Посторонний (гет)

Звук массивных шагов разносится по коридору, проникает в каждую камеру. Берцы останавливаются у решеток, в руках брякают связки ключей. Их перебирают и выискивают нужный. Какаши лениво поднимается с кушетки, разминает плечи и становится спиной к надзирателю, заводя руки за спину. На запястьях смыкаются наручники.

Ключ царапает внутренности замка, решетка открывается с лязгом. Каждый день одно и то же.

— Идем гулять и убирать птичье говно.

Какаши подталкивают к остальным заключенным, выстроенным в ряд. В толпе он ловит приветственный оскал Кисаме и почти незаметно кивает в ответ. Хоть этот ублюдок совсем не заслуживает какого-либо внимания.

День солнечный, тянет курить. Всегда тянет. В руках вместо сигареты скребок и ведро для уборки помета. Дно уже заполнено без просветов. Какаши оборачивается, выискивая Кисаме. Находит того, неспешно прогуливающегося между скамейками, со скребком в руке, без ведра и с сигаретой в зубах. Какаши жестом показывает дать закурить, прикладывая два пальца к губам.

Кисаме нарочно виляет между скамейками, увеличивает маршрут и тянет время. Курить дерьмо среди дерьма — прелесть жизни в стенах с проволокой. И даже это дерьмо не происходит по щелчку пальцев.

— Ну ты и гондон, — дождавшись, когда Кисаме подойдет, бросает Какаши.

— Я забочусь о твоих легких. — Протягивает сигарету и спички, Какаши забирает с облегченным вздохом, словно ему успели передать эстафету.

— Позаботься лучше о своей жопе. Если увидят, что отлыниваешь от работы, твое очко расширят до размера берц.

— Мне-то похуй, я здесь еще пару месяцев буду торчать. А тебе пару дней осталось, ты и веди себя примерно, как золушка. — Кисаме хмыкает и тычет пальцем на скамейку с пятном. — Ты там говно пропустил, не зли мачеху, — кивает в сторону надзирателя.

— В последнее время в камерах беспорядков мало. — Какаши с блаженством затягивается. — В моей тем более. Думаю, досижу спокойно.

Он запрокидывает голову к небу, выпуская струйку дыма. Прямо в рай. Голуби садятся на проволоку точно между колючек, мажут по стене пометом. Кисаме коротко провожает взглядом стекающую каплю, кривится.

— Тебе ебать как повезло, что твой сосед заболел. Такой пиздючий, что даже мне периодами слышно. Я бы сел ему на лицо… — пауза, затяжка, — подушкой.

— Тоже были такие мысли. У Обито всегда хорошее настроение и грустные истории. Оральный террорист.

Какаши пытается поднять уголок губ в улыбку, чтобы не звучало как осуждение. Попытка провалена, губы — прямая линия. При отсутствии эмоций на лице люди интерпретируют слова, как хотят. Да и похер.

— Мне с Какузу повезло. Правда, он даже во сне считает деньги. — Кисаме почесывает рубец на правой скуле, на левой такой же. Симметрично до перфекционизма, а вышло случайно. Акула — что внешне, что в бизнесе. Конечно, после Какузу.

— Хочешь сказать, тебе повезло сесть в одну камеру с человеком, который тебя же и подставил?

Оба одновременно смотрят в сторону Какузу. От него фонит властью, превосходством, контроль волнами расходится. Позвонки ровные без смещения, сидит прямо и играет в карты на сигареты — самая ценная валюта. Как он умудряется продолжать вести свои денежные дела за пределами этих стен — хрен знает. Может, через ублюдков голубей?

— Не без этого, конечно, у меня тогда очко сгорело до углей. Но и я ему по гроб жизни должен. Мы друзья, выяснили все дракой, разобрались, как-нибудь переживем. Да и я выйду раньше, чем он. Какузу сказал, что снимет мне хату. Буду жить на халяву. — В его голосе нет тоски, но есть надлом, куда вложил понятие потраченного времени в пустую.

Хата за вырезанный кусок жизни — вот это расценки. Хотя сам не лучше.

Если Какузу будет падать, Кисаме обязательно будет лететь рядом с ним. Та самая дружба, к которой все стремятся.

— Умоляю, только не снова в ту же квартиру, только не напротив моей. Я задолбался видеть твою рожу.

Кисаме подозрительно щурится с фирменным оскалом, шрамы натягиваются на скулах. Его улыбка — реклама прибора для нарезки овощей зубцами. Какаши гасит желание зажмуриться.

— Прости дружок, мы с тобой вечные соседи.

— Пиздец, — обреченно констатирует Какаши.

Пару дней и он свободен. Пару дней и ближайшие два месяца забудет об остром оскале.

До тюрьмы Какаши считал, что люди, попавшие в нее, полные идиоты с убитыми моральными ценностями. Кисаме считал, что некоторые заключенные в разы нормальнее, чем дохера правильные люди за стенами. Не исключено, что они оба правы.

Прикол жизни Какаши такой: отсидел за ничего. Вот умора. А тот, из-за кого это случилось, вальяжно пробирается через скамейки к Какузу за сигаретой. Какаши сплевывает, отдирая свеженасранный помет.

У Какузу какой-то бизнес с махинациями и прочими уловками. Кисаме человек участливый, друга в беде не бросит, и когда все накрылось, ему пришлось искать кого-то, чтобы прикрыть одну задницу. Какаши был соседом Кисаме и подошел на роль подставного идиота, причем уламывать особо не пришлось. Кисаме акула, но наживку заглотил почему-то Какаши.

