Отряд "Aurum" (джен)

— СЕДИС, сканирование. Параметр — связь с центральным узлом Коллектива.

За дверью щитовой уже некоторое время царила тишина, нарушаемая лишь отдаленным пульсирующим гулом висящей за поворотом «Ромашки». Дальше тянуть не имело смысла: изначальная суматоха действительно играла Захарову на руку, однако долго оставаться в одиночестве посреди необитаемого коридора, делая из себя мишень, тоже не стоило.

Встроенным в полимерного компаньона сканером Харитон пользовался не так уж часто — в основном на операциях или во время сложных опытов, однако сейчас эта функция оказалась очень кстати. Мир мгновенно выцвел, наливаясь густой, непроницаемой синевой. Лишь тонкими фосфоресцирующими линиями светились очертания предметов, да яркими кострами во мраке расцвели на сетчатке глаз с десяток Груш, камера наблюдения и отдаленные смазанные фигуры, неторопливо бродящие в дальних кабинетах. Вполне приемлемо.

Захаров как можно осторожнее приоткрыл дверь. Точнее, попытался, однако та немедленно увязла в чем-то мягком, с трудом поддающемся под напором. Как тут же стало понятно — в теле сотрудника службы внутренней безопасности. Форма чистая, ни следа крови, только голова на сломанной шее, неестественно вывернутая вверх, глядела остекленевшими глазами в потолок. Харитон поджал губы, ненадолго задержав внимание на восково-бледном лице, казавшемся смутно знакомым, а затем принялся обшаривать взглядом пол вокруг. Перед смертью парень стрелял, значит, его оружие должно оказаться поблизости — роботам оно не интересно. Пистолет и правда обнаружился возле покойного. Разумеется, пустой. И Захаров, не желая напрасно оставаться на открытом месте, вцепился в плечи трупа, утягивая его за собой во мрак подсобки.

— Харитон, что вы делаете? — осторожно поинтересовался СЕДИС, которого моральное состояние подопечного всерьез беспокоило.

Сердце у профессора частило, уровень кортизола в крови превышал все допустимые нормы, однако внешне Захаров оставался почти пугающе бесстрастен. Бледные пальцы ученого быстро и сноровисто обследовали мертвое тело, к которому, из-за тесноты щитовой, ему пришлось прижаться почти вплотную, так что голова мертвеца, будто в изнеможении, склонилась профессору на плечо.

— Служба безопасности по регламенту имеет полный магазин и дополнительные патроны на экстренный случай, — ровным голосом отозвался Захаров, ныряя рукой во внутренний карман форменной гимнастерки. — Ему они уже не нужны.

Патроны, как и предполагал Харитон, действительно нашлись, и он, ссыпав их в карман, поспешно выпихнул тело сотрудника обратно в коридор: прежде, чем выходить наружу, ему требовалось разобраться с пистолетом.

— СЕДИС, свет.

Манипуляторы послушно вынырнули из перчатки, озаряя подсобку мягким золотистым сиянием, достаточным, чтобы хоть что-то разглядеть. Профессор цепким сосредоточенным взглядом осмотрел оружие, пощелкал предохранителем и, неловко повозившись с зарядкой опустевшего магазина, резко вогнал его на место. СЕДИС наблюдал за этим действом молча, всей своей полимерной сутью испытывая все большее волнение. В подобном состоянии он своего компаньона не видел ни разу за минувшие три года, даже во время экстренных и тяжелых операций. По всем параметрам Захаров сейчас должен был метаться в панике, вот только ни единый мускул не дрогнул на его лице, застывшем в выражении холодной отрешенности. Создавалось впечатление, будто Харитон каким-то образом все туже затягивал ошейник на горле собственного страха, превращая его в подконтрольный источник энергии. И СЕДИС опасался в этот процесс вмешиваться, не желая ненароком сделать хуже неосторожными словами.

— Вы что же, разве умеете стрелять? — не выдержав, все-таки спросил он, пока профессор стаскивал с плеч лабораторный халат, небрежно оставляя его валяться на пыльном полу.

Захаров на пару мгновений замер перед дверью, прислушиваясь. Холодная тяжесть пистолета чувствовалась знакомой, и в то же время совершенно иной — не та модель, не тот вес, да и рука, его сжимавшая, с тех пор стала больше. Тогда, в девятьсот восемнадцатом, пальцы двенадцатилетнего Харитона не без труда сходились на рукояти офицерского «Нагана», в числе прочего хлама выигранного отцом у кого-то из собутыльников. Оглядываться в прошлое профессор Захаров не любил, однако он до сих пор с ясностью помнил липкий, удушливый страх, с которым, прижавшись к стене возле двери, вслушивался в грубые голоса и крики снаружи. Радеона не было дома уже двенадцать дней, и когда он вернется, если вернется вообще, Харитон не знал: может, сегодня, а может — через неделю. Единственная закономерность, которую успел понять Захаров-младший — чем дольше отец отсутствует, тем выше вероятность, что вернется он злым на весь свет и с пустыми карманами. Да еще и задолжавшим денег, которых у него нет. Погромы в городе случались регулярно, и трудно было понять, кто на этот раз: красные, белые, анархисты или пользующиеся всеобщей неразберихой бандиты. Для охваченного тошнотворным ужасом, голодного и уставшего, но полного решимости Харитона разницы не существовало вовсе. Единственное, что он сознавал со всей отчетливостью: если не повезет, не прокатится мимо — ему придется стрелять уже не по бутылкам, на которых в редкие часы хорошего настроения тренировал его отец. Губы взрослого Захарова дрогнули, сами собой растягиваясь в мрачной усмешке: кто бы мог подумать, что Радеон, помимо раздражающего внешнего сходства, оставит своему отпрыску в наследство еще и что-то полезное.

— Немного умею, — ответил он и бесшумной тенью выскользнул в коридор.

