Одним вечером в Хогсмиде (гет)

— Так какого драккла, мисс, вы всё же оказались в Хогсмиде в такую погоду, а не остались в школе на ночь или просто не дождались меня и не ушли камином через мой кабинет? В конце концов, почему вы просто не аппарировали, пройдя границу барьера школы, если у вас нет панических атак?

Гермиона быстро моргнула пару раз, переваривая вопросы, а затем внезапно выдохнула и откинулась на спинку кресла, закрывая лицо руками.

Собеседник прожигал её взглядом, и ей казалось, что волосы, частично скрывшие лицо после того, как она растрепала их пальцами, точно скоро задымятся. Но смотреть на него не хотелось. Было страшновато и просто неприятно увидеть в глазах напротив жалость или снисхождение. Однако Гермиона знала, что всю оставшуюся жизнь не сможет играть в «домик», потому медленно опустила руки на колени и уже готова была принять вызов, вскинув подбородок. Но тёмные глаза напротив смотрели на неё с совершенно необидным пониманием и даже сочувствием, а не пресловутой жалостью.

— Это была просто ошибка, сэр, — она пожала плечами и всё же убрала волосы от лица. — Я переоценила свои возможности.

— Мисс Грейнджер, хотя бы вы не делайте из меня дурака, до этого есть много других охотников.

Гермиона вздохнула и, взяв чашку, допила кофе с бодроперцовым. По телу вновь пробежала тёплая волна. Как бы ей хотелось просто закрыть глаза и сделать вид, что она в этом доме совершенно одна, ей не нужно ни перед кем оправдываться и открывать душу. Поморщившись, она вновь посмотрела на него.

— До вас никто не спрашивал у меня об этом. Никто не знает о моей проблеме.

— Давно это у вас началось? — Северус налил себе в чашку ещё кофе и предложил ей, но Гермиона отказалась.

— Во время войны, практически в канун девяносто восьмого. Неудачное стечение обстоятельств, накопившаяся смертельная усталость, несколько болезненных промахов и одна снежная буря, которая чуть не стоила нам с Гарри жизней.

Случившееся той ночью всё ещё вставало у неё перед внутренним взором каждый раз, когда она теряла над собой контроль посреди снега и бьющего наотмашь ветра.

Однажды сигнальное заклятие на цепи их защитных заклинаний сработало глубокой ночью — то ли какой-то егерь бродил неподалёку, то ли олени в поисках еды вышли из чащи на поляну. Им пришлось собираться настолько быстро, насколько было возможно, и аппарировать буквально вслепую: пурга мела так сильно, что Гарри видел только какие-то силуэты благодаря своим зачарованным очкам, а она вообще не могла открыть глаз.

Это случилось практически в канун Нового года, Гарри уже лишился своей палочки в Годриковой впадине, а палочка Гермионы плохо его слушалась. Они слышали, как кто-то шагал в их сторону, нужно было скрываться как можно скорее, а у неё всё никак не получалось сосредоточиться из-за злого снега, свиста ветра и нулевой видимости. Она, конечно, справилась, но не без последствий. Её саму достаточно сильно расщепило, на память остались страшные шрамы на бедре и чуть выше локтя — хорошо, хоть вообще жива осталась (на дне сумки завалялась склянка с бадьяном) и Гарри перенесла целого и невредимого, пусть и сильно испугавшегося за неё, залившую кровью приличный участок укрытой снегом поляны.

Медленно накручивая на палец прядь, она пыталась найти нужные слова, чтобы суметь описать всё, что творилось у неё на душе и о чём она никогда и никому не рассказывала. А тут на тебе — рассказать по первому требованию человеку, за последние годы обменивавшемуся с ней лишь несколькими фразами, основными из которых были: «Грейнджер…», «Опять вы тут?», «Всего доброго, мисс».

И всё же слова никак не находились.

— Вы не говорили никому, чтобы не выглядеть слабой?

Он снова пытался ей помочь, негласно признавая её право сохранить причину проблемы в тайне. Тот, кто фактически не терпел её присутствия ни в школьные времена, ни тем более после вынужденного спасения, кто не имел привычки скрывать свои чувства и всегда ясно их озвучивал, кто ненавидел слабость во всех её проявлениях, сейчас давал ей шанс быть услышанной и понятой. Его тихий низкий голос обступил её со всех сторон — и стало вообще не страшно наконец признать себя не такой сильной и смелой, не такой идеальной. Ведь он тоже был далеко не идеальным, а значит, должен был оказаться более терпеливым, чем остальные.

— Только отчасти, пожалуй. Героиня войны не должна иметь таких побочек своего геройства, знаете ли. Это не приветствуется. Нам залечили все физические раны, но закрыли глаза на остальное. Это не вписывается в портрет храбрых победителей: бессонница, панические атаки, проблемы с доверием, страх открытых пространств. А значит, этого не должно быть в официальных делах тех, кого наградили государственными знаками почёта.

— Ничего не меняется. Святые и идеальные победители. Ну-ну, — Северус буквально выплёвывал слова, и с каждого капал яд некрасивой правды.

— С этим вполне можно жить. Мне ещё повезло. А кто-то совсем не может спать, или старается не выходить из дома, или не может свыкнуться с реальностью и заливает горе алкоголем. Я не каждый день попадаю в метель. А даже если и попадаю, мне не нужно спешно из неё аппарировать. Иногда я просто захожу обратно домой или в кафе.

