Отряд "Aurum" (джен)

— Дима, у нас проблемы.

Нервно меряющий шагами кабинет Сеченов замер, впиваясь взглядом в алую звезду на собственной ладони. С самого сообщения о сбое он пытался связаться с Захаровым снова и снова, однако тот его упорно игнорировал, чем дополнительно прибавлял директору Предприятия седых волос. Немного успокаивало Дмитрия лишь то, что СЕДИС, пускай и находился в закрытом режиме, но, по словам ХРАЗа, продолжал функционировать. А значит, Харитон, на руке которого он находился, по крайней мере, жив.

— Тоша! Ты где? — судорожно обхватив левое запястье пальцами так, словно это каким-то чудом могло помешать связи оборваться, а еще лучше — сию же секунду вытащить Захарова прямо с того конца сети, выдохнул он. — Ты цел?

— Нет, я умер и звоню тебя с этим поздравить, — как всегда в моменты волнения, голос Харитона звучал сухо и холодно. — А что касается ответа на первый вопрос, то с рифмой не ошибешься. Именно в ней. Сам в порядке?

— «Челомей» отрезали от «Коллектива» из-за подготовки к параду еще два дня назад, — подавив желание сесть прямо на пол, Дмитрий вернулся к столу и рухнул в стоящее рядом кресло. Судя по тону, Захаров был не только жив, но и здоров в степени достаточной, чтобы источать сарказм. — Не хотели перегружать основной узел. Почему ты не отвечал?

Харитон окинул взглядом напоминавшую чулан подсобку, крошечную настолько, что даже развернуться в ней широкоплечий профессор Захаров мог с трудом. В золотистом свете диодов перед глазами тускло поблескивало множество электрических счетчиков. Спиной Харитон упирался в дверь, из-за которой, сливаясь в жуткую какофонию, неслись крики, скрежет и сухой треск автоматных очередей.

— Был немного занят. Умоляю, скажи, что причины сбоя установлены и вы уже заняты устранением, потому что здесь просто катастрофа. Безопасники долго не продержатся.

— Причину мы установили… — начал было Сеченов, однако закончить не успел.

Нечто обрушилось на дверь с обратной стороны, заставив ее содрогнуться, и Харитон для верности уперся ногой в противоположную стену. Судя по мягкой смазанности удара — человек. Еще живой. Возможно, кто-то из тех, с кем Захаров много лет работал бок о бок. Металлическая преграда между ними была достаточно тонкой, чтобы профессор отчетливо слышал каждое движение и, кажется, даже ощущал лопатками лихорадочное тепло чужого тела.

— Назад, мать твою! — грохнуло над ухом почти одновременно с цепочкой выстрелов, оборвавшихся сдавленным сипением и характерным въедливым хрустом, с каким имели обыкновение ломаться шейные позвонки. Харитон стиснул зубы, невидяще глядя прямо перед собой, вслушиваясь в удаляющуюся тяжелую поступь робота-лаборанта.

Сеченов на той стороне тоже молчал — сенсоры СЕДИСа обладали достаточной чувствительностью, чтобы Дмитрий слышал не только Захарова, но и часть происходящего вокруг.

— Продолжай.

— Тоша… — голос академика отчетливо дрогнул.

— Дима, — Харитон прикрыл глаза и медленно выдохнул через нос. — Соберись. Сейчас это единственное, чем ты можешь помочь всем нам. Что со сбоем?

— Все исходные коды роботов, подключенных к основному узлу Предприятия, изменены, — Сеченов, по примеру Захарова, тоже сделал глубокий вздох. Под ребрами снова гадко и остро укололо невралгической болью. Харитон неоднократно предлагал пройти курс терапии, но Дмитрий так и не нашел на него времени. — Деактивация боевого режима без новых кодов в кратчайшие сроки невозможна. И на взлом потребуется время. Больше времени, чем у нас есть.

— Кто, кроме тебя, имел подобный уровень допуска? — спросил Захаров, уже заранее догадываясь, каким будет ответ, и Дима его, к сожалению, не разочаровал.

— Кроме меня, только Виктор.

— Твою-то мать, — не сдержавшись, зло выплюнул Харитон и, переждав очередную волну катящихся по коридору убийственно-неторопливых механических шагов, понизил голос, буквально зашипев: — Я говорил. Я предупреждал, что это откровенно идиотское решение — позволить ему продолжить работу. Предатель единожды — предатель всегда. Надо было еще тогда поставить его к стенке, но нет же, мы каждому готовы дать второй шанс.

— Дело не в шансах, а в том, что быстро заменить его некем, — отозвался Дмитрий. — Сроки запуска выставлены и утверждены партией, на передачу дел и подготовку специалиста, который сумел бы закончить отладку вместо Петрова, ушло бы еще полгода, не меньше. И надзор за ним должен был вестись постоянно.

— Просто очаровательно. А теперь заменить его станет некем в принципе, потому что специалистов в эту минуту рвут на куски, и все это… — Захаров резко оборвал сам себя, понимая, что занимается тем же, от чего минуту назад предостерегал Диму: поддается совершенно бессмысленным эмоциям.

— Моя вина, — совершенно по-своему решил закончить за него Сеченов, заставив Захарова мысленно выругаться.

Диме никогда не требовался обвинитель, чтобы взять всю ответственность на себя. Как свою, так и чужую. Куда сложнее было заставить академика признать, что он не всесилен и физически не способен оказаться виновен во всем, что происходит с человечеством. Сеченовское эго само по себе простиралось куда-то в бесконечность. И то, что советская пресса рисовала его в глазах общественности едва ли не новым коммунистическим Божеством науки и прогресса, это эго лишь пестовало: люди ждали от него совершенства, и Дима, убежденный, что не имеет права их ожидания подвести, взваливал на свои плечи все больше.

— Нет, не твоя, — взяв себя в руки, твердо сказал Харитон, на мгновение даже перестав одним ухом прислушиваться к звукам за пределами своего убежища. — Не ты выбирал Петрову меру пресечения, это сделал советский суд. Так что твоей вины здесь не больше, чем вины судебной системы или тех, кто за ним не уследил. Случилось то, что случилось, и сейчас вопрос «что делать?» куда важнее вопроса «кто виноват?».

— Самый очевидный вариант — запрашивать военную поддержку и пытаться эвакуировать всех, кого еще успеем, пока программисты взламывают коды.

Сеченов поверх стола взглянул в панорамное окно. Над «Челомеем» ярко сияло июньское солнце — ни единого напоминания о вчерашней грозе. Там, на улицах, в предвкушении послезавтрашнего парада бок о бок с роботами гуляли сотрудники и гости Предприятия, даже не подозревавшие, что где-то далеко под их ногами разверзся ад, в котором механические жернова перемалывают цвет советской науки, уничтожают ее будущее, вместе с лабораториями громят и втаптывают в лужи крови ее перспективы. Эти люди, волею случая, пока верят, что роботы, созданные академиком Сеченовым — помощники, а не убийцы, которым неведомы ни сомнения, ни страх, ни сострадание.

— Хочешь похоронить все окончательно? — Захаров медленно сполз на пол, продолжая подпирать дверь, и откинулся затылком на холодную поверхность металла, разглядывая темный потолок. — Ты же понимаешь, что, как только правительство узнает, на твоем директорстве, а заодно и праве на «Коллектив» с «Атомным сердцем», можно будет смело ставить крест. Такой повод они точно не пропустят. И только посмей заикнуться, что это — допустимая жертва. Если мы позволим «Коллективу» попасть в руки аппаратчиков, вроде Хрущева со товарищи… Мы оба понимаем, как они такой властью распорядятся. И вот это уже будет именно твоей виной, которую ты никогда не искупишь, — понимая, что в силу характера вечно мучимому этическими дилеммами Диме сейчас нельзя дать утонуть в сомнениях, и уж тем более — сделать гуманный лишь на короткой дистанции выбор, Харитон заставил свой голос звучать особенно жестко и неумолимо. — Никакая серьезная военная помощь сюда не поспеет. Лекцию о том, что такое мобилизация и развертывание войск в мирное время, хочешь? А то мне тут как раз временно нечем заняться. К тому моменту, как сюда явится хоть что-то реальное, спасать будет уже некого. Ограниченный контингент, который удастся быстро перебросить, здесь и поляжет. А боевая авиация устроит повторную терроформацию, уничтожив и людей, и роботов, и оборудование, но так и не пробьет подземные уровни. Все остальное, как ты изволил выразиться, потребует времени больше, чем у нас есть. Что насчет уничтожения основного сервера?

— Выстрел себе же в ногу, — Дмитрий сосредоточенно побарабанил кончиками пальцев по столешнице. — Команды уже ушли, и, отобрав у Виктора возможность отдавать новые, мы отберем ее и у себя. Остается искать Петрова и выпытывать коды у него. Если он, разумеется, еще жив.

Даже теперь, когда мир летел в бездну, уверенный голос Захарова успокаивал, помогал мыслям проясниться, а сердцу — застучать ровнее. Сеченову было почти совестно, что, получив новости с поверхности, в самый первый, исчезающе короткий миг он подумал вовсе не о жертвах, не о гибели науки, не о крахе планов и судьбе проектов, а о Тоше. Тоше, всю прошлую ночь тихо и ровно дышавшем Дмитрию в затылок, расслабленно приобнимая со спины. Тоше, еще утром недовольно бурчавшем над кофе, что не планировал оставаться и теперь, из-за его, Димы, капризов отстает от графика. Тоше, прямо теперь находящемся там, внизу, в самом эпицентре.

— Сомневаюсь, что Петров, не снеся позора, всего лишь хотел эффектно самоубиться в приятной компании, — тем временем заметил Харитон. — У всего этого определенно есть какая-то цель, так что себя он, полагаю, внес в список исключений.

— А возможно, и не только себя. Провернуть подобное без пособников невозможно. Как минимум, из числа тех, кто вел за ним наблюдение и в нужный момент тактично смотрел в другую сторону, — задумчиво согласился волевым усилием вернувший себе самообладание Сеченов и с горькой усмешкой добавил: — Знаешь, а я ведь до последнего надеялся, что Катя с Сережей так и останутся агентами по лишь условно опасным поручениям.

— Вот поэтому я и не люблю тешить себя надеждами, — кто-то пронесся по коридору, спотыкаясь, раздался металлический грохот, зазвенело бьющееся стекло, почти заглушая высокий женский крик. — Ты вывел их из «Аргентума» на крайний случай, и более крайнего, чем этот, уже не будет. Что с остальной Когортой?

— Коля уже неделю в Москве. Володя с Сережей здесь, со мной. Лёша в своей лаборатории где-то над побережьем, сказал, что двинется к «Менделееву». Лёня⁽¹⁾ улетел к Артему в Ленинград, делать доклад на кафедре. Иван Алексеевич… не откликается.

— Иван Алексеевич еще в начале июня нашими общими усилиями отправился в кисловодский санаторий, и лучше бы ему не знать, что у нас здесь происходит, — сказал Харитон, и Сеченов смутно припомнил, что действительно подписывал соответствующее назначение. Впрочем, в горячке перед запуском «Коллектива» он мог забыть и не такое. — Открой мне самый высокий класс допуска для «Павлова».

— Зачем? — в сердце Дмитрия заскреблось нехорошее предчувствие.

— Чтобы законсервировать нижние лаборатории, — так, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном, объяснил Захаров.

— Ты, верно, шутишь, — глядя на свою руку так, словно заподозрил не то ХРАЗа в искажении информации, не то Харитона — в безумии, едва ли не по слогам выговорил Сеченов и возвысил голос, чего обычно себе не позволял, особенно в общении с Захаровым: — Какие лаборатории, Тоша?! Забаррикадируйся и жди эвакуации!

— Я не собираюсь пускать годы разработок псу под хвост из-за стаи синтетических вандалов, — в отличие от Димы, Харитон продолжал сохранять ледяное спокойствие. — Хватит и того, что мы прямо сейчас лишаемся ценнейших кадров. Там, внизу, уникальные образцы, отчеты, запущенные исследовательские циклы. Мы не можем потерять еще и это.

— Мы не можем потерять еще и тебя, — до побелевших пальцев стискивая край столешницы, отрезал Сеченов. — Не смей. Это приказ.

Харитон поморщился — ему был знаком этот тон: опасный, металлический, словно бы обладающий режущей кромкой, способной без труда вскрыть собеседнику глотку. Для тех, кто знал Диму поверхностно — а таковых было большинство — его существование в эмоциональном и голосовом диапазоне бархатно-баритонального, сдержанного и доброжелательного академика становилось весьма шокирующим и откровенно пугающим сюрпризом. Впрочем, только экстраординарные обстоятельства могли пошатнуть сеченовское самообладание настолько, чтобы его внутреннее, давно и надежно укрощенное чудовище ощерилось, на мгновение показавшись из темноты. И Захаров хорошо понимал причину нынешней вспышки. Настолько хорошо, что в иных обстоятельствах, возможно, ощутил бы себя искренне польщенным. Однако драгоценное время утекало сквозь пальцы, не позволяя тратить себя еще и на долгие споры, поэтому Харитон немного сменил тактику.

— Я сижу в электрощитовой, дверь в которую первый же лаборант, задавшись целью, без труда снимет с петель, если и вовсе не пробьёт кулаком насквозь, — подчеркнуто неторопливо и рассудительно заговорил он. — Меня еще не нашли и не свернули шею только потому, что верхние уровни «Павлова» — самые многолюдные. Но, как только здесь станет тише и меньше иных целей, мое обнаружение станет неизбежно. В нижних блоках роботов почти нет, а помещения защищены гораздо лучше. Там в любом случае безопаснее, чем здесь. Так почему бы не совместить полезное с полезным? Просто дай мне допуск, — Сеченов продолжал оценивающе молчать, и Захаров, вздохнув, поднес СЕДИСа почти к самым губам, тихо добавив: — Ты доверял мне почти двадцать лет, Дим, доверься и теперь. Я не умру, даже не надейся. Обещаю.

Хрипловатый голос Захарова звучал мягко, почти ласково — так он позволял себе говорить с Димой лишь в те моменты, когда они оставались наедине. Сеченов обессиленно прикрыл глаза, на секунду позволяя себе обмануться иллюзией, будто Харитон рядом. Будто можно протянуть руку и ощутить под пальцами мягкую ткань его свитера, вдохнуть ставший родным запах табака и чернил. Дмитрий уже один раз едва не потерял его тогда, в пятьдесят втором, и сейчас с мучительной ясностью ощущал, насколько катастрофически близок к тому, чтобы окончательно потерять теперь. Исполнение обещания от желания Захарова не зависело, это понимали оба. А Сеченов оказался унизительно беспомощен перед им же спроектированными машинами, не имея возможности Харитона защитить. Тщательно подавляемое желание махнуть на все рукой и рвануть в «Павлов» скреблось за ребрами в такт уколам невралгии. Бесполезен. Со всем своим умом, которым так гордился. Со всеми гениальными разработками, научными достижениями, связями и стремлением осчастливить человечество. Академик Сеченов в эту секунду чувствовал себя всеобъемлюще ничтожным в своей неспособности помочь не только Захарову, но и никому из тех, кто умирал там, внизу.

— Хорошо, — сказал он наконец, заставляя себя сесть ровно, и гордо расправил поникшие под грузом вины и сомнений плечи. — Допуск у тебя будет. Внешние каналы связи с Предприятием я перекрою, во избежание утечки.

— Кто еще в курсе, кроме Когорты?

— Михаэль.

— Что ж, будем надеяться, что он достаточно дальновиден, чтобы держать язык за зубами, — Захаров скривился. — Только не делай резких движений. На тебя слишком многие смотрят, так что, очень тебя прошу, потерпи.

Харитон сознавал, что именно от Сеченова ситуация сейчас требует едва ли не самого худшего — бездействия. Захарову, с его мизантропией и душевной черствостью, это далось бы куда проще, а вот Дима… Дима вечно рвался решать не только свои, но и чужие проблемы, включаясь в их устранение даже раньше, чем его успевали об этом попросить. А зачастую — даже тогда, когда не просили вовсе. Теперь же именно ему предстояло не вмешиваться и делать вид, будто ничего не происходит. Готовиться к параду, участвовать в предпраздничных мероприятиях и заседаниях кабинета министров, раздавать интервью. И улыбаться, находясь под прицелом внимательных взглядов, давно уже выискивающих любые поводы, чтобы обвинить его в некомпетентности. Будущее не только Харитона или Предприятия, но и всего человечества зависело от того, насколько быстро удастся найти Петрова и насколько хорошо Дима сумеет держать лицо.

