пристального внимания, но еще больше он ненавидел быть судьей в чужих спорах. Особенно в таких. Джеймс почему-то очень доверяет Сириусу, и ссориться с ним наверняка будет ужасно. Но Лили-то права, Блэк в злорадстве вполне мог бы учинить нечто подобное. Глядя, вниз, словно его очень заинтересовала скатерть, Ремус осторожно произнес:

— Сложно сказать. Мне кажется, что такая шутка была бы в духе Сириуса — но мы слишком плохо знаем друг друга, чтобы судить…

— О-о, да ладно, и ты туда же? — разочарованно протянул Джеймс. — Да говорю я вам, не стал бы он!

— Серьезно, Поттер? Ты же знаешь его две недели!

— И что с того?

— Да то, что Блэк — заносчивый сноб! — не выдержала Лили. Глаза ее гневно вспыхнули, голос зазвенел. — Ты разве не слышал, он надо всеми смеется!

— Ну, пошутил человек пару раз, — упрямо отбивался Джеймс, — что сразу нападать-то?

— Эти его так называемые шутки задевают других, а он этого даже не замечает! Ему плевать, что у остальных есть чувства — и тебе, я смотрю, тоже!

— Неправда!

— Правда! Вам обоим ни до кого нет дела!

— Мне есть дело до тебя!

— Это пока что, — Лили демонстративно отодвинулась от стола и скрестила руки на груди. Она смотрела на Джеймса, как на какое-то противное насекомое, кривя губы от отвращения. — Я слышала про таких, как ты. Девушки вам интересны, только пока недоступны. Вам просто хочется с ними поиграть — и выбросить, когда надоест.

— Но я не такой! — Джеймс вскочил на ноги, его глаза потемнели от злости.

— Да с чего бы это? Вы все одинаковые, для вас мы просто вещи!

— Как ты можешь так говорить?! — он задохнулся от возмущения. — Ты… ты… глупая!

— Идиот!

— Видеть тебя не желаю!

И, пнув в сердцах свой стул, Джеймс бросился вон; с ужасным треском хлопнула дверь. Лили проводила его злым взглядом, но едва он исчез, ее как подменили: она обмякла на стуле, всхлипнула и прижала ладони к побелевшему лицу:

— Господи… Господи, ну кто тянул меня за язык! Я же совсем не… он прав, я такая глупая!

— Перестань, вовсе ты не глупая. — Ремус неловко погладил ее по руке; так иногда делал Грей, утешая девочек. Лили с судорожным вздохом спрятала лицо у него на груди и ухватила холодными пальцами за свитер, отчего он совсем растерялся. Что, черт возьми в таких случаях, надо делать? Обнять ее? А если рассердится? Или просто дать выплакаться?.. Ну, выдышаться, если речь идет о Лили. Но надо же ей как-то помочь! Она ждет помощи, а он тут сидит как деревянный!

Ремус быстро подумал, поспорил сам с собой и, найдя компромисс, аккуратно положил руки Лили на плечи. Кажется, это было правильным решением, потому что Лили еще крепче вцепилась в него и задрожала пуще прежнего. Она казалась сделанной изо льда: Ремус чувствовал этот мертвенный холод даже сквозь свитер. Он как-то сам собой притянул Лили ближе и положил подбородок ей на макушку, пытаясь обнять ее как можно сильней и хоть немного согреть.

— Ну, ну, тише, не бойся. Все будет хорошо, мы что-нибудь придумаем. Слышишь? Я обещаю тебе, все будет хорошо.

— Я ведь… я не хотела ему этого говорить, — убито бормотала Лили куда-то между ребер. — Я не думала, что дойдет до такого. Он просто так защищал этого Блэка, и я так рассердилась… Он меня теперь не простит, Ремус!

— Oh, annwyl Duw…⁽¹⁾ Простит, обязательно простит, — шепотом убеждал Ремус, гладя ее по спине. — Ты ни в чем не виновата, и он это поймет. Мы все вымотались, устали, а ты больше всех — ну, не сдержалась, с кем не бывает. Он поймет, вот увидишь, вы помиритесь, и тогда…

Чей-то сердитый крик оборвал его на полуслове. Кричали сверху. Лили прислушалась и ахнула:

— Это Джеймс! Господи, что он…

— Без паники, Лили, — Ремус, изо всех сил делающий вид, что он сам не паникует втрое сильней, кое-как освободился и усадил Лили обратно на стул. — Без паники, я разберусь.

Он выбежал в холл, огляделся: пусто, даже мисс Паркинсон, следящей за всем из своего угла, и той нет. Дверь медпункта, однако, была приоткрыта, и оттуда доносились приглушенные голоса. Похоже, Паркинсон снова сделала что-то не так и теперь отчитывалась перед мадам Помфри. В любой момент она могла вернуться, поэтому Ремус бесшумно пробрался мимо двери к лестнице, откуда его нельзя было увидеть — и опрометью бросился наверх. На лестнице он с кем-то столкнулся и, даже не извинившись, отпихнул его в сторону. Крик давно смолк, вокруг стояло пугающее молчание. У Ремуса появилось нехорошее предчувствие, он прибавил ходу, готовясь к худшему.

Но на площадке башни никого не было. На стук из комнаты Джеймса никто не отозвался, а когда Ремус, с трудом переводя дух, заглянул внутрь, он увидел, что комната пуста. Но кричал точно Джеймс и точно здесь. Куда он… О, нет. Чертов показушник, чертов позер. Ремус выругался и поспешил обратно к лестнице. Дежурившая на этаже мальчиков мисс Крэбб посмотрела ему вслед, и он запоздало подумал, что она могла что-нибудь заподозрить. Неважно. Потом. Сейчас на это нет времени. Сейчас нужно успеть. Если он правильно догадался, Джеймс не станет ничего делать без публики. Лишь бы в общежитии никого не было!

Джеймс был один. Он стоял под дверью Лили и раздраженно хлопал себя по карманам; рукава его полосатого джемпера были закатаны, плотно сжатые губы приобрели нездоровый синеватый оттенок. Сердце у Ремуса екнуло. Пожалуйста, только не это.

— Джеймс, — настороженно позвал он. Джеймс резко вскинул голову.

— Зачем ты пришел? Это она тебя послала, да? — его голос невозможно было узнать: низкий и грубый, он походил на воронье карканье, а не на человеческую речь.

Уже вторая стадия. Господи, да это какой-то кошмар. Если его не остановить, тогда… тогда…

— Джеймс, послушай меня, — Ремус усилием воли запретил себе думать о страшном “тогда”. Он незаметно, шаг за шагом подходил к Джеймсу, следя за каждым его движением. — Я понимаю, ты очень зол. Мы все злимся, это нормально. Но злость, она мешает думать, можно легко наделать глупостей, понимаешь? Вы с Лили еще можете поговорить и во всем разобраться, вам про…

— Поговорить? С ней? Чтобы она еще раз меня оскорбила? Ну уж нет! — вскинулся Джеймс. Он распалялся все сильней, его губы прямо на глазах чернели. — Ты, может, и станешь такое терпеть, но у меня есть гордость!

— Она не хотела тебя оскорблять, поверь мне.

— Но она это сделала! После всего, что я… как она могла? Это ей нет до меня никакого дела, это ей на меня плевать!

— Нет же! — в отчаянии воззвал к рассудку друга Ремус. Расстояние между ними сокращалось, но все еще был далеко. Слишком далеко, чтобы успеть. — Ей вовсе на тебя не плевать! Именно поэтому она…

Джеймс его не слушал — трагически заламывая руки, он упорно гнул свое:

— Я для нее такой же, как все. Такой же, как все, ты слышал?! Это я-то? После всего? — он истерически всхлипнул, и по его щекам покатились кровавые слезы. — Этот придурок Снейп ведь ее ни в грош не ставит! Это он ее использует! Но его она защищает, а на мои чувства ей наплевать! Она смеется и над ними, и надо мной. Ну, может быть, когда она их лишится, до нее хоть что-то дойдет!

— В смысле “лишится”?! Джеймс?

Вместо ответа Джеймс запустил правую руку в карман, и в мертвой тишине Ремус услышал сухой щелчок. Сердце похолодело — он слишком хорошо знал этот звук. Так щелкает пружина в складном ноже, когда выдвигают лезвие.

Нет. Боже, нет. Не может быть, чтобы вот так все и сразу. Скажите, что я сплю, пожалуйста, скажите, что я сплю. Я же не успею, я не успею!

— Джеймс. Не надо. Не делай этого.

Крохотный, едва заметный шаг. Еще один. Между ними всего три фута, каких-то три фута — но хватит ли ему времени?..

— Ну, — горько провозгласил Джеймс, воздев руки, — взгляните в последний раз, глаза мои! Вы, руки, закрепите союз бессрочный со скупою смертью!⁽²⁾

— ДЖЕЙМС, СТОЙ!

Ремус бросился вперед, но опоздал. Джеймс увернулся, с какой-то извращенной торжественностью всадил нож в обнаженную руку и стремительно вспорол ее от запястья до самого локтя. На пол с оглушающим мерзким стуком закапала кровь, пахнуло железом. Джеймс поднял на оцепеневшего в ужасе Ремуса все тот же ненормально торжественный взгляд, улыбнулся — и неожиданно вздрогнул всем телом. Его затуманенные глаза прояснились, наполнились страхом. Он посмотрел на распоротую руку. Выронил нож. Потом захрипел и покачнулся.

Ремус успел его поймать, но сам не удержал равновесия. Они упали вместе. Кровь из раны струилась с ужасающей скоростью, все вокруг становилось красным, и только Джеймс все бледнел и бледнел. Глаза его закатились, дыхание стало редким.

Ч-черт, похоже он задел артерию! Плохо дело… Ремус в панике пытался вспомнить, как справлялся с собственными ранами. Артерия, артерия, значит главное — остановить кровь, перетянуть локоть. Нужна тугая повязка. Он сбросил свитер, вцепился в рубашку и дернул. Скрип, треск — обрывок рукава остался у него в руке. Теперь скрутить, перевязать, затянуть потуже… Только не смей умирать, Джеймс! Слышишь, не смей! Закрывая одной ладонью рану, Ремус кое-как перетянул локоть самодельным жгутом. Пальцы не слушались, мокрые от крови, ее запах туманил голову и путал мысли. Ну, еще чуть-чуть: согнуть руку, поднять выше — еще чуть-чуть, Джеймс, пожалуйста, держись!

— Они здесь, скорей сюда!

Вокруг вдруг загремели шаги, забегали люди в белом. Кто-то схватил Ремуса, оттолкнул его к стене. Где-то вдалеке кто-то всхлипывал, кто-то кричал; Джеймса подняли и стремительно унесли прочь. Ремус тупо смотрел ему вслед, так и оставшись сидеть на полу. Он медленно вспоминал, где находится. Эти люди, медсестры… Они кричат — неужели все так плохо? Он должен был позвать их. Им же говорили всегда звать медсестер, как же он не вспомнил, не додумался позвать взрослых? О, черт, а если из-за этого они потеряли время? Если уже поздно?! В панике Ремус рванулся было вслед за всеми — но не сумел даже подняться: ноги подкашивались, от любого резкого движения мутило. Он прислонился к холодной стене, вдохнул пару раз поглубже. Пот стекал по вискам, и он не вытирал его — ладони были все в крови. Рубашка, как оказалось, тоже, и даже на языке Ремус чувствовал отвратительный железный привкус. Густой и приторный запах крови сводил с ума, Волк, чуя ее, заворчал оживленно, а вот Ремусу напротив, становилось все хуже и хуже. Голова кружилась, по телу разливалась пугающая тяжесть. Он знал эти симптомы. Порой после припадков, когда он царапал или кусал себя особенно сильно, он не мог даже выбраться из подвала и терял сознание.

И сейчас потеряешь, если не соберешься! — припугнул он сам себя. Ну, давай, Люпин, не будь тряпкой. Отползай от этого кошмарного кровавого пятна и бегом в медпункт: надо срочно узнать, как там Джеймс, что с ним?

Ремус до боли закусил губу и предпринял еще одну героическую попытку подняться. И в этот момент он снова услышал рядом чьи-то шаги. Кто-то подбежал к нему, стуча каблуками, стиснул плечо холодной рукой:

— Ремус? Ремус, ты цел? Что с тобой, ты весь в крови!

— Лили! — Ремус, забыв про проклятую кровь, вцепился в ледяные пальцы. — Лили, что с Джеймсом? Прошу, скажи, что с ним, скажи, что все в…

— Все в порядке, — Лили опустилась на колени, и он увидел ее белое, насмерть перепуганное лицо. — Все в порядке, он жив. Ты спас его. Чарити сказала, ты вовремя успел — иначе он мог бы истечь кровью…

— Но с ним все будет хорошо?

— Да, да, они сказали мне, что угрозы нет, он будет в порядке.

— Слава Богу… — только теперь Ремус смог облегченно выдохнуть. Напряжение, державшее его последние секунды, растворилось, все тело стало мягким и слабым. — Diolch I Dduw…

Он откинулся обратно к стене — и только теперь заметил, что в башне они с Лили были не одни. У выхода на площадку замерли Алиса и Тонкс: первая озиралась с таким видом, словно ей сделалось дурно, а вторая неотрывно таращилась на Ремуса.

— Твою ж мать… — высказалась Тонкс. — Люпин, ты там живой вообще? А то у тебя, походу, кровь идет!

— Кровь?

— Где? — немедленно всполошилась Лили. Она испуганно оглядела Ремуса и всплеснула руками: — Ой, Господи, и правда!

— Что, опять нос? Это все от нервов, не волнуйся.

— Надо вытереть, а то ты закапаешь рубашку! — Лили решительно вытащила из кармана юбки огромный клетчатый платок, но Ремус рассмеялся:

— Да меня всего теперь стирать надо! Подумаешь, пятном больше, пятном меньше — переживу.

— Все равно приложи к носу, — настаивала Лили. — Кровь ужасно выводится.

Она села рядом с ним и прикрыла глаза; кончики ее ресниц и губ дрожали, словно Лили плакала, только не снаружи, а внутри себя. Ремус нашел ее ладонь, тоже испачканную кровью, легонько тронул. Она тут же схватила его за руку, стиснув руку так, что кости чуть не хрустнули.

— Спасибо, Рем. Если бы не ты, Дже… Поттер бы… Как ты только успел.

— Перестань, я сделал то, что было нужно. Ничего такого выдающегося здесь нет. Он умирал у меня на руках, что еще я должен был сделать?

— Другой бы запаниковал, растерялся, а ты…

— На самом-то деле я тот еще паникер — ты просто плохо меня знаешь. — Ремус чувствовал, что с каждым словом Лили все больше краснеет. Ему было страшно неловко: он ведь не заслуживал этих слов, он не сделал ничего такого, только то, что должен был. Однако для Лили это словно было чем-то особенным. Почему? Почему, черт возьми, она так говорит? Ведь так поступил бы каждый нормальный человек!

— Мне кажется, ты сам плохо себя знаешь, — Лили улыбнулась — той самой искренней улыбкой, которая всем в ней так нравилась. Ремус даже на мгновение поверил ей — может, он правда слишком строго себя судит?

— П-простите, мистер Люпин, вам плохо?

Умиротворение нарушил тихий шорох и позвякивание. Ремус поднял глаза и увидел посреди площадки тонкую юную горничную с огромным жестяным ведром, на которую с интересом поглядывали Тонкс и Алиса. Поймав его взгляд, горничная ужасно смутилась, пошла пунцовыми пятнами и сжала ручку ведра двумя руками.

— Изв-вините, я не хотела вам мешать! Вы просто в крови, я подумала…

— Нет-нет, что вы, со мной все нормально… эм, простите, я…

— Беатрис, сэр. Но все зовут меня Бет, сэр. Простите, что влезла, сэр. Меня просто послали оттереть пятно, а мистер Крауч говорил, что я должна быть незаметной… Но я слишком заметная… мне очень жаль, простите, сэр!

— Все в порядке, не волнуйтесь из-за нас. Мы не будем вам мешать, верно, Лили? — Ремус взглянул на нее как мог многозначительно, и она — слава небу! — его поняла:

— О, конечно! Да и мне надо в медпункт, узнать как там Дж… Поттер, — поправилась она, и в ее голосе послышалось смущение. Кто-то, вроде бы Алиса, сдавленно хихикнул.

— Мы подождем тебя в библиотеке, ладно, Лилс?

— Д-да, да, конечно! — Лили подскочила, точно ей хотелось побыстрее исчезнуть, как человеку, сморозившему глупость. Ремус встал следом; было нелегко, хотелось опереться о стену, но руки были все в крови. От ее запаха в голове по-прежнему все было спутано, он завалился, вставая, и чуть не упал.

— Что с тобой?

— Да ничего, ничего. Так, голова от запаха крови закружилась, скорой пройдет.

— Уверен, что не хочешь со мной в медпункт? — с тревогой уточнила Лили. — Вдруг это что-то серьезное?

— Да нет, я всегда такой был. Попробую лучше отмыться — а то кто-нибудь увидит меня таким и испугается, — отшутился Ремус с нервным смешком. Лили, сама тактичность, не стала настаивать.

— Хорошо, как скажешь. Тогда мы… мы будем в библиотеке, если что. Приходи туда, ладно?

Ремус, конечно, ей пообещал, и она убежала вниз, стуча каблуками. Алиса и Тонкс исчезли вместе с ней. Беатрис заметно успокоилась, едва Лили скрылась из виду, но присутствие Ремуса все так же ее нервировало, и он почел за лучшее поскорей убраться в ванную. Там он наскоро оттер руки, смыл с лица всю кровь и выкрутил холодный кран до упора. Рубашку отстирывать не было смысла — все равно с одним рукавом ее уже не поносить — но рукав свитера угодил в край кровавой лужи и сам стал бордовым и влажным. От ледяной воды немедленно свело пальцы; Ремус старательно оттирал с рукава пятна и невесело вспоминал, сколько у него осталось целых рубашек. Из голубой он вырос, белая сама трещит по швам… Впредь стоит быть поосторожнее, а то так ведь к зиме у него совсем ничего не останется.

Он решил не рисковать новой рубашкой и натянул еще влажный свитер прямо на голое тело. Да, он, конечно, мог поискать в шкафу второй, сухой… Но там заплатки на локтях, а если их спрятать, то станут видны шрамы… Нет уж, лучше просто мокрые рукава. Испорченную рубашку Ремус, подумав, спрятал на дно своего чемодана, мало ли, тряпка какая пригодится, и поспешил в библиотеку, к Лили. Как-то она там? Только бы не решила обвинить себя во всем случившемся. Ей тогда станет совсем плохо — ведь ей нельзя расстраиваться, а такое кого хочешь расстроит. Что ж за отвратительная у нее болезнь. Было тяжело смотреть, как Лили честно пытается найти что-то хорошее там, где этого хорошего по определению быть не может, лишь бы не поддаться запретным эмоциям. Даже не может признать, что Северус шпионит за ней не из простого беспокойства — потому что о других вариантах слишком тяжело думать. Да хоть бы методика Реддла поскорее заработала! Это же несправедливо, ей-богу несправедливо!

Он нашел девочек в самом дальнем углу библиотеки, у двери сад. Здесь было немного свободного от шкафов пространства и стояли глубокие кресла на гнутых ножках. Алиса развалилась на широком низком подоконнике и лениво листала книжку, Тонкс с усталым видом заглядывала ей через плечо. Не скучала одна Лили: с ногами забравшись в кресло, скинув туфли и убрав волосы в пучок, она вязала полосатый шарф. Спицы так ловко двигались в ее руках, что Ремус невольно засмотрелся и налетел на маленький столик между кресел. Столик угрожающе пошатнулся, и его пришлось срочно ловить.

— Да чтоб тебя! — не выдержал Ремус, поймавший столешницу у самого пола. Дерево оказалось на редкость плотным и тяжелым, ему пришлось здорово попыхтеть, чтобы вернуть столик на место. Тонкс выругалась, и Лили в кресле испуганно вздрогнула:

— Пятнадцать, шестнад… А-а! Ох, Дора, это ты… ты меня напугала, что такое?

— Тебе стоит сказать своему голубку, чтобы он перестал так подкрадываться к приличным девушкам, — недовольно буркнула Тонкс.

— Кому? А, Ремус, это ты! Ты в порядке? Голова больше не кружится? — в ее последних словах Ремус снова услышал тревогу и поспешил успокоить подругу:

— Нет-нет, все в норме.

— Ты уверен? Все-таки…

— У меня просто грациозность мешка с картошкой, вот и все. Или ты забыла, как часто я падаю? — он неуклюже взмахнул руками, заставив Лили наконец улыбнуться. Тонкс снова заворчала:

— Сложновато забыть то, что наблюдаешь каждый божий день, тебе не кажется? На твоем месте я носила бы с собой подушку — на всякий случай, чтобы было мягче падать.

— Не всем же быть такими, как Джеймс! Да, кстати, как он там? Что тебе сказали?

— Ну, — спицы в руках Лили задвигались чуть быстрей, — сказали немного, но, кажется, он повредил какие-то мышцы и задел артерию. Чарити говорит, из-за этого он мог… ну, ты понимаешь. И, — она прикусила губу, и Ремусу показалось, что ее щеки чуть-чуть покраснели, — возможно, рука не восстановится до конца. Не будет слушаться или что-то в этом роде… Он ведь спортсмен, да? Для него это будет ужасно!

— Не переживай раньше времени, — рассудительно заметила Алиса, тоже оторвавшаяся от своей книжки. — Все еще может обойтись, в конце концов это только догадка, наверняка они не знают. И потом, мы, спортсмены, вечно ходим травмированные.

— Ты занималась спортом? — удивленно подняла бровь Тонкс. Алиса, точно она сболтнула лишнего, слегка замялась:

— Да, было дело — но сейчас речь не о том! Джеймс хоккеист, у него была куча травм, он должен знать, как с ними быть и что делать. Ну, по крайней мере я так думаю…

— Наверное, ты права, — неуверенно согласилась Лили, не поднимая глаз от своего вязания. Ремус положил ладонь ей на колено и легонько погладил:

— Лили, послушай, все будет хорошо. Он жив, это главное. И не смей себя в этом обвинять, слышишь? — добавил он строго, когда она еще ниже склонилась над спицами. — Ты не виновата. Мы все были сами не свои после этих строчек, несли всякую чушь. И Джеймс тоже это поймет, когда придет в себя.

— Ты думаешь?

— Я уверен. Я знаю, он тебе не очень нравится, но он хороший парень, Лилс. И он тебя уважает. Он поймет.

Глаза Лили так и вспыхнули, точно два изумрудных камешка. Она благодарно улыбнулась и вновь занялась вязанием. Ремус опустился в соседнее кресло, о чем тут же пожалел: сквозь влажный свитер холодная кожа обивки казалась просто ледяной. Он поежился, передернул плечами — и Лили немедленно насторожилась.

— Мерзнешь? Погоди, ты что, надел мокрый свитер?

— Да тут просто прохладно, с улицы дует. И не мокрый он совсем — так, только один рукав влажный! — разговор стал принимать опасное направление, Ремус почувствовал, что рискует получить третью за день головомойку, и почему-то он был уверен, что в праведном гневе Лили страшнее мадам Помфри и Тонкс вместе взятых. Нужно было срочно переводить тему: — Ты лучше скажи: а сама-то ты как? После, ну, всего, что было.

— Я? Да нормально, только устала сильно. Почти как в тот раз, помнишь? Наверное, это из-за той штуки, которую делает Барти.

— Не знаю — меня он вытаскивал по-другому…

— Вытаскивал? У тебя тоже был такой припадок? Когда?

— Да еще в первые дни. Это уже неважно, все давно позади. Я вот чего не понимаю — зачем он устроил все это на уроке? Ну, допустим, меня он отчитывал за дело, если я его правда разбудил, но тебя-то зачем доводить?

— Он же решил, что мы срываем урок, разве нет? — нахмурилась Лили. — По-моему, он просто любит цепляться к людям, у меня в старой школе были такие учителя.

— У меня тоже, но это не то, — Ремус нетерпеливо махнул рукой. — Одно дело просто цепляться к ученикам, а он… он нарочно бил тебя так, словно хотел, чтобы ты сорвалась и поймала приступ.

— Но, Ремус, это же бред! — возразила из своего угла Алиса. — Он вытащил Лили из припадка!

— А сначала сам же до него и довел!

— Но зачем ему это делать? Он ведь должен нас лечить. Это не имеет смысла!

— Вот именно, Лилс — это не имеет смысла, но он это делает. Почему? Разве он не понимает, что выглядит как сумасшедший?

Лили пожала плечами:

— Ну, ты сам говорил, будь он сумасшедшим, вряд ли мистер Реддл стал бы ему доверять.

— Да помню я, помню… Наверное, ты права, — согласился он, рассеянно запустив руку в волосы. — Я, похоже, переволновался, и от этого мне в голову лезет всякая чертовщина.

— А меньше надо свои детективы читать на ночь, — ворчливо поддразнила его Лили. Она старательно напускала на себя суровый вид, но в уголках ее губ пряталась самую капельку горделивая улыбка. — От этого только ужасы потом снятся и мозги скукоживаются. Нормальные книги читать надо, а не про смертоубийства всякие!

Ремус фыркнул, и она довольно звякнула спицами. Впервые за этот отвратительный день ему не хотелось провалиться сквозь землю рядом с ней.

— Между прочим, Шерлок Холмс, — окликнула его вдруг Тонкс. Ей, должно быть, надоело читать Алисину книжку, потому что она слезла с подоконника и подпрыгивала, разминая затекшие ноги. — Ты пока шел сюда, Снейпа не видел?

— Да нет, кажется. А тебе он зачем?

— Мне? Нахер не сдался. Просто я считаю, что это несколько по-свински с его стороны — шляться черт знает где в такое время. Он же вроде как твой друг, Лилс!

— Вы же слышали, Барти сам сказал нас не ждать, — Лили снова занервничала, но в этот раз будто бы оправдывалась, — и мы долго возились с этими строчками. Сев, наверное, ушел делать уроки или что-то подобное.

— А глухотой твой Сев часом не страдает?

— Ты к чему это?

— Да к тому, что нормальный друг прибежал бы на помощь, едва заслышав ваши с Джеймсом разборки, если он только не неизлечимо глухой, — жестко заявила Тонкс. Ремус в глубине души с ней согласился, однако увидел, как погрустнела Лили, и решил молчать. — Но что-то я не вижу Сева в наших стройных рядах, и из этого я делаю вывод…

Сделать вывод ей не дали громкие, гулом разносящиеся по библиотеке шаги. По шкафу скользнула тень, и мгновение спустя взглядам ребят предстал Джеймс — бледный, в перекосившихся очках, с рукой на перевязи, но живой. Лили ахнула и выронила вязание, Алиса замерла, держа страницу, Ремус едва подавил в себе приступ вскочить и не то обнять Джеймса покрепче, не то съездить ему хорошенько по шее. Только Тонкс вела себя так, словно ничегошеньки не случилось:

— О, вы гляньте, кого к нам занесло! — она от души хлопнула Джеймса по плечу. — Тень отца Гамлета!

— Тонкс, по-моему ты ошибаешься, — Ремусу было очень стыдно за то, что он захотел сказать, и все же он не сдержался: — Это не тень отца Гамлета, это же Ромео Монтекки!

— Что? Какой к черту Ромео? — не понял Джеймс. Потом он посмотрел на свою перебинтованную руку, нахмурился, вспоминая — и схватился за голову здоровой: — О. Боже. Мой. Серьезно?

— Ты читал это с большим чувством. Вышло довольно… драматично.

— Чертов Шекспир! — Джеймс застонал. — Почему всегда чертов Шекспир — я ведь его даже не помню!

— Твое подсознание образованней тебя, Джимми, смирись, — Тонкс опять похлопала его по плечу и подмигнула Лили. Та неожиданно смутилась. Повисла неловкая пауза. Ребята наблюдали, как нервно Лили и Джеймс смотрят друг на друга.

— Эванс.

— Поттер…

— Как ты себя чувствуешь?

— Ничего, уже лучше, спасибо. Как твоя рука?

— Передает тебе привет! — Джеймс задорно пошевелил пальцами, свободными от повязки. — И хочет принести извинения за идиотизм своего хозяина. Я плохо помню, что было, честно говоря, но я наверняка наговорил тебе много всяких глупостей. Это все неправда, что бы я там не нес! Ты самая прекрасная Дама из всех, что я встречал, и я благодарю небо за возможность просто лицезреть тебя каждый день!

Он плюхнулся на колени перед креслом Лили, покрасневшей, как маков цвет, и раскинул руки:

— О, прекраснейшая из изумительнейших, ваш покорный слуга смиренно просит прощения за все те ужасные слова, что говорил про вас! Я уповаю на вашу мудрость и молю о снисхождении!

Он пытался натянуть на себя свою извечную маску непрошибаемого оптимизма, но глаза его за стеклами очков потеряли прежнюю веселость и бесшабашность, Джеймс казался притихшим и присмиревшим. Он понимал серьезность ситуации и готов был принять ответственность. Ремус ощутил легкий укол зависти — вот бы у него самого так получалось.

От тирады Джеймса Тонкс с Алисой покатились со смеху, совсем смутив несчастную Лили. Она сердитым тоном проворчала:

— Вечно тебе надо превратить все в фарс, Поттер. Ты просто придурок, знаешь ли — ты же мог там умереть!

— Но я жив и стою перед вами! Что толку ужасаться прошлому, оно ведь уже прошло.

— Прекрати, а? Тебе пора научиться быть серьезным! Встань! — видя, что Джеймс не желает вставать, Лили выбралась из кресла и сама потянула его вверх. — И больше никогда не смей так делать, слышишь? Я… мы все страшно испугались за тебя, придурок!

— То есть я прощен? — с надеждой улыбнулся Джеймс.

Все ждали, что Лили согласится или кивнет. Лили молчала. Ее руки все еще держали ладонь Джеймса, но смотрела она не на него, а куда-то в сторону, на улицу. Ремус тоже оглянулся, но в саду было пусто. Тут дверь распахнулась, впустив Северуса. Моментально наступила тишина. Северус уставился на Джеймса. Джеймс — на него.

— Какого черта ты тут делаешь? — довольно грубо осведомился Северус. — Лили, что происходит? Почему вы двое?.. — краем глаза он заметил Ремуса — и сразу напрягся: — А это что здесь делает?

— Сев, я тебе уже говорила… — недовольно начала Лили. Северус ее не слышал: он сжигал Ремуса ненавидящим взглядом. Ну конечно, все это и его задело, он так переволновался. Ремус поднялся, шагнул к нему:

— Северус, я не…

— Заткнись, оборотень. Как ты смеешь? Ты… ты… Это все ты! — у Северуса будто сорвало какую-то внутреннюю пружину. — Это ты во всем виноват! Это все из-за тебя, ты, чудовище!

— Северус…

— Заткнись! — Северус толкнул его так, что он едва не упал. Его лицо перекосилось от ненависти, руки сжались в кулаки. Ремус уже приготовился, что сейчас его начнут бить, но Лили снова вмешалась, на этот раз куда громче:

— Не смей так говорить! Я тебя предупреждала, ты не можешь так говорить о моем друге!

— Но это я твой друг, Лили! Я, а не этот полоумный оборотень!

— Друг? — Лили тоже была в ярости, даже ее рыжие волосы словно заполыхали. — Но где ты был, когда мне нужна была помощь? Когда мне было плохо? Почему ты исчез?

— Вот именно, настоящие друзья так не поступают! — поддакнул Джеймс.

Сделал он это очень зря: Северус сдавленно захрипел и обернулся к нему.

— Поттер… Я тебя убью, — пообещал он с таким страшным лицом, что любой маньяк позавидовал бы.

— О, Господи, как же вы мне все надоели! — вдруг взорвалась Тонкс. — Я всегда знала, что вы все придурки, черт бы вас побрал!

Злая, красная, она влезла между Джеймсом и Северусом, отпихнув их подальше друг от друга.

— Вам мало, я не пойму? Сначала Лили, потом Поттер — еще одного припадка хотите? А ты? Не противно других обвинять, когда сам херни наворотил?

— Отвали, Тонкс, — процедил Северус сквозь зубы. — Это не твое дело и не тебе меня учить.

— Знаешь, тебе стоит как следует пересмотреть свои приоритеты. И то, как ты поступаешь с друзьями.

— Я сказал — не тебе меня учить, гребаная янки…

Все вздрогнули, когда Тонкс, ничуть не изменившись в лице, отвесила Северусу пощечину. Потом ткнула его пальцем в грудь и тихо предупредила:

— Еще раз оскорбишь меня, и я сломаю тебе нос. Будешь вон, как Люпин. Повторяю еще раз, раз уж ты глухой: на твоем месте я бы пересмотрела приоритеты, прежде чем называть себя другом Лили. Мы были с ней, когда ей это было нужно, а что ты делал? Паниковал и жалел себя? Подумай над этим. Лили, идем отсюда! Нечего тратить нервы на этих придурков.

— Эй, а я что, тоже… — обиженно протянул Джеймс — и получил тычок локтем в бок:

— Да, тоже. Нечего лезть в чужие разговоры, чувство такта свое разбуди наконец. А ты что молчал? — напустилась Тонкс на Ремуса. — Ждал, пока девочки все решат? Тоже мне, мужчины. Алиса, догоняй.

Она решительно забрала с кресла вязание Лили, взяла ее за руку и повела прочь; Алиса, захлопнув книгу, поспешила следом. Мальчишки безмолвно провожали их взглядами. На углу, прежде чем уйти, Тонкс обернулась, и они невольно вздрогнули.

— Да, кстати, Люпин. Приглядывай за этими вот, — она мотнула головой в сторону Джеймса и Северуса, — почаще. У них, видимо, при тебе возрастает живучесть.

Только они скрылись, как из-за шкафа появился недоумевающий Сириус:

— Ребят, что происходит? С чего Дора такая злая, чем вы ее так проняли?

— Ой, дружище, ты такое пропустил… — покачал головой Джеймс. Он плюхнулся в кресло и задумчиво растрепывал себе волосы. Ремус посмотрел на его забинтованную руку, на побледневшее лицо. Ну и влипли же они.

— Только представьте, что будет, если об этом узнает Реддл. Точнее, — поправился он дрогнувшим тоном, — когда он узнает.

— Да-а… Нам крышка, — констатировал Джеймс очевидное. Возражать ему никто не решился.

---

1) (валл. О, Боже милостивый...)

Вернуться к тексту

2) Джеймс с некоторыми неточностями цитирует монолог Ромео в склепе из "Ромео и Джульетты".

Вернуться к тексту

Утром на следующий день пришла телеграмма — мистер Реддл возвращался в город трехчасовым поездом. За завтраком царило гнетущее молчание, настроение у всех было подавленное: все ждали Страшного Суда и расплаты за свои грехи. Только Барти выглядел таким довольным, словно Рождество пришло на три месяца раньше; чем ближе подходил роковой час, тем счастливее становилась его улыбка. Ни у кого не было сомнений, что он ждет удобного момента, чтобы пожаловаться мистеру Реддлу и в красках расписать ему все преступления детей. Ремус уже сочинял оправдание для родителей: в том, что теперь-то его точно выгонят, он был уверен.

Ровно в три пятьдесят в дверь позвонили. Радостный Барти умчался открывать. Класс затаил дыхание. Даже вечно сонный мистер Биннс почувствовал, что что-то не так, и перестал бормотать под нос свою лекцию. В наступившей тишине все отчетливо услышали скрип двери и широкие громкие шаги — мистер Реддл.

— Сэр! — Барти заныл как ребенок, у которого отобрали конфету. Ремус мысленно приготовился собирать чемодан. — Сэр, вы не представляете, что случилось! Эти безответственные дети, они… они…

Шлеп! — странный звук остановил его на полуслове. Потом Барти не то всхлипнул, не то шмыгнул носом; голос у него стал еще жалостнее:

— Мистер Томас, за что-о-о…

Сидевший ближе всех к двери Чарли не выдержал. Игнорируя опешившего Биннса, он выполз из-за парты и сунул нос в холл.

— За вашу безответственность! — прогремел в холле мистер Реддл, и все вздрогнули: таким взбешенным он еще ни разу не бывал.

— Он его ударил! — прошептал изумленный Чарли.

— Как ударил, где? — рядом с ним мгновенно оказался брат.

— Н-но сэр…

— Сядьте назад, вы обои, — гневно зашипела на них Флёр, — у нас будут неп’гиятности!

Но было поздно, к братьям Уизли уже спешил Джеймс, а за ним и Тонкс. Урок был безнадежно сорван. А, черт с ним со всем, погибать, так вместе. Ремус тихонько вслед за Тонкс подобрался к двери и выглянул в холл поверх детских голов.

Барти держался за щеку, глаза у него были круглые и огромные. Мистер Реддл, уронив свой портфель, навис над ним, суровый и жуткий. Его обычно мягкое доброе лицо превратилось в камень.

— Меня не было всего несколько дней, — процедил он по слогам. — Я оставил вас за старшего, я думал, что вы понимаете, какую ответственность на себя берете!

— Но мистер Томас, — отчаянно надрывался Барти, — что я мог?! Эти дети, они…

— А кто за них отвечал?! — взъярился мистер Реддл. — За них отвечали вы! И вы меня очень, очень разочаровали, вы поняли?

От такого крика у него, похоже, закружилась голова: ему пришлось потереть виски и несколько раз глубоко вдохнуть. Переведя дыхание, он продолжил уже спокойнее:

— Да, Барти, вы не оправдали моего доверия, и боюсь, я не смогу больше поручить вам что-то серьезное. Позовите миссис Бербидж и подготовьте все к терапии — постарайтесь, чтобы в этот раз все прошло как надо.

— Д-да, сэр, — у Барти дрожал голос. Казалось, он борется со слезами. — Сию минуту, сэр.

Он торопливо направился к медпункту, но в дверях столкнулся с Чарити:

— О, Бар… Боже, что с вами?

— Ничего, — буркнул Барти, растирая уже покрасневшую щеку, и, проскользнув мимо, исчез за зеленой дверью медпункта. Недоумевающая Чарити обернулась, увидела мистера Реддла и побледнела.

— Сэр?..

— А, миссис Бербидж, — судя по тому, как дернулось его лицо, мистер Реддл явно давил в себе раздражение. — Спасибо, что написали обо всем — кажется, вы единственная, на кого я могу положиться в этом доме, кроме себя. Скажите Сьюзен или Лизе, пусть разберутся с вещами, я кое-что привез. Да, и еще, — он вытащил из кармана клочок бумаги. — Вызовите тех, кого я написал, в том порядке, в каком я написал, ко мне в кабинет. Минут через… допустим, десять. Вы поняли? Именно в этом порядке.

С этими словами он поднял с пола портфель, бережно отряхнул его и, даже не сняв пальто, широким шагом удалился наверх. Чарити пробежалась по бумажке глазами, посмотрела в сторону класса. Все как по команде бросились на свои места; когда она вошла, они сидели как ни в чем не бывало и только бормотания Биннса не хватало для полного правдоподобия. Впрочем, Биннсу, кажется, было глубоко все равно, слушают его или нет: он успел задремать и теперь тихо посапывал. Даже появление Чарити его не разбудило.

— Извините, что прерываю… — Чарити нервно протерла очки полой халата. — Ребята, вы, наверное, слышали, мистер Реддл вернулся. Он хочет поговорить кое с кем из вас. Сириус, Северус, Джеймс, Ремус, после урока не уходите никуда и сразу поднимайтесь на третий этаж — он будет вас ждать. Еще раз извините, мистер Биннс.

— Н-да-а, — покачал головой Джеймс, едва она ушла, — господа, я говорил вам, что нам крышка?

— Не нам, а тем кто действительно виноват, — язвительно вставил Северус и метнул на покрасневшего Ремуса злобный взгляд.

— Тогда почему же он хочет видеть тебя, а, Нюнчик? — Сириус улыбнулся ему с притворной ласковостью. — Что, неужели у тебя тоже есть свои маленькие грешки?

— Заткнись, Блэк!

— Прекратите оба, сейчас же! — огрызнулась Тонкс.

— А, что? — наконец проснулся Биннс. — Что за спор, молодые люди? Продолжаем лекцию, пишите: “ В эпоху Новейшего времени»…

Барти в классе не было, и Биннса больше никто не слушал. Всем было слишком интересно, что задумал Реддл.

— Почему он хочет видеть именно вас четверых? — не понимала Алиса. Она положила голову на руки и смотрела на Ремуса снизу вверх. — Что такого вы сделали?

— Не знаю, — честно признался Ремус, у которого внутри все холодело при мысли о том, что его вызывают в директорский кабинет. Конец света в мгновение ока стал удивительно близок. — Может, он хочет поговорить с теми, кто был больше всех замешан в… ну, во всем что случилось, пока его не было.

— А Снейп тогда тут причем? — фыркнула со своего места Тонкс. — И почему тогда он не хочет поговорить с Лили, например?

— Зато вероятность, что ее отправят домой, гораздо меньше…

— Думаешь, он хочет отправить вас всех домой? — испугалась Лили. Тонкс удивленно подняла бровь:

— С чего ты так уверен? Ему разве есть за что тебя выгонять?

Ремус чуть не сказал «да», но в последний момент передумал и замялся. Спас его бой часов, возвестивших конец урока. Бедный Биннс так и не успел дочитать свою лекцию.

Через пять минут Ремус, Джеймс, Северус и Сириус один за другим прошли пыльную галерею, ведущую к кабинету, и выстроились по обеим сторонам от двери с начищенной табличкой. Чарити предупредила, в каком порядке мистер Реддл хочет их видеть, поэтому Северуса выпихнули вперед. Северус, недовольный и мрачный, таращился на всех остальных с откровенным презрением — он до сих пор не верил, что ему может что-то грозить.

Ровно в четыре ноль пять из-за двери раздалось приглушенное «входите» и Северус, напоследок презрительно хмыкнув, исчез во мраке кабинета. Все затаили дыхание и стали ждать. Из кабинета не доносилось ни звука; охваченный любопытством Сириус не выдержал и приложил ухо к двери.

— Ну, ну что там? — тут же встрепенулся Джеймс.

— Да тише ты! — махнул Сириус на него рукой. — Не слышно ни черта! — Он опустился на колени и вжался ухом в замочную скважину. — Реддл что-то вещает. «Аккуратнее», «осторожнее», «хороший урок»… он ему нотации читает.

— Он… он очень сердитый? — робко поинтересовался Ремус, краснея до кончиков ушей. Сириус сначала только фыркнул, но потом все же сжалился:

— Да нет, не особенно. «Мой дорогой мальчик»… бр-р-р, меня одного тошнит от этих его слов?

— Слушай давай, не отвлекайся!

Однако разговор то ли стал тише, то ли вовсе прекратился — сколько бы Сириус не вслушивался, больше ему ничего не удалось разобрать. Неожиданно он изменился в лице, подскочил, но вернуться на место не успел, и дверь стукнула его по носу. Появившийся на пороге Северус окинул Сириуса подозрительным взглядом, заметил, как тот потирает ушиб, и довольно оскалился. Не говоря ни слова, он с достоинством удалился. Сириус закатил глаза:

— Чертов придурок…

— Сириус, заходите! — позвал из темноты мистер Реддл.

— Удачи, дружище! — Джеймс ободряюще похлопал его по плечу, и Сириус усмехнулся:

— Оставь свою удачу тем, кому она нужна, Поттер. Я и не таких видал.

Он вошел в кабинет с потрясающей самоуверенностью, словно это не его вызвали к директору, а он сам вызвал директора к себе на ковер. Ремус даже на секунду ему позавидовал — что ни говори, а держать себя этот дьявол умел.