Он познакомил с Какузу, тот пообещал приличную сумму за то, что Какаши отсидит год, возможно, меньше. Без подробностей. Аргументом было: «С тебя не убудет. Живешь один, никого нет, из дома не вылезаешь. Разницу не почувствуешь, а вернешься с деньгами».

Это был единственный раз, когда они общались, остальное через Кисаме. Даже на прогулках словами не перебрасывались, только взглядами. У Какузу — надменный, у Какаши — безразличный.

Все ясно без слов.

— Вместо кого я сижу? — как-то спросил Какаши в столовке у Кисаме на третий день заключения.

— Вместо Конан. Шлюшка Какузу, только при нем так не говори. — Кисаме рвет кусок хлеба пополам и макает в непонятную жижу. — Тебе бы всеми деталями стоило интересоваться до заключения, а не после. Совсем на свою жизнь похуй?

— Было б не похуй, не сидел бы здесь за какую-то шлюху.

Кисаме одобрительно хмыкает, а Какаши, кажется, находит ответ на свой вопрос о призвании. Видимо, быть подменой — его талант.

И что там по расценкам? Он недалеко ушел от бесплатной хаты.

Какаши неинтересно, как Конан выглядит, что из себя представляет. Он думает, насколько должен быть дорог человек, чтобы отгородить его и подставить чужую жизнь. Вспоминает Генму, друга с детства, поступил бы Какаши так же ради него? Сердце болезненно сжалось — поступил бы.

И когда Генма приходит его навещать, приносит передачи, Какаши почти не смотрит ему в глаза, чтобы не наткнуться на укоризненный и одновременно понимающий взгляд. Какаши на себя плевать — Генма в курсе, а деньги не особо и нужны были. Если он спас кому-то свободный год жизни, то отлично. Правда не знал, что шлюхе.

Он поехал крышей, когда сидел в камере, а в голове всплыл голос несуществующего психолога с вопросом «как вы себя чувствуете?».

Я себя не чувствую.

Вопрос всплывает до сих пор. Ответ не меняется.

В последний день заключения Какаши так и не натыкается на Обито. С ним выходит как-то без прощаний. Но успевает пожелать удачи Кисаме, чтобы рожа с очком остались целы и скорейшего выхода. Из тюремных стен, не окна — уточняет.

Каникулы строгого режима закончились. Какаши не испытывает радости или наподобие. Погода — что-то перевалочное между летом и осенью.

Какаши — между безразличием и жизненным обновлением.

К слову, Какузу прав. Разницу и правда почти не чувствует. Мир и после его смерти продолжит вертеться.

.

Первое время у Какаши рябит в глазах от рекламных вывесок, баннеров, людей. Всего слишком много, за год успел привыкнуть к минимализму. Ощущение, что попал в киберпанк. На него рухнул целый мир, а он роется в его обломках.

Какаши готовился к свободе, но готовым не оказался. Когда он переступает порог квартиры, одиночество обрушивается гильотиной, отрезает ожидания и мысли, что жизнь в своих стенах лучше. Что здесь вообще есть жизнь.

Здесь ничего. Как было до, как будет после.

Дом — гроб, город — его могила.

Слышно электричество по проводам, вода капает с крана. По температуре тепло, по атмосфере холод. Сам Какаши просачивается в пол, стены, фундамент, сливается с домом. Пугающе тихо.

Уже успел позабыть, как палец приятно проезжает по колесику зажигалки. Спички херня, но там это была единственная альтернатива.

На второй день свободы должен прийти Генма. У Генмы есть ключи от его дома и доверие. Судя по отсутствию паутины, он прибирался, но за цветами не уследил — два зеленых бойца из трех потеряны. Хорошо, что питомца не заводил. Не хотелось бы увидеть его удобрением.

До прихода Генмы Какаши успел привыкнуть к своему дому, но к нахождению в нем — нет. Комната достаточно минималистична, как камера, но в разы комфортнее ее.

Настолько привыкнуть к дерьму, что все хорошее начинает превращаться в ещё большее дерьмо. Какой абсурд.

Генма гремит посудой, просачивается из кухни в комнату с двумя кружками чая и застывает.

— Ебланишь?

— Медитирую.

Какаши лежит на полу в позе звезды. Правда упавшей. Слышит свист, с которым его жизнь летит на дно, и думает, что лучшее состояние — когда ничего не хочешь и ничего не можешь. Вот планеты и сошлись. Какаши празднует их парад равнодушием.

— Как на зоне отдохнул? — Генма ставит одну кружку на пол возле Какаши, сам садится в кресло, закидывая ноги на стол.

— Как дома. Только соседей много и меню так себе. Голубиного помета больше, чем в городе.

Какаши говорит буднично, точно вышел за хлебом, а нужного не оказалось. Немного грустно, но в целом не смертельно. Отвык от проявления эмоций, от себя, маска безразличия срослась с лицом и телом, там без нее никак.

Не так посмотрел — дубинка по лопаткам. А от таких же заключенных — удар под дых в лучшем случае.

В прошлом не отличался эмоциональностью, так еще с каждым годом она куда-то пропадает. Дементоры высасывают или возраст — хрен знает.

— Тяжело вам без девок было, наверно.