Где-то в отдалении играло радио будущего — чистый женский голос ласково напевал о любви, блеклой заре и мире, придуманном не нами, делая безжизненный хаос, царящий на этаже, еще фантасмагоричней. Аккуратно перешагивая через распростертые тут и там тела, Харитон старался не вглядываться — и все равно узнавал их безошибочно. Завотделением лабораторной диагностики Вася Шахов сломанной куклой привалился к стене. Рядом, безвольно раскинув руки — прошитая лазером насквозь кардиохирург Спицына, с которой Захаров в прошлом месяце отстоял у стола почти шесть часов. А там, дальше по коридору, висел на стальном тросе молоденький аспирант заведующего отделением молекулярной эпидемиологии, имени которого Захаров даже не помнил. Помнил только, что у него невероятно раздражающий «слащавый» одеколон. Сквозь распахнутые двери и большие панорамные окна отчетливо виднелась разруха в кабинетах и все те же трупы — некоторые так и остались сидеть за столами, умерев даже раньше, чем успели осознать происходящее. Разбросанные, затоптанные, выпачканные кровью бумаги, раскуроченные шкафы, вдребезги разбитое ценнейшее оборудование, разлитые образцы…

— Харитон, вам нужно успокоиться, прошу, — прошелестел СЕДИС, обвиваясь манипуляторами вокруг запястья Захарова, в надежде, что это привычное для них прикосновение хоть немного профессора отрезвит, выдернув из стремительно поднимающейся откуда-то из самого нутра волны ледяной ярости. — Это чудовищная трагедия, но сейчас вы должны заботиться исключительно о себе и быть как можно более осторожным. Все поддается восстановлению. К прискорбию, кроме людей.

Он тихо вздохнул, окидывая взглядом атриум — СЕДИС мало общался с сотрудниками Предприятия, стараясь лишний раз не привлекать к себе внимания. Хватало и того, что о его существовании в «Павлове» знали в принципе, считая причудливым искусственным интеллектом. Некоторые, особенно любопытные, поначалу даже пытались завязать диалог, быстро, впрочем, увядая под захаровским взглядом. Разговаривать с СЕДИСом напрямую Харитон Радеонович разрешал разве что Филатовой, после аспирантуры сделавшей блестящую карьеру в АПО, однако то и дело забегавшей пообщаться с наставником. И, тем не менее, в эту секунду СЕДИС испытывал острую, бессильную жалость к погибшим, которых он, как и Захаров, привык видеть изо дня в день.

— То, что осталось от людей, сохраним в полимере, — едва размыкая губы, откликнулся Харитон, замирая возле угла, вне досягаемости обзора камеры. — Твоего заряда хватит, чтобы замкнуть Ромашку?

В отличие от боевых перчаток, которыми пользовался «Аргентум», СЕДИС не мог похвастаться полезными в сражении навыками. ХРАЗ, не к добру он будь помянут, своим сарказмом попадал точно в цель: Дима создал для Харитона гремучую помесь коллеги, надзирателя и няньки. Ни одна из этих ипостасей не предполагала применения силы, так что из более-менее пригодного в запасе у СЕДИСа была лишь возможность генерировать электрические разряды да создавать полимерные щиты. На последней функции после декабря пятьдесят второго Захаров настоял для ХРАЗа, дабы, в случае еще одного покушения, тот сумел Сеченова прикрыть. Однако Дмитрий посчитал, что и Харитону, во время особо опасных испытаний, такая возможность пригодится. Того, что пригодится она Захарову при подобных обстоятельствах, никто, разумеется, даже не предполагал.

— Секунд на двадцать, не больше, — оценив максимально возможную силу собственного тока, сообщил СЕДИС. — Коридор прямой и длинный, выйти из поля охвата мы вряд ли успеем.

Захаров ненадолго задумался, оглядываясь по сторонам. Пистолет он прихватил на самый крайний случай — как только в воцарившейся тишине грохнет первый выстрел, на звук начнут стекаться праздно разбредшиеся по всему этажу роботы. Приметив сиротливо валявшийся возле пожарного щита лом, Харитон кивнул собственным мыслям.

— Значит, демонтируем, — постановил он, подбирая и взвешивая в руке новое орудие труда. Дождавшись, пока Ромашка отвернется в другой конец коридора, профессор хищно прищурился и коротко, как на операции, скомандовал: — Разряд.

Ни в чем не повинная камера осыпалась на пол грудой обломков со второго удара, в который профессор Захаров душевно вложил все свое отношение к окружающей действительности. Нейрохирургия была в высшей степени требовательна к своим адептам, однако физическая сила в список этих самых требований никогда не входила. Харитону же она досталась по умолчанию вместе с телосложением, в обычное время скорее мешавшим, нежели приносящим пользу. Даже не увлекаясь спортом и ведя откровенно нездоровый образ жизни, Захаров в свои сорок девять по-прежнему оставался мужчиной весьма крепким. А в данный момент еще и основательно разозленным.

Не желая проверять, чье внимание успел привлечь, Харитон, не задерживаясь, стремительно пересек коридор и нырнул в комнату отдыха для сотрудников, заперев за собой дверь. Как стало понятно в следующую секунду — совершив тем самым стратегическую ошибку.

— А я уж думала, что все вы, слизняки похотливые, закончились, и мне не с кем больше поразвлечься! — напевно протянул голос Линь за спиной Захарова, заставив резко развернуться на пятках и вскинуть руку.

Отдать команду он не успел, однако этого, к счастью, и не требовалось. В отличие от обычных перчаток, СЕДИС прекрасно умел думать и действовать самостоятельно. Фигуру профессора немедленно окутала полупрозрачная сфера, по которой бессильно сползли метнувшиеся в его сторону стальные тросы. Потерпевшая неудачу Элеонора сдаваться, впрочем, не планировала и сделала несколько новых выпадов, пытаясь отогнать профессора от двери и зажать в угол. Щит рябил и шел волнами, замок на двери, как назло, не хотел отпираться на ощупь, а поворачиваться к ремонтному шкафу спиной Захаров не рисковал.