— Я свяжусь с тобой из лабораторий, — добавил Захаров, пожалуй, впервые в жизни сожалея, что совсем не умеет говорить всякую утешительно-нежную подбадривающую ерунду, которая Диме сейчас явно бы не помешала.

— Тош, я…

— А вот это ты запомни, как следует. Скажешь, когда увидимся.

Порой у Дмитрия возникало подозрение, что Захаров каким-то образом развил свой разум до того, что научился читать мысли. По крайней мере, сеченовские он часто угадывал без труда. Вот и сейчас Харитон по одному только звучанию своего имени безошибочно распознал неуверенность Димы в другой возможности сказать Захарову о том, насколько тот ему дорог. Сеченов никогда на признания не скупился, без малейшего смущения называя вещи своими именами, чем, даже после этих трех лет отношений, все еще повергал Харитона в смятение. Благо со временем Дима все же сумел сгладить некоторые углы и приучить Захарова, что в подобных словах нет ничего ужасного, и что все они действительно адресованы именно ему. Пускай медленно, но Харитон двигался в нужном направлении, уступая сеченовской терпеливой последовательности. Тем более, что встречных откровений Дима никогда не требовал и не ждал: они, казалось, самой перспективой произнесения доставляли Захарову почти физический дискомфорт, оставаясь серьезным психологическим барьером, который он не мог преодолеть. Однако Харитон неплохо научился говорить о многих сопряженных с чувствами вещах, не называя их напрямую. Как сейчас, этими двумя фразами пообещав, что будет осторожен и к Сеченову непременно вернется.

— Обязательно скажу, — согласился Дима, вопреки всякой логике, пытаясь оттянуть момент, когда Захаров отключится. — Удачи.

— Тебе она тоже пригодится. Не прощаюсь, — сухо и торопливо отозвался Харитон, на фоне голоса которого отчетливо слышалась новая, все нарастающая волна грохота.

И, действительно не прощаясь, оборвал связь, оставив академика Сеченова в беспощадно залитом солнцем громадном кабинете, хуже, чем просто в одиночестве — без себя. Дмитрий на секунду спрятал лицо в чуть подрагивающих ладонях, однако, когда он нажал на кнопку коммуникатора и попросил Штокхаузена зайти, голос его звучал абсолютно безмятежно.

* * *

Всю дорогу до штаб-квартиры Сергей только и делал, что зевал с женой наперегонки. Служба у них была, конечно, ненормированная, и вызвать их, как и во времена «Аргентума», теоретически могли в любое время — даже посреди ночи, однако за три года Волшебник порядком своих личных агентов разбаловал. О любых предстоящих делах Дмитрий Сергеевич имел привычку сообщать заранее, да и, прямо скажем, не слишком Нечаевых загружал. Поручал переправку неких особенно ценных документов, которые отчего-то не доверял ни электронной сети, ни роботам, ни обычным курьерам, просил сопровождать некоторых гостей Предприятия, обеспечивая их безопасность, а то — и самого себя. Последний вид заданий оба агента любили особенно сильно, в шутку даже устраивая шефу сцены ревности, если он брал с собой кого-то одного. Екатерина припоминала обоим тот раз, когда Нечаев с Дмитрием Сергеевичем летали в Пекин на выставку, не пожелав разбавлять свое чисто мужское общество и оставив ее полоть огурцы в материнском огороде. И тот факт, что Катя тогда никаких огурцов не полола, а изнемогала от скуки, под присмотром бдительной Зинаиды лечась от бессовестно подлой летней простуды, за отговорку ничуть не считался. Сережа в ответ крыл тем, что сама Екатерина ездила с шефом в Лондон на какое-то высокоранговое мероприятие, на которое мужчинам предписывалось являться со спутницей. Нечаев, конечно, честно пытался Волшебника уговорить, однако тот, выслушав все его аргументы, чуть подрагивающим от смеха голосом мягко, но непреклонно заявил, что из Сергея, при всем глубоком уважении Сеченова к его артистическим талантам, правдоподобная спутница никак не получится. И, хотя на службе им требовалось быть максимально внимательными и собранными, время с шефом все равно пролетало незаметно. Нечаев порой всерьез задавался вопросом, существует ли на свете хоть что-то, чего бы Дмитрий Сергеевич не знал? Казалось, будто он может рассказать что-нибудь увлекательное решительно обо всем и, найдя в лице Нечаевых вполне благодарных слушателей, охотно своими познаниями делился.

Конечно, доводилось им за эти годы и пострелять, и по оврагам да кустам за диверсионной группой побегать, и даже своими глазами увидеть циклопический многоярусный сервер еще не запущенного второго «Коллектива», с которого какая-то крыса пыталась вытащить сверхсекретные данные. Однако в основном оба Нечаевых после реабилитации пропадали в лабораториях и на испытательных полигонах: тренировались, дабы не терять формы, и отрабатывали различные сценарии с использованием «Восхода». В конце концов, они все еще оставались не только военными, но и уникальными в своем роде подопытными, чем Сергей в некоторой степени гордился — даже выведенным из «Аргентума» и наполовину состоящим из металла с полимером, он все равно продолжал помогать бывшим сослуживцам, испытывая разработку, которая предназначалась как раз для них. Однако и это все были мероприятия плановые, так что накануне Нечаевы с ребятами из отряда, злостно нарушая режим, устроили у себя квартирник с танцами под радио будущего и песнями под гитару. Все разошлись ближе к двум ночи, а Сергей с Катей и вовсе засиделись до четырех, рассчитывая на завтрашний выходной. Так что звонок Дмитрия Сергеевича с просьбой зайти в гости, можно сказать, вытащил обоих из постели.

— Давай хоть печенья к чаю купим, — подавив очередной зевок, слегка толкнула мужа локтем в бок Екатерина, указывая на кондитерскую. — Неудобно с пустыми руками.

— Давай, — рассеянно согласился Сергей. С печеньем при неформальных походах к шефу ошибиться было нельзя, у академика оно никогда не залеживалось, несмотря на то, что молодецки-стройный и подтянутый Волшебник на страстного любителя выпечки совершенно не походил. — Плохое у меня предчувствие, Кать, вот хоть режь. ДимСергеич с бухты-барахты никогда в гости не зовет и сам не приходит, вечно чуть не за неделю предупреждает. А тут вдруг — на тебе. Соскучился — сил нет.

— Про «соскучился» он ничего не говорил, это ты уже сам выдумал, — возразила Катерина, хмуро приглядываясь к свежему курабье. — Да и звучал как обычно. Ты же знаешь, когда что-то случается, по нему всегда слышно. Просто зайти попросил…

— …впервые в жизни, — закончил за нее Нечаев и утвердительно заметил: — И тебе тоже кажется, что это странно. Вон как активно преждевременные морщины на лбу отращиваешь.

— С нашей службой сморщиться своевременно мы всегда рискуем не успеть, вот и компенсирую, — отмахнулась Катя и, забрав у продавщицы аппетитно пахнущий кулек, тихо добавила: — Кажется, конечно. Но толку-то теории городить? Придем — узнаем. Если Дмитрий Сергеевич не хотел подавать виду, что у него что-то не так, значит, есть на то причины.

Тут Сережа поспорить не мог — что бы Волшебник ни делал, у этого всегда имелся некий смысл. Далеко не всегда понятный и очевидный для окружающих, но, тем не менее, неоспоримый.

— Думаешь, его прослушивают? — спросил он.

— Ну, мама — точно. А вот есть ли кто-то еще… — Катя по-кошачьи ловко и стремительно шлепнула потянувшегося к кульку супруга по руке. — Отставить, боец.

— Родному мужу одной печеньки пожалела, — отдергивая ладонь, беззлобно укорил Нечаев, которому страшно хотелось отвлечься от тревожных мыслей хоть на что-то. Желательно съедобное и непременно сладкое.

— Где одна, там и две, и вообще, Бог, как известно, троицу любит. Проходили уже, — хмыкнула Катя. — В итоге все осядет в родном муже, а родному шефу, как ослику Иа, в подарок достанется горшок без меда. Я, может, тоже хочу.

— Где одна, там и две? — искушающе вопросил Нечаев, сверху вниз прищурившись на Екатерину теплыми серыми глазами, и та, для приличия вздохнув, запустила руку в пакет. Пахло печенье и правда до невозможности соблазнительно.

Квартира Сеченова встретила их привычным образцовым порядком, запахом кофе, нагретого дерева и сухоцветов. Вот только мрачные подозрения при виде шефа не только не развеялись, а лишь усилились, со смутного внутреннего шепота перейдя на вопль. Волшебник действительно вел себя как обычно — приветливо поздоровался, поблагодарил за угощение и предложил чаю… Однако Сергей никак не мог отделаться от ощущения, будто «обычность» эта — фальшивая. Будто перед ними не Сеченов, а кто-то, вовсю пытающийся им притворяться, копируя поведение и манеры. Совсем как тень доброго ученого в шварцевской пьесе⁽²⁾.

— Да ну его, чай этот, Дмитрий Сергеевич, — обеспокоенно глядя в лишенные знакомого блеска глаза, тихо сказал Нечаев.

— На сухую рассказывайте, — поддержала мужа не менее взволнованная видом и состоянием шефа Нечаева.

Сеченов вздохнул, разглядывая усевшихся на диван в его гостиной агентов, и в очередной раз подметил, насколько, при почти разительном внешнем контрасте, они все-таки схожи. Изящная Катя на фоне могучего супруга казалась совсем хрупкой, точно фарфоровая статуэтка. Если не знать доподлинно, что за этой утонченностью скрывается сплошное переплетение сухих мышц, а за балетной грацией — стремительность и отточенная полевой работой смертоносность, не составляло труда поверить, будто ее можно легко переломить двумя пальцами. Сережа, напротив, вид имел весьма внушительный и суровый — ровно до тех пор, пока не раскрывал рта, являя миру задорную белозубую улыбку и бесконечно добрый нрав. Тем не менее, оба они сейчас пристально смотрели на застывшего напротив Дмитрия с одинаковым тревожным ожиданием в доверчиво распахнутых глазах. Даже позы приняли идентичные: спины ровные, плечи расправлены, руки сложены на коленях, как у примерных учеников. Дети. Несмотря на всю боевую выучку, пережитые ужасы, ранения и регулярно дышавшую в затылок смерть, из лап которой Сеченову с Захаровым один раз удалось их вырвать лишь в последний момент в буквальном смысле по частям. Для Дмитрия они по-прежнему оставались детьми. Красивыми, сильными, до краев полными чистой энергии, созданными для куда лучшей, мирной жизни. Детьми, которых ему предстояло самолично отправить в пекло, в очередной раз трусливо загребая жар их руками, вместо собственных.

— Хотел бы я пригласить вас по более приятному поводу или без повода вовсе, — тихо проговорил он, переводя взгляд с одного загорелого лица на другое. — Однако Предприятию нужна ваша помощь.

— Да он совсем еб… чердаком потек?! — выслушав краткую, но исчерпывающую сводку в исполнении Волшебника, повысил голос Сергей, лишь в последний момент схватив себя за язык, удерживая нецензурную брань. Глубоко интеллигентный Дмитрий Сергеевич матерщины не любил, считая ее недостойным способом выражения мыслей, и Нечаева за нее всякий раз отчитывал. Плутоний в глубине души с шефом был не согласен, придерживаясь мнения, что «упасть», «шлепнуться» и «наебнуться» — понятия строго разные, но слишком уж Сеченова любил, чтобы из-за такой ерунды препираться. — Террорист хренов. Своих же в спину, как последняя падаль! Я ему, паскуде, лично голову откручу вот этими самыми руками.

— А я подержу, чтоб не вырывался, — мрачно пообещала Катя.

— Не скажу, будто совершенно ваших порывов не понимаю, однако Петров нужен нам с головой на плечах, хотя бы в чисто физическом смысле, — вздохнул Дмитрий. — Задание крайне опасное. Я бы с радостью отправил туда весь «Аргентум»…

— Но тогда можно сразу в Верховный Совет позвонить, — протянула Екатерина, которая, благодаря маме, о том, как работают каналы связи, знала чуть более, чем все. — Александр Иванович не докладываться права не имеет. Да и не нужна для захвата этого вашего Петрова большая группа, он же не спецназовец, обычный гражданский. Мы с Сережкой его живо скрутим.

— Там, по большому счету, и меня одного хватит, — Нечаев снизу вверх просительно взглянул на шефа, который за все время своего рассказа так и не присел. Стоял, точно арматуру проглотив, так, что создавалось сюрреалистичное в своей неправильности ощущение, будто именно Волшебник перед ними отчитывается, да еще и в ожидании нагоняя. — Дмитрий Сергеевич, может, я сам метнусь, а? Катя у нас все равно больше по диверсиям, а нам в этот раз ничего минировать и обесточивать не надо. Я — живо. Одна нога тут, другая там!

Оба мужчины воззрились друг на друга в задумчивости: Нечаев с надеждой, Сеченов — с мягким, печальным пониманием. Казалось, что между ними происходит некий безмолвный диалог. Вероятный исход которого Блесне совершенно не нравился, так что она поспешила вмешаться, пока эти двое и вправду между собой не договорились.

— Даже не думайте! Полмира вместе пузом обтерли, и сейчас вместе пойдем. Твоя «одна нога тут, другая там» мне, Сереж, очень хорошо запомнились. И нога, и рука.

— А я будто забыл, как ты полушариями разбрасываешься! — энергично возразил Нечаев и, смягчив тон, добавил: — Зинаида Петровна на полголовы тогда поседела, Кать. Она еще внуков хочет! Ну давай хотя бы не все яйца в одну корзину на этот раз.

— Сережа прав, — поддержал Плутония Сеченов. — Мы один раз уже лишь чудом да талантами Харитона тебя не потеряли, так что он, как твой муж, имеет полное право больше так тобой не рисковать, а я не имею морального права ему в этом желании отказывать.

— А я, значит, своим мужем рисковать могу? — даже и не подумала сдавать своих позиций Екатерина. — И вообще, мы на службе, так что никаких исключений. От кого внуков-то маме рожать буду, если что, а, Нечаев? От фотографии твоей? Дя… Дмитрий Сергеевич, ну хоть вы ему не потакайте! Вы же понимаете, что в одну сторону все это не работает! Да и не институтка я. Опыта не меньше, чем у некоторых тут сидящих и сопящих.

На мгновение выражение ее лица стало совсем открытым и умоляющим, так что Сеченов почти наяву услышал это едва не сорвавшееся с губ в порыве эмоций «дядя Дима», давно зарытое под слоем субординации. Идущее из тех времен, когда для маленькой Муравьевой Дмитрий Сергеевич был не начальником и главой Предприятия, а «подшефным» матери, к которому она со всей детской непосредственностью взывала, как к последней инстанции, когда не получалось уговорить Зинаиду отпустить ее в поход или позволить лазать на крышу с биноклем — считать звезды. Так давно, что будто бы в прошлой жизни — еще до войны, до чумы, до роботов.

— Дима, она все равно за ним полезет, даже если вы ей запретите. По-моему, это очевидно, — внезапно подал голос ХРАЗ, до этого упорно молчавший. Полимерный Захаров вообще к Нечаевым относился с неким особым сортом снисходительного сарказма, придерживаясь позиции, что в свое время обоих стоило загрузить в полимер. Он никогда не упускал случая упрекнуть Сеченова в излишней к ним привязанности, нарушающей служебный регламент, утверждая, что такое смешение личного с рабочим однажды непременно выйдет академику боком. — Творить глупости очень в духе ваших агентов. Так что пускай хотя бы будут друг у друга на виду. Так остается призрачная возможность, что ни тот, ни другая не наломают дров. Петров — вот что сейчас должно занимать всех вас, а вовсе не эти сопли. Одни о нерожденных детях беспокоятся, другой о Захарове…

— Колдун тоже там?! — вскинулась Екатерина, заметив, как на мгновение болезненно дернулись утопающие в каштановых усах уголки губ Волшебника.