— Я не жаловался, — а себе признается, что соскучился по женским формам.

От физиологии не увернешься.

Какаши делится с Генмой, что возвращаться за стены не хочется. А кому хотелось бы? Даже если его жизнь что внутри них, что снаружи почти не изменилась. Там больше контроля, меньше выбора и длинные дни. Никакого случайного порядка, все по плану, регулярные действия топят в болоте монотонности. И к этому привыкаешь.

Тюрьма — новая тема для разговора, дополнительный снимок на затертой жизненной пленке, которым делиться не особо есть желание. Такое обычно скрывают, вырезают или накрывают кружевной салфеткой, как старый телек. Чуть приукрасить, чтобы не сразу была видна сущность уродливой вещи.

— Тебя еще что-то связывает с этими денежными магнатами? — Генма глушит волнение в голосе хлебком чая.

— Вроде нет. Кисаме вернется через месяца два в свою хату.

— Не думал сдать эту квартиру и перебраться в другую? Я бы на твоем месте не хотел жить рядом с этой хищной рыбехой.

— Пока не воняет, то все хорошо.

Генма заботливый. Он не говорит «я волнуюсь за тебя», он говорит «ты заебал быть бледным, поешь что-то кроме сигарет».

— А у тебя что нового произошло в открытом мире? — Какаши лениво поворачивает голову в сторону собеседника.

Генма робко улыбается, будто стеснительный подросток, и снова прячется за кружкой, делая глоток. Облизывает губы, закусывает нижнюю и говорит:

— Шизуне беременна.

Какаши слышит тиканье часов и как образовывается воронка жалости о своем упущенном времени. Он роется в полках, выбирая, какую положительную эмоцию показать Генме. Радость должна подойти. Чувствует ли он ее? Пока не осознает, но реакцию выдать нужно.

— Поздравляю. — Улыбается максимально, насколько способен, — уголки губ приподнимаются на пять миллиметров. — Значит, все серьезно? — зачем-то уточняет, хотя знает ответ.

— Да. — Генма смущенно чешет затылок. — Я когда узнал, то такой шок, наверно, никогда в жизни не ловил. А потом счастье ударило. И от ощущения счастья тоже шок словил. У нас и так все было хорошо и серьезно, взаимная любовь, все дела, но сейчас какой-то новый уровень — еще серьезнее.

— Теперь могу называть тебя папочка. — Какаши словно копирует эмоции Генмы и взаправду начинает медленно ощущать радость. Или что-то наподобие.

Этих чувств не хватало. Радоваться за других было всегда проще, чем за себя.

— Ты же понимаешь, что тоже будешь папочкой, только крестным?

И все снова схлопывается в мрак.

— Генма, я как человек никакой, а ты меня со своим ребенком связать хочешь?

— Да ты заебешь, — он говорит устало куда-то в потолок, руками проезжается по лицу. — Ты не «никакой», ты просто пассивный. В тебе нет ничего плохого. Походу в тюрьме еще больше мозги отбили.

Это Генма так заботится.

— А Шизуне не против?

— Ты ее знаешь. Она не дура и не против.

— Не дура, — подтверждает Какаши, — но то, что она сошлась с тобой, заставляет задуматься.

Генма корчит гримасу «как смешно», закатывая глаза. Какаши принимает сидячее положение и отхлебывает остывший чай.

— Родители для ребенка желают лучшего, а ты меня в крестные записал. Тебя уже можно лишать родительских прав.

Оба гыгыкают. Какаши расплескивает чай на штаны и проводит рукой по пятну. Жаль не кислота, чтобы разъело до кости.

— За такие шутки тебя Рин и бросила. — Генма точечно вытаскивает ее образ из памяти.

От упоминания Рин внутри ничего не екает. Повстречались и разошлись. Что-то переболело, успокоилось, и он даже выдавливает улыбку искренне. Было хорошо, но ей, видимо, недостаточно.

Она как-то сказала, что Какаши эмоциональный импотент. Какаши ответил, что она истерит по поводу и без. Кто-то из них был точно прав. Его лицо, к слову, было ровным и безразличным. Дементоры уже тогда начали свою деятельность, а он просто молча кивал на ее реплики и докивался до расставания.

Осадок после ухода Рин Какаши смыл виски со льдом и кучей заказов на удаленной работе. Стоило бы сейчас попытаться на нее вернуться.

— Ты, кстати, заходи к нам с Шизуне в гости. Она была бы рада тебя увидеть.

— Как-нибудь навещу.

— А мне пора возвращаться. — Генма неаккуратно сбрасывает ноги со стола, встает и семенит к выходу. — Если что, на связи. Не теряйся.

— Ага. — Какаши идет следом, упирается взглядом в его лопатки и шаркает по полу до входной двери. — И это… — слова сворачиваются в тугой ком, он чуть не давится им, — спасибо за поддержку и… за все.

Это оказывается сложнее, чем он проигрывал в мыслях. Оголенный провод по сравнению с ним не такой уязвимый, а током реально прошибает в затылок. Генма переступает порог, оборачивается, приподнимает брови и сканирует Какаши взглядом.

— Все же мозги не отбили, — оба давятся смешком. — Рад помочь, только следи за собой, и я почти никогда это не говорю, но, — долгая пауза, — пожалуйста.

Да, мольба от Генмы, как стрельнуть палкой раз в год.