— Твоя маленькая перчатка не сможет прикрывать тебя вечно, — издевательски мурлыкала Элеонора, хлеща манипуляторами, как разъяренный спрут щупальцами. — Повиснешь кишками наружу со всеми остальными, лысый извращенец!

Ремонтным шкафом Захаров пользовался нечасто, с пренебрежением глядя на то, как молодые сотрудники развлекаются с излишне разговорчивым и любознательным ИИ. Однако он никогда не думал, что чистый голос обворожительной китайской архитекторши, в пятьдесят первом посетившей Предприятие и, по какой-то неясной причине, оказывавшей Харитону знаки внимания, может звучать настолько вульгарно и отталкивающе.

— СЕДИС, сколько? — сквозь щит добавляя тросам ускорения при помощи лома и полностью игнорируя «лысого извращенца», отрывисто бросил Захаров, чувствуя, как по спине противно стекает пот.

Он уже успел сполна оценить количество проткнутых и болтающихся над полом трупов, чтобы отчетливо понимать, какую судьбу уготовил ему спятивший искусственный интеллект.

— Секунд десять, не больше, — роботизированный голос Сеченова взволнованно-виновато дрогнул.

— Снимай сейчас и дерни ее током, — остервенело ударив ломом по очередному слишком настойчивому манипулятору, выдохнул Захаров.

Переспрашивать или спорить СЕДИС не стал, послушно исполнив команду и вызвав у Элеоноры яростно-обиженный вскрик. Харитон стремительно пригнулся и, пользуясь вынужденной заминкой ремшкафа, щелкнул, наконец, замком, вываливаясь обратно в коридор. В буквальном смысле.

— Осторожнее! — испуганно вскрикнул СЕДИС

— Подонок! — одновременно с ним возопила Элеонора, последним отчаянным броском подсекая профессора под колени и заставляя рухнуть лицом вперед, рассаживая ладони усыпавшим пол битым стеклом.

Стальной трос попытался змеей обвиться вокруг захаровской щиколотки, намеренный втянуть его обратно в комнату отдыха, однако Харитон рванулся, скорее на рефлексах, чем осознанно, выдергивая ногу из захвата. Оставив ремшкафу на память собственный ботинок, он перекатился на спину, со всей силы пнул дверь, заставив ее захлопнуться, а затем, торопливо поднявшись на колени, привалился к ней всем телом, вдавив в углубление кнопку блокировки. В коридоре на некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь несущейся из запертой комнаты бранью Элеоноры, да все тем же треклятым радио, теперь предлагавшим кому-то поглядеть без отчаяния. На стене возле кнопки от ладони Захарова остался смазанный алый отпечаток. Харитон сдавленно выдохнул и, беззащитно-близоруко моргая, сперва вернул на ногу утерянный ботинок, а после принялся искать слетевшие во время бесславного падения очки… Только чтобы, одновременно с водружением их обратно на нос, услышать сипяще-щелкающий звук, всегда напоминавший Захарову звук работающего насоса. ВОВ-А6, очевидно заинтересованный их с Элеонорой прениями, вынырнул из ведущего в сторону лифтов прохода. Коленопреклоненный профессор Захаров разбито усмехнулся, поднимаясь, и покрепче стиснул успевший неплохо зарекомендовать себя лом, чувствуя, как глубже врезаются засевшие в ладони осколки, делая пальцы отвратительно липкими. Везучим, в отличие от Сеченова, Харитон никогда не был.

— Готов? — спросил он у СЕДИСа, не сводя сосредоточенного взгляда с перешедшего на обманчиво легкую трусцу лаборанта и, получив тихое, но решительное подтверждение, распорядился: — Тогда бьем и бежим.

* * *

— Как планы мирового масштаба строить и с ЦК шельмовать, так это он впереди планеты всей, а как хвост прищемило, так сразу «спасите» да «помогите»… Дурак. Хоть и академик.

Основная часть выступления Зинаиды Петровны, директором Предприятия и его планами на Нечаевых недовольной, уже отшумела, пронесшись над головами последних беспощадной летней грозой, так что нынешнее ее ворчание больше напоминало финальные громовые раскаты. Все еще устрашающие, но уже не опасные. Выплеснув эмоции и пару раз в сердцах наподдав спецагентам подвернувшейся под руку выбивалкой для ковров, Муравьева с ситуацией смирилась, и это понимали все присутствующие, включая выбравшуюся из тактического укрытия под диваном Рябу.

— Так не силовик же он, Зинаида Петровна, — заступился за шефа поправлявший фиксаторы боевого комбинезона Сергей. — Его работа головой думать, а не за преступниками вприпрыжку бегать.

— С вашей работой он не справляется вовсе, а со своей — паршиво, — сурово отрезала Муравьева, уже без прежнего запала погрозив кулаком куда-то в пространство. — Я его сколько раз, науки куска, предупреждала, что доиграется он. Вот как сдам его Хрущёву со всей его самодеятельностью…

— Хотела б сдать, так сдала бы уже давно, — пожала плечами Катя, проверяя комплектность полевого медпакета. — Через тебя такая информация идет, что на десяток приговоров для одного только Дмитрия Сергеевича хватило бы, и на нас всех понемногу набралось.

— Между прочим, это моя обязанность, — буркнула Зинаида, критическим взглядом окидывая разложенный на столе арсенал и пока еще «пустые» полимерные капсулы. — Я перед генсеком отчитываться должна по всей форме, а не тощую задницу этого остолопа прикрывать. Башка уже седеет, а как был с припиздью, так и остался. Власть науке, счастье для всех, сады на Марсе, клумбы на Юпитере, коровники на Проксиме Центавре… Тьфу.

