Псы войны (гет)

Эридес Эйвери никогда не отличалась амбициозностью.

Она не хотела стать министром магии, многодетной матерью или хозяйкой модного салона мантий.

Она не планировала открытий в области зельеварения, не собиралась записать очередную популярную песню на Рождество про полный любви котёл, не думала о достижении мастерства в колдографии.

У неё в принципе особо не было ни планов, ни желаний, ни надежд.

Здоровые родители, поменьше в жизни явлений брата и побольше маленьких радостей вроде нового наряда или вкусного печенья.

Мирная спокойная жизнь.

Она прекрасно оценивала собственные способности в колдовстве, весьма посредственные, своё положение в обществе как несостоявшейся жены Пожирателя Смерти, весьма незавидное, и свои перспективы в целом, весьма туманные.

Какие амбиции, о чём речь?

Но годы шли, и иногда, когда настроение её и так было на нуле, сами собой возникали вопросы.

Зачем она живёт?

Ради чего?

Если бы ей лет в восемь показали будущее — не постигло бы её разочарование? Горькое и премерзкое. Как залпом выпить зелье от кашля.

Ничего не достигла, ничего не смогла, ничего не добилась.

Кто-то женился, кто-то родил, кто-то поднялся по карьерной лестнице, кто-то открыл своё дело, кто-то что-то сделал.

Кто-то, но не она.

Она, Эридес Эйвери, не смогла подняться выше искусственной линии, отмечающей тех, кто что-то смог, и тех, кто провалился под неё — и в жизни. Она была под этой линией, плавала, захлёбывалась, тонула и шла ко дну.

Хотя она никогда не отличалась амбициозностью, это было неприятно.

Весьма неприятно.

И да, замужество за Рабастаном Лестранжем не сумело вознести её ввысь, а лишь только тяжким грузом повисло на ногах. И на пальце — тонким колечком-змейкой.

Удивительно, насколько тяжёлыми могут быть такие, казалось бы, маленькие вещи.

Но сейчас, в это мгновение, она бы многое отдала, чтобы оказаться в прошлом, потому что достижения, которые посыпались ей в эти дни на голову, грозились её завалить и похоронить заживо.

Как всё некстати.

— Десс, как прошёл твой день? — шаг Лестранжа, как всегда — мягкий, тигриный, звериный, отвлёк её от мыслей, но, увы, не слишком эффективно.

— Отвратительно, — ответила она таким же ровным, чуть безразличным тоном, но без бархата и хрипотцы — она никак не смогла бы сымитировать годы сидения в Азкабане и харизму при всём своём желании.

— Неужели разбила любимую вазу? — притворно ахнул он и углубился в кожаное кресло напротив неё.

— Я не у себя дома, тут у меня нет любимых ваз, — процедила Эридес.

— Ах, да, как же я мог забыть про эту деталь, — вздохнул он. — Значит, хотела разбить мою любимую вазу, но не получилось?

— Я умею разбивать только сердца, — неожиданно даже для самой себя брякнула Эридес.

— Что? — Лестранж замер, оказавшись выбитым из колеи.

Она подняла глаза на него.

Лестранж в замешательстве — зрелище необыкновенное.

И смешное. Весьма смешное.

Эридес расхохоталась.

Немного больше и громче, чем было к месту.

Ей хотелось его задеть.

Ей это бы удалось, но Лестранж не хотел задеваться. У него был тяжёлый день, забитый бесконечной беготнёй. Кто бы мог подумать, что при захвате власти им придётся по-настоящему работать, а не счастливо почивать на лаврах победы.

Лестранж в жизни своей столько не трудился, сколько сейчас.

Он слишком устал, чтобы обижаться на смех жены.

Миссис Лестранж, просмеявшись, громко хрюкнула и швыркнула, что по традиции обозначало завершение её юмористически настроенных истерик.

— Успокоилась, разбивательница сердец? — хмыкнул Лестранж.

Десс, за секунду стерев с лица всякие следы веселья, поджала губы и насупленно уставилась на журнальный столик перед собой.