— Сделаю что угодно, лишь бы не убирать голубиный помет.

Генма салютует на прощание, Какаши хлопает дверью.

Ужасно иметь некурящего друга, наверно, это единственный минус Генмы. Рывком вспоминается Кисаме, как они курили на лестничной клетке в без двух минут развалившееся окно, стряхивая пепел в железную банку. Кисаме здесь нет, а его бычки, выброшенные на козырек подъездной крыши, остались. Выкидывал, когда банка была заполнена и, скалясь, говорил «ты долетишь быстрее».

От воспоминаний аж слюна скопилась. Какаши тащится на балкон и блаженно закуривает. Затягивается медленно, с кайфом, цедит дым сквозь зубы. Взглядом прыгает по детям на площадке, переводит на соседний дом и цепляется за розовые волосы. Девушка закуривает. Балкон на том же этаже, что и его, прямо напротив. Их разделяет небольшая площадка, тротуары и припаркованные у подъездов машины.

Какаши не видит четко ее лицо, но с расстояния кажется милой. Майка по фигуре, что ниже не видно — балкон цензурит, по худощавым плечам представляет ее стройной. На него внимание не обращает, а он ею залюбовался — давно не смотрел на женское тело. Там же были одни мужские рожи и далеко не модельные. Каждый день.

Какаши щурится, помогая зрачкам сфокусироваться и увидеть ее в высоком качестве. Цвет глаз без бинокля не разобрать, кожа молочная, волосы длинные. Она красивая. Заправляет прядь за ухо, тушит сигарету, почесывая ключицу, и скрывается в своей квартире.

Все становится серее. Какаши мечется взглядом, словно отобрали лазерный прицел у кота, — пусто. Не заметил, как простоял минут пять с давно докуренной сигаретой, фильтр пальцы не греет. От вида напротив удовольствия получил больше, чем от никотина.

Раньше ее не замечал, за год многое могло измениться. А сам он? Вряд ли. Генма бы сразу оповестил о перемене.

Ощущение безразличия чуть уменьшается. Или ему так кажется. Вернуть бы Генму, чтобы расставил его эмоции по возрастанию и наличию, как в онлайн-магазинах. Самому разбирать сложно, нужен консультант.

«Как вы себя чувствуете?»

Я себя не чувствую. Все автоматическое.

Какаши вливается в комнату, с жалостью смотрит на последнего зеленого бойца. Если растение продолжает жить, то и он как-то сможет.

Какаши понимает, что контакт с людьми делает мучительно и неприятно. Они моросят буквами, складывают их в слова, а те затекают в уши. Он находит способ укрыться от них в своей квартире.

Если человек — самое социальное существо, то Какаши, видимо, не человек.

Была б его воля, поставил людям лимит на слова, обрывал спектакль антрактом и уходил на отдых. Прямо посередине диалога.

Его место за кулисами или вообще вне театра.

Он выходит на прогулку реже, чем в тюрьме. Там почти каждый день, здесь — только когда нужно в магазин. За сигаретами, пивом и уверенностью в завтрашнем дне. Последнего товара всегда нет.

Какаши остается в том привычном распорядке: вставать рано, заправлять постель, завтракать и игнорировать окружение. День сурка — одно и то же.

Когда ночью лежит на мягкой кровати, у него в памяти всплывает фантомный звук удара дубинки, проезжающей по решетке. Но рядом никого нет, никто не маячит. И наутро появляется ощущение, словно дубинкой прошлись по нему. Потом около часа лежит, уставившись в потолок.

Помятость после сна прорезается мелкими морщинами, а внутренняя опора вялая и тухлая.

Какаши — антоним слову активность. Как робот: механический на эмоции и движения.

Жизнь проходит тягуче, медленно, однообразно.

Единственное, что скрашивает будни, — наблюдение за соседкой по дому. Он даже переставляет компьютерный стол к окну, чтобы видеть, когда она выходит на балкон, и выходить вместе с ней.

Пару раз она бросает взгляд на него, Какаши опускает голову, как застуканный за чем-то школьник, и как дебил радуется вниманию. Мимолетно, но все же. Внутри что-то екает, что не должно. Она вызывает одновременно влечение, отторжение и побуждение к действию. К какому — непонятно. Он в ожидании, когда что-то конкретно перевесит, но выходит бесконечное перетягивание каната.

Последнее действие — разгон в загон. Впечатывается без тормозов. И Генма приходит навестить совсем не вовремя, застает аварию, но разрулить дтп не особо пытается. Какаши смотрит, как он посасывает его пиво, из его холодильника, в его кресле, и чувствует раздражение.

Паршиво испытывать негатив по отношению к другу, но Какаши успел привыкнуть к одиночеству и к себе в нем, поэтому имеет право. А Генма сейчас как наблюдатель за происшествием. Такое никому бы не понравилось.

От него хочется избавиться, откупиться, самоликвидироваться. Вернуть тишину и пиво в холодильник. Все по своим местам. Куда свалить, если квартира своя же? В кому?

— Ты не лошадь, чтобы быть в загоне. Что тебя тревожит? — Наверно, Генма замечает гнетущую обстановку своим замыленным глазом и подает голос.

— Опустошение моих алкогольных запасов.

— Я возмещу. Так что не так?

— Все? — спрашивает Какаши, словно у Генмы есть ответ. — У меня не хватает мощности для жизни.

— Наркотики пробовал?