— Да, и это вторая часть вашего задания, — кивнул он. — Харитон Радеонович сейчас в «Павлове», и я хочу, чтобы после поимки Петрова вы обеспечили ему эвакуацию на «Челомей».

— Сделаем в лучшем виде, шеф, — немедленно заверил его Сергей, поднимаясь.

Предстоящее задание внезапно сделалось еще более личным, чем предполагалось изначально. После Болгарии профессор Захаров, совершивший невозможное и вернувший Екатерину буквально с того света, для Нечаевых стал человеком почти настолько же не чужим, насколько и сам академик Сеченов.

— Ну, вот что. Будет разумно, если я пойду с ними, — в комнате воцарилось потрясенное молчание, во время которого все присутствующие пристально разглядывали выпустившего манипуляторы ХРАЗа. Тот, казалось, всеобщим вниманием ничуть не смущенный, все так же пренебрежительно и недовольно продолжил: — Во мне заложены данные обо всех комплексах Предприятия и коды доступа к большинству помещений, так что без меня эти двое провозятся гораздо дольше, а время играет против нас. К тому же я уже давно синхронизирован с «Восходом» товарища Нечаева, так что в критической ситуации смогу активировать аварийные протоколы защиты. Так уж и быть, я согласен даже поглотить несколько капсул с боевыми полимерами.

— Что ж, возможно, ты и прав, — задумчиво согласился с его доводами Дмитрий. Самому ему сейчас ХРАЗ мог помочь разве что в качестве передатчика, с задачей которого он мог успешно справляться, даже пребывая на руке Сергея, напрямую подключаясь к сеченовской «Мысли». — Любые дополнительные возможности не лишни.

— Дмитрий Сергеевич, вы что… серьезно мне Злую руку отдадите?! — поразился Нечаев, заработав возмущенное фырканье со стороны перчатки и невольный смешок самого Сеченова.

Майора Нечаева ХРАЗ по каким-то неведомым причинам выделял особенно — Дмитрию казалось, что та, давняя шутка Харитона о конечностях Сергея оставила-таки осадок в его полимерном нутре, из-за чего всякий раз он не скупился на провокации и попытки Плутония поддеть. Впрочем, к вящему своему недовольству, добился этим ХРАЗ лишь того, что получил от хохмача-Нечаева гордое звание «Злой руки товарища Сеченова».

— В нынешней ситуации тебе ХРАЗ будет действительно гораздо полезнее, чем мне, сынок, — Дмитрий потянулся к застежкам, отсоединяя контакты. — Все стандартные полимерные перчатки числятся за Академией Последствий, и даже я не могу изъять одну из них, не проведя через отчетность. ХРАЗ и СЕДИС — уникальны в своем роде. Их невозможно взломать, перепрограммировать со стороны или отследить идущие через них переговоры. К тому же в нем действительно вшит мой уровень допуска к комплексам, так что закрытых дверей для вас не останется. Остальную амуницию получите от Михаэля. Он — единственный, кроме меня, знает о сути вашей миссии. Я постараюсь быть на связи в любое время, но… Он — ваш альтернативный связной на «Челомее».

— Одним словом, кино и немцы, — принимая перчатку из рук Волшебника, прокомментировал Нечаев, который верткого зама Сеченова не слишком жаловал, как и всех любителей подковерных интриг в принципе.

— Это два слова, — поправила его Екатерина и, снова вглядевшись в темные от горя и беспокойства глаза начальства, плюнув на служебное положение, в пару стремительных, танцующих шагов преодолела разделяющее их расстояние, коротко обняла Сеченова за шею и легонько коснулась губами бородатой, тонко пахнущей парфюмом щеки. — Не волнуйтесь, Дмитрий Сергеевич, мы справимся…

— …а вы — прикроете! — поддержал супругу Сергей, которому тоже ужасно хотелось столь непривычно потухшего, сразу лет на десять постаревшего шефа подбодрить. Да только таких сентиментально-девчачьих выходок, как Блесна, он себе позволить не мог, ограничившись коротким, но крепким рукопожатием. — Осталось только придумать, как нам на землю попасть, чтоб хвост не подпалило. Если там вся техника с ума посходила, то стаи озверевших Дроф нас еще на спуске снять попытаются.

— Аэроплощадки «Челомея» временно закрыты для посадок и вылетов, — Сеченов, которому от такого, слишком похожего на прощание, панибратства со стороны агентов сделалось еще тяжелее на сердце, самоотверженно улыбнулся и, подчеркнуто внимательно взглянув на Екатерину, внезапно поинтересовался: — Скажи-ка мне вот что, Катя: тебе не кажется, что вы с Сережей давно не навещали маму?

1) Сеченов имеет в виду Филимоненко, которого, чтоб не путать с Лебедевым, из Алексея в Когорте сократили не до Лёши, а до Лёни.

Вернуться к тексту

2) речь идет о пьесе "Тень" 1937 года за авторством Евгения Шварца. Написана по одноименной сказке Г.Х. Андерсена.

Вернуться к тексту

— СЕДИС, сканирование. Параметр — связь с центральным узлом Коллектива.

За дверью щитовой уже некоторое время царила тишина, нарушаемая лишь отдаленным пульсирующим гулом висящей за поворотом «Ромашки». Дальше тянуть не имело смысла: изначальная суматоха действительно играла Захарову на руку, однако долго оставаться в одиночестве посреди необитаемого коридора, делая из себя мишень, тоже не стоило.

Встроенным в полимерного компаньона сканером Харитон пользовался не так уж часто — в основном на операциях или во время сложных опытов, однако сейчас эта функция оказалась очень кстати. Мир мгновенно выцвел, наливаясь густой, непроницаемой синевой. Лишь тонкими фосфоресцирующими линиями светились очертания предметов, да яркими кострами во мраке расцвели на сетчатке глаз с десяток Груш, камера наблюдения и отдаленные смазанные фигуры, неторопливо бродящие в дальних кабинетах. Вполне приемлемо.

Захаров как можно осторожнее приоткрыл дверь. Точнее, попытался, однако та немедленно увязла в чем-то мягком, с трудом поддающемся под напором. Как тут же стало понятно — в теле сотрудника службы внутренней безопасности. Форма чистая, ни следа крови, только голова на сломанной шее, неестественно вывернутая вверх, глядела остекленевшими глазами в потолок. Харитон поджал губы, ненадолго задержав внимание на восково-бледном лице, казавшемся смутно знакомым, а затем принялся обшаривать взглядом пол вокруг. Перед смертью парень стрелял, значит, его оружие должно оказаться поблизости — роботам оно не интересно. Пистолет и правда обнаружился возле покойного. Разумеется, пустой. И Захаров, не желая напрасно оставаться на открытом месте, вцепился в плечи трупа, утягивая его за собой во мрак подсобки.

— Харитон, что вы делаете? — осторожно поинтересовался СЕДИС, которого моральное состояние подопечного всерьез беспокоило.

Сердце у профессора частило, уровень кортизола в крови превышал все допустимые нормы, однако внешне Захаров оставался почти пугающе бесстрастен. Бледные пальцы ученого быстро и сноровисто обследовали мертвое тело, к которому, из-за тесноты щитовой, ему пришлось прижаться почти вплотную, так что голова мертвеца, будто в изнеможении, склонилась профессору на плечо.

— Служба безопасности по регламенту имеет полный магазин и дополнительные патроны на экстренный случай, — ровным голосом отозвался Захаров, ныряя рукой во внутренний карман форменной гимнастерки. — Ему они уже не нужны.

Патроны, как и предполагал Харитон, действительно нашлись, и он, ссыпав их в карман, поспешно выпихнул тело сотрудника обратно в коридор: прежде, чем выходить наружу, ему требовалось разобраться с пистолетом.

— СЕДИС, свет.

Манипуляторы послушно вынырнули из перчатки, озаряя подсобку мягким золотистым сиянием, достаточным, чтобы хоть что-то разглядеть. Профессор цепким сосредоточенным взглядом осмотрел оружие, пощелкал предохранителем и, неловко повозившись с зарядкой опустевшего магазина, резко вогнал его на место. СЕДИС наблюдал за этим действом молча, всей своей полимерной сутью испытывая все большее волнение. В подобном состоянии он своего компаньона не видел ни разу за минувшие три года, даже во время экстренных и тяжелых операций. По всем параметрам Захаров сейчас должен был метаться в панике, вот только ни единый мускул не дрогнул на его лице, застывшем в выражении холодной отрешенности. Создавалось впечатление, будто Харитон каким-то образом все туже затягивал ошейник на горле собственного страха, превращая его в подконтрольный источник энергии. И СЕДИС опасался в этот процесс вмешиваться, не желая ненароком сделать хуже неосторожными словами.

— Вы что же, разве умеете стрелять? — не выдержав, все-таки спросил он, пока профессор стаскивал с плеч лабораторный халат, небрежно оставляя его валяться на пыльном полу.

Захаров на пару мгновений замер перед дверью, прислушиваясь. Холодная тяжесть пистолета чувствовалась знакомой, и в то же время совершенно иной — не та модель, не тот вес, да и рука, его сжимавшая, с тех пор стала больше. Тогда, в девятьсот восемнадцатом, пальцы двенадцатилетнего Харитона не без труда сходились на рукояти офицерского «Нагана», в числе прочего хлама выигранного отцом у кого-то из собутыльников. Оглядываться в прошлое профессор Захаров не любил, однако он до сих пор с ясностью помнил липкий, удушливый страх, с которым, прижавшись к стене возле двери, вслушивался в грубые голоса и крики снаружи. Радеона не было дома уже двенадцать дней, и когда он вернется, если вернется вообще, Харитон не знал: может, сегодня, а может — через неделю. Единственная закономерность, которую успел понять Захаров-младший — чем дольше отец отсутствует, тем выше вероятность, что вернется он злым на весь свет и с пустыми карманами. Да еще и задолжавшим денег, которых у него нет. Погромы в городе случались регулярно, и трудно было понять, кто на этот раз: красные, белые, анархисты или пользующиеся всеобщей неразберихой бандиты. Для охваченного тошнотворным ужасом, голодного и уставшего, но полного решимости Харитона разницы не существовало вовсе. Единственное, что он сознавал со всей отчетливостью: если не повезет, не прокатится мимо — ему придется стрелять уже не по бутылкам, на которых в редкие часы хорошего настроения тренировал его отец. Губы взрослого Захарова дрогнули, сами собой растягиваясь в мрачной усмешке: кто бы мог подумать, что Радеон, помимо раздражающего внешнего сходства, оставит своему отпрыску в наследство еще и что-то полезное.

— Немного умею, — ответил он и бесшумной тенью выскользнул в коридор.

Где-то в отдалении играло радио будущего — чистый женский голос ласково напевал о любви, блеклой заре и мире, придуманном не нами, делая безжизненный хаос, царящий на этаже, еще фантасмагоричней. Аккуратно перешагивая через распростертые тут и там тела, Харитон старался не вглядываться — и все равно узнавал их безошибочно. Завотделением лабораторной диагностики Вася Шахов сломанной куклой привалился к стене. Рядом, безвольно раскинув руки — прошитая лазером насквозь кардиохирург Спицына, с которой Захаров в прошлом месяце отстоял у стола почти шесть часов. А там, дальше по коридору, висел на стальном тросе молоденький аспирант заведующего отделением молекулярной эпидемиологии, имени которого Захаров даже не помнил. Помнил только, что у него невероятно раздражающий «слащавый» одеколон. Сквозь распахнутые двери и большие панорамные окна отчетливо виднелась разруха в кабинетах и все те же трупы — некоторые так и остались сидеть за столами, умерев даже раньше, чем успели осознать происходящее. Разбросанные, затоптанные, выпачканные кровью бумаги, раскуроченные шкафы, вдребезги разбитое ценнейшее оборудование, разлитые образцы…

— Харитон, вам нужно успокоиться, прошу, — прошелестел СЕДИС, обвиваясь манипуляторами вокруг запястья Захарова, в надежде, что это привычное для них прикосновение хоть немного профессора отрезвит, выдернув из стремительно поднимающейся откуда-то из самого нутра волны ледяной ярости. — Это чудовищная трагедия, но сейчас вы должны заботиться исключительно о себе и быть как можно более осторожным. Все поддается восстановлению. К прискорбию, кроме людей.

Он тихо вздохнул, окидывая взглядом атриум — СЕДИС мало общался с сотрудниками Предприятия, стараясь лишний раз не привлекать к себе внимания. Хватало и того, что о его существовании в «Павлове» знали в принципе, считая причудливым искусственным интеллектом. Некоторые, особенно любопытные, поначалу даже пытались завязать диалог, быстро, впрочем, увядая под захаровским взглядом. Разговаривать с СЕДИСом напрямую Харитон Радеонович разрешал разве что Филатовой, после аспирантуры сделавшей блестящую карьеру в АПО, однако то и дело забегавшей пообщаться с наставником. И, тем не менее, в эту секунду СЕДИС испытывал острую, бессильную жалость к погибшим, которых он, как и Захаров, привык видеть изо дня в день.

— То, что осталось от людей, сохраним в полимере, — едва размыкая губы, откликнулся Харитон, замирая возле угла, вне досягаемости обзора камеры. — Твоего заряда хватит, чтобы замкнуть Ромашку?

В отличие от боевых перчаток, которыми пользовался «Аргентум», СЕДИС не мог похвастаться полезными в сражении навыками. ХРАЗ, не к добру он будь помянут, своим сарказмом попадал точно в цель: Дима создал для Харитона гремучую помесь коллеги, надзирателя и няньки. Ни одна из этих ипостасей не предполагала применения силы, так что из более-менее пригодного в запасе у СЕДИСа была лишь возможность генерировать электрические разряды да создавать полимерные щиты. На последней функции после декабря пятьдесят второго Захаров настоял для ХРАЗа, дабы, в случае еще одного покушения, тот сумел Сеченова прикрыть. Однако Дмитрий посчитал, что и Харитону, во время особо опасных испытаний, такая возможность пригодится. Того, что пригодится она Захарову при подобных обстоятельствах, никто, разумеется, даже не предполагал.

— Секунд на двадцать, не больше, — оценив максимально возможную силу собственного тока, сообщил СЕДИС. — Коридор прямой и длинный, выйти из поля охвата мы вряд ли успеем.

Захаров ненадолго задумался, оглядываясь по сторонам. Пистолет он прихватил на самый крайний случай — как только в воцарившейся тишине грохнет первый выстрел, на звук начнут стекаться праздно разбредшиеся по всему этажу роботы. Приметив сиротливо валявшийся возле пожарного щита лом, Харитон кивнул собственным мыслям.

— Значит, демонтируем, — постановил он, подбирая и взвешивая в руке новое орудие труда. Дождавшись, пока Ромашка отвернется в другой конец коридора, профессор хищно прищурился и коротко, как на операции, скомандовал: — Разряд.

Ни в чем не повинная камера осыпалась на пол грудой обломков со второго удара, в который профессор Захаров душевно вложил все свое отношение к окружающей действительности. Нейрохирургия была в высшей степени требовательна к своим адептам, однако физическая сила в список этих самых требований никогда не входила. Харитону же она досталась по умолчанию вместе с телосложением, в обычное время скорее мешавшим, нежели приносящим пользу. Даже не увлекаясь спортом и ведя откровенно нездоровый образ жизни, Захаров в свои сорок девять по-прежнему оставался мужчиной весьма крепким. А в данный момент еще и основательно разозленным.

Не желая проверять, чье внимание успел привлечь, Харитон, не задерживаясь, стремительно пересек коридор и нырнул в комнату отдыха для сотрудников, заперев за собой дверь. Как стало понятно в следующую секунду — совершив тем самым стратегическую ошибку.

— А я уж думала, что все вы, слизняки похотливые, закончились, и мне не с кем больше поразвлечься! — напевно протянул голос Линь за спиной Захарова, заставив резко развернуться на пятках и вскинуть руку.

