Псы войны (гет)

Раскаяние в постыдных делах есть спасение жизни.

Демокрит

Лестранж-Холл славился огромной территорией, прятавшей множество зданий самого разного назначения, и поистине громадным главным корпусом, который невозможно было осмотреть с одного взгляда. Малфой-Мэнор походил на изящную шкатулочку с драгоценностями: анфилады барочных комнат с потолками, заселёнными нимфами и русалками, были наполнены хрупкой мебелью и дорогими безделушками.

Замок Ноттов был другим. Он не отличался гигантскими размерами, не выделялся богатством и роскошью комнат.

Скромное здание из камня, поросшего мхом и плющом, довольно небольшое, как и большинство настоящих средневековых замков, украшенное лишь почерневшим барельефом фамильного герба Ноттов. Приземистые квадратные башни, возвышавшиеся над погнутыми от времени деревьями. Мутные, из слюды окна.

Внутреннее убранство вполне отвечало аскетичному облику замка: низкие потолки из тёмных деревянных балок, холодные каменные своды. Коридоры не отапливались, и для спасения от холода в жилых комнатах всегда горел огонь в каминах; дряхлый домовик ответственно следил за покрытыми керамическими изразцами печками и прятал под одеялами грелки. На стенах комнат висели тусклые гобелены, число напольных кованых сундуков превышало число шкафов, а железные подсвечники, казалось, готовы были рассыпаться прямо на глазах.

Несомненно, замок Ноттов был особенным.

Это объяснялось логически: во-первых, Нотты — одна из самых древних сохранившихся волшебных фамилий Британии с родословной, тянувшейся аж до волшебника-викинга. Поэтому жили Нотты в замке, сооружённом в период расцвета их рода, пусть и маленьком, но намного более аутентичным, чем построенные куда позже барочный дворец Малфоев и тяжеловесный Лестранж-Холл. Во-вторых, Нотты не были так уж богаты. Этим они напоминали любой (даже и маггловский) угасающий род: церковные мыши, живущие впроголодь в роскошном готическом соборе. Им удавалось на протяжении веков сводить концы с концами лишь благодаря тому, что замок находился в отдалённом месте и чистокровные аристократы не горели особым желанием проводить вечера в продуваемых всеми ветрами комнатах. При этом Ноттов не терзала блэковская гордость, выражавшаяся в стремлении к роскоши и обеспеченности, даже если за ними ничего нет (если не быть, так хоть бы и казаться богатыми); у Ноттов была своя гордость: беречь чистую кровь и беречь свой родовой замок, даже если придётся ради этого ходить в обносках.

В обносках они, конечно, не ходили, но каждый Нотт с молоком матери и наставлениями отца впитывал стремление во что бы то ни стало сохранить свой дом.

Эбидан Нотт стал едва ли не первым из Ноттов, кто посмел отодвинуть фамильный замок с пьедестала. Женился он по любви на прекрасной волшебнице с прекрасным именем Арлен: она была невероятно высокой, хрупкой, черноволосой, с яркими зелёными глазами. Когда они вошли после церемонии под своды замка Ноттов, Эбидан посмотрел на сияющую Арлен снизу вверх и подумал, что расплачется от счастья.

Они были странной парой — завистники и непонимающие сплетники, которым только дай шанс оплевать кого-нибудь, смачно злословили о неудачной личной жизни супругов: у Ноттов много лет не было детей. Лишь спустя почти двадцать лет после свадьбы Арлен Нотт смогла родить наследника.

Однако счастье супругов было недолгим: Арлен Нотт заболела после поздних и тяжёлых родов и умерла, когда сыну Теодору едва исполнился год. Это был тот редкий и оттого особенно мрачный случай в мире магов, когда колдомедики не сумели спасти свою пациентку.

Эбидан Нотт души не чаял в своём сыне: нанимал ему учителей, занимался с сыном сам, возил на последние деньги его за пределы Британии, знакомя с иностранным магическим сообществом. И даже разрешил ему в этом году пригласить в гости на рождественские каникулы девчонку-полукровку со своего курса.

Нередко Тео ездил гостить на каникулы к своему приятелю Драко Малфою, иногда и сам Драко проводил у них по несколько дней, но чаще Тео приглашали, чем он сам приглашал кого-либо к себе. Поэтому визит этой девчонки, которая по матери была и вовсе из Прюэттов, стал настоящим испытанием для Эбидана: он всячески скрывал факт её присутствия в доме даже от ближайших соседей-волшебников. Он боялся, что за такое и ему, и сыну влетит от Пожирателей, да и девочка могла оказаться в опасности, хотя сам Тео уверял его в том, что никому ничего не угрожает.

