Посторонний (гет)

Какаши понимает, что контакт с людьми делает мучительно и неприятно. Они моросят буквами, складывают их в слова, а те затекают в уши. Он находит способ укрыться от них в своей квартире.

Если человек — самое социальное существо, то Какаши, видимо, не человек.

Была б его воля, поставил людям лимит на слова, обрывал спектакль антрактом и уходил на отдых. Прямо посередине диалога.

Его место за кулисами или вообще вне театра.

Он выходит на прогулку реже, чем в тюрьме. Там почти каждый день, здесь — только когда нужно в магазин. За сигаретами, пивом и уверенностью в завтрашнем дне. Последнего товара всегда нет.

Какаши остается в том привычном распорядке: вставать рано, заправлять постель, завтракать и игнорировать окружение. День сурка — одно и то же.

Когда ночью лежит на мягкой кровати, у него в памяти всплывает фантомный звук удара дубинки, проезжающей по решетке. Но рядом никого нет, никто не маячит. И наутро появляется ощущение, словно дубинкой прошлись по нему. Потом около часа лежит, уставившись в потолок.

Помятость после сна прорезается мелкими морщинами, а внутренняя опора вялая и тухлая.

Какаши — антоним слову активность. Как робот: механический на эмоции и движения.

Жизнь проходит тягуче, медленно, однообразно.

Единственное, что скрашивает будни, — наблюдение за соседкой по дому. Он даже переставляет компьютерный стол к окну, чтобы видеть, когда она выходит на балкон, и выходить вместе с ней.

Пару раз она бросает взгляд на него, Какаши опускает голову, как застуканный за чем-то школьник, и как дебил радуется вниманию. Мимолетно, но все же. Внутри что-то екает, что не должно. Она вызывает одновременно влечение, отторжение и побуждение к действию. К какому — непонятно. Он в ожидании, когда что-то конкретно перевесит, но выходит бесконечное перетягивание каната.

Последнее действие — разгон в загон. Впечатывается без тормозов. И Генма приходит навестить совсем не вовремя, застает аварию, но разрулить дтп не особо пытается. Какаши смотрит, как он посасывает его пиво, из его холодильника, в его кресле, и чувствует раздражение.

Паршиво испытывать негатив по отношению к другу, но Какаши успел привыкнуть к одиночеству и к себе в нем, поэтому имеет право. А Генма сейчас как наблюдатель за происшествием. Такое никому бы не понравилось.

От него хочется избавиться, откупиться, самоликвидироваться. Вернуть тишину и пиво в холодильник. Все по своим местам. Куда свалить, если квартира своя же? В кому?

— Ты не лошадь, чтобы быть в загоне. Что тебя тревожит? — Наверно, Генма замечает гнетущую обстановку своим замыленным глазом и подает голос.

— Опустошение моих алкогольных запасов.

— Я возмещу. Так что не так?

— Все? — спрашивает Какаши, словно у Генмы есть ответ. — У меня не хватает мощности для жизни.

— Наркотики пробовал?

— Психолог вы так себе.

— Тогда пойдем другим путем, более скучным — разговором. Ты почти не выходишь из дома, становишься социофобом, значит, тебе нужно перебороть себя и вернуть интерес к чему-либо.

Какаши зависает.

— Твоя логичная цепочка нелогична. Как ты совместил социофобию и интерес?

— Да я просто хотел обозвать тебя социофобом. Насчет интереса я серьезно. Что тебя в последнее время радует?

Розовые волосы.

— Что вызывает положительные эмоции?

Розовые волосы.

— Если у тебя есть интерес к чему-либо, то он может вывести тебя из оцепенения.

Гребанные розовые волосы.

Что с ними делать, он не знает. Для Какаши этот интерес — один из загонов. Когда внутри долгое затишье, потом непонятно, как реагировать на прорастающие эмоции, чувства, что с ними делать и как убрать назад. Все приятное кажется неприятным, потому что отвык.

Генма вытягивает те мысли, которые Какаши игнорировал. Сегодня Генме нужно поставить лимит.

«Что вы чувствуете?»

Замешательство.

Он взвешивает, стоит ли спрашивать о соседке напротив, пока друг под градусом. В любом случае хуже не будет.

— Ты замечал в доме напротив девушку с розовыми волосами?