Минуты тянулись медленно. Джеймсу для подслушивания недоставало не то храбрости, не то наглости, и мальчишки коротали время в тишине. Было слышно, как какая-то муха сонно бьется в окно. Ремус огляделся и увидел ее — прямо напротив, в углу оконной рамы. Муха билась в стекло мерно, точно метроном: бзз-тум, бзз-тум, бзз-тум… Это надоедливое жужжание неимоверно бесило. Он вытащил из портфеля какой-то листок и уже скрутил его трубкой, намеренный хотя бы прогнать муху куда-нибудь подальше, но в эту минуту дверь наконец распахнулась. Напуганная скрипом муха забила крылышками, еще раз врезалась в стекло и улетела.

Сириус шагнул из мрака на свет и потянулся; вид у него был абсолютно спокойный и такой же самоуверенный, как раньше.

— Ну, ну что? — кинулся к нему Джеймс. — Что он тебе сказал?

— Да я что, помню, что ли? — равнодушно пожал плечами Сириус. — Я его не слушал. Мне как только начинают говорить, какой я хороший и порядочный, у меня сразу в голове обезьянка в тарелки быть начинает. Ну знаешь, такая заводная. Оч-чень помогает от таких вот промывок мозгов.

— Но он не собирается отправлять нас по домам?

— Вроде нет… Пока, по крайней мере. Думаю, скажи он что-то такое, я бы точно запомнил. Поттер, тебя подождать?

— Будет очень любезно с вашей стороны, мой добрый друг, — к воспрявшему духом Джеймсу опять вернулась его дурашливая манера разговаривать. — Оглянуться не успеете, как я вернусь к вам! — и он исчез, шумно хлопнув дверью. Ремус остался с Сириусом один на один. Сириус взглянул на него как обычно — равнодушно и слегка надменно — и отвернулся. Кажется, в его глазах Ремус был не интереснее табуретки.

Сказал ли он про драку? Если сказал, то мне крышка. Этого Реддл мне уже не простит, ни за что не простит. Но, может, у меня еще есть шанс? Может, он промолчал? Пожалуйста, хоть бы он промолчал!

— Эм-м… Блэк? — Сириус удивленно поднял бровь. — Мне жаль, что позавчера все так сложилось. Правда очень жаль.

— Я знаю, — в голосе пустота. На изящном надменном лице — ни следа эмоций. — Ты это уже говорил.

— Да? С-серьезно? — Господи, я выгляжу как полный идиот. Он, наверное, и думает, что я идиот. — Ты… ты говорил с ним об этом?

— А я что, похож на самоубийцу? — лениво осведомился Сириус.

Ремус так и застыл с открытым ртом и мог лишь тупо моргать. Он окончательно запутался в происходящем и перестал понимать, когда с ним говорят серьезно, а когда издеваются. Сириус же счел вопрос закрытым и отвернулся к окну; при этом он слегка отодвинулся от Ремуса. Боится. Все-таки он боится. Твою ж мать. Когда дверь радостно заскрипела, выпустив на волю Джеймса, Сириус с облегчением вздохнул. Еле слышно — но Ремус готов был в этом поклясться. Ему стало совсем паршиво. Допрыгался, волчонок бешеный…

Джеймс предлагал подождать и его и пойти обедать всем вместе, но Ремус вежливо отказался — к великому облегчению Сириуса и не менее великому огорчению Джеймса.

— Ну, ты если что, зови на помощь! — напутствовал он, уже уходя. — Мы тебя в обиду не дадим, так и знай!

Ремус с трудом выдавил благодарную улыбку — какой Джеймс все-таки наивный. На душе кошки скребли. Очень хотелось умереть прямо на месте. Борясь с этим желанием, Ремус переступил порог и окунулся во мрак. Свет в кабинете по-прежнему давала лишь лампа на директорском столе. На краю сознания мелькнула и пропала шальная мысль: а не делает ли Реддл это нарочно, чтобы разговорить своих посетителей?

— А, Ремус, — промолвил мягкий голос из сумрака. — Вот и вы, наконец.

Ремус дернулся, когда ему на плечо легла тяжелая ладонь. Реддл стоял прямо за дверью, и темнота скрывала его лицо. Невозможно было разобрать, сердится ли он по-прежнему. И — Ремусу только показалось, или пальцы Реддла стиснули его плечо чересчур сильно? Возьми себя в руки, потребовал он, мысленно шикая на недовольного подобной близостью Волка. Не о чем волноваться. Чемодан уже стоит готовый, соберется он минут за десять, а если Реддл действительно великодушный человек, он не станет выгонять его с шумом и позором. Все будет быстро — а значит, почти не больно, в конце концов, он ждал этого с самого первого дня.

— Вы плохо выглядите, — негромко заметил Реддл, но в голосе его не было слышно обычной теплоты. Ремус почувствовал, как от смутного страха деревенеют колени. — Присядьте-ка.

Он подтолкнул Ремуса к знакомому стулу с высокой спинкой, а сам сел на край стола, сунул руки в карманы и задумчиво и мрачно уставился в темноту. Ремус сидел, как приличный мальчик сложив руки на коленях, и ждал допроса. В этот раз он был готов — он знал, как пойдет разговор, и собирался отвечать с достоинством. Хватит с него истерик, он давно не ребенок. Реддл заслуживает уважения.

Тем временем Реддл тряхнул головой, словно вышел из транса, и неожиданно сказал:

— Я слышал новости. Два припадка за такой короткий срок — не представляю, каково сейчас мисс Эванс… Как ее самочувствие?

Ремус растерялся. Каждый раз, именно тогда, когда он решал, что понял, что происходит, все переворачивалось с ног на голову.

— Она… держится, — Ремус осмелился заглянуть в лицо Реддлу и увидел на нем тщательно подавляемое, но все же не подавленное до конца волнение.

— Очень ослабла?

— Немного, — он вспомнил, с какой скоростью Лили примчалась вчера на место катастрофы, — но она быстро поправляется. Старается не падать духом.

Реддл покачал головой и нахмурился.

— Да, для нее упасть духом будет губительнее, чем для всех нас вместе взятых… Ремус, вы, кажется, успели стать близки с мисс Эванс?

— Я? — Ремусу мгновенно стало жарко и неловко. Кажется, Реддл все не так понял! — Ну, мы общаемся, но не думаю, что можно говорить о близости, сэр.

— О, Ремус, — слабо усмехнулся Реддл, — вы себя снова недооцениваете. Насколько я знаю, мисс Эванс не стала бы так рьяно защищать человека, который ничего для нее не значит.

— Мистер Реддл, сэр, боюсь, я не совсем понимаю…

— Она очень ценит вас, мальчик мой. Так же, как ценю я. Вы были рядом с ней в опасную минуту и, судя по тому, что я слышал, проявили себя в высшей степени мужественно и достойно.

— Но я просто делал то, что должен был, сэр, это сделал бы любой порядочный человек на моем месте. — У Ремуса кончики ушей потеплели от неожиданной и незаслуженной похвалы. Реддл с Лили, похоже, поспорили, кто заставит его покраснеть больше.

— Хотел бы я, чтобы другие рассуждали так, как вы, — вздохнул Реддл. — Но это нисколько не умаляет того, что вы сделали. Ремус, мне очень жаль, что меня не было рядом, — признался он, и тусклый свет лампы выхватил у возле уголка его губ скорбную складку, которой не было прежде. — И что вам пришлось переживать весь этот ужас в одиночку. Еще и случай с мистером Поттером… Простите меня, мой мальчик, что я об этом говорю, но могу я просить вас позаботиться о мисс Эванс, пока она окончательно не окрепнет? Ничего трудного, просто не бросайте ее, будьте с ней рядом — кажется, ваше присутствие помогает ей лучше лекарств.

Лицо Реддла дрогнуло, и губы сложились в усталую улыбку. Онемевший от изумления Ремус смог только кивнуть. Жар уже охватил все уши, и теперь медленно переползал на щеки. Реддл снова оказывался совсем не тем, каким представлялся. Насколько же велики границы его терпения?

— Чудесно, просто чудесно. Вы не представляете, как я рад, что могу на вас положиться. Был момент, когда я сомневался в вас, не буду врать — но вы доказали мне, что я ошибался. Ну-ну, будет, не краснейте так, — рассмеялся он и похлопал задыхающегося от смущения Ремуса по плечу, — вы же знаете, льстить я не стану. Да, и еще, Ремус: прошу простить мне мою наглость, но я хочу попросить вас еще об одной услуге.

— Какой услуге, сэр?

— Мне сказали, вы каким-то волшебным образом сумели наладить контакт между мисс Делакур и младшим мистером Уизли, и теперь они повсюду вместе. Я хотел бы, чтобы вы и дальше присматривали за ними — им необходим кто-то старше и опытней, кого они будут уважать, но не взрослый, кому будет проще довериться. У мистера Уизли, конечно, есть старший брат, но он сам еще такой ребенок… Что думаете, Ремус?

Сказать, что Ремусу не стало страшно в первую секунду, значило бы нагло соврать. Все его естество восстало и завопило в громком протесте. Он за собой уследить не может, он не справится с такой ответственностью — о каких детях может идти речь? Но едва первый истеричный вопль стих, проснулась совесть. Мистер Реддл проявил такое терпение и великодушие, что будет черной неблагодарностью не помочь ему. Раз он считает, что Ремус подходит для такого дела, значит так оно и есть, надо просто пересилить себя.

А если сил нет? — Значит, потрудись и найди их! Меньшее, что ты можешь сделать — выполнить эту просьбу и выполнить как следует. Мистер Реддл тебе доверяет. Ты что, хочешь подвести его снова?

Ремус посмотрел на мистера Реддла, в ожидании подавшегося вперед, встретился с его нетерпеливо блестящими глазами. Он слегка улыбался, будто заранее был уверен в ответе. Он рассчитывал на помощь Ремуса — а если так, как Ремус мог ему отказать?

— Конечно, сэр, я присмотрю за ними.

Реддл вздохнул с облегчением:

— Спасибо, мальчик мой, вы меня очень обяжете. Честное слово, не знаю, что бы я без вас делал. Я уже, по правде сказать, отчаялся, после всего, что натворил Барти…

Тут Ремус вспомнил обо всех своих подозрениях. Он замялся: сказать или нет? Мистеру Реддлу, наверное, не понравится, что на его помощника жалуются — но, может быть, Барти ничего такого и не сделал. У него специфическая манера общения, вдруг и методы лечения тоже особые? Робкий голосок памяти, подсовываший ему слова горничной, что чем больше людей страдает, тем счастливее Барти себя чувствует, Ремус слушать не стал.

— Сэр, по поводу Барти, — он нервно потеребил кончик бинта на заживающей ладони. — Я не хочу показаться стук… не хочу жаловаться, но мне показалось, что он ведет себя несколько странно. Когда случился этот… инцидент с Лили, он выглядел так жутко, будто нарочно ее провоцировал. Я уверен, я что-то не так понимаю — просто Барти это словно нравится, ну, издеваться над другими. Почему он так поступил? Зачем он сделал это с Лили? — он не сдержался и тихо добавил: — Она ведь могла умереть…

Ремус ждал, что мистер Реддл снисходительно рассмеется и скажет не волноваться, мол, все под контролем, все продумано. Но мистер Реддл молчал, прикусив губу, и недовольно покачивал головой. Наконец он распрямился, и у Ремуса екнуло в груди.

— Мне жаль, что я не могу вас успокоить, — голос мистера Реддла звучал устало и глухо, и Ремус впервые задумался над тем, что он вовсе не так молод, как старается выглядеть. — Видите ли, в разработанной мной терапии два уровня: непосредственный, через гипноз, и вторичный, через простое общение. Во время вторичной терапии нам приходится заставлять вас в малых дозах испытывать эмоцию-триггер, чтобы проверить, как ваш организм на нее реагирует после терапии, и научить его сопротивляться. Получается своего рода прививка. Барти общается с вами гораздо теснее меня, и мы условились, что он будет заниматься и вторичной терапией. Увы, — мистер Реддл сокрушенно развел руками, — он не справился и переступил черту, доведя мисс Эванс до припадка. Разумеется, он уже понес свое наказание, но сделанного не вернешь. Я очень, поверьте мне, Ремус, очень сожалею, что он обошелся так с вами. Надеюсь, больше такого никогда не случится. Это мой недосмотр, мне следовало лучше его контролировать…

— Что вы, сэр, — попытался успокоить его Ремус, — вы не виноваты, вы же были в отъезде. У вас не было никакой возможности на него повлиять.

— Может, вы и правы, — грустно согласился мистер Реддл. — У вас доброе сердце, Ремус — люди сейчас почти разучились прощать. А между тем это бесконечно важно, особенно уметь простить себя. Подумайте об этом, хорошо?

— Д-да, сэр, конечно… — Ремус понял намек и снова смутился. — Тогда, если я вам больше не нужен, могу я?.. Мы с Питером сегодня дежурим, сэр, он, наверное, меня уже заждался.

— Да-да, миссис Бербидж написала мне об этой придумке, — усмехнулся Реддл. — Интересная затея, я всегда был сторонником теории, что физический труд благотворно действует на организм. В разумных пределах, разумеется. Не смею вас задерживать, бегите.

О, с каким наслаждением Ремус выбрался из темного унылого кабинета в светлую галерею, каким чистым показался ему пыльный воздух после тяжелой духоты! Он подхватил брошенную у двери сумку, с трудом удерживаясь, чтобы не запеть от счастья. Мистер Реддл казался добрым волшебником из сказок, которыми Ремус зачитывался в детстве, — терпеливым, понимающим, благородно-одиноким и бесконечно верящим в людей. Теперь он просто не имеет права что-то испортить, нужно делать все так, чтобы даже Барти придраться не смог.

Только черта помяни — едва Ремус о нем подумал, Барти появился в галерее и, стремительно пролетев ее насквозь, хлопнул дверью кабинета. От нервов он слегка перестарался: дверь стукнулась о косяк, а затем с тихим скрипом приоткрылась обратно. Щель была крохотная, какой-то дюйм, но в галерею просочились голоса. Собиравшийся уходить Ремус замер как вкопанный.

— Покажи лицо, — тихо потребовал Реддл. По кабинету прокатилось эхо шагов, и он цокнул языком. — Прости, не думал, что будет так сильно…

— Все нормально, сэр, — Барти, еще несколько часов назад выглядевший так, словно от него отрекся любимый отец, звучал на удивление спокойно и даже… удовлетворенно? — Зато вышло по-настоящему, как следует. Знаете, мой отец бы вам позавидовал.

— Я уже говорил, что мне не нравится твое отношение к боли, — голос мистера Реддла стал холоднее, но Барти беспечно возразил:

— Боль — самый лучший способ почувствовать себя живым, я вам это тоже говорил.

Дальше Ремус слушать не стал; стряхнув с себя оцепенение, он осторожно добрался до конца галереи — а там побежал, что было духу, вниз. Вот те на, так Барти мазохист? Сказать ли об этом девочкам?.. Нет, лучше не надо: это личное дело Барти, вряд ли ему понравится, что Ремус сплетничает. Тем более, что на ребят его проблема никак не влияет. А вот про терапию, пожалуй, стоит рассказать, девочек это должно успокоить. В глубине души Ремус, конечно, понимал, что кто-то, например упрямая Тонкс, обязательно начнет с ним спорить, но правда была на его стороне, и он почти не волновался.

Питер Петтигрю, как он и думал, ждал его: сидел на нижней ступеньке лестницы, ведущей в кухню.

— Привет, Питер! — он вздрогнул от неожиданности, когда Ремус поздоровался, и уронил белый пузырек, который вертел в руках. — Извини, опоздал, у мистера Реддла задержался.

— Д-да ничего, — пробормотал смущенный Питер. Он, казалось, не привык к тому, чтобы на него обращали внимание. Ремус попытался припомнить его диагноз, но не сумел и мысленно пометил себе: обязательно выяснить у Чарити. А то им еще работать вместе, кто знает, как и на что он отреагирует.

Ремус толкнул дверь и первый вошел в кухню. Лоб у него моментально взмок от жары. Кухня была просторной, с низким потолком, и парой крохотных полуподвальных окошек; их распахнули настежь, но от жары это помогало слабо. В воздухе стоял крепкий запах трав и специй, от которого и Ремус, и Волк дружно расчихались. У прошмыгнувшего следом Питера заслезились глаза.

— О, вот вы где, наконец-то! — из дальнего конца, скрытого облаками пара, выступила фигура. Это оказалась та самая горничная, с которой Ремус разговаривал утром. Она тоже его узнала и обрадовалась: — Ба, кого я вижу! Ну, давайте знакомиться, я Сьюзен — но лучше Сью, так короче и ясней.

— П-питер… — пропищал Питер откуда-то у Ремуса из-за плеча.

— Пит, выходит, — усмехнулась та. — Будем знакомы, Пит. А про тебя, — она обернулась к Ремусу, — я все уже выяснила. Ты тот самый Люпин, на которого Барти жалуется все утро, верно?

— Да, верно, — Ремус постарался улыбнуться так же, как Сьюзен. Он решил, что лучше всего превратить все в шутку. — Удивлен, что он не ославил меня как-нибудь вроде «Этот Бессовестный Мальчишка».

— Да мы сами все в шоке. Ну а как тебя по имени, бессовестный?

— Ремус.

— Отлично, значит Рем. Ну-с, молодые люди, — она перешла на деловой тон, — вам успели рассказать, в чем ваши обязанности? Нет? Узнаю Барти: главное свалить ответственность на других, а объясняет пусть кто-нибудь, кто не он…

— Хватит, Сьюзен, — оборвал ее грубый голос. В кухню спустилась другая горничная, похожая больше на тумбочку в накрахмаленном фартуке и чепце. — Это повторяется не первый раз. Я требую, чтобы ты говорила о мистере Крауче с уважением.

— Да кто ж его не уважает-то, — проворчала Сьюзен. — Он поэтому и наглеет, что слишком много уважения для зеленого мальчишки…

— Сьюзен!

— Молчу, молчу… Знакомьтесь, кстати, это Миллисента, наша главная горничная. Если б не она, у нас бы тут давно наступила анархия и бардак.

— Потому что за вами глаз да глаз нужен, — сурово отрезала Миллисента, не уловив сарказма. — Дай тебе волю, так ты только и будешь делать, что курить да трепаться.

— Ну разумеется, а что ж мне еще делать… — Сьюзен обернулась к мальчишкам и тихонько подмигнула Ремусу. Тот подавил улыбку.

— Вот о чем я и говорю. Меньше слов, больше дела, у тебя еще капуста не чищена и морковь не резана! А вы что стоите столбами? Закатывайте рукава и вперед, будете посуду мыть.

Питер побледнел и нервно сцепил пальцы — испугался, что ли? Наверное, не умеет, вот и нервничает. Сам Ремус, опасавшийся того, что их привлекут непосредственно к процессу готовки, только с облегчением выдохнул. Подумаешь, посуду мыть, да с этим даже Сириус справится! Ремус решительно закатал рукава. Потом подумал и стянул повязки с ладоней. Заживающие ожоги тихо зудели. Мадам Помфри будет очень недовольна, если узнает, но кто ей скажет?

Посуды в раковине оказалась целая гора. Пожалев Питера, который затрясся, едва ее увидел, и уступив ему тарелки и чашки, Ремус принялся за кастрюли со сковородками. Над раковиной немедленно поднялся пар — приставший жир отходил неохотно, только после того, как посуду хорошенько обдавали кипятком. Примерно через пять минут Ремус почувствовал себя мокрым, точно угодившая под ливень дворняга. Пот струился по лбу, стекал по шее и забирался под воротник, противно щекоча спину между лопаток. И ведь не вытрешь, руки все в пене. Понятно теперь, почему на них свалили эту работу. Он безуспешно попытался сдуть прилипшую ко лбу челку, кое-как рукавом стер капли, грозящие вот-вот попасть в глаза, и продолжил тереть дно кастрюли. Искалеченные ладони болели все сильней. Рядом Питер отчаянно пыхтел, сражаясь с мокрыми чашками, которые так и норовили выскользнуть из рук и разбиться; лицо у него покраснело и походило на переспелый помидор. Волк глухо ворчал: ему тоже не нравились жара и пар, а от шума воды и звона посуды он не мог уснуть. Так тебе и надо, довольно подумал Ремус и взялся за огромный, весь в следах от чего-то пригоревшего, противень. Будешь своевольничать, я начну вне очереди на дежурства проситься. Угроза Волка, в отличие от прочих, неожиданно впечатлила, потому что он не стал насмехаться, а свернулся и демонстративно замолк. Обиделся. Думает, что это хорошее наказание. Ну-ну, пусть тешит себя.

— Ну, как успехи? — сквозь пар к ним пробралась Сьюзен, отряхивая с рук кусочки морковки. Результат ее впечатлил настолько, что она даже присвистнула: — Ничего себе! Это ты где так научился, Рем?

— Дома, — пожал он плечами. Чего это она, с каких пор вымытая сковородка стала достижением?

— С ума сойти, — Сьюзен покачала головой и потянулась в карман фартука. — А я думала, все мальчишки сейчас не знают, с какой стороны за губку браться…

Она выудила из кармана обрывок бумаги и небольшую коробочку, но даже не успела ее открыть.

— Сью, тебе же нельзя курить на кухне! — воскликнула какая-то девушка, должно быть, еще одна горничная. Господи, сколько ж их тут…

— Все можно, если осторожно и рядом нет зануды Милли, — весело отозвалась Сьюзен и ловко скрутила папиросу. Невидимая за завесой пара горничная номер три не сдавалась:

— А если она сейчас вернется?

— Да не вернется, расслабься, Лиз. Я с этой работой имею полное право курить круглые сутки, а то на Милли и старуху никаких нервов не напасешься.

— А кто такая эта старуха? — поинтересовался Ремус. Сьюзен затянулась и мрачно выдохнула дым в окно.

— Наша кухарка, миссис Руквуд. Жуткая старая гарпия — она служила здесь, еще когда дед Реддла был жив.

— Мистера Реддла, Сью! — нервно поправила Лиз. Голос ее звучал громче: она пробиралась сквозь пар к ребятам. — И не говори так о миссис Руквуд, тебя за это уволят!

— Во-первых, не уволят, потому что где они найдут другую такую дуру, которая согласится пахать на них днем и ночью? Вот то-то и оно. А во-вторых, нечего строить из себя почтение — ты же со мной согласна.

— Так-то оно так… — Лиз наконец вынырнула из пара. Она оказалась совсем юной, не старше Ремуса. При виде него Лиз охнула от неожиданности: — Святые угодники, это вы! Сью, ты почему не сказала, кто с тобой, я думала, ты с Бет болтаешь!

— Боишься, что они тебя уважать не будут? — Сьюзен стряхнула пепел в обрывок газеты с рыбьей чешуей и похлопала краснеющую Лиз по плечу. — Боже святый, да не дергайся ты, никто ничего никому не скажет. Правильно я говорю, мальчики?

Мальчики дружно закивали. Питер уже совсем сжался и склонился над раковиной, будто пытаясь стать как можно меньше и незаметней — новые люди его определенно нервировали. Что до Ремуса, то он сам не ожидал, насколько обрадуется знакомству со Сьюзен и Лиз. Приятно было после парадных лестниц и чопорных зал, в которых обитал недосягаемый мистер Реддл, оказаться в кухне среди таких же простых смертных. Сейчас он мог понять, почему Тонкс ведет себя так вызывающе. Все-таки иногда правила приличия — весьма обременительная штука.

— Так, ну вы это, знакомьтесь давайте, а то что замерли? — усмехнулась Сьюзен. — Лиз, это Рем и Пит. Ребята, это Лиз, наша младшая горничная.

— Ну что ты делаешь, Сью, знакомиться положено не так! — запротестовала Лиз. Вот она определенно ценила приличия превыше всего.

— А как? Ну-к, просветите меня, Ваше Сиятельство! Лиз у нас читает романы, поэтому она барышня с хорошими манерами, не чета нам деревенщинам, — пояснила Сьюзен мальчикам. Она сложила пальцы веером, закатила глаза и приняла, по ее мнению, томный вид. Лиз сжала белые острые кулачки:

— Прекрати издеваться, я серьезно! При знакомстве сейчас надо хотя бы руки друг другу пожать…

— Всего-то? А как же поклоны, реверансы, ручку даме облобызать?

— Ну Сью-у-у!

Вид у Лиз был такой серьезный и обиженный, что Ремусу, несмотря на всю комичность ситуации, стало ее жаль. Недолго думая он бросил недомытый противень обратно в пену, вытер руки — по ним прокатилась волна жуткой боли — и протянул Лиз ладонь:

— Если для тебя это так важно, то будем знакомы. Я Ремус.

— Да, — улыбнулась Лиз, — я вас знаю, вас уже весь дом знает…ой, простите, я забыла! — она пожала ему руку с ужасно торжественным выражением лица. Ремусу пришлось очень хорошо постараться, чтобы не фыркнуть от смеха вслед за Сью. — Элоиза, но все зовут меня Лиз, сэр.

— Брось, мы же с тобой ровесники, — удивился Ремус, — к чему тут «сэр»?

— Что вы, мистер Люпин, это же иерархия! Ее надо соблюдать! Если слуги будут панибратствовать с хозяином и его гостями, никакого порядка не выйдет, где же тут уважение?

Смеяться захотелось еще сильней — но где-то в глубине души Ремусу стало не по себе. Он был уверен, что встреться они с Элоизой где-то на улице, незнакомые друг другу, она бы прошла мимо него, вздернув нос: на уличных мальчишек смотрят именно так — и, заплатанные брюки были ли виноваты или вечные синяки и ссадины, но Ремуса упорно заталкивали в эту категорию. А сейчас, просто потому, что его позвал сюда мистер Реддл, Элоиза обращается к нему так, словно он какой-нибудь граф. Что за дурацкие условности, они же вроде бы живут в свободной стране! Ах, ну да, «вроде бы»…

— Послушай, Элоиза, — он удержал ее ладонь, — я могу привести тебе минимум три доказательства того, что мы с тобой абсолютно равны и в этих церемониях нет никакой необходимости. Не знаю, как другие, но я предпочитаю общаться… без условностей. Понимаешь?

Элоиза смотрела на него и хмурила лоб, стараясь понять. На секунду ему даже почудился скрип мыслей в ее голове. Наконец она кивнула:

— Ты… ты точно этого хочешь?

— Да. Определенно да. Кстати, почему тебя все зовут Лиз? Чем им не угодила «Элоиза»? По-моему, красивое имя.

— По-моему тоже! Но… — Элоиза грустно вздохнула и провела по убранным под наколку светлым волосам, — мистер Крауч считает, что это слишком шикарное имя для простой горничной.

— Что? — Чем больше Ремус пытался понять и принять Барти, тем больше узнавал такого, что принять было мягко говоря непросто. — Да с чего он так решил? Ты имеешь право зваться своим именем, а не каким-то сокращением.

— Может и так, сэр… ой, простите, сэ… простите, пожалуйста. Просто мистер Крауч считает, что если звать горничную таким благородным именем, она может чересчур зазнаться.

— И правильно считает, — грозно заявила невесть откуда возникшая Миллисента. Элоиза под ее взглядом испуганно пискнула и сжалась. Кажется, в штате Реддл-холла правила бал сила, причем сила грубая и крайне невоспитанная. — Я и вижу, что ты совсем распустилась. Глазки строишь вместо того, чтобы работать? А ну-ка марш наверх, нужно в столовой убрать.

— Да, Миллисента, конечно.

— И за сестрой своей следи, а то она опять попадается всем на глаза! — прикрикнула ей вслед Миллисента. Обернувшись, она сурово оглядела Ремуса с ног до головы, задержалась на его изношенном свитере и еле заметно скривилась. — А вам не следует с ней так разговаривать. Каждому свое место, и я не хочу, чтобы мои горничные отбивались от рук, ясно?

Н-да, встреться он на улице с Миллисентой, и та перешла бы на другую сторону улицы, лишь бы подальше. Ледяное презрение ко всему, что выбивалось за рамки ее представлений о том, «как надо», читалось на ее грубоватом квадратном лице невооруженным глазом. И человеческое отношение к слугам, похоже, лежало очень далеко за этими рамками. Ремус мог бы с ней поспорить. Мог бы настоять на своем, привлечь в свидетели Питера, пообещать дойти до Чарити — и действительно дойти, если бы понадобилось. Но он подумал об Элоизе и отказался от этой идеи: черта с два Миллисента послушает, только будет травить и унижать беднягу втрое сильней за его спиной. Тут нужно сесть и поразмыслить как следует, а не бросаться бездумно в бой. Поэтому Ремус только вежливо ответил:

— Ясно, мисс, — и вернулся к посуде. Недомытый противень мок в раковине; он как раз сполоснул его и взял широкий нож, когда в кухню, размахивая руками, вбежала четвертая горничная. Эта была совсем еще девчонкой, в которой Ремус узнал ту, что видел вчера с ведром на месте происшествия, — и, несомненно, ту самую сестру Элоизы, Беатрис. Беатрис едва успела затормозить и почти влетела в Сьюзен, дочищавшую капусту.

— Ой, девочки! — ее большие глаза стали еще больше от возбуждения. — Ой что я знаю!

— Лучше бы ты знала, как людям на глаза не попадаться, — проворчала Миллисента из угла, где она занималась какими-то бумажками. — Невозможно в наше время найти хорошую прислугу — ничего не умеют, ничему не учатся…

— Да брось, жалко тебе, что ли? Говори, Бет, — разрешила Сьюзен. Беатрис забралась на ближайшую табуретку и выпалила:

— А мистер Томас за маячками к военным ездил!

— Да ладно? — Сьюзен от удивления даже нож выронила. — И что, достал?

— Неа, он поэтому такой сердитый, они сейчас с Барти гадают…

— А я гадаю, когда ж ты перестанешь глупости всякие сочинять, — Миллисента сердито уставилась на нее, и ручка угрожающе вращалась в ее коротких пальцах. — Работать в этом доме хоть кто-то кроме меня собирается, а? Все только и делают, что болтают! Дождетесь, я расскажу мистеру Краучу, и вас всех выставят за дверь, лентяйки!

Беатрис быстренько прикусила губу, однако особенно напуганной не выглядела. Сьюзен так и вовсе была безмятежней некуда. Либо Миллисента была любительницей просто посотрясать воздух, чтобы держать подчиненных в узде, либо власти в доме у нее было куда меньше, чем она старалась показать. Во всяком случае, когда Беатрис, понукаемая ее окриками, слезла с табуретки и нехотя принялась развешивать вымытые сковородки по стенам, перспектива увольнения ее, похоже, совсем не тревожила.

— А маячки-то ему зачем? — шепотом спросила Сьюзен. Беатрис только того и ждала:

— А за детьми следить! Ну, чтобы ничего не стряслось и можно было их отпускать в город там и все такое.

— Значит, теперь нас никуда не пустят? — как бы невзначай тоже шепотом спросил Ремус.

— Ой, мистер Люпин, это вы! А я вас и не заме… — Миллисента громко прокашлялась, и Беатрис понизила голос: — Да нет, должны — говорю ж, они с Барти, с мистером Краучем, что-то выдумывают у него в кабинете. Ищут эту, альтернативу, во!

— А с чего ты взяла, что он именно к военным ездил? — допытывалась Сьюзен.

— Да они все какого-то полковника поминали, я и подумала… И у кого еще такие штуки можно найти? Только у военных! И у Реддла везде ж друзья — наверняка и в армии есть!

— Ну да, а глава разведки с ним виски по пятницам пьет, конечно.

— Я серьезно, Сью! И ты туда же!

— Ну что ты, что ты, я тебе как раз верю, — глаза у Сьюзен смеялись. Беатрис в доме всерьез не воспринимали. — Я ж не какая-нибудь Мисс Зануда, — мотнула она головой в сторону Миллисенты, которая снова куда-то удалилась. — Кста-ати, пока ее нет и нам не влетит — вы двое, есть хотите?

— Немного, — кивнул Ремус, — было бы хорошо что-то… Питер, стой!

Питер испуганно замер со стаканом в руке, который он почти успел подставить под струю горячей воды. Ремус с облегчением выдохнул.

— Никогда не наливай в такие толстые стаканы горячую воду. Лопнут.

— П-почему?

— Физика. Потом объясню. Я тебя не напугал? — уточнил он, заметив, что Питер изрядно побледнел. Тот сглотнул и поднял подрагивающую руку.

— Ты п-порезался, — он был как-то чересчур напуган для человека, увидевшего простой порез. Ремус опустил взгляд и несколько секунд тупо смотрел на длинный, через всю ладонь, след, пока от запаха ему не стало плохо. С ножа, который он сжимал в другой руке, в раковину капала кровь. По руке медленно разливалась новая боль; от нее даже губу пришлось закусить. Вот теперь мадам Помфри точно все узнает, и ему опять попадет. Но почему Питер так испугался, не настолько уж и страшный порез. Стоп, а если… В голове у Ремуса стали появляться смутные подозрения.

Сьюзен, увидев порез, только покачала головой и полезла в кухонную аптечку за бинтом. Она очень старалась быть серьезной, но ее губы так и норовили сложиться в улыбку «ну вы, мальчишки, и балбесы».

— Знаете что? Хватит с вас на сегодня, а то Милли еще визг подымет, что мы вас убить пытаемся. Бет, тащи обед нашим героям.

Как оказалось, в кухне был маленький укромный закуток, куда как раз помещался стол с двумя хромыми табуретками и где горничные прятались от Миллисенты, когда не было работы. Каждая забрала себе один из трех углов и приспособила для своих надобностей: на выступающем из стены кирпиче стояла жестянка с табаком, в соседнюю трещину была всунута пачка папиросной бумаги, на скошенном подоконнике лежал зачитанный до дыр роман в яркой обложке, под самым потолком покачивалась на крюке корзина, из которой торчали вязальные спицы.

— От крыс, — пояснила Беатрис даже раньше, чем ее успели спросить. — Чтоб не погрызли.

— А у н-нас есть к-к-крысы? — нервно пробормотал Питер.

— Да вроде нет — но с ними никогда не знаешь наверняка, вдруг заведутся! — Беатрис легкомысленно махнула рукой. Она не понимала, с каким человеком имеет дело. — Ладно, ждите, я сейчас.

Картошка была уже холодная, на мясе тоненьким белесым слоем застывал жир, но Ремус жевал так, что за ушами трещало. Жизнь научила его, что если перед тобой стоит полная тарелка, некогда привередничать. Ешь, пока можешь. Кто знает, вдруг через неделю отцу опять сократят жалованье на работе и вы начнете экономить на ужинах. Если перед тобой полная тарелка, ешь и будь счастлив. Питер явно рос в других условиях. Он уныло ковырял вилкой замерзающее мясо, уныло слушая, как Беатрис и Сьюзен вслух гадают, что придумает мистер Реддл вместо неполученных «следилок». Сошлись на том, что скорей всего привлечет местную полицию. Ремуса эта догадка нисколько не утешила: не то чтобы у него когда-то были проблемы с полицией, просто она не внушала ему доверия с тех пор, как он узнал, что отец Мальсибера — полицейский инспектор в их округе. А еще тот случай с Греем… В общем, полиция была последним, с чем Ремус хотел бы сталкиваться лишний раз.

Вечером после терапии в гостиную неожиданно заглянул мистер Реддл и попросил всех задержаться. Он принес с собой старый бейсбольный мяч, который нервно перебрасывал из руки в руку. Лицо его выглядело озабоченным.

— Ребята, я хотел бы перед вами извиниться, — объявил он, опускаясь на подлокотник пустого кресла. — Боюсь, по моему недосмотру произошло несколько неприятных инцидентов. Мне очень жаль, что вы пострадали, и даю вам слово, это больше не повторится. Но для этого мне понадобится ваша помощь. Вам знакома такая вещь, как групповая психотерапия?

— Вы имеете в виду, что мы будем сидеть кружком с постными лицами и жаловаться друг другу на свои беды, перебрасываясь мячиком, а все остальные будут дружно и наигранно жалеть? — саркастично уточнил Северус. Мистер Реддл пропустил мимо ушей его грубость.

— Не совсем так, Северус, — он улыбнулся. — Вы расскажете друг другу о своих… назовем это болевыми точками. Том, что причиняет вам неудобства и даже боль. И прежде всего, о своих триггерах. Это поможет вам выстроить свои границы, а окружающим — случайно вас не травмировать и не спровоцировать. Но отчасти вы правы, для этого нам понадобится мячик.

Сириус со скептическим видом поднял руку:

— И это поможет? Просто разговоры? А если кто-то использует то, что услышит, чтобы сделать больно нарочно?

— Я понимаю, открыться другим нелегко. Но, — мистер Реддл обвел комнату серьезным взглядом, — вы должны научиться доверять людям. Начните хотя бы друг с друга. Ну, кто хочет начать? Джеймс?

Джеймс немного неуклюже — ему мешала перевязанная рука — поймал мячик.

— Ладно. Если кто-то еще не в курсе — я Джеймс…

— Бонд, — пробормотал Северус так, чтобы слышали все. — Или кто-то правда еще не знал? Счастливчики, завидую…

— Моя болезнь называется ольн… — Джеймс запнулся и наморщил лоб, — оль-не-ра-бизм. Это значит, что у меня очень нежная гордость. Да-да, та самая — хрупкая мужская, — усмехнулся он в ответ на ухмылку Сириуса. — Я не люблю обижаться, если честно, на вас и не хочется вовсе, так что если вдруг я начну рыдать кровавыми слезами и декламировать Шекспира, то поверьте: это не я так сильно обижаюсь, это мой глупый мозг решил, что я слишком долго не страдал. Но лучше давайте не будем ссориться лишний раз, мало ли, что он сочтет за повод. И… — он порылся в карманах, вытащил свой нож и протянул Сириусу, — пожалуй, мне стоит от этого избавиться на какое-то время. А то ведь упаду еще снова, вы же знаете, какой я растяпа!

Он с натянутым смешком поболтал перевязанной рукой. Никто не засмеялся. Северус попытался снова всадить шпильку, но один испепеляющий взгляд Лили заставил его захлопнуть рот, так и не начав. Джеймс еще неловко поулыбался, потом вспомнил про мячик и передал его Сириусу вслед за ножом.

— Это подстава, Поттер! — наигранно возмутился тот. — Вот от кого от кого, но от тебя не ожидал… Ну хорошо, хорошо, если ты настаиваешь. Значит так, меня зовут Сириус Блэк, у меня магнеримия, и меня не стоит злить. Я не злой человек, знаете ли, — на секунду Сириус встретился взглядом с Ремусом. Тот содрогнулся. — Но не надо нарываться. Если, конечно, вы не хотите, чтобы я стал смеяться как сумасшедший до тех пор, пока не задохнусь. И не надо меня жалеть, договорились?

Стараясь побыстрее избавиться от мячика, Сириус не глядя бросил его на другой конец гостиной. Мячик достался Алисе.

— … называется эта гадость адхосимия. В общем, получается, что я на самом деле могу «остолбенеть от шока», — Алиса с невеселой улыбкой развела руками. — Паралич — это довольно неприятно, а тут еще и жутко больно, так что можно вы не будете меня шокировать лишний раз?

Мячик у Лили. Она смущенно ерзает в своем кресле. «Неловко об этом говорить, но мне опасно расстраиваться…» Мячик у Ксено. Прозрачные глаза смотрят сразу на всех и ни на кого, голос расслабленный, отрешенный, словно этот парень вообще не здесь. «Любопытство сгубило кошку и пытается погубить меня. Я реагирую на свет, если это важно. У меня в кармане всегда есть платок, просто накройте меня им, как клетку с попугайчиком». У него эммитерит. Мячик у Тонкс. Во всей ее позе — вызов, она сжимает мячик так, что костяшки белеют. «Не надо пытаться меня пристыдить, о’кей? А то очень не хочется каждый раз терять свою личность и получать по лицу, чтобы очнуться». У нее витофрания. Мячик у Регулуса. Сириус сверлит его взглядом, Регулус отворачивается. «Мне нельзя испытывать радость, поэтому я буду очень признателен, если вы не станете пытаться обрадовать меня. Потому что в противном случае я могу навредить». У него солидатия. Наверное, самый худший диагноз. Ремус понимает Регулуса, очень хорошо понимает, возможно, даже лучше, чем кто-то другой в этой комнате. Вот кому больше всех не повезло. Не иметь права даже на мимолетную радость, иначе превратишься в брызжущую ядом змею. Почти буквально. Эти следы на запястье — он поранился о свои клыки? Или сделал их сам, уже потом, в отчаянной попытке заглушить физической болью душевную? Мячик летает по гостиной от человека к человеку. Питер — кортеомия, страх. Флер — сенектоматит, отвращение. Билл — сцинтемптия, презрение. Северус — пассинвидизм, зависть. Чарли — лингвималия, скука. Чарли помогает музыка, и Ремус со вздохом думает: как жаль, что в доме нет пианино. Теперь, когда младшенькие под его опекой, нужно заботиться о таких вещах. Но, может быть, ему можно что-то напеть?..

Алиса толкает его в плечо и протягивает мячик, который Ремус забыл поймать. Остался он один.

— Эм-м, я… — Ремус поднял голову и увидел, как все выжидающе смотрят на него. Разумеется, всем хотелось услышать, что о себе скажет Полоумный Люпин. — Я…

Он не мог. Просто не мог сказать слова, которые всю жизнь были для него клеймом позора. И неважно, что все все уже знали — это было выше его сил. У Ремуса пересохло в горле, язык не шевелился. Губы Северуса дрогнули в ядовитой усмешке, Сириус закатил глаза, Барти кривился. Сейчас они поднимут его на смех. Трус, чертов трус, тебе нужно всего две фразы сказать, неужели так сложно?! Ремус опустил глаза.

— Простите. Я… я не могу.

Он бросил мячик рядом на диван, вскочил и вышел, не обращая внимания на встрепенувшегося Реддла. Хотел было сбежать к себе в башню, в безопасную комнату, но колени подогнулись, и он остался на площадке, прижавшись горячим лицом к холодной стене. И снова та же история. Он снова струсил и не смог сделать самую простую вещь. У всех это получилось, у всех, и только он сбежал, поджав хвост! На беззащитных Сириусов бросаться — это пожалуйста, а ответ держать — так это страшно!

Дверь со скрипом выпустила кого-то на площадку. Это был Ксено. Он отбросил с глаз белые волосы (они правда седые или просто такие светлые?) и привалился к стене с рассеянным видом. На Ремуса он не смотрел.

— Ты там только не плачь, ладно? Уныние портит карму и мешает перерождению в лучшую жизнь.

— Я не плачу, — Ремус быстро вытер глаза.

— Вот и молодец, — Ксено все-таки повернулся к нему. — Ты слишком паришься, понимаешь? Логично, что нам надо бы доверять друг другу.

По плечам пробежала дрожь, подбородок схватили невидимые ледяные пальцы.

— Извини, но моя логика подсказывает, что доверять нельзя н кому.

— Ладно, тогда забей на логику, — покладисто согласился Ксено, — это ерунда какая-то. В таком случае, как у нас, лучше послушать сердце, а не голову. А мое сердце говорит, что с людьми в этой комнате у нас все будет хорошо.

— На тебя снизошла божественная мудрость и у тебя открылись чакры, что ты так уверен? — Ремус почувствовал весь яд своей шутки, только когда сказал ее вслух, но было поздно.

— Можно и так сказать. Доверяй своему чутью, Люпин. Чутье почти никогда не ошибается.

— Хорошо сказано, Ксенофилиус, — мистер Реддл возник на площадке совершенно бесшумно. — Простите, но вы не оставите нас на минутку?

Ксено пожал плечами и с тем же рассеянным видом исчез в гостиной. Мистер Реддл с тревогой положил руку Ремусу на плечо.

— Я понимаю, вам тяжело. Но иногда нужно преодолеть себя и сделать шаг вперед, даже если очень страшно. Вас не обидят, за это я вам ручаюсь. Ну, Ремус, вы готовы вернуться?

Он должен. Он должен сделать этот шаг, если хочет вылечиться. Победить сейчас себя — чтобы потом победить Волка. Из таких маленьких шагов и складывается ведь путь к победе.