Она сидела на огромном, похожем на надгробье диване, полуосвещённая тусклым холодным светом лампы, от которого тени на её лице становились глубже, как и что-то малочитаемое в глазах. На столике стояли показательно пустая пепельница и стакан с золотистой жидкостью. Нетронутый, насколько можно было судить по наличию на губах Десс красной помады и её отсутствию на стекле стакана.

Лестранж присмотрелся к супруге.

Причудливый фиолетовый наряд, будто сшитый из змеиной кожи, алая помада на губах, вычурная причёска.

Кроличьи глаза в сеточке сосудов, белые руки, увеличившийся нос и какое-то странное отсутствие каких-либо запахов.

Последнее время он почти не бывал дома, Беллатрикс постоянно пропадала у сестры, а Рудольфус явно не собирался изменять привычке сидеть запершись в своей комнате — Эридес была предоставлена самой себе.

Огромный пустой дом, полный услужливых домовиков и портретов гордых Лестранжей, и абсолютное одиночество при живых родителях и чистокровных друзьях.

— Десс, — позвал её Лестранж, на мгновение почувствовав жалость к ней.

— У меня на днях был день рождения, — негромко сказала она невпопад.

— Да? — Лестранж был настолько удивлён, что даже не постарался скрыть своего изумления. День рождения — это праздник, который он когда-то заменил на годовщину сидения в Азкабане, поняв, что об этой-то дате ему напомнят, а вот с рождением его поздравлять некому. Разве что дементоры сошли бы с ума от воспоминаний Беллатрикс и решили ему испечь праздничный торт.

Он совсем забыл про то, что в нормальном обществе принято дни рождения отмечать, а не забывать о них.

Он привык плыть по течению жизни и не отвлекаться на такие мелочи, как возраст.

Возможно, он просто слишком много лет, почти всю свою юность и молодость, провёл в Азкабане, чтобы праздновать своё появление на этот свет и мучиться тем, что песка в верхней части часов в каждый день рождения становится всё меньше.

— Вот почему ты налила виски. Празднуешь, значит, — нашёлся Лестранж.

Лицо бывшей мисс Эйвери посерело, и он очень чётко увидел, как же она постарела. Как мало в ней осталось прежнего — светлого, немного напыщенного и безмерно дурашливого. Как много при этом осталось того, чего лучше бы не было вовсе, — эгоизма в поджатых губах, мелочности в прищуренном взоре, обидчивости в тонких морщинках на лице.

— Мистер Лестранж, вас никогда не постигало разочарование в самом себе? В своей жизни? — она не отрывала пустого взгляда от стакана.

Она устала.

Устала не меньше, чем он.

А он устал так, будто не спал месяцами.

Лестранж притянул стакан заклинанием и залпом выпил его содержимое.

Ему не хотелось отвечать на её вопрос.

Ему было нечего ответить.

Его ответ ей бы не понравился.

— Предпочитаю лишний раз не задумываться об этом, моя дорогая жена.

Он понадеялся, что последняя фраза её расшевелит.

Он не называл её своей дорогой женой. Он вообще всегда обращался к ней по её имени. Никаких "моя магия", "мой котик", "моя совушка" или "мой маленький дементор".

Зря, к слову.

Ей бы пошло это.

Мой маленький дементор.

Лестранж ощутил противный горький привкус во рту. Не виски, нет.

А чего-то совсем иного.

— Прежде тоже не задумывалась. Старалась не задумываться. Но больше не получается, — Десс пропустила мимо ушей идиотское непривычное обращение и не изменила выражение лица. Стакана, на котором можно было бы концентрировать взгляд, не было, но пепельница никуда не делась.

Лестранж сжал палочку в кулаке, удерживая себя от того, чтобы испарить пепельницу к дементоровой бабушке.

Ему надо было почему-то, чтобы она подняла взгляд и посмотрела на него.

— Смысл рефлексировать о том, что уже не исправить.

Эридес упорно смотрела на пустую (как и её жизнь) пепельницу и не смотрела на Лестранжа. Но его тон поменялся: едва заметно, едва различимо, но поменялся. Ворсинки бархата, в который он заворачивал свои слова, стали будто бы острее. Пока они не резали, но уже кололи.

— То, что было, прошло. Надо жить сегодняшним днём.

Она бы так и сделала, если бы смогла.