Отдать команду он не успел, однако этого, к счастью, и не требовалось. В отличие от обычных перчаток, СЕДИС прекрасно умел думать и действовать самостоятельно. Фигуру профессора немедленно окутала полупрозрачная сфера, по которой бессильно сползли метнувшиеся в его сторону стальные тросы. Потерпевшая неудачу Элеонора сдаваться, впрочем, не планировала и сделала несколько новых выпадов, пытаясь отогнать профессора от двери и зажать в угол. Щит рябил и шел волнами, замок на двери, как назло, не хотел отпираться на ощупь, а поворачиваться к ремонтному шкафу спиной Захаров не рисковал.

— Твоя маленькая перчатка не сможет прикрывать тебя вечно, — издевательски мурлыкала Элеонора, хлеща манипуляторами, как разъяренный спрут щупальцами. — Повиснешь кишками наружу со всеми остальными, лысый извращенец!

Ремонтным шкафом Захаров пользовался нечасто, с пренебрежением глядя на то, как молодые сотрудники развлекаются с излишне разговорчивым и любознательным ИИ. Однако он никогда не думал, что чистый голос обворожительной китайской архитекторши, в пятьдесят первом посетившей Предприятие и, по какой-то неясной причине, оказывавшей Харитону знаки внимания, может звучать настолько вульгарно и отталкивающе.

— СЕДИС, сколько? — сквозь щит добавляя тросам ускорения при помощи лома и полностью игнорируя «лысого извращенца», отрывисто бросил Захаров, чувствуя, как по спине противно стекает пот.

Он уже успел сполна оценить количество проткнутых и болтающихся над полом трупов, чтобы отчетливо понимать, какую судьбу уготовил ему спятивший искусственный интеллект.

— Секунд десять, не больше, — роботизированный голос Сеченова взволнованно-виновато дрогнул.

— Снимай сейчас и дерни ее током, — остервенело ударив ломом по очередному слишком настойчивому манипулятору, выдохнул Захаров.

Переспрашивать или спорить СЕДИС не стал, послушно исполнив команду и вызвав у Элеоноры яростно-обиженный вскрик. Харитон стремительно пригнулся и, пользуясь вынужденной заминкой ремшкафа, щелкнул, наконец, замком, вываливаясь обратно в коридор. В буквальном смысле.

— Осторожнее! — испуганно вскрикнул СЕДИС

— Подонок! — одновременно с ним возопила Элеонора, последним отчаянным броском подсекая профессора под колени и заставляя рухнуть лицом вперед, рассаживая ладони усыпавшим пол битым стеклом.

Стальной трос попытался змеей обвиться вокруг захаровской щиколотки, намеренный втянуть его обратно в комнату отдыха, однако Харитон рванулся, скорее на рефлексах, чем осознанно, выдергивая ногу из захвата. Оставив ремшкафу на память собственный ботинок, он перекатился на спину, со всей силы пнул дверь, заставив ее захлопнуться, а затем, торопливо поднявшись на колени, привалился к ней всем телом, вдавив в углубление кнопку блокировки. В коридоре на некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь несущейся из запертой комнаты бранью Элеоноры, да все тем же треклятым радио, теперь предлагавшим кому-то поглядеть без отчаяния. На стене возле кнопки от ладони Захарова остался смазанный алый отпечаток. Харитон сдавленно выдохнул и, беззащитно-близоруко моргая, сперва вернул на ногу утерянный ботинок, а после принялся искать слетевшие во время бесславного падения очки… Только чтобы, одновременно с водружением их обратно на нос, услышать сипяще-щелкающий звук, всегда напоминавший Захарову звук работающего насоса. ВОВ-А6, очевидно заинтересованный их с Элеонорой прениями, вынырнул из ведущего в сторону лифтов прохода. Коленопреклоненный профессор Захаров разбито усмехнулся, поднимаясь, и покрепче стиснул успевший неплохо зарекомендовать себя лом, чувствуя, как глубже врезаются засевшие в ладони осколки, делая пальцы отвратительно липкими. Везучим, в отличие от Сеченова, Харитон никогда не был.

— Готов? — спросил он у СЕДИСа, не сводя сосредоточенного взгляда с перешедшего на обманчиво легкую трусцу лаборанта и, получив тихое, но решительное подтверждение, распорядился: — Тогда бьем и бежим.

* * *

— Как планы мирового масштаба строить и с ЦК шельмовать, так это он впереди планеты всей, а как хвост прищемило, так сразу «спасите» да «помогите»… Дурак. Хоть и академик.

Основная часть выступления Зинаиды Петровны, директором Предприятия и его планами на Нечаевых недовольной, уже отшумела, пронесшись над головами последних беспощадной летней грозой, так что нынешнее ее ворчание больше напоминало финальные громовые раскаты. Все еще устрашающие, но уже не опасные. Выплеснув эмоции и пару раз в сердцах наподдав спецагентам подвернувшейся под руку выбивалкой для ковров, Муравьева с ситуацией смирилась, и это понимали все присутствующие, включая выбравшуюся из тактического укрытия под диваном Рябу.

— Так не силовик же он, Зинаида Петровна, — заступился за шефа поправлявший фиксаторы боевого комбинезона Сергей. — Его работа головой думать, а не за преступниками вприпрыжку бегать.

— С вашей работой он не справляется вовсе, а со своей — паршиво, — сурово отрезала Муравьева, уже без прежнего запала погрозив кулаком куда-то в пространство. — Я его сколько раз, науки куска, предупреждала, что доиграется он. Вот как сдам его Хрущёву со всей его самодеятельностью…

— Хотела б сдать, так сдала бы уже давно, — пожала плечами Катя, проверяя комплектность полевого медпакета. — Через тебя такая информация идет, что на десяток приговоров для одного только Дмитрия Сергеевича хватило бы, и на нас всех понемногу набралось.

— Между прочим, это моя обязанность, — буркнула Зинаида, критическим взглядом окидывая разложенный на столе арсенал и пока еще «пустые» полимерные капсулы. — Я перед генсеком отчитываться должна по всей форме, а не тощую задницу этого остолопа прикрывать. Башка уже седеет, а как был с припиздью, так и остался. Власть науке, счастье для всех, сады на Марсе, клумбы на Юпитере, коровники на Проксиме Центавре… Тьфу.

Катя, не выдержав, сдавленно хихикнула, да и Сергей от смешка не удержался. До глубины души практичная и приземленная подполковник Муравьева свой многолетний «объект наблюдения» всегда считала немного блаженным, чего абсолютно не скрывала. И оба Нечаевых отлично знали, что, невзирая на все угрозы и обидные эпитеты, никому Сеченова Зинаида не сдаст. Во-первых, потому что обязана им с Захаровым была по гроб жизни, во-вторых, потому что и сама она, и Нечаевы в подковерных играх директора Предприятия давно повязаны так, что с ним бы на скамью подсудимых и сели. А в-третьих, потому что, будучи старше академика всего на шесть лет, с высоты своего житейского и военного опыта упорно считала «беспутного» Дмитрия Сергеевича ровней не столько себе, сколько зятю с дочерью — в случае чего, сама половником отлупит и мозги вправит, а другим в обиду не даст.

— И вы не лучше, — лишний раз подтверждая положение Сеченова в своей личной табели о рангах, заметила Муравьева. — Рты раскрыли, уши развесили и рады ему пособничать.

— А вы сами что и где развесили, раз тем же занимаетесь? — окончательно обнаглевшая Ряба вспрыгнула на стол и принялась скрести когтистой лапой коробку с патронами, так что Нечаев ловко схватил уникальную чипированную живность за трубу, точно нашкодившего малолетку за ухо, и непреклонно ссадил на пол, заработав в ответ возмущенное квохтание.

— Ты поговори еще у меня! — прямо перед носом Сергея опять нарисовалась выбивалка. Нечаев картинно громко сглотнул, вытягиваясь в струнку, и преданно скосил глаза к носу, сосредотачивая взгляд на грозном оружии. Зинаида, ростом едва достававшая зятю до плеча, в ответ только фыркнула неодобрительно, констатируя: — Еще один… Весь в неродного папашу: такая же бестолочь. И за что вы только на мою голову валитесь?..

— Должен же кто-то за ними приглядывать, чтоб они тайком на Марс не умчались — участки под сады возделывать в четыре руки. Хотя нет, все-таки в шесть. Сережа — копает, Дмитрий Сергеевич — сажает, Харитон Радеонович — стоит рядом и рассказывает, какая дурацкая это была идея, и как эти двое все неправильно делают, — Катя потуже затянула шнуровку на армейском ботинке и, отодвинув ногой вертящуюся рядом курицу, подошла к мужу. — Сереж, завяжи.

Волосы у Блесны были красивые, густые, вились крупными кольцами, да только после операции ниже линии челюсти отрастать отказывались — слишком длинные, чтоб не лезть в лицо на заданиях и слишком короткие, чтоб надежно убирать их в тугой пучок, как раньше. Сергей привычным жестом пятерней зачесал шелковистые каштановые пряди жене со лба, накрывая их плотной серой косынкой, и принялся вязать узел на затылке.

— По какому маршруту двигаемся? — напоследок коротко чмокнув Катю в макушку, спросил он.

— Ты Злую Руку сперва подключи, — посоветовала Нечаева. — Чтоб два раза не повторяться. Да и посоветует что-нибудь дельное, может.

Сергей в ответ протяжно вздохнул, но за перчаткой послушно потянулся. Не то чтобы полимерный слепок профессора Захарова ему совсем уж не нравился: его напыщенное высокомерие Плутония скорее веселило — забавно слышать рассуждения о высших формах эволюции от куска полимера величиной со спичечный коробок, который сам, без носителя, и до булочной на углу не дойдет. Однако Нечаев вынужден был признаться хотя бы самому себе, что ХРАЗ его все-таки самую малость пугает. Точнее, не пугает, а… настораживает, что ли. Даже несмотря на то, что в свое время именно он напрямую поучаствовал в спасении Сережиного мозга. Мысль о том, что ровно тот же кусок полимера в теории способен распоряжаться им, как вздумается, не позволяла Плутонию в его присутствии совсем уж расслабиться. Если Дмитрию Сергеевичу Нечаев доверял всецело и безоговорочно, спокойно позволяя быть своим оператором на испытаниях, то вот полимерному его компаньону, вовсю демонстрирующему пренебрежение к роду человеческому, давать доступ к своим усиленным металлическим конечностям и тренированному телу как-то совсем не хотелось. С другой стороны, раз Сеченов ему перчатку отдал, значит, в достаточной степени верил не только Плутонию, но и ХРАЗу.

— Просыпайтесь, ваше полимершиство, оперативное совещание у нас, — подсоединив последний контакт, позвал он.

Ощущение было странное — совсем не такое, как от обычных перчаток, которых Нечаев на своем веку повидать успел несколько штук. От ладони по телу разошлось легкое, щекотное покалывание, в висках похолодело, точно кто-то невидимый на секунду ледяные пальцы к ним приложил, и у Сергея не пойми откуда появилось стойкое ощущение, будто его внимательно рассматривают. Холодно так, придирчиво, оценивающе, как селедку в магазине: достаточно свежая или лучше не брать? В воображении промелькнули чуть прищуренные внимательные глаза за стеклами очков и недовольно поджатые бледные губы.

— Можно и без такого уровня официоза, товарищ майор, — провода манипуляторов неспешно выплыли из центра звезды, собираясь в изогнутый пучок. Судя по тону, селедка пусть и оказалось свежести не первой, но на безрыбье годилась. — Хватит простого обращения на вы. Не забывайте, что я базируюсь на разуме человека, который гораздо старше вас. Про уровень образования и ментальную пропасть между нами упоминать и вовсе излишне.

— А кочергу тебе в разъем не запихать ли случаем, хамье склизкое? — немедленно внесла предложение по оптимизации конструкции ХРАЗа Муравьева. — Прощупаем, так сказать, глубину ментальной пропасти.

— Да не берите в голову, Зинаида Петровна, — ХРАЗ мужественно не дрогнул ни единым проводом, но Нечаев каким-то образом почувствовал его опасения и на всякий случай прикрыл от тещи свободной ладонью. — Он только с Дмитрием Сергеевичем смирный да покладистый, а с остальными — государь император всей вселенной, не меньше.

— Говорить о личности в третьем лице, когда она присутствует в комнате — бескультурье, — немедленно высказался ХРАЗ, однако выбираться из-под прикрытия нечаевских пальцев не спешил.

— Еще требования будут? — хохотнул Сергей, которого все эти ужимки нисколько не задевали. Что, судя по реакции, задевало уже самого ХРАЗа. — Вы уж сразу нам, крестьянам малограмотным, изложите, пока не поздно.

— Будут, — невозмутимо согласился полимерный Захаров и принялся перечислять: — Не совать меня куда попало, в трупах и прочей мерзости мною не ковыряться, непроверенные полимеры не предлагать, при посещении уборной пользоваться только правой рукой.

— И полцарства в придачу, — фыркнула Екатерина, заработав немигающий светящийся взгляд пучка диодов.

— Полцарства товарищ майор, так и быть, может оставить в личное пользование. Я лишь указываю на то, что я не вещь, а временный напарник. Крайне, замечу, полезный. И обращаться со мной следует соответственно. Вы же не просите сослуживцев на задании есть неопознанную дрянь или помогать вам справлять нужду.

— Ладно, это справедливо, — почесав затылок, согласился Нечаев. — Но тогда и у меня встречные условия найдутся. Во-первых, приказы не обсуждать: я не рассказываю, как вам научные открытия делать, вы мне — как на поле боя действовать. А во-вторых, в «Восход» ко мне не лезть, если совсем не прижмет нас, не то с руки сниму и в карман засуну. Чтоб обиднее было — в задний.

Манипуляторы ХРАЗа возмущенно колыхнулись — было ли дело в том, что полимерный Захаров сейчас напрямую контактировал с его нервной системой, или еще в чем, однако Нечаев буквально ощутил, как его с ног до головы окатили презрением. По лицу снова лезвием полоснуло чувство невидимого, но отчетливо раздраженного взгляда.

— Условия приемлемы, — наконец донеслось из перчатки. — И, если с этим мы, наконец, покончили, может, займемся тем, зачем мы здесь все собрались? Быстрее начнем, быстрее расстанемся.

— Сами вызвались, а теперь ворчите, — Екатерина покачала головой. Несмотря на множество вполне явных различий между живым профессором и ХРАЗом, весьма нелегкий, колючий и нетерпимый характер у них с Колдуном оставался один на двоих.

— Вы едва ли представляете, насколько высоки ставки, товарищ Нечаева, — снисходительно бросил полимерный Захаров. — Слишком многое и слишком многими вложено в проект второго «Коллектива», чтобы в сложившихся обстоятельствах руководствоваться вопросами личных предпочтений или желаний. Иногда для достижения цели приходится чем-то жертвовать. Петрова нужно изловить любой ценой и вытащить из его головы всю ценную информацию. Не только коды. Предполагаю, там есть и еще кое-что небезынтересное. Ради этого я, как и вы, готов потерпеть некоторые неудобства. Согласно данным маячка, Виктор Петров все еще на территории комплекса «Вавилов», так что двигаться необходимо именно туда. Однако для начала… товарищ Нечаев, товарищ Штокхаузен выдал вам капсулы?

— Двенадцать штук. — Сергей поднес ХРАЗа к столу, указывая на герметичные колбы, заполненные абсолютно нейтральным нейрополимером. — Смотрите не лопните.

— Здесь два комплекта и запас на непредвиденные случаи, — не оценила его заботы перчатка. — Берите все это и ступайте к ремшкафу.

— Пяти минут не прошло, а я уже чувствую себя рыцарской лошадью, — оборачиваясь на жену с тещей, весело пожаловался Нечаев, тем не менее, подходя к алому ремонтному шкафу, входившему в обязательный перечень оборудования уникального сверхсекретного разведывательного комплекса ИЗБ-16, по совместительству служившего Муравьевой домом. — Рыцарь, правда, мелковатый попался, зато амбициозный.

— Лошади, товарищ майор, милейшие и умнейшие создания, — впиваясь парой манипуляторов в разъем Элеоноры и напрямую подключаясь к ее интерфейсу, поделился с Сергеем своими наблюдениями ХРАЗ. — А главное — молчаливые. Так что будьте последовательны: съешьте яблоко или морковку и не отвлекайте меня некоторое время.