— Психолог вы так себе.

— Тогда пойдем другим путем, более скучным — разговором. Ты почти не выходишь из дома, становишься социофобом, значит, тебе нужно перебороть себя и вернуть интерес к чему-либо.

Какаши зависает.

— Твоя логичная цепочка нелогична. Как ты совместил социофобию и интерес?

— Да я просто хотел обозвать тебя социофобом. Насчет интереса я серьезно. Что тебя в последнее время радует?

Розовые волосы.

— Что вызывает положительные эмоции?

Розовые волосы.

— Если у тебя есть интерес к чему-либо, то он может вывести тебя из оцепенения.

Гребанные розовые волосы.

Что с ними делать, он не знает. Для Какаши этот интерес — один из загонов. Когда внутри долгое затишье, потом непонятно, как реагировать на прорастающие эмоции, чувства, что с ними делать и как убрать назад. Все приятное кажется неприятным, потому что отвык.

Генма вытягивает те мысли, которые Какаши игнорировал. Сегодня Генме нужно поставить лимит.

«Что вы чувствуете?»

Замешательство.

Он взвешивает, стоит ли спрашивать о соседке напротив, пока друг под градусом. В любом случае хуже не будет.

— Ты замечал в доме напротив девушку с розовыми волосами?

— О-о-о, она хорошенькая.

Или хуже будет.

— Когда к тебе забегал и прибирался, натыкался на нее взглядом, пока она курила.

— Знаешь что-нибудь о ней?

— Не-а. Но, думаю, она снимает хату примерно полгода. Я тогда первый раз ее заметил. — Генма пристально смотрит на Какаши, ухмыляется. — Не волнуйся, она не в моем вкусе. У меня Шизуне.

— У тебя не только Шизуне, там внутри нее еще человек.

— Да. Не осознавал, что во мне умещается столько любви.

Как приторно. Не мешало бы запить алкоголем.

Какаши знает — у Генмы для него найдется кусок этого сильного чувства, иначе не терпел бы его, не дружил, не помогал. Какаши знает, что это взаимно, у него тоже есть, но как-то притуплено. Были мысли сходить к врачу, чтобы прописал дозу любви, а то нехватка. Не то чтобы получать извне, а просто чувствовать. Хотя бы к себе. Только какой он рецепт покажет в аптеке? Котята и щенки минимум пять минут в день? Слабо.

Слово «любовь» всегда казалось слащавым, противным. Он так редко его употреблял, что можно посчитать на пальцах.

Кто громче всех кричит о любви, оказывается пуст.

Они проваливаются в застывшую тишину, Какаши смотрит на настенные часы. Он отчасти рад, что Генма не шарит о соседке. У них равная информация о ней, необоснованная ревность умирает в зачатке. Интерес остается на прежней отметке, не падает.

Странно, волнительно и непривычно.

Генма, видимо, ощущает свою неуместность в данный момент, атмосфера не предрасположена для дружеских посиделок. Не сегодня. Словами ему напрямую не говорят, Какаши просто прожигает пространство взглядом, ждет.

— Я схожу отлить и пойду домой. Расслабься и не дырявь стену, Циклоп.

Дождался.

— Ты отлично понимаешь намеки, правда не сразу.

Генма сворачивает в уборную, показывая фак. Какаши переводит свои глаза-лазеры ему на спину в попытке прожечь. Никакого результата. Суперспособностей нет и это отстой.

Было бы классно стать невидимым и просочиться к соседке. А еще лучше стирать нежелательные мысли по щелчку пальцев. Какаши смотрит через окно на ее балкон. Щелк, щелк. Образ в голове не рассеивается, в реальности на куски она не распадается.

Шаркающие шаги в прихожей переводят внимание на себя. Генма начинает собираться домой. Какаши неохотно встает, чтобы захлопнуть за ним дверь и напомнить о возмещении ущерба.

— Конечно-конечно, — отвечает с сарказмом Генма и растворяется в эхе шагов.

.

Звонок в дверь. Этим вечером Какаши никого не ждал. Открыв, упирается взглядом в приветственный оскал Кисаме. Вышел из клетки. Быстро время пролетело, а значит, и зима близко.

— Не сдох еще, — здоровается Кисаме.

— Очко цело? — спрашивает, как дела, Какаши.

— Как новое. Пошли покурим. И вытри слезы счастья.

— В моих глазах суше, чем в пустыне.

Так легко и непринужденно, будто вчера виделись. Может, общение, словно ничего не произошло, свойственно всем отсидевшим?

И если симулировать радость, возможно, действительно ее почувствуешь?

Какаши возвращается в дом за сигаретами, выходит к ждущему соседу. Теперь не по камере, теперь по лестничной клетке. На его кистях добавилось рубцов. У него это как вместо татуировок. Выглядит устрашающе, но красиво, ему идет.

Кисаме смотрит на козырек крыши осуждающе, поджав губы.

— Хоть бы кто убрал бычки, валяются со времен, когда еще не сидел. — Делает вид, что не причастен к своему же мусору. Актерище. Еще головой мотает с укором.

— Там почти все твое. Кто насрал, тот и убирает.

— Голубям это скажи.

Оба давятся смешком и достают сигареты.

Щелчок, затяжка, выдох.

— Выглядишь хуже пожеванной жвачки, — оценочно кидает Кисаме.

— То есть как обычно?

— Как обычно.