— Да, сэр, готов.

Мистер Реддл пропустил его вперед, тихо закрыл за ними дверь и жестом успокоил вскочившего на ноги Барти. Ремус сел обратно на диван, взял мячик обеими руками. А потом бросился вперед, как в воду.

— Меня зовут Ремус. Я — оборотень. Так обычно называют тех, кто болеет вестафилией. Мой триггер — это отчаяние. Я не хотел бы показаться невежливым, и если я вдруг ухожу, не принимайте, пожалуйста, на свой счет. Дело не в вас — просто у меня, скорей всего, случился кризисный момент, и я не хочу потерять контроль и причинить вам вред.

Кто-то фыркнул — Северус или Сириус? А может, оба? Ремус не смотрел в их сторону: он нашел глазами Лили, и та радостно показала ему большие пальцы. Ксено удовлетворенно кивнул. Мистер Реддл тоже выглядел довольным; он что-то говорил о важности доверия и умения открываться другим, о взаимопонимании и полной поддержке, но Ремус уже слушал его вполуха. Сердце тяжело бухало в груди. Все-таки он это сделал. Не с первого раза, но сделал. Он может меняться. И он докажет Барти, что тот ошибался на его счет.

— …Что ж, — мистер Реддл хлопнул в ладоши и поднялся, — надеюсь, этот разговор пошел вам на пользу. Думаю, будет лишним еще раз напоминать, что залог нашего успеха — это уважение и доверие друг к другу. Тому, кто будет использовать это доверие против других, придется лично столкнуться с моим неудовольствием, хотя я более чем уверен, что такого не случится. Через неделю мы с вами снова соберемся здесь на терапию…

— Что, и это все? — не слишком вежливо удивился Сириус. — Мы же только начали! Разве мы не должны сделать что-то еще?

— Вы уже сделали много. Продвигаться следует постепенно, Сириус, — мягко улыбнулся мистер Реддл. — Сегодня вы сумели преодолеть свои страхи, довериться друг другу — и увидели, как вы похожи. Теперь требуется некоторое время, чтобы подумать над этим, принять и подготовиться к следующему шагу. Но если у вас есть волнующие его вопросы, которые мы могли бы обсудить, обязательно расскажите мне, я запишу их для нашей следующей беседы. Хорошего вам вечера, дорогие.

— Ремус, это было сильно! — заявила Лили десять минут спустя. Они были у нее в комнате, и она рылась в ящике в поисках пропавшей спицы. Ремус, прислонившийся к косяку, хмыкнул:

— Ну еще бы: сбежать с групповой терапии может не каждый!

— Прекрати, я знаю, о чем ты думаешь! — Лили оторвалась от своего занятия и погрозила ему пальцем. — Ты вернулся. И сумел! Смелый — это не…

— …Не тот, кто не боится, но тот, кто преодолевает страх, да-да, я знаю. Послушай, давай не будем об этом, ладно? Мне кажется, я… я пока еще не готов к таким разговорам. Кстати, если я не ошибаюсь, кончик твоей спицы торчит из-за занавески.

— О, ну наконец-то! Кстати, я слышала, ты на днях читал малышам «Властелина Колец». Им не страшно?

— Дети не так пугливы, как мы думаем. Странно, но чем больше я с ними общаюсь, тем лучше это вижу. А к чему это ты? Тоже хочешь послушать про Фродо и Сэма? — Ремус усмехнулся. Лили и ее поразительное умение слышать собеседника не переставало его восхищать.

— Ну, не обязательно про Фродо и Сэма… У меня еще не дочитан тот сборник, который ты мне дал. А вязать в тишине тяжеловато. Дома я хоть радио включала…

— И на каком рассказе ты сейчас?

— На Черном Питере.Рассказ «Черный Питер», входит в состав сборника «Возвращение Шерлока Холмса».

— О-о-о, завидую!

— Ты так потираешь руки, словно меня ждет кровавое месиво.

— Все зависит исключительно от твоего воображения, Лилс. Ты будешь вязать тут или предпочитаешь библиотеку?

— Значит, ты согласен?

— Не могу отказать прекрасной даме! — развел руками Ремус. Лили рассмеялась и легонько чмокнула его в щеку:

— Обожаю вас, мой рыцарь!

Ремус не сразу осознал, что произошло. Несколько секунд его мозг суматошно обрабатывал новую информацию, которая так и грозила разорвать его изнутри. Эта девочка сделала ЧТО? И как на это реагировать? Это же было по-дружески, да? Ведь по-дружески? Пока Ремус пытался разобраться, язык сам собой решил прервать неловкую паузу. Самым идиотским вопросом из возможных:

— То есть Джеймсу так нельзя, а мне можно?

— Ты не придурок, а у Поттера придурковатость из ушей лезет, — веско заявила Лили, воткнув спицу в клубок — и этим словно бы утверждая несчастному Джеймсу окончательный приговор. — И давай не будем о нем, день слишком хороший, чтобы его портить разговорами обо всяких Поттерах. Бери книжку и пойдем в библиотеку.

До библиотеки они не дошли: на лестнице их поймала Чарити и велела заглянуть в кабинет мистера Реддла. На вопросы она отвечать отказалась, сославшись на то, что они сейчас сами все узнают. Лили эти туманные намеки заинтриговали, а Ремуса встревожили. Мистер Реддл, конечно, очень добрый, но когда тебя второй раз вызывают в директорский кабинет, невольно станешь паникером.

В кабинете уже был Регулус. Странно, а что он тут делает? Регулус был, пожалуй, самым тихим и спокойным из всех них — правда, его спокойствие очень смахивало на депрессию, описания которой Ремусу попадались в медицинских журналах. Он еще раз глянул на запястья Регулуса, где виднелись бледные следы порезов. Слишком ровные, чтобы быть следами от клыков или когтей. Регулус перехватил его взгляд и одернул манжеты светло-зеленой рубашки. Судя по его костюму, в семье Блэк вообще очень любили зеленый. Больше подумать Ремус ни о чем не успел, потому что где-то впереди хлопнула в сумраке дверь и послышались размеренные шаги мистера Реддла.

— О, вы уже здесь! Прекрасно, прекрасно. У меня для вас приятные новости. Миссис Бербидж все мне рассказала, мы немного посовещались, и она предложила ваши кандидатуры. Поздравляю, друзья!

— Простите, сэр? — Регулус слегка поднял бровь. — Боюсь, нам не сказали, с чем именно вы нас поздравляете.

— Ну как же, мы решили выбрать вас троих старостами — вам же говорили, что их выберут?

Мистер Реддл взял со стола что-то маленькое и подошел ближе. На его ладони лежали три симпатичных значка с большими буквами С, два красных и один зеленый.

— Миссис Бербидж сама их сделала. Зеленый, я полагаю, для Лили, — заметил мистер Реддл, пока ребята изумленно таращились на значки. Лили посмотрела на Регулуса, который уже взял свой, и предложила:

— Хочешь взять зеленый? Он к твоему костюму подойдет лучше, чем красный.

— Спасибо, — очень вежливо произнес Регулус и приколол зеленый значок к своему жилету. Ремус протянул руку за оставшимся. Ему понадобилось сделать над собой усилие, чтобы взять его. Снова возникло ощущение, что все происходящее — какой-то безумный сон.

— Замечательно смотрится! Очень внушительно. Дежурить вы будете по двое, меняться через одного. Спектр обязанностей, полагаю, вы обсуждали заранее: присматривать за остальными, следить, чтобы все жили мирно, не делали ничего опасного и незаконного. Если понимаете, что сами не можете справиться, не геройствуйте, немедленно зовите взрослых. Ну-с, еще раз поздравляю вас, — мистер Реддл крепко пожал каждому из них руку. — Ремус, вы помните о своем дополнительном задании.

— Да, сэр, конечно, сэр! — с чувством кивнул Ремус.

— Что за дополнительное задание? — поинтересовалась Лили, едва они покинули кабинет. Ремус объяснил в двух словах, и она восторженно захлопала: — Ух ты! Я тебе даже завидую, люблю общаться с детьми. Но ты это заслужил: ты же помирил Чарли с Флер!

— Надеюсь, мы с ними поладим… — пробормотал Ремус, вертя в руках значок. Приколоть его, вслед за Лили и Регулусом, он пока не решался. Ему доверили гораздо больше ответственности, чем он предполагал. Вероятно, мистер Реддл считал, что Ремус будет в состоянии повлиять на Сириуса, самого шумного и легко возбудимого, который явно не станет слушаться ни младшего брата, ни девочку. Однако, если Ремус правильно представлял себе характер Сириуса, тот станет нарушать правила еще активней, когда узнает, кого поставили за ним надзирать. Или, по крайней мере, будет все время над ним смеяться. И каким тогда Ремус будет авторитетом для малышей, если сверстники не будут воспринимать его всерьез?

К счастью или к сожалению, Сириуса куда больше интересовало другое назначение. Спускаясь на первый этаж, Лили и Ремус услышали приглушенный шум. В холле ссорились братья Блэк.

— Я не виноват, что меня сочли подходящей кандидатурой! — сквозь зубы цедил Регулус. Сириус набрасывался на него как петух на цыпленка и истерично размахивал руками:

— Ну конечно, конечно, ты у нас никогда и ни в чем не виноват! Ты у нас пай-мальчик, всеобщий любимчик, лучший сын — это я разочарование!

— Послушай, я не напрашивался, но отказываться только ради тебя я не собираюсь! Мне доверяют, я не хочу не оправдать чужое доверие, ясно?

— Яснее некуда! Малыш Регги почувствовал вкус власти, а? Ну как, приятно?

— Меня совершенно не радует эта твоя власть! Хочешь — иди скандаль с Реддлом, а меня оставь в покое! Потому что если ты не прекратишь орать, я скажу взрослым, что ты опять теряешь контроль над собой!

Лицо у Сириуса покраснело, будто брат отвесил ему пощечину.

— Ах ты маленький мерзавец… Предатель… — он закашлялся, схватился за грудь. Кашель перешел в хриплый смех, руки Сириуса задергались, как в конвульсиях. Регулус отшатнулся, Лили ахнула:

— У него припадок! Придержи его, пока он не упал! — она сложила ладони рупором и закричала: — На помощь! На помощь! Помогите, пожалуйста!

Ремус кубарем скатился по лестнице, отпихнул Регулуса в сторонку и подхватил Сириуса. Его рука беспорядочно молотила его по спине, смех не прекращался, зрачки и радужка превратились в две крохотных точки. И все-таки на секунду Ремусу почудилось в этих застывших глазах… удивление?

— Мисс Паркинсон, где вы? — рассуждать было некогда, Сириуса нужно было спасать. Неизвестно, какой у него срок: он может смеяться так полчаса, а может умереть через несколько минут. — Помогите, Сириусу плохо!

Паркинсон вылетела из медпункта и схватила Сириуса под вторую руку. Вдвоем они доволокли его до дверей; тут Ремуса остановили и отправили назад. Регулуса в холле уже не было, Лили сидела на лестнице и качала головой.

— Не думала, что они так быстро поругаются…

— Кто кричал? — раздался сверху низкий голос мисс Гойл. Ремус махнул рукой:

— Уже все в порядке, Сириус в медпункте, с ним мисс Паркинсон.

Мисс Гойл посмотрела на него, на согласно кивнувшую Лили, немного похмурилась, но вернулась назад. Видимо, совладать с поймавшим припадок Сириусом Паркинсон могла и без ее помощи.

— Какое-то сумасшествие, — вздохнул Ремус, опершись о перила. — Какой это за два дня, четвертый?

— Может, это просто кризис? — с надеждой предположила Лили. — Мы еще не обжились, не привыкли к новым людям, вот и нервничаем.

— Очень хочу в это верить… Скорей бы этот кризис закончился.

Неожиданно по холлу прокатился звук, от которого они оба вздрогнули: кто-то звонил в дверной звонок. Не дождавшись ответа, неизвестный вошел, и ребята увидели высокого пожилого джентльмена в сливового цвета костюме и такой же шляпе. У него была рыжеватая борода, пронзительные глаза и очень длинный и кривой нос, выглядевший так, словно его ломали минимум дважды. На носу посверкивали очки-половинки. Джентльмен огляделся, и, заметив Лили и Ремуса, приблизился и снял шляпу.

— Добрый день, молодые люди. Вы не скажете, мистер Реддл вернулся из своей отлучки?

— Да, он… — начала было Лили, но Ремус перебил ее:

— Зачем он вам, сэр? — он осмотрел на незнакомца, и ему не понравилось, как тот оглядывается по сторонам: словно что-то выискивает.

— Вы, я полагаю, один из пациентов Томаса?

— Допустим. А какое это имеет значение?

— Дело в том, что вы и ваши друзья прикреплены на время лечения к школе, которую я возглавляю. — Незнакомец протянул ему ладонь с длинными пальцами. — Альбус Дамблдор, директор городской школы Литтл-Хэнглтона.

— А, мистер Дамблдор, добрый день! — мистер Реддл выглянул из-за поворота лестницы и поспешно спустился к ним. — Увидел вас в окно. Вы насчет организационных моментов? — он без особого энтузиазма пожал Дамблдору руку. Кажется, тот ему не нравился.

— Да, как и договаривались.

— А, очень хорошо. Вы уже познакомились с нашими старостами? Это мисс Лили Эванс и мистер Ремус Люпин.

— Очень приятно, — Дамблдор улыбнулся в бороду. Улыбка у него была какая-то хитрая, нехорошая. — Рад познакомиться, но увы, мое время весьма ограничено. Я хотел бы сразу перейти к делу Томас, если вы не возражаете.

— Да-да, конечно, прошу за мной.

Они медленно направились наверх. На площадке мистер Реддл повернул голову, и Ремус увидел на его лице плохо скрытое раздражение. То ли визит Дамблдора пришелся очень некстати, то ли между двумя директорами отношения были не самые теплые. Сам Дамблдор продолжал улыбаться и оглядываться. Ремус про себя решил, что не доверяет этому человеку.

Письмо для Ремуса Люпина

в Литтл-Хэнглтон, Шотландия

поместье Реддлов

От Хоуп Люпин

из Кардиффа, Уэльс

район Или, Хайлс-роуд, дом 16

Ну как ты, милый? Нам сказали, что почта будет ходить редко, поэтому папа требует от тебя писем подлинней — хочет знать обо всем, что с вами происходит. (Но ты не особо расписывайся: сам знаешь, он же первый устанет их читать, хахаха) Как у тебя дела с ребятами, какие соседи попались?

Ремус, обязательно напиши про мистера Реддла, я хочу знать, как проходит ваша…

Извини, тут папа отобрал у меня ненадолго письмо, но ты не обращай внимания, ты же знаешь, какой он у нас паникер. А я думаю, лучше не говорить про ваше лечение, мало ли, оно пока под секретом? Рассказывай о другом. Я слышала, мистер Реддл живет в настоящем поместье посреди леса, как древний лорд. Узнай у местных, нет ли у него привычки спать вниз головой — и если да, запасись, пожалуйста, чесноком. Как город, красивый? Из ваших ребят никто не увлекается случайно фотографией? Я бы с удовольствием посмотрела бы и на ваш особняк, и на город.

Да, кстати, чуть не забыла. К нам на днях заходил Эйб, спрашивал про тебя — волновался, что ты не приходишь в школу. Я сказала ему, что ты учишься в закрытом пансионе, и дала адрес: он хотел тебе написать. Его письмо должно было прийти вместе с нашим, но если ты его не получил, напиши об этом, я ему передам.

(А еще я приложила к письму кое-что — кто его знает, может, в вашем поместье не водится шоколад, а твои запасы кончатся!)

С любовью, мама (и немножко папа)

Письмо для Хоуп Люпин

в Кардифф, Уэльс

район Или, Хайлс-роуд, 16

От Ремуса Люпина

из Литтл-Хэнглтона, Шотландия

поместье Реддлов

Привет, мам, привет, пап. Спасибо большое за письмо — но ма-а-ам, я же просил, не надо посылать мне деньги, я здесь в полном порядке! Нас почти заставляют есть, особ… (зачеркнуто). Говорят, это очень важно в наших условиях. У нас очень строгий врач, мы все ее боимся. Во всяком случае, я побаиваюсь, и девочки тоже. У меня очень милая соседка с нижнего этажа, ее зовут Лили. Мы с ней меняемся книжками, я уже почти дочитал «Гордость и предубеждение», которую она мне дала. Ты знаешь, так интересно! На нашем этаже еще живет Джеймс, он тоже симпатичный. Очень веселый, вроде хочет со мной дружить. Я думаю, мы сможем стать хорошими приятелями. На первом этапе, я имею в виду, я не боюсь, мам, просто хочу узнать его получше! Он, кстати, канадец. У нас есть еще двое ребят из Штатов и одна совсем маленькая девочка из Франции. Я…

— Ремус! — в дверь громко и настойчиво заколошматили. Ремус отложил начатое письмо, но открывать не пришлось: Чарли сам ввалился в комнату, как всегда, с вязаным Смаугом подмышкой. Горло у него было обмотано полосатым шарфом.

— Ну ты где вообще! Мы тебя ждем-ждем, ждем-ждем… Ты сказал пять минут тебя подождать! Билл проверил по часам, уже не пять, уже шесть с половиной прошло!

— Хорошо-хорошо, иду, — Ремус вытащил из-под тетрадей «Братство кольца» и вслед за Чарли вышел на площадку. — Но в следующий раз пошли ко мне Флер или Билла, ладно? Тебе не стоит вставать, пока ты болеешь, мадам Помфри сказала…

— Да я здоров! — Чарли выпятил грудь колесом и гордо тряхнул головой. — У меня уже ни кашля, ни насморка, только горло чуть-чуть болит.

— И поэтому ты бегаешь босиком, — кивнул Ремус. Чарли не признавал ничего, кроме своих тяжелых ботинок, и по дому перемещался либо в них, либо вообще без обуви. И сейчас закономерно возмутился:

— Я не босиком! — он задрал ногу в зеленом шерстяном носке. — Они теплые!

Спорить с ним Ремус не стал, теплые так теплые. Если ему этого хватит, хорошо, а нет — Чарли сам себя накажет тем, что проваляется в постели на несколько дней дольше, чем собирался. В заботе о детях, как оказалось, главное — вовремя нащупать границу, дальше которой опекать их не следовало, поэтому Ремус с чистой совестью позволял своим юным подопечным самим набивать шишки и набираться опыта, если это не слишком им вредило. Юные подопечные, в свою очередь, чувствовали себя взрослыми и самостоятельными, с которыми считается даже староста, а на полученные шишки смотрели с какой-то особой детской мудростью: пройдет. В итоге все были друг другом довольны и в маленьком коллективе, доверенном Ремусу, царили мир и благодать. По вечерам они собирались читать «Властелина колец» (про себя Ремус думал, что это неплохой способ помочь Флер. Если она приучится испытывать отвращение в небольших дозах — например, к тому, что происходит в книге, — то потом ей будет легче учиться справляться с дозами покрупней). Сначала читали в библиотеке, но последнюю неделю чтения переместились в комнату простудившегося Чарли, которому мадам Помфри прописала постельный режим. Чарли ворчал, жаловался, кое-как режим соблюдал — хотя повода сбежать из кровати хоть на пару минут не упускал. Ему хотелось гулять и рыться в саду: он был убежден, что в поместье, которое столько лет стояло почти пустым, могли завестись белки, крысы и прочие интересные животные, его любви к которым остальные не разделяли. Для Флер в саду было слишком грязно, а для Билла — слишком скучно. Чарли караулил обитателей сада в одиночку, несмотря ни на какую погоду. И, естественно, в итоге простудился. Билл за брата очень переживал и практически безвылазно сидел в его комнате, даже уроки делал там. Сейчас он сидел в изножье кровати Чарли и дочитывал свой учебник по истории. Флер лежала рядом на ковре, подперев голову ладонью. В другой руке у нее была кисточка, и она старательно рисовала круглолицего человечка с очень мохнатыми ногами.

— Здорово получается! — заметил Ремус. — Кто это будет, Сэм или Фродо?

— Пиппин, — ответила Флер, не поднимая головы. — Он очень милый. Он мне на’гавится.

— Правильно будет «нра-вит-ся», — вполголоса поправил ее Билл.

— Какой же т’гудный ваш англесский… — вздохнула девочка и потянулась за баночкой с зеленой краской. — ‘Гемус, а ско’го будут эльфы?

— Как только доберемся до Ривенделла, — пообещал ей Ремус, забираясь на кровать между Чарли и Биллом и пристраивая «Братство кольца» на коленях. Чарли запихал Смауга под одеяло так, что торчала только морда, Билл отложил учебник и придвинулся поближе: погода стояла сырая, и сырость чувствовалась даже в доме.

— А когда мы добе’гемся до ‘Гивенделла?

— Скоро, скоро, не переживай. Глава десятая, Бродяжник. «Фродо, Пиппин и Сэм, один за другим, вошли в свою темную комнату…»

Читать книжки вслух Ремус не то чтобы умел. И раньше не особенно любил. Грей, правда, иногда просил его прочитать что-нибудь — особенно, если это было что-то из домашнего задания по литературе, которое ему ужасно лень было читать самому — но это же совсем другое. А читать малышам оказалось неожиданно приятно. Поначалу Ремус переживал, что увлечется и соскочит на акцент, однако в этой компании волноваться о произношении было просто смешно. Братья Уизли то и дело вворачивали какие-то ирландские словечки и обороты, а Флер из-за ее французского и неправильной грамматики порой вообще было не понять. Да и потом, как он сам заметил, детям было глубоко все равно, с каким акцентом ты читаешь: главное, чтобы с огоньком в глазах. Ну и чтобы сюжет был интересный. Со вторым проблем не было, первое Ремус, толкинист со стажем, старательно обеспечивал, так что дети были в восторге. Перебивали, конечно, иногда через каждые два слова, но это можно было пережить.

Они подобрались почти к самому Ривенделлу, когда наступило время обеда. Чарли спускаться в столовую не разрешали, и Флер с Биллом пообещали притащить ему что-нибудь вкусненькое. У них бы ничего не вышло, но Ремус каким-то, даже ему самому непонятным образом, сумел подружиться со всеми горничными (ну, кроме Миллисенты), и те никогда не отказывались пошуровать лишний раз в кладовке. Ремус не слишком пользовался этой возможностью: такие привилегии казались ему чем-то не очень правильным — но ради больного Чарли был готов даже слегка поступиться своими принципами.

За обеденным столом царило уныние. На улице снова начинался дождь, и запертых в особняке ребят это начинало раздражать. Особенно сердился Джеймс, которому дождь срывал ежедневные пробежки по саду. Его неуемная энергия требовала выхода, поэтому он развлекал себя тем, что вместе с Сириусом подтрунивал над Северусом. Стоило тому потянуться за хлебом, кто-то из них вскрикивал: «Осторожнее, оса!» — и Северус опасливо отдергивал руку. Чарити, как назло, сегодня за столом не было, а Барти предпочитал есть у себя, поэтому разбираться с шутниками пришлось старостам. Регулус Сириуса игнорировал, что было, в общем-то, вполне объяснимо, учитывая, как Сириус реагировал на наличие у брата такой власти. Лили мучительно разрывалась между долгом и чувствами: на Северуса она все еще страшно сердилась. В конце концов она бросила на Ремуса умоляющий взгляд.

— Пожалуйста, останови их, — прошептала она одними губами.

Ремус ощутил, как его сердце стремительно уменьшается в размерах и проваливается куда-то в желудок, но делать было нечего. Кто-то должен навести порядок.

— Джеймс, Сириус, — он многозначительно поднял брови и постарался придать голосу разумную строгость. — Мне кажется, шутка затянулась. Оставьте, пожалуйста, Северуса в покое.

— Да брось, Рем, : смешная же шутка! — улыбнулся Джеймс. Сириус ехидно возразил:

— Ты что, не спорь с ним, а то он на тебя пожалуется взрослым. Люпин же у нас ста-а-ароста, — протянул он с неприятной улыбкой.

— Вы меня услышали, — отрезал Ремус. — Подумайте о том, что это может кого-то напугать. Возможно, кто-то из нас боится ос. Не стоит портить им аппетит.

Борясь с желанием обернуться и посмотреть, какую гримасу скорчит в ответ Сириус, он вытащил из кармана пузырек с успокоительным — таблетки ему выдали еще в первый же день после приезда и велели не пропускать прием. Самому Ремусу казалось, что они практически не действуют, но спорить с врачами он не решался. Таблетки зашипели в стакане. Он быстро выпил раствор, поднялся, сложил свою салфетку и повесил на спинку стула. В этот момент Северус еле слышно прошипел:

— Мне твоя защита не нужна, оборотень. Не лезь ко мне, понял?

Ремус сделал вид, что ничего не слышал: ему не хотелось привлечь внимание Лили. Ей и так тяжело далась эта история, не стоит усугублять.

К Чарли он вернулся с пригоршней изюма и парой печений. Печенье дожидалось чая в специальном большом блюде под салфеткой и стояло на самой высокой полке, трогать его было категорически запрещено — но Сьюзен могла дотянуться куда угодно и терпеть не могла, когда дети оставались без чая. Чарли сразу вгрызся в печенье и довольно заурчал.

— Там опять дождь пошел, — махнул он рукой за окно.

— Да, дождливая какая-то осень, — согласился Ремус, глядя на серую пелену дождя снаружи. — Даже слишком дождливая.

— Зато смот’гите, какие пузы’ги на лужах! — восхитилась Флер. Она прижалась носом к стеклу и смотрела как завороженная. — У нас во Ф’ганции таких нет.

— Это потому что Англия в сто раз лучше, — легкомысленно пробурчал Чарли с полным ртом печенья. Если бы Флер успела перевести то, что он сказал, разразился бы межнациональный конфликт, но тут Ремусу пришла в голову идея:

— А давайте сами наделаем пузырей? Вы дома когда-нибудь делали мыльные пузыри?

— Но это же сложно, разве нет? — удивился Билл.

— Ничего сложно, нужны всего-то вода и мыло. Мыло у меня есть, а воды мы натаскаем из ванной. Надо только придумать, куда наливать…

Ремус задумался. Просто так емкость подходящих размеров никто не даст, если сказать — отмахнутся, мол, ерунду придумал, врать ему не хотелось, а воровать тем более.

— А может, стащим кастрюлю из кухни? — предложил Чарли. Билл покачал головой:

— Не, еще поймают, и тогда нам попадет. Нужно что-то, чем не пользуются. Это же огромный дом, тут наверняка полно всякого хлама!

— А ты прав! — оживился Ремус. — Значит так, я поищу что-нибудь подходящее, а вы пока накрошите мыло. Билл, у тебя же есть перочинный нож? Справишься?

— Так точно!

— Отлично, тогда подождите меня, я скоро!

Как всегда, когда дело касалось детей, в Ремусе просыпался неумеренный и ничем неоправданный оптимизм. Очень легко пообещать — а пойди найди! В особняке было полно коридоров и, наверняка, незапертых комнат, но чтобы туда попасть, нужно было сначала пройти мимо мисс Гойл, сидящей на своем посту. У нее явно возникли бы вопросы, и Ремус не был уверен, что ее удовлетворят его ответы. Он постоял минутку в раздумьях, потом скинул туфли и, связав шнурки, перекинул их через шею. Вжимаясь в стену и чувствуя себя Джеймсом Бондом, Ремус пополз по коридору. Пришлось выжидать несколько минут, прежде чем мисс Гойл отвернулась к лестнице — тогда он просочился за поворот и пополз вдвое быстрее, стремясь уйти из поля ее зрения. Вздохнул он только в следующем коридоре. Здесь было куда больше пыли, слышался запах плесени и запустения. Обои местами отслаивались, штукатурка грозила обвалиться. Обитаема была лишь небольшая часть дома, а до остальной, похоже, никому не было дела. Возможно, когда методика мистера Реддла станет известна всему миру, здесь тоже будут жить дети. А пока комнаты стояли тихие и пустые; почти все они были незаперты, потому что в них не было ничего — лишь изредка попадалась пара стульев в пропыленных чехлах или древний сундук. Ремус обшарил один коридор, другой, третий. Четвертый вывел его в огромную залу. Возможно, лет сто назад тут проводили балы или приемы: на это намекали и две гигантские убранные в чехлы люстры и паркетный пол, проглядывавший под многолетним слоем пыли, и стоящий у окна старый рояль. Возле него кучей громоздились вещи, сваленные сюда, наверное, из других комнат. Под завалами старых полувыцветших портретов Ремус нашел жестяной тазик. То, что нужно! Однако теперь возникала новая проблема: как вернуться с ним так, чтобы никто ничего не заметил? Он посмотрел на окна. Закрыты, но не заперты. Они выходили в сад с боковой стороны, никто ничего не увидел бы — на первом этаже здесь была глухая стена. К тому же внизу росли очень удобные кусты. Ремус примерился и зашвырнул тазик аккурат в самую их середину. Потом закрыл окно как было и поспешил назад. Уходя он обернулся и еще раз взглянул на рояль.

Интересно, насколько он расстроен?

Ремус был так доволен своей находкой, что едва не попался, когда пытался тайком протащить ее в комнату Чарли. Пришлось срочно изобретать сложный план, который включал в себя плед, голубые глаза Флер и ее умение выглядеть милой девочкой-дурашкой. Флер сработала молодцом. Чарли и Билл со смеху покатывались, слушая ее рассказ о том, как они с мисс Гойл десять минут спорили о правильном способе наложения бинтов на потянутую лодыжку. А Флер оказалась неожиданно сведущей в этой области: по ее признанию, до болезни она занималась балетом, и ее неплохо научили оказывать себе и одноклассницам первую помощь. Билл между тем не терял времени; слушая Флер, он кромсал ножиком остатки мыла. Это был экстренный запас Ремуса, но он решил, что уж если вдруг оно срочно ему понадобится, Чарити не откажется дать ему кусок. Ребятам это мыло точно было нужней.

Они тихонько натаскали воды в термосе Билла, развели мыло в тазике и принялись мешать. Ремус предложил добавить в воду немного краски, чтобы пузири вышли повеселее. Немедленно загорелся спор. Чарли был за оранжевые, Флер за фиолетовые, а Билл за голубые. В итоге братья по-джентльменски уступили даме — и уговорились менять цвет. Ремус наблюдал за ними из угла и посмеивался. А говорят еще: ведете себя как дети. Ха! Да дети бывают в сто тысяч раз умнее многих взрослых. Честное слово, им бы следовало у них поучиться.

Его присутствие было уже не слишком нужно, но оставлять малышей с полным тазом мыльной воды он побаивался хотя бы потому, что они могли спокойно залить своими фиолетовыми пузырями ковер, а тогда их всех ждали бы крупные неприятности. Поэтому Ремус прогулялся до своей комнаты и взял незаконченное письмо. Потом пошарил на столе, нашел под конвертом родителей еще один, нераспечатанный — он даже не заметил, что Чарити отдала ему два письма — и с ними вернулся в комнату. Адрес на втором конверте был написан косым, наклоненным вправо почерком. Грей за него волновался. Почему? Разве они не решили, что все кончено, еще там, в больнице? Разве он не отказался от их дружбы насовсем? Что он хочет сказать? Еще раз высказать все, что думает? Словно Ремус и без него не знает, каких дел наворотил… Или все-таки все оказалось плохо? Неужели ему ампутировали ногу, как он боялся — он же больше никогда не сможет танцевать! Но все же было не так плохо, ее должны были спасти!

Лилово-малиновый пузырь подлетел к самому лицу Ремуса и лопнул. Он поморщился, стер разноцветные брызги, улыбнулся и махнул рукой всполошившимся ребятам. Легкий конверт оттягивал руку. Ремус хотел узнать, что в нем, — и в то же время не хотел узнавать. Они же расстались, порвали, о чем еще говорить? Может, проигнорировать это письмо будет лучше для всех? Грей ясно дал понять, что не хочет знаться с предателем и трусом, как Ремус. Значит и связываться с ним больше незачем. Но если вдруг там что-то важное?..

— Эй, Ремус, хочешь попробовать? — Билл помахал ему петлей из проволоки, через которую выдувал пузыри.

— Спасибо, Билл, мне больше нравится смотреть отсюда.

Пузыри плавали по комнате, и Флер подпрыгивала, лопая самые большие, к вящему негодованию Чарли. Лишь бы не поссорились сейчас из-за этой ерунды. Хотя Грей с Ремусом вообще не ссорились, и оно вон все как вышло. Так открыть это чертово письмо или нет? Ремус закинул голову и посмотрел в потолок. В том, что произошло, была только его вина. Грей пострадал просто так — и пострадал больше всех. Он имел право на то, чтобы его хотя бы выслушали. Не без содрогания Ремус вскрыл конверт.

Письмо для Ремуса Дж. Люпина

в Литтл-Хэнглтон, Шотландия

особняк Реддл-холл

От Абрахама У. Э. Грея

из Кардиффа, Уэльс

район Или, Луэллин-авеню, 13

Привет, Ремус. Твоя мама, наверно, написала, что я к вам приходил. Я думал, ты заболел, а она сказала, что тебя перевели в какую-то закрытую школу, и тогда я попросил у нее твой адрес, потому что с телефоном у вас, кажется, плохо. Я хотел сказать тебе все лично, когда мы увидимся в школе, но…

Прости меня, Рем. Я дурак, самый большой дурак на свете, я полнейший эгоист и неблагодарный мудак. Я не хотел говорить тебе того, что сказал там. Это случайно вырвалось, на эмоциях — я был так зол, понимаешь, а ты единственный оказался рядом, и я сорвался. Прости меня, ради Бога, прошу тебя. Ты же мой лучший друг — я никогда не думал о таком, ну, ты помнишь, я правда никогда так не думал, не понимаю, что со мной случилось. Ты не виноват! Я хотел тебе это сказать еще там, когда все понял, но не успел, ты так быстро убежал, и родители тебя не нашли. Я все лето хотел с тобой поговорить, но ты не подходил к телефону, а мне сняли гипс только три недели назад и было столько суматохи, потому что начало учебы и все такое, и я думал, мы встретимся в школе. Тут кстати все совсем не так без тебя. Даже Розье стал другой, огрызается на всех подряд. Говорят, они с Ноттом теперь постоянно ссорятся и у них все не так радужно, как раньше — ты помнишь, мы говорили об этом. Будет здорово, если их шайка развалится, всей школой об этом мечтаем.

Нога у меня почти в порядке, еще неделя — и смогу вернуться к упражнениям. Врачи говорят, мне очень повезло, могло быть хуже, вовремя спохватились. Извини, что устроил тебе тогда из-за нее истерику, мне очень стыдно!

Напиши мне поскорее, пожалуйста, я страшно по тебе соскучился, я очень переживал. Даже если ты не хочешь больше со мной общаться, напиши, скажи это. Я буду ждать.

С надеждой, твой Эйб

Ремус еле дочитал письмо. Он отказывался признавать происходящее. Грей… не считает его виноватым? Не сожалеет, что связался с ним? Он просит прощения? Что за черт, но Ремус же своими ушами все слышал! Он мог повторить все дословно! Что ж это такое выходит? Грей в порядке, не злится, снова хочет общаться — и все это время хотел? Но все-таки, почему он ничего не сказал раньше? Разве не знал, что Ремус тоже будет переживать? Ведь это же… это как-то нечестно.

Я же так волновался. Я думал, я тебе жизнь сломал — ну почему, почему ты молчал? Ты же мог через родителей передать, попросить меня прийти, сказать, что это важно, и я бы пришел! А ты молчал! Почему ты со мной так поступил? Если ты хотел мне все сказать, так какого черта ты столько тянул, Эйб?! Я столько раз срывался, когда о тебе думал, Волка еле под контролем держу, а ты!..

Ремус подумал это — и сам испугался своей злости. Откуда это в нем?! Откуда, черт возьми? Это что, снова Волк? Он не должен так злиться, не должен, Грей ведь не виноват, у него было потрясение. Мельком глянув на детей, Ремус сунул руку под воротник и пробежался пальцами по цепочке. Он не будет поддаваться этому чудовищу. Да, Грей поступил не очень хорошо, но давайте честно, Ремус сам не лучше, он заварил всю эту кашу. Все оступаются. Друзья должны доверять друг другу. Грей доверился Ремусу, хотя против того была вся школа и дружба с ним значила тоже стать изгоем. Теперь очередь Ремуса довериться Грею. Ведь ему же можно довериться, да?

Он думал об этом, наблюдая за веселящимися детьми, которые вовсю пускали пузыри. Теперь Флер все стремилась выдуть пузырь побольше, а Чарли с хохотом их лопал, едва они поднимались на высоту кровати. Ремус слегка им завидовал. В десять лет жизнь все-таки немного попроще.

Впрочем, бывают вещи, одинаково тяжелые для любого возраста. Например, групповая психотерапия, которую ведет Барти Крауч. После возвращения мистера Реддла и пресловутой пощечины он казался присмиревшим, притихшим, даже придирался меньше, хотя общаться с ним по-прежнему было не слишком просто.

— Мистер Реддл попросил меня провести нашу сегодняшнюю сессию, — объявил он после сеанса. — На повестке дня — механизмы и способы преодоления и проживания эмоций. Тема всем понятна, я надеюсь?

— Нет, мистер Крауч, не понятна, — вставил Сириус нахально. Его, в отличие от других, Барти в роли психотерапевта устраивал, похоже, больше, чем мистер Реддл. — Можете пояснить для идиотов?

— Хорошо, объясняю, — согласился Барти. — Разберемся на примере. Вот что ты делаешь, чтобы избежать приступа?

— Ну… — Сириус сразу присмирел и заерзал на месте, — дома мне снотворное кололи. Здесь я таблетки пью. Еще дышать советовали глубоко — чтобы мозг кислородом насытить, снизить уровень напряжения и все такое.

— Очень хороший способ, кто тебе его посоветовал?

— Миссис Бербидж, а что?

— А то, что дыхательная гимнастика и вообще глубокое дыхание, — Барти взялся за свои подтяжки и оглядел гостиную с видом лектора, — самый простой и очень эффективный способ снятия напряжения. В том числе от гнева. Можешь еще попробовать считать про себя — до десяти или двадцати, только не торопясь. Это, дорогие мои ребята, и есть механизмы преодоления эмоций. Уверен, у каждого из вас есть свои хитрости, благодаря которым вы избегаете припадков. Но проблема в том, — он покачал головой, — что эти способы в большинстве своем неправильные.

— Подожди, но почему? — удивилась Алиса. — Мы все до сих пор живы и здоровы, значит, они работают!

— Они работают не так, как нужно. Вы просто заталкиваете эмоцию поглубже. Вы ее преодолеваете, а нужно — проживать, понимаешь?

— Извини, Барти, не хочу показаться грубым, — поднял руку Северус, — но если мы будем проживать свои эмоции, мы можем это не пережить.

— Именно поэтому вы все принимаете препараты, которые вам выдала миссис Бербидж, и проходите ежедневные сеансы нашей гипнотерапии. Мы вручную снижаем уровень вашей эмоции до такого, с которым вы можете нормально жить. Именно с ним вам предстоит научиться справляться во взрослой жизни. Вы не сможете все время избегать злости, радости, грусти. Вам нужно научиться жить с этими чувствами и не умирать. А это невозможно, пока вы заталкиваете их внутрь себе своими деструктивными механизмами. Методы справляться бывают разные, но выбирать нужно приемлемые, а не разрушающие.

— Ты это о чем, Барти? — не понял Джеймс. — В каком смысле «разрущающие»?

— Например, те, которые включают в себя боль. Она, кстати, неплохо подавляет все остальные чувства, — неожиданно Барти повернулся и улыбнулся, — правда, Регулус?

Регулус вздрогнул, его аристократично-неподвижное пустое лицо на секунду исказилось от страха.

— Я… ты что имеешь в виду?

— Я думаю, ты меня понял. Не волнуйся, не хочешь говорить — твое право. Я никого не принуждаю, говорю сразу. Психотерапия — это не про принуждение. У каждого свои темпы, поэтому сегодня говорить будут только те, кто хочет вылечиться быстрее всех, — Барти особенно выделил последние слова и со значительным видом оглядел ребят. Ремус нервно стиснул подлокотник дивана. Он не хотел сегодня говорить, он еще от прошлого раза не отошел, но, черт, выходит, что в таком случае он не хочет вылечиться? — Так вот, боль является одним из самых опасных способов заглушить эмоции. Я видел людей, которые, чтобы стало легче, резали себе руки. Казалось бы, маленький порез не страшен, от него нельзя истечь кровью, но проблема вот в чем. Боль вызывает привыкание. На нее подсаживаются, как подсаживаются на обезболивающие препараты. Сначала маленькие порезы, потом их уже мало, человек режет больше и больше… и в конце концов переходит границу. — Глаза у Барти застыли, словно он видел перед собой вовсе не гостиную. Ремусу показалось, что он сдерживается, чтобы не дать волю слезам. — Хуже только наркотики. Поэтому я призываю вас, ребята, подумать о том, точно ли ваши механизмы безопасны прежде всего для вас. Что ж… кто хочет быть следующим? Повторяю, я не настаиваю, если вы думаете, что еще не готовы, не заставляйте себя.

Ремус задумался, готов ли он? Ему казалось, что нет. Было слишком страшно: его механизм, конечно, признают деструктивным и нездоровым. Но с другой стороны, к такому невозможно подготовиться. Менять жизнь очень страшно, бросать старые привычки никто не хочет. Нужно приложить сегодня чуть-чуть усилий, чтобы завтра было проще жить. От него же не требуют невозможного. Маленькими шагами, потихоньку — и у него получится.

— М-можно? Я хочу начать.

— Пожалуйста, Ремус, — подбодрил его Барти. — Остальные, слушаем внимательно!

Ремус вдохнул поглубже. Затем быстро — чтобы не было видно, как у него трясутся руки — вытащил из-под воротника цепочку и показал ее всем.

— Я использую вот этот медальон. Когда я попадаю в кризисное состояние, серебро начинает меня обжигать — собственно, отчасти поэтому таких как я зовут оборотнями, — он криво улыбнулся. — Я прикасаюсь к медальону, чтобы привести себя в чувство, вот… вот и все.

В этот раз он не стал отводить взгляд. Ребята таращились на него с изумлением, кто-то даже с опаской. Тонкс покачивала головой, словно бы говоря: «Ну ты и псих!» Барти сокрушенно кивнул:

— Именно об этом я и говорил сейчас. Боль. Как часто ты пользуешься медальоном, Ремус?

— Э-э-э… — Ремусу очень не хотелось говорить, что он сверяется с медальоном чуть ли не каждый раз, когда начинает волноваться. — По-разному. Иногда два, три раза за день, иногда до пяти.

— Вы только подумайте! По два-три раза на дню хвататься руками за раскаленный металл — можете себе это представить? — Лили испуганно зажмурилась, Джеймс присвистнул. — И ведь это не только руки… У тебя на груди тоже есть ожог, правильно?

— Откуда вы…

— Мадам Помфри мне все рассказала. Ты ведь понимаешь, насколько эта механика опасна для твоего здоровья, Ремус?

— Д-да. Теперь понял.

— В таком случае, ты готов от нее избавиться?

— Да!

— Очень хорошо! Тогда, — Барти протянул ему руку ладонью вверх, — сними медальон и отдай его мне.

Отдать? Нет, он понимал, что придется отказаться от медальона, но отдать его совсем? Ремус не заметил, как рука сама схватилась за цепочку, будто защищая медальон от посягательств.

— Барти, а… А может, можно его оставить? Я не буду его носить, но чтобы он был у меня? Мне так будет…

— Спокойнее, — понимающе подхватил Барти, — я знаю. Мне очень жаль, Ремус, но пока он будет у тебя, ты будешь раз за разом срываться и возвращаться к этой нездоровой механике. Ты должен научиться жить без медальона, без мысли о том, что он всегда под рукой и в случае чего за него можно схватиться, понимаешь? Иначе вылечиться не получится.