Поэтому эти пасхальные каникулы, которые Теодор предпочёл провести дома и в одиночестве, стали отдушиной для Нотта: он впервые с лета ощущал, что его сын находился в безопасности. Единственное, о чём жалел Эбидан, — запрет на выезд за границу без специального разрешения Министерства магии, которое, как он слышал, получить было фактически невозможно. Даже — и особенно — Пожирателю и его сыну. А ведь в прежние времена они всегда проводили пасхальные каникулы на континенте.

В юности сам Эбидан даже и не мечтал о том, чтобы побывать где-нибудь дальше Эдинбурга; его семья и в Ирландии-то не была, всё время проводя на родной земле. Тео был чужд этому.

Несмотря на то, что мальчик по сути и не знал своей матери, он удивительно был похож на неё: такой же свободный, такой же страстный до путешествий, желающий увидеть весь мир и познакомиться с волшебниками самых разных национальностей. Наверное, поэтому он имел так мало друзей среди англичан: путешествия в большинстве магических семей считались пустым развлечением, заимствованным у магглов.

Да, Теодор был намного свободнее и умнее отца, и тот это понимал и безмерно уважал сына.

Каждое утро Эбидан начинал с небольшой речи, произносимой им у окна, в которой он благодарил небеса за такого чудесного наследника и за то, что он сам настолько плохой Пожиратель, такой старый и настолько незначительный, что всё, что он сделал, не отражается на его ребёнке.

Его Теодор не был Пожирателем, как сын Малфоя, и не был кандидатом на то, чтобы им стать, как сыновья Гойла и Крэбба.

Его Теодор не был и бунтовщиком, как племянник Яксли. Его Тео был очень умным мальчиком.

Намного более умным, чем он был сам в те далёкие годы, когда учился в Хогвартсе вместе с Эйвери, Лестранжем, Мальсибером и другими мальчишками, когда стал одним из первых Пожирателей Смерти, когда превратился из школьного товарища в слугу Тёмного Лорда.

* * *

Теодора Нотт-старший нашёл сидевшим в своей комнате с очередной маггловской книгой о путешествиях, подаренной, вероятно, девочкой-мадьяркой, с которой он познакомился в одной из поездок при весьма мрачных обстоятельствах и от одного имени которой у Эбидана сводило уже зубы. Их дружба, искренняя и оттого ещё более непонятная, немного напрягала его: не любовь даже, любовь бы он ещё понял, а дружба, которая бывает разве только у десятилетних детей.

Она присылала Тео на праздники яркие книги, полные неживых колдографий магглов. Магическую книгу, где можно было бы увидеть разные уголки мира, найти было нелегко: и Эбидан знал, что у них обоих на уме была тайная идея стать издателями. Но если у девушки возможность реализовать её вполне реальна, то для Тео, как Эбидан боялся, могла быть уготована совсем иная судьба, крепко связанная с замком.

— Отец, — позвал его Теодор, не подняв даже головы.

Эбидан подошёл к сыну, чувствуя призыв к этому в одном только слове. Его и пугала, и восхищала потрясающая, но деликатная способность Теодора получать уважение других и вести их за собой, если ему этого хотелось. Пытливый ум, сильный характер и врождённое чувство собственного достоинства делали его прекрасным лидером, но Тео слишком не любил быть впереди и любил одиночество. Не в его натуре было и возглавлять толпу, и идти в ней. Если бы не печальные обстоятельства в Британии, он бы даже немного расстроился тому, как пропадает такой талант.

— Да, сынок, — Теодор бросил взгляд на отца, быстро закрыл книгу и отложил её в сторону.

— Отец, скажи, Пожиратели Смерти есть в Европе?

Эбидан вздрогнул от столь неожиданного вопроса и ляпнул:

— Конечно.

Теодор встал со стула и в упор посмотрел в лицо Эбидана: тот моргнул и начал рассказывать.

— Тёмный Лорд отправил нескольких верных сторонников в Европу, где они рассказывают всем наши идеи. Насколько я знаю, там немало людей, лояльных Тёмному Лорду, но они не Пожиратели Смерти.

— Только пропаганда? — уточнил Тео.

— Что? — не понял, к чему клонит сын, Нотт-старший.

— Они занимаются только пропагандой идей или предпринимают конкретные действия?