Оба снова гыгыкают.

— Ну что, как на воле? — прочистив горло, спрашивает Кисаме и харкает на козырек.

Подобный вопрос был от Генмы, только наоборот. И ответ будет обратным.

— Как на зоне. Только соседей немного и меню лучше. Голубиного помета меньше, чем в тюрьме.

— С таким отзывом из-за решетки не захочется выходить. По-твоему, тюремный отель и своя квартира одинаково тянут на пять звезд? — ухмыляется Кисаме.

— Своя квартира, конечно, получше будет. Шесть. Но ментальное состояние что здесь, что там — почти одинаковое.

— Так дело не в локации, дело в тебе.

— Меня окружают психологи без квалификации.

— Есть у меня лечение — набить тебе рожу. Может, взбодришься.

Кисаме снова скалится, снова острые клыки. Представляется, как они впиваются в кожу до десен, оставляя точки. Кровь заполняет углубления и выливается за края. Интересно, делал ли он так?

А из Генмы был неплохой психолог. Оказывается.

— Я предпочитаю кофе. Спасибо.

Или дуло к виску. Равнодушие к собственной жизни поразительно. Если бы сажали за небрежное отношение к своей судьбе, у Какаши было бы пожизненное.

— Если буду часто видеть твою кислую мину — как псину пристрелю, чтобы не мучался. Без обид. — Кисаме искоса смотрит на Какаши. — Долбаеб.

Почему-то даже «долбаеб» от Кисаме звучит как комплимент. Но за собак обидно. Как бы плоско он ни шутил, распиздяем его не назвать в отличие от Генмы — слишком собран.

— Буду благодарен.

Кисаме начинает рассказывать, как прошли последние два месяца. У Какузу ничего не изменилось. Не отсвечивает, держит в кулаке авторитет и уверенность в завтрашнем дне, которой так не хватает Какаши. Даже это спиздил.

К Обито никого не подселили. Пацан пытается вести дружеские беседы с камерой напротив, что бесит окружающих. На прогулке Кисаме терпел траханье своего мозга оральным террористом. Обито как сводка новостей в газете. Откуда он знает обо всем происходящем, если все его игнорируют, — хрен знает. Поэтому Кисаме слушал, делал для себя пометки и угощал сигаретами.

Какаши вставками угукает и мычит, пока сосед рассказывает. В общем, все по-старому. Только сейчас Кисаме на свободе.

Можно представить, что не было этого вырванного года жизни. Вот он — Кисаме, и никакого Какузу. Курят и болтают. Но для блокировки этих воспоминаний не хватит мощности. Впрочем, Какаши мощности хватает на покурить, пошляться до магазина и выполнять бытовые функции.

Может, Генма прав и нужны наркотики?

Кисаме слегка пихает локтем в бок и говорит:

— Пойду обживаться и привыкать к своей холостяцкой роскоши. Зови в гости, если что. — Его оскал выходит дружелюбным, уголки губ Какаши в ответ сами тянутся вверх.

— Ты тоже.

Кисаме жестом отдает честь и скрывается в своей квартире. Оставляет послевкусие от своего возвращения. Кажется, что все правда по-старому. Это успокаивает.

Отформатировать мозг нельзя и нужно ли? Пока все гладко, плоско, без падений.

Какаши заходит в комнату, бросает взгляд на ноутбук. Были мысли вернуться на работу, иначе в этой пустоте поедешь крышей. Деньги Какузу хранятся в походной сумке, закинутой в шкаф, на них можно жить приличное количество времени, чем он сейчас пользуется. Бессмысленно скитаться уже надоедает. Нужно хоть чем-то заняться.

Ответ от работодателя со старой работы приходит через день. Всем плевать, где он был и на причины отсутствия. Приступать к работе можно в любое время, ему кидают заказы на баннеры и рекламу для каких-то ресторанов. Вдогонку написали «с возвращением».

Его запомнили. Видимо, отличился хорошей работой.

За последние дни произошло много возвращений: Кисаме, работа и пиво в холодильнике. Наверно, оно и к лучшему, пусть так. Приятное ощущение, что он в своем доме не инородное тело, которое организм пытается вытолкнуть, как было поначалу. Приемлемо.

Соседка выходит на балкон курить. В старой жизни ее не было, это приятное дополнение чего-то нового. Какаши любуется ею через окно и выходит на свой балкон.

Все, что между ними, — ничего. Они просто вместе курят, а у него легкая тахикардия от ее плавного взгляда по нему.

Осень на последнем издыхании борется с зимой. Погода — беспощадная сука. Ноябрь всегда был извращенцем — садист и бдсмщик. Лупит дождем со снегом.

Соседка, как мазохистка, выходит покурить, одетая не по погоде. Какаши замечает ее, прикрывает ноутбук, берет кофе и выходит следом на свой балкон. Она смотрит на него и салютует рукой с кружкой. Он делает то же самое — ему одобрительно кивают.

Это приветствие началось недавно. К курению добавилось совместное распитие напитков. Их отношения, которых нет, вышли на новый уровень.

Какаши нравится надумывать, что у них якобы какие-то отношения, но не нравится обзывать себя больным мудаком после осознания выдуманного.

Из ее рта выходит облако пара, закурить не успела — это холод. Стоит в легком халате, майке с бретельками, и снова ключицы на показ. Заманчиво и до дурного легкомысленно. Заболеет же.