Ремус понимал, что слова Барти звучат логично и здраво, но по-прежнему колебался. За эти долгие годы он свыкся с медальоном, сросся с ним, стал считать частью себя, как и боль, и отдать медальон кому-то другому было для него тем же, что оторвать кусочек от себя самого. Видя его нерешительность, Барти поднял брови:

— Ну же, Ремус, разве ты не хочешь вылечиться? Разве ты не хочешь перестать быть воющей обузой для окружающих?

Это была последняя капля. Ремус поднялся и шагнул к Барти. Два судорожных, неловких движения, и медальон закачался на цепочке у него в руке. Шея без него была непривычно голой. И дышать стало как-то легче, когда ничего не давило на грудь даже фигурально. Ремус разжал пальцы, медальон со звяком упал Барти на ладонь. Тот быстро сжал кулак, как будто не давал передумать:

— Молодец. Я знаю, тебе это было непросто, но поверь, от этого станет только легче. Ты сделал очень важный шаг для себя и заодно подал всем остальным прекрасный пример того, как нужно действовать. Поздравляю тебя.

— Спа-асибо, Барти. Я буду стара-аться.

Красный, но польщенный Ремус сел на свое место. Было страшновато, но сейчас этот страх вытесняла гордость. В этот раз у него получилось куда лучше, и это было просто замечательно. Он покажет, что и правда готов меняться. И что мистер Реддл не зря ему доверяет.

Кроме него говорить решились немногие. Лили, разумеется, горела желанием встать на правильный путь — она вообще очень ответственно подходила ко всему, что касалось лечения. Джеймсом скорей руководило желание покрасоваться, когда он взял слово; то, что он пытается произвести на Лили впечатление, было понятно уже всем. Лили сама на днях жаловалась, что он подсовывает ей в сумку какие-то дурацкие записки, написанные на какой-то дурацкой тарабарщине. Правда, когда Ремус закономерно удивился и спросил, неужели Джеймс не подбросил заодно и кода к этой тарабарщине, Лили резко смутилась и заговорила о домашнем задании. Впрочем, каковы бы ни были мотивы Джеймса, если в итоге они ему помогут, то будет уже все равно, что сподвигло его действовать изначально.

Некоторой неожиданностью стала Тонкс, взявшая слово после Джеймса, хотя ее как раз можно было понять: ей до смерти надоели пощечины, которыми ее приводили в чувство. Слушая, как они с Барти пытаются подыскать ей другой способ сохранить свою личность целой, Ремус вдруг понял, что у него самого нет никакого механизма на замену старому. Эйфория проходила, снова стало тревожно. Допустим, Волка он так хорошо знает, что если тот начнет щериться, Ремус это почувствует и без медальона.

Вот только чем его остановить? Нужно как-то прожить эмоцию, не заталкивать ее — и при этом все равно прийти к спокойствию. Задачка потруднее логарифмов мисс Вектор! Что там Барти говорил про способы снятия напряжения? Глубоко дышать, считать в уме… Нет, это он уже пробовал. Даже от обычной ярости не помогает, что уж говорить про болезнь. Нужно что-то необычное, что-то нестандартное, чем Волка можно удивить — а пока он сообразит, что это для него не опасно, в отличие от серебра, механизм уже закрепится. Хорошая идея, молодец, Ремус! Осталось придумать твой нестандартный способ, и ты герой дня.

Этим вопросом он мучил свой мозг и и во время терапии, и после нее. В доме среди людей и шума думалось не очень, поэтому Ремус ушел в сад, пользуясь тем, что дождь прекратился. Он прихватил с собой ручку, а письма до сих пор лежали у него в заднем кармане, и он собирался заодно подумать над ответом маме: в старой беседке как раз было удобное место. Пробираясь между мокрых кустов, Ремус мысленно сочинял продолжение.

Ты знаешь, меня сделали старостой. Это такая большая ответственность, я страшно волнуюсь, хотя Лили уверена, что я справлюсь. Надеюсь, она права. А еще мистер Реддл попросил меня присматривать за нашими младшими — за Флер, девочкой из Франции, и братьями Уизли. Они такие забавные: старший, Билл, помогает Флер с «англесским», а она рисует для Чарли, младшего, драконов. Мы вместе читаем «Властелина колец», ну, то есть, я читаю, а они слушают. Кажется, им нравится. Никогда не думал, но оказывается, дети такие интересные. Знаешь, мам, я тут подумал — а что если я пойду на учителя? Я знаю, сначала надо вылечиться, но а вдруг у меня получится! Как ты думаешь, я бы смог стать хорошим учителем?..

На этой оптимистичной ноте Ремус так воспрял духом, что не заметил торчащие поперек дорожки ноги в мешковатых штанах. По счастливой случайности он упал на узкую полоску травы — между посыпанной гравием дорожкой и колючим кустом шиповника.

— Под ноги смотреть не учили, блин, нет? — заворчали из кустов, и Ремус понял, что влип. Он хотел было скрыться — или хотя бы убраться на безопасное расстояние, — но зацепился брюками за шипастую ветку. Когда он освободился, Северус уже вылез на дорожку. Глаза у него недобро горели.

— Извини, пожалуйста, виноват, я не заметил…

— Ну конечно, зачем меня замечать, — ядовито хмыкнул Северус. — Или ты так понял фразу «оставь меня в покое»? Чего тебе здесь надо? Я ясно тебе сказал, не лезь ко мне.

— Северус, я не…

— Оправдываться будешь перед своими дружками. Мне Поттера с Блэком хватает, и ты, оборотень, последний, с кем я хочу иметь дело. Так что отвали от меня и от Лили. Все ясно? — его голос вдруг изменился, стал хриплым и злобным. — Не суйся к ней.

— Северус, — Ремус примиряюще поднял руки, — я не хочу с тобой ссориться, но ты просишь невозможного. У нас с Лили совместные дежурства, и потом, как я могу заставить ее перестать со мной общаться? Если тебя это волнует, поговори с ней сам.

— Нет, я поговорю с тобой! — прошипел Северус, глядя на него снизу вверх. Он схватил Ремуса за воротник свитера и дернул к себе. — У нас все было хорошо, пока ты не стал вбивать клинья. Не трогай Лили, чудовище, иначе я тебя…

Ремус невольно скосил глаза на его острый худой кулак. Северус проследил за этим взглядом и презрительно скривился:

— Нет, бить тебя я не буду, больно надо пачкаться. Но моя рука может дрогнуть над твоим стаканом с лекарством, запомни это. Все, свободен.

К беседке Ремус не пошел: кружным путем пробрался к скамейке в дальней аллее. Вот об этом писать точно не стоит… Но почему Северус так завелся — ревнует он, что ли? Да было бы с чего ревновать, они же с Лили просто друзья! Может быть, с ней поговорить? Нет, не дело это, прятаться за других, он сам должен разобраться; и потом, не хватало ее огорчать лишний раз, у них с Северусом все и так сложно. Однако просто так согласиться с его требованиями Ремус не хотел. Лили сама предложила ему свое общество, она имеет полное право общаться с тем, с кем хочет — и он сам, кстати, тоже. Придется защищаться. Да и не отравит же Северус его на глазах у всего дома, в самом деле!

Как бы Ремуса ни подмывало, писать про Северуса и жаловаться он не стал: не хотелось выставлять себя перед родителями неспособным поладить со сверстниками. К тому же отец опять разволнуется, а ему это вредно, его и так работа жрет. Вместо этого Ремус пообещал маме узнать насчет мистера Реддла и чеснока и написал еще пару строчек про Лили и малышей. И едва он успел вывести подпись, на бумагу шлепнулась крупная капля. Снова начался дождь. Торопливо запихав письма в карман и прикрывая голову руками, Ремус побежал домой. Но, то ли дождь был виноват, то ли что другое, очертания сада словно бы исказились. Хлещущий стеной ливень путал дорожки и повороты, отличить куст от дерева и то было тяжело. Ремус несколько минут безуспешно поискал нужный путь и, весь вымокший, спрятался под большое дерево. Несмотря на холод, он стянул свитер, попытался его выжать — пролился еще один маленький дождик. Скоро не только Чарли будет мучиться от постельного режима, грустно подумал Ремус, влез обратно в мокрый свитер и звонко чихнул. Чтобы хоть как-то согреться, он принялся прыгать вокруг дерева. После первых же трех прыжков впереди что-то замаячило. Ремус высунул нос обратно в ливень и понял, что все это время был буквально в пяти ярдах от дома. Дерево росло у самой башни, его ветки упирались в стену; из комнаты Джеймса до них спокойно можно было достать рукой. На втором этаже ветка почти лежала на подоконнике приоткрытого окна. Кто же распахивает окна в такую погоду? Минуточку, это не в башне… Неужели он плохо его захлопнул? Нужно срочно закрыть окно, пока в залу не налило воды. Однако при каждом движении Ремус хлюпал как не самое маленькое болото — дважды пройти незамеченным мимо мисс Гойл в таком состоянии было немыслимо. Тут он поглядел на дерево, и ему в голову пришла очень заманчивая мысль. Это, разумеется, было нехорошо: староста — и нарушает правила, но ведь он собирался нарушить их не просто так! Ремус закатал рукава, подпрыгнул и ухватился за скользкий сук. Минуты через полторы он уже был на дереве, через шесть — висел на кирпичном выступе над окном, пытаясь ногой распахнуть его пошире. Еще минуту спустя он поднял тучу пыли, растянувшись на паркете.

Налить, к счастью, успело немного. Ремус плотно прикрыл окно и убедился, что оно не распахнется снова. Прислушался: не бежит ли кто, не заметили ли его? Вроде нет. Прежде чем возвращаться, было бы неплохо немного обсохнуть, и он опустился на крутящийся табурет возле рояля. Ни на что особо не надеясь, скорей из любопытства, поднял замызганную крышку и попробовал несколько клавиш. Расстроен, но звук неплохой, словно от рояля избавились сравнительно недавно. А жаль — он соскучился по инструменту. Привык, что дома за пианино можно было сесть почти когда угодно. Это неплохо успокаивало, когда бывало совсем уж паршиво. Погодите, а если подействовать на Волка музыкой? Этого он точно ожидать не будет.

Чего? Стонов расстроенного рояля? Определенно. Но даже если бы он был в порядке, ты рояль с собой всю жизнь в кармане будешь таскать?

Рояль он таскать с собой не смог бы, но вот носить в голове песню… Ремус плохо пел — в всяком случае, он думал, что поет плохо — но здесь же это неважно, главное успокоиться! Только надо выбрать одну конкретную, чтобы Волк ее узнавал и вовремя затыкался.

Ремус посидел у рояля еще немного, проверил другие клавиши. Уходя, он пометил себе нужный коридор: в эту залу он еще собирался вернуться не раз.

Письмо для Хоуп Люпин

Постскриптум. Мам, а помнишь, пару лет назад у нас расстроилось пианино, и ты не хотела вызывать настройщика? Ты ведь сама умеешь настраивать его, да? Можешь рассказать, пожалуйста, мне для важного дела надо!

С любовью, Ремус

Письмо для Абрахама Грея

в Кардифф, Уэльс

район Или, Луэллин-авеню, 13

От Ремуса Люпина

из Литтл-Хэнглтона, Шотландия

поместье Реддлов

Привет, Эйб

Я рад, что ты на меня не сердишься. И еще больше рад, что ты снова хочешь со мной общаться. Жаль, что мы не решили этого летом, но теперь уже ничего не поделаешь… Извини, что все так вышло, мне не стоило тебя игнорировать, надо было хоть раз к телефону подойти. Я тоже хорош, дурак.

Здорово, что нога почти прошла! Я надеюсь, ты не очень потерял форму за лето. Рассказывай, как успехи! И вообще рассказывай, как у вас там дела. Страшно скучаю по дому. Вот разве что по Розье скучать не буду, хаха. Ты не знаешь, из-за чего именно у них с Ноттом размолвка? Полагаю, ты за ними сейчас следишь — пиши все, что узнаешь. Если их банда все-таки накроется, это будет просто замечательно!

У нас тут все плохо со связью, мама права, поэтому только письма. Можешь представлять, что мы с тобой в девятнадцатом веке, если для тебя это слишком старомодный способ связи. Я не уверен, что смогу писать часто — почта тоже не слишком хорошо ходит, это тебе не Кардифф. Но я буду писать побольше, чтобы обо всем рассказать, обещаю!

Чертовски по тебе соскучился. Знаешь, у меня здесь неплохие знакомые, но я пишу это письмо — и понимаю, как же, черт возьми, мне тебя не хватает. Ты не представляешь, как я рад, что ты снова на связи! Буду с нетерпением ждать твоих писем, отвечу на каждое!

Твой Рем

P. S. Пришли обязательно фотографии с того концерта, вас точно фотографировали, я помню! Повешу себе над столом и буду любоваться. А то я уже скоро забуду, как ты выглядишь!

P. P. S. Передавай Сэнди от меня привет!

Дни потянулись удручающе однообразные: с самого утра небо непроницаемой пеленой затягивали хмурые тучи, к полудню они наливались свинцом, а после обеда от земли до неба одна за другой протягивал свои тонкие паутинки дождик. Время ливней, наводящих на мысли о Великом Потопе, прошло: теперь дождь был совсем слабым и мелким, зато не прекращался ни на секунду, надоедливо скребясь в водосточных трубах и отстукивая заунывную мелодию по крыше. Что-что, а действовать на нервы этот дождик умел мастерски. В дом он просачивался отвратительной, едва заметной сыростью — той самой, которая забирается вам за воротник и отбивает всякое желание пошевелиться лишний раз. О том, чтобы выйти на улицу, а тем более прогуляться до города, не шло и речи. На поместье плотным облаком опустилась скука.

Его обитатели боролись с нею каждый как умел. Джеймс, страдающий от дождей больше всех, облюбовал себе пустую галерею в восточном крыле и теперь каждое утро оттуда неслось его довольное пыхтение. Беатрис всех уверяла, что он даже использует деревянную лестницу в конце галереи вместо турника и подтягивается на ней. Лили еще усерднее работала спицами, словно вознамерилась связать каждому по теплому шарфу. О своих истинных мотивах она загадочно молчала. Чарли, которому скука была категорически противопоказана, переключился, к ужасу Флер, с сада на дом и ползал по углам в поисках тараканов, еще не впавших в спячку мух и прочей мелкой домашней живности. Северус долго и горячо всем доказывал, что это именно Чарли с братом как-то подбросили ему в суп дохлого паука, желая отомстить — хотя за что именно ему могли бы мстить братья Уизли, он так и не сумел объяснить.

Испортившаяся погода влияла и на учителей. Только мисс Синистра сияла как всегда и продолжала разъезжать на своем велосипеде, вооружившись от непогоды разноцветным клеенчатым дождевиком — все остальные являлись на уроки мрачные и сердитые, особенно те, кому приходилось идти от города пешком. Количество домашних заданий росло с каждым днем. Постепенно на скуку просто не осталось времени: заскучаешь тут, когда тебе к пятнице нужно написать четыре здоровенных эссе, прочитать в общей сложности штук семь параграфов из разных учебников, составить таблицу для мистера Биннса — и ведь он ее даже проверять не будет, а все равно требует! — и дочитать очередную огромную книжку, а у тебя еще и половина работы не сделана. Ну а если все-таки оставалось свободное время, сразу находился миллион дел, которыми срочно требовалось заняться. Ремус в окружении младших перебрался назад в библиотеку, и каждый, кто решил бы заглянуть туда под вечер, обязательно стал бы свидетелем очередных трудностей, выпавших на долю маленьких отважных хоббитов. Тонкс, которая привезла из дома старую гитару, тоже порой забредала в библиотеку порепетировать. Что она играет, было не разобрать, а сама Тонкс не горела желанием рассказывать, однако выздоровевший Джеймс, иногда одалживавший у нее гитару, когда на него нападало романтическое настроение, отпускал очень любопытные намеки.

И все-таки дня не проходило, чтобы кто-нибудь за обедом не воскликнул в сердцах: «Да когда ж закончится этот проклятый дождь!» К концу октября весь дом мечтал не то что о солнце (никто уже не помнил, как оно выглядит), а просто о пасмурном дне. И лишь одного человека, казалось, абсолютно устраивает впавшая в немилость стихия.

Питеру Петтигрю дождь почти нравился. Конечно, приходилось быть осторожным — один необдуманный шаг, и ты уже подхватил простуду — зато никто не выталкивал его на улицу под предлогом того, что это полезно для здоровья. О да, еще как полезно, особенно если ты боишься буквально всего на свете. Дома Питер еще кое-как справлялся с необходимостью выходить из дома: он знал каждую деталь окружающего его полусонного мирка, выучил наизусть его устоявшийся, размеренный распорядок, и это давало ощущение пусть и относительной, но безопасносности. Хотя бы частичной защищенности. Потому что когда пропадает неожиданность, страх уменьшается вдвое. А какие могут быть неожиданности в месте, которое никогда не меняется, где ты точно знаешь, какие опасности тебя могут подстерегать и какими путями их следует обходить.

Здесь все было по-другому. Огромный лес, в котором мог обитать кто угодно (Питер бы не удивился, если бы там водилась парочка мамонтов или каких-нибудь других жутких созданий, живших во времена динозавров), незнакомый город с опасными непредсказуемыми людьми и домами такими старыми, что они одним видом нагоняли мысли о склепах и вампирах, чужой особняк из сплошных коридоров, где стоило только зазеваться, и ты пропадешь навсегда. Сколько бы Питер не убеждал себя, что уж в особняке-то должно быть безопасно, выйти лишний раз за порог своей комнаты для него было сущей пыткой. И если бы его пугали только мрачные коридоры, круглые сутки наполненные подозрительными тенями! Нет, этот страх ни в какое сравнение не шел с тем безграничным, неконтролируемым ужасом, который овладевал им в присутствии других детей. Не то чтобы они пытались напугать его, большинство попросту не замечало — в чем-в чем, а в этом Питер был мастер — но все они были незнакомые, непонятные, и поэтому пугающие. От них можно было ожидать чего угодно, тем более, со всеми этими болезнями, когда не знаешь, в какой момент у твоего соседа по столу начнется опасный припадок. Стоило кому-то из них просто бросить на Питера мимолетный взгляд, как сердце начинало лихорадочно частить, делая вместо одного удара два, по телу разбегалась сильнейшая дрожь, и приходилось до боли стискивать челюсти, чтобы ненароком не отхватить себе пол-языка. Однажды Питер откусил маленький кусочек, и заново переживать эти захватывающие ощущения был не готов. Если бы не успокоительное, которым его снабжала Чарити, он не продержался бы в Реддл-холле и недели.

Однако, к счастью или несчастью, человеческая природа имеет одну важную черту: рано или поздно человек ко всему привыкает. Миновал первый месяц, самый ужасный, когда Питер отсиживался в своей комнате, как мышь в норе, и не мог без дрожи высунуть нос наружу. За ним побежал второй — и словно бы стало легче дышать. Стремление к порядку и методичности возобладали над страхом. Питер медленно изучал шорохи и скрипы особняка, подстраивался под новый распорядок, приноравливался к своим соседям. Да, каждое утро, прежде чем выбраться из норки, он все еще засовывал под язык горькие, пахнущие какой-то травой таблетки, да, он не раставался с ними ни на секунду, но первоначальный ужас сдавал позиции. Теперь у него получалось отвечать на вопросы детей и не хвататься после каждой фразы за спасительную коробочку с успокоительным. Иногда он даже задерживался в библиотеке или гостиной подольше и слушал чужие разговоры или незаметно подглядывал за остальными через объектив своей фотокамеры: так было почти не страшно, камера словно бы прятала его за собой и позволяла изучать окружающую обстановку без всяких препятствий. Жизнь потихоньку налаживалась.

Все полетело к черту в одно субботнее прекрасное утро. Погода выдалась замечательная, мрачная и тоскливая. Небо нависло над поместьем так низко, что лесные сосны, казалось, царапают его своими острыми верхушками. Лучших условий для противной мороси, повергающей особняк в сонное оцепенение и не выдумаешь. Все шло прекрасно, но за завтраком Сириус ни с того ни с сего брякнул, что по радио обещали хорошую погоду. В Реддл-холле не было радио, однако Сириус, похоже, из-за своей аристократической (или просто богатой, Питер точно не знал) семьи был на особом положении: он привез из дома свой собственный приемник, ловивший практически любую станцию и волну. Сириус хвастался, что при желании можно даже послушать, что там постановило правительство Союза.

Новость сразу же вызвала оживление, за столом поднялась такая болтовня, что Лили на правах старосты пришлось постучать по тарелке, призывая всех к порядку. Едва она это сделала, в столовой появилась опоздавшая на завтрак Чарити.

— Ребята, у меня замечательные новости! — с порога объявила она, и в ее всегда немного усталом голосе звучала радость, которая Питеру очень не понравилась. — Погода налаживается, так что доедайте и собирайтесь поскорей, мы идем в город на прогулку!

Питер про себя молился всем известным ему богам, но в небе не прогремел гром, а за окном пусть и оставалось мрачно, но не дождило. Это было абсолютно, ну просто абсолютно нечестно. Именно тогда, когда все стало лучше!

— «Мы»? — недовольно переспросил Снейп. Не одного Питера, похоже, угнетала перспектива прогулки. — В каком смысле «мы»?

— В самом прямом — мы с вами, все вместе.

— Постойте, — зазвенел изумленный голос Лили, — то есть вы пойдете с нами?

— Но почему? — перебил ее Билл.

Чарити на секунду-другую замялась, а когда заговорила снова, голос у нее был слегка дрожащий, будто бы извиняющийся:

— Мистер Реддл посчитал, что в свете недавних событий будет безопаснее не отпускать вас в город одних, поэтому я пойду с вами, на всякий случай.

Где-то через два стула от Питера хрустнула скатерть: это Лили, вздрогнув, сцепила руки на коленях. Все знали, что у нее был припадок при первом же походе в город, и, хотя лица ее Питер не видел, во всей ее поникшей фигуре ясно читалось чувство вины. Должно быть, Лили была уверена, что новые правила вводят специально из-за нее. Сидящий по соседству Ремус похлопал ее по плечу, и Питер побыстрее от них отвернулся. На другом конце стола тем временем усиливалась недовольная возня.

— Простите, — Снейп повысил голос, чтобы перекрыть поднявшиеся перешептывания, — вы сказали «все вместе». Это значит — вообще все, все тринадцать?

— Совершенно верно, — а вот Чарити была довольней некуда. — Идут абсолютно все!

Питер мысленно взвыл от ужаса. Только прогулок в чужой незнакомый город через чужой незнакомый лес ему не хватало, ну разумеется! А он уже успел подумать, что жизнь наконец перестала над ним издеваться.

Снейп определенно испытывал весьма схожие чувства, потому что в досаде заскрежетал зубами и мрачно поинтересовался:

— А можно как-нибудь, ну… не ходить?

— Прости, Северус, но нет, — судя по голосу, Чарити виновато улыбалась. — Мадам Помфри считает, что вам необходим свежий воздух после такого долгого сидения взаперти. Ты, разумеется, можешь с ней поспорить, но я не уверена, что из этого что-то получится. Что ж, — она нетерпеливо хлопнула в ладоши, — собирайтесь, одевайтесь, жду вас в холле через пятнадцать минут. Не опаздывайте!

Она исчезла, а ребята, еще громче и возбужденнее стуча тарелками и чашками, остались заканчивать завтрак. Питер воспользовался тем, что никто не обращал на него внимания (как всегда), и бесшумно выбрался из-за стола. В холле, если не считать застывшей над журналом мисс Паркинсон, было пусто, но он все равно жался к стенам и постоянно оглядывался — на всякий случай. Вот и лестница: первый пролет, другой, вдох-выдох и заново. Сердце билось ровно — только один раз запнулось, когда на площадке третьего этажа на Питера взглянула другая медсестра, мисс Крэбб. Питеру она нравилась куда больше Паркинсон, но вот взгляд у нее был слишком уж пристальный, и к нему он, как ни старался, привыкнуть не мог. Проскользнув на площадку башни, он шмыгнул за дверь своей комнаты и облегченно выдохнул.

Комната была единственным островком безопасности среди бесконечных коридоров, тревожных шорохов и пугающих теней особняка. Здесь, прямо как дома, царил идеальный порядок. «Аккуратность — залог спокойствия», — таков был девиз Питера, и этот девиз еще ни разу его не подвел. Ставь вещи на места, и тогда потом не придется в панике их искать. Каждая вещь в комнате находилась на строго отведенном ей месте, и, казалось, была там всегда, с самого появления дома. Питер разгладил складки на пледе, покрывающем кровать, поправил стопку тетрадей в углу стола, передвинул криво стоящую фотографию в тонкой рамке. С нее ему улыбалась девчонка лет пятнадцати. Лицо у нее было круглое, с острым вздернутым носиком, похожим на его собственный, а глаза искрились радостью, как у человека, который никогда не отчаивается.

Ева действительно никогда не отчаивалась. Питер порой сомневался, а была ли она ему родной сестрой — да и не только он, все соседи об этом сплетничали. В противовес неуверенному, всегда и во всем сомневающемуся брату, она обладала просто убийственным оптимизмом и умудрялась находить радость там, где ее по определению не могло быть. Именно Ева была причиной, по которой Питер к своим шестнадцати годам не спятил и не заперся навечно в своей комнате. Она ни перед чем не отступала, никогда не останавливалась, а неслась по жизни вперед и вперед. Она улыбалась этому миру, а мир вокруг нее становился ярче, как будто улыбался ей в ответ. Стоило оказаться рядом с ней, и ты сам не замечал, как заражался ее несокрушимой уверенностью, даже если еще недавно смеялся над ней. Ева не просто верила в жизнь — она заставляла верить в нее других.

Правый угол фотографии пересекала узкая черная лента. Еванжелина Петтигрю умерла семь лет назад. Через неделю после ее смерти сердце Питера первый раз споткнулось.

Сейчас оно билось медленно, с огромным трудом, готовое в любую минуту остановиться. Питер вытащил из кармана белую коробочку и сунул под язык таблетку. Травяная горечь проникла в грудь, согрела сердце, и оно неохотно, через силу, застучало быстрей.

С глубоким вздохом Питер приблизился к окну и посмотрел на небо. Низкие тучи все так же нависали над землей, но в них появились предательские бреши, сквозь которые пробивались солнечные лучи. Чертова погода нашла время разгуляться, Похоже, прогулки не избежать уже никак. Питер невесело хмыкнул, выдвинул ящик стола и уставился в стеклянный зрачок своего полароида; к его кожаному ремешку была привязана выцветшая голубая ленточка, которой Ева перевязывала волосы, если те мешали фотографировать. Питеру этот полароид достался в подарок на семилетие — вместе с гениальным способом наблюдать за миром через объектив. Лучше подарка придумать было невозможно. Питер таскал фотоаппарат повсюду, не расставаясь с ним ни на секунду, а Ева смеялась, когда он, преисполненный гордости, показывал ей снимки. Она всегда смеялась и называла его маленьким храбрецом. Наверное, сейчас она тоже рассмеялась бы: «Ну, братишка, чего ты? Ты же добрался сюда аж с другого побережья Атлантики, и то справился, а это просто прогулка в город! Выше нос, все у тебя получится!»

В такие минуты Питеру особенно ее не хватало. Хотелось, чтобы она как в детстве щелкнула его по носу, задорно подмигнула и увлекла за собой, навстречу приключениям. Но рядом никого не было. Все, что осталось от Евы — это фотография в тонкой рамке и старый полароид на кожаном ремешке.

Может быть, взять его с собой, раз уж от прогулки ему не отвертеться? Хоть посмотрит, что за городок этот Литтл-Хэнглтон. Барти бы сказал, что пора выходить из норки и учиться общаться с большим миром — чем быстрей начнешь, тем быстрей изучишь, и станет не так страшно. Питер приподнял крышку, заглянул в черное нутро полароида. Краски в картридже оставалось немного но на один раз должно было хватить, а там видно будет. Может, в городе найдется.

Внизу послышались голоса: наверное, это Чарити звала ребят. Дольше оттягивать было нельзя. От греха подальше положив под язык еще одну таблетку, Питер поспешно натянул теплый джемпер, а сверху еще и вязаную жилетку — если бы кто-то решил составить список из всех его страхов, страх простудиться стоял бы наверху, сразу после страха неожиданностей.

Выходя из комнаты, он плотно закрыл дверь и несколько раз дернул ручку — точно закрыл, или только показалось? Сердце пока билось ровно, но долго ли оно так продержится… Ева наверняка посоветовала бы не думать об этом: чего боишься, то и сбудется. Питер покрепче сжал ремешок фотоаппарата и попробовал думать о том, что в такую погоду солнце не будет мешать и могут получиться хорошие снимки. Он прижался к стене и осторожно двинулся в сторону лестницы. Вдох-выдох, шаг, другой, и заново. Площадка, а вместе с ней и комната, его маленькая, безопасная норка, остались позади. Перед лестницей Питер пригнул голову ниже и тенью скользнул мимо мисс Крэбб — так быстро, что даже не успел вздрогнуть под ее пристальным взглядом. Вот и лестница. Ступенька, еще одна, и еще. Вдох-выдох, вдох-выдох. Не думай о плохом, думай о снимках, не думай о плохом, и все обойдется… Зазевавшись, Питер не заметил складку на покрывавшем лестницу ковре, споткнулся, отчаянно замахал руками и не иначе как чудом удержался на ногах. Фотоаппарат описал в воздухе дугу и неприятно стукнул его по ребрам. Питер потер грудь и поспешил вниз, но теперь уже держась за перила.

В холле было шумно и многолюдно; дети окружили Чарити и горничную Миллисенту, рядом с которыми на кушетке лежал ворох чего-то черного. Одну такую шутку Чарити держала в руках, и Питер увидел, что это была куртка, похожая на те, которые носят военные летчики, только куда меньше размером, а на груди у нее была странная зеленая нашивка.

— О Господи Боже, — охнула Лили, — это… череп?

— Да, и изо рта у него, кажется, выползает змея, — Снейп говорил таким тоном, словно увидел дохлую крысу.

— Ничего ты не понимаешь! — фыркнула Тонкс, которой нашивка, кажется, пришлась по вкусу. — Это новое слово в моде! Настоящий панк!

— Это, — сердито заметила Миллисента, — родовой герб семьи Реддлов, и я просила бы говорить вас о нем с уважением, мисс!

— Расслабься, детка, — Сириус подтолкнул Тонкс локтем, — ты же знаешь, аристократы все повернутые. Говорю как потомственный аристократ. Я другого не понимаю: зачем этот герб на куртки нашивать?

— Может, мистер Реддл хочет собрать из нас маленькую гвардию? — вмешался Джеймс. — Если да, то я чур командир!

От таких наглых речей Миллисента потеряла дар речи и закашлялась — к мистеру Реддлу, как Питер успел понять за время дежурств на кухне, она относилась с огромным трепетом и почитала его чуть ли не как святого. Отвечать за нее пришлось Чарити:

— Это опознавательный знак. Мы, конечно, надеемся на лучшее, но в городе может произойти все что угодно… А с такой нашивкой люди сразу поймут, что вам нужна помощь, если что пойдет не так, и дадут знать в полицию и нам, сюда. Герб в городе очень хорошо известен…

— Потому что Реддлы уже много веков являются самой почтенной и уважаемой семьей, — вставила свои пять центов Миллисента.

— …поэтому мы его и выбрали. Ну, а теперь надевайте! Вот здесь размеры поменьше, мальчики, Флер, это вам. Девочки, это ваши. Смелей, ну же!

Питер благоразумно отступил в сторонку и подождал, пока все разберут куртки. Взяв оставшуюся (она была очень легкая для таких размеров, и Питеру это не понравилось. Еще простудишься), он снова убрался подальше от остальных, к шкафу. Все равно ему нужна была шапка. Тут позади раздались шаги. Он навострил уши: ноги слегка постукивают друг о друга, шаг широкий, упругий. Тонкс. Это она вечно торопится и прячет за этой торопливостью настороженность. Участившееся было сердцебиение замедлилось: Тонкс, пусть и шумная, и суетливая, и любит поугрожать, но сама по себе безобидна.

— Как спалось? — поинтересовалась она, гремя вешалками. Питер уже собрал всю отвагу в кулак и приготовился ответить, когда понял, что обращается Тонкс не к нему, а куда-то наверх. Но ведь здесь больше никого нет. О Боже, неужели…

— Ничего, нормально, — отозвался сверху глухой голос, от звука которого у Питера внутри все похолодело. Черт возьми, снова не услышал, как он подкрался.

Голос подрагивал, словно его обладатель старался подавить охватившее его чувство. Лжет. Знает, что ему не верят, но все равно лжет — пытается всех убедить, что ничего не случилось. Что в его комнате этой ночью кто-то стонал сквозь зубы, до одури повторяя слова какой-то дурацкой песни, лишь бы успокоиться. Питер ощутил, как покрывается мурашками, и от волнения попал мимо рукава куртки.

— А ты как спала?

— Да хорошо. Вроде бы… — протянула Тонкс со странной, совсем несвойственной ей неуверенностью, словно она говорила о чем-то очень щекотливом. — Чего ты ее вертишь, не нравится?

Протянувшаяся к шкафу худая, покрытая ссадинами рука на секунду застыла, и из-под заношенной манжеты показался кончик старого уродливого шрама.

— Что? Да нет, не то чтобы. Просто… немного непривычно ощущать себя частью какой-то группы. Мы в школе, конечно, носили форму, но это другое. Не знаю, как объяснить.

— Конечно другое! — раздраженно буркнул Сириус, пробивась к ним. Питер в панике принялся искать выход из толпы. Откуда здесь столько народу? Помогите, кто-нибудь! — Мы с этими куртками как в армии блин. И вообще — это клеймо какое-то, словно специально, чтобы отделить нас от всех остальных.

— Естественно, Блэк, это способ нас отделить, — елейным тоном заметил Снейп. — Остальные же должны знать, что среди нас есть опасные типы.

Высоко наверху словно кто-то поперхнулся. Питер оглянулся и увидел, как руки в ссадинах дрогнули, не застегнув куртку до конца, и исчезли в карманах. Их обладатель тоже поспешил исчезнуть из поля зрения — но не успел Питер обрадоваться, как тут же снова влез Джеймс:

— Эх вы-ы, — наверное, он крутил пальцем у виска, так снисходительно говорил, — ничего вы не понимаете. Это способ отделить всяких там остальных от тех, кому достались такие потрясные куртки! Ну, чего тормозите, давайте, вперед!

Он распахнул дверь, ребята выбрались на крыльцо. Сзади что-то крикнула Чарити, и Джеймс весело, едва ли не вприпрыжку, устремился к воротам; он кидал из руки в руку желтый резиновый мячик, который ему выдали, едва сняли повязку — разминать мышцы или что-то вроде того. Питер точно не знал, да и не горел желанием знать. Он пристроился в самом конце процессии и шел, весь обратившись вслух. Рядом задорно хрустел гравий под красными кроссовками Тонкс, поскрипывали его собственные, где-то впереди пристукивал каблуками Сириус — и только Ремус шел совсем неслышно. У него были грубые, очень тяжелые на вид ботинки, а при ходьбе он слегка припадал на правую ногу, и, несмотря на это, его шаги оставались беззвучны, точно он вовсе не касался земли.

Питера это сводило с ума. Так ведь не бывает, не должно быть, не может такой здоровенный, да еще и хромающий мальчишка в таких ботинках ходить так тихо! Так ходят только дикие звери. Так бежал на Еву тот бешеный волкодав. С обнаженными клыками, горящим взглядом — и абсолютно бесшумно… Под ложечкой заныло, сердце предостерегающе сжалось. Питер отвернулся и стал прислушиваться к шуму ветра в верхушках деревьев.

Чарити, замотанная своим черно-желтым шарфом почти до носа, пробилась вперед, пересчитала воспитанников по головам и повела их разноцветную галдящую толпу вниз с холма. Питер шагал последним; он держал в руках фотоаппарат и, пока поблизости не было никого опасного, таращился по сторонам, надеясь найти что-нибудь любопытное и отвлечься от тревожных мыслей. Ему повезло: дорога свернула, и у самого ее края показались две странные сосны. Они росли почти вплотную друг к другу, стволы их переплелись и уходили в небо причудливым штопором, золотистым от пляшущих на коре солнечных лучей. Обрадованный Питер щелкнул затвором, нетерпеливо помахал выплюнутым снимком и разочарованно вздохнул. В кадр попал краешек дороги и совершенно лишняя здесь долговязая фигура в клетчатой кепке. Он навел объектив еще раз. Щелчок, вспышка, удачный снимок отправился в карман, Питер бросился догонять остальных, но избавиться от охватившей его тревоги больше не мог. В памяти ожил тот страшный день, когда все произошло. Он помнил, как клубилась серая пыль под лапами несущегося на них пса, помнил жуткую боль, когда дюймовые клыки сомкнулись на его лодыжке, и Еву, с криком спешащую ему на выручку. Ева никогда ничего не боялась и обычно оказывалась права — но в тот раз она ошиблась. И эта ошибка стоила ей жизни. Питер так и не научился спокойно смотреть на собак; каждый раз, стоило ему увидеть одну из этих тварей, сердце сбивалось с ритма и болезненно колотилось о ребра. Когда по ночам из соседней комнаты доносились сдавленные стоны и хрипы, он против воли представлял себе злобного волка, запертого в четырех стенах и жаждущего выбраться наружу, чтобы порвать чью-нибудь глотку. Да и в самом Ремусе, в его неслышной походке, резких неровных движениях, глухом голосе, казалось, было что-то звериное. Питер боялся его до дрожи, которой дрожит маленький зверек перед хищником, — потому что не знал, что за хищник прячется под маской фальшивого спокойствия, которой Ремус пытался отгородиться от посторонних взглядов. И не знал, чего от этого хищника ожидать. Если бы кто-то решил составить из страхов Питера список, страх неизвестности бы возглавил его.

Город встретил ребят блеском. Солнце выбралось из-за туч и теперь вовсю сияло, щедро рассыпая по улицам радостно скачущих зайчиков. От них рябило в глазах, и Питер перевел взгляд на неровную брусчатку мостовой. Так идти было спокойней и безопасней — меньше шансов увидеть что-то страшное, но поздно: любопытство уже было задето и просыпалось, вызывая странное желание посмотреть, в какую все-таки дыру занесло Питера. Неспособный устоять перед могуществом этой ужасной силы, он с опаской поднял голову и осмотрелся. Они шли широкой людной улицей, мимо уже опустевших аккуратных палисадников и маленьких лавочек. Дома по обеим сторонам высились солидные, из крупного камня, все с тяжелыми деревянными ставнями и решетками на окнах первого этажа. Они выглядели невероятно старыми, словно стояли здесь с времен Той-Самой-Известной-Как-Ее-Там-Королевы.⁽¹⁾ По сравнению с ними кирпичные и деревянные домики Норт-Айленда, родного города Питера, казались просто игрушками. Городок, разумеется, был чужим и незнакомым, но, глупо отрицать, ему было присуще какое-то свое, слегка старомодное величие.

Улица кончалась круглой площадью, пестрящей разноцветными вывесками в витринах лавочек и гудящей десятками голосов. Питер уже видел эту площадь в день приезда; тогда, в сумерках, она показалась ему куда меньше, и теперь от ее размеров у него захватило дух. К счастью, Чарити не стала задерживаться на площади — она свернула в узкий переулок и вывела ребят к чугунной ограде за которой чернели изломанные силуэты деревьев и кустов. Это был парк, хотя Питер скорее назвал бы его неказистым сквериком. Братья Уизли с оглушительным визгом бросились в распахнутые ворота, волоча за собой Флер, и немедленно затеяли игру в пятнашки. Чарити предостерегающе крикнула им не убегать далеко, однако Питер сомневался, что опьяненные долгожданной свободой дети ее слышат. Сам он прильнул к объективу, ничего не замечая, и потому едва не задел скачущего туда и сюда Джеймса. Ему надоело перебрасываться мячиком, и теперь он кидал его оземь и ловил обратно. Рефлексы у него были просто потрясающие.

— Осторожнее, Поттер, — хмыкнула Лили, — ты так попадешь кому-нибудь в лоб.

— Ни в коем случае! — бодро отозвался Джеймс. — Грош цена тогда всей моей сноровке!

В этот момент он отвлекся, и мячик естественно угодил ему по лбу.

— Что и требовалось доказать.

— Это не считается!

— Поздно крыльями махать, славный рыцарь, — заметили откуда-то сверху. Питер услышал у себя над головой хрипловатый смешок и судорожно стиснул зубы. — Прекрасная дама сегодня не в духе, не видите? Застегните лучше доспехи, а то простудитесь.

— Ремус, ну вот только ты не потворствуй этому цирку! Ты же староста!

— И не неси чепуху! Сказал тоже, простужусь. Пфф! — Джеймс пренебрежительно фыркнул. — Ты просто у нас в Юконе осенью не бывал. По сравнению с ней у вас здесь просто тропики какие-то — хоть вообще без куртки ходи!

Он резво сбросил куртку и вдруг ойкнул, схватившись за левую руку. Возле него мгновенно возникла обеспокоенная Чарити.

— Что случилось, Джеймс? Что с тобой?

— Да так, ерунда, — пробормотал Джеймс ослабевшим голосом. — Руку свело, вот и все…

— Покажи, — строго потребовала Чарити. Она сняла перчатки и растерла тонкие белые пальцы. — Ты мог задеть шов, с этим нельзя шутить.

Их с Джеймсом обступили остальные; Питера не замечали, бесцеремонно отодвигали то в одну, то в другую сторону, и он предпочел отойти подальше, на безопасное расстояние. Поглаживая успокоительно теплые бока полароида, он ковырял носком кроссовка песок, когда услышал какой-то незнакомый голос. Любопытство опять пересилило страх, и Питер обернулся.

Алиса, опиравшаяся на свою трость, стояла поодаль от остальных, это он заметил и запомнил. Но сейчас ее трость почему-то валялась на дорожке, а Алиса побелела от злости. Перед ней стояло трое незнакомых мальчишек, лет четырнадцати, не больше, которые нахально посмеивались. Картинка постепенно складывалась. А вот об этом, кажется, никто не подумал, хотя следовало бы.

К Алисе подбежал запыхавшийся Билл и помог ей подать трость.

— Эй! Что вы делаете? Что вы тут забыли? — он зло зыркнул на самого высокого незнакомца, тощего и темнокожего. Тот уперся руками в бока:

— Это ты мне ответь, что вы тут забыли, ирландское недоразумение. Это наш город и наш парк. А вас, уродов, сюда никто не звал.

— Что ты сказал? А ну-ка повтори!

— Билл… — попыталась вмешаться Алиса.

— Ты не только тупой, но еще и глухой? Повторяю: сидите в своем лесу со своим Реддлом, а к нам не суйтесь! Нам здесь всякие ненормальные не нужны, — и мальчишка покрутил пальцем у виска.

Этого Билл не выдержал. Даже не подумав, что он один, а обидчиков много, он бросился на них, и ему наверняка пришлось бы худо, если бы откуда-то из-за кустов не вылетел Чарли и не бросился бы ему на подмогу. Братья дрались отчаянно, но задиры были сильнее, они стали теснить их к кустам шиповника, растущего вдоль дорожки. Алиса смотрела на эту сцену с открытым ртом, не шевелясь, словно ее парализовало шоком. Питер побелевшими пальцами вцепился в фотоаппарат, сражаясь с охватившим его страхом, собрал последние силы и крикнул:

— На помощь!

Слова вылетели изо рта и застыли в холодном воздухе. Несколько ужасающих мгновений Питеру казалось, что его никто не услышал. А потом позади раздался тяжелый топот и хруст песка.

— Это что за херня, а?! — негодующая Тонкс подлетела к шипящему клубку детей и потащила прочь брыкающегося Чарли. Следом за ней появился Сириус. Он схватил темнокожего задиру за шиворот, выволок из клюка и со всего размаху отвесил ему пинка:

— А ну-ка, проваливайте отсюда! Еще раз сунетесь, и вам точно не поздоровится!