— Вот ведь стервец, — проворчала Муравьева, разворачивая подробную карту Предприятия и пытаясь скрыть усмешку. — Язык без костей, в точности как у Харитона. Верно говорят, что от осинки не родятся апельсинки. Так, по сигнатурам судя, у центрального входа в «Вавилов» все кишмя кишит, пойдем к одному из засекреченных возле «Лесника», там потише будет, хотя с активацией повозиться придется. Кыш!

Сдвинув очки на самый кончик носа, она нетерпеливо шугнула упорно лезущую под хозяйскую руку в поисках ласки Рябу и деловито защелкала тумблерами на панели управления. Пол под ногами мягко завибрировал — здесь, внутри, с трудом верилось, что сейчас под днищем ИЗБ взревели мощнейшие реактивные двигатели. Еще несколько поворотов переключателей — и дом Муравьевой, окутавшись радиопомехами, пропал со всех радаров, плавно отрываясь от поверхности «Кондора». Катя каверзно показала мужу крупное зеленое яблоко, и тот, кивнув, ловко поймал его свободной рукой, немедленно вгрызаясь в глянцевый бок. В конце концов, почему бы и не послушать хорошего совета, даже если дан он откровенно ехидным тоном.

— Надеюсь, мытое, и нам не придется иметь дело сразу с роботами, Петровым, и с внезапным приступом диареи, — не отвлекаясь от программирования зарядки полимера, бросил ХРАЗ, заставив Нечаева тихонько всхрюкнуть. Что-что, а определенный ядовитый шарм у Злой руки все-таки присутствовал. Права Зинаида Петровна — не получилось апельсинок.

— Давайте помогу, неудобно же, — предложил он, наблюдая за тем, как перчатка оставшимися манипуляторами пытается подцепить капсулу и вставить в гнездо приемника. Складывалось упорное ощущение, что, будучи весьма ограниченным в физических возможностях своей конструкции, ХРАЗ большое внимание уделял тому, чтобы сохранять максимальную самостоятельность.

— Руку сперва вытрите, товарищ майор, — подтверждая догадку, что маленький, но гордый кусок полимера скорее в узел проводами завяжется, но помощи не попросит, отбрил тот.

— Да грызи уже, я сама, у меня руки чистые, — махнула на мужа рукой Блесна и, не дожидаясь ворчливого согласия со стороны перчатки, ловко подхватила капсулы, вставляя их на положенное место. — А второй комплект зачем?

— Второй вы, товарищ Нечаева, передадите СЕДИСу, — снизошел до пояснений ХРАЗ. — Наш функционал никогда не был ориентирован на боевые задачи, максимум — на базовую защиту носителя в экстренном случае. Роботов в боевом режиме экстренным случаем назвать можно, а вот досадной мелочью, вроде взорвавшейся колбы — нет. СЕДИСу нужны дополнительные мощности и боевые модули, а профессору — охрана. И чем скорее они получат и то, и другое, тем выше шанс, что вы увидите своего драгоценного Колдуна живым и в полной комплектности. Конечно, вы могли бы этот процесс ускорить…

Роботизированный голос ХРАЗа звучал протяжно, точно полимерный слепок о чем-то активно размышлял, беседуя уже не столько с Нечаевыми, сколько с самим собой.

— Каким же образом? — поинтересовалась Катя.

— Мы с товарищем Плутонием отправимся в «Вавилов» на захват Петрова, а вас подполковник Муравьева с ее уникальными технологиями высадит в «Павлове», — спокойно откликнулся ХРАЗ. — Так вероятность, что Захаров помощи не дождется, уменьшается вдвое. Вы ведь оба профессионалы, насколько мне известно. На каждую из поставленных задач, по большому счету, хватит и одного агента подобной квалификации.

— То есть вы предлагаете мне жену отправить в набитый съехавшими по всем осям роботами комплекс даже без прикрытия? — недобро сощурив серые глаза, уточнил Нечаев. — Да еще и вразрез с приказом Волшебника. После того, как сами уговорили его, что нам непременно надо пойти вдвоем.

— Профессор Захаров сейчас движется в самый низ, чтобы запечатать важные для Предприятия лаборатории, — ничуть не впечатлился его суровым тоном ХРАЗ. — С поверхности туда ведет несколько прямых лифтовых шахт, можете полюбопытствовать у товарища подполковника, она в курсе. В целях безопасности, к сожалению, односторонних, работающих только на спуск сотрудников, дабы снизить вероятность выноса сверхсекретных данных или образцов. Чтобы покинуть эти уровни, придется пройти почти через весь «Павлов» с его многочисленными пунктами контроля и досмотра. Тем не менее, свое, как вы выразились, прикрытие в лице моего коллеги товарищ Нечаева получит еще внизу. Я бы, возможно, и составил ей компанию, но это нерационально. Вам при захвате цели я нужнее. К тому же — два агента, две перчатки. Не стоит смещать баланс сил.

— Вообще, Сереж, в этом, как ни крути, есть рациональное зерно, — так и эдак прикинув в голове перспективы, заметила Екатерина.

С Захаровым после операции Катя общалась куда больше и теснее мужа: сперва многочисленные осмотры, потом — реабилитация, в которой Харитон Радеонович, как ее ведущий хирург, принимал самое активное участие. А после — тестирование «Восхода». Профессор неоднократно брал на себя не только медицинские обследования до и после испытаний, но и роль ее оператора. Даже на полигоны с ней, несмотря на занятость и общую замкнутость, ездил. Екатерине всерьез казалось, что мрачный Колдун ревнует ее к другим специалистам. И не было в этом ни грамма мужского — такие вещи Нечаева чувствовать умела мастерски. Зато через край и больше — нежелания творца подпускать к своему творению дилетантов. А именно памятником своему гению Харитон Радеонович считал не только «Восход», но, заодно, и собранную им на операционном столе буквально заново Екатерину, в голове которой тот находился. Если бы речь шла о ком-то другом, Нечаева, наверное, даже обиделась бы, что к ней, отринув личность, относятся, будто к доказательству чужого мастерства. Однако профессора обычными человеческими мерками мерять было делом заведомо провальным, равно как и обижаться на него за то, что он под эти мерки не подходит. Колдун он и есть колдун: такой же непостижимый, как и Волшебник, только с обратным знаком.

— Что же касается приказа, — тем временем заметил ХРАЗ, — то никакого запрета на самостоятельное принятие наилучшего тактического решения лично я не слышал. Только две четко сформулированные цели. И потом… вы действительно полагаете, что товарищ Сеченов расстроится, если вы, не повредив пользе дела, поскорее вернете ему в целости и сохранности его драгоценного друга?

Последние два слова полимерный Захаров произнес как-то особенно напевно-вкрадчиво, и Сергею от их звучания почему-то сделалось неловко.

— Решение, безусловно, за вами, — продолжил ХРАЗ, не без помощи Нечаевой выгребая из окна выдачи заряженные капсулы и примериваясь к первой из них. — На время поглощения модулей мой интерфейс станет недоступен, так что не буду вам мешать, подумайте, посовещайтесь.

* * *

— Что-нибудь еще, Михаэль? Если память мне не изменяет, сеанс связи с Москвой у нас назначен на два часа, начальника технического отдела «Челомея» я приглашал к четверти пятого, телефонный разговор с Пхеньяном — в пять. А сводный отчет подразделений по подготовке к торжествам от вас мне потребуется только завтра… если доживем.

Взгляд директора Предприятия с поразительной скоростью перемещался между экраном Груши и загромоздившими стол бумагами. Одной рукой Сеченов выстукивал строчки кода по клавиатуре, скользя пальцами другой по печатной таблице в поисках нужных команд. Штокхаузен всегда небезосновательно гордился своей продуктивностью, однако непосредственное начальство нет-нет да и ухитрялось его в этом вопросе обскакать. Михаэлю порой казалось, будто академик обладает мистической способностью существовать в нескольких местах одновременно, да еще и двигаясь по временной шкале куда быстрее всех остальных. Вот и сейчас: делал одно, говорил о другом, а думал наверняка и вовсе о чем-то третьем. И, по последней тихой реплике судя, не трудно догадаться, о чем именно. Штокхаузен, впрочем, и сам недалеко ушел, так же обремененный знанием, в свете которого оживленные предвкушением праздника лица сотрудников комплекса смотрелись как-то по-особенному дико, неуместно и даже жутковато. Настолько, что Михаэлю, всегда охотно погружавшемуся в бурное море под названием «внутренняя жизнь Предприятия 3826», пропуская через себя потоки новостей и сплетен, впервые, пожалуй, не хотелось покидать сеченовский кабинет. Хотя в обычное время задерживаться он здесь не любил: огромное, гулкое, затопленное светом и почти пустое пространство заставляло его чувствовать себя неуютно. Все просматривается насквозь, ни одного укромного уголка, ни одной плотной тени… И ни одного звука снаружи. Пожалуй, только такой неординарный человек, как Сеченов, мог ощущать себя здесь комфортно. Особенно в подобном обществе — Михаэль невольно покосился на трехметровых, сверкающих металлическими изгибами балерин возле двери. Пустые лица обращены к хозяину в ожидании команды, блестящие тела чуть заметно покачиваются, перетекают, едва уловимо меняя положение. Тоже абсолютно бесшумно.

— Может быть, я мог бы помочь вам с этим? — осознав, что Дмитрий Сергеевич все еще ждет от него ответа, спросил он, кивнув на бумаги. — Чем бы оно ни было.

— Наружу не хочется? — академик, наконец, поднял на Штокхаузена проницательный взгляд и коротко вздохнул. — Понимаю. Мне тоже, но подобной роскоши позволить себе не могу. Правая, принеси кресло, пожалуйста. Кофе?

— Меня от него уже подташнивает, — признался Михаэль, который на нервах и правда выпил уже четыре чашки и теперь чувствовал легкий озноб и сухость во рту не то от волнения, не то от передозировки кофеина.

— Что ж, тогда три крайние слева папки ваши, — Дмитрий Сергеевич указал на документы и, поймав вопросительный взгляд собеседника, пояснил: — Отчеты по наблюдению за Виктором с момента перевода в «Вавилов».

— Что ищем? — усаживаясь и подтягивая бумаги поближе, деловито поинтересовался Штокхаузен. Чем бы ни заниматься, лишь бы не изводиться маетным беспокойством.

— Знать бы ещё, что… — пробормотал Сеченов в ответ и, наконец допечатав последнюю строчку, окончательно переключил внимание на заместителя, переплетя тонкие пальцы под подбородком. — Все, что угодно, Михаэль, в том-то и дело. Все, что может показаться примечательным, странным или алогичным. Роль нам с вами в этой истории досталась не главная, однако это не значит, будто и из нее нельзя извлечь пользу для общего дела. Считайте, что нынче мы — следственный комитет. Правда, к сожалению, без материалов уголовного дела под рукой. Даже министру Промышленности такую информацию просто так не выдают.

— Алогичное, говорите? — задумчиво откликнулся Штокхаузен, мысленно настраиваясь на работу. Быстро поглощать и анализировать информацию он по-прежнему прекрасно умел, даже несмотря на утраченную сверхострую память. Постучав до блеска отполированным ногтем по верхнему отчету, он заявил: — Проще, Дмитрий Сергеевич, найти здесь хоть что-то логичное. Честное слово, до сих пор поверить не могу, что Виктор до подобного докатился. Это даже не саботаж, это же натуральный теракт! Он, конечно, юноша со своими причудами… Экзальтированный, самолюбивый, из любой мелочи имеет привычку раздувать целую трагедию. Но никак не убийца. Промышленный шпионаж — да, это он мог. Но натравить роботов на людей? А главное… verdammt⁽¹⁾, зачем?! За информацию ему хотя бы денег заплатили. И, поговаривают, навешали на уши смутных обещаний вывезти на Запад из нашей ужасной страны, где царит власть номенклатуры, а почтенные академики злонамеренно душат права, свободы и молодую талантливую поросль.

Михаэль тихонько фыркнул, криво усмехнувшись тонкими губами. Он бы многое мог рассказать горящему праведным негодованием товарищу про то, что такое «душат», какова на вкус реальная конкуренция и как поживают молодые таланты при капитализме, да только Виктор в разговорах с ним этой темы никогда не поднимал. Бесспорно талантливый, карьеру Петров строить совершенно не умел, свято уверенный, что красивый советский лозунг «от каждого по способностям, каждому — по труду» в реальности работает ровно так же, как и на бумаге. А желаемое продвижение по службе достанется ему исключительно на основании его гениальности, и этот вопиющий Витин идеализм Михаэля откровенно забавлял. В возрасте Петрова он сам едва не в узел завязывался, выкручиваясь и приспосабливаясь ради элементарного выживания. Виктор же со своими амбициями напоминал птенца, давно уже переросшего собственное гнездо, но все еще с требовательно распахнутым клювом ждущего, что родители сами положат в него червяка. Не удивительно, что с повышениями Петрова постоянно обходили более хваткие и предприимчивые коллеги. Михаэль в свое время, проявив куда большую инициативность, сам порекомендовал паренька Сеченову, понимая, что такими темпами Виктор до пенсии просидит в театре, ожидая, когда же его, наконец, заметят. Тогда Штокхаузен верил, что одним выстрелом убивает двух зайцев: способности у Петрова и правда имелись недюжинные, достойные более эффективного применения, нежели отладка балерин, а толковая рекомендация прибавила Михаэлю очков в глазах начальника. Конкурентом себе немец Виктора не видел. Правда, как оказалось впоследствии — не туда он глядел.

К тому же выяснилось, что Петров не просто амбициозен, а, можно сказать, ненасытен. Даже должности главы Лаборатории робототехники, соответственного уважения и государственных наград ему оказалось недостаточно: Виктор жаждал признания и возможностей, ни много ни мало, на уровне ученых Когорты. Неутоленная, жажда эта приобретала все более искаженные, уродливые формы, вырождаясь в комплекс непризнанного гения, в итоге приведший Петрова к неутешительному итогу. Который Штокхаузен, тем не менее, считал закономерным: никогда не стоит уходить от реальности в фантазии, пытаясь откусить больше, чем сумеешь проглотить.

Дмитрий Сергеевич в ответ издал еще один едва слышный вздох, будто бы сожалел, что вовремя эту талантливую поросль и впрямь не задушил. Однако Михаэль знал своего начальника достаточно хорошо, чтобы понимать — сожалеет Сеченов скорее о том, что вовремя не разглядел в этой яблоне манцинеллу⁽²⁾.

— Как показывает практика, Михаэль, если мы не видим логики — это вовсе не означает, что ее нет, — заметил академик, придвигая к себе свою порцию отчетов. — И нам придется ее найти. Или вывести экспериментальным путем. Однако, надеюсь, что о внутренних мотивах Петрова мы вскоре спросим самого Петрова.

— Хотелось бы, — довольно едко согласился Штокхаузен, бегая взглядом по строчкам. — Что не мешает нам делать предварительные выводы и без его участия. Пойдем от противного. Чего фактически Виктор добился своей диверсией, помимо гибели десятков, если не сотен сотрудников? И что в теории он может из этого извлечь? Он устроил нам кадровый голод — раз. Парализовал работу всех наземных комплексов — два. Поставил нас в крайне компрометирующую позу по отношению к Партийному руководству — три.

— Он пытается сорвать запуск, Михаэль. И это — четыре, — тускло и болезненно усмехнулся Сеченов.