Катя, не выдержав, сдавленно хихикнула, да и Сергей от смешка не удержался. До глубины души практичная и приземленная подполковник Муравьева свой многолетний «объект наблюдения» всегда считала немного блаженным, чего абсолютно не скрывала. И оба Нечаевых отлично знали, что, невзирая на все угрозы и обидные эпитеты, никому Сеченова Зинаида не сдаст. Во-первых, потому что обязана им с Захаровым была по гроб жизни, во-вторых, потому что и сама она, и Нечаевы в подковерных играх директора Предприятия давно повязаны так, что с ним бы на скамью подсудимых и сели. А в-третьих, потому что, будучи старше академика всего на шесть лет, с высоты своего житейского и военного опыта упорно считала «беспутного» Дмитрия Сергеевича ровней не столько себе, сколько зятю с дочерью — в случае чего, сама половником отлупит и мозги вправит, а другим в обиду не даст.

— И вы не лучше, — лишний раз подтверждая положение Сеченова в своей личной табели о рангах, заметила Муравьева. — Рты раскрыли, уши развесили и рады ему пособничать.

— А вы сами что и где развесили, раз тем же занимаетесь? — окончательно обнаглевшая Ряба вспрыгнула на стол и принялась скрести когтистой лапой коробку с патронами, так что Нечаев ловко схватил уникальную чипированную живность за трубу, точно нашкодившего малолетку за ухо, и непреклонно ссадил на пол, заработав в ответ возмущенное квохтание.

— Ты поговори еще у меня! — прямо перед носом Сергея опять нарисовалась выбивалка. Нечаев картинно громко сглотнул, вытягиваясь в струнку, и преданно скосил глаза к носу, сосредотачивая взгляд на грозном оружии. Зинаида, ростом едва достававшая зятю до плеча, в ответ только фыркнула неодобрительно, констатируя: — Еще один… Весь в неродного папашу: такая же бестолочь. И за что вы только на мою голову валитесь?..

— Должен же кто-то за ними приглядывать, чтоб они тайком на Марс не умчались — участки под сады возделывать в четыре руки. Хотя нет, все-таки в шесть. Сережа — копает, Дмитрий Сергеевич — сажает, Харитон Радеонович — стоит рядом и рассказывает, какая дурацкая это была идея, и как эти двое все неправильно делают, — Катя потуже затянула шнуровку на армейском ботинке и, отодвинув ногой вертящуюся рядом курицу, подошла к мужу. — Сереж, завяжи.

Волосы у Блесны были красивые, густые, вились крупными кольцами, да только после операции ниже линии челюсти отрастать отказывались — слишком длинные, чтоб не лезть в лицо на заданиях и слишком короткие, чтоб надежно убирать их в тугой пучок, как раньше. Сергей привычным жестом пятерней зачесал шелковистые каштановые пряди жене со лба, накрывая их плотной серой косынкой, и принялся вязать узел на затылке.

— По какому маршруту двигаемся? — напоследок коротко чмокнув Катю в макушку, спросил он.

— Ты Злую Руку сперва подключи, — посоветовала Нечаева. — Чтоб два раза не повторяться. Да и посоветует что-нибудь дельное, может.

Сергей в ответ протяжно вздохнул, но за перчаткой послушно потянулся. Не то чтобы полимерный слепок профессора Захарова ему совсем уж не нравился: его напыщенное высокомерие Плутония скорее веселило — забавно слышать рассуждения о высших формах эволюции от куска полимера величиной со спичечный коробок, который сам, без носителя, и до булочной на углу не дойдет. Однако Нечаев вынужден был признаться хотя бы самому себе, что ХРАЗ его все-таки самую малость пугает. Точнее, не пугает, а… настораживает, что ли. Даже несмотря на то, что в свое время именно он напрямую поучаствовал в спасении Сережиного мозга. Мысль о том, что ровно тот же кусок полимера в теории способен распоряжаться им, как вздумается, не позволяла Плутонию в его присутствии совсем уж расслабиться. Если Дмитрию Сергеевичу Нечаев доверял всецело и безоговорочно, спокойно позволяя быть своим оператором на испытаниях, то вот полимерному его компаньону, вовсю демонстрирующему пренебрежение к роду человеческому, давать доступ к своим усиленным металлическим конечностям и тренированному телу как-то совсем не хотелось. С другой стороны, раз Сеченов ему перчатку отдал, значит, в достаточной степени верил не только Плутонию, но и ХРАЗу.

— Просыпайтесь, ваше полимершиство, оперативное совещание у нас, — подсоединив последний контакт, позвал он.

Ощущение было странное — совсем не такое, как от обычных перчаток, которых Нечаев на своем веку повидать успел несколько штук. От ладони по телу разошлось легкое, щекотное покалывание, в висках похолодело, точно кто-то невидимый на секунду ледяные пальцы к ним приложил, и у Сергея не пойми откуда появилось стойкое ощущение, будто его внимательно рассматривают. Холодно так, придирчиво, оценивающе, как селедку в магазине: достаточно свежая или лучше не брать? В воображении промелькнули чуть прищуренные внимательные глаза за стеклами очков и недовольно поджатые бледные губы.

— Можно и без такого уровня официоза, товарищ майор, — провода манипуляторов неспешно выплыли из центра звезды, собираясь в изогнутый пучок. Судя по тону, селедка пусть и оказалось свежести не первой, но на безрыбье годилась. — Хватит простого обращения на вы. Не забывайте, что я базируюсь на разуме человека, который гораздо старше вас. Про уровень образования и ментальную пропасть между нами упоминать и вовсе излишне.

— А кочергу тебе в разъем не запихать ли случаем, хамье склизкое? — немедленно внесла предложение по оптимизации конструкции ХРАЗа Муравьева. — Прощупаем, так сказать, глубину ментальной пропасти.

— Да не берите в голову, Зинаида Петровна, — ХРАЗ мужественно не дрогнул ни единым проводом, но Нечаев каким-то образом почувствовал его опасения и на всякий случай прикрыл от тещи свободной ладонью. — Он только с Дмитрием Сергеевичем смирный да покладистый, а с остальными — государь император всей вселенной, не меньше.

— Говорить о личности в третьем лице, когда она присутствует в комнате — бескультурье, — немедленно высказался ХРАЗ, однако выбираться из-под прикрытия нечаевских пальцев не спешил.