Повторять дважды ему не пришлось: мальчишка и его товарищи с громкими ругательствами скрылись за деревьями. Билл и Чарли смотрели им вслед с видом победителей. Сириус брезгливо отряхнул руки, словно испачкал их чем-то липким, и неожиданно повернулся к съежившемуся Питеру. Нет, не к Питеру — он смотрел за его плечо.

— Что, староста, малышни испугался? Побоялся, что попадет?

— На твоем месте я бы не лез в то, чего не понимаю, — холодно отрезал Ремус.

Он сунул руки в карманы — Питер заметил, что они снова подрагивали, — и отошел к Тонкс, успокаивавшей Алису. На щеке у той виднелся быстро бледнеющий след, похожий на трещину в фарфоровой чашке. Если Питер все понял правильно, она отходила от припадка.

— Не сто… стоило вам, конечно, затевать драку… — заметила Алиса, но, взглянув на покрасневшего Билла, добавила с улыбкой: — Но отделали вы их здорово!

— А то! — Чарли гордо выпятил грудь и сделал видит, что не слышит хихиканья стоящей в сторонке Флер. — Пусть только сунутся еще!

— Не боишься, что в следующий раз их будет больше? — хмуро поинтересовалась Тонкс. Билл хлопнул брата по плечу:

— Да пусть хоть всем городом нападают, мы им всем покажем! Наше дело правое, да, Чарли?

Чарли в ответ рассмеялся. Питера поражала беспечность этих детей: он бы на их месте уже мчался бы домой, чтобы забаррикадироваться получше. Сириус, который инстинктом сохранения тоже не очень отличался, одобрительно хмыкнул.

— Боевая молодежь растет! Туда этих придурков!

Веселье нарушили быстрые сбивчивые шаги. Подбежала Чарити; ее пальто было расстегнуто и хлопало на ветру, шарф размотался и едва ли не воротился по земле.

— Что… здесь… что происходит? — Чарити запыхалась и никак не могла отдышаться. — Кто… кто кричал?

На миг повисла тяжелая пауза. Ребята быстро обменялись понимающими взглядами, и Алиса как ни в чем не бывало ответила:

— Я. Мне показалось, что в траве была змея.

— Змея? Где? — всполошилась Чарити. Она сунула в карман что-то белое, похожее на моток марли, и заглянула в кусты, на которые показала Алиса. — Здесь нет никакой змеи, Алиса, это просто сухая ветка.

— Я знаю. Говорю же — показалось, — пожала та плечами.

— Так, а с вами что случилось? — Чарити обернулась к мальчикам. — Откуда у тебя синяк, Билл?

— Споткнулся, упал, — соврал Билл глазом не моргнув. Чарити покачала головой, голос у нее был усталый:

— Надо быть осторожнее. Нам де не нужны новые травмы, верно? — она покосилась на потирающего больную руку Джеймса. — Что ж, пожалуй, нам уже пора.

— Уже? — опешил Чарли.

— Почта сегодня закрывается рано, нужно поторопиться, если хотим успеть.

— Почта? — звенящий от возбуждения голос Ремуса пугал еще сильней обычного. — Мы идем на почту?

— Да, проверим, не пришли ли вам письма. Ну, чего же вы ждете, вперед!

Дети радостно запищали и понеслись к воротам парка. Питер одернул ремешок фотоаппарата и поплелся следом за остальными, надеясь, что почтой эта прогулка и закончится.

Они вернулись обратно на площадь и двинулись к неприметной улочке, спрятавшейся за большим платаном. Прямо напротив него торчала ярко-красная, блестящая в солнечных лучах телефонная будка. Когда ребята проходили мимо нее, Билл вдруг остановился, сгреб брата за руку, а потом нырнул в тень и прокрался к будке. Где у самых дверей был пойман Ремусом за воротник.

— Что вы делаете? Нам же нельзя!

— Ремус, ну пожалуйста! — умоляюще зашептал Чарли. — Мама за нас очень волнуется, мне… нам надо с ней поговорить, успокоить! Не говори никому, пожалуйста!

Ремус несколько секунд колебался. Он оглянулся, посмотрел на остальных, и со вздохом отпустил Билла:

— Ладно, только быстро. Я что-нибудь придумаю для Чарити.

— Ты лучший!

Братья оба по очереди стиснули его в объятьях и исчезли, хлопнув дверцей будки. Питер торопливо отвернулся и стал догонять остальных. Шагов Ремуса по-прежнему не было слышно, но через несколько мгновений мальчишки поравнялись, и ушей Питера коснулось беспокойное тяжелое дыхание. Ремус, шагая как-то нарочито бодро, обогнал его, добрался до конца улочки и толкнул тяжелую на вид деревянную дверь. Питер заторопился, прибавил шагу. Он успел юркнуть внутрь прежде, чем дверь с громким стуком захлопнулась.

В крохотной почтовой конторе было очень тесно и очень шумно — ребята толпились у высокой почтовой стойки, перепихиваясь и переговариваясь. Чарити кое-как протолкалась между ними и позвонила в маленький звонок. В ту же минуту откуда-то раздались шаги, за стойкой появился высокий плотный почтмейстер в синей униформе.

— Добрый день, миссЭто не ошибка. Если автор ничего не путает, здесь работает старый принцип британских обращений к прислуге, по которому к экономке (как Чарити) или кухарке всегда обращаются «миссис», независимо от ее семейного положения. Поэтому в поместье Чарити и «миссис Бербидж», а в городе, где нет этих условностей, «мисс». Бербидж, — весело поздоровался он громким голосом, разом перекрывшим стоящий в конторе гомон.

— Здравствуйте, мистер Диггори! — Чарити протянула руку и обменялась с почтмейстером рукопожатием. — Мы к вам с ребятами за корреспонденцией. Приходило что-нибудь?

— Сейчас проверим!

Мистер Диггори со скрипом выдвинул длинный ящик и склонился над ним. Некоторое время он молча шуршал бумагами, затем послышался легкий хлопок: на стойку опустилась пачка писем и несколько свертков. Дети с любопытством вытягивали шеи, пытаясь прочесть надписи на конвертах. Самый большой мистер Диггори вручил Чарити вместе с одним из свертков:

— Телеграмма из Лондона для мистера Реддла и журналы для мистер Крауча. Ну, а теперь, — он обвел задорным взглядом остальных, — самое главное! — С очень важным видом, словно на приеме у президента, мистер Диггори взял первый конверт и торжественно прочел: — Письмо из Марселя для мисс Флэр Делакур.

— Oh, c'est moi!⁽²⁾ — обрадовалась Флер. Она едва дождалась, пока ей отдадут письмо, и забралась вместе с ним в уголок, подальше от посторонних глаз. Мистер Диггори зачитал следующую надпись:

— Письмо из Бристоля для мисс Лили Эванс.

— Это мое! — Лили нырнула в толпу и выбралась оттуда уже с толстым похрустывающим конвертом. — Это от моей сестры!

— Твоя сестра печатает письма на машинке? — удивился Ремус. Лили пожала плечами:

— Ну да. Говорит, так удобнее… О, там тебя, кажется.

И правда, мистер Диггори как раз назвал его фамилию. Ремус, шепотом извиняясь, пробрался к нему и что-то тихонько произнес. Спустя пару минут он вернулся; в руках у него почему-то было три конверта. Лили взглянула на верхний и усмехнулась:

— С каких пор ты получаешь за Билла и Чарли почту? И кстати, где они?

— Они… — напускное спокойствие Ремуса дало трещину, он тревожно запнулся, — Билл сказал, что Чарли потерял перчатку в парке, они побежали искать.

— Они столько времени просидели взаперти — тут и голову недолго потерять, — рассмеялась Лили, с треском разрывая свой конверт.

— Это точно, — Ремус выдохнул с явным облегчением.

Мистер Диггори продолжал раздавать письма, но галдеж стоял такой, что Питер ничего не слышал. Внезапно кто-то толкнул его в плечо. По телу пробежала дрожь: он неожиданно осознал, что все это время смотрел на мир без защиты фотоаппарата и похолодел. Сердце на секунду замерло.

— …Эй, эй, Питер, — как в тумане донесся до него глухой голос, — ты меня слышишь?

— А? Чт-что? — только и смог пропищать Питер. Его снова мягко подтолкнули вперед.

— Там тебе письмо, — объяснил голос. — Ну, иди, не бойся.

Питер оторопело кивнул и пошел к стойке, спотыкаясь о чьи-то ноги и сталкиваясь с чьими-то руками. Мистер Диггори приветливо улыбнулся ему и протянул длинный серый конверт, на котором маминым почерком было написано его имя. Стоило Питеру забрать письмо, как его тут же оттерли в сторону. В этот момент несчастное сердце не выдержало издевательств и забилось как бешеное, а зубы застучали так, что челюсть заходила ходуном. Резко стало нечем дышать, в легких закололо; Питер прижал к груди письмо и бросился вон из конторы. На улице он вытряхнул на трясущуюся руку две таблетки и еле сумел запихнуть их в рот. Привалившись к каменной стене дома, он зажмурился и сжал зубы до боли в челюстях. Он должен быть сильным, он должен перетерпеть этот кошмар. Все пройдет, нужно лишь подождать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Еще разок, еще — у него все получится, нужно только быть сильным…

Травяная горечь лекарства потихоньку обволакивала и успокаивала исстрадавшееся сердце. Питер перевел дух и с опаской открыл глаза. Улочка была пустынна, если не считать одинокой фигуры в дальнем ее конце. Кажется, никто ничего не видел. У него получилось. Получилось. Он успел, он избежал приступа! Так, теперь надо пройтись, а то потом еще ноги не дай Бог отнимутся. Аккуратно и неспеша Питер двинулся вперед. Шаг, другой, третий… Он дошел до старинной двери с медным колокольчиком и осмотрелся. Висевшая над дверью опрятная вывеска гласила, что здесь находится книжный магазин, которым владеет некто И. Пинс.

Книги Питеру нравились — в каждой свой маленький мир, своя жизнь, совсем как настоящая, и нетрудно найти ту, что тебя не напугает! А если все-таки становится страшно, всегда можно пролистать неприятное место или вовсе спрятать монстров под обложкой и убрать на полку. Эх, вот бы и реальную жизнь можно было бы листать как тебе угодно, точно книгу. Питер покосился на чистенькую, без единого пятнышка дверь, га блестящий колокольчик и осторожно зашел внутрь. Его окутал прохладный полумрак. Пробивающиеся сквозь стеклянную витрину солнечные лучи освещали массивные книжные стеллажи, уставленные старыми томами. Глянув, не видит ли кто, Питер провел рукой по длинной веренице тисненых корешков. На такие книги приятно было смотреть: толстые, древние, своим почтенным видом они внушили спокойствие.

На улице звякнул колокольчик, по магазину разнесся перестук незнакомых шагов. Питер обернулся — может, чуть резче, чем следовало бы, — и увидел в сумраке крупного, похожего на медведя парня, идущего прямо на него. Спина покрылась мурашками. Этот тип своим видом внушал только трепет.

— А я все думал, где искать вашу братию, — несколько невнятно проговорил парень-медведь. Он жевал резинку и лениво перекатывал ее от щеки к щеке. — Значит, ты из тех психов, что сидят в лесу, в этом доме с привидениями?

Питеру хватило сил лишь слегка кивнуть. Он попятился в боковой проход между стеллажами, отчаянно ища путь спасения. Медведь преспокойно выдул из своей резинки большой лиловый пузырь и продолжил:

— Вы сегодня побили моего младшего брата и его друзей. В нашем парке. На нашей территории. Это было очень смело с вашей стороны, напасть на маленьких, которые точно не дадут сдачи. А по-настоящему разобраться слабо? Чего ты молчишь, язык проглотил, стукач? Давай выйдем, а?

— З-зачем? — пролепетал Питер, прекрасно знавший, чего хочет его собеседник. Издалека долетел слабый звон. Медведь осклабился, даже жевать перестал.

— Поговорим. Один на один, как мужчина с мужчиной. Ну, что, струсил? Как на маленьких нападать скопом, так смелые, а как по одному… — он надвинулся на Питера, грозно и шумно дыша, хрустнул костяшками пальцев. — Вы на нашей территории и за беспредел, который творите, будете отвечать по всем…

— Не трогай его!

Питер не выдержал и застонал. Да сколько можно, он что, следит за ним?

Тусклый свет заслонила тень; между мальчишками вырос до боли знакомый тощий угловатый силуэт. Ремус развел руки в стороны, закрыл Питера от медведя. Тот недовольно фыркнул:

— А ты еще что за нечисть, страшила? Вали-ка отсюда подобру-поздорову, или огрести за компанию хочешь?

— Только тронь Питера, — тихо и угрожающе процедил Ремус. Его ладони сжались в кулаки. — Полезешь к нему — и я…

— И что ты? Взглядом своим меня насмерть заморозишь, взрослым пожалуешься? Я кому сказал — топай отсюда, урод!

Он вытянул руку, больше похожую на лапу, одним движением оттолкнул Ремуса и потянулся к Питеру. Пальцы были уже у самого его горла…

— НЕ СМЕЙ! — Ремус не крикнул, он рычал — хрипло и яростно, будто настоящий волк.

Медведь вздрогнул, в страхе отпрянул и со всего размаху ударился спиной о стеллаж. На пол водопадом посыпались книги. Питер слабо ойкнул и ухватился за полку, чтобы не упасть.

— Что здесь происходит? — раздался позади строгий женский голос. Все обернулись и увидели сурового вида женщину в очках; она переводила внимательный взгляд с мальчишек на рассыпанные книги и обратно.

Первым пришел в себя медведь.

— Это все они, мисс Пинс! — заявил он, тыча пальцем то на Питера, то на Ремуса. — Это те ненормальные из леса, вот этот вот вообще бешеный!

— Мистер Руквуд, — женщина скривила тонкие губы, — я, кажется, говорила, что не желаю видеть вас в моем магазине. Так по какому праву…

— Я уже ухожу, мэм! — Руквуд пятился к двери. Вид у него был какой-то пришибленный. — Больше вы меня не увидите, мэм!

— Очень на это надеюсь, — кивнула Пинс. — Иначе ваша мать столкнется с моим… неудовольствием.

Она внимательно проследила, как Руквуд закрывает за собой дверь и улепетывает прочь, а затем наконец обернулась. Ремус под ее пристальным взглядом сразу весь как-то сжался, оробел.

— Простите, мэм, — голос его звучал так же пришибленно, как и у Руквуда, — мы… я не хотел, просто он…

— Юноша, меня не интересуют ваши оправдания. Впредь устраивайте разбирательства в других местах, — сверкнула на него очками Пинс. —бИли я и вам запрещу здесь появляться, вы меня поняли?

— Да, мэм.

— Хорошо. Расставьте книги по местам и можете идти.

Она стремительно удалилась. Питер со вздохом изнеможения сполз на пол и уткнулся затылком в прохладное дерево стеллажа. Он чувствовал себя слишком выпотрошенным, сил не осталось ни бояться, ни думать. Ремус опустился на колени совсем рядом, неловко помолчал и спросил:

— Ну, ты как, в порядке? Выглядишь, честно говоря не очень. Я сильно тебя напугал, да?

Маску фальшивого спокойствия он где-то потерял, и теперь его голос переполняла ничем не прикрытая тревога. Питер ушам своим не поверил. Ремус тревожится за него? Переживает, что напугал?

Где-то под сердцем слабо кольнуло, и Питер узнал эту сладковатую боль. Последний раз он испытывал ее семь лет назад — когда Ева брала его ладошку в свою и обещала, что будет не страшно. Странное щемящее чувство от осознания того, что кому-то есть дело до тебя и твоих страхов. Питер вспомнил Евину улыбку, широкую, задорную, беспечную, и попытался ее повторить.

— Н-нет, что ты, все… все нормально, — заверил он Ремуса дрожащим голосом.

За стеллажами кто-то шумно задышал. Ремус молниеносно вскочил на ноги — и выволок на свет Сириуса. Лицо у него вытянулось от изумления, пальцы сами собой разжались.

— Б… Блэк? Что тебе здесь надо?

— Могу спросить тебя о том же, — прохрипел Сириус, потирая шею.

— Я пришел сюда за книгой.

— А нашел неприятности, как всегда? Послушай, ты серьезно собирался врезать этому медведю?

— А те-ебе какое дело-о? — огрызнулся Ремус. Вместе со своей маской он потерял обычную четкость речи и говорил с каким-то странным тягучим акцентом. — Может, и собира-ался.

Сириус поднял брови, оглядел его, потом развернулся на каблуках и молча вышел. Ремус смотрел ему вслед, покраснев — не то от стыда, не то от злости.

— Ну и придурок… — пробормотал он сквозь зубы. Потом кое-как собрал с пола упавшие книги, распихал их по полкам и тоже ушел.

Питер устало вздохнул и потер грудь, где еще недавно горело и жгло. Ему больше не было больно или страшно, он не чувствовал вообще ничего. Единственное, что ему хотелось — вернуться домой, в свою уютную безопасную норку, и хорошенько отоспаться. Он осмотрелся, машинально поправил покосившийся книжный корешок, и золотые буквы на переплете ярко вспыхнули в солнечном свете.

Улица тоже вся была залита солнцем; дети подставляли ему свои бледные лица и жмурились от удовольствия, какой-то шальной лучик прыгнул Питеру на лоб, пробежался вниз до подбородка и исчез, оставив только теплый след. Это было похоже на то, как Ева целовала его перед сном. Удивительно, но сейчас, когда он думал о ней, в груди не щемило и не кололо. Воспоминания грели его, и вечно неспокойное сердце билось мирно и размеренно.

Усталая на вид, но улыбающаяся Чарити вышла из почтовой конторы, снова замотала шею своим длинным шарфом и принялась пересчитывать детей. Тут-то и выяснилось, что кое-кого не хватает.

— Где Билл и Чарли? — Чарити тревожно заозиралась по сторонам и еще раз посчитала воспитанников, будто думала, что чего-то недоглядела. — Кто-нибудь знает, куда они делись? Ремус, ты присматриваешь за ними — ты видел, что они делали?

Ремус дернулся и побелел как бумага. Глаза его лихорадочно заметались, он спрятал дрогнувшие руки в карманы и закашлялся.

— Билл сказал мне…

— Глядите, вон они! — крикнула Флер и вытянула руку в сторону площади, откуда, топая так, что можно было мертвого разбудить, неслись братья Уизли. Чарити метнулась им навстречу:

— Где вы были? Я думала, вы потерялись?

— В телефонной будке они были, — равнодушно бросил Регулус, на миг оторвавшийся от своего письма. Чарли застыл как вкопанный, потом побагровел и прошептал:

— Ну спасибо, Блэк, выручил!

— Это правда, мальчики? — Чарити казалась очень недовольной. — Вы ходили к телефонной будке?

— Ну, ходили, — с вызовом отозвался Чарли, — и что?

— Как это что? Вам же говорили, контакты должны быть ограничены. Ты разве этого не понимаешь?

— Да мы все понимаем… Просто, миссис Бербидж, — Билл развел руками, — Чарли раньше никогда не расставался с мамой и папой так надолго, он очень волновался. Простите нас, пожалуйста.

Он взглянул исподлобья, грустно и просяще. Чарити заколебалась. Несколько секунд она пыталась хмуриться и выглядеть сердитой, но потом все же улыбнулась:

— Ладно, на первый раз я могу вас простить. Но я хочу, чтоб вы запомнили, мальчики: правила свществуют не просто так. Мы вынуждены ограничивать ваши контакты с родными прежде всего ради вас самих. Вы же не хотите, чтобы с вами что-нибудь случилось? — Билл виновато помотал головой. — Ну вот и хорошо. Так, сейчас мы выйдем на площадь, я дам вам немного времени, если кому-то что-то нужно в городе, а потом отправимся домой.

Она опустила в карман полученный на почте пакет и зашагала вдоль улочки, обратно к площадному шуму. Ребята тянулись за ней пестрой длинной вереницей. Питер опять шел одним из последних; фотоаппарат при каждом шаге легонько постукивал его по груди. Неизвестно, в усталости было дело или в чем другом, но Питеру не хотелось спрятаться за зеркальным глазом объектива. Он смотрел на топавшего впереди Билла, прижимавшего к себе брата, на Ремуса, который на ходу читал свое письмо и восторженно говорил Лили что-то о камертонах, и немножко им завидовал: какими же смелыми надо быть, чтобы нарушать правила: зная, чем тебе это грозит. Или выступить против задиры, который вдвое больше тебя. А ведь на месте Чарити вполне мог бы быть Барти Крауч, и тогда и братьям Уизли, и Ремусу несладко бы пришлось. На ум как-то сами собой пришли слова Евы, которыми она всегда подбадривала Питера, если тот падал духом.

Смелый — это не тот, кто ничего не боится, Пит. Это тот, кто умеет идти дальше, хотя ему страшно. И ты очень смелый. Ты даже сам не знаешь, насколько ты смелый.

Маленьким мальчиком Питер верил сестре безоговорочно и без оглядки. Потеряв ее, он потерял и веру. Но сейчас он глядел на обнимающее город солнце, на радостно шумящих ребят, глядел без всякого фотоаппарата, и внутри у него распускалось давно позабытое чувство. Впервые за много лет Питеру Петтигрю снова хотелось быть смелым.

---

1) То есть королевы Виктории.

Вернуться к тексту

2) О, это я! (фр.)

Вернуться к тексту

Хэллоуин — это конфеты, костюмы, нелепые украшения, дети на улицах, тыквы-фонари. Хэллоуин — это странный праздник, который почему-то очень любят в Америке и совершенно не любят в Кардиффе. За всю свою жизнь Ремус всего пару раз видел, как отмечается этот праздник, один-единственный — участвовал сам, и ему хватило с лихвой. Поэтому он радовался, когда понял, что здесь, в глухой шотландской глубинке, Хэллоуин тоже никого не привлекает. Хотя, рассуждал он вечером тридцать первого октября, даже если бы привлекал, нужно быть сумасшедшим, чтобы постучаться в двери Реддл-холла в такую ночь. Сам Ремус никогда не мог понять веселья шататься от дома к дому в поисках конфет, половину из которых ты все равно потом выкинешь. При одной мысли о подобных приключениях вся его сущность начинала бурно протестовать. Нет, ну их все к черту, дома как-то поспокойней.

Придя к этому утешительному выводу, Ремус перекинул ноги через подлокотник кресла и подавил зевок. Погода за окном опять была мерзкая, его клонило в сон. Но на коленях лежало письмо для Грея, которое нужно было закончить до ночи, потому что почта уходила уже завтра. Ремус задумчиво погрыз кончик ручки, поглядел в окно библиотеки на черный мокрый сад и подпер подбородок ладонью.

Мне кажется, нас пытаются втянуть в войну. Во всяком случае, местные ребята настроены крайне недружелюбно, и мне страшно представить, что будет, если они на нас ополчатся.

Здесь просто ужасная погода, я почти не выхожу на улицу. Не то чтобы дома я поступал иначе… хотя ты вечно меня куда-то таскал — мне этого не хватает. Пожалуйста, скажи, что хоть у вас с погодой все в порядке. Вы справляли Хэллоуин в этом году? Ты все еще не слишком стар для конфет и костюмов?

Грей с горящими глазами утверждал, что для праздников невозможно быть слишком старым. Даже для Хэллоуина. Пока Ремус посмеивался над ним, он, преисполнившись энтузиазма, корпел над костюмами и каждый раз выдумывал что-нибудь этакое: то находил рыцаря покрасивей из полузабытых легенд, то наряжался кем-то из героев Илиады, то по две недели мучался над костюмом Панча. И это не считая возни с гирляндами, тыквами и прочей чепухой! Энергия так и била из него ключом, остановить Грея не мог никто. А если Ремус позволял себе заметить, что Грею пора бы взяться за ум, на него обрушивался шквал негодования.

— Как ты можешь так говорить! Это же ПРАЗДНИК! — возмущался Грей так, что за окном пугались птицы.

Они сидели на ковре в его комнате; ковер был мягкий и такой пушистый, что ноги в нем утопали почти по щиколотку. Грей уже весь перемазался краской и теперь воинственно потрясал наполовину законченным париком короля Георга Третьего: в этом году он решил «вернуться к корням». Привалившийся к кровати Ремус оторвался от своего карманного томика Стивенсона и флегматично заметил:

— Для детей. Ты хоть раз видел, чтобы в нем участвовали взрослые?

— Потому что они все рассуждают как ты. Как тебе вообще не скучно жить, Ремус?

— Замечательно, меня все устраивает.

Грей обиженно надул губы и вернулся к маске.

— Какой же ты зануда…

— Кто-то должен быть твоим якорем, — пожал плечами Ремус, возвращаясь к книге. — К тому же, я не вижу смысла месяц возиться с костюмом, чтобы потом одну ночь бегать от дома к дому и собирать конфеты. Не стоит оно того.

Возразить Грей не успел: его позвала к телефону мать, и он убежал вниз. Вернулся крайне недовольный и плюхнулся на ковер, чуть не опрокинув банки с краской.

— Что там такое?

— На праздники приедет тетушка Мэй из Нью-Йорка. Со всей семьей — а у них куча детей! И они все захотят отмечать Хэллоуин, разумеется!

Ремус поднял брови:

— Возможно, я чего-то не понимаю сейчас — но разве ты не собирался тоже отмечать?

— Ты не понимае-ешь! — взвыл Грей. — Они приставят меня к ним! И мне придется следить за этой мелюзгой! Какой тут праздник, если я все время буду пытаться не потерять то Шелли, то Келли, то Салли, то кого-то там еще.

— Мда, такой себе праздник…

— Слушай, Рем, — голос у Грея стал просящим, почти заискивающим, — а может, ты мне поможешь? Вдвоем будет проще, и тебя дети скорей послушаются, ты строгий, а нам от них конфет перепадет.

— Эйб, я готов принять это безумие, но участвовать в нем… — Ремус покачал головой, — я еще не настолько потерял разум, чтобы добровольно подставляться под пытки.

Грей нырнул ему под руку и влез между его лицом и книжкой, грустно глядя снизу вверх. Даже его кудряшки, казалось, поникли.

— Ремус, ну пожа-а-алуйста!

— Я же сказал: нет. И нечего делать эти умоляющие глаза, ты меня не подкупишь.

— А мама будет печь тыквенный пирог.

Это был удар ниже пояса. Как бы Ремус ни стыдился этого, ему всегда хотелось есть. Дома он держался бодро, но Грей сразу его раскусил («у тебя глаза голодные, сразу все ясно!») — и регулярно использовал это знание против Ремуса. Как сейчас например. Знает же, хитрюга, что отказаться тот не сумеет! Ремус посмотрел на его довольное лицо, против воли облизнулся и упавшим голосом спросил:

— Тот самый, да?

— И с мороженым!

— …Ну хорошо. Но учти, — добавил он как мог сердито, — я это делаю исключительно из-за любви к кулинарному искусству твоей матери.

Грей с воплями восторга бросился его обнимать.

— Я знал, что ты слишком меня любишь, чтобы бросить на растерзание этим маленьким монстрам! Ой, нам же придется сделать тебе костюм!

— А это еще зачем?

— Ты еще спрашиваешь! Хочешь оставить все конфеты спиногрызам тетушки Мэй?

— Мне как-то все равно…

— И потом, на тебя будут странно смотреть, если ты единственный будешь без костюма!

— Уверен, я это переживу.

— Ремус Джон Люпин!

— Ла-а-адно, — вздохнул Ремус, покоряясь неизбежному. Ему пришлось заткнуть уши, чтобы пережить новый приступ радости. Грей скакал по комнате как мячик и хватался за все подряд. Его лицо сияло, а это значило, что у него уже полным-полно идей. Ремус приготовился защищаться.

— Хочешь, сделаем тебя оборотнем?

— Нет! Вот только не оборотнем! — он понял, что переборщил с жаром в голосе, и попытался оправдаться: — Я имею в виду, они слишком дикие и слишком похожи на животных, а я пока претендую на звание существа с интеллектом. Хотя после знакомства с тобой уже не уверен.

— О, о, а давай тогда возьмем этого твоего… ну доктора, который тебе так нравится, вот отсюда! — Грей ткнул в томик Стивенсона.

— Джекилла?⁽¹⁾ Да никто не поймет — и выглядеть будет неоригинально. Лучше… лучше хоббита.

— И ты думаешь, что это будет понятнее?

— Зато ни на кого не похоже! Все, решено, я буду Сэмом Гэмджи!⁽²⁾

Из того, как они делали костюм, вышла бы целая эпопея. Трубку пришлось выпрашивать у отца Ремуса, щипцы для завивки — у матери Грея, и если вторая смотрела на причуды мальчишек сквозь пальцы, то первый в упор не понимал, с чего вдруг пятнадцатилетний, уже совсем взрослый Ремус стал заниматься подобным ребячеством. Если бы не мама, трубки им было бы не видать. А сколько возни было с одеждой! Грей шить умел кое-как (отчасти поэтому Ремус и не разделял его восторгов — не до них, когда тебе каждый год приходится помогать ушивать, подшивать и перешивать чужие костюмы), зато панику наводил мастерски и Ремус, на которого (как обычно), свалилась бóльшая половина работы, все пальцы исколол себе, слушая, как друг патетически заламывает руки с воплями, что они выбились из графика и не успеют в срок.

Разумеется, они успели. Малышня тетушки Мэй была в восторге от ярких цветов — особенно от красного королевского камзола, который новоиспеченный король Георг постоянно одергивал и поправлял. У них самих почти все костюмы были готовые, из магазинов, и Грей ворчал, что это способ для слабаков и мелюзги, которые не понимают, как надо отмечать Хэллоуин. Ремус решил ему не говорить, что костюм короля, умершего полтора века назад и известного большинству школьников только тем, что он проиграл Америке Войну за независимость, тоже не слишком-то вписывается в идею Хэллоуина.

Вечер получился шумным, беспокойным, потому что дети так и норовили разбежаться кто куда, но на удивление не таким ужасным, как ожидал Ремус. Они спрятали его шрамы под пудрой, вместо них нарисовав кучу веснушек, и никто не таращился на него с шоком или опаской. Наоборот, ему даже улыбались, а многие взрослые в домах, куда они стучались, хвалили его костюм. Ремус только смущенно краснел, но Грей болтал за обоих и исправно собирал с хозяев по двойной порции конфет. Когда они закончили, он честно отсыпал половину в корзинку Ремуса; тот взял ее после долгих уговоров, но все время прятал за спиной, потому что скорей бы умер, чем набрался смелости протягивать ее вместе с остальными.

— Зря ты так. Им понравился твой костюм.

— Ага. А еще Джонсоны меня узнали. И Фоссеты. И Смиты. И я даже не хочу думать, что будет, когда в понедельник я приду в школу.

— Вот и не думай! — беспечно посоветовал Грей, выискивая в своем золотом ведре карамельку покрупнее и засовывая ее за щеку. — Зато было весело. И не забывай — тебя ждет мамин пирог!

— Только это и греет мне душу.

Дома их ждала толпа взрослых родственников Грея. Ремус взглянул на воинственную даму, которая была какой-то троюродной бабушкой, и сразу же передумал смывать с себя пудру. Он вообще подумывал было сдать детей на руки родителям и смыться под шумок, но Грей быстренько поймал его за локоть и потащил переодеваться и к столу. Весь ужин тетушки, бабушки и тому подобные страшные личности забрасывали их вопросами, и лишь дипломатические навыки Грея спасли Ремуса от падения в глазах его родни. Только одна молодая женщина (то ли тоже тетя, то ли кузина) сидела молча, пила кофе и время от времени ободряюще улыбалась мальчишкам. По окончанию ужина она отвела Грея в уголок и что-то ему передала, пошептав на ухо.

— Ей тоже понравился твой костюм! — ухмыльнулся он уже в коридоре.

Ремус посмотрел на улыбчивую кузину. Та показала ему большой палец. Он снова покраснел и спешно засобирался домой. Но оказалось, что ужин затянулся, время уже позднее, и Грей немедленно бросился к телефону. После короткого разговора «Алло-миссис-Люпин-это-Эйб-да-Ремус-здесь-извините-а-можно-он-останется-на-ночь-нет-родители-не-против-мы-все-найдем-спасибо-вы-лучшая-конечно-передам» он громогласно объявил, что положить Шелли и Келли в его комнате не получится, потому что там уже ночует Ремус и, пока взрослые не начали спорить, снова уволок его прочь за локоть.

— Ты это сделал просто для того, чтобы детей к себе не пускать, — ворчал Ремус, кутаясь в огромную футболку с эмблемой Аббы, которую Грей вручил ему вместо пижамы.

— Вовсе нет, только потому, что я очень тебя люблю! — невозмутимо парировал тот. Он сидел в одних пижамных штанах на краю стола и вертел в руке маленький флакончик — кажется, именно его и подарила ему улыбчивая кузина. Потом открутил крышку и вытащил длинную кисточку.

— Это что, лак?

— Ну да. А ты имеешь что-то против лака?

— Я… — Ремусу показалось, что он ступил на очень зыбкую почву, — я просто думал, что ногти красят только панки. — Он чуть было не добавил еще кое-что, но сдержался.

— Ах, ну да, наша культура же строится исключительно на панке, все остальное можно выкидывать на помойку, — Грей с видом бунтаря сделал первый мазок и стал рассматривать небесно-голубой ноготь. — У простых любителей диско уже не осталось никаких прав. — Он еще агрессивнее мазнул по второму ногтю. — Чертовы панки… Как думаешь, меня побьют в школе?

Ремус со вздохом вытянулся на постеленном ему матрасе.

— Эйб, проще найти то, за что нас не побьют в школе. Ты знаешь, что скажет Розье.

— Что я голубой, как мои ногти? Посмотрим, как он запоет, когда получит ладонью с этими ногтями по лицу!

— И тогда нам с тобой вообще крышка. Мы же команда неудачников, не забыл?

— Мы крутая команда неудачников, таких, как мы еще поискать надо! — Грей закончил с левой ладонью и, помахивая ею в воздухе, пообещал: — Вот увидишь, Рем, мы еще им покажем.

Грей действительно полез в драку в понедельник, когда Розье проехался по его ногтям, и схлопотал наказание, но был неимоверно горд собой. Учителя скандалили, таскали Грея чуть ли не к самому директору, химик даже бил его линейкой по рукам. А Грей не только не перестал красить ногти, но и начал искать какие-нибудь необычные яркие цвета, словно пытался нарочно доказать всем, что имеет на это право. Интересно, он до сих пор этим занимается? Может, послать ему флакончик на Рождество, если будут деньги?

Пока Ремус, найдя новый повод для расспросов, заканчивал письмо, в библиотеке появилась Лили со спицами и Тонкс с томиком Шекспира, который она читала явно через силу.

— Ненавижу трагедии, — жаловалась Тонкс, мрачно падая в свободное кресло и скидывая кеды, — почему там обязательно все должны умирать? В чем вообще смысл пьесы, где в конце все умрут?.. О, привет, Люпин.

— Привет. Если тебе не нравятся трагедии то, извини за глупый вопрос, зачем ты их читаешь?

— А у меня есть выбор? Мисс Синистра обязательно спросит во вторник.

— А-а-а, ты об этом, — вспомнил Ремус. — Я уже забыл, что нам их задали — я прочитал все на той неделе.

— Ну с тобой-то все понятно, заучка, — отмахнулась она. — Как ты все успеваешь? Лилс, как он все успевает?

Лили не ответила: она сосредоточенно считала петли и пребывала в совершенно иной реальности. Тонкс вытянулась и тронула ее ногой за коленку:

— Ли-и-илс!

— Восемь, девять, десять… Да, что такое?

— Скажи, как Люпин умудряется все успевать?

— Он просто по ночам не спит, — Сириус явился сразу вслед за своим голосом и скорчил недовольную гримасу. — И мне спать мешает!

Ремус уткнулся в письмо. Он так и не понял, что подумал о нем Сириус, после той истории с Руквудом, но скорей всего окончательно уверился, что Ремус — агрессивный тип, который только и ждет повода ввязаться в драку. Ну и пусть, какая разница, что думает Сириус? Они друг другу ничего не должны. Но вот молча терпеть его насмешки он не согласен. Хватит, он больше не пугливый двенадцатилетка!

— Ох, извини, пожалуйста, — сарказм не был его сильной стороной, однако он честно постарался. — Мне очень жаль. Было бы, правда, неплохо, если бы ты вспомнил о том, что твое радио мешает мне заниматься.

— Оно никому не мешает, кроме тебя, — хмыкнул Сириус, развалясь на широком подоконнике. — Возможно, тебе стоит плотнее закрывать дверь.

— А тебе — спать в шапке, натянутой на глаза…

— О боги, вы что, опять за свое? — Тонкс оторвалась от Шекспира и послала обоим предупреждающий взгляд. — Клянусь, в следующий раз я не стану предупреждать, а буду сразу бить.

— Но Дора…

— Ты меня услышал, Сириус.

— Ну хорошо, хорошо! А что ты читаешь?

Она показала обложку.

— Макбета. Ужас как скучно. Если однажды задумаетесь, что мне дарить — не дарите книжки.

— Можешь отдавать их нам с Ремусом, — улыбнулась Лили, — мы о них позаботимся. Верно, Рем?

— Обязательно, — кивнул Ремус. И почему люди не понимают, как хорошо быть доброжелательным? Брали бы пример с Лили. — Кстати, знаешь, я в книжном такую вещь видел… Они издали еще одну книгу Толкина! Она незаконченная, но ее все равно решили издать. Я ее наскоро пролистал — но черт возьми, это просто нечто! Для толкиниста — настоящая Библия!

— Да ладно! А как она называется? — встрепенулась вдруг Тонкс. Ремус поглядел на нее во все глаза:

— Сильмариллион… Погоди, ты читала Толкина?

Тонкс отреагировала как-то странно: прикусила губу и отвернулась от него. Слабое освещение библиотеки не позволяло разглядеть получше, однако Ремус был готов поклясться, что она слегка покраснела.

— Читала.

— Да ладно! — он с жадностью подался вперед. — И кто твой любимый герой во «Властелине Колец»?

— Эовин⁽³⁾, — пробурчала уже однозначно смущенная Тонкс и очень неуклюже перевела тему: — Лилс, ты представляешь, меня Барти не пустит в следующие выходные в город с вами.

— За что?

— Да я утром съехала по перилам на первый этаж, а он откуда-то это узнал, и заявил, что я поцарапала лак! А ведь его даже рядом не было!

— Может, ему Паркинсон наябедничала? — лениво предположил Сириус.

— Не знаю. Но такое ощущение, что у него по всему дому глаза и уши, и он следит за нами.

— А тебе не кажется, что это слишком нереалистично? — с улыбкой заметил Ремус. Помешанность Тонкс на том, что Барти следит за всеми, сперва всерьез напугала его, но сейчас вызывала только смех. Барти просто собирает сплетни и подслушивает, о чем болтают горничные — Сьюзен сама его видела.

— Тебе лишь бы смеяться. Говорю тебе, он наблюдает за нами!

— Кто наблюдает? — из-за шкафа выглянула Алиса. — О чем спорите?

— Тонкс строит теорию заговора: она считает, что Барти в свободное время занимается слежкой за всеми вокруг.

— Кстати о теориях заговора! — вклинился Сириус. — Я не говорил, что если бы не Реддл, меня бы упекли в психушку?

— О Боже! — ахнула Лили. Она не испытывала к Сириусу особой симпатии, но сейчас в ее голосе звучало искреннее сочувствие. — Какой ужас!

— И не говори, — Сириус передернул плечами, как от холода. — Родители, конечно, пытались держать все в секрете, но я-то слышал! К ним даже какой-то врач приезжал, они разговаривали.

— А там правда лечат ледяной водой? — Алиса смотрела на него скептически, но было видно, что и она заинтересована.

— И электрошоком. И все стенки обиты мягким. А еще я слышал, что у пациентов отбирают абсолютно все, даже собственную одежду, чтобы там не было пуговиц или шнурков — чтобы нельзя было себе как-то навредить. И санитарам разрешено применять силу, поэтому чуть что, могут избить. Или в изоляторе запереть, на сутки, на двое. Тот врач говорил, что у них был парень, который неделю в изоляторе сидел. Уверен, родители были бы только довольны, если бы меня там навсегда закрыли. А еще говорят, что людей, склонных к истерии, могут специально провоцировать на припадки, прикасаясь к ним в определенных местах. Например, к…

От тихого покашливания прямо над ухом Ремус вздрогнул, как от раската грома, потерял равновесие, и скатился с кресла. Возле него стоял Барти, и его глаза горели очень недобрым огнем. Все остальные разом напряглись, в библиотеке словно потемнело.

— Так-так-так… рассказываем страшные истории, Сириус?

— А что такого?

— Ничего, вот только время уже недетское, — Барти говорил мягко, но мягкость эта была напускная. — Расходитесь-ка по комнатам.

— Но ведь только восемь час…

— Я сказал: расходитесь по комнатам, — повторил Барти так, что спорить с ним не решился никто. Девочки испарились в мгновение ока. Ремус полез за кресло, куда закатилась выпавшая у него при падении ручка, и услышал, как Барти тихо шипит:

— Послушай внимательно, Сириус. Я понимаю, что ты хотел, должно быть, произвести впечатление, но ты выбрал плохой способ. Ты не знаешь, что такое настоящие ужасы и настоящая психушка. Если бы не мистер Реддл, вы бы все рано или поздно там оказались — и поверь, ты бы этого не выдержал. Мне рассказать тебе, что на самом деле происходит с больными? Нет? Отлично. Не смею тебя задерживать.

Он быстро ушел, а Сириус так и остался стоять, растерянно глядя ему вслед. Вид у него был напуганный и оробевший; на секунду Ремусу даже стало его жаль. Сириус почувствовал, что на него смотрят, и огрызнулся:

— Что уставился?

Вся жалость Ремуса мгновенно улетучилась. Он распрямился, сунул ручку в карман с нарочитым спокойствием, словно Сириус нисколько его не раздражал, и уже собирался уйти, когда за окном раздались какие-то странные звуки. Тук-тук, тук-тук — кто-то бился в стекло, точно просил его впустить. В саду было уже темным-темно, фигуру неизвестного было не разглядеть. В пустой библиотеке тихий стук звучал зловеще. Ремус оглянулся на Сириуса: тот побледнел и сжал губы.

— Люпин, иди посмотри, что там…

— А какого черта сразу я? — голос сел от страха и выходил только шепот, который делал положение еще хуже. — Пошли вместе.

— Ага, ладно, — Сириус сглотнул, — но ты первый.

Переругиваясь, они медленно приблизились к двери в сад. Ремус собрал всю свою отвагу, повернул ручку и выглянул наружу. У окна стоял высокий человек с длинными спутанными волосами. Он обернулся на звук открывающейся двери, и свет выхватил из темноты край пестрой рубашки.

— Ксено! — такого облегчения Ремус ни разу не испытывал. — Ксено, что ты тут делаешь?

Ксено улыбнулся — широко и неестественно. В первую секунду Ремусу показалось было, что у него припадок, но потом он моргнул.

— Ремус, а ты зна-ал, что у тебя глаза в темноте све-етятся? — спросил Ксено с той же улыбкой. Его взгляд блуждал из стороны в сторону, казалось, он никак не может сосредоточиться на чем-то одном. — Они как два зеленых фонаря.

— Люпин, что там такое? — Сириус тоже выглянул в сад. От любопытства он так забылся, что ухватил Ремуса за плечо. — Ой, Лавгуд, а ты что тут стоишь?

— Си-ириус! — Ксено бросился к нему с раскинутыми руками (Ремус едва успел убраться с дороги) и сгреб в объятия. — Сириус, ты такой красивы-ый! Тебе это говорили когда-нибудь?