Он делает щелчок, затяжку, выдох.

В последнее время сигареты скуриваются слишком быстро, а она так же быстро скрывается в своей квартире, уступая место городской серости. Были мысли незаметно ее сфоткать и любоваться дальше, но это совсем безумные извращенные идеи. Ее яркая фотография точно бы разогнала мрак в углах его комнаты.

Больной мудак, серьезно.

«Как вы себя чувствуете?»

Я себя не чувствую.

Кроме как в моменты любования соседкой.

День незаметно расплывается в ночь. За окном темнота, словно разлили чернила, — статичная картинка. Досадно, что нельзя проскроллить городской пейзаж, как в смартфоне, и остановиться на понравившемся. Какаши сидит за ноутбуком в полупустой комнате. Из мебели самое необходимое: где поспать, куда сложить вещи и куда примостить свою задницу перед трупом дерева на четырех ножках.

Иногда он хочет разорвать темноту криком, но все, что слышит ночь, — клацанье по клавишам.

Ночь — потрясающее время. В ней смысла больше, чем в жизни.

В отражении зрачков мелькают вкладки, текст, фотографии. На косточке правой руки геймерская мозоль от мышки. Работа на удаленке складывается в мешки под глазами.

Сигареты заканчиваются, алкогольный запас снова был почти опустошен Генмой. Беспощадная сука не только погода. Дружба, а зачем нужно это понятие?

Какаши смотрит на часы — до закрытия мелкого магазина на углу дома еще сорок минут. Успеет сходить.

Зарывается в капюшон и карманы зимней куртки, ненавидя шапки и перчатки. За пять минут ходьбы слякоть от ботинок обстреливает сзади низ штанов. Блядь, снова стирка. Он делает ставку на скорейший приход зимы и постоянно проигрывает, а пора бы уже победить, но кто его слушает.

Продавец скучающе листает журнал. Он кивает Какаши в знак приветствия и добродушно улыбается. Старик Теучи слишком хороший для этого магазина, где постоянные клиенты в основном алкаши и сам Какаши. Как будто это две отдельные категории.

Какаши разглядывает полупустые полки, слух улавливает звон колокольчика — зашли покупатели. Должно быть, точно алкаши, в такое-то время. Он не оборачивается, лишних телодвижений не делает, чтобы убедиться в своем предположении. Открывает холодильник с пивом, берет упаковку банок про запас, а когда закрывает, на него налетает его ошибочная «догадка» — споткнулась о торчащий поддон. Почти лобовое столкновение.

Она по инерции цепляется за его предплечье, чтобы не упасть. Поймав равновесие и опору под ногами, опускает свои руки, случайно мажет холодными пальцами по его кисти. Какаши дергается от неожиданности. Она тоже без перчаток.

Это не неприятно, это непривычно.

Его впервые так мягко коснулись. Может, волки потому и воют, что голодны по ласке?

— Извините, — виновато бормочет, поднимая на него взгляд.

С нее спадает капюшон, розовый цвет волос режет по глазам. Какаши застывает. Неужели настолько часто о ней думал, что она материализовалась?

Они стоят друг напротив друга, как в романтичном фильме. Рядом барахлит холодильник, на кассе какая-то возня, все фоновое становится неважным и размытым. Цунами, ураган, землетрясение, убийство? Плевать.

Кто-то должен кинуть попкорн в экран от слащавости момента. Тошно, но сам бы такой момент не переключил.

Он ближе к психическому расстройству, чем к ней, хотя она стоит в метре от него.

Ее зрачки расширяются, словно смотрит в темноту, но перед ней Какаши. Уголки ее губ приподнимаются — она его узнала.

В ответ он давится своей улыбкой и выплевывает прямую линию губ — в нем ничего не меняется. До мышц сигнал не доходит или сам обрубает неосознанно.

Среди кучи женщин когда-нибудь попадется та, которая выворачивает душу. В голове заедает песня "be my queen". Он выключает несуществующий музыкальный аппарат, чтобы не падать в еще большую драматичность.

— Сакура! — ее окликает, видимо, подруга. Она резко поворачивается в сторону кассы, разрывая зрительный контакт, и уходит к блондинке.

Са-ку-ра. Какаши смакует по слогам и запоздало дает волю улыбке.

Провожает их взглядом, отмечая, какая подруга обычная по сравнению с Сакурой. Блонд, макияж, сами черты лица — все выглядит типичным, пусть и красиво.

За ними захлопывается дверь. А кто вернёт его перевернутую душу назад?

Столкновения с ней хотелось бы избежать. Врезалась в его микровселенную с таким ударом, что образовала черную дыру, в которую его засасывает.

Какаши подходит к кассе, старик Теучи сам начинает разговор, пока пробивает товар. Ему неважно, есть собеседник или нет, бормочет с энтузиазмом, ноль внимания на барахлящую над ним лампочку. На прилавке неаккуратной стопкой валяются журналы, на обложке одного из них Сакура во весь рост в одежде крутого бренда.

Какаши не верит увиденному, нажимает пальцами в уголки глаз и давит на переносицу. Снова бросает взгляд на журнал. Это точно Сакура.

Выходит, она местная знаменитость.

— Да, девчули умеют развлекаться, — свет над Теучи мигает, гаснет, загорается, — эта Ино подговорит кого угодно и на что угодно. Вон Сакура какая стала, а была как серая мышь.