Его заместитель в ответ нахмурил ровные темные брови и беззвучно пошевелил губами, словно что-то проговаривая про себя, а затем презрительно повел тонким, чуть горбатым носом, который, в сочетании с густыми кудрями, по мнению Дмитрия, уже одним своим видом ставил под удар всю официальную легенду о родителях — чистокровных немцах. Харитон опасался совершенно напрасно — Сеченов точно знал, что Штокхаузену он может доверить что угодно, не опасаясь утечек. Михаэль будет рыться в горах информации в попытках доискаться до сути и, если понадобится, солжет даже перед Верховным Советом в полном составе, глядя прямо в их лица безукоризненно честными каре-зелеными глазами. И вовсе не потому, что Дмитрий пользовался каким-то особенным его уважением, любовью или преданностью — в идеалы Сеченова Штокхаузен никогда не верил, равно как и в социалистические идеи в целом. Будучи оппортунистом до мозга костей, верить он готов был решительно во все, во что угодно до тех пор, пока оно приносило ему пользу, и полагаться на подобных людей, руководствуясь чувствами, мог бы разве что законченный глупец. Дмитрий к таковым себя не относил, а потому своевременно позаботился о том, чтобы в руках его оказалась самая что ни на есть подлинная биография подающего блестящие надежды управленца вместе с некоторыми документами и свидетельствами с его прошлого, разумеется, глубоко засекреченного места работы. Материалов там было более чем достаточно, чтобы Михаэль держался за своего начальника не менее истово и убежденно, чем самые верные его единомышленники. Зная полную историю официально пропавшего без вести Йозефа Гольденцвейга, Сеченов его былых решений не поддерживал, но вполне понимал — ему самому ради своих убеждений не раз за эти годы приходилось идти на компромисс с совестью, с гордостью, а порой даже и с человечностью. Так что с занимавшимся некогда тем же самым ради сохранения собственной жизни Михаэлем у Дмитрия давно установился своеобразный молчаливый паритет — оба в глубине души были друг с другом несогласны. Оба делали общее дело, доверяя друг другу не сердцем, но крепким деловым расчетом. И оба находили друг в друге достаточно, чтобы отлично сработаться.

Сеченов высоко ценил острый и проворный ум своего заместителя, готовность, подобно ему самому, трудиться на износ, организаторские способности и полное отсутствие брезгливости, какую бы щекотливую и морально спорную задачу перед ним ни ставили. Штокхаузен в ответ ценил высоту должности, которую Дмитрий ему дал, определенный, пусть и не безграничный, уровень свободы и размах истинных амбиций непосредственного начальства. А еще то, что у идеалистичного и мягкотелого, по его начальным впечатлениям, академика, на поверху тоже имелись острые ум и зубы, вполне способные при необходимости сомкнуться на его, Михаэля, горле. Для строительства нового мира такие, как Штокхаузен, не подходили, воплощая в себе слишком много того, от чего этот самый мир следовало лечить. Зато они прекрасно подходили для того, чтобы сносить старый.

— Quatsch!⁽³⁾ — наконец, обдумав заявление начальника, энергично высказался Михаэль. — Если вы правы, то в этом нет никакого смысла. Виктор, конечно, бурно высказывался против некоторых функций «Коллектива», но он в любом случае запустится уже на днях. Все работы выполнены, измененные коды, пусть и позднее, но все равно взломают и без него. Никто наверху не отменит запуск, даже если нас всех здесь…

— Вы совершенно правы, — с мягкой протяжностью перебил его Дмитрий. — А что, если дело как раз в этом? Высказывался против функций, говорите. У меня создалось впечатление, что возражения Петрова касались совсем иного, — он чуть прищурил светло-карие глаза, в которых на миг мелькнуло отрешенно-сосредоточенное выражение, и ровно, явно цитируя по памяти, проговорил: — Я не вижу проблем в том, чтобы некий мудрый разум задавал курс для всех людей. Мне в этом плане не нравится тот, кого вы видите в роли демиурга.

1) черт возьми

Вернуться к тексту

2) с виду весьма похожее на яблоню дерево, в котором ядовито все: плоды, листья и даже кора.

Вернуться к тексту

3) вздор

Вернуться к тексту

Собрание глав отделов в честь грядущего запуска «Коллектива» закончилось около шести, однако директору Предприятия взбрела в голову блажь пройтись от Зала Советов до штаб-квартиры пешком. Летний вечер был умиротворяюще теплым и светлым, а завязавшийся разговор о полимерных структурах в рамках медицинской бионики — увлекательным настолько, что бросать его на полуслове не хотелось. Так что Харитон, под влиянием одухотворенно жестикулирующего товарища, решил, что небо, пожалуй, не рухнет на землю, если он немного Диму проводит. Однако продержалась эта уверенность ровно до тех пор, пока на полпути до известной на весь СССР высотки нежно-лиловое июньское небо не начало стремительно наливаться свинцом так, будто ночь решила вступить в свои права часов на пять раньше положенного.

— Сегодня среда? — запрокидывая голову, задумчиво поинтересовался Сеченов.

— Сегодня четверг, — повторяя за ним, хмуро бросил Захаров, чувствуя, как полы пиджака взметнулись от резко поднявшегося ветра.

— Это многое объясняет… — все так же философски протянул глава Предприятия, откидывая с глаз растрепавшиеся и лезущие в лицо волосы. — То-то в такую рань на улице никого. Погодное расписание я все-таки перепутал.

— Я догадался, — буркнул Захаров, который на «Икаре» бывал от случая к случаю, так что за этим самым расписанием не следил вовсе. Бесцеремонно схватив Сеченова за локоть, он резко ускорился, почти таща его за собой вверх по улице, смутно подозревая, что толку от их маневров окажется немного. — Завтра лично тебе ноотропы выпишу.

— Будет тебе, Тош, — быстро подстраиваясь под широкий захаровский шаг, примирительно отозвался Дима, которому все же пришлось слегка повысить голос. — Дождь, да еще и летний — не такая уж трагедия.

— А вот твоя сенильная деменция — очень даже.

В ответ Сеченов лишь рассмеялся так, словно и впрямь считал, будто у Харитона есть чувство юмора. Смех у директора Предприятия, вопреки поставленному только что диагнозу, был мягкий, глубокий и очень молодой.

— Со всей этой суматохой — счастье, что я правый ботинок не перепутал с левым, — заметил он, щурясь от задувающего в лицо почти что урагана. — Сам знаешь, меня в последнее время на части рвут.

Харитон коротко оглянулся через плечо, туда, где бесшумными тенями следовали за ними неизменные Димины балерины, на присутствие которых он за пару лет почти привык не обращать внимания. Да, он действительно знал. Видел. И утомленную бледность, и тени под глазами, и некую расфокусированность жестов. Сеченов работал на пределе, уделяя сну времени куда меньше, чем следовало, надеясь перевести дух после запуска. На нервах сейчас пребывала вся Когорта без исключения — все они понимали, насколько велик риск, что в последний момент ЦК все же исхитрится вырвать «Коллектив» из рук его создателя. Настолько велик, что Дима еще год назад заложил в систему возможность полного уничтожения центрального узла и альфа-коннектора, согласный скорее разрушить дело всей своей жизни, чем дать к нему доступ Молотову или Хрущеву. Настолько, что коды активации этого протокола хранились у всех девятерых, в надежде, что хотя бы один сумеет его запустить прежде, чем станет слишком поздно. Но никто не рисковал больше, чем Сеченов.

Ветер стих так же неожиданно, как и поднялся, окунув «Челомей» в гнетущее, нависающее безмолвие. Вдоль всей улицы в сгустившемся сумраке вспыхнули фонари… А в следующую секунду небо все-таки рухнуло. Ощущение было такое, будто над «Икаром» кто-то перевернул гигантское ведро с водой, даже не заботясь о том, чтобы разделить поток на отдельные капли: Харитон вымок до нитки секунд за десять. Про Сеченова в его тонком летнем костюме и говорить не приходилось. Тучи прямо над их головами распорола ветвистая бледно-голубая молния, следом за которой, заглушая захаровское ругательство, грохнуло так, что даже асфальт под ногами завибрировал.

— Ну давай еще по лужам попрыгаем! — стаскивая с носа очки и вытирая лицо ладонью, съязвил Харитон, покосившись на вновь задравшего голову Диму: волосы прилипли ко лбу, широко распахнутые глаза устремлены ввысь, вид безмятежный и как будто завороженный.

Захаров, которому вода текла за шиворот ручьем, досадливо вздохнул, мысленно отметив, что Сеченова хлебом не корми, дай только повод в очередной раз на небо уставиться, и настойчиво потянул его дальше вдоль абсолютно пустой набережной, которая сама стремительно превращалась в еще один канал, не справляясь с напором ливня.

— Если хочешь, можем и попрыгать, — соизволив, наконец, оторваться от созерцания стихии, согласился Дима, переводя на Харитона лучащийся весельем янтарный взгляд, и легонько хлопнул брезгливо втянувшего голову в плечи профессора по спине. — Не ёжься, суше от этого ты не станешь, а вот холоднее — будет. Мокните с достоинством, товарищ Захаров.

— Я с достоинством послезавтра вашу гундосую от насморка торжественную речь послушаю, товарищ Сеченов, — огрызнулся Харитон, понимая, что, в сущности, Дима абсолютно прав и пытаться скрыться от воды, которая уже залилась буквально повсюду, не имело ни малейшего смысла.

В итоге, выглядя так, словно только что одетыми ныряли в реку, они оставили за собой мокрую цепочку следов в вестибюле высотки и натекшую в лифте мутноватую лужу дождевой воды. В прихожей Харитон первым делом полез проверять свой портфель, только чтобы выяснить, что герметичность его оставляет желать лучшего. Бумаги, с которыми он планировал закончить сегодня вечером, промокли настолько, что единственным, для чего они теперь годились — скатать их в трубку и в сердцах стукнуть разувающегося на коврике Сеченова по затылку.

— Методы ухаживания у тебя, как у школьного хулигана, — распрямляясь, с усмешкой констатировал Дмитрий, стягивая с плеч пиджак, стараясь не закапать чистый пол, хотя уже теперь делалось понятно, что битву эту он проиграет.

— Зато у тебя поведение — как у детсадовского, — не остался в долгу Захаров и, тоже взявшись за свою обувь, безнадежно пробормотал: — Два великовозрастных идиота…

Ни в какой «Павлов», не говоря уже о собственной квартире, он, конечно, не попал — кормить временно осиротевшую Мусю отправилась Левая, насквозь отсыревшую одежду и обувь в чистку и сушку унесла Правая. Сам же Захаров вместо продуктивной работы получил горячий душ и темно-синий халат, о происхождении которого предпочитал не знать. Халат этот, аккурат Харитонова размера, просто объявился у Сеченова на квартире году в пятьдесят третьем и оставался в ней по сей день. Дима его наличие никак не комментировал, выдав Захарову с таким невозмутимым лицом, точно эта вещь хранилась у него в шкафу со времен заселения в квартиру. Харитон, от греха подальше, тоже предпочел ничего не уточнять, опасаясь, что ответ ему не понравится. Ответы Сеченова на вопросы такого толка ему никогда не нравились, и профессор отгонял от себя мысль, что когда-то в пятьдесят втором совершенно напрасно упустил тихий тревожный звоночек, с которым точно так же в этом доме у него появились отдельные, а не гостевые, тапки. Тему следовавших за ними пижамы, бритвы и зубной щетки оба светила советской науки обсудили ровно по тому же принципу. Захаров с молчаливым, запрятанным в самые глубины души ужасом наблюдал за тем, как Дмитрий постепенно, незаметными стороннему наблюдателю мазками вписывает его в картину собственного жилища. Сперва — сознавая, что, как и всегда с Сеченовым, сопротивление сделает только хуже, позднее — смирившись, а под конец — уже не уверенный в том, что вообще хочет сопротивляться. Еще с первых лет их затяжного знакомства Дима, желая добиться от Захарова чего бы то ни было, своей вкрадчивой целеустремленностью без цвета, вкуса и запаха напоминал моноксид углерода, заставляя спохватываться лишь тогда, когда делалось слишком поздно.

Вечер под аккомпанемент грохочущей за панорамными окнами грозы перетек в ночь, бионика — в использование неадгезивных клеевых композиций при операциях, просто чай — в чай с коньяком, а ближе к полуночи диван в гостиной сменился кроватью в темной спальне. От Сеченова умиротворяюще пахло болгарским крапивным шампунем и чистотой. Он подозрительно горел под захаровскими ладонями, однако, приложившись губами сперва ко лбу, а потом — к бьющейся жилке на шее, Харитон сделал вывод, что мрачные его подозрения не оправдались, и виной всему не растущая температура, а разогнавший сердце коньяк. В трепещущем свете далеких молний тонкое, смягченное усталостью лицо казалось почти призрачным, в полуприкрытых потемневших из янтаря в кофейный бархат глазах то и дело россыпью звезд вспыхивали и гасли холодные отблески бьющих в громоотводы «Челомея» электрических разрядов. И Харитон, зарываясь носом в густые каштановые волосы, временно не сожалел ни о Диминой рассеянности, ни о промокшей одежде, ни об испорченных бумагах, отложив все эти мысли до утра.

Была некая горькая, но несомненная ирония в том, что именно из-за упертости, с которой директор Предприятия по утрам настаивал на том, что чашка кофе завтраком не считается, и тех самых промокших документов, необходимость восстановления которых так раздражала профессора накануне, он и оказался в «Павлове» почти на два часа позже, чем планировал. Если бы он сумел соблюсти намеченный график, на момент сбоя как раз присутствовал бы на испытаниях неквантового выделения нейромедиаторов. Учитывая, сколько роботов по регламенту находилось в лаборатории, вероятность, что покинуть ее сумел хоть кто-то, стремилась к нулю. По всему выходило, что Сеченов своей вчерашней ребяческой выходкой спас Захарову жизнь — второй раз без спросу…

— Что вы делаете? Нашли место и время, право слово.

Харитон не ответил, неловко вытягивая шею, чтобы прикурить. Диаметр шахты технической вентиляции выпрямиться ему не позволял, так что пришлось растянуться на животе в одном из рукавов, кое-как пристроив подбородок на руки. Горький дым приятно стекал в легкие, проясняя мысли и немного скрашивая реальность.

— Безобразие… здесь и так дышать нечем.

— Как будто вас кто-то заставляет, — не поворачивая головы, хмыкнул Захаров, делая еще одну глубокую затяжку. — Это, Павел Андреевич, проблема моя, но никак не ваша.

Доцент лаборатории высшей нервной деятельности Сотников издал какой-то трудноопределимый, но явно укоризненный звук, однако спорить не стал.

— Дым может выдать наше местоположение, — очевидно, не желая сдавать позиции просто так, попробовал зайти с другой стороны он. — Как же конспирация?

— А что, сильно она вам помогла? — полюбопытствовал Харитон, все-таки скосив глаза в сторону слабо мерцающих диодов чужой «Мысли». Манипуляторы то и дело шевелились, подрагивая, и тогда по застывшему лицу Сотникова пробегали тени, создавая некую иллюзию жизни. — Вот и я, на вас глядя, вывод делаю неутешительный.

— Глупо вышло.

— Согласен.

— Я на море рвануть хотел на праздники, даже бумаги мне уже подписали. Жене обещал… — сокрушенно бормотал Сотников. Точнее, все еще хранящий некую часть личности Сотникова полимер.

— Примите мои глубокие соболезнования, — сухо посочувствовал Захаров, в очередной раз сканируя местность.

Четыре ВОВ-А6 по-прежнему бродили возле лифтов, пятый — удалился, подчиняясь одному ему ведомым алгоритмам патрулирования. Соваться туда сейчас для Харитона было сродни самоубийству, так что оставалось терпеливо ждать, пока и остальные найдут себе дело в другой части здания. О том, что будет, если лаборанты просто впадут в режим ожидания, Захарову думать не хотелось. Путь в нижние лаборатории лежал через шахты, уходящие под землю так глубоко, что о спуске туда на своих двоих даже речи не шло — еще неизвестно, кого Харитон может повстречать в узких лестничных пролетах, где толком даже не развернуться.

Захарову более чем хватило пары встреч с ВОВ и слишком уж шустрым медицинским роботом, оставившим профессору на долгую память подпаленный рукав пиджака и неприятно саднящий лазерный ожог. Если бы не СЕДИС, дернувший руку носителя в сторону, дело вполне могло окончиться досадной дыркой в районе правого легкого. И ломом тут вопрос никак не решить… Да и пистолетом — далеко не сразу, пожалуй. Воистину, пресловутое советское качество, которым так гордились робототехники Предприятия, сейчас играло не в Харитоновой команде.