Он попытался поцеловать побагровевшего Сириуса в щеку. Тот уворачивался и извивался ужом, силясь выбраться из его хватки, но у Ксено были длинные руки.

— Э-эй, ну ты чего? Я же всего разок!

Ремус почувствовал, что еще немного, и кто-то заработает прямой в челюсть, поэтому взял Ксено за плечи и позволил ему переключиться на себя — он, по крайней мере, мог сдержать этот натиск внезапной любви.

— Нужно затащить его в дом — и в медпункт. Мне это не нравится. — Ксено глупо хихикнул. — Тс-с, пожалуйста, Ксено, тише. Пойдем внутрь, а то здесь холодно.

— Ой, ребята-а, вы бы знали, как я вас всех люблю…

— Мы тебя тоже очень любим, Ксено, но тебе нужно идти вместе со мной. Давай, вот так, потихоньку.

До двери была всего пара шагов, но затащить в нее Ксено было не легче, чем списать на контрольной у мисс Вектор. Ремус весь взмок от усилий к тому моменту, когда они оказались в доме. Сириус торопливо захлопнул за ними дверь.

— А может, оставим его здесь, а сами сбегаем до мадам Помфри, а? Он меня пугает.

— Нельзя оставлять его одного, — Ремус не успел увернуться, и Ксено влажно чмокнул его в висок. В нос ударил странный травяной запах. — Я побуду с ним, беги.

Сириус рад был убраться подальше, но стоило ему сделать два шага, как на пути у него вырос Северус. Сириус отпрянул. Северус подозрительно покосился на него, огляделся, увидел Ксено, повисшего на Ремусе, и неприятно улыбнулся:

— По-моему, у вас проблемы. Барти велел вам разойтись.

— Северус, с ним что-то не так.

С Ксено определенно было что-то очень «не так» — глаза у него покраснели, веки припухли, зрачки были широкие, а губы — совсем сухие. Его чрезмерная игривость куда-то пропадала, лицо стало тревожным.

— Здесь кровь. Ремус, ты же ее видишь?

— Что?

— Кровь в камнях, — настаивал Ксено, пытаясь сфокусировать взгляд. — Они пропитаны ею, я слышу, как она вопиет к небесам. Здесь случилась смерть. Не одна. Пролили много крови, очень много, и теперь она — часть этого дома, она везде… И она взывает, я слышу ее! Ремус, скажи, что ты тоже ее слышишь!

Он вцепился Ремусу в плечо побелевшими пальцами, стиснул до боли. Сириус смотрел на него, как на буйнопомешанного. Даже Северус выглядел удивленным.

— И… давно это с ним?

— Я не знаю, мы нашли его таким десять минут назад.

— Дай-ка глянуть, — Северус приблизился и довольно грубо оттянул Ксено одно веко. Тот погружался в какой-то транс, бормоча про кровь, смерть и зло, затаившиеся в доме. — Ну, я вас поздравляю: он под дозой.

— Под чем?

— Под дозой, Блэк. Под наркотой. Видимо, укурился.

— Но как он смог…

— Это меня не касается. На твоем месте, Люпин, я бы сосредоточился на том, как доволочь его до медпункта.

— Нет, — Сириус покачал головой, — нельзя. Если Барти узнает, он нас тоже убьет, а он все узнает, мадам Помфри выдаст ему всю информацию.

— А если с ним что-то случится? — испугался Ремус. Ксено тем временем вжался в него и повторял:

— Плохое место, плохое, опасное место, плохое…

— Ты хочешь, чтобы он нас с тобой высек, как грозится? Тебе своих шрамов мало?

— Ну, в целом, — Северус еще раз посмотрел на Ксено, — если дать ему снотворное, он, скорей всего проспится и ничего не будет помнить. Но мне вообще-то все равно, это ваша проблема, вам и решать, — и он удалился. Сириус выругался ему вслед.

— Ну, Нюнчик, допрыгаешься ты еще у меня… Что будем делать?

Старые шрамы, оставленные химиком, заныли так, словно были свежими. Ремусу не хотелось делать что-то противозаконное, но Сириус был прав: Барти точно озвереет, когда узнает. И попадет всем, кто стоит близко.

— Положим Ксено у него в комнате, дадим снотворное и дождемся, пока он не уснет.

— У тебя есть снотворное?

— У Алисы есть. Скажу ей, что меня мучают кошмары, она не откажет.

— А как мы протащим его мимо Паркинсон и Крэбб?

— Не знаю… что-нибудь придумаем. Поддержи его с другой стороны.

Теперь тащить Ксено было еще тяжелей, потому что он полностью ушел в себя и не реагировал вообще ни на что. В том числе отказывался переставлять ноги, когда его поволокли по лестнице.

— Я думал, он легкий, — пыхтел Сириус, поднимая его на первую площадку. Холл они миновали благополучно: Паркинсон опять не было на месте. В другой ситуации Ремус забеспокоился бы, почему она так часто пропадает, но сейчас его интересовала только лестница и почти двухсотфунтовая тушка Ксено, давящая ему на плечи.

— Не отвлекайся давай, шагай!

Он так и не придумал, как пройти мимо мисс Крэбб, любящей задавать неудобные вопросы, но тут вдруг выручил Сириус. Когда медсестра показалась в зоне видимости, он принялся гладить Ксено по голове, приговаривая:

— Ну-ну, что ты… Она была уже старая, так случается. Ты же сам говорил, что она долго болела. Уверен, теперь ей гораздо лучше и она не страдает. — На его счастье, Ксено впал в слишком глубокий транс и лишь покачивал головой, что делало бред Сириуса немного более убедительным, и продолжал еле слышно бормотать себе под нос. В комнате бормотание стало громче.

— Здесь опасно, говорю вам, опасно. Этот дом стоит на смерти, и мы будем следующими. Нас всех принесут в жертву тому злу, которое затаилось здесь, да, нас принесут ему в жертву… — мальчишки опустили его на кровать, и он так и остался сидеть, глядя перед собой невидящими глазами.

— Хорошо, побудь с ним, я за снотворным.

Лицо у Сириуса было такое, словно его оставили в клетке один на один с бешеной собакой. Ремусу стало немного стыдно — но какой у них был выбор?

Алиса, услышав о снотворном, нахмурилась:

— Слушай, а ты уверен? Я же тебе в сентябре предлагала, а ты отказался.

Ремуса прошиб холодный пот. Он забыл об этом, напрочь. Это провал. Он не сумеет соврать на ходу так, чтобы она ему поверила, он никогда не умел. Ему уже слышался звук рассекающих воздух розог.

— Ну, я подумал, а может ты права…

— Ты меня тогда убеждал, что лучше просыпаться от кошмаров, нем не просыпаться и мучаться. — Западня захлопнулась. Алиса прищурилась. — Ремус, ты не умеешь врать. Скажи честно, зачем тебе снотворное.

Он подумал о Ксено, которого наверху ломало в наркотическом угаре, о раздерганном Барти, который сорвался на Сириуса буквально на ровном месте. Снова услышал в воздухе далекий звук розог — и решил рискнуть.

Логично, что нам надо бы доверять друг другу, а?

— Алиса, если я тебе сейчас расскажу кое-что, из-за чего у нас могут быть неприятности, ты никому меня не сдашь?

На пороге комнаты их встретил Сириус; футболка у него почему-то была мокрая. Ксено сидел так же, как они его оставили, но теперь он плакал.

— Мы умрем… Черная змея выпьет наши души, и мы все умрем — она пьет их каждый день, капля за каплей, и однажды выпьет до дна…

— Я не знаю, что случилось, — сказал Сириус, беспомощно разводя руками. — Он просто вдруг начал всхлипывать… Все плечо мне обревел вот.

Алиса остановилась на некотором расстоянии и изучала Ксено с беспокойством. Губы у нее кривились, брови хмурились — и все же напуганной или раздраженной она не выглядела.

— А с чего вы взяли, что он под дозой?

— Снейп сказал, что скорей всего под дозой…

— У него зрачки не меняются. И… — Ремус напряг память, — от него пахнет травой и дымом. Наверное, он выкурил слишком много и потерял контроль.

— И вы считаете, что если Барти узнает, будет только хуже?

— Черная злая змея свила здесь свое гнездо, ей нужны наши души…

— Барти его просто изобьет. Он давно обещал кого-то выпороть.

— А нам за компанию попадет, потому рядом стояли, — Сириус поежился. — Он не станет разбираться. И потом, если Лавгуда выгонят? Он, конечно, наворотил дел, но мы же не знаем наверняка, что случилось. Не то чтобы я ему сочувствовал или наматывал сопли на кулак, — быстро добавил он, будто бы смутившись, — я просто не хочу, чтоб потом меня грызла совесть, потому что из-за нас досталось невиновному. К тому же, может, это еще и не наркотики?..

— А что тогда? У тебя есть другие варианты?

— Черт, Люпин, ну вот зачем все портить-то!

— Ну хватит уже, — Алиса вскинула руки вверх и сделала им знак заткнуться. Потом села на кровать и слегка придвинулась к Ксено. Тот не двигался, все так же роняя слезы на колени.

— Она пьет наши души, чтобы насытиться — но она никогда не насытится, и будет пить и пить, пока от нас ничего не останется…

— Эй, эй, Ксено, не плачь, — так мягко Алиса ни с кем не разговаривала. Она обняла Ксено за плечи, погладила по спутанным волосам. — Мы не дадим ей выпить наши души, обещаю тебе. Мы что-нибудь придумаем, защитимся. Снотворное и вода у меня на тумбочке, — прошептала она, на секунду повернувшись. Ремус кивнул и поспешил вниз. Мисс Крэбб не обратила на него никакого внимания: должно быть, уже привыкла к тому, что он постоянно куда-то бегает. Но на обратном пути, уже выходя из девичьего общежития, Ремус столкнулся с Барти. Он извинился, хотел пройти мимо, однако у Барти было очень плохое настроение, и он явно задался целью испортить его и другим.

— Ремус, я, если память мне не изменяет, велел вам разойтись по комнатам. Что ты делаешь в женском общежитии?

— Я заходил к Алисе за снотворным. Сплю не очень хорошо.

— Ах вот оно что. А тебе говорили, что самолечение вредно для здоровья? Если ты плохо спишь, тебе следует поговорить с мадам Помфри — и она как врач скажет, что делать. Снотворное я у тебя изымаю, — Барти требовательно протянул руку, — давай его сюда. С Алисой я тоже потом поговорю.

— Но Барти…

— Ремус, ты оглох? Отдай мне снотворное, будь так добр. И надеюсь, больше подобных вольностей я за тобой не замечу. Можешь идти.

Едва запыхавшийся Ремус переступил порог комнаты Ксено, на него воззрились две пары требовательных глаз. Он виновато уставился в пол.

— Ну?

— Ничего не вышло. Я встретил Барти, и он отобрал у меня снотворное. Сказал, что это самолечение и нам так делать нельзя и все такое. Что будем делать?

— Бесполезно что-то делать, — пробормотал Ксено, положив голову на плечо Алисе. — Нас всех поглотит ненасытная черная змея…

— Вовсе нет. Мы еще завяжем этой змее хвост узлом, — пообещала она. — А тебе лучше попытаться уснуть. Знаешь, когда ты спишь, змея не может пить твою душу. Давай-ка ты ляжешь, а, Ксено? А я посижу здесь и послежу, чтобы она не напала на тебя, пока ты не уснешь.

Тихонько покачивая его, как малыша, она помогла ему улечься и накрыла пледом, а сама скинула кроссовки и пристроилась в изножье. Ее левая лодыжка была обмотана бинтом, но бинтом каким-то странным, как будто прорезиненным. И к тому же он совершенно не мешал Алисе двигаться.

— Что у тебя с ногой? — шепотом спросил Сириус. Он забрался на стул и, по всей видимости, никуда не собирался уходить.

— А, ерунда, бандаж. Я на днях ногу потянула, он помогает ее фиксировать, для мышц полезно.

— Я думал, их только спортсмены носят.

— А кто тебе сказал, что я не спортсменка? — подняла брови Алиса. — И кстати, тебе разве не следует спрятаться в своей комнате, пока злой страшный Барти не пришел за тобой?

— Я подумал, тебе будет скучно сидеть тут одной и ждать, пока Лавгуд уснет. Эй, там наверху, ты чего как неродной, Люпин? Садись уже.

Ремус сначала подумал, что ему послышалось. Будь на месте Сириуса кто-то другой, это можно было принять за неловкую попытку разбить лед, но Сириус ясно дал понять, им с Ремусом совсем не по пути. Тогда как быть? Как к этому относиться? Немного пометавшись, Ремус все же опустился на ковер: он договорился сам с собой и решил остаться ради Алисы. Сириус, сунув руки за голову, покачивался вместе со стулом и снова не обращал на него внимания. Вот и хорошо.

— Как насчет страшной истории? Я свою уже рассказал, кто хочет продолжить? Алис?

— Я все не пойму, чего Барти на нас вызверился. Мы же ничего такого не делали, подумаешь, страшилки про психушку.

— Ну-у-у… — передернул плечами Сириус и нервно поправил воротник, — мне кажется, у него там что-то личное. Может, он там работал.

— Или лежал, — неожиданно для себя выдал Ремус и тут же испуганно захлопнул рот. Все уставились на него, повисла напряженная пауза. Ремусу захотелось провалиться сквозь землю. Наконец Алиса, размеренно поглаживавшая Ксено по плечам, протянула:

— Это вряд ли. Иначе Реддл бы не взял его работать. Ладно, хотите страшную историю? В общем три года назад мы с Фрэнком ездили в Лондон на фестиваль, я должна была участвовать в благотворительном марафоне. Я тогда занималась легкой атлетикой, бегом…

— А почему бросила?

— Слушай, не перебивай. Так вот, мы уже собрались на старте, разминаемся, ждем стартового выстрела. Подходит парень с пистолетом. Я встаю на свое место, жду. Слышу выстрел — и понимаю, что он какой-то не такой. И тут девочка рядом со мной падает на землю, а у нее на майке кровавое пятно. Дальше я ничего не помню, очнулась уже в больнице. Мне сказали, что у меня случился припадок. Больше я не бегала.

— Жуть какая, — Сириус от шока даже качаться перестал. — А что это было?

— Теракт. Какие-то радикалы решили сорвать марафон. Но говорят, того, кто стрелял, упекли в психушку, так что он свое получил, если там все так ужасно, как ты говорил, — добавила Алиса, и у ее рта появилась жесткая складка. — Ну а ты, Ремус? У тебя есть страшная история из жизни?

— Из жизни? — Ремус потер кончик носа и беззаботно начал: — Ну, когда мне было двенадцать, я перешел в другую школу, и меня на второй же день одноклассники заперли в бойлерной. Затолкали туда и закрыли, и я где-то часа два сидел там в полной темноте и слушал, как по углам скребутся крысы. Они все время бегали у меня по ногам, одна даже на голову свалилась откуда-то. Я, наверное, не выбрался бы до утра, но меня сторож нашел. Было страшно.

— Погоди, тебя? — Сириус фыркнул. — Да брось заливать! Такого быть не может, — заявил он уверенно, и от этой уверенности у Ремуса возникло ужасное, почти непреодолимое желание истерически расхохотаться.

— Пустите, пустите, пожалуйста, не надо! Я же ничего не сделал!

Он плакал и вырывался, но мальчишек было много, а он один, и черный зев бойлерной все приближался. Его втолкнули внутрь, швырнули следом портфель, больно ударивший по затылку, и захлопнули дверь. Ремус замолотил по ней кулаками.

— Откройте! Выпустите меня! Эван, зачем ты это делаешь, открой дверь! — слезы градом катились по лицу, он захлебывался ими. С другой стороны двери Розье пропел в замочную скважину:

— Не откроем, пока ты не поймешь, где твое место в этой школе, Полоумный. Посиди и подумай над своим поведением. Заодно мог бы и умыться — а то на тебя, неряху, невозможно смотреть! Пользуйся возможностью, пока у тебя есть горячая вода!

Его шайка весело расхохоталась, довольная шуткой предводителя. Ремус слышал, как они запирают дверь и уходят. Он сполз на пол, прямо в своей новой чистой форме, уткнулся носом в колени, и заревел. Это было несправедливо, он ведь ничего не сделал, совсем ничего, только лучше, чем Розье, ответил на вопрос учительницы. За что они с ним так?

Сбоку раздался шорох и писк. Ботинок коснулось что-то маленькое, и Ремус с криком вскочил, когда по его ногам пробежала здоровенная крыса. Снова писк. Их здесь было много. И они наверняка были голодные. Ремус прижал к себе грязный портфель — кто знает, а вдруг крысам понравится его кожа? Хотел позвать на помощь, но в последний момент остановился. Если позовет, над ним будут смеяться. Он вытащил из портфеля свою перьевую ручку и стал на ощупь ковыряться ею в замке. Если он хотел выжить в этой школе, полагаться можно было только на себя.

Ремус вспомнил, как спустя два часа вывалился под ноги сторожу, проверявшему школу. Как врал дома, что заблудился и пропустил свой автобус, а то, что грязный, так это его машина обрызгала, ничего страшного. Как потом еще месяц вздрагивал, завидев крыс; он даже к ручной крысе Грея привыкал очень долго.

— То есть, по-твоему, я не похож на человека, которого можно вот так просто запереть в бойлерной?

У тебя это на лбу написано, неудачник. Хватит строить из себя храброго, смирись уже с тем, кто ты есть, — мрачно посоветовал Полоумный Люпин.

— Конечно нет, — пожал плечами Сириус. — Хотел бы я поглядеть на тех, кто попытался бы это провернуть.

Ремус посмотрел на него и ничего не ответил.

— Не хочу вас отвлекать, но Ксено, кажется уснул, — заметила Алиса. — Давайте-ка расходиться, спасибо за страшилки, мальчики.

Сириус ухмыльнулся ей, но, когда она вышла, вид у него был обеспокоенный.

Он поймал Ремуса за рукав у дверей его комнаты, помялся и сердито спросил, словно обвиняя в чем-то:

— Ты же выдумал свою историю про бойлерную? Ты все это придумал просто так, да? — его глаза не отрываясь смотрели на Ремуса, и тот прочел в них: «Пожалуйста, скажи «да».

— Да. Я все выдумал. Извини, мне надо закончить письмо.

Утром Ксено выглядел как всегда (разве что глаза у него были чуть краснее) и держался в своей обычной манере: отстраненно и расслабленно, словно только что открыл все возможные чакры и достиг полной гармонии со вселенной. На осторожные расспросы Сириуса и Ремуса он признался, что действительно курил.

— Но я не знал, что это трава. Она была перебита чем-то другим, — объяснял он, поправляя криво застегнутую рубашку. — Когда я был в городе, то встретил там пару хиппи. Они тоже делали самокрутки — сказали, что они как у меня, а я их курю для запаха, это просто дым. Мы и обменялись, я решил попробовать… Ну кто ж знал, что они подсыпают туда Мэри Джейн!

Ремус предпочел поверить в эту историю: Ксено был очень похож на того, кто мог бы попасться на такой незамысловатой лжи, и потом, он нравился Ремусу. Да, это была не очень правильная логика, но черт возьми, можно же хоть раз сделать что-то неправильно, а? На благодарность Ксено за то, что они прикрыли его, Ремус улыбнулся и махнул рукой.

— Всегда пожалуйста.

И только-только все успокоились, как оказалось, что с благодарностью Ксено поспешил. После завтрака в столовую заглянул Барти и ласковым голосом потребовал его в свой кабинет. Что они там делали, никто не знал, но на занятия Ксено пришел с опозданием, двигаясь очень скованно и морщась при каждом шаге. Барти все же привел в исполнение свою угрозу, и оставалось гадать, почему он не наказал заодно Сириуса и Ремуса. А главное — как он узнал? Ремус был уверен, что Северус здесь не при чем, потому что тот не упустил бы случая насолить своему врагу за спиной у Лили. И из всех возможных гипотез оставалась только теория заговора, в которую верила Тонкс. Может, Барти правда следит за ними от нечего делать?

Хотелось бы мне сказать, что Ремус вплотную занялся этой задачкой, но у него были дела поважней. В последнем письме мама подробно рассказала ему, как настроить рояль в одиночку, и теперь его главным делом было найти настроечный инструмент. В городе он потерпел фиаско, все надежды оставались на дом. После уроков Ремус спустился на кухню, надеясь застать там Сьюзен. Почему-то он был твердо уверен, что если кто и знает особняк лучше всех, то именно она.

В кухне Сьюзен возилась с тестом под присмотром неприятной старой дамы, кухарки миссис Руквуд. Ее семья служила в Реддл-холле уже несколько десятков лет, и Ремус подозревал, что именно от нее Миллисента переняла восторженное и благоговейное отношение к мистеру Реддлу — а заодно и враждебность к детям. Когда он вбежал в душный подвал кухни, миссис Руквуд оторвалась от большой кастрюли и посмотрела на него сквозь пенсне с холодным неодобрением, как будто он прошелся грязными ботинками по свежевымытому полу. И разумеется, закатила глаза: она была из тех людей, кто считал, что нерях надо отдавать под суд. Вечно растрепанный и помятый, несмотря на все свои старания, Ремус автоматически попадал в разряд злостных нерях, но сегодня он был слишком взбудоражен, чтобы переживать из-за этого.

— Привет, Сьюзен! — он широко улыбнулся горничной, которая на миг оторвалась от теста и подмигнула.

— А-а, здорóво. Ты же не забыл, что твое дежурство только послезавтра, Мистер Староста? Или прикажешь звать тебя Серьезная Шишка?

— Да ну тебя, — рассмеялся Ремус, забираясь на высокий табурет, любимое место Беатрис. — Сью, я по делу. Как ты думаешь, в доме есть настроечный инструмент?

— Какой-какой инструмент?

— Настроечный, для рояля. Я хочу настроить старый рояль, который стоит в северном флигеле.

— А старшие знают, что ты задумал?

— Нет, но… — Ремус неловко поерзал на месте, — но в этом же нет ничего плохого? Рояль там все равно никому не нужен, а мне может помочь. Ты же не будешь им говорить?

— Обижаешь, Рем, — наигранно обиделась Сьюзен. — Чтоб я хоть раз кого-то выдала!

Она оглянулась на миссис Руквуд, уж слишком пристально смотрящую ей в спину, и понизила голос, еще активнее вымешивая тесто:

— На твоем месте я бы обыскала чердак. Если эта штука где и есть, то там. Туда все свалили, когда ремонт последний раз делали, перед вашим приездом. И это, вот еще что. Нечего тебе мимо ваших медсестер лишний раз шататься, засекут не ровен час. А то Бет мне рассказывала, как ты пару недель назад Джеймса Бонда из себя разыгрывал, — она прыснула. — Бет говорит, прям картина маслом была… В общем, есть еще одна лестница, здесь, винтовая, мы ей пользуемся, чтоб по парадной не шататься. Видишь во-он ту дверку в углу рядом с кладовкой? Лестница там. Поднимайся до самого верха, попадешь аккурат на чердак.

— Спасибо огромное, Сью!

— Да не за что. Ты это, если настроишь рояль, сыграешь нам с девочками чего-нибудь? А то я вживую рояль никогда не слышала, да и они небось тоже.

— Конечно сыграю! — с жаром пообещал Ремус.

Лестница была страшно узкая; невозможно было представить, как полная Сьюзен или тем более тумбочка-Миллисента ей пользуются. Ремус взбежал наверх, ни разу не остановившись, и отдышался только перед крохотной дверцей. За ней раскинулся просторный чердак, от вида которого у него перехватило дыхание. Стоя среди нагромождений старой викторианской мебели, ржавых рыцарских доспехов и мечей, залежей пыльных бархатных штор и потускневших канделябров, Ремус чувствовал себя Мэри Леннокс, отыскавшей свой волшебный сад.⁽⁴⁾

Свет на чердак попадал сквозь крохотные мутные слуховые оконца, и от этого в каждом углу мерещились призраки. Ремус споткнулся о старый меч с рукояткой, в которую, похоже, были вделаны настоящие рубины, и ему послышалось, будто над ним тонко захихикала девчонка. Рядом с мечом лежала рваная бурая остроконечная шляпа — а чуть поодаль, резко контрастируя с ней, на ручке массивного гардероба висела серебряная диадема. Гардероб пошатнулся, когда Ремус к нему подошел, и внутри него что-то задребезжало. Ремус потянулся к ручке, намеренный отыскать источник дребезжания, и тут краем глаза заметил яркий блеск. В глубоком, на удивление хорошо сохранившемся кресле стояла коробка, а из нее кокетливо выглядывал металлический бочок настроечного инструмента. Кресло было похоже на те, что валялись в бальной зале — наверняка инструмент раньше лежал там, а потом его за ненадобностью вместе с другим хламом унесли на чердак. Бережно вытащив свое сокровище из коробки, Ремус обтер с него пыль и, забыв о подозрительном дребезжании, поспешил вниз. Если бы он обернулся, то увидел бы, что ручка гардероба дергается туда-сюда, словно кто-то пытается выбраться наружу.

---

1) Доктор Генри Джекилл — главный герой романа Р. Л. Стивенсона «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда», ученый, проводивший на себе опасные опыты и ставший в итоге жертвой своего злого альтер-эго — мистера Эдварда Хайда. Вероятно, Ремус чувствует с ним некую… родственную связь.

Вернуться к тексту

2) Хоббит, один из главных героев трилогии Дж. Р. Р. Толкина «Властелин колец».

Вернуться к тексту

3) Дева-воительница, победившая в одной из битв Короля-Чародея, которого, согласно пророчеству, нельзя было убить «смертному мужу»; ее подвиг отсылает к трагедии Шекспира «Макбет», где ведьмы предсказывают главному герою Макбету, что его не сможет победить никто, «кто женщиной рожден», и в результате он умирает от руки Макдуфа, родившегося посредством кесарева сечения.

Вернуться к тексту

4) Главная героиня романа Ф. Бернетт «Таинственный сад».

Вернуться к тексту

Raise the glass to freedom

Something they can never take away

No matter, what they tell you

Raise the glass to the four of us

Tomorrow will be more of us

Telling the story of tonight

«Story of tonight», из мюзикла «Гамильтон»

Быть Блэком — нелегкий труд. Быть Регулусом Блэком — непосильный. Потому что если ты Регулус Блэк, для тебя это самое простое «быть» уже огромная проблема. Зачем тебе быть, если ты не можешь радоваться этому бытию? Зачем тебе существовать в мире, где то, что наполняет других людей смыслом, тебе грозит смертью? Зачем жить, если твои родители всегда хотят от тебя невозможного и никогда не будут довольны, а твой старший брат, твой единственный друг и защитник, ненавидит тебя и никогда не простит?

Регулус заперся в ванной и вертел перед глазами тонкое лезвие. Барти говорил, что это опасно и вредно, что однажды Регулус может от этого умереть. Умирать Регулусу не хотелось. Однако и жить — тоже. Он не верил, что сможет вылечиться: его показывали стольким врачам, родители даже специально отправляли его в Германию на обследование в какую-то клинику, и ничто не помогло. С чего вдруг поможет Реддл со своей глупой методикой? Регулус прекрасно понимал, что единственный способ поддерживать свое существование — перекрыть все возможности испытать радость. Он даже осознанно отказался от прогулок в город, потому что это было приятное разнообразие среди серых будней и давало повод ждать выходных. Ждать хоть чего-то. Он долго спорил с Чарити, но в итоге убедил ее, что пока что ему будет лучше так. Потому что «нам же не нужны несчастные случаи — мне не хочется никого покалечить, мэм». Это, кстати, было сущей правдой; меньше всего на свете Регулус хотел прослыть настоящим чудовищем. Сириус и так считает его маленьким монстром. Сириус… ведь они, наверное, могли бы помириться, если бы Регулус захотел. Но он не хотел. Стоит Сириусу перестать ненавидеть его, как в этом мире сразу появится кое-что радостное. А это значит постоянный огромный риск. Прежде всего для самого Сириуса. Нет, без него будет лучше. Ничего, Регулус привык, что его участь — одиночество. Даже его болезнь из-за своего названия в народе стала известна как «болезнь одиночника». Солиданику нельзя пускать людей слишком близко. Как бы они ни просили. Иначе потом больно будет всем.

Регулус расстегнул манжету и посмотрел на запястье. Ровные, аккуратные полоски уже затянувшихся порезов начинались почти от самой кисти и прятались под рукавом. Он не любил резать себя. Это было больно и мерзко и заставляло чувствовать себя жалким беспомощным червяком. Именно поэтому Регулус это и делал. Чем хуже — тем лучше. Лезвие прижалось к коже.

Вспышка боли. Руку прошило насквозь. Не сразу — как только он вытащил лезвие из раны. Кожа вокруг пореза словно стягивалась, боль была острая, жгучая, глубокая. Регулус закусил губу. Ему не становилось легче дышать, не случилось никакой вспышки осознания, что мир не так ужасен и жить еще можно. Мир был отвратителен — а он каждым своим движением делал его еще отвратительнее. Он не пытался помочь себе, он загонял себя в могилу, потому что это был единственный способ хоть как-то существовать. Все-таки умирать Регулус не хотел. Выдохнув сквозь зубы, он еще медленнее провел лезвием по коже.

Он знал свой порог. Останавливался всегда, когда казалось, что еще чуть-чуть, еще один раз — и ему станет легче. Позволял своему мозгу исступленно гадать, а что могло бы быть, если бы он не остановился. И никогда не пытался это проверить. Чем хуже — тем лучше.

Регулус промыл порезы ледяной водой, от которой рука окончательно потеряла чувствительность, забинтовал и спрятал под рукавом. Острая ненависть к миру и самому себе постепенно сменялась обычным мрачным отвращением. Он приходил в норму. Если это можно было назвать нормой.

Сириус никогда ничего не говорил ему о порезах. Возможно, не догадывался. Или предпочитал не замечать. Или ему было все равно. Регулус точно не знал. С одной стороны, это было хорошо: меньше поводов для нотаций (Сириус читал их с таким видом, словно за ним самим не водилось абсолютно никаких грехов, и это бесило еще больше). А с другой… иногда — по ночам, лежа в кровати и глядя в темный потолок, когда отвращение к миру достигало своего апогея — Регулус пытался представить себе, что было бы, если бы Сириус узнал. И не понимал, хочет он этого или нет. Должно быть, все-таки хотел. По крайней мере в тот противно-солнечный субботний день, потому что за обедом он неловко потянулся к супнице, рукав задрался, и свежий бинт высунулся на всеобщее обозрение. Сириус, как всегда болтавший с Поттером о всякой чепухе, ничего бы и не заметил, но в этот момент Билли Уизли, сидевший как раз напротив, ойкнул и уставился на Регулуса.

— Что с тобой случилось, что у тебя с рукой?

Сириус резко обернулся. Посмотрел на бинт. На Регулуса. И все понял.

— Так, братец… Давай-ка выйдем на минуту. Поговорим «голова к голове».

— Нам не о чем говорить, Сириус.

Сириус очень хотел раскричаться, он всегда так делал. У него даже лицо дергалось от того, как сильно он сдерживался. Однако в этот раз ему удалось сохранить самообладание.

— Регулус Арктурус Блэк, я сказал — мы выйдем и поговорим с глазу на глаз. И это не обсуждается. Извините, миссис Бербидж, мы на две минуты. Не волнуйтесь, — он поднял руку, останавливая уже поднимавшуюся Чарити, — я себя полностью контролирую. Прошлый раз не повторится.

Регулус нехотя выбрался из-за стола и поплелся в коридор. Что-то было не так. Раньше Сириус не пытался контролировать себя. Он бушевал и сносил все на своем пути, не давая себе труда хоть на секунду задуматься, что о них подумают другие. У Регулуса появилось неприятное ощущение, что в этот раз он пережал какую-то пружину внутри у брата — и как обычно все не закончится.

В коридоре Сириус привалился к стене, потер виски, словно у него разболелась голова, и тихо спросил:

— И давно ты режешься? — даже не встряхнул за плечи — его любимый метод общения. Регулус неожиданно почувствовал себя виноватым, но не понимал почему, и ему это не нравилось.

— Это не твое дело, Сириус.

— Ах вот как. Мой младший брат превращает себя в кровавую тетрадь для прописей — и это не мое дело?

— Семь лет назад ты ясно дал понять, что брат тебе не нужен. По крайней мере, такой как я.

— Регулус, — взгляд у Сириуса был странный. Незнакомый. В нем было сочувствие. И вина, — мне было одиннадцать, и я сказал это по дурости, ты это знаешь.

— Ты сказал то, что хотел сказать. И это из-за тебя я стал таким, каким стал, — Регулус знал, что это подло. Больно. Нечестно. Но он не видел другого выхода. Им с Сириусом нельзя мириться. — Ты виноват в том, что случилось.

— Я знаю. Но я хочу это исправить. Я не хочу тебя терять. Ты мой брат, Рег. Ты мне нужен.

— Вот именно, я нужен тебе. Ты не думаешь обо мне, ты думаешь о себе. Опять! Ты всегда думаешь только о себе! Тебе плевать, что со мной происходит.

«Регулус Арктурус Блэк, я не хочу возвращать maman живой скелет вместо сына! Ешь нормально!»

«Регулус, меня достал свет в твоей комнате, первый час ночи, ложись спать, завтра нас опять потащат к врачам с утра, и угадай, кому прилетит, если ты будешь клевать носом?»

«Рег, чтоб тебя, хоть раз в жизни перестань разыгрывать из себя треклятого Гамлета и послушай, что говорят люди! У нас есть шанс понимаешь, есть шанс, мне уже поперек горла твое нытье!»

— Тебя не волную я, ты просто не хочешь, чтобы тебя грызла совесть, если со мной что-то случится. Ты не изменился. Поэтому то, что я с собой делаю, тебя не касается, Сириус.

Это была неправда — они оба это понимали. Это был удар в спину — и это они тоже понимали. Регулус надеялся, что вот сейчас Сириус наконец сорвется, закричит, может быть, даже ударит его. Что он снова станет собой. Но Сириус молчал. Он побледнел как покойник, поджал губы и смотрел на Регулуса нечитаемым взглядом, совсем как отец. Потом тихо сказал:

— Хорошо. Если ты хочешь, чтобы то, что ты делаешь, меня не касалось — хорошо. Пусть так. Знаешь, мне надоело тебя спасать. Пора спасать себя. Если тебе так нравится — тони. Но я лично собираюсь всплывать.

С этими словами он развернулся и ушел в столовую. Регулус остался стоять посреди коридора оглушенный, один на один с ужасающим пониманием. Сириус не отрекся от него семь лет назад. Зато отрекся от него сейчас. И Регулус сам подтолкнул его к этому. Несколько секунд не было ничего. А затем он почувствовал внутри ужасную боль, в сто раз хуже, чем от любого пореза. Это было ужасно, это было невыносимо — но это была не та боль, которую искал Регулус. Она разрывала его на части, сводила с ума, заставляла каждую клетку его тела гореть в агонии.

Регулус был гордым. Очень гордым — он же Блэк. Но сейчас он готов был забыть про свою гордость и броситься брату в ноги, умолять его, лишь бы только он простил. Принял обратно. И Регулус бы это сделал, если бы мог. Однако радости, которая бы нахлынула на него в таком случае, он бы не вынес. Им с Сириусом нельзя мириться. Регулус понимал, что сделал все… правильно. Да, правильно, как бы ужасно это ни звучало. Ведь чем хуже, тем лучше, верно? Хуже этой боли не могло быть ничто. Он своими руками запер себя в Аду, и теперь его страдания не позволили бы ему ни на минуту забыться. Это был разумный план, а Регулус всегда был разумным человеком.

Но только на одну половину. На вторую он был Блэком. То есть безрассудным идиотом. Отчаянно не желавшим терять брата — единственного человека, как подозревал Регулус, который искренне его любил.

Нужно было снова привлечь его внимание. Заставить думать о себе. Любым способом — пусть даже самым ужасным. Лучше ненависть, чем безразличие. Регулус медленно дошел до библиотеки, опустился за один из столов. Обычно он предпочитал свою комнату всем другим, но в библиотеке почему-то лучше думалось. Напротив стояло глубокое кресло — любимое кресло Сириуса. На секунду Регулус представил себе, как брат молча смотрит на него и отворачивается, и тут же скрючился от боли. Нет, нет, нет, что угодно, но не безразличие! Уж лучше ненависть! Ему и не нужно прощение Сириуса. И, если уж говорить начистоту, это Сириус должен был просить у него прощения за этот скандал, пусть он и не кричал. Чего он докопался? Это личное дело Регулуса, оно больше никого не касается, Сириусу от этого ни горячо ни холодно — так чего он завелся? Сам влез — и сам получил! Все закономерно!

— Эй, что с тобой?

Над ним стоял Билл Уизли и смотрел с беспокойством — глупый, думает, что может понять, что происходит. Регулус уже открыл рот, чтоб велеть ему убираться прочь, когда его осенило. Это Билл был виноват в том, что случилось. Из-за него Сириус увидел порезы. Если бы не Билл, ничего не случилось бы. А он стоит тут как ни в чем не бывало, пока Регулус мучается! Еще никогда мир не казался ему настолько несправедливым.

— Неважно. Не твое дело.

— Ты поранился? — настырный мальчишка никак не хотел отстать. И тут в голову Регулусу пришел план. Сомнительный с точки зрения морали — но почему нет? Чем он хуже прочих? А заодно пусть этот маленький мерзавец помогает исправить то, что он разрушил. Регулус усилием воли подавил желание послать Билла куда подальше. Придется втянуть его в разговор. Господи, как же его бесят эти дети…

— Да, я поранился. Это мой механизм справляться с болезнью.

— Ты нарочно поранился? — очевидное до глупой детской головы доходило очень медленно. — Но Барти же сказал…

— Я не верю тому, что говорят Барти и Реддл. Боль — очень хороший способ подавить радость. А, да что я тебе объясняю, ты все равно не поймешь.

— Пойму, — ага, взыграла гордость. Конечно, сам еще мелюзга, а туда же, считает себя взрослым. — Объясни!

— Вообще-то у меня еще были дела, — Регулус сделал вид, что собирается уходить. — Но-о… если окажешь мне услугу, объясню.

— Какую?

Попался.

— У Сириуса в комнате где-то лежит наша фотография. Я ее там забыл. Это важная для меня фотография. Принесешь мне?

— Ладно.

— Только это надо сделать быстро, ясно? Мы с Сириусом… сейчас в ссоре, он будет сердит, если кто-то к нему заявится. А фотография мне нужна. Так что давай, быстро.

Билл кивнул и убежал. Регулус размышлял, куда лучше спрятать фотографию. Он не планировал забирать ее насовсем — так, подержать пару недель, пока Сириус не занервничает и сам к нему не придет. Он не может за ней не прийти. Эта фотография слишком ему дорога. В конце концов это их единственная совместная фотография. Наверное, стоит положить ее между книжками. С Сириуса станется перерыть даже его ящики с бельем (если он решится сам вернуть пропажу), но в книгах он копаться не станет никогда.

Не прошло и пяти минут как Билл вернулся с фотографией. Регулус нетерпеливо протянул руку и…

То ли от волнения, то ли еще от чего, но ладони у Билла были мокрые и липкие. Фотография прилипла к пальцам. И когда Регулус ухватился за край, не выдержала. Старая бумага надорвалась как раз между лицами. В руке у Регулуса оказалась неровная половинка. Билл тихо ойкнул.

— Ты что наделал? Ты… ты… Это ты виноват! — Регулус сунул оторопевшему Биллу половинку фотографии. — Теперь сам придумывай, как ее спасти, понял!

Он вскочил со своего места и побежал прочь.

— Регулус!

Первым порывом Регулуса было обернуться. Но он не обернулся и заставил себя бежать дальше. Ведь это же не он виноват, это все Билл, Билл… а ему нечего стыдиться, он здесь вообще не при чем. Но лучше убраться подальше, прежде чем Билла найдет Сириус.

* * *

Флер и братья Уизли нередко прибегали к Ремусу за помощью или советом, поэтому не было ничего удивительного в том, что, едва он вышел из столовой (удивляясь, с чего это Джеймс завел моду пялиться на него через весь стол), к нему подбежал взволнованный растревоженный Билл. В руках у него было два обрывка бумаги.

— Ремус, я… Регулус… фотография… — Билл открывал и закрывал рот, путаясь в словах и не зная, с чего начать. Ремус придержал его за плечо:

— Погоди-погоди, отдышись сначала. Что-то случилось? Что-то серьезное? — утвердительный кивок. — Так, давай-ка отойдем куда-нибудь, и ты мне все расскажешь.

Они направились в библиотеку: все в Реддл-холле, если хотели поговорить о чем-то серьезно и обстоятельно, шли в библиотеку. Гостиную дети не любили, слишком уж она напоминала о терапии, и не пользовались ею. Другое дело библиотека, где тихо, спокойно и уютно, где можно, укутавшись пледом, с ногами забраться в бархатное кресло и слушать своего собеседника часы напролет…

Едва он смог сесть, Билл протянул Ремусу обрывки бумаги, оказавшиеся двумя половинками старой фотографии. С обеих половинок смотрели слегка встревоженные симпатичные черноволосые мальчики.

— Регулус попросил меня принести эту фотографию из комнаты Сириуса, — объяснял Билл, нервно вытирая мокрые ладони о свой джинсовый комбинезон. — Сказал, что забыл, а они с Сириусом поссорились. Я сбегал, принес, но когда отдавал, она… у меня были мокрые руки, а Регулус потянул ее, и… и вот, — он грустно показал на половинки фотографии. — Сказал, чтобы я сам придумал, как ее спасти. А я не знаю… Ремус, а может, ты знаешь? Ты же умный!

Ремус повертел одну из половинок. На ней был, кажется, Сириус: он держался как-то посмелее брата, даже подбородок у него задирался. Надрыв прошел как раз рядом с его лицом, чудом не задев. С обратной стороны была надпись: «Лучшим на свете кузенам на добрую память, с любовью, Андромеда».

Что-то в рассказе Билла Ремусу не нравилось. Регулус и Сириус не ссорились — хотя бы потому, что они находились в состоянии войны постоянно. С чего бы Регулусу вообще забывать важную ему фотографию в комнате Сириуса? И даже если так, почему не подняться за ней самому? Ну конфликтом больше, конфликтом меньше, они же наверняка уже к этому привыкли. Может быть, потом следует выяснить у Регулуса, зачем он втягивает в свои личные дела детей. А то как хорош, гусь: вместе разорвали, а отдувайся один Билл!

— Ну-у, — протянул он тем временем вслух, — можно наклеить обе половинки на картонку поплотней. А надпись переписать. Заметно будет, конечно, но если не присматриваться…

— К чему присматриваться? — поинтересовался громкий голос у них за спинами. Ремус похолодел и выронил обрывок.

Сириусу всегда было до всего дело. Он обожал совать нос в чужие дела, иногда даже буквально. Как сейчас: не успели Билл и Ремус спрятать несчастную фотографию, а он уже стоял рядом и заглядывал Ремусу через плечо.

— Ну, что вы тут?.. — он поперхнулся, побледнел и ухватился за спинку стула. Билл торопливо начал оправдываться:

— Я не хотел, я ее просто взял, чтобы отдать…

— Отдать?! — выдохнул Сириус. Его взгляд так и впился в Ремуса. — Какого черта тебе понадобилась моя фотография, вор?

— Твоя фотография? — ошарашенно пролепетал Билл. — Но я думал, что…

— Сириус, мы ничего не крали, — вмешался Ремус. Да, технически, Билл, конечно, украл фотографию, но он же не знал!

— Ах не крали? А что ж вы тогда сделали? И что вы сделали с ней?

— Что за шум, а драки нет?

О нет. Пожалуйста, взмолился Ремус, не надо. Вот только его нам не хватает. Не надо, ну не надо-о!