— О-о-о, она хорошенькая.

Или хуже будет.

— Когда к тебе забегал и прибирался, натыкался на нее взглядом, пока она курила.

— Знаешь что-нибудь о ней?

— Не-а. Но, думаю, она снимает хату примерно полгода. Я тогда первый раз ее заметил. — Генма пристально смотрит на Какаши, ухмыляется. — Не волнуйся, она не в моем вкусе. У меня Шизуне.

— У тебя не только Шизуне, там внутри нее еще человек.

— Да. Не осознавал, что во мне умещается столько любви.

Как приторно. Не мешало бы запить алкоголем.

Какаши знает — у Генмы для него найдется кусок этого сильного чувства, иначе не терпел бы его, не дружил, не помогал. Какаши знает, что это взаимно, у него тоже есть, но как-то притуплено. Были мысли сходить к врачу, чтобы прописал дозу любви, а то нехватка. Не то чтобы получать извне, а просто чувствовать. Хотя бы к себе. Только какой он рецепт покажет в аптеке? Котята и щенки минимум пять минут в день? Слабо.

Слово «любовь» всегда казалось слащавым, противным. Он так редко его употреблял, что можно посчитать на пальцах.

Кто громче всех кричит о любви, оказывается пуст.

Они проваливаются в застывшую тишину, Какаши смотрит на настенные часы. Он отчасти рад, что Генма не шарит о соседке. У них равная информация о ней, необоснованная ревность умирает в зачатке. Интерес остается на прежней отметке, не падает.

Странно, волнительно и непривычно.

Генма, видимо, ощущает свою неуместность в данный момент, атмосфера не предрасположена для дружеских посиделок. Не сегодня. Словами ему напрямую не говорят, Какаши просто прожигает пространство взглядом, ждет.

— Я схожу отлить и пойду домой. Расслабься и не дырявь стену, Циклоп.

Дождался.

— Ты отлично понимаешь намеки, правда не сразу.

Генма сворачивает в уборную, показывая фак. Какаши переводит свои глаза-лазеры ему на спину в попытке прожечь. Никакого результата. Суперспособностей нет и это отстой.

Было бы классно стать невидимым и просочиться к соседке. А еще лучше стирать нежелательные мысли по щелчку пальцев. Какаши смотрит через окно на ее балкон. Щелк, щелк. Образ в голове не рассеивается, в реальности на куски она не распадается.

Шаркающие шаги в прихожей переводят внимание на себя. Генма начинает собираться домой. Какаши неохотно встает, чтобы захлопнуть за ним дверь и напомнить о возмещении ущерба.

— Конечно-конечно, — отвечает с сарказмом Генма и растворяется в эхе шагов.

.

Звонок в дверь. Этим вечером Какаши никого не ждал. Открыв, упирается взглядом в приветственный оскал Кисаме. Вышел из клетки. Быстро время пролетело, а значит, и зима близко.

— Не сдох еще, — здоровается Кисаме.

— Очко цело? — спрашивает, как дела, Какаши.

— Как новое. Пошли покурим. И вытри слезы счастья.

— В моих глазах суше, чем в пустыне.

Так легко и непринужденно, будто вчера виделись. Может, общение, словно ничего не произошло, свойственно всем отсидевшим?

И если симулировать радость, возможно, действительно ее почувствуешь?

Какаши возвращается в дом за сигаретами, выходит к ждущему соседу. Теперь не по камере, теперь по лестничной клетке. На его кистях добавилось рубцов. У него это как вместо татуировок. Выглядит устрашающе, но красиво, ему идет.

Кисаме смотрит на козырек крыши осуждающе, поджав губы.

— Хоть бы кто убрал бычки, валяются со времен, когда еще не сидел. — Делает вид, что не причастен к своему же мусору. Актерище. Еще головой мотает с укором.

— Там почти все твое. Кто насрал, тот и убирает.

— Голубям это скажи.

Оба давятся смешком и достают сигареты.

Щелчок, затяжка, выдох.

— Выглядишь хуже пожеванной жвачки, — оценочно кидает Кисаме.

— То есть как обычно?

— Как обычно.

Оба снова гыгыкают.

— Ну что, как на воле? — прочистив горло, спрашивает Кисаме и харкает на козырек.

Подобный вопрос был от Генмы, только наоборот. И ответ будет обратным.