— Еще требования будут? — хохотнул Сергей, которого все эти ужимки нисколько не задевали. Что, судя по реакции, задевало уже самого ХРАЗа. — Вы уж сразу нам, крестьянам малограмотным, изложите, пока не поздно.

— Будут, — невозмутимо согласился полимерный Захаров и принялся перечислять: — Не совать меня куда попало, в трупах и прочей мерзости мною не ковыряться, непроверенные полимеры не предлагать, при посещении уборной пользоваться только правой рукой.

— И полцарства в придачу, — фыркнула Екатерина, заработав немигающий светящийся взгляд пучка диодов.

— Полцарства товарищ майор, так и быть, может оставить в личное пользование. Я лишь указываю на то, что я не вещь, а временный напарник. Крайне, замечу, полезный. И обращаться со мной следует соответственно. Вы же не просите сослуживцев на задании есть неопознанную дрянь или помогать вам справлять нужду.

— Ладно, это справедливо, — почесав затылок, согласился Нечаев. — Но тогда и у меня встречные условия найдутся. Во-первых, приказы не обсуждать: я не рассказываю, как вам научные открытия делать, вы мне — как на поле боя действовать. А во-вторых, в «Восход» ко мне не лезть, если совсем не прижмет нас, не то с руки сниму и в карман засуну. Чтоб обиднее было — в задний.

Манипуляторы ХРАЗа возмущенно колыхнулись — было ли дело в том, что полимерный Захаров сейчас напрямую контактировал с его нервной системой, или еще в чем, однако Нечаев буквально ощутил, как его с ног до головы окатили презрением. По лицу снова лезвием полоснуло чувство невидимого, но отчетливо раздраженного взгляда.

— Условия приемлемы, — наконец донеслось из перчатки. — И, если с этим мы, наконец, покончили, может, займемся тем, зачем мы здесь все собрались? Быстрее начнем, быстрее расстанемся.

— Сами вызвались, а теперь ворчите, — Екатерина покачала головой. Несмотря на множество вполне явных различий между живым профессором и ХРАЗом, весьма нелегкий, колючий и нетерпимый характер у них с Колдуном оставался один на двоих.

— Вы едва ли представляете, насколько высоки ставки, товарищ Нечаева, — снисходительно бросил полимерный Захаров. — Слишком многое и слишком многими вложено в проект второго «Коллектива», чтобы в сложившихся обстоятельствах руководствоваться вопросами личных предпочтений или желаний. Иногда для достижения цели приходится чем-то жертвовать. Петрова нужно изловить любой ценой и вытащить из его головы всю ценную информацию. Не только коды. Предполагаю, там есть и еще кое-что небезынтересное. Ради этого я, как и вы, готов потерпеть некоторые неудобства. Согласно данным маячка, Виктор Петров все еще на территории комплекса «Вавилов», так что двигаться необходимо именно туда. Однако для начала… товарищ Нечаев, товарищ Штокхаузен выдал вам капсулы?

— Двенадцать штук. — Сергей поднес ХРАЗа к столу, указывая на герметичные колбы, заполненные абсолютно нейтральным нейрополимером. — Смотрите не лопните.

— Здесь два комплекта и запас на непредвиденные случаи, — не оценила его заботы перчатка. — Берите все это и ступайте к ремшкафу.

— Пяти минут не прошло, а я уже чувствую себя рыцарской лошадью, — оборачиваясь на жену с тещей, весело пожаловался Нечаев, тем не менее, подходя к алому ремонтному шкафу, входившему в обязательный перечень оборудования уникального сверхсекретного разведывательного комплекса ИЗБ-16, по совместительству служившего Муравьевой домом. — Рыцарь, правда, мелковатый попался, зато амбициозный.

— Лошади, товарищ майор, милейшие и умнейшие создания, — впиваясь парой манипуляторов в разъем Элеоноры и напрямую подключаясь к ее интерфейсу, поделился с Сергеем своими наблюдениями ХРАЗ. — А главное — молчаливые. Так что будьте последовательны: съешьте яблоко или морковку и не отвлекайте меня некоторое время.

— Вот ведь стервец, — проворчала Муравьева, разворачивая подробную карту Предприятия и пытаясь скрыть усмешку. — Язык без костей, в точности как у Харитона. Верно говорят, что от осинки не родятся апельсинки. Так, по сигнатурам судя, у центрального входа в «Вавилов» все кишмя кишит, пойдем к одному из засекреченных возле «Лесника», там потише будет, хотя с активацией повозиться придется. Кыш!

Сдвинув очки на самый кончик носа, она нетерпеливо шугнула упорно лезущую под хозяйскую руку в поисках ласки Рябу и деловито защелкала тумблерами на панели управления. Пол под ногами мягко завибрировал — здесь, внутри, с трудом верилось, что сейчас под днищем ИЗБ взревели мощнейшие реактивные двигатели. Еще несколько поворотов переключателей — и дом Муравьевой, окутавшись радиопомехами, пропал со всех радаров, плавно отрываясь от поверхности «Кондора». Катя каверзно показала мужу крупное зеленое яблоко, и тот, кивнув, ловко поймал его свободной рукой, немедленно вгрызаясь в глянцевый бок. В конце концов, почему бы и не послушать хорошего совета, даже если дан он откровенно ехидным тоном.

— Надеюсь, мытое, и нам не придется иметь дело сразу с роботами, Петровым, и с внезапным приступом диареи, — не отвлекаясь от программирования зарядки полимера, бросил ХРАЗ, заставив Нечаева тихонько всхрюкнуть. Что-что, а определенный ядовитый шарм у Злой руки все-таки присутствовал. Права Зинаида Петровна — не получилось апельсинок.

— Давайте помогу, неудобно же, — предложил он, наблюдая за тем, как перчатка оставшимися манипуляторами пытается подцепить капсулу и вставить в гнездо приемника. Складывалось упорное ощущение, что, будучи весьма ограниченным в физических возможностях своей конструкции, ХРАЗ большое внимание уделял тому, чтобы сохранять максимальную самостоятельность.