Профессор недовольно поморщился — от держащих сигарету возле лица пальцев раздражающе пахло кровью. Не понять только, его собственной, натекшей из порезов на ладони, или чужой. Встреченные по пути трупы безопасников Захаров, по возможности, обыскивал, для чего то и дело приходилось обшаривать промокшую и испачканную форму. Тем не менее, именно поэтому в активе у него, помимо пожарного лома и СЕДИСа, оказалось еще с десяток патронов к табельному "Макарову", перочинный нож и пара капсул с непремом. В пассиве: ушибленное колено, отбитые при последнем столкновении с лаборантом ребра — в самый последний момент достал-таки кулаком, мерзавец — и уже откровенно ноющая поясница. Вентиляционную тишину нарушила легкая имитация вздоха — и Харитон мысленно занес в пассив еще и Павла Андреевича, которому после трагического удушения в своем углу все никак молча не лежалось. Профессор с удовольствием переменил бы место дислокации, однако именно отсюда открывался наиболее выгодный угол сканирования и самый кратчайший путь в вестибюль.

— Товарищ Захаров, вы, случаем, мимо нашей семьсот пятой проходить не планируете? — с надеждой в голосе поинтересовался Сотников. — Крысы там у нас модифицированные. Как раз цикл испытаний на консолидацию пространственной памяти запустили, когда началось. Не разбежались бы…

Харитон прикрыл глаза, делая последнюю затяжку и, извернувшись, затушил окурок о стену. Спорить с мертвецом, а заодно сообщать ему, что разбежавшиеся модифицированные крысы на общем фоне — несущественная мелочь, даже если после побега положат начало новой цивилизации в местных коридорах, было глупо и непродуктивно. Сотников бы все равно не понял. Полимер в его мозгу, хоть и реагировал на внешние сигналы, все равно оставался в сути своей — одной из версий щебетаря, транслируя самые яркие поводы для переживаний почившего доцента. Отпуск, жена, последнее исследование… А о чем бы говорил труп самого Захарова? О чем бы просил, о чем сожалел, слышимый лишь такими же неживыми коллегами и роботами?

— Я за ними прослежу, — соврал он.

— Вот спасибо! Век не забуду.

«Забудешь».

Исследования нейрополимеров показывали, что остаточная память в них сохраняется максимум пару суток — в зависимости от исходных условий хранения. В шахте по летнему времени было достаточно тепло, но сухо, так что Харитон навскидку дал Павлу Андреевичу на распад не больше шести часов.

На счастье Захарова, остальные лаборанты все же покинули свой пост возле лифтов, скрывшись в дальнем конце коридора. Кроме их мерного сипения и гула «Ромашек», Захаров ничего на этаже не слышал, даже вездесущего радио будущего. Очевидно, все, кто сумел отсюда эвакуироваться, давно это сделали, а кто не сумел — вели себя тихо, в отличие от Сотникова, предпочитая хранить свои сокровенные полимерные тайны при себе.

— Мне пора, — зачем-то сообщил он свесившему голову набок трупу, получив в ответ какой-то то ли вздох, то ли всхлип.

— Харитон Радеонович, — голос доцента звучал тоскливо. — А вы можете меня… выключить? Чтоб хоть поскорее. Не хочу здесь в темноте один. Пожалуйста.

Захаров бросил последний взгляд на бледное лицо, навсегда застывшее в выражении обреченного спокойствия. Ускорить распад в кустарных условиях было невозможно, даже если бы Харитон располагал достаточным временем и желанием. Тащить же Сотникова за собой в ближайшую разгромленную лабораторию из сострадания к сгустку нейрополимера, из-за побочного эффекта инъекции продолжающего осознавать себя человеком — абсурдно.

— Сожалею, Павел Андреевич, — по-пластунски двигаясь к выходу из шахты, сказал он. — Вам придется подождать.

Однако некий гаденький осадок у Захарова все равно остался. Он никогда не любил людей, используя их головы и нервы, их болезни и травмы, как средство реализации собственных талантов и амбиций в области науки. Но годы в медицине приучили его не отказывать во врачебной помощи тем, кто в ней нуждался. Даже тогда, когда у самого профессора было мало времени или имелись дела поважнее. Впрочем, существовало еще кое-что…

— СЕДИС, — едва слышно позвал он, оказавшись, наконец, в коридоре. Все это время молчавший полимерный слепок выпустил проводки манипуляторов, взглянув на Захарова всеми шестью золотистыми диодами. — Насколько страшно очнуться и понять, что ты — больше не ты?

— Странно скорее, чем страшно, — кажется, СЕДИС, как всегда, прекрасно понял, куда клонит его носитель. Проводки уже до боли знакомым подбадривающим движением поползли по руке, обвивая предплечье. — Кажется, будто проснулся после того, как задремал за столом в чужой лаборатории. Пытаешься вспомнить расписание, думаешь, куда из-за своей сонливости опоздал, и что надо бы сегодня еще непременно успеть связаться с Москвой… А в следующий миг под каким-то странным углом видишь свое лицо, которое, оказывается, теперь и не твое вовсе.

— А потом узнаешь, что ты на самом деле не Сеченов… — плавно и по возможности бесшумно ступая по коридору, пробормотал профессор.

— Зато в Москву больше звонить не нужно и товарища Молотова в очередной раз слушать, — с мягким смешком отозвался СЕДИС и, словно в утешение потеревшись манипуляторами о захаровский рукав, сказал: — Не тревожьтесь об этом, Харитон. Я видел Дмитрия Сергеевича перед собой, и из-за этого мне было не так уж трудно провести границу между нами. В конце концов, я счел это любопытным опытом, ведь разум ученого всегда стремится испытать что-то новое, неизведанное. Это для товарища Сотникова, к сожалению, все позади, а передо мной открылась целая область исследований. К тому же, у меня с самого начала была цель. И тот, кому я нужен. Даже если он сам не был с этим согласен.

Захаров беззвучно фыркнул — СЕДИС всегда выражался чрезвычайно деликатно, стремясь сгладить углы. Харитон отчетливо понимал, что его полимерный компаньон не желает нагнетать и без того мрачную обстановку, однако это не мешало ему мысленно увидеть ту темную экзистенциальную бездну, что крылась за подчеркнуто легким и спокойным тоном. Бездну, о существовании которой в пятьдесят втором году Харитон даже не задумывался, относясь к СЕДИСу ровно так же, как к куску полимера в голове Павла Андреевича. Сказать, что он не был согласен с тем, что ему требуется слепок личности Сеченова на собственной руке, означало не сказать ничего. Однако время сделало свое черное дело. Пускай изначальная необходимость в присмотре за Харитоном давно отпала, он носил СЕДИСа уже по собственной воле. Привык к нему настолько, что теперь, если приходилось снимать перчатку надолго, испытывал легкий дискомфорт. Словно ему самому чего-то не хватало.

— Никогда не жалел, что эту границу вообще пришлось проводить? — напряженно вслушиваясь в тишину коридоров, шепнул он, догадываясь, впрочем, что услышит в ответ.

— Нет, разумеется. У всякой формы существования есть свои достоинства, и мы с товарищем Сеченовым отлично используем их, в каком-то смысле охватывая обе ниши одновременно. ХРАЗ в этом вопросе куда более категоричен, не желая вслух признавать, что не только ему доступно то, что недоступно вам, но и вы можете то, что ему… О…

Из динамиков СЕДИСа вырвался слабый, испуганный выдох, и Захаров его прекрасно понимал. Параметры сканирования отслеживали лишь связанную с Коллективом технику, так что профессор к открывшемуся перед ним зрелищу тоже оказался не готов. Просторный атриум перед лифтами оказался завален трупами. Их здесь были десятки — задушенные, как Сотников, переломанные, прожженные, разорванные механическими руками. Кровь цвела яркими пятнами на светлых стенах, заливала плитки пола. Что-то мокро чиркнуло по виску, и Харитон, точно через силу, поднял голову. На уровне балкона второго этажа прямо над ним висел прошитый тросами молодой парень в некогда белом халате. И висел он там далеко не в одиночестве. Еще одна алая капля, сорвавшись с бледного подбородка, упала Захарову на лоб.

— Харитон! — выводя профессора из прострации, не то крикнул, не то простонал СЕДИС, отчаянно рванув его ладонь куда-то вверх, посылая по ней и дальше — вперед — электрический разряд.

Только тут Захаров увидел уже почти развернувшуюся в их сторону «Ромашку». Не позволяя себе и секундного промедления, он рванулся к ней, спотыкаясь и оскальзываясь в лужах чужой крови, чуть ли не в последний момент успев разнести поникшую под действием тока камеру вдребезги. После чего нетвердо оперся рукой о стену, переводя дыхание и вновь окидывая взглядом место недавнего побоища. Центральный маршрут эвакуации этого крыла — вспомнил он. Вот почему их здесь так много. Судя по всему, гнали с двух сторон: одна часть роботов — в спину, из коридора, из которого пришел Захаров, вторая — вышла с лестниц по бокам от лифтов, отрезая дорогу вперед. Сбили в кучу, как волки отару.

Откуда-то снизу, едва ли не из-под ног Захарова донесся тихий булькающий хрип, заставивший его резко заметаться взглядом по лежащим вокруг сотрудникам, чтобы среди остекленевших глаз в конце концов найти пару живых, неосмысленных и переполненных болью. Почти машинально нажав на кнопку лифта, Харитон сделал пару шагов вперед, наклоняясь и с холодной неумолимостью узнавая. Людмила Цветкова — начинающая коллега по цеху, уже полгода стажирующаяся у него в отделении. Толковая, деятельная, подающая неплохие надежды. Лариса, заходя к Захарову в гости, все подначивала, чтоб присмотрелся он к ней повнимательней. Не все же, мол, холостяком после нее, Филатовой, ходить: ценные кадры растить надо. И вот теперь профессор действительно присматривался: грудная клетка смята с левой стороны, халат на животе разорван, набрякший и потемневший, дыхание мелкое, частое, поверхностное. Веки на мгновение дрогнули, и в почти черных от расползшихся зрачков глазах помимо боли мелькнула тень ответного узнавания. Синеющие губы зашевелились, вместе с несколькими струйками крови выпуская почти беззвучное:

— Про… фес… со…

— Тише, Цветкова, вам болтать вредно.

Харитон опустился на колени, еще раз осматривая худенькое тело. Минимум три ребра раздроблены, легкое, очевидно, повреждено, кровь в дыхательных путях, несколько проникающих полостных в брюшной области. Сложно, но не критично, если действовать быстро. В «Павлове» вытаскивали и не таких.

— Боль… но, — все тот же тихий шепот и новая порция крови изо рта.

Некому проводить все эти операции. Полостные хирурги, анестезиологи и медсестры лежат где-то тут. Может быть, даже в этом вестибюле, может — в соседнем коридоре, может — наверху в девятой больнице. А кто жив, тот уже далеко. Разгромлены операционные, разбито оборудование. Захаров перевел взгляд на полное муки миловидное личико. На мгновение перед глазами промелькнуло другое: сероглазое, тонкогубое, с тяжелой челюстью, скрытой за окладистой пепельно-русой бородкой и усами. Совсем непохожее на это, девичье, но породненное с ним печатью страха, чудовищной боли и подступающей смерти. В ушах раздалось хриплое, заискивающе-отчаянное:

«Сынок… ты же врач… Сделай что-нибудь…»

Радеон Захаров всегда обращался к нему по имени. И называл его «сынок», только когда просил денег: сперва у студента-стипендиата, потом у аспиранта. У кандидата наук попросить не успел — за ним пришли раньше.

Харитон Захаров никогда не отказывал больным в помощи.

— Знаю, — обращаясь к Цветковой, тихо отозвался он, заставив голос звучать мягко. При всем своем цинизме он просто не мог сказать в лицо совсем еще молодой женщине, что, даже будучи светилом советской медицины, не в силах ее спасти. Что ей предстоит умереть в муках самое большее через полчаса на холодном полу «Павловского» вестибюля. Бледные пальцы профессора успокаивающим, на грани нежности, жестом прошлись по слипшимся и растрепавшимся темным волосам, по покрытому испариной лбу, пока широкая ладонь не закрыла от агонизирующего взгляда далекий потолок. — Потерпите еще немного, Люда, сейчас все пройдет. Обещаю.

Лифт был уже на подходе, так что шум сделался не важен — Захаров готовился покинуть это место следом за Цветковой. Правая рука скользнула в карман пиджака, тихо щелкнул предохранитель, холодное дуло макарова почти коснулось виска, выбирая нужный угол: еще один плюс работы с человеческим мозгом — точное знание того, как его разрушить. И Харитон знал — даже тогда, в далеком тридцать первом, только-только примерив на себя первую в жизни научную степень. А еще он знал, где Радеон прячет пистолет. Цветкова совсем по-детски тонко всхлипнула и расслабилась, точно и без возможности видеть прекрасно все понимала.

Звон пришедшего на этаж лифта потонул в грохоте выстрела. Руку с пистолетом дернуло в одну сторону, голову под ладонью второй — в другую, и в вестибюле снова воцарилась тишина, на сей раз не нарушаемая судорожными хрипами чужого дыхания. Профессор Захаров поднялся с колен, не обращая внимания на промокшие от крови брюки и, развернувшись, прошагал в залитую приветливым светом чистую кабину, нажав кнопку последнего, самого нижнего уровня.

— Харитон… — тихо окликнул СЕДИС. Захарову даже показалось, что несущийся из динамика голос слегка подрагивает.

— Иногда это лучшее, что ты можешь сделать. Если хватит смелости с этим жить, — едва размыкая губы, ровно ответил он и, прислонившись спиной к стене, прикрыл глаза. Спуск предстоял долгий. — А теперь помолчи, пожалуйста.

Темнота под сомкнутыми веками была холодной и пустой — в ней Харитон ясно слышал размеренный, ровный стук собственного сердца. Радеон умер сразу, в мареве терзающей его боли даже не осознав происходящего. Двадцатипятилетний Харитон закрыл ему глаза, выбросил пистолет в колодец во дворе и по кривым ночным улочкам отправился в милицию. Телефонного аппарата у старшего Захарова отродясь не водилось. Возможно, имейся у него таковой, можно было бы попробовать вызвать врачей. Впрочем, младший Захаров наметанным глазом ясно видел, что спасать там уже нечего. Едва ли в местной больнице захолустного городишки нашлись бы специалисты, способные такое починить. Единственное, что Радеон сделал для сына — подарил весьма нелегкую жизнь, считая на этом свою миссию оконченной, сосредоточившись на том, чтобы без оглядки прожигать собственную. Харитон в ответ подарил ему максимально легкую смерть и полагал, что отныне они в расчете.

Гибкие провода лозой поползли по руке, снова увивая предплечье, однако на этом СЕДИС не остановился — Захаров ощутил легкое прикосновение к плечам. Полимерный компаньон очень редко позволял себе пользоваться подключением к Харитону для того, чтобы влиять на его нервные окончания. Однако сейчас профессор чувствовал в буквальном смысле то, чего не происходило: невесомо легкие ладони на щеках, а спустя мгновение — прикосновение невидимого, несуществующего лба к его собственному. СЕДИС молчал, однако Захаров чувствовал, что во тьме за стеной закрытых глаз он больше не один. И, против обыкновения, сейчас был за это по-настоящему благодарен.

* * *

— Нет, я, конечно, все понимаю. Конспирация — дело нужное, особенно на объектах повышенной секретности, — поднявшееся почти в зенит июньское солнце палило нещадно, и Сергей радовался, что спецкомбинезоны из композитной полимерной ткани обладали не только повышенной прочностью, но и свойством терморегуляции. А вот макушку, стоило только ступить с ИЗБ на твердую землю, начало припекать. — Но никому не пришло в голову, что одиноко стоящий свинарник в компании сельского туалета выглядит самую малость подозрительно?

— Много ты в сельском хозяйстве понимаешь! — бросила через плечо шагавшая впереди Зинаида, придерживая болтавшийся у бедра автомат. Из-за холмистой местности приземляться пришлось в полукилометре от засекреченного входа в «Вавилов», и обе Муравьевы — бывшая и действующая — отпускать Нечаева без прикрытия, даже в обществе ХРАЗа, отказались. Катя — из нежелания с мужем раньше времени расставаться. Занаида — потому что ключ активации после спуска зятя под землю собиралась забрать. — В деревне места и так мало, чтобы еще и под свинарники лес валить. Вот и выносят постройки на открытое место. Хозяину из «Лесника» тут минут двадцать ходу, а свиньи тебе — не дети в яслях, чтоб весь день за ними приглядывать.