— Как на зоне. Только соседей немного и меню лучше. Голубиного помета меньше, чем в тюрьме.

— С таким отзывом из-за решетки не захочется выходить. По-твоему, тюремный отель и своя квартира одинаково тянут на пять звезд? — ухмыляется Кисаме.

— Своя квартира, конечно, получше будет. Шесть. Но ментальное состояние что здесь, что там — почти одинаковое.

— Так дело не в локации, дело в тебе.

— Меня окружают психологи без квалификации.

— Есть у меня лечение — набить тебе рожу. Может, взбодришься.

Кисаме снова скалится, снова острые клыки. Представляется, как они впиваются в кожу до десен, оставляя точки. Кровь заполняет углубления и выливается за края. Интересно, делал ли он так?

А из Генмы был неплохой психолог. Оказывается.

— Я предпочитаю кофе. Спасибо.

Или дуло к виску. Равнодушие к собственной жизни поразительно. Если бы сажали за небрежное отношение к своей судьбе, у Какаши было бы пожизненное.

— Если буду часто видеть твою кислую мину — как псину пристрелю, чтобы не мучался. Без обид. — Кисаме искоса смотрит на Какаши. — Долбаеб.

Почему-то даже «долбаеб» от Кисаме звучит как комплимент. Но за собак обидно. Как бы плоско он ни шутил, распиздяем его не назвать в отличие от Генмы — слишком собран.

— Буду благодарен.

Кисаме начинает рассказывать, как прошли последние два месяца. У Какузу ничего не изменилось. Не отсвечивает, держит в кулаке авторитет и уверенность в завтрашнем дне, которой так не хватает Какаши. Даже это спиздил.

К Обито никого не подселили. Пацан пытается вести дружеские беседы с камерой напротив, что бесит окружающих. На прогулке Кисаме терпел траханье своего мозга оральным террористом. Обито как сводка новостей в газете. Откуда он знает обо всем происходящем, если все его игнорируют, — хрен знает. Поэтому Кисаме слушал, делал для себя пометки и угощал сигаретами.

Какаши вставками угукает и мычит, пока сосед рассказывает. В общем, все по-старому. Только сейчас Кисаме на свободе.

Можно представить, что не было этого вырванного года жизни. Вот он — Кисаме, и никакого Какузу. Курят и болтают. Но для блокировки этих воспоминаний не хватит мощности. Впрочем, Какаши мощности хватает на покурить, пошляться до магазина и выполнять бытовые функции.

Может, Генма прав и нужны наркотики?

Кисаме слегка пихает локтем в бок и говорит:

— Пойду обживаться и привыкать к своей холостяцкой роскоши. Зови в гости, если что. — Его оскал выходит дружелюбным, уголки губ Какаши в ответ сами тянутся вверх.

— Ты тоже.

Кисаме жестом отдает честь и скрывается в своей квартире. Оставляет послевкусие от своего возвращения. Кажется, что все правда по-старому. Это успокаивает.

Отформатировать мозг нельзя и нужно ли? Пока все гладко, плоско, без падений.

Какаши заходит в комнату, бросает взгляд на ноутбук. Были мысли вернуться на работу, иначе в этой пустоте поедешь крышей. Деньги Какузу хранятся в походной сумке, закинутой в шкаф, на них можно жить приличное количество времени, чем он сейчас пользуется. Бессмысленно скитаться уже надоедает. Нужно хоть чем-то заняться.

Ответ от работодателя со старой работы приходит через день. Всем плевать, где он был и на причины отсутствия. Приступать к работе можно в любое время, ему кидают заказы на баннеры и рекламу для каких-то ресторанов. Вдогонку написали «с возвращением».

Его запомнили. Видимо, отличился хорошей работой.

За последние дни произошло много возвращений: Кисаме, работа и пиво в холодильнике. Наверно, оно и к лучшему, пусть так. Приятное ощущение, что он в своем доме не инородное тело, которое организм пытается вытолкнуть, как было поначалу. Приемлемо.

Соседка выходит на балкон курить. В старой жизни ее не было, это приятное дополнение чего-то нового. Какаши любуется ею через окно и выходит на свой балкон.

Все, что между ними, — ничего. Они просто вместе курят, а у него легкая тахикардия от ее плавного взгляда по нему.