— Руку сперва вытрите, товарищ майор, — подтверждая догадку, что маленький, но гордый кусок полимера скорее в узел проводами завяжется, но помощи не попросит, отбрил тот.

— Да грызи уже, я сама, у меня руки чистые, — махнула на мужа рукой Блесна и, не дожидаясь ворчливого согласия со стороны перчатки, ловко подхватила капсулы, вставляя их на положенное место. — А второй комплект зачем?

— Второй вы, товарищ Нечаева, передадите СЕДИСу, — снизошел до пояснений ХРАЗ. — Наш функционал никогда не был ориентирован на боевые задачи, максимум — на базовую защиту носителя в экстренном случае. Роботов в боевом режиме экстренным случаем назвать можно, а вот досадной мелочью, вроде взорвавшейся колбы — нет. СЕДИСу нужны дополнительные мощности и боевые модули, а профессору — охрана. И чем скорее они получат и то, и другое, тем выше шанс, что вы увидите своего драгоценного Колдуна живым и в полной комплектности. Конечно, вы могли бы этот процесс ускорить…

Роботизированный голос ХРАЗа звучал протяжно, точно полимерный слепок о чем-то активно размышлял, беседуя уже не столько с Нечаевыми, сколько с самим собой.

— Каким же образом? — поинтересовалась Катя.

— Мы с товарищем Плутонием отправимся в «Вавилов» на захват Петрова, а вас подполковник Муравьева с ее уникальными технологиями высадит в «Павлове», — спокойно откликнулся ХРАЗ. — Так вероятность, что Захаров помощи не дождется, уменьшается вдвое. Вы ведь оба профессионалы, насколько мне известно. На каждую из поставленных задач, по большому счету, хватит и одного агента подобной квалификации.

— То есть вы предлагаете мне жену отправить в набитый съехавшими по всем осям роботами комплекс даже без прикрытия? — недобро сощурив серые глаза, уточнил Нечаев. — Да еще и вразрез с приказом Волшебника. После того, как сами уговорили его, что нам непременно надо пойти вдвоем.

— Профессор Захаров сейчас движется в самый низ, чтобы запечатать важные для Предприятия лаборатории, — ничуть не впечатлился его суровым тоном ХРАЗ. — С поверхности туда ведет несколько прямых лифтовых шахт, можете полюбопытствовать у товарища подполковника, она в курсе. В целях безопасности, к сожалению, односторонних, работающих только на спуск сотрудников, дабы снизить вероятность выноса сверхсекретных данных или образцов. Чтобы покинуть эти уровни, придется пройти почти через весь «Павлов» с его многочисленными пунктами контроля и досмотра. Тем не менее, свое, как вы выразились, прикрытие в лице моего коллеги товарищ Нечаева получит еще внизу. Я бы, возможно, и составил ей компанию, но это нерационально. Вам при захвате цели я нужнее. К тому же — два агента, две перчатки. Не стоит смещать баланс сил.

— Вообще, Сереж, в этом, как ни крути, есть рациональное зерно, — так и эдак прикинув в голове перспективы, заметила Екатерина.

С Захаровым после операции Катя общалась куда больше и теснее мужа: сперва многочисленные осмотры, потом — реабилитация, в которой Харитон Радеонович, как ее ведущий хирург, принимал самое активное участие. А после — тестирование «Восхода». Профессор неоднократно брал на себя не только медицинские обследования до и после испытаний, но и роль ее оператора. Даже на полигоны с ней, несмотря на занятость и общую замкнутость, ездил. Екатерине всерьез казалось, что мрачный Колдун ревнует ее к другим специалистам. И не было в этом ни грамма мужского — такие вещи Нечаева чувствовать умела мастерски. Зато через край и больше — нежелания творца подпускать к своему творению дилетантов. А именно памятником своему гению Харитон Радеонович считал не только «Восход», но, заодно, и собранную им на операционном столе буквально заново Екатерину, в голове которой тот находился. Если бы речь шла о ком-то другом, Нечаева, наверное, даже обиделась бы, что к ней, отринув личность, относятся, будто к доказательству чужого мастерства. Однако профессора обычными человеческими мерками мерять было делом заведомо провальным, равно как и обижаться на него за то, что он под эти мерки не подходит. Колдун он и есть колдун: такой же непостижимый, как и Волшебник, только с обратным знаком.

— Что же касается приказа, — тем временем заметил ХРАЗ, — то никакого запрета на самостоятельное принятие наилучшего тактического решения лично я не слышал. Только две четко сформулированные цели. И потом… вы действительно полагаете, что товарищ Сеченов расстроится, если вы, не повредив пользе дела, поскорее вернете ему в целости и сохранности его драгоценного друга?

Последние два слова полимерный Захаров произнес как-то особенно напевно-вкрадчиво, и Сергею от их звучания почему-то сделалось неловко.

— Решение, безусловно, за вами, — продолжил ХРАЗ, не без помощи Нечаевой выгребая из окна выдачи заряженные капсулы и примериваясь к первой из них. — На время поглощения модулей мой интерфейс станет недоступен, так что не буду вам мешать, подумайте, посовещайтесь.

* * *

— Что-нибудь еще, Михаэль? Если память мне не изменяет, сеанс связи с Москвой у нас назначен на два часа, начальника технического отдела «Челомея» я приглашал к четверти пятого, телефонный разговор с Пхеньяном — в пять. А сводный отчет подразделений по подготовке к торжествам от вас мне потребуется только завтра… если доживем.