— Барти, я не знаю, что происходит, но вот у этих двоих моя фотография, и они ее разорвали! — Сириус ткнул пальцем в обрывки. Он никогда не любил Барти и, раз теперь уцепился за него, как за соломинку, значит, этот снимок очень много для него значит. Или значил. Ну и влипли же они…

— Барти, — Ремус поднялся и сделал шаг навстречу ему, — послушай меня, пожалуйста, я могу все объяснить.

— Нет нужды, Ремус, — отмахнулся Барти с усмешкой. — Я все слышал.

— Правда?! — сердце взвилось в груди птицей.

— Да. И считаю, что твоя грубая и наглая ложь — повод стыдиться.

Нет. Только не снова. Черт возьми, за что?!

— Я не лгу, — ну да, конечно, а голос дрожит. Кто тебе поверит, Ремус?

Барти осуждающе поцокал, качая головой:

— Ц-ц-ц, ничему тебя жизнь не учит. Тебя прошлый раз не заставил задуматься? Ты забыл, чем все заканчивается, если ты пытаешься мне лгать? — с каждым словом он подходил все ближе, пока, наконец, не замер буквально в паре дюймов от Ремуса и не глянул снизу вверх. Ему показалось, или его губы на секунду изогнулись в улыбку?

— Пожалуйста, Барти, просто позволь мне объяснить!

Это прозвучало громче, чем Ремус планировал, и Барти немедленно вскинул руку в предупреждающем жесте:

— Ремус, мне все-таки напомнить тебе, что случилось в прошлый раз? Если ты не хочешь снова впутать кого-то в неприятности, как ты обычно это делаешь, то я бы посоветовал тебе помолчать.

Ремус открыл рот — и закрыл его обратно. Спорить было бесполезно. Барти всегда выходил из всех споров победителем. А Ремус… Ремуса вечно загоняли в угол, обвиняли во всем подряд, а затем еще и затыкали рот, не давая оправдаться. Сколько бы он ни пытался подняться, жизнь отточенным болезненным ударом снова сбивала его с ног. У него не было ни шанса. Но что, что такого он сделал, почему Барти так его ненавидит?..

…он не справился и переступил черту…

Слова мистера Реддла прозвучали в ушах громко, внезапно. Все встало на свои места. Теперь Ремус заметил и нервную складку у губ Барти, и какое-то неуверенное, словно бы опасливое выражение в его глазах. Ведь это была его работа. Тяжелая работа, с которой ему было трудно справиться, и о которой Билл не знал. Он мог опять сорваться. Выпасть из роли. Но права на такую ошибку у него не было.

— Барти, остановись. Стой.

— Прошу прощения? — глаза Барти сощурились. Он, должно быть не знал, что о его работе известно кому-то еще. — Ремус, ты забываешься. В мой кабинет, быстро — поговорим о твоем наказании.

Он играл свою роль. Понял, что его разоблачили, но держался до последнего. Непосвященный даже не заподозрил бы. И не заподозрил.

— Нет! Ты не можешь так делать!

Билла никто не успел остановить: он опрокинул свой стул и влез между Ремусом и Барти, вызывающе задрав подбородок. Ремус на секунду оцепенел. Барти тоже.

— Билл, послушай… — Ремус положил ладонь Биллу на плечо: мальчика нужно было успокоить, пока он не наломал дров. Билл нетерпеливо стряхнул его руку.

— Да, послушай, Билл, — подхватил поборовший оцепенение Барти. — Так уж вышло, что я намного старше и обладаю определенной властью. Поэтому ты не можешь говорить мне, что делать и чего не делать. Ремус, я сказал: в мой кабинет и живо, ну!

— Это несправедливо! — надрывался Билл. Его рыжие волосы вставали торчком. У Ремуса вдруг екнуло сердце.

— Но это несправедливо! — снова вскинулась Лили.

— Я же велел тебе сесть!

— Это несправедливо! Несправедливо, несправедливо, несправедливо… — повторяла она как заведенная.

— Билл, остановись! — но Билл не слушал.

— Ты думаешь, что тебе все можно, потому что ты доктор! Потому что у тебя есть власть указывать другим! Но это не так! Чем больше твоя сила — тем больше ответственность! — выкрикнул он в ярости (Ремус был уверен, что он кого-то цитирует). — Ты должен подавать другим пример, а ты используешь свою силу, чтобы мучить других! Ты просто злобный и жалкий! Я… я тебя… — По его волосам вдруг пробежал яркий отсвет.

— БИЛЛ, ПОЖАЛУЙСТА!

— …Пре-зи-ра-ю!

— Да что ты… — Барти потянулся к нему — и его отбросило. Он стукнулся спиной о шкаф. — А-а-ах, матерь Божья…

От Билла, как в каком-то кино, во все стороны разлетались искры. Всполохи статического электричества плясали на его коже, одежде, волосах. В душной библиотеке запахло настоящей грозой. Сириус испуганно попятился, когда одна из искр выстрелила в его направлении. Билл — несчастный, сердитый, сжавший кулаки — смотрел на них тяжелым недетским взглядом.

— Ты… ты… — голос у него сломался, губы задрожали, и Ремус понял, что, если что-то не предпринять, случится катастрофа.

— Хэй, хэй, Билл, только не плачь, — он опустился перед ним на одно колено, чтобы смотреть мальчику прямо в глаза. — Знаешь, почему вода и электричество не дружат? Потому что когда они встречаются, происходит взрыв!

Шутка была глупая, но Билл криво улыбнулся и вытер глаза ладонью. Катастрофа отменялась.

— Ремус, это… это же нечестно.

— Ты прав, — кивнул Ремус, жалея, что не может похлопать Билла по плечу, как всегда поступал с Чарли. — Абсолютно нахер нечестно.

— На…

— Лучше не повторяй это слово. Особенно при Чарли. Билл, я хочу, чтобы ты выслушал меня. Этот мир отвратительно устроен. И иногда плохие вещи случаются, когда мы совершенно этого не заслуживаем. Они случаются и будут случаться. Просто потому, что так работает этот чертов мир. И ни я, ни ты — никто не может этого изменить, понимаешь? Дерьмо случается. Это… закон.

— Ужасный закон, — покачал головой Билл. Глаза у него были печальные, словно он всегда подозревал мир в чудовищной несправедливости, а теперь наконец убедился, что был прав.

— Да, но — вот сейчас слушай меня очень, очень внимательно — это не значит, что все хорошее пропало. Есть хорошие люди, которые продолжают делать хорошие вещи. И их больше, чем кажется. Нельзя отчаиваться, Билл.

— И что тогда делать?

— Надеяться. И тоже делать что-то хорошее. Наплевать на эти дурацкие законы и просто делать. И обязательно с ними встретишься. Вот я, например, уже встретился с тобой.

Не ожидавший комплимента Билл покраснел и смутился:

— Да я-то… я просто хочу, чтобы все было честно.

— Тогда играй по-честному сам и не смотри на других. Всегда будут те, кто пойдет кривым путем. Главное, — позади заворчал Барти, и Ремус повысил голос, — главное, что твоя совесть будет чистой.

— Ты думаешь, это что-то поменяет?

— Думаю, что мир станет на одного храброго мальчика честнее. Это уже неплохо, а? — Билл неуверенно кивнул. — Так, а теперь вдохни-ка поглубже: тебе не помешало бы снять напряжение.

Переминаясь с ноги на ногу, Билл послушно выдохнул и обнял себя руками.

— Когда я был маленький, ну, здоровый, мама меня часто так обнимала, когда я еще не болел. Я думаю о ней — и мне становится получше.

И тут Ремусу в голову пришла идиотская, опасная и нелогичная идея. Которую он поспешил выполнить, пока не потерял храбрость. Или идиотизм…

— Вот так? — он раскинул руки, улыбнулся — и крепко обнял Билла. В ту же секунду про телу прошла судорога. Стало очень больно, раздался треск. Ремус как-то заторможенно почувствовал, что его трясет. В глазах потемнело; он еще сильнее стиснул Билла и потерял сознание.

Из обморока его вывели крики: громкие, над самым ухом. А еще вода. Кто-то брызгал водой ему на лицо. Или ронял слезы. Ремус открыл глаза и встретился взглядом с зареванным, досмерти перепуганным Биллом. Он тихо всхлипывал, нос у него покраснел.

— Ре… Ремус! Ремус! — повторял бедняга как заведенный, утирая слезы рукавом. Ремус облегченно выдохнул: у него все получилось. Он все сделал правильно.

— Ну-ну, что ты, — он не без труда оперся на руку и сел. В голове все спуталось, тело было слабое и вялое, но все это он замечал мимоходом — плачущий Билл был куда важнее. — Я в порядке, видишь? Я в порядке!

Ремус протянул руку, и сбоку послышалось неодобрительное покашливание. Белый как бумага Барти стоял рядом и потирал локоть; руки у него были в зеленых резиновых перчатках, а на лбу блестел пот.

— Уверен, что с тобой все в порядке? — спросил он тихо, так что за рыданиями Билла его почти не было слышно. Голос у него дрожал. Ремус кивнул, и Барти как-то обмяк.

— Все нормально. Голова немного кружится и слабость, но это пройдет… — рыдания усилились. — Ох, Билл, все хорошо. Ну же, иди сюда.

Барти снова кашлянул в кулак. Не советую этого делать, говорил его взгляд. Если только у тебя от удара током не атрофировался инстинкт самосохранения. Ремус ответил ему таким же взглядом.

Ты не понимаешь. Ему это нужно. Очень нужно.

Барти пожал плечами.

— Билл? — мальчик испуганно повернул к нему мокрое лицо. — Надень свои перчатки, пожалуйста.

Непослушными трясущимися руками Билл вытащил пару резиновых перчаток: толстых, оранжевых. Кое-как надел их — а потом бросился в объятья к Ремусу, уткнулся лицом в его свитер и зарыдал в полный голос. Братья Уизли никогда не плакали, даже если было больно: их, как и всех остальных в Реддл-холле, жизнь очень рано научила держать слезы при себе. Они были не детьми, а маленькими взрослыми, боровшимися с бедой, которую выдержал бы не каждый из этих хваленых взрослых. Но сейчас Билл как самый настоящий ребенок захлебывался слезами, всхлипывал и поскуливал, прижимаясь к Ремусу все крепче.

— Я… я думал, ты…

— А со мной все в порядке, — Ремус погладил его по стоящим торчком волосам, хотя те еще не потеряли весь свой заряд и руку покалывало. Затем он наклонился и прошептал в ухо Биллу: — Я очень крепкий, меня сложно убить, поверь.

Уже вон сколько лет пытаются — а ничего не вышло, да, Барти?

— Ремус, — Билл отнял лицо от его груди, вытер глаза и с пугающей и в то же время трогательной наивностью попросил: — Н-не умирай, пожалуйста.

— Ты что, как я могу! У нас с тобой впереди еще миллион дел, куда мне сейчас умирать? — улыбнулся Ремус и убрал со лба Билла челку.

И тут, как из другой жизни, послышались шаги, голоса. Хрупкий тонкий мир, воздвигшийся вокруг мальчиков на время их разговора, безжалостно разбили и отмели в сторону: сумасшедшая реальность вступала в свои права.

— Мистер Крауч! — в библиотеку ворвалась разгневанная мадам Помфри. Она когда-нибудь бывает не сердитой? — Это переходит всякие границы, что вы делаете с детьми?!

— Я? — вытаращил глаза Барти. — Ровным счетом ничего, мадам. Имел место обычный припадок, который был оперативно ликвидирован, — и он как бы невзначай скрестил руки в перчатках на груди. — Вполне штатная ситуация — а истерика Билла, я полагаю, всего лишь реакция на…

— У меня не было истерики! — огрызнулся Билл, выпутываясь из рук Ремуса и готовясь, по всей вероятности, поставить кое-кого на место грубой силой.

— …на побочные, не связанные с приступом обстоятельства. Правда, я допустил серьезный просчет, — Барти виновато свесил голову, — и Ремус получил удар током.

— Что?! И вы говорите, что ситуация штатная?

— Это был маленький удар, мадам, — поспешно влез в разговор Ремус. Он чувствовал, что Барти здорово прилетит, если мадам Помфри поймет, насколько серьезно тот просчитался. — Я уже в полном порядке, только слабость небольшая…

— Думаю, Ремусу стоит как следует отлежаться. А Биллу — побыть немного в своей комнате и успокоиться.

— Но я…

— Билл, — в прозрачном взгляде Барти сгустилась суровость, — ну ты же не хочешь, чтобы у тебя случился второй припадок, верно? Это и так большой шаг назад. — Билл покраснел. — Давай, иди. Мисс Гойл, проводите его. И последите, чтоб пока к Биллу никто не заходил, хорошо? А Ремуса я сам отведу.

— Мистер Крауч, — мадам Помфри выросла на его пути, как Сфинкс перед царем Эдипом, — мне кажется, для начала необходимо его осмотреть, а это, кажется, моя юрисдикция.

— Мадам Помфри, а моя юрисдикция — моральное состояние этих детей, и я не позволю мучить моего пациента, когда он к этому не готов. Или вы хотите, чтобы он потерял сознание прямо у вас в кабинете? Осмóтрите его вечером.

Не слушая больше ее гневные заявления, Барти подхватил Ремуса под локоть и неожиданно бережно повел наверх. У дверей библиотеки толпились девочки, и он шикнул на них:

— Нечего тут сидеть-высиживать, потом его проведаете и посплетничаете! Ремусу нужен покой.

Когда они оказались одни — на втором пролете лестницы, где их не было видно и слышно — Ремус наконец позволил себе сказать словами то, что уже долго вертелось у него в голове.

— В этот раз у тебя почти получилось — я имею в виду, не переступить черту. В следующий точно получится. — Барти не ответил, только поджал губы. — Я не буду говорить, что понимаю, каково тебе. Никто из нас не понимает, насколько сложная твоя работа. Но я знаю, что ты стараешься. И я уверен, мистер Реддл очень гордится тобой.

Ремус встретился с цепким взглядом льдисто-прозрачных глаз, который всегда его так пугал — и в этот раз ободряюще улыбнулся ему, как улыбался Биллу. Барти посмотрел в сторону, на секунду его лицо стало почти смущенным. Но только на секунду.

— Спасибо за такую высокую оценку, но я, кажется, не просил меня утешать, — он гордо хмыкнул и вздернул нос. — В твоем сочувствии я не нуждаюсь: я, в отличие от вас, полностью справляюсь. И не думай, пожалуйста, что это отменит твое наказание. В субботу останешься в поместье.

— Но я же говорю, это не я…

— Тогда считай это наказанием за то, что бездумно подверг свою жизнь огромному риску и поставил весь проект мистера Томаса под угрозу. Знаешь, что со мной… со всеми нами сделали бы, если бы у нас на руках умер пациент? Вот и я не хочу знать. Не говоря уже о том, что было бы с самим мистером Томасом — он однажды уже потерял пациента… Все, мы пришли, ложись и не дергайся. Я пришлю к тебе вечером Паркинсон, она тебя осмотрит — и поможет, если что.

Как бы Барти не любил ложные теории, кое в чем он был прав: Ремусу стоило лечь. Но едва его голова коснулась подушки, в дверь тихо постучали и она приотворилась. За ней виделись взволнованные мордашки девочек. Лили впилась в него глазами. Ремус улыбнулся и сел на постели:

— Заходите, только тихо.

В следующее мгновение он оказался заключен в кольцо объятий. Лили обвила его руками и раскачивалась из стороны в сторону, Алиса плюхнулась рядом на кровать и, похлопывая по плечу, бормотала со смесью ужаса и восхищения:

— Ну ты даешь, конечно… С ума сойти можно, как ты только додумался? Там же искры во все стороны летели…

— Я говорила, что ты псих?

Тонкс стояла возле кровати, сунув руки в карманы, и ухмылялась. От ее улыбки у Ремуса почему-то защемило в груди и стало жутко и радостно одновременно.

— Теперь сказала. — Она ухмыльнулась еще шире.

— Но это было круто. Абсолютно глупо, конечно, но круто.

— Главное — эффективно, — по-идиотски отшутился Ремус. — Не знаю, сколько веремени понадобилось бы Барти, но я справился явно быстрее!

— Ремус, ну что ты такое говоришь! — Лили выпустила его, и он увидел, как нижняя губа у нее подрагивает.

— Брось, Лили, они же шутят, — махнула рукой Алиса, — у них свой, семейный юмор, нам не понять.

Неожиданно Тонкс залилась краской.

— Понятия не имею, о чем ты, — буркнула она и отвернулась к окну. — Если у Люпина глупое чувство юмора, не нужно впутывать в это меня.

— Кто это тут кого впутывает? — в дверь протискивался Джеймс, очки у него перекосились, волосы вздыбились еще сильней. — Ремус, ты что там устроил? Ты меня почему на подвиги не позвал?

— Не смешно, Поттер, — осадила его Тонкс. — Биллу прилетело просто ни за что, он припадок поймал из-за этого придурка Барти!

— Может… не стоит так решительно судить о нем? — Ремус попытался немного остудить ее пыл. — Мы же не знаем, что он думает…

— Господи, ты серьезно? Уж ты-то должен понимать, что он за человек — как ты можешь искать в нем что-то хорошее после того, что он делает?

— Потому что я верю в него! — Ремус едва не вскочил, но ноги были ватные, и он упал обратно, так и не поднявшись. — В каждом человеке есть что-то хорошее! Барти не плохой человек, он просто… Его нужно понять.

— В любом случае то, что произошло с Биллом — ужасно, — заметила Лили, качая головой. — Бедный мальчик, страшно представить, что он чувствует. Это же его первый приступ здесь?

Ремус мрачно кивнул:

— Барти сказал, что это большой шаг назад.

— А вот это он зря, — неожиданно серьезно заявил Джеймс. — Нельзя так. Это как в спорте: всякое желание работать губится на раз-два.

— Ах, неужели, Поттер? — не без холодного сарказма отозвалась Лили. — У тебя, должно быть, большой опыт по упражнению в мотивировании других.

— Вы изволите шутить надо мной, миледи! Вам прекрасно известно, что я капитан своей команды, я имею дело с мотивацией на каждом шагу и могу сказать точно: вот тут Барти сел в лужу. Не знаю, где он учился психологии, но по этому пункту у него явно должна стоять двойка.

— Ты потише говори, — предостерег его Ремус, — а то Барти услышит и накроет вас всех, а вам тут вообще-то быть не положено.

— Это еще с чего — ты что, током бьешься?

— Он считает, что мне нужно прийти в себя…

— Я бы не надеялся, — Сириус стоял на пороге. Ремус вздохнул: как нельзя кстати.

— Блэк, ты уверен, что хочешь поговорить об этом сейчас?

— Не волнуйся, — фыркнула Тонкс, — если ты такой стыдливый, мы с девочками можем и уйти. Обсуждайте тут свои секретики. Девочки, давайте, не будем смущать мужчин.

Она подхватила Лили под локоть, махнула Алисе и торопливо исчезла; и снова Ремусу на секунду почудилось, что она слегка покраснела. Едва дверь за девочками закрылась, Сириус недовольно скрестил руки на груди.

— Ты чокнутый.

— Спасибо, я знаю.

— Ты идиот.

— А это что-то новенькое.

— Жертвенный идиот, ты ничего умнее придумать не мог? А если бы ты умер?

— Боюсь, — в другой раз Ремус обязательно ввязался бы в перепалку, но спор с Тонкс его вымотал, — тебе этого не понять. Это все, что ты мне хотел сказать?

— Нет, не все. Зачем ты подговорил Билла украсть мою фотографию?

— Сириус, я повторяю, я не подговаривал Билла. Его попросил твой брат. Сказал, что это его фотография.

Сириус как-то весь подобрался, побледнел и уперся Ремусу в лицо тревожным взглядом.

— Не неси чепухи, — его голос звучал неуверенно, — Регу плевать на меня. Он бы не стал такое делать.

— Может, тебе спросить его самого?

— Люпин, ты глухой? Он не хочет меня знать. И вообще это неважно. Где фотография? Отдай, пока вы хуже не сделали.

— У меня ее нет, — пожал плечами Ремус. — Наверное, она все еще там, на столе.

Сириус, не сказав ни слова, вылетел из комнаты. Джеймс, все это время стоявший возле кровати, только присвистнул:

— И ни «здрасьте», ни «до свидания». Чего это он?

— По-моему, это какая-то очень важная для него фотография. — Ремус подобрал под себя ноги и глубже устроился на кровати. — Ну а ты-то зачем пришел?

— Как зачем? Узнать, живой ли ты.

— Да ты на меня весь обед таращился. Выкладывай, что там у тебя.

К его удивлению, Джеймс неловко замялся.

— Да тут такое, это не к спеху, я и потом могу…

— Дже-еймс?

— А-а-ах, ладно! В общем, мне нужно написать одну записку.

— Для Лили? — уточнил Ремус, давя улыбку. Джеймс взлохматил волосы, и лицо его стало очень несчастным:

— Она тебе рассказал, да?

— Да, было дело, — слово «жаловалась» Ремус тактично опустил. — Говорит, сплошная тарабарщина. Ты решил писать ей письма на морзянке?

— Прекрати! Я этот язык, между прочим, сам выдумывал! Но-о… мне кажется, я что-то делаю не так. Ремус, выручи меня, а? Ты же у нас самый умный, ты должен знать, как это делается!

— Вообще-то это ни разу не тождественные понятия…

— Ремус, ну пожа-а-алуйста!

Джеймс состроил такую умильно-жалобную физиономию, что стал похож на глазастого олененка. Отказать олененку Ремус не мог и со смехом махнул рукой:

— Ладно, уговорил, дай мне ручку и бумагу. И сядь где-нибудь, не мельтеши перед глазами. — Неудачливый ловелас послушно плюхнулся на ковер у кровати. — О чем писать будем?

— Я хочу позвать ее в город на выходные, погулять… Но она игнорирует мои приглашения.

Интересно, с чего бы это, усмехнулся Ремус про себя. Он послюнявил кончик ручки — старое перо иногда отказывалось писать — и попытался набросать первую строчку. «Милая Лили…» Нет, не то, ей не понравится. А может, лучше «дорогая»? Тоже нет. Не нужно эпитетов. Или все-таки? Господи, как Джеймс вообще на это решился, это ж просто самоубийство!

Нисколько не помогал делу и сам Джеймс, который то покачивался туда-сюда, то бормотал что-то сквозь зубы — в общем, маячил на краю сознания и всячески мешал сосредоточиться. Сидеть неподвижно он был, по-видимому, просто неспособен.

— Слушай, а что у вас с Сириусом не так? — спросил он, когда Ремус не без труда заканчивал второй абзац. Ручка споткнулась, и на бумаге расплылась крохотная клякса.

— Да все так. Просто он мне не нравится.

— За что? Он же нормальный. Ну, то есть да, гордый немного, но в целом-то не так уж плох!

— Пойми, Джеймс, — разъяснил Ремус, потирая переносицу кончиком пера, — я бы охотно простил его гордость, если бы он не задевал мою.Ремус с некоторыми неточностями цитирует роман «Гордость и предубеждение» Дж. Остин, который очень нравится Лили.

— Ты что, читаешь Джейн Остин?

Джеймс посмотрел на него очень подозрительно, и Ремус смутился.

— А ты-то сам откуда знаешь?

— Не важно, не переводи тему! Это Лили тебя убедила? — получив кивок, Джеймс застонал: — Как ты это сделал, Ремус? Чем ты так ее пронял?

— Да я сам не знаю. Не надо так ухмыляться, я правда не знаю! Вот, держи свое письмо.

— Дружище, ты лучший! — он наскоро пробежал письмо глазами. — Как думаешь, а если я вот тут в постскриптуме поставлю «я тебя люблю» или что-то вроде того, она рассердится?

— Ну ты можешь попробовать — если готов к тому, что потом она будет гоняться за тобой с «Гордостью и предубеждением» наперевес.

— Почему с «Гордостью и предубеждением»?

— Потому что она как раз их перечитывает, — усмехнулся Ремус. — Ты только не подсовывай записки ей в сумку. Лучше в конверте на тетрадь положи — чтобы поаккуратней было, она любит, когда все аккуратно.

— А может ленточкой его перевязать, или не стоит?

Ремус представил, как Лили найдет такое любовное послание, и едва не расхохотался, чтобы не убивать надежду Джеймса.

— Нет, лучше не надо, этого она не выдержит.

— Я бы без тебя пропал, Ремус, честное слово. С меня причитается. Побегу переводить, спасибо тебе огромное!

Он обнял Ремуса, потрепал по голове и убежал. Ремус только покачал головой ему вслед: вот же невозможный романтик! Сказал бы ему кто, что такие еще остались — не поверил бы ни за что ведь… Он упал на подушку, сунул руки под голову. В голове лениво мелькнула мысль, что Лили может и угадать его стиль. Они часто показывали друг другу свои письма домой и сочинения, читали — он не сомневался, что смог бы отличить Лили от всех остальных. Впрочем, даже если и узнает, она не поверит в такое никогда в жизни. Возможно, потому, что она осуждала его дружбу с Джеймсом. Как может Ремус ввязаться в такую глупость? Да никак, что вы!

Он размышлял так еще какое-то время и, кажется, задремал. Разбудил его странный громкий треск. Ремус приподнялся, сонно протер глаза — и увидел за окном, среди серости, что-то пестрое. Сначала он подумал, что ему мерещится, но тут послышались сдаленные голоса. Не веря своим глазам, кое-как он подобрался к окну. Безрукавка Джеймса горела между серых веток как плащ тореодора. Сам Джеймс карабкался по веткам к стволу и с кем-то ругался:

— Держи пакет, пакет держи!

— Я говорил, это плохая идея, — бормотал ему кто-то из дома. Совершенно обалдевший Ремус несколько секунда молча таращился на это светопреставление, а потом распахнул окно и высунулся наружу, насколько позволяла решетка:

— Джеймс, ты рехнулся?! Ты что творишь?

— А тебя это вообще касаться не должно, Люпин, — из соседнего окна высунулся Сириус, прижимавший к себе большой бумажный пакет.

— Еще как касается, я, черт возьми, староста!

— Ну тогда и иди и нажалуйся Барти, пай-мальчик, — огрызнулся Сириус и, глянув вниз, шикнул: — А ты не подслушивай, Петтигрю, ты следи блин!

— Питер? — И правда, под деревом топтался нервный Питер. Он озирался по сторонам и ломал пальцы. У Ремуса голова пошла кругом. — Что вы делаете? Джеймс!

— Тише, Рем, тише! — Джеймс скользнул к стволу и умоляюще посмотрел. — Не выдавай нас, а? Мы ничего такого не делаем! Ничего противозаконного!

— Просто хотим восстановить справедливость. — Сириус с пакетом подмышкой тоже вылез из окна. Карабкался он куда менее уверенно и наверняка сорвался бы, если бы Джеймс не подхватил его у самого ствола.

— И ты еще меня чокнутым называл?! А дождаться, пока Билла выпустят, вы не можете, естественно?

— Я готов спорить на что угодно, что Барти продержит его там до завтра. Я не собираюсь столько ждать.

— Да! — с жаром кивнул Джеймс. — Помощь ему нужна сейчас!

Ремус с тяжким вздохом потер переносицу.

— Вы идиоты. Вы оба.

— Значит, мы правильно сделали, что не позвали тебя стоять на стреме, — фыркнул Сириус и обернулся к Джеймсу. — Я говорил тебе, он все испортит.

— Ну будет тебе, Сириус, — я уверен, если бы Ремус чувствовал себя лучше, он бы нам помог, да, Рем?

— Вы за пакетом следите лучше, а то сейчас уроните. Зачем он вам?

— Контрабанда, — на секунду глаза Сириуса оживились и вспыхнули точь-в-точь как у Джеймса. — Для наказанного нет ничего лучше контрабанды. А с Барти станется Билла и ужина лишить.

— Ты перегибаешь, — покачал головой Ремус. — Барти все-таки не изверг… осторожно, ветка!

После того, как Сириус второй раз чуть не рухнул, Джеймс решительно забрал у него пакет и, спустившись до второго этажа, решительно пополз к окнам. Пакет он держал в зубах. Окно на его стук открылось не сразу. Тишина повисла мертвая. Джеймс что-то радостно пробормотал сквозь пакет и протянул его в окно. Ремус очень хотел видеть лицо Билла, хоть немножко, но проклятая решетка позволяла высунуть только голову, а этого было недостаточно. И так, и этак пытаясь глянуть вниз, Ремус краем глаза заметил в саду какое-то движение. Он всмотрелся и узнал среди кустов черное пальто Северуса. Питер, кажется, тоже, но он потерял от страха голос и мог лишь судорожно барабанить по стволу, безнадежно пытаясь привлечь внимание Сириуса, потому что Сириус, оставшийся без поддержки Джеймса, вцепился в ствол как только мог крепко и не реагировал ни на что.

— Блэк! — шепотом позвал Ремус. — Блэк, вам нужно сваливать!

— Что? — Сириус приоткрыл один глаз. — Это зачем?

— Там в кустах Северус, он вот-вот вас заметит!

Сириус выругался, как-то очень по-дурацки:

— Вот же ешки-поварешки! И куда я отсюда денусь, по-твоему?

— Слезай вниз и бегите с Питером в сад! Джеймс! Джеймс!

— Что случилось, что такое?

— Тут Нюнчик, — процедил Сириус сквозь зубы. — Надо сматываться.

Джеймс оглянулся, тоже нашел пальто среди кустов и выругался не в пример крепче:

— Да чтоб ему провалиться! Валим в сад, Сириус, слезай!

— Как? Я ноги переломаю!

— Не переломаешь! Питер, помоги ему!

Не переставая препираться, мальчишки с трудом спустили Сириуса на землю; Джеймс спрыгнул прямо оттуда, где сидел, и они убежали в сад. Через минуту поляна под окном выглядела абсолютно мирно — если не считать обрывка клетчатой ткани на жухлой траве. Такого же, как рубашка Сириуса. Ремус выдал такое ругательство, от которого и Сириус, и Джеймс покраснели бы как благородные девицы, и забыв про свою слабость, побежал на улицу. Он сунул промокший обрывок в карман как раз вовремя: Северус с пучком желтых листьев уже направлялся к дому. Задержав дыхание, Ремус скрылся за деревом. Северус остановился. Он немного постоял, потом, судя по звуку, сделал пару шагов к дереву, но на полпути передумал и развернулся в прежнем направлении. Ремус на всякий случай выждал немного, потом кустами пробрался в аллею, где его уже нельзя было увидеть, и что было духу понесся к старой беседке — она была дальше всего от дома, если мальчишки решили бы спрятаться, то выбрали бы ее. И он не ошибся. Джеймс беспокойно вышагивал по беседке туда-сюда, видимо, в ожидании, когда минует опасность, а Сириус и Питер сидели по разным сторонам от него.

— Ты порвал рубашку, — Ремус протянул Сириусу чуть не выдавший его клочок. — Если бы Северус его увидел…

— Мы поняли, Мистер Зануда, можешь не продолжать. — Сириус раздраженно закатал порванный рукав. — Черт, хорошая была рубашка… А что там Нюниус?

— Ушел в дом. Вроде он ничего не заподозрил. Значит так, всем возвращаться нельзя. Я пойду с Питером, а вы приходите чуть погодя, ясно?

— А с чего это ты вдруг взялся командовать?

— С того, что, если бы не я, ваш идиотский план уже провалился бы. Пойдем, Питер.

Бедняга Питер явно побаивался идти с ним, но покорно пошел следом. Пока они возвращались, Ремус все пытался понять: как эти двое убедили его ввязаться в такую авантюру?

— А почему ты согласился им помогать?

— Ну-у… — Питер сцепил пальцы и уткнулся в землю, — Джеймс попросил, сказал, что им очень нужна помощь. А я… я не смог ему отказать. Он очень добрый.

— Да, Джеймс хороший, — рассеянно кивнул Ремус. Он еще раз поглядел на Питера, а тот продолжал ломать пальцы:

— Ну и он сказал, что дело важное… и что они хотят сделать доброе дело.

— Но они же нарушали правила — тебя это не напугало? Если все откроется, у вас будут неприятности.

— Я знаю, но… Билл был очень радостный, когда Джеймс к нему постучался. Барти несправедливо его запер вот так. Мне кажется, ради такого правила можно было нарушить.

Ремус не нашел, что ответить. В общем-то, он был согласен — даже слегка жалел, что его не позвали поучаствовать. Конечно, Сириус его все еще раздражал, но для благой цели можно и потерпеть. А сколько пришлось вытерпеть сейчас Питеру, даже страшно представить. Немного поколебавшись, Ремус положил руку ему на плечо:

— Это было здорово — то, что ты решился. Очень смело, Питер.

Питер вздрогнул, словно хотел убежать, но не убежал. Он еще потаращился в землю, потом поднял свое курносое лицо и удивленно спросил:

— Ты правда так думаешь? — Ремус кивнул, и уголки губ Питера поползли вверх. Он ничего не ответил, но лицо у него стало таким… в общем, насколько Ремус его знал, это вполне считалось за «счастливое».

Они больше ни о чем не говорили и по комнатам разошлись молча. Правда, ненадолго: всего через несколько минут снизу послышался пронзительный голос довольного Барти, который только что поймал кого-то на месте преступления. Любопытство было слишком велико, и Ремус, не думая, что может подставить под удар и себя, вышел на лестницу.

— Кто еще знал о вашей затее? — сладко поинтересовался он.

— Никто. А что, — Сириус с вызовом подался вперед, глядя на Барти с нахальной ухмылкой, — думаешь, провернуть все самим нам ума бы не хватило?

— Дурные поступки много ума не требуют, Сириус. Даже ваших скудных запасов бы хватило — хотя меня это крайне разочаровывает. Ты все видел сам, я думал, уж ты-то понял всю серьезность ситуации…

— Барти, — вмешался Джеймс, — мы просто хотели немного помочь!

— Не сомневаюсь, вами руководили благородные чувства, — кивнул Барти с невероятной серьезностью. — Но я, увы, вынужден применить к вам меры за столь грубое нарушение правил. С сегодняшнего дня вы на испытательном сроке. Если в ближайший месяц я узнаю о еще одном таком поступке… мне придется написать вашим родителям и серьезно поговорить.

Сириус побледнел. Джеймс поправил перекосившиеся очки. Все понимали, чем закончится такая переписка: еще один проступок, и ни Джеймсу, ни Сириусу больше не видать Реддл-холла. Как бы Сириус не раздражал Ремуса, в эту секунду его было жаль, таким испуганным и зажатым в угол он казался. Барти улыбнулся:

— Я рад, что мы друг друга поняли. Все мальчики, можете быть свободны.

Когда мальчишки медленно вскарабкались на лестничную площадку, где их ждал Ремус, у Джеймса подрагивали руки.

— Черт возьми, это так нечестно… — пробормотал он убито. — Совсем нечестно.

— Честно, дружище, — Сириус невесело хлопнул его по плечу. — Мы нарушили правила, значит будем отвечать. Да не вешай ты голову, Сохатый, — он вытащил из волос Джеймса разветвленный сучок и снова ухмыльнулся, — прорвемся! Не выгонят нас отсюда просто так!

— Если не будете больше попадаться, — хмыкнул Ремус. — Вы же не сдали ему Питера, я надеюсь?

— Ты за кого нас держишь, Люпин?

— Теперь — за нормальных людей.

— Неужели?

— Представь себе! Да, Блэк… — Ремус помялся: говорить такое было очень трудно. Вся его гордость бунтовала, но он решил в этот раз не слушать ее. Не хотелосьснова попадать в плен предубеждений. — Возможно, я ошибался на твой счет. Ты поступил благородно. Я предлагаю зарыть топор войны, — и он протянул Сириусу руку.

Сириус удивленно открыл рот, но так ничего и не сказал — зато Джеймс издал радостный сип и тут же зажал себе рот, чтобы не испортить момент. Ремус продолжал стоять с протянутой ладонью и стараясь не думать о том, что будет, если Сириус его пошлет. Наконец тот ожил. И в третий раз ухмыльнулся:

— Только не думай, что я перестану относиться к тебе, как к невыносимому зануде, Мистер Серьезный Староста.

Ладонь у Сириуса была горячая, слегка влажная. А глаза оказались совершенно не надменными. Просто нахальными. С чертовщинками внутри. Ремус подумал о Грее — его Сириус напоминал куда больше, чем Розье. Даже жаль, что он так поздно это понял.

— А ты не надейся, что я перестану критиковать ваши идиотские планы.

— Договорились.

Are you going to Scarborough fair?

Parsley, sage, rosemary and thyme

Remember me to one who lives there

She once was a true love of mine

«Scarborough Fair»

— Ах ты сволочь!

— Побереги дыхание, Поттер.

— Ты за это еще ответишь, Нюнчик.

— Очень страшно, трепещу от ужаса!

Северус нагло усмехался. Он был в полной безопасности и прекрасно сознавал это. Ну еще бы: стоило Джеймсу или Сириусу пальцем до него дотронуться, и он пожаловался бы Барти, а там — прощай, Реддл-холл! Поэтому мальчишки были вынуждены лишь бросаться пустыми угрозами. Сириус, белый от злости, вцепился в спинку своего кресла, словно бы отгородившись им от Северуса, чтобы не сорваться и не броситься на него с кулаками.

— Знаешь, что раньше делали с доносчиками, а? — ядовито поинтересовался он. — Им отрезали язык. Так что на твоем месте я ходил бы по дому оглядываясь.

— Ах, — фыркнул Северус, скрестив руки на груди, — как жаль, что от вас обоих убрали все ножи в доме, потому что иначе мы все наверняка уже чего-нибудь недосчитались бы.

— Ничего-ничего, — сквозь зубы пообещал Джеймс, — у меня завалялся где-то перманентный маркер — мы еще напишем тебе на лице «СТУКАЧ». Посмотрим, как ты заулыбаешься тогда…

— Ха, и это все, на что вы способны? Впрочем, большего я от вас и не ожидал.

Ремус слушал их, сидя совсем рядом. У него на коленях лежал раскрытый том Диккенса, но он не мог разобрать ни строчки. Он должен был встать и остановить это, прекратить свару, пока мальчишки не сцепились друг с другом. В конце концов это была его обязанность, он же староста, черт возьми! Он знал это — но не мог. Смелость, с которой он осаживал Джеймса и Сириуса всего несколько недель назад, куда-то испарилась. Он в ужасе чувствовал, как больше не может пойти им наперекор. Словно та история с Биллом что-то в нем сломала, отняла у него возможность быть непредвзятым. Он не вмешивался, прячась за своей книгой — значит, был заодно с Джеймсом и Сириусом. И (как бы страшно ему ни было это признавать) в глубине души он думал, что Северус совсем немного, но заслужил подобное отношение. Ведь это же он сдал Сириуса и Джеймса Барти.

Они узнали это случайно. Северус проговорился во время очередной перепалки; оказалось, что он все-таки застукал ребят. К счастью, не всех, и Питеру с Ремусом не попало — но Джеймс и Сириус были в ярости. Северусу была объявлена война — кровавая и без всякой надежды на вооруженный нейтралитет, не то что на мирное завершение. И первый этап этой войны разворачивался прямо сейчас на глазах у Ремуса. Ремус презирал себя за это. Он мог быть тем, кто выкинул бы белый флаг и добился хотя бы временного перемирия. Но он молчал, позволяя Сириусу и Джеймсу злословить, как им было угодно.

— Что ж, вы достаточно меня напугали, а теперь, если позволите, у меня много других важных дел, — Северус не удержался от еще одной усмешки. — Надеюсь скоро увидеть, как вы пакуете свои чемоданы, девочки. Буду очень по вам скучать.

Это было последней каплей. Едва Северус сделал шаг, Сириус выставил ему подножку, и он растянулся на ковре.

— Что, Нюнчик, — оскалился Сириус, прижав его к полу, — ты уже не такой бесстрашный? Мы еще кое-что можем.

— Двое на одного? О как отважно!

— Зачем же двое? — пожал плечами Джеймс. — Я с тобой и один разберусь. Сириус, придержи его.

Они переступали черту. Рыли себе могилу — а Ремус не мог ни слова сказать против. Он понимал, что они чувствуют. Слишком хорошо понимал. Сириус между тем все ехидничал:

— Ну что ж ты глазами так вращаешь? Страшно, да? Не бойся, мы быстро

— Я даже рукава закатывать не буду, — пообещал Джеймс. — С такой сопливой девчонкой, как ты, долго возиться — стыд для уважающего себя мужчины. — Он демонстративно хрустнул пальцами. — Или может все-таки выпустим его, а, Сириус?

— Ты что, — хохотнул тот, — чтобы он быстренько уполз в свою нору?

Этого нельзя было допустить. Угрозы — одно, а драка… Ремус зажмурился и захлопнул книгу, готовясь вмешаться, но не успел. В библиотеке появилась Лили.

— Поттер? Сев? — ахнула она. — Что, черт возьми, здесь творится? Блэк, оставь его в покое!

— Ни за что, мы только начали!

Лили побагровела от гнева.

— Вы переходите уже все границы! Блэк! Слезь с него сейчас же! Что он вам сделал?

— Ну, — у Джеймса был вид человека, крайне серьезно обдумывающего заданный ему вопрос, — дело в самом факте его существования, если ты понимаешь, о чем я.

— Именно, — мрачно заявил Сириус, пытавшийся совладать с извивающимся Северусом, — он существует только для того, чтобы доносить на других! Хорошую змею Барти пригрел у себя за пазухой!

— Что за бред вы двое несете?

— А то ты не знаешь. Это твой скользкий дружок выдал нас Барти со всеми потрохами!

— Врешь, Поттер. Откуда ты знаешь?

— Да он сам проболтался!

— Ты? — глаза Лили сузились, между бровей легла складка. — Это правда, Сев?

Северус поглядел на нее нервно, даже испуганно.

— Я… Да! — заявил он упрямо. — Я все сделал правильно, Лили! Они нарушали правила, они виноваты! Я восстановил справедливость, иначе они бы и дальше этим занимались! Что в этом такого?

— Но в этом нет никакой справедливости! — возразила Лили. — Барти никогда не был справедливым, ты знал, что он придумает для них самое ужасное наказание! Поттер и Блэк идиоты, но даже они такого не заслужили! Это было не правильно, а подло, Сев!

— Понял? — Сириус ухмыльнулся, как-то нехорошо. Словно бы жестоко. — Готовься всем рассказывать, что тебя вздули, как девчонку, Нюнчик.

— Перестань, Блэк! Я же сказала: отпустите его!

— Эванс, ты в своем уме? Твой дружок — скользкий стукач!

— Вот только не изображай из себя невиновного! Вы нарушали правила! Вы рискнули безопасностью!

— Ты сама только что сказала, что мы не заслужили наказания!

— Вы не заслужили того наказания, которое вам назначил Барти, — отрезала Лили. — Но на самом деле вы ничуть не лучше — нападаете вдвоем на одного, зная, что он не даст сдачи! Отпустите его, сейчас же! Ну!

Они с Джеймсом встретились взглядами — точно сталь зазвенела о сталь. Джеймс неожиданно рассмеялся, покладисто поднял руки и вскочил:

— Ладно, так уж и быть, только ради тебя! Сириус, выпусти его. Повезло тебе, что Лили оказалась рядом, Нюнчик.

Сириус с явной неохотой слез у Северуса со спины; тот вскочил на ноги, отряхиваясь.

— Мне не нужна помощь… от паршивых грязнокровок!

Все застыли. Мягко говоря недружеское отношение Северуса ко всем не-англичанам было известно, но Лили была его лучшей подругой и ее шотландские корни, казалось, ничего для него не значили…

Лили прищурилась.

— Очень хорошо, — сказала она спокойно. — В следующий раз я не стану тебе помогать. Кстати, на твоем месте я бы пересмотрела приоритеты… и помыла бы, например, голову, Нюниус.

— Ах ты!.. — Джеймс сгреб Северуса за воротник. От него чуть дым не шел, так он кипятился. — Извинись перед Лили!

