Посторонний (гет)

Какаши понимает, что контакт с людьми делает мучительно и неприятно. Они моросят буквами, складывают их в слова, а те затекают в уши. Он находит способ укрыться от них в своей квартире.

Если человек — самое социальное существо, то Какаши, видимо, не человек.

Была б его воля, поставил людям лимит на слова, обрывал спектакль антрактом и уходил на отдых. Прямо посередине диалога.

Его место за кулисами или вообще вне театра.

Он выходит на прогулку реже, чем в тюрьме. Там почти каждый день, здесь — только когда нужно в магазин. За сигаретами, пивом и уверенностью в завтрашнем дне. Последнего товара всегда нет.

Какаши остается в том привычном распорядке: вставать рано, заправлять постель, завтракать и игнорировать окружение. День сурка — одно и то же.

Когда ночью лежит на мягкой кровати, у него в памяти всплывает фантомный звук удара дубинки, проезжающей по решетке. Но рядом никого нет, никто не маячит. И наутро появляется ощущение, словно дубинкой прошлись по нему. Потом около часа лежит, уставившись в потолок.

Помятость после сна прорезается мелкими морщинами, а внутренняя опора вялая и тухлая.

Какаши — антоним слову активность. Как робот: механический на эмоции и движения.

Жизнь проходит тягуче, медленно, однообразно.

Единственное, что скрашивает будни, — наблюдение за соседкой по дому. Он даже переставляет компьютерный стол к окну, чтобы видеть, когда она выходит на балкон, и выходить вместе с ней.

Пару раз она бросает взгляд на него, Какаши опускает голову, как застуканный за чем-то школьник, и как дебил радуется вниманию. Мимолетно, но все же. Внутри что-то екает, что не должно. Она вызывает одновременно влечение, отторжение и побуждение к действию. К какому — непонятно. Он в ожидании, когда что-то конкретно перевесит, но выходит бесконечное перетягивание каната.

Последнее действие — разгон в загон. Впечатывается без тормозов. И Генма приходит навестить совсем не вовремя, застает аварию, но разрулить дтп не особо пытается. Какаши смотрит, как он посасывает его пиво, из его холодильника, в его кресле, и чувствует раздражение.

Паршиво испытывать негатив по отношению к другу, но Какаши успел привыкнуть к одиночеству и к себе в нем, поэтому имеет право. А Генма сейчас как наблюдатель за происшествием. Такое никому бы не понравилось.

От него хочется избавиться, откупиться, самоликвидироваться. Вернуть тишину и пиво в холодильник. Все по своим местам. Куда свалить, если квартира своя же? В кому?

— Ты не лошадь, чтобы быть в загоне. Что тебя тревожит? — Наверно, Генма замечает гнетущую обстановку своим замыленным глазом и подает голос.

— Опустошение моих алкогольных запасов.

— Я возмещу. Так что не так?

— Все? — спрашивает Какаши, словно у Генмы есть ответ. — У меня не хватает мощности для жизни.

— Наркотики пробовал?

— Психолог вы так себе.

— Тогда пойдем другим путем, более скучным — разговором. Ты почти не выходишь из дома, становишься социофобом, значит, тебе нужно перебороть себя и вернуть интерес к чему-либо.

Какаши зависает.

— Твоя логичная цепочка нелогична. Как ты совместил социофобию и интерес?

— Да я просто хотел обозвать тебя социофобом. Насчет интереса я серьезно. Что тебя в последнее время радует?

Розовые волосы.

— Что вызывает положительные эмоции?

Розовые волосы.

— Если у тебя есть интерес к чему-либо, то он может вывести тебя из оцепенения.

Гребанные розовые волосы.

Что с ними делать, он не знает. Для Какаши этот интерес — один из загонов. Когда внутри долгое затишье, потом непонятно, как реагировать на прорастающие эмоции, чувства, что с ними делать и как убрать назад. Все приятное кажется неприятным, потому что отвык.

Генма вытягивает те мысли, которые Какаши игнорировал. Сегодня Генме нужно поставить лимит.

Он взвешивает, стоит ли спрашивать о соседке напротив, пока друг под градусом. В любом случае хуже не будет.

— Ты замечал в доме напротив девушку с розовыми волосами?

— О-о-о, она хорошенькая.