Эбидан заволновался: это был сложный и деликатный вопрос, по правде говоря, на который он не знал ответа.

— Больше я не знаю. Не я курирую этот вопрос, — Нотт старался вообще не отсвечивать, надеясь, что минимальное участие сможет уберечь его от фатальных ошибок. Тем более, вопрос сотрудничества с зарубежными братьями по идеологии был одним из самых ответственных сейчас, когда в Британии уже утвердился режим, лояльный Тёмному Лорду.

— Анна написала, что у них в институте убили магглорождённую.

Анна. Мерлинова Цсазсанна. Если бы он рассказал, что интересуется этим из-за подруги, Эбидан нашёл бы в себе силы промолчать.

— В Дурмштранг не берут магглорождённых, — и лучше бы не брали и полукровок. Было бы всем лучше.

Теодор внимательно посмотрел на отца, несомненно, отметив нотки недовольства в его тоне.

— Это был эксперимент, она скрывала своё происхождение.

— Отлично. Мало ли фанатиков может найтись в таком месте, как Дурмштранг? Причём здесь мы? — Дурмштранг вообще пользовался исключительно дурной репутацией: его дед учился там и любил, будучи уже в глубокой старости, рассказывать жуткие истории о методах обучения в этом заведении.

— У Анны есть подозрения насчёт одного человека, — неопределённо протянул Тео и тут же потерял всяческий интерес к разговору. Он, улыбнувшись, взял со стола рамку с колдографией: сам Тео, худой, даже тощий, с широкой улыбкой на лице, по-дружески хлопает по плечу смеющуюся девчонку с чуть одутловатым простым лицом.

Мерлинова Цсазсанна. И надо было им поехать в Венгрию на втором курсе... Его сын буквально окружён полукровками, а это очень и очень опасно.

- Завтра у нас вновь общее собрание, и я скорее всего задержусь на пару дней, — до Нотта дошли слухи, что Малфоям почти что удалось поймать Гарри Поттера, но они вновь его упустили. На собрании собирались обсуждать дополнительные меры по его поимке, которой явно должны были активно заняться Пожиратели, раз не хватало сил егерей. Нотт морально готовился к тому, что он обнаружит в Малфой-Мэноре: Тёмный Лорд не привык спускать просчёты своих слуг, наверняка некоторые из членов семьи Малфоев не найдут в себе силы спуститься в зал.

- Конечно, ничего страшного, — Тео слабо улыбнулся и внезапно, словно только что вспомнив, полез что-то искать в небольшой коробке, стоявшей на его письменном столе; эта коробка заменяла ему ящик, которого у стола не было: вообще вся мебель в комнате Тео была довольно грубой (исключение составляла лишь кровать, готическая, огромная, с резными столбиками). Он рылся в коробке пару минут и достал запечатанное письмо. — Можно попросить тебя передать это Драко?

Эбидан взял письмо с осторожностью и недоверием.

- Не волнуйся, отец, там нет ничего противозаконного, — Тео усмехнулся и с треском закрыл крышку коробки.

- Я и не думал ничего такого, — слегка более поспешно, чем надо было, заметил Нотт-старший. Всё же каким умным и славным не был бы Теодор, и он мог совершить ошибку: все люди, даже лучшие, иногда оступаются.

* * *

Нотт со вздохом упал мешком на кресло и вытянул свои больные ноги. С того ранения, которое он получил в Отделе Тайн, он мучился от проблем со здоровьем: возможно, если бы по приказу Малфоя остальные его не бросили и если бы он затем не провёл долгие месяцы в Азкабане, положение не было бы настолько плачевным. Однако Нотт не расстраивался, поскольку его немощность окончательно сделала его неподходящим для ответственных миссий.

Да, в определённой степени он был даже благодарен Азкабану.

Нотт закрыл глаза и погрузился в прошлое.

В Азкабане дементоров было меньше, чем прежде: многие из них отказались служить Министерству магии и перешли на сторону Пожирателей Смерти, но даже незначительного их числа оказалось вполне достаточно для того, чтобы Нотт почувствовал всю бессмысленность своего существования. Радостные и светлые образы его жены и сына, которые пытались отобрать дементоры, показали ему, что семья — это всё хорошее и единственное хорошее, что создал Эбидан.

Перед дементорами люди полностью раскрывались, не имея возможности спрятаться или что-либо скрыть, и показывали всю свою истинную сущность. Сильный ли человек, человек ли слабый — для дементоров разницы не было; именно в Азкабане, где всё напускное рассыпалось в прах, можно было понять, что из себя на самом деле представляет тот, кого ты, как тебе казалось, хорошо знал.