— А если задерут их? — полюбопытствовала замыкавшая процессию Катя, смахивая с рукава пристроившуюся на нем безбилетницей крупную голубокрылку, десятки которых с треском и стрекотом разлетались из-под ног при каждом шаге. — Хищников в местных горах хватает.

— Они, поди, сами кого угодно задерут, — усмехнулся Плутоний, щурясь на зависший неподалеку от места их назначения сторожевой «Кондор». Тот мирно вращал турбинами, не подавая признаков боевой готовности, но само его присутствие майору активно не нравилось. — Это же наверняка особенные, выращенные в недрах «Павлова» сверхсекретные свиньи безопасности. Каждая в звании не ниже лейтенантского, умеет хрюкать инфразвуком и пускать лазерные лучи из глаз. Ты у Колдуна при встрече спроси!

Протяжный вздох раздался сразу с двух сторон — от Муравьевой и изнутри полимерной перчатки.

— Взяли тебя в армию, а стоило — в балаган, — проворчала Зинаида, однако по голосу ее было слышно, что она улыбается. Просто, в отличие от откровенно посмеивающейся дочери, виду подавать не хотела.

— Хорошая шутка — жизнь продлевает, — заступилась за мужа Екатерина.

Уж она-то не понаслышке знала, сколько раз всю команду «Аргентума» выручало именно Сережино умение не унывать даже в самых безнадежных ситуациях. Творческий полет его воображения поднимал боевой дух всего отряда, пока они мокли ночами в каком-нибудь овраге, в окружении противника, выжидая момент для прорыва. Александр Иванович как-то раз с непроницаемым лицом пошутил, что не тот позывной Нечаеву выдали. Мол, надо было «Баюном» называть — уж больно байки травить горазд.

— Хорошая — безусловно, — согласился ХРАЗ. — Однако при чем здесь товарищ майор?

— Если кого-то развеселила, значит, хорошая, — оглядываясь на жену, уверенно отозвался Нечаев, заодно окидывая внимательным взглядом холмы позади их маленького отряда.

Разнотравье волнами колыхалось под ветром, птичий щебет сливался со стрекотом кузнечиков, в воздухе витал запах полыни, разогретой смолы, мёда и дыма. В своей серой полевой форме и при полном вооружении они посреди этой природной идиллии наверняка смотрелись как клопы на подушке. Сергей невольно повел плечами и поймал встречный сосредоточенный взгляд темно-карих глаз. Катерина в ответ коротко кивнула — слова им давно уже не требовались. Майор Нечаев еще с войны знал эту солнечную, будто разомлевшую от зноя тишину, сотканную из тысячи мелких звуков, среди которых зияющей дырой отсутствовал один очень важный — звук человеческого присутствия там, где он быть обязан. Так безмолвствовал лес возле обезлюженных, мертвых деревень с километровыми рвами, полными трупов. Так молчали луга близ пепелищ с вознесенными к небу остовами печных труб. Так в дрожащем летнем мареве разливалась чужая смерть.

Оба Нечаевых не раз за время службы в «Аргентуме» испытывали ощущение, которое наверняка и подразумевалось под словом «чутье». Свербящее между лопатками, заставлявшее менять уже проложенный маршрут, в последний момент чудом уводящее из-под пуль. Слишком поздно сработавшее в Болгарии, заглушенное лупящим в виски адреналином.

Искомый свинарник показался из-за поворота тропинки, будто соткавшись из воздуха, и Сергей поудобнее перехватил автомат. Точно так же поступила и Муравьева, у которой то самое чутье тоже работало на отлично. Смотрела Зинаида Петровна строго вперед, точно зная, что зять позади нее отслеживает обстановку с боков, а дочь — развернувшись спиной, не спускает взгляда с тылов. ХРАЗ в своей перчатке притих настолько, что Нечаев даже перестал чувствовать его присутствие в своей нервной системе.

Укрытые от солнца под навесом маскировочные свиньи встретили визитеров ленивыми взглядами, пару раз хрюкнув — не иначе как из вежливости — и вернулись к поеданию чего-то, что Нечаев мельком определил как подгнившие паданцы, щедро рассыпанные по вольеру. Скважина для ключа обнаружилась здесь же, неприметно встроенная в деревянную с виду опору.

— Ваш щит, в случае чего, сумеет накрыть двоих? — коротко поинтересовался у перчатки Сергей.

О распределении ролей они договорились еще в ИЗБ, так что сейчас майор просто уточнял детали. Зинаиде Петровне предстояло заниматься активацией, из соображений безопасности — довольно муторной. Нечаевым же досталось стоять в прикрытии.

— Диаметр полимерной сферы не слишком велик, так что — только если встать вплотную, — немного подумав, отозвался ХРАЗ.

— Значит, встанем. Кать, ты на восход, я — на закат, — Нечаев развернулся к видневшимся в отдалении сопкам, чувствуя, как жена плотно вжалась в его спину своей, обращая взгляд к маячащему неподалеку обрыву. Вид от свинарника открывался воистину впечатляющий, позволявший на досуге полюбоваться искусственным морем. — ХРАЗ… просто будьте готовы ко всему и в любую минуту. Слишком уж все тихо.

Муравьева согласно хмыкнула и, вставив ключ в скважину, скомандовала:

— Работаем.

Первые секунды ничего не происходило, а затем земля под ногами отозвалась легким гулом, завибрировал навес, свиньи, бросив свой поздний завтрак, заметались по вольеру, медленно и величественно поднимавшемуся под кровлю. Именно их не то испуганные, не то возмущенные вопли в итоге и привлекли нежелательное внимание: снабженная обвесом в виде камеры «Пчела» вынырнула откуда-то из-за утеса, уставившись на людей стремительно наливающимся краснотой индикатором. Сергей, не желая тратить пулю, вскинул ладонь, посылая даже не мысль — неоформленное в слова намерение. К счастью, в способе взаимодействия Злая Рука ничуть не уступала боевым перчаткам, без задержки ужалив слишком любопытного и опасно глазастого робота голубоватым разрядом, заставившим «Пчелу» рухнуть в траву.

— Не успела, — констатировала Блесна.

— Эта — нет, — так же коротко согласился Плутоний. — Но нас из-за этих… Пятачков вся округа слышит.

Майор Нечаев, конечно, порой ошибался, но случалось это довольно редко и не в этот раз. «Пчелы», потревоженные переданным ремонтному улью сигналом, объявились со стороны скрытого за скалами «Вавилова» уже целым роем, и поймать автоматной очередью ту, что тащила камеру, сходу не удалось.

— Да едрит твою в дышло, — высказался Сергей, не без помощи ХРАЗа закручивая мощным магнитным полем все жестянки разом и с чувством прикладывая их об землю. На не понравившемся Нечаеву с самого начала сторожевом «Кондоре», будто соглашаясь с его оценкой, протяжно взвыла сирена, — Гадские хрючела.

— Мам, сколько? — крикнула Катя, не отрывая цепкого взгляда от неба, точно выслеживающая муху кошка.

— Пятьдесят секунд, — голос у Муравьевой был воистину командирский, пробивающийся сквозь любые шумы.

— Сереж?

— А у нас — тридцать! — быстро вспоминая нормативы тревожного отклика, сообщил Сергей.

— Значит, держим.

«Сипухи» посыпались с борта летающей платформы, точно орехи из продранного мешка. Снимать их из модифицированного по последнему слову техники "Калашникова" еще на подступах опытным аргентумовцам труда не составляло, благо в арсенале роботов этого типа имелись только усиленные дальномеры. Куда большую проблему тут представляло их количество.

— Пустая! — вновь подала голос Блесна, и они отточенным годами боевого слаживания пируэтом повернулись вокруг общей оси. Теперь огонь на подавление вел Сергей, позволяя супруге заменить отстрелянный рожок.

Алые лучи лазеров зачертили по траве в неприятной близости от ног, и Нечаев поднял щит, дав следующую очередь уже из-под него.

— Пятнадцать секунд, — громыхнула укрывшаяся за опорой Зинаида Петровна.

— ХРАЗ?

— Справлюсь, — голос из перчатки звучал дергано, но вполне отчетливо. Сергей с Екатериной снова поменялись местами, полимерная сфера на миг зарябила, точно ХРАЗ потерял ориентацию в пространстве, но тут же вновь обрела плотность.

— Слишком жарко становится, — Муравьева, высунувшись из укрытия, бросила хладнокровный взгляд на кишащее потревоженными «Сипухами» небо. — Эй, охламон, не уйдем сейчас — нас зажмут. Выдерну ключ — лифт рухнет, но сработают аварийные тормоза. Должны.

— Должны или сработают?! — явно почуяв неладное, повысил голос ХРАЗ.

Поднявшийся, наконец, полностью лифт гостеприимно открылся, ожидая пассажира. Плутоний схватил Екатерину за воротник, утягивая под навес, снял щит и, коротко поцеловав жену в губы, выдохнул:

— Сейчас узнаем. Ходу!

— Вы совсем рехнулись! — возмущенно вскрикнул полимерный слепок захаровской личности, против воли стремительно влетая вместе с майором в кабину.

В последний миг перед тем, как двери схлопнулись, Сергей еще успел поймать взволнованный взгляд Кати и послать ей в ответ ободряющую улыбку. А в следующий — лифт ухнул в глубину шахты со скрипом, позволявшим лишь надеяться, что кабина не развалится прямо в полете, предоставив Нечаеву право продолжить спуск уже без посредников. Сергей кое-как растянулся на полу, закинул правую руку за голову и громко затянул:

— Отвесные стены — а ну, не зевай! Ты здесь на везение не уповай. В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала-а.

— Товарищ майор! — лампочка под потолком замигала, из-под неплотно сомкнутых дверей полетели высекаемые трением искры. Нечаев набрал в легкие новую порцию воздуха.

— Надеемся только на крепость рук, на руки друга и вбитый крюк. И молимся, чтобы страховка не подвела! — проигнорировав какой-то придушенный вопль полимерного напарника, продолжил он, считая про себя.

Лифт потихоньку замедлялся, хотя и скрежетал все надсаднее, точно из последних сил. Сергей досчитал до сорока, когда многострадальную кабину как следует тряхнуло, приложив его затылком о собственную руку, и все замерло.

— За каким чертом… — если бы Нечаев не слышал этого собственными ушами, он бы ни за что не поверил, что полимер может давиться воздухом не то от возмущения, не то от пережитого страха. — За каким, я спрашиваю, чертом я все силы в операционной оставил, настраивая ваш модуль, когда совершенно очевидно, что мозгов у вас нет и, видимо, отродясь не было?!

— Ну почему сразу нет? Страховка-то, как видите, не подвела. И добрались быстро, — Сергей, удовлетворенно крякнув, сел, а потом и вовсе поднялся на ноги, окидывая взглядом открывшийся перед ним залитый светом, но совершенно разгромленный вестибюль. — Не верите вы в надежность и мощь советской инженерии и ее аварийных систем, товарищ ученый. Стыдитесь. Эй!

Левую руку до самого плеча довольно болезненно тряхнуло разрядом тока, пройдясь как по полимерным, так и по живым нервным окончаниям, и у Нечаева создалось четкое ощущение, что, будь у Злой руки собственная злая рука, сейчас бы он получил от перенервничавшего полимерного слепка ею по загривку.

— Впредь, товарищ майор, извольте не забывать, что, рискуя своей шеей, вы рискуете еще и мной, а также судьбой всего Предприятия, — по-гадючьи прошипел, рябя помехами, ХРАЗ. — Не уважаете мой труд по спасению ганглия в вашей черепной коробке, так уважайте хотя бы труд товарища Сеченова, который с вами полгода, как с ребенком малым, возился, чтоб на ноги поставить. Вам доверена важнейшая миссия…

— Которую я успешно выполняю, — спокойно перебил его Нечаев и, вытащив из кармана сигареты, с удовольствием прикурил, затягиваясь. — Или, думаете, Зинаида Петровна так от зятя избавиться хотела, а Катя — от мужа? Шанс сбоя работы аварийной системы торможения в шахте не превышает трех процентов. Я знал, что делаю. И, помнится, мы условились, что мои тактические решения вы не оспариваете. Или мне теперь в отместку по малой нужде со встречными нарушениями договора сходить?

Лифт застрял на середине пролета между этажами, так что Сергей, зажав сигарету в зубах, ловко подтянулся, выбираясь на твердый пол. ХРАЗ негодующе молчал, убрав манипуляторы в свою алую звездочку, и Нечаеву стало совестно. Пусть и полимерный, а все ж таки гражданский, как ни крути. Это он, что на фронте, что в «Аргентуме» чего только не повидал и чего только не творил. А перчатка всю свою недолгую жизнь только на руке у ведущего сугубо мирную жизнь Сеченова и катался.

— Не сердитесь там, — не забывая внимательно осматриваться по сторонам на предмет любого неучтенного движения, примирительно сказал он. — Работа у нас, военных, такая. Важная, нужная, но опасная. Всякое временами делать приходится. И под пули лезть, и с крыш прыгать, и в огонь соваться, и в осеннем болоте по шею сидеть. Или, вот, на сломанных лифтах кататься… не впервой, к слову. Мы как-то с Валей — агентом «Криптоном» — на «Новой Земле» так с полкилометра за диверсионной группой падали, времени спускаться не было, они там уже взрывчатку заложили. Пришлось тросы рубить, и, как видите, живы оба. Я правда высоко ценю то, что вы с Дмитрием Сергеевичем для меня сделали. Попусту головой рисковать бы не стал, да и миссией тоже. Вы лучше скажите, мы сейчас где?

На некоторое время в вестибюле комплекса воцарилась тишина — только слабо гудели трубки дневного света под потолком. А затем из перчатки донеслось неохотно-ворчливое, но уже не такое холодное:

— Четырнадцатый подземный уровень «Вавилова», прямо за бронедверью — коридор, ведущий в лаборатории селекции. Судя по данным маячка, Петров находится двумя уровнями ниже, неподалеку от холодного цеха… Странно, не похоже, словно он торопится покинуть комплекс.

— Ну вот сейчас пойдем и спросим, по какому поводу он такой медлительный, и ускорения придадим прямиком до «Челомея», — перебрасывая за спину бесполезный, а отчасти даже опасный в замкнутых помещениях АК, бодро постановил майор, примериваясь к более уместному сейчас электромагнитному пистолету. — Только сперва на передатчик переключитесь, пожалуйста. Блесна, прием! Кать, целы?

Проводки ХРАЗа заметались, точно подхваченные ветром, ловя радиошумы, сквозь которые, наконец, до Сергеева уха донеслось отчетливое:

— Блесна на связи, порядок. Отошли за скалы, движемся лесом, «Сипухи» нас потеряли. Отправляюсь в «Павлов». Сработали тормоза-то?

— Как по инструкции, — вслушиваясь в энергичный голос жены, улыбнулся Нечаев. — Товарищ ученый только понервничал немного с непривычки.

— Так ты, поди, опять песни орал. Что на этот раз? Марш парашютистов? "Орлята учатся летать"?

— «Высота», — хмыкнул Сергей, который не далее, как вчера на квартирнике эту самую, подслушанную у радио будущего песню лихо исполнял на старенькой гитаре агента Астата. — Информацию принял. Удачи, товарищ майор!

— На связи, товарищ майор, — раздалось с того конца эфира, и все снова смолкло.

— Обождите минуту, товарищ Плутоний. Мне тоже нужно кое с кем переговорить, — оборвал уже двинувшегося к бронированным дверям Сергея ХРАЗ.

Некоторое время Нечаев покорно ждал, однако с виду ничего не происходило. Провода манипуляторов просто свились в тугой пучок и замерли, покачиваясь из стороны в сторону, точно очарованная дудочкой заклинателя кобра.

— Ну и? — наконец не выдержал майор, в копилке которого было много добродетелей, но вот терпения в ней никогда даже не ночевало.

— Прошу прощения, Сергей Алексеевич, — с почти высокомерным достоинством отозвался ХРАЗ, — но не для ваших ушей. Если угодно, это весьма личный разговор.