Или хуже будет.

— Когда к тебе забегал и прибирался, натыкался на нее взглядом, пока она курила.

— Знаешь что-нибудь о ней?

— Не-а. Но, думаю, она снимает хату примерно полгода. Я тогда первый раз ее заметил. — Генма пристально смотрит на Какаши, ухмыляется. — Не волнуйся, она не в моем вкусе. У меня Шизуне.

— У тебя не только Шизуне, там внутри нее еще человек.

— Да. Не осознавал, что во мне умещается столько любви.

Как приторно. Не мешало бы запить алкоголем.

Какаши знает — у Генмы для него найдется кусок этого сильного чувства, иначе не терпел бы его, не дружил, не помогал. Какаши знает, что это взаимно, у него тоже есть, но как-то притуплено. Были мысли сходить к врачу, чтобы прописал дозу любви, а то нехватка. Не то чтобы получать извне, а просто чувствовать. Хотя бы к себе. Только какой он рецепт покажет в аптеке? Котята и щенки минимум пять минут в день? Слабо.

Слово «любовь» всегда казалось слащавым, противным. Он так редко его употреблял, что можно посчитать на пальцах.

Кто громче всех кричит о любви, оказывается пуст.

Они проваливаются в застывшую тишину, Какаши смотрит на настенные часы. Он отчасти рад, что Генма не шарит о соседке. У них равная информация о ней, необоснованная ревность умирает в зачатке. Интерес остается на прежней отметке, не падает.

Странно, волнительно и непривычно.

Генма, видимо, ощущает свою неуместность в данный момент, атмосфера не предрасположена для дружеских посиделок. Не сегодня. Словами ему напрямую не говорят, Какаши просто прожигает пространство взглядом, ждет.

— Я схожу отлить и пойду домой. Расслабься и не дырявь стену, Циклоп.

Дождался.

— Ты отлично понимаешь намеки, правда не сразу.

Генма сворачивает в уборную, показывая фак. Какаши переводит свои глаза-лазеры ему на спину в попытке прожечь. Никакого результата. Суперспособностей нет и это отстой.

Было бы классно стать невидимым и просочиться к соседке. А еще лучше стирать нежелательные мысли по щелчку пальцев. Какаши смотрит через окно на ее балкон. Щелк, щелк. Образ в голове не рассеивается, в реальности на куски она не распадается.

Шаркающие шаги в прихожей переводят внимание на себя. Генма начинает собираться домой. Какаши неохотно встает, чтобы захлопнуть за ним дверь и напомнить о возмещении ущерба.

— Конечно-конечно, — отвечает с сарказмом Генма и растворяется в эхе шагов.

.

Звонок в дверь. Этим вечером Какаши никого не ждал. Открыв, упирается взглядом в приветственный оскал Кисаме. Вышел из клетки. Быстро время пролетело, а значит, и зима близко.

— Не сдох еще, — здоровается Кисаме.

— Очко цело? — спрашивает, как дела, Какаши.

— Как новое. Пошли покурим. И вытри слезы счастья.

— В моих глазах суше, чем в пустыне.

Так легко и непринужденно, будто вчера виделись. Может, общение, словно ничего не произошло, свойственно всем отсидевшим?

И если симулировать радость, возможно, действительно ее почувствуешь?

Какаши возвращается в дом за сигаретами, выходит к ждущему соседу. Теперь не по камере, теперь по лестничной клетке. На его кистях добавилось рубцов. У него это как вместо татуировок. Выглядит устрашающе, но красиво, ему идет.

Кисаме смотрит на козырек крыши осуждающе, поджав губы.

— Хоть бы кто убрал бычки, валяются со времен, когда еще не сидел. — Делает вид, что не причастен к своему же мусору. Актерище. Еще головой мотает с укором.

— Там почти все твое. Кто насрал, тот и убирает.

— Голубям это скажи.

Оба давятся смешком и достают сигареты.

Щелчок, затяжка, выдох.

— Выглядишь хуже пожеванной жвачки, — оценочно кидает Кисаме.

— То есть как обычно?

— Как обычно.

Оба снова гыгыкают.

— Ну что, как на воле? — прочистив горло, спрашивает Кисаме и харкает на козырек.

Подобный вопрос был от Генмы, только наоборот. И ответ будет обратным.