Взгляд директора Предприятия с поразительной скоростью перемещался между экраном Груши и загромоздившими стол бумагами. Одной рукой Сеченов выстукивал строчки кода по клавиатуре, скользя пальцами другой по печатной таблице в поисках нужных команд. Штокхаузен всегда небезосновательно гордился своей продуктивностью, однако непосредственное начальство нет-нет да и ухитрялось его в этом вопросе обскакать. Михаэлю порой казалось, будто академик обладает мистической способностью существовать в нескольких местах одновременно, да еще и двигаясь по временной шкале куда быстрее всех остальных. Вот и сейчас: делал одно, говорил о другом, а думал наверняка и вовсе о чем-то третьем. И, по последней тихой реплике судя, не трудно догадаться, о чем именно. Штокхаузен, впрочем, и сам недалеко ушел, так же обремененный знанием, в свете которого оживленные предвкушением праздника лица сотрудников комплекса смотрелись как-то по-особенному дико, неуместно и даже жутковато. Настолько, что Михаэлю, всегда охотно погружавшемуся в бурное море под названием «внутренняя жизнь Предприятия 3826», пропуская через себя потоки новостей и сплетен, впервые, пожалуй, не хотелось покидать сеченовский кабинет. Хотя в обычное время задерживаться он здесь не любил: огромное, гулкое, затопленное светом и почти пустое пространство заставляло его чувствовать себя неуютно. Все просматривается насквозь, ни одного укромного уголка, ни одной плотной тени… И ни одного звука снаружи. Пожалуй, только такой неординарный человек, как Сеченов, мог ощущать себя здесь комфортно. Особенно в подобном обществе — Михаэль невольно покосился на трехметровых, сверкающих металлическими изгибами балерин возле двери. Пустые лица обращены к хозяину в ожидании команды, блестящие тела чуть заметно покачиваются, перетекают, едва уловимо меняя положение. Тоже абсолютно бесшумно.

— Может быть, я мог бы помочь вам с этим? — осознав, что Дмитрий Сергеевич все еще ждет от него ответа, спросил он, кивнув на бумаги. — Чем бы оно ни было.

— Наружу не хочется? — академик, наконец, поднял на Штокхаузена проницательный взгляд и коротко вздохнул. — Понимаю. Мне тоже, но подобной роскоши позволить себе не могу. Правая, принеси кресло, пожалуйста. Кофе?

— Меня от него уже подташнивает, — признался Михаэль, который на нервах и правда выпил уже четыре чашки и теперь чувствовал легкий озноб и сухость во рту не то от волнения, не то от передозировки кофеина.

— Что ж, тогда три крайние слева папки ваши, — Дмитрий Сергеевич указал на документы и, поймав вопросительный взгляд собеседника, пояснил: — Отчеты по наблюдению за Виктором с момента перевода в «Вавилов».

— Что ищем? — усаживаясь и подтягивая бумаги поближе, деловито поинтересовался Штокхаузен. Чем бы ни заниматься, лишь бы не изводиться маетным беспокойством.

— Знать бы ещё, что… — пробормотал Сеченов в ответ и, наконец допечатав последнюю строчку, окончательно переключил внимание на заместителя, переплетя тонкие пальцы под подбородком. — Все, что угодно, Михаэль, в том-то и дело. Все, что может показаться примечательным, странным или алогичным. Роль нам с вами в этой истории досталась не главная, однако это не значит, будто и из нее нельзя извлечь пользу для общего дела. Считайте, что нынче мы — следственный комитет. Правда, к сожалению, без материалов уголовного дела под рукой. Даже министру Промышленности такую информацию просто так не выдают.

— Алогичное, говорите? — задумчиво откликнулся Штокхаузен, мысленно настраиваясь на работу. Быстро поглощать и анализировать информацию он по-прежнему прекрасно умел, даже несмотря на утраченную сверхострую память. Постучав до блеска отполированным ногтем по верхнему отчету, он заявил: — Проще, Дмитрий Сергеевич, найти здесь хоть что-то логичное. Честное слово, до сих пор поверить не могу, что Виктор до подобного докатился. Это даже не саботаж, это же натуральный теракт! Он, конечно, юноша со своими причудами… Экзальтированный, самолюбивый, из любой мелочи имеет привычку раздувать целую трагедию. Но никак не убийца. Промышленный шпионаж — да, это он мог. Но натравить роботов на людей? А главное… verdammt⁽¹⁾, зачем?! За информацию ему хотя бы денег заплатили. И, поговаривают, навешали на уши смутных обещаний вывезти на Запад из нашей ужасной страны, где царит власть номенклатуры, а почтенные академики злонамеренно душат права, свободы и молодую талантливую поросль.

Михаэль тихонько фыркнул, криво усмехнувшись тонкими губами. Он бы многое мог рассказать горящему праведным негодованием товарищу про то, что такое «душат», какова на вкус реальная конкуренция и как поживают молодые таланты при капитализме, да только Виктор в разговорах с ним этой темы никогда не поднимал. Бесспорно талантливый, карьеру Петров строить совершенно не умел, свято уверенный, что красивый советский лозунг «от каждого по способностям, каждому — по труду» в реальности работает ровно так же, как и на бумаге. А желаемое продвижение по службе достанется ему исключительно на основании его гениальности, и этот вопиющий Витин идеализм Михаэля откровенно забавлял. В возрасте Петрова он сам едва не в узел завязывался, выкручиваясь и приспосабливаясь ради элементарного выживания. Виктор же со своими амбициями напоминал птенца, давно уже переросшего собственное гнездо, но все еще с требовательно распахнутым клювом ждущего, что родители сами положат в него червяка. Не удивительно, что с повышениями Петрова постоянно обходили более хваткие и предприимчивые коллеги. Михаэль в свое время, проявив куда большую инициативность, сам порекомендовал паренька Сеченову, понимая, что такими темпами Виктор до пенсии просидит в театре, ожидая, когда же его, наконец, заметят. Тогда Штокхаузен верил, что одним выстрелом убивает двух зайцев: способности у Петрова и правда имелись недюжинные, достойные более эффективного применения, нежели отладка балерин, а толковая рекомендация прибавила Михаэлю очков в глазах начальника. Конкурентом себе немец Виктора не видел. Правда, как оказалось впоследствии — не туда он глядел.