— Нет! — взвизгнула она. — Я не хочу, чтоб ты заставлял его извиняться! Ты ничем не лучше него!

— Я?! Я никогда в жизни не называл тебя… сама знаешь как!

— Ты нападаешь на людей и издеваешься над ними просто потому, что они тебе не нравятся! Вы задирали его еще до того, как он вас сдал! И ты считаешь, что правила, безопасность — это все не для тебя, а для простых смертных!

— Я просто хотел сделать так, чтобы ты не грустила! — отчаянно выкрикнул Джеймс.

— Ах, так ты еще и о себе думал тогда, а не о Билле? Боже правый, я не понимаю, как ты вообще носишь свою чугунную башку! Меня от тебя тошнит!

Она развернулась и быстро зашагала прочь.

— Лили! Погоди, Лили! — Но она даже не обернулась. Джеймс несчастно поглядел ей вслед, закусил губу, словно бы борясь с чем-то — а потом повернулся к Северусу. — Ну все, Нюнчик, ты допрыгался…

Если бы Джеймс его ударил, события приняли бы непоправимый оборот. Тут Ремус наконец вскочил со своего места.

— Хватит! Стойте, вы все!

— Ремус, что ты…

— Одумайтесь! — перебил его Ремус. — Вы и так на грани исключения! Выпустите его — или хотите, чтоб вас выгнали?!

— Захлопни пасть, оборотень! — огрызнулся Северус.

— К твоему сведению, у меня есть имя. Не нарывайся, Северус. Может быть, ты поступил «по закону», сдав Блэка и Джеймса Барти, но сейчас ты первый начал. И поверь мне, если понадобится, я тоже смогу об этом рассказать. Разошлись по разным углам, живо!

— Но, Люпин…

— Мне повторить? Если вы не забыли, я все еще сраный староста, поэтому будьте любезны меня слушаться! Разошлись по углам!

И он тоже выбежал из библиотеки. Следом сразу загремели шаги.

— Люпин! Люпин, постой! — Сириус догнал его на площадке лестницы, схватил за кофту, но Ремус вырвался.

— Не трогай меня, не лезь ко мне!

— Люпин, ты…

— Блэк, не заставляй меня жалеть о том, что я вас покрываю! — бросил Ремус не оборачиваясь. Он взлетел на второй этаж и постучал в дверь Лили.

— Уйдите.

— Лили, это я, Ремус!

Возражений не последовало, и Ремус просунул голову внутрь. Лили сидела на кровати, обхватив колени руками. Вид у нее был совершенно раздавленный.

— Можно? — она равнодушно пожала плечами, мол, делай что хочешь. Ремус осторожно сел рядом. В следующее мгновение висок Лили прижался к его виску. Он ожидал было слез — а потом все вспомнил, и ему стало еще обиднее за подругу. Полагалось что-то сказать, как-то ее подбодрить, но все правильные подходящие фразы куда-то пропали из его головы, поэтому он молча обнял Лили за плечо и притянул ее ближе.

— Знаешь, я ведь что-то такое подозревала, — проговорила она тихо. — Но закрывала глаза. Думала, что смогу его исправить. Старалась останавливать. А получается, он просто продолжает это делать это у меня за спиной… Понимаешь, когда я переехала в Коукворт, он стал моим первым другом. Помогал мне освоиться, рассказывал обо всем, мы вместе ходили в школу. И у него никого не было, кроме меня. Может, ты был прав, он пытался за мной следить. Я надеялась — это потому, что он переживает за меня, волнуется. Но, ты знаешь… — Лили придвинулась вплотную и опустила голову ему на колени, — сейчас мне кажется, что все совсем не так. Он словно пытается контролировать меня. Как будто я ему принадлежу, как вещь. Но я же не вещь, понимаешь, Ремус? — ее голос стал жалобным, словно она убеждала не столько его, сколько саму себя. Ремус погладил ее по голове.

— Конечно, понимаю. Никакая ты не вещь.

— Он ведь проговаривался. Все эти «я тебе не позволю», «ты не можешь», «где ты, с кем ты»… Я правда думала, что я ему нужна. Но теперь все вижу. Для него я просто «грязнокровка», как все остальные….

В дверь постучали.

— Уходите!

— Лили, прости меня!

Лили вздрогнула и уткнулась лицом в живот Ремусу.

— Не-ет, нет, ну почему сейчас…

— Лили!

— Не хочу тебя расстраивать, — шепнул Ремус, — но он может тут долго стоять.

— Думаешь?

— Он упорный, ты лучше меня знаешь.

Она тяжело вздохнула и поднялась. Передернув плечами, как от холода, Лили накинула халат и неохотно приоткрыла дверь. Северус стоял на пороге с видом таким же раздавленным, как у Лили. Его взгляд растрогал бы любого — кроме тех, кто знал, что произошло в библиотеке.

— Прости меня.

— Уходи.

— Прости меня!

— Можешь не трудиться. — В голосе Лили не осталось ни намека на слабость и жалость, он был холоден как лед. — Я вышла только потому, что боюсь, что ты проторчишь здесь весь вечер.

— Да. Я бы так и сделал, — глаза у Северуса загорелись. — Лили, я не хотел обзывать тебя грязнокровкой, это у меня просто…

— Сорвалось с языка? Слишком поздно, Северус. Я много лет находила тебе оправдания. Я думала, я верила, что ты беспокоишься обо мне — но ты беспокоился только о себе, ты и сейчас беспокоишься… куда ты смотришь?

Северус смотрел на Ремуса — а тот жалел, что не спрятался в какой-нибудь угол. Он почти физически ощущал исходившую от Северуса ревность и злость. Огромного труда стоило не начать перед ним извиняться. Вот в чем-в чем, а в этом он точно не виноват!

— Ты… с ним?

— Это тебя не касается. Ты продолжаешь лезть в мою личную жизнь — я не обязана отказываться от друзей, потому что тебе они не нравятся.

— Но он же об…

— Ты не смеешь так его называть.

Северус открыл было рот, но так ничего и не сказал. Лили плотнее запахнула халат и выпрямилась.

— Я больше не могу закрывать глаза. Ты выбрал свою жизнь, я — свою.

— Нет… Послушай, я не хотел…

— Обзывать меня грязнокровкой? Но ведь всех остальных ты именно так и зовешь, Северус. Почему же я должна быть исключением? Называй вещи своими именами.

Северус забормотал, попытался что-то объяснить, но Лили бросила на него презрительный взгляд и захлопнула дверь. Плечи ее тут же поникли, она обхватила себя руками.

— А если у него будет приступ, Рем?

— Это не твоя вина. — Ремус потянул ее обратно на кровать, где она свернулась комочком у него на коленях. — Нельзя позволять обращаться с собой как с вещью. Ты правильно поступила.

Лили благодарно ему улыбнулась и прижалась покрепче.

— Когда все кончится — я имею в виду, когда мы вылечимся, — я лягу и буду просто плакать от счастья. Пока слезы не кончатся.

— А когда они кончатся, можно съесть пинту шоколадного мороженого — лучшее лекарство.⁽¹⁾А, кстати, — он вытащил из кармана остаток шоколадки и развернул обертку, — возьми. Попробуй, вот увидишь, полегчает.

Она разломала шоколад на дольки и протянула ему одну. Ремус рассеянно откусил, поглаживая Лили по плечам. Лили сосредоточенно жевала и теребила прядь волос.

— Ох, надеюсь, у него все-таки не будет приступа…

Ремусу очень хотелось сказать, что Северус вообще-то уже взрослый мальчик и должен уметь справляться с приступами сам. Чтобы промолчать, он поспешно запихал в рот свою дольку шоколада.

— Может, зря я его так защищала перед Блэком и Поттером?

Вот здесь смолчать он не мог.

— Они тоже хороши: вдвоем на одного, — кто бы говорил. Ты вообще отсиживался в кустах, трус паршивый. Ремус по старой привычке потянулся было к медальону, но рука нащупала лишь пустоту. Лили почувствовала его движение и беспокойно завозилась:

— Ты чего?

— Н-нет, ничего…

— Это из-за Северуса, да? — понимающе спросила Лили. Точнее, это ей казалось, будто она понимает, что происходит. — Он ругался с тобой у меня за спиной, да? Он тебя оскорблял?

— Ну-у-у… — Ремус замялся. Не хотелось ябедничать — а врать он не умел. — Мы с ним просто не очень ладим…

— Ремус, — Лили перевернулась на спину и посмотрела на него внимательно и серьезно, — ну ты-то понимаешь, что он неправ? Ты никакое не чудовище. Неважно, что он говорил

Да неужели? Ты не шутишь? Мы-то гадали, думали, а оно вон все как просто! Ну прям гора с плеч! Дышать стало легче! Хорошо, что есть те, кто знает тебя лучше, чем ты сам, да, Ремус? — с горькой иронией оскалился Полоумный Люпин.

— По-моему, так далеко он не заходил. Не помню, чтобы Северус называл меня чудовищем.

Ага, только монстром и животным — но это же совершенно другое, разница громадная! Ты разве не чувствуешь?

— Как бы ни называл, все остальное было не лучше. Он вел себя ужасно. Не слушай его, хорошо?

— Я… я постараюсь.

Лили все еще была бледна и нервничала, поэтому Ремус остался у нее до самой терапии, всячески стараясь ей помочь и как-нибудь ее подбодрить. С ней рядом он и сам чувствовал себя спокойнее. С Лили всегда было хорошо, даже просто молчать. И она была такая… родная. Словно у меня появилась сестра, — думал Ремус, с нежностью наблюдая, как она заправляла за уши волосы и смешно морщила нос, когда те снова падали на лицо.

Нет, словно она всегда была. Просто я о ней не знал.

Они лежали рядышком на кровати и штудировали книжку по вязанию: узнав, что Алиса очень бережет свои ноги, Лили задалась целью связать ей теплые гетры, но все никак не могла найти подходящий узор и выбрать цвета. Ремус честно вспоминал все, что знал о цветовых сочетаниях, композиции и прочих умных профессиональных вещах, которые могли бы как-то пригодиться. К терапии они определились, что обязательно нужны «треугольнички и что-то светлое, может, бежевое»; Лили довольно улыбалась, уверяя его, что это уже огромный прогресс. Она изо всех сил старалась не провалиться в депрессию, а он изо всех сил старался оттащить ее от края — даже отпускал какие-то дурацкие шутки, которые Грей любил травить на уроках (это была его любимая забава: сказать что-то безумное и нелепое и смотреть, как мучается Ремус, готовый зайтись хохотом).

На терапию они пришли вместе. Весь сеанс Лили сидела возле него, так близко, что ее колено касалось его. Ремусу казалось, что она подрагивает, и он страшно жалел, что не может обнять ее еще раз.

Терапия Лили выпотрошила. Она встала с трудом и пошатнулась, сделав первый шаг. Ремус немедленно подхватил ее под руку:

— Тебе надо лечь. Пойдем, пойдем.

Они вышли в коридор — и прямо за дверями наткнулись на Северуса. Он отпрянул в сторону, словно дожидался здесь намеренно. По всей вероятности, расплывчатое «уходи» было слишком сложным для его понимания, и он решил, что можно по-прежнему потакать своим нездоровым привычкам. Например, следить за лучшей подругой.

Лили отвернулась от него. Ее губы дрогнули.

— Ах, ну конечно, — язвительно отозвался Северус, скрестив руки на груди, — нос воротим. Завела себе своих «друзей», — кавычки в его голосе слышны были, наверное, за милю, — и я сразу стал не нужен.

Она, не глядя на него, ровным, только чуть дрожащим от волнения голосом заметила:

— Мы в одинаковых условиях, Северус. Ты тоже мог найти здесь друзей, но ты предпочел заводить врагов.

— Да что ты говоришь! Твои так называемые «друзья», — и снова кавычки, — липнут к тебе только потому, что я из тебя сделал почти нормального человека. Увидел бы тебя кто-нибудь из них несколько лет назад, и, уверяю, результат был бы совсе-ем другой. Слышишь? — никто с тогдашней тобой и разговаривать бы не стал! Я все отдал, чтобы сделать тебя той, кто ты есть, понятно, все! и на себя мне не хватило!

Губы Лили дрогнули еще раз. Ремус пожалел, что дал себе обещание больше никогда не ввязываться в драки.

— Это неправда, не слушай его. Пойдем, Лили.

Глаза у Северуса опасно сощурились. Ремусу невольно захотелось отступить из-под этого тяжелого взгляда.

— Ты… — угрожающе тихо процедил Северус. — Это все ты. Я говорил тебе держаться подальше от нас — но ты не слушал. Ты влез и все испортил! Ты настроил ее против меня! — он распалялся все сильнее, забыв, что в коридоре они не одни. — Это все твоя вина, ты, сволочь!

— Северус!.. — вскинулась Лили.

— Нам было хорошо, пока не появился ты! Ты все разрушил! Ты отнял ее у меня! Ненавижу тебя, чертов ты оборотень, ненавижу, ненавижу!

— Северус…

Ремус не успел договорить: Северус что было сил толкнул его в грудь. Он зашатался выпустил руку Лили. Еще один толчок — и он рухнул навзничь как подкошенное дерево. Тотчас же сверху что-то навалилось. Северус встряхнул его за ворот.

— Лучше б тебя здесь вообще не было!

А потом ударил. Не слишком умело, но все равно очень больно. Ремус запрокинул голову, кусая губы. Северус разжал пальцы — он тяжело упал обратно. В голове гудело, окружающие звуки доносились как из-под воды. На него обрушился еще один удар. Голова мотнулась в сторону, и только тогда челюсть запоздало прошило болью. Рука сама собой сжалась в кулак, ногти впились в кожу. Ремус, стискивая зубы, усилием воли разжал ее обратно.

Что ты творишь, идиот! — в ужасе взвыл Полоумный Люпин. — Врежь ему! Он избивает тебя — а ты будешь просто лежать и терпеть?! Хватит быть тряпкой, встань и дай ему сдачи!

Нет.

Что?! Ты не можешь! Ты должен встать!

Ты ничего не понял? Ты забыл, что случилось с Сириусом? А с Питером? Я не хочу снова давать ему волю. Я не встану.

Удар по другой скуле. Воротник снова дернули, Ремус приложился затылком о паркет и едва не оглох — так шумела кровь в ушах. Прямо над ним нависало искаженное яростью лицо Северуса: глаза выкатились, крючковатый нос заострился, губы кривились в злобном крике.

— Ненавижу тебя! Чудовище!

Лили повисла на нем, пыталась остановить, но Северус грубо сбросил ее, и она шлепнулась на пол.

И теперь тоже не встанешь?!

Нет, это терпеть он не собирался. Никто не смеет так обращаться с Лили. Ремус оттолкнулся рукой, почти успел сесть, но толчок в грудь свалил его обратно. Мир содрогнулся перед глазами. На секунду лицо Северуса оказалось совсем близко, огромное и страшное.

Удар в грудь. Снова в скулу. В живот. В другую скулу. Во рту стало солоно. Ремус, махнув рукой на заветы Джеймса, глотал кровь и надеялся, что Северус не станет бить его по носу. Северус как будто услышал его мысли. С жуткой гримасой он замахнулся — но не ударил. Кто-то перехватил его руку.

Сириус.

Он все видел. Поздравляю, теперь он точно решит, что ты настоящее ничтожество! Ты этого хотел?!

С каких пор тебя волнует, что подумает Блэк?

С тех самых, когда тебе хватило дурости протянуть ему руку! Ты только что упал в его глазах так низко, как только вообще можно. Ремус, даже для тебя это сраный рекорд. Можешь гордиться собой.

— Отойди от него, — потребовал Сириус тихо. Северус выдернул руку:

— Иди нахер, Блэк.

— Сам иди. Подальше от Люпина, тебе ясно?

— Ой, гляньте-ка, — по лицу Северуса скользнула ядовитая усмешка, — кто-то завел себе принцессу! Что же скажет твоя благородная семья, когда узнает, как низко ты пал, а?

Лица Сириуса Ремус не видел, но прекрасно мог себе представить, как оно на миг дергается, а потом снова застывает непроницаемой маской.

— Не помню, с каких пор моя семья тебя касается. Повторяю еще раз для тупых: закрой рот и убирайся. Что, правильный английский для тебя слишком сложен, да? Тогда скажу на твоем языке: свали к черту, придурок.

У Северуса на скулах заходили желваки; он вскочил, готовый, похоже, ударить самого Сириуса, но тут на лестнице застучали каблуки.

— Где он, что случилось?! — испуганный голос Чарити эхом отразился от стен. — О, святые угодники, Ремус, что с тобой? Сириус, что здесь творится?

Она подбежала к Ремусу и помогла ему приподняться; он с досадой увидел, что снова испачкал кровью рубашку. Сколько можно-то… В его жизни получалось как-то уж слишком много крови — да в нем самом столько не было, Боже!

— Насколько я понял, Ню… Снейп пытался избить Люпина, — холодно заметил Сириус.

— Что?! — Чарити от удивления уронила с носа очки. — Северус, это правда? Ремус?

— Я… я н-не уве… — Ремуса оборвал приступ кашля. Платок он вытащить не успел, и на свитер и брюки тут же осели новые кровавые брызги. Северус уничижительно хмыкнул:

— Очень убедительно. Невинная жертва, как же иначе — только что-то ты не был таким тихим, когда в сентябре Блэка поколотил. Или ты забыл уже?

Глазам бедной Чарити было уже некуда увеличиваться, но они распахнулись еще шире. С видом человека, не понимающего и уже не надеющегося понять, что происходит, она повернулась к Ремусу и молча подняла бровь. Ремус так и замер, даже не успев вытереть кровь с подбородка.

И тут вмешался Сириус. Спокойно и даже как-то лениво он бросил:

— Лично я не понимаю, о чем идет речь. У нас с Люпином были конфликты, не стану отрицать, но мы, — многозначительная ухмылка в сторону Северуса, — все же цивилизованные люди, поэтому проблемы решаем цивилизованно, разговорами. А фантазии Снейпа вызывают у меня лишь недоумение.

— Ремус?..

Ремус нервно сглотнул. Вытер все-таки кровь. И сипло пробормотал:

— М-мы не дрались…

Чарити очень внимательно посмотрела на него, потом вытерла свои очки полой халата и с тяжелым вздохом водрузила их обратно себе на нос.

— Ох, мальчики…

— Чарити, мне кажется, Люпина нужно показать мадам Помфри. — Мир положительно вышел из ума, если Сириус решил поработать его ангелом-хранителем. Интересно, что ему нужно взамен? — И побыстрей.

— А, о, да, да, конечно! — встрепенулись Чарити. — Ремус, дай мне руку. Сможешь встать?

Едва Ремус попытался встать, в глазах все потемнело, тело стало словно ватным, и он упал на руки. В уши снова будто сунули по клоку ваты, голоса Чарити и Сириуса долетали до него издалека. Сириус что-то ему сказал; Ремус попытался ответить, но вместо этого потерял сознание. Опять.

В себя он пришел в медпункте, на знакомой жесткой кушетке. Впрочем, в правильности своих суждений он сильно сомневался, потому что рядом кто-то нежным тонким голосом грустно пел. А медпункт Реддл-холла был для этого последним подходящим местом.

Ты собираешься на ярмарку в Скарборо?

Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян…

Напомни обо мне тому, кто там живет —

Когда-то он был моей настоящей любовью.⁽²⁾

Кажется, я умер. И мне явился ангел — что очень странно, потому что я не верю в ангелов…

Ремус открыл глаза и с облегчением выдохнул. Во-первых, это оказался никакой не ангел, а Лили, что было намного лучше. Во-вторых, из этого автоматически следовало, что он еще не умер, а это было еще прекраснее.

Скажи ему сделать мне батистовую рубашку,

Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян…

Без иголки и нитки, без единого шва —

Тогда он станет моей настоящей любовью.

— Я думал, ты предпочитаешь шотландские баллады. А мадам Помфри не против, что ты так скрашиваешь ее рабочие будни?

Голова трещала по швам, ребра ныли, словно по ним проехался поезд, и все же Ремус улыбнулся, когда Лили взволнованно протянула к нему руку. Ледяные пальцы погладили его по щеке. Он сам потянулся ей навстречу.

— Ремус, я… я ничего не смогла сделать. Я пыталась его остановить, но он как озверел…

— Я видел. Не думай об этом, ты не виновата. — Он потер затылок и нащупал бинт. Неужели разбил голову? — У тебя нет зеркала? Хочу понять, сколько пудры мне придется у тебя украсть, чтобы выйти отсюда.

Отделался Ремус не удивление легко: разбитая губа, кровоподтек на скуле, еще один у виска да перебинтованная голова — могло быть намного хуже. Он быстро ощупал лицо, убедился, что бóльшим уродом, чем есть, к счастью, не стал, и криво усмехнулся:

— Ну, боевые раны украшают мужчину, верно? Пожалуй, обойдемся даже без пудры.

Смешно тебе, трус паршивый? Смейся, смейся, пока можешь! Нашел, чем хвалиться — ты позволил ему вытереть о тебя ноги! О тебя все вечно вытирают ноги, потому что ты тряпка! И никогда не изменишься! Блэку хватило смелости влезть, а ты ждал, пока девочка все не решит!

— Сможешь идти сам?

— Да, конечно, не переживай. Лили, — Ремус накрыл ее ладонь своей, — все в порядке. Мальчишки дерутся.

— Вы не дрались. Он тебя избивал.

— Я не хотел бить в ответ. Потому что… — Потому что ты трусливая крыса, вот почему! — Я просто не хотел, чтобы Северус пострадал. Он сейчас зол и обижен, но это пройдет, и он перестанет так кидаться на нас, я уверен.

— Надеюсь, ты прав…

— Если я в чем и уверен, то в этом. Это пройдет, обязательно. Но пудру все-таки далеко не убирай!

Лили наконец-то слегка улыбнулась:

— Лучше пообещай мне больше не подставлять вторую щеку.

Она ушла, когда из соседней комнаты появилась мадам Помфри и заявила, что наступило время осмотра. Ремус, робея как в первый раз, стянул рубашку и вздрагивал от прикосновений ее горячих пальцев. Мадам Помфри долго его щупала, ворчала сквозь зубы что-то о безответственности, потом неожиданно велела встать на весы — вспомнила, должно быть, свою сентябрьскую угрозу. Результаты ее устроили, поэтому вскоре Ремусу милостиво разрешили одеться и идти, что он незамедлительно и сделал, пользуясь случаем распрощаться с медпунктом поскорее.

Но в коридоре его ждал Сириус.

— Люпин, надо поговорить.

— Не сейчас, Блэк, — буркнул Ремус, проходя мимо и даже не глядя. Сириус дернул его за рукав и на ходу развернул обратно:

— Нет, сейчас! Какого черта? Почему, Люпин, почему? — допытывался он. Его равнодушные минуту назад глаза загорелись, он казался сумасшедшим.

— Что «почему»? Ты разучился говорить на правильном английском?

— Ты же мог… а ты просто лежал и смотрел на него! Почему ты не дал сдачи?

— Это не твое дело.

— Еще как мое! Меня ты за такое же чуть не убил! Чем Нюниус лучше?

Ремус почувствовал, как подгибаются колени. В груди нехорошо заныло, но выволочка от Северуса была тут не при чем.

— Я не хочу об этом говорить, ясно? Оставь меня в покое!

— Но я…

— Ты не услышал?! — рявкнул Ремус, в ужасе понимая, что теряет над собой контроль. — Оставь! Меня! В покое!

Он выдернул рукав и кинулся прочь, сам не зная куда. Комнаты мелькали перед глазами, смазанные, как в ускоренной съемке, звуки исчезали прежде, чем он успевал их разобрать. Только когда под ногами захрустела штукатурка бального зала, Ремус остановился. Здесь его никто уже не нашел бы. Он привалился к стене, тяжело дыша и вытирая о кофту мокрые трясущиеся руки.

Я говорил тебе, что все погибло! Я говорил, что все этим кончится! Какой же ты жалкий! Трус, чертов трус!

— Заткнись… — Ремус стиснул виски. Ему нужен был медальон. На секунду, всего на секунду, только чтобы прекратить эту панику. Ну зачем он отдал его Барти, зачем?

Как же мерзко все это вышло… Он потер кровоподтек на скуле — и еле сдержался, чтобы не впиться ногтями в кожу. Он заслужил эту боль. Заслужил тем, что не остановил Джеймса и Сириуса, когда это нужно было сделать, тем, что прятался от своего долга, свалив все на хрупкие плечи Лили. Ведь это из-за него все так вышло! Вмешайся он, и Северус с Лили расстались бы иначе, и она сейчас не страдала бы так. И опять выходит, что он всего лишь жертва, несчастный и невиновный, которого все жалеют и не знают, кто на самом деле во всем виноват. Ремусу стало невыносимо противно от самого себя. И тут же, воспользовавшись его слабостью, внутри оскалился Волк. Ему, в отличие от Ремуса, умирать со стыда вовсе не хотелось, и он в предвкушении завыл: наверняка намеревался в этот раз подрать его как следует. Огромным усилием воли Ремус встал прямо. Прямо перед ним стоял рояль и до него было каких-то пятнадцать шагов. Он мог их пройти. Он должен был пройти.

Шаг. Второй.

Сегодня ночью мы поднимемся в небо…

Волк протестующе заскулил. Его бесила эта песня. Ремус сквозь боль улыбнулся и набрал больше воздуха.

Потому что и мы летаем

Все вместе.

Шаг за шагом. Медленно. Постепенно. Рука легла на крышку рояля. Он откинул ее и тяжело упал на скамеечку. Аккорд прокатился по залу громом.

Полетим в небо,

Полетим к радуге…

Грею никогда не нравились Скорпионс. Первая половина их песен была для него слишком крикливой, а вторая — слишком унылой. А еще его до зубного скрежета раздражали психоделические обложки их альбомов. И все же у него была целая коллекция кассет с записями, которые он доставал, где только мог. Потому что Ремус Скорпионс просто обожал.

Летите, люди, летите…

Он мог часами лежать и ничего больше не делать — только слушать. Голос МайнеКлаус Майне — бессменный вокалист группы Scorpions. обволакивал и успокаивал. Даже если он переплетался с безумными гитарными риффа. Особенно, если переплетался.

Летите, люди, летите…

Ремусу было немного неловко напевать — его хриплый голос только портил мелодию — но руки знали, что делать, а музыка сглаживала все ошибки. Волк, растерявший весь свой боевый пыл, обиженно свернулся в клубок и демонстративно накрылся хвостом. Дышать стало легче, и Ремус уверенней надавил на клавиши.

И я вижу улыбку на твоем лице,

Когда ты смотришь в космос.

Он такой яркий и такой огромный —

Летим, или будет слишком поздно.⁽³⁾

Неожиданно гармонию нарушил какой-то посторонний звук. Сбившись на фальшивый, диссонирующий аккорд, Ремус быстро обернулся. В дверях с гитарным футляром на плече стояла удивленная Тонкс. Повисло молчание.

— Ты… — наконец выговорила она, — ты что, голову разбил?

Ремус коснулся повязки — а потом в каком-то странном порыве сдернул ее и смяв сунул в карман. Ему было стыдно предстать таким жалким и перед Лили, но Тонкс… такого позора он бы не снес.

— Так, ерунда.

— И откуда ты знаешь про мою комнату?

— Погоди, в каком это смысле «твою»? Это я ее нашел.

— Это когда это? — Тонкс скрестила руки на груди и прищурилась.

— Еще в октябре, — Ремус по-хозяйски положил руку на рояль, давая понять, что уступать зал он никому не собирается. Но Тонкс не стала спорить: она раздосадованно щелкнула языком и поправила футляр.

— Ладно, уел. Тогда не буду тебе мешать, Бетховен.

— Стой! — как он оказался в двух шагах от рояля, Ремус и сам не успел понять. Тонкс обернулась и вскинула бровь. — Это не значит, что я не хочу тебя здесь видеть! Я имею в виду… оставайся, если хочешь.

Слова были самые обычные, нормальные, но почему-то Ремус вдруг почувствовал себя полным идиотом. Он ждал, уверенный, что Тонкс как обычно покрутит пальцем у виска и уйдет.

Но она не ушла. С усмешкой, которая напоминала самоуверенную ухмылку Сириуса, она скинула футляр с плеча и кивнула в сторону рояля:

— Не испытываешь угрызений совести, что слушаешь врагов народа?⁽⁴⁾

Ремус пожал плечами:

— Ты так говоришь, словно это они бомбили Лондон. Сорок лет прошло почти, Германия тоже меняется. Мне нравится их музыка, и я считаю, что они заслужили, чтобы их слушали. А ты, значит, принципиальная?

— Ну, Нью-Йорк они не тронули, так что личных счетов у меня к ним нет. А этих я просто не распробовала как-то. Я их не понимаю.

Гитара у Тонкс была старая, вся облепленная яркими наклейками и с торчащими струнами; она села на подоконник и пристроила ее между ног. Ремус глядел на ее руки, лежащие на грифе — тонкие, с криво выкрашенными в черный ногтями, — на звенящие от каждого движения цепочки, обвившие шею, и гадал: а какая музыка нравится ей? Наверное, что-то громкое, шумное и «крутое». Наверняка какой-нибудь панк, раз уж Скорпионс не для нее.

Тонкс в ответ таращилась на него с таким же любопытством и дергала кончик струны.

— По тебе не скажешь, конечно, что ты можешь любить нечто подобное, — заметила она с сомнением.

— А чего ты от меня ждала? — хмыкнул Ремус, отворачиваясь обратно к роялю. От такого непрерывного взгляда на Тонкс у него кружилась голова. — «Лунной сонаты»?

— Ну, точно не Скорпионс.

— Мы так и будем спорить о вкусах или все-таки займемся делом? Ты, кажется, собиралась играть? — я весь внимание!

— Нет уж, — рассмеялась она, — я тебя не дослушала, так что тебе и начинать.

— Но тебе же не нравится то, что я играл! — это был какой-то очень странный разговор. Они спорили, подкалывали друг друга — но это больше походило на то, как петухи пытаются получше распустить друг перед другом хвосты, дескать, а я-то лучше буду! И Тонкс эта пикировка, похоже, забавляла. Она невозмутимо махнула рукой:

— А ты сыграй что-нибудь другое! Я не сомневаюсь, у такого образованного мальчика наверняка широкий репертуар. Пожалуйста, маэстро, я внимательно вас слушаю.

Легко сказать: сыграй что-нибудь другое. Что конкретно-то? Ремус задумчиво уставился на клавиши перед собой. Он помнил довольно много песен, только вот сейчас их список казался ему ужасно маленьким. В самом деле, не Аббу же играть — за такую попсу она его, пожалуй, и стукнуть может. Что вообще эти американцы слушают? У них же какая-то своя музыка абсолютно… Интересно, насколько ей не нравится кантри?

— Ну так что, снизойдет до вас сегодня муза, или я могу не надеяться?

— Ладно. — Он потер ладони, согревая пальцы. — Но ты сама меня об этом попросила.

Эта песня тоже была записана у Грея на кассете. В пятнадцать он был от нее без ума — тогда у него появилась мечта уехать после школы в Штаты и жить где-нибудь в степи на маленькой ферме.

Жизнь здесь старая, старше чем деревья,

Моложе, чем горы, крепнет, как ветер.

Приведите меня домой, сельские дороги,

Приведите в место, которому я принадлежу…⁽⁵⁾

Ремус, естественно, кивал и улыбался, когда Грей строил свои грандиозные планы. Они оба понимали, что никогда не выберутся за пределы Кардиффа, но иногда очень хотелось помечтать. К тому же, как оказалось, иногда мечты все же сбываются.

Я слышу ее голос, зовущий меня в утренний час,

Радио напоминает мне о доме, оставшемся так далеко,

И возвращаясь домой, я испытываю чувство,

Что должен был вернуться еще вчера…

Он играл закрыв глаза. Ему незачем было смотреть — он мог ее начать с любого места. А еще ему было страшно, что если он случайно увидит лицо Тонкс, то собьется. Почему? Ремус не знал. Но чувствовал, что так и будет.

Когда он последний раз повторил припев и обернулся к ней, у нее в глазах стояли слезы.

— Как ты… — она помотала головой, вытерла слезы, размазав подводку, и подняла на него взгляд. — Как ты узнал?

— Что узнал? — Ремус ожидал чего угодно, но только не этого. На всякий случай он приготовился прятаться — если Тонкс снова от слез перейдет к гневу.

— Это, считай, гимн моего штата. Хочешь сказать, ты не знал?

— Даже не догадывался.

— Ты так сыграл это… и спел… — Тонкс тяжело и грустно вздохнула. — А еще раз можешь?

Он неуверенно кивнул. Она резко вскинула гитару на колено и хрустнула пальцами.

— Я подхвачу.

Ремус никогда не думал, что Тонкс умеет говорить мягко. А представить ее поющей что-то легкое вообще было выше его сил. Ему пришлось снова отвернуться и закрыть глаза, потому что от ее улыбки он мгновенно забывал ноты. Тонкс вся словно бы светилась какой-то тихой радость. И Ремусу вдруг, как когда-то Грею, тоже захотелось бросить все и уехать — подальше от мрачной дождливой Англии, к бесконечным степям и настоящим горам, где небо синее-синее и такое высокое, что голова кружится, когда смотришь в него. И остаться там, на маленькой ферме, слушать по вечерам гитару.

И голос Тонкс. Его он мог бы слушать бесконечно.

Приведите меня домой, сельские дороги,

Приведите в место, которому я принадлежу —

В Западную Вирджинию…

— Не думала, что скажу это, — усмехнулась она, — но ты меня впечатлил. Рискнешь повторить свой успех?

— Нет, пожалуй, с меня хватит, я и так нарушаю свои же правила.

— Какие это?

— Я не пою на публике.

Тонкс пожала плечами:

— Ну и дурак. Я это к тому, что, — она на секунду смутилась и… все-таки покраснела? — если голос хороший, глупо не петь.

— Ты мне льстишь, — но внутри у него все обмерло от удивления и восторга. Она не считает его голос ужасным? Это Тонкс-то, которая в принципе отрицает у него наличие любых достоинств? Там за окном мир перевернулся или Апокалипсис настал? — Но не будем спорить. Может быть, Ваше Сопраншество снизойдет до меня и исполнит что-нибудь еще?

— А чего ты хочешь?

— На Ваш вкус, — коварно улыбнулся Ремус. Он облокотился о рояль и закрыл глаза, чтобы не отвлекать Тонкс.

После всего ею сказанного он ожидал чего-то поэнергичнее, чего-то шумного и громкого — каково же было его удивление, когда он узнал в торопливых сбивчивых аккордах мелодию. Он был готов к чему угодно кроме этого.

Ладно, пора признать — удивлять она умеет.

Тонкс хорошо играла: на гитару она смотрела с видом наездника, встретившего свою знакомую лошадь. И петь она умела очень здорово. Но почему-то никак не поднимала глаз от грифа — наоборот, только опускала голову ниже, пока волосы окончательно не спрятали от Ремуса ее лицо.

Я вижу, как ты работаешь, старательно тренируешься,

Играешь день и ночь…

И это звучит гораздо лучше, да —

Ты совершенствуешься с каждым разом…⁽⁶⁾

Всего на миг она подняла голову, они встретились взглядами. Ремус увидел в ее глазах что-то странное. Это было какое-то послание, символ, знак — но он не успел его разобрать. Она снова нагнулась к грифу.

Ты улыбаешься только тогда,

Когда играешь на своей скрипке.

Дам-дам-диддл, я буду твоей скрипкой…

После второго припева лицо у нее стало красное и заблестело от пота. Она заглушила струны и как-то сердито заметила:

— Надеюсь, мистер Строгий Музыкальный Критик, это вас удовлетворит, потому что я подобный трюк повторять не буду.

— Спасибо, мне хватило одного раза. Должен признаться, я удивлен. Я думал, Ваше Вашество больше по панку.

— Тебе не понравилось? — она с вызовом подалась вперед.

— Очень понравилось, и я счастлив, что имел возможность послушать вас.

Тонкс слегка расслабилась и откинулась к стене:

— Так бы сразу и говорил, а то мутишь воду… И вообще, не вижу проблемы — Аббу любят все.

— И даже панки? — насмешливо уточнил Ремус, не удержавшись от шпильки.

— Панк пройдет, а вечное останется. Или ты не уважаешь Аббу?

— Я не понял, сегодня день, когда меня обвиняют во всем подряд? Разве я хоть слово сказал против них?

— Ну ладно, живи… пока. Но учти, я за тобой слежу!

— Буду ходить по дому, оглядываясь. А теперь, с вашего позволения, я откланяюсь и покину вас — у меня недописано эссе для Биннса.

Закрывая рояль, он хлопнул крышкой — чуть громче, чем следовало. А в коридоре долго глубоко дышал, пытаясь прийти в себя. Эссе он закончил еще накануне, но ему нужен был вежливый предлог, чтобы сбежать из зала. С ним происходило что-то непонятное, и впервые это было не из-за Волка. В животе что-то сладко заныло, дыхание на миг перехватило. Этих симптомов он раньше у себя не замечал. Хотя они что-то ему напоминали — что-то очень, очень знакомое. Ремус помотал головой и поспешил прочь от зала. Откуда-то возникло тянущее чувство тоски: словно между ним и чем-то очень хорошим вырастало непреодолимое препятствие.

Скажи ему найти мне клочок земли.

Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян…

Между соленой водой и морским песком —

Тогда он станет моей настоящей любовью.

Странные симптомы не получалось классифицировать около недели. А во вторник на Ремуса приходилось дежурство на кухне. Он ползал по истертому полу и старательно собирал тряпкой молоко, пролитое торопыгой Беатрис.

— Раз уж так вышло, проще сразу весь пол помыть, — заметила Сьюзен, куря в форточку.

— Ага, а то вон там брызги аж в другом углу, — согласился Ксено и стряхнул пепел со своей самокрутки.

Ксено Ремусу поставили в пару всего две недели назад. С Питером они не сработались; Ремус подозревал, что бедняга просто его боится, но никак не мог помочь — и поэтому с радостью согласился взять в напарники Ксено, до этого работавшего с Джеймсом. Джеймс для Питера был лучшим вариантом. А вот Ксено — не слишком, хотя бы потому, что к работе он относился с ленцой и предпочитал курить свои чудные, пахнущие лавром и вишней самокрутки и болтать со Сьюзен. Что не могло не раздражать.

— Эй, там, в облаках, Гаутама Будда, — проворчал Ремус, прополаскивая тряпку, — я понимаю, что просветление просто так не снизойдет и ты еще не все благовония скурил — но труд, между прочим, облагораживает душу! Спускайся с небес на землю и помогай.

Ксено расслабленно выдул дым кольцом.

— Джа не работал и нам не велел.

— Не велеть не велел, но и запрещать не запрещал. Твой Джа не обидится, если ты немного потрудишься на общее благо.

— Кругом одни угнетатели…

— Тираны, деспоты и далее по списку. — Ремус поднялся и сунул ему руки выжатую тряпку. — Давай, вперед и с песней!

Ксено театрально возвел глаза к потолку и затушил самокрутку. Пока он вздыхал и охал, Ремус успел выбросить осколки молочной бутылки, найти еще одну тряпку и оттереть все пятна возле плиты. Ему, в отличие от других мальчишек, дежурства, полные «женских» обязанностей, были не в тягость; он рано приучился помогать по дому. Мама никогда не жаловалась, но иногда, когда уборка отнимала у нее и без того короткие выходные, она выглядела страшно усталой и грустной — и Ремус, конечно, не мог остаться в стороне. В первый раз, вознамерившись вымыть полы, он опрокинул ведро с лестницы и свалился сам: не рассчитал и налил воды до самых краев. Когда несколько лет спустя дорос до утюга и тайком попытался помочь маме — прожег дырку в рубашке (хорошо хоть своей, а не отцовской). Зато теперь родители могли бы спокойно уехать куда-то хоть на месяц, точно зная, что к их возвращению дом не только не развалится, но наоборот, будет сиять, как стеклышко. А еще уборка успокаивала: любой полезный труд Волк, как здоровое ленивое животное, презирал, его устраивало жить в грязи. Ничего удивительного, что каждый раз, стоило Ремусу взять в руки тряпку, метлу или еще что-то из страшного списка хозяйственных принадлежностей, он прятал морду под хвост и прижимал его лапами. Повезло так повезло — мало того, что внутри живет монстр, так он еще и ужасный грязнуля!

Рассеянно рассуждая, стал бы Волк хоть немного симпатичнее, если бы его получилось вымыть с мылом, Ремус скреб пол вокруг кухонного стола. Где-то сбоку вздыхал в тяжелых мучениях Ксено. Царила идиллия — которую грубо нарушила хлопнувшая дверь. В кухню с черного входа ссыпался Сириус, за ним вошла Тонкс.

— Привет, Сью! — махнула она рукой. — У вас не завалялась пара яблочек? А то мы, кажется, не доживем до ужина.

— Перебивать аппетит будете?

— Честное слово, умрем с голоду!

— Да ладно, ладно, я шучу, — усмехнулась она. — Посмотрите на буфете.

— О, я их вижу! — оживился Сириус и ринулся к своей цели прямо как был, в грязных ботинках. Ремус мгновенно вырос у него на пути.

— А ну стоять, куда собрался? Мы полы моем.

— Да ладно тебе, Люпин, я быстренько. Потом протрете еще разок, делов-то? Все равно ж моете!

Сириус протиснулся между ним и столом и потер руки. Но это было уже чересчур. Ремус вспомнил, как ворчала уборщица в их школе, когда кто-то бегал по свежевымытому, и его охватило благородное презрение к всем богатым белоручкам. Мокрая тряпка, которую он сжимал в кулаке, с шумом взвилась в воздух — и на брюках Сириуса, на самом интересном месте, расцвело мокрое мыльное пятно. Сириус заверещал как ошпаренный.

— Ты что?! Ты обалдел? За что-о-о?

— Я сказал не топать по помытому в грязных ботинках — ты не послушался. — Ремус удовлетворенно усмехался. Теперь он знал, что Сириус, хоть и крикливый, но на самом деле безобидный — и мог себе позволить немного посмеяться над ним в его же манере.

— Дора-а-а! — взвыл Сириус как ребенок, у которого отобрали конфету. — Дора, меня обижают!

Тонкс только фыркнула в кулак:

— Так тебе и надо, дурачок, сам виноват. Тебя предупреждали. — Сириус обиженно заскулил, совсем как побитый щенок, и она улыбнулась: — Да ладно, не ной, пойдем переоденем тебя. Возьми мою рубашку, прикройся.

Она сама завязала рубашку у него на талии и подтолкнула к выходу:

— Ну ты принцесса, конечно… — потом обернулась в кухню, к Ремусу. — Эй, Люпин! Классный удар.

И подмигнула. У Ремуса на секунду остановилось сердце. А потом заколотилось с утроенной скоростью.

— А… а-ага…

Она исчезла, а он все так же стоял столбом и смотрел на дверь. В голове медленно принимала очертания страшная мысль. И еще не успела она оформиться до конца, как Ксено весело заметил:

— Кажется, мальчик втюрился по уши!

Если я соберу урожай кожаным серпом,

Петрушка, шалфей, розмарин и тимьян…

И свяжу это все в пучок вереска —

Тогда я стану твоей настоящей любовью?

---

1) Ремус вспоминает часть знаменитой фразы из романа Р. Брэдбери «Вино из одуванчиков».

Вернуться к тексту

2) Английская народная баллада. Перевод выполнен автором.

Вернуться к тексту

3) Песня «Fly people fly» из альбома «Fly to the rainbow». Перевод выполнен автором.

Вернуться к тексту

4) Тонкс намекает на немецкое происхождение Scorpions.

Вернуться к тексту

5) Песня «Country roads» Джона Денвера, неофициальный гимн Западной Вирджинииъ перевод выполнен автором.

Вернуться к тексту

6) Песня Аббы «Dum dum diddle» из альбома «Arrival». Перевод выполнен автором.

Вернуться к тексту