— Как на зоне. Только соседей немного и меню лучше. Голубиного помета меньше, чем в тюрьме.

— С таким отзывом из-за решетки не захочется выходить. По-твоему, тюремный отель и своя квартира одинаково тянут на пять звезд? — ухмыляется Кисаме.

— Своя квартира, конечно, получше будет. Шесть. Но ментальное состояние что здесь, что там — почти одинаковое.

— Так дело не в локации, дело в тебе.

— Меня окружают психологи без квалификации.

— Есть у меня лечение — набить тебе рожу. Может, взбодришься.

Кисаме снова скалится, снова острые клыки. Представляется, как они впиваются в кожу до десен, оставляя точки. Кровь заполняет углубления и выливается за края. Интересно, делал ли он так?

А из Генмы был неплохой психолог. Оказывается.

— Я предпочитаю кофе. Спасибо.

Или дуло к виску. Равнодушие к собственной жизни поразительно. Если бы сажали за небрежное отношение к своей судьбе, у Какаши было бы пожизненное.

— Если буду часто видеть твою кислую мину — как псину пристрелю, чтобы не мучался. Без обид. — Кисаме искоса смотрит на Какаши. — Долбаеб.

Почему-то даже «долбаеб» от Кисаме звучит как комплимент. Но за собак обидно. Как бы плоско он ни шутил, распиздяем его не назвать в отличие от Генмы — слишком собран.

— Буду благодарен.

Кисаме начинает рассказывать, как прошли последние два месяца. У Какузу ничего не изменилось. Не отсвечивает, держит в кулаке авторитет и уверенность в завтрашнем дне, которой так не хватает Какаши. Даже это спиздил.

К Обито никого не подселили. Пацан пытается вести дружеские беседы с камерой напротив, что бесит окружающих. На прогулке Кисаме терпел траханье своего мозга оральным террористом. Обито как сводка новостей в газете. Откуда он знает обо всем происходящем, если все его игнорируют, — хрен знает. Поэтому Кисаме слушал, делал для себя пометки и угощал сигаретами.

Какаши вставками угукает и мычит, пока сосед рассказывает. В общем, все по-старому. Только сейчас Кисаме на свободе.

Можно представить, что не было этого вырванного года жизни. Вот он — Кисаме, и никакого Какузу. Курят и болтают. Но для блокировки этих воспоминаний не хватит мощности. Впрочем, Какаши мощности хватает на покурить, пошляться до магазина и выполнять бытовые функции.

Может, Генма прав и нужны наркотики?

Кисаме слегка пихает локтем в бок и говорит:

— Пойду обживаться и привыкать к своей холостяцкой роскоши. Зови в гости, если что. — Его оскал выходит дружелюбным, уголки губ Какаши в ответ сами тянутся вверх.

— Ты тоже.

Кисаме жестом отдает честь и скрывается в своей квартире. Оставляет послевкусие от своего возвращения. Кажется, что все правда по-старому. Это успокаивает.

Отформатировать мозг нельзя и нужно ли? Пока все гладко, плоско, без падений.

Какаши заходит в комнату, бросает взгляд на ноутбук. Были мысли вернуться на работу, иначе в этой пустоте поедешь крышей. Деньги Какузу хранятся в походной сумке, закинутой в шкаф, на них можно жить приличное количество времени, чем он сейчас пользуется. Бессмысленно скитаться уже надоедает. Нужно хоть чем-то заняться.

Ответ от работодателя со старой работы приходит через день. Всем плевать, где он был и на причины отсутствия. Приступать к работе можно в любое время, ему кидают заказы на баннеры и рекламу для каких-то ресторанов. Вдогонку написали «с возвращением».

Его запомнили. Видимо, отличился хорошей работой.

За последние дни произошло много возвращений: Кисаме, работа и пиво в холодильнике. Наверно, оно и к лучшему, пусть так. Приятное ощущение, что он в своем доме не инородное тело, которое организм пытается вытолкнуть, как было поначалу. Приемлемо.

Соседка выходит на балкон курить. В старой жизни ее не было, это приятное дополнение чего-то нового. Какаши любуется ею через окно и выходит на свой балкон.

Все, что между ними, — ничего. Они просто вместе курят, а у него легкая тахикардия от ее плавного взгляда по нему.