К тому же выяснилось, что Петров не просто амбициозен, а, можно сказать, ненасытен. Даже должности главы Лаборатории робототехники, соответственного уважения и государственных наград ему оказалось недостаточно: Виктор жаждал признания и возможностей, ни много ни мало, на уровне ученых Когорты. Неутоленная, жажда эта приобретала все более искаженные, уродливые формы, вырождаясь в комплекс непризнанного гения, в итоге приведший Петрова к неутешительному итогу. Который Штокхаузен, тем не менее, считал закономерным: никогда не стоит уходить от реальности в фантазии, пытаясь откусить больше, чем сумеешь проглотить.

Дмитрий Сергеевич в ответ издал еще один едва слышный вздох, будто бы сожалел, что вовремя эту талантливую поросль и впрямь не задушил. Однако Михаэль знал своего начальника достаточно хорошо, чтобы понимать — сожалеет Сеченов скорее о том, что вовремя не разглядел в этой яблоне манцинеллу⁽²⁾.

— Как показывает практика, Михаэль, если мы не видим логики — это вовсе не означает, что ее нет, — заметил академик, придвигая к себе свою порцию отчетов. — И нам придется ее найти. Или вывести экспериментальным путем. Однако, надеюсь, что о внутренних мотивах Петрова мы вскоре спросим самого Петрова.

— Хотелось бы, — довольно едко согласился Штокхаузен, бегая взглядом по строчкам. — Что не мешает нам делать предварительные выводы и без его участия. Пойдем от противного. Чего фактически Виктор добился своей диверсией, помимо гибели десятков, если не сотен сотрудников? И что в теории он может из этого извлечь? Он устроил нам кадровый голод — раз. Парализовал работу всех наземных комплексов — два. Поставил нас в крайне компрометирующую позу по отношению к Партийному руководству — три.

— Он пытается сорвать запуск, Михаэль. И это — четыре, — тускло и болезненно усмехнулся Сеченов.

Его заместитель в ответ нахмурил ровные темные брови и беззвучно пошевелил губами, словно что-то проговаривая про себя, а затем презрительно повел тонким, чуть горбатым носом, который, в сочетании с густыми кудрями, по мнению Дмитрия, уже одним своим видом ставил под удар всю официальную легенду о родителях — чистокровных немцах. Харитон опасался совершенно напрасно — Сеченов точно знал, что Штокхаузену он может доверить что угодно, не опасаясь утечек. Михаэль будет рыться в горах информации в попытках доискаться до сути и, если понадобится, солжет даже перед Верховным Советом в полном составе, глядя прямо в их лица безукоризненно честными каре-зелеными глазами. И вовсе не потому, что Дмитрий пользовался каким-то особенным его уважением, любовью или преданностью — в идеалы Сеченова Штокхаузен никогда не верил, равно как и в социалистические идеи в целом. Будучи оппортунистом до мозга костей, верить он готов был решительно во все, во что угодно до тех пор, пока оно приносило ему пользу, и полагаться на подобных людей, руководствуясь чувствами, мог бы разве что законченный глупец. Дмитрий к таковым себя не относил, а потому своевременно позаботился о том, чтобы в руках его оказалась самая что ни на есть подлинная биография подающего блестящие надежды управленца вместе с некоторыми документами и свидетельствами с его прошлого, разумеется, глубоко засекреченного места работы. Материалов там было более чем достаточно, чтобы Михаэль держался за своего начальника не менее истово и убежденно, чем самые верные его единомышленники. Зная полную историю официально пропавшего без вести Йозефа Гольденцвейга, Сеченов его былых решений не поддерживал, но вполне понимал — ему самому ради своих убеждений не раз за эти годы приходилось идти на компромисс с совестью, с гордостью, а порой даже и с человечностью. Так что с занимавшимся некогда тем же самым ради сохранения собственной жизни Михаэлем у Дмитрия давно установился своеобразный молчаливый паритет — оба в глубине души были друг с другом несогласны. Оба делали общее дело, доверяя друг другу не сердцем, но крепким деловым расчетом. И оба находили друг в друге достаточно, чтобы отлично сработаться.

Сеченов высоко ценил острый и проворный ум своего заместителя, готовность, подобно ему самому, трудиться на износ, организаторские способности и полное отсутствие брезгливости, какую бы щекотливую и морально спорную задачу перед ним ни ставили. Штокхаузен в ответ ценил высоту должности, которую Дмитрий ему дал, определенный, пусть и не безграничный, уровень свободы и размах истинных амбиций непосредственного начальства. А еще то, что у идеалистичного и мягкотелого, по его начальным впечатлениям, академика, на поверху тоже имелись острые ум и зубы, вполне способные при необходимости сомкнуться на его, Михаэля, горле. Для строительства нового мира такие, как Штокхаузен, не подходили, воплощая в себе слишком много того, от чего этот самый мир следовало лечить. Зато они прекрасно подходили для того, чтобы сносить старый.

— Quatsch!⁽³⁾ — наконец, обдумав заявление начальника, энергично высказался Михаэль. — Если вы правы, то в этом нет никакого смысла. Виктор, конечно, бурно высказывался против некоторых функций «Коллектива», но он в любом случае запустится уже на днях. Все работы выполнены, измененные коды, пусть и позднее, но все равно взломают и без него. Никто наверху не отменит запуск, даже если нас всех здесь…

— Вы совершенно правы, — с мягкой протяжностью перебил его Дмитрий. — А что, если дело как раз в этом? Высказывался против функций, говорите. У меня создалось впечатление, что возражения Петрова касались совсем иного, — он чуть прищурил светло-карие глаза, в которых на миг мелькнуло отрешенно-сосредоточенное выражение, и ровно, явно цитируя по памяти, проговорил: — Я не вижу проблем в том, чтобы некий мудрый разум задавал курс для всех людей. Мне в этом плане не нравится тот, кого вы видите в роли демиурга.

1) черт возьми

Вернуться к тексту

2) с виду весьма похожее на яблоню дерево, в котором ядовито все: плоды, листья и даже кора.

Вернуться к тексту

3) вздор

Вернуться к тексту