Легко ему говорить. У него только сегодняшний день и есть, а всё прошлое смыто Азкабаном.

Сложнее, когда твоё прошлое наполнено светом в достаточной мере, чтобы при сравнении с настоящим и даже будущим вводить тебя в отчаяние.

— Спорная позиция, — её голос звучал безжизненно.

Неужели так сложно оторвать взгляд и посмотреть — в конце-то концов — на него.

— Что же, моя позиция может быть весьма аргументированной. Сама знаешь, я отлично владею языком убеждения, — растянулся в ухмылке Лестранж.

Бархат вновь стал мягким и почти что ласковым. Нежным.

Она отлично знала, какими именно навыками он владел.

Холод охватил всё её тело.

Что же, она вышла замуж. И преуспела в супружеской жизни.

Она состоялась как женщина.

Возможно.

Как волшебница она провалилась по всем фронтам.

Определённо.

— Я вышла замуж за Пожирателя Смерти, — она (наконец-то!) отвела глаза от пепельницы, зацепившись взглядом за державшую стакан руку Лестранжа с побелевшими костяшками пальцев.

Он это заметил и расслабился. Ещё мгновение — и стакан бы разбился.

— Ты очень любишь мне об этом напоминать, — Десс не было необходимости говорить это прямо, он и так считывал с её лица все мысли по этому поводу. И мысли эти сквозили какой-то особенно унылой брезгливостью.

Он Пожиратель, он убийца. Злой тёмный маг. Демон.

Персонаж из сказок, у которого конец всегда один: унизительная бесславная гибель, никакого королевского трона, никакой принцессы в жёнах. Гибель и забвение.

Но Десс жила не в сказке.

В мире таким нередко достаётся всё.

И принцессы, и слава, и власть. И место в истории.

— Чтобы вы об этом не забывали, — в голосе Десс зазвучала сталь.

Он не забывал. Такое невозможно забыть, когда ты до сих пор спишь без снов, когда метка на твоей руке то и дело горит огнём, когда у твоего брата в глазах смерть, а использование Убивающего превратилось в отточенный навык.

— Я всегда помню, Десс, кто я, — бархат исчез без следа, улетел куда-то, подхваченный диким ветром, и обнажился гранит.

Она вся сжалась. Будто от удара.

Будто вспомнила, кто же на самом деле сидел напротив неё.

Пожиратель смерти, убийца, злой тёмный маг, демон.

Демон на мгновение прикрыл глаза, и по граниту пошли маленькие трещинки, но — лишь на мгновение. Усталость и целый клубок чувств и эмоций навалились на него.

Чернила в руке забурлили. Сколько они весят? Ведь всего ничего, ничего не весят, а на самом деле — тонну. Это не чернила, а раскалённый чугун. И тянет его на самое дно.

— Давай не будем ругаться, Десс, — твёрдо сказал он. — Прошлое осталось в прошлом, у нас есть наше настоящее, и какой смысл делать его ещё более невыносимым. На это есть окружающие нас люди и внешние обстоятельства, — он не будет топить себя в водовороте мыслей о разочаровании в своём жизненном пути. Бесполезно. Да, это абсолютно бесполезно. И Десс не стоит. — Этот брак не из идеальных, Десс, я прекрасно это понимаю и без твоих нравоучений. Какая у нас жизнь, такой и брак. Но давай попробуем хотя бы не ругаться.

— Я не ругаюсь. Я просто живу и никому не мешаю. Если вам не нравится то, что я говорю, и вы полагаете это руганью, давайте попробуем молчать и не общаться, — Десс сложила руки в замок на груди. Она всё же была крайне скована.

— Нам деваться некуда, Десс. Мы муж и жена, и нам придётся продолжать общаться, — Лестранж со стуком вернул стакан на стол, вытащил из кармана мантии сигарету и зажёг её палочкой.

— По крайней мере, мистер Лестранж, есть шанс, что нам более не придётся терпеть слишком близкое общение друг с другом, — просто сказала Эридес и встала с кресла. — И попросила бы более при мне не курить. Я думаю, что беременна, — и вышла вон из комнаты, оставив своего супруга осмысливать новость в одиночестве.