Справа от него, в соседней камере, сидел Гойл, обычно немногословный и казавшийся Нотту живой скалой, и очень тупо ныл целые ночи напролёт, ныл словно маленький ребёнок и давился соплями. Слева, начиная с утра, громко бряцал цепями младший Лестранж, который, как выяснил Нотт, спасался все эти годы от безумия постоянными физическими упражнениями. Его целеустремлённость и жизнелюбивая активность в условиях Азкабана поразили Нотта. А вот мучения его старшего брата Рудольфуса удивления не вызвали: тот страдал от кошмаров и время от времени будил всех своих соседей стонами и криками. Если прежде Нотт и сомневался, чем вызваны подавленное состояние Рудольфуса и его излишняя молчаливость, то теперь он был уверен: Рудольфус, всегда самый рьяный Пожиратель, всегда в первых рядах, всегда готовый к крайним мерам, раскаивался в грехах, причём настолько глубоко, что потерял свой разум.

Вот кто точно не раскаивался, так это Руквуд. Руквуда Эбидан боялся: он служил когда-то невыразимцем, невыразимцем и остался, пугая тем, что понять его мысли было просто невозможно. Всегда спокойный, он и дементоров встречал без эмоций, и Нотт подозревал, что в Отделе Тайн Руквуд мог заниматься и их изучением. Вновь оказавшись в камере, он сутками напролёт декламировал сложнейшие формулы и решал вслух, нигде не записывая, какие-то мудрёные магические уравнения.

Также немало нового Нотт узнал о Мальсибере, который по вечерам развлекался тем, что матерился в полный голос и ругал на чём свет стоит всё, что только приходило в голову. Иногда он выкрикивал какие-то пошлости про женщин, которых раньше якобы приводили к узникам. Иногда бессвязно орал и хохотал. В ноттовских воспоминаниях юный Мальсибер оставил только негативный след: развращённый и жестокий мальчишка, находивший наслаждение в издевательствах, он был далёк от идеологии, почти никогда не говорил ничего о чистоте крови, о величии магии и о значении своей семьи, предпочитая прикрываться лозунгами для того, чтобы реализовывать свою страсть к насилию. Они с Беллой понимали друг друга, однако даже Белла искренне верила в идею, а Долохов, для которого цель всегда оправдывала любые средства, периодически осаживал Мальсибера, пытаясь поучать его, что, дескать, насилие ради насилия никак не поможет Тёмному Лорду. Да, Нотт подозревал и прежде, что у Мальсибера не все были дома, но теперь он мог точно сказать: Мальсибер совершенно безумен.

Камеры остальных были слишком далеко, и в них, совсем глухо, кто-то рыдал, но кто именно, Нотт так и не понял.

Сам Нотт не стеснялся своих слёз, наверное, потому что умел плакать беззвучно. И когда дементоры подплывали к его камере, он плакал под аккомпанемент из страшного шума цепей, который Лестранж разводил каждый раз, когда приближались дементоры, и усиливавшегося воя Гойла.

Его слёзы были не столько слезами страха или ужаса, вызванного видениями, сколько слезами измученной совести. Азкабан стал для него важным этапом: он окончательно осознал, что не желает такой же жизни своему сыну. Эбидан испытывал сильнейшую боль: ладно, он испортил жизнь себе, но главное, он поставил под удар будущее своего сына.

Нотт жалел, что когда-то в сороковые годы, восхищённый идеями Грин-де-Вальда о превосходстве магии, он, будучи ещё безответственным студентом Хогвартса, примкнул к группе других ребят, которые поначалу вполне невинно собирались после пар и обсуждали политику. Дообсуждались они до того, что начали ставить эксперименты над магглорождёнными, обучавшимися в Хогвартсе. Он лично отрабатывал Империус, Круциатус и другие тёмные заклятия, пусть и с переменным успехом (Круциатус у него никогда не получался).

Они были молодыми, умными и невероятно самоуверенными, они считали, что настолько великолепны, что имеют полное право делать то, что им вздумается. Они считали, что лучше знают, как жить другим и как поступать с теми, кто не был похож на них.

Нотт отлично помнил Тома Риддла, вежливого, красивого и обаятельного сироту, ставшего лучшим учеником Хогвартса за целое столетие. Люди были очарованы им: девушки поголовно питали к нему нежные чувства, юноши видели в нём идеал и лидера, а преподаватели едва ли не аплодировали каждому его успеху. Например, профессор Слагхорн считал членство такого студента в Клубе Слизней одним из своих главных достижений. Все их опасные эксперименты были надёжно спрятаны за респектабельным фасадом.