— Ваши друзья знают?

— Гарри догадывается, но даже с ним мы никогда не говорили об этом. У него хватает своих психологических проблем после тех лет, чтобы сваливать на него ещё и мои. Быть Гарри Поттером и раньше было тяжким бременем, а после войны — тем более.

— И это вы называете дружбой? Сравнивать, у кого больше проблем, чтобы закрывать глаза на близких? — Северус не прилагал дополнительных усилий, но и без того в его словах звучала слишком много издёвки.

Гермиона покачала головой, не ведясь на провокацию, и ответила твёрдо и уверенно:

— Я думаю, что дружба — это в том числе сохранение близкого человека, желание уберечь его от лишней боли, а не вываливание на него всех своих проблем. Мне не станет легче, если Гарри будет тревожиться обо мне плюсом к его вечной бессоннице и попыткам примириться с действительностью. А он ничем не сможет мне помочь. Ещё раз повторю: с этим вполне можно жить, мне повезло в этой лотерее.

Северусу пришлось принять её точку зрения, и он кивнул, признавая за ней подобное право. Некоторое время они сидели в тишине, не гнетущей, но и не особо дружелюбной. Он налил ей ещё кофе, уже без зелья, и она медленно смаковала крепкий ароматный напиток, цедя его и грея ладони о бока чашки. Наконец решившись, Гермиона спросила:

— А как ваше поколение переживало окончание той войны? Ведь вам было примерно столько же лет.

Северус помолчал, подыскивая слова и, возможно, решая, нужно ли вообще отвечать на её вопрос.

— Я не уверен, что могу быть релевантным респондентом для вас, мисс Грейнджер, — неуверенно начал он, отводя взгляд к огню в камине. — Я не могу считать себя победителем в той войне. Меня укрыл Альбус, и я скорее прятался и выживал. Мне сложно сказать, чего во мне тогда было больше: сожалений или раскаяния. Не думаю, что смогу на самом деле помочь вам сформировать картину переживания последствий той войны. Обратитесь лучше к старшим Уизли, к Августе Лонгботтом, к Андромеде Тонкс, к Кингсли Брустверу, в конце концов, — полагаю, они будут рады поговорить с вами.

Она слушала очень внимательно, обдумывая сказанное им. Внезапно захотелось поделиться старой мыслью, которую он, скорее всего, смог бы понять без дополнительных объяснений.

— Мне иногда кажется, что мы застыли, как мухи в янтаре. Нам было так мало лет, и в итоге нас готовили именно к тому, что мы и сделали — вступили в бой и принесли победу. Нам говорили, что победа должна состояться — и неважно, какой ценой. И вот она состоялась, но нас никто не учил жить с её последствиями. — Гермиона сглотнула и перевела дух. Северус смотрел на неё — и она никак не могла понять, чего в его глазах было больше: понимания или интереса. — В рассказах вашего поколения, сэр, и поколения миссис Лонгботтом победа выглядит как лучшее, что могло быть, как самое важное и бесценное — то, за что не жалко умереть. Но почему-то никто не сказал, что можно и даже нужно не умирать, а пытаться выжить. И особенно пытаться выжить после той самой победы. Она случилась — и все тут же постарались сделать вид, что ничего не было: ни страха, ни боли, ни потерь, ни смертей, ни загубленных, поломанных жизней. А так не бывает: то, что дало нам возможность выжить тогда, сейчас лишь мешает и медленно убивает.

— Что это, мисс? — он словно ждал от неё какого-то вывода, который уже сделал сам, но хотел, чтобы у неё получилось вывести его самостоятельно.

— Пожалуй, нежелание смотреть правде в глаза. Отказ от проговаривания чувств и потерь. Неумение жить, не оглядываясь на возможные последствия. Откладывание самой жизни на долгий срок, всё потом, потом, потом… Вы тоже ощущаете это теперь, сэр? Или это проблема только наша с ребятами, моих сверстников?

Северус долго безмолствовал. Смотрел на пламя в камине, в окно, в которое ветер бросал пригоршни снега, на исходивший паром кофе в тонкостенной чашке. Только не на неё. Гермиона прикусила губу, раздумывая, где она наговорила лишнего и за что, возможно, стоило извиниться.

— Я чувствовал это слишком долго, намного дольше, чем было социально и психологически приемлемо, — тихо проговорил он наконец, и Гермиона впилась в Северуса взглядом. — Поставил жизнь на паузу на долгие годы, и это было моей самой крупной ошибкой. В этот раз у меня не было такой проблемы. Но я не советую вам следовать моему примеру и ждать новой войны для того, чтобы начать жить снова.

— Что же помогло вам выйти из этого состояния? Поверить, что вот это, всё, что происходит сейчас, реальнее, чем прошедшее тогда… — Гермиона растерянно вздохнула и откинулась на спинку кресла, обняв себя за плечи. Он посмотрел на неё так, будто изучал что-то действительно интересное.

— Как ни странно, мне помогли вы, мисс, с мистером Поттером, будь вы неладны, — криво усмехнулся он, ожидая её реакции, и она, внезапно для самой себя, улыбнулась.