Он управлял ими, как хотел, и делал то, что ему вздумается. А они лишь только следовали за ним. Но тогда подросток Нотт ещё не видел этого.

Том Риддл стал Лордом Волдемортом, а они — Пожирателями Смерти. Слава их кружка ширилась, и к сборищу начали присоединяться иностранцы, первым среди которых был Антонин Долохов, выпускник Дурмштранга и блестящий тёмный маг.

Нотт жалел, что принял Чёрную Метку: его кожу в тот день обожгло такой сильной болью, что он запомнил её на всю жизнь. Он стоял тогда на коленях перед Тёмным Лордом, как и все Пожиратели до и после него.

Нотт жалел, что произносил страшные заклинания, он жалел, что убивал. Он жалел, что стал тем, кем стал.

Раскаяние за прожитую жизнь поедало его.

Но всё же Нотт осознавал, что не Азкабан заставил его почувствовать раскаяние. Он и до этого испытывал сожаление, и до этого мучился совестью, просто сам старательно скрывал это от себя: когда он совершал каждый свой проступок, он будто бы заранее предугадывал, как будет сожалеть о нём в будущем.

Он помнил, как зелёные глаза Арлен наполнялись тоской при каждой его аппарации к Тёмному Лорду. Он нутром понимал, что она с трудом отгоняет от себя мысли, что её бесплодие может быть связано с его грехами. Что это кара.

Но что-то случилось, и у него отняли жену, но подарили сына.

У Тео свои мечты, своё будущее, и он, Эбидан Нотт, получив на почти полтора десятилетия свободу от своего Лорда, постарался сделать всё, чтобы мальчик вырос не таким, как его отец. Чтобы глаза Арлен, смотревшей на них откуда-то сверху, наполнялись только гордостью.

Он хотел, чтобы его единственный сын, единственный на этом свете Нотт, стал его лучшей версией, чистой, благородной и правильной. Стал Ноттом, о котором потомки будут вспоминать с улыбкой и надеждой. Стал образцом для подражания, примером для будущих поколений.

Он хотел, чтобы этот великий замок, вечное наследие и памятник, не привязывал его к себе, как когда-то случилось с ним, Эбиданом, чтобы Теодор жил своей жизнью и прошлое не тянуло его назад. Чтобы ощущение значительности и чистокровности его рода не перевешивало его человечность и счастье.

Когда-то Эбидан любил этот замок больше всего, как и положено было любому Нотту. Потом появилась Арлен. Потом Тео.

Жизнь шла, годы проходили один за другим.

И замок стал его гробницей.

Каждый угол, каждая комната, каждый предмет мебели в нём — всё было наполнено для Эбидана Нотта воспоминаниями.

Воспоминания ютились в углах, бесились в комнатах и спокойно хранились в ящиках и шкафах.

Он отлично помнил, как на диване в синей гостиной, самой уютной и небольшой, они сидели с женой после свадьбы и читали друг другу отрывки из старинных легенд о временах Основателей Хогвартса. Потом, после похорон Арлен, он лежал на этом диване и тихо плакал.

А по коридору на втором этаже маленький Тео обожал летать на маленькой — ему под стать — детской метле. Он смеялся, и от смеха то и дело сваливался с неё на пол.

А в библиотеке, холодной и немного мрачной, отец Эбидана качал седой головой, когда его сын, десятилетний мальчик, безуспешно бился над превращением крысы в чайник.

Воспоминания были разные — счастливые, горько-сладкие, грустные. Но все они были его и были неотрывной его частью. Частью его души, его сердца, его сущности.

Как и этот дом — замок древнего рода Ноттов.

Его клетка и его башня на горе.

Он не сможет сбежать от него, как и не может сбежать от своего прошлого и своих проступков — от своего сожаления и своей совести.

Тео же достоин другой жизни.

Он достоин встретить свою Арлен и быть счастливым. Выбрать иной путь, который не был бы связан с его родом, его замком, его чистокровным окружением, ошибками его родного отца.

А замок со всей памятью и всем прошлым Эбидан Нотт оставит себе и освободит сына.

Он дремал столько лет, погрузившись в дурман, но в Азкабане окончательно проснулся.

Его мир, его дом, настоящий дом — это его семья.

Его сын.

Он отдаст всего себя ради его счастья.

А больше ничего не имеет значения.