Новая информация нанизывается, как бисер на леску. Какаши собирает все по крупицам без участия Сакуры — косвенно. Он хочет расспросить дальше, но чтобы это не выглядело подозрительно, будто он маньяк-сталкер.

Как идиот не может оторвать взгляд от гребанного журнала с ее фигурой.

— Я раньше их не видел, — Какаши вбрасывает фразу без вопроса.

Заебись расспросил. Как минимум выглядит, что поддерживает беседу.

— Они тут где-то полгода. — Теучи достает пакет, а Какаши уже слышал это от Генмы — новой бисерины нет. — Тебя ж год не было, как бы ты заметил?

Вопрос риторический, в пустоту, в Какаши, и он молчит. А старик, как по тексту в спектакле, продолжает реплику после паузы:

— Сакуре нужны были деньги, Ино предложила попробовать быть моделью, как и она. Так та ведь застенчивая была, отказывалась. А через пару дней Ино принесла фотографии, где Сакура снялась для рекламы какой-то одежды, похвасталась своей подругой и даром убеждения. Ну красотища, ничего не скажешь.

Старики, им бы лясами поточить. Заметишь у себя это качество и ты старик, даже если тебе тридцать.

— Сакура добродушная, милая, но, как стала фотомоделью, видно, что поняла свою цену. Уверенности в ней прибавилось.

Информационный браслет пополняется бисеринами. Какаши жалеет, что не знал Сакуру до. Теперь понятно, откуда в ней столько изящества. Она такая тонкая, шею легко свернуть, как воробью. Набрался романтичности от Кисаме.

Два плюс два складывать умеет. Понимает, что вляпался не только в слякоть, но и в чувства. И почему эти вещи так похожи. Из одной клетки в другую. Было бы лучше забраться назад в скорлупу отчужденности, а не с головой нырять в Сакуру.

Она цельная, он раздробленный.

Может, к ней так сильно тянет потому, что она соберет его, как детальки Лего? В дополнение построит космолёт, и они улетят на другую планету. Приятная иллюзия.

Пока Теучи копошится под прилавком, Какаши незаметно забирает журнал и расплачивается за товар суммой больше, чем нужно. Выходит на улицу, делая вид, что не слышит ударяющих в спину удивленных возгласов старика.

Какаши обещает себе не притрагиваться завтра к сигаретам, чтобы нарушить обещание — у него уже зависимость. Балкон, сигарета, Сакура — мозг связывает эти вещи, запуская в солнечное сплетение трепет и ожидание момента.

Где кнопка, чтобы отключить странные ощущения в теле?

Сакуру необходимо видеть, а тлеющий табак как тупой предлог быть ближе, не за окном в разводах, а на одной линии — почти без препятствий.

Они дышат одним воздухом, даже на одной улице живут, в один магазин ходят. Как много точек соприкосновения, как мало прямого контакта.

От мысли подобраться к ней ближе зарождается тревожность. Если Какаши начнет делать шаги в ее сторону — разорвет свои оставшиеся нервные клетки на части, размножит до бесконечного количества и утонет в них.

Сгнить без чувств или с ними — невелика разница. Возможно, стоит попытаться сделать шаг. Только что делать, он не разобрался.

Эти чувства противоречат надуманной бессмысленности вокруг.

На прокуренной лестничной клетке его вылавливает Кисаме. Наводит на Какаши два пальца, как пистолет.

— Опять кислая рожа.

Какаши сдается, поднимая руки вверх, брякает банками пива в пакете и говорит в оправдание:

— Я съел лимон.

— Предлагаю выпить и перекусить. Но, если рожу не изменишь, серьезно пристрелю, как и обещал. — Смотрит в упор, решительно.

Кисаме предназначен для доброты. Такой, которой вымощена дорога в ад.

Какаши улыбается. Делает все, чтобы казаться живым, и соглашается на ужин — не придется готовить самому.

В квартире соседа больше бардака и жизни. На стене пара плакатов с полуголыми женщинами, у кровати протертое пятно на полу. Когда встаёшь с утра и ставишь ноги в одно и то же место — остаётся след. На полках книги и фигурки «В поисках Немо». Тут определенно что-то лишнее.

Кисаме готовит сухарики к пиву и мясную нарезку. Недооцененный шеф-повар. Они плюхаются на диван, телевизор напротив вещает о погоде. Обещают снег, Какаши обещает не попадаться Кисаме с унылым лицом и надеется на метель, чтобы замело и не нашли.

Нет тела — нет кислой рожи.

Оба понимают, что все останется как было. Он с таким лицом родился, с таким и сдохнет.

Разговор заходит в понятное для них русло — тюрьма. Не хочется в него окунаться, но будто с чего бы ты ни начинал, по итогу оказываешься там. Крючок, с которого не слезть.

Какаши спрашивает:

— Ты раскаиваешься?

— Да, — равнодушно отвечает Кисаме.

— Тебе похуй?

— Абсолютно, — Кисаме добавляет уверенный кивок, ухмыляется и расслабленно откидывает голову на спинку дивана. — В один момент жизни ты можешь быть святым, в другой — злодеем. И это нормально.

Здорово, наверно, жить без чувства вины.

Он искоса наблюдает за Какаши, который присасывается к банке, разом опустошая ее в ноль, и говорит:

— Ты все принимаешь близко к сердцу.

— Я ничего не принимаю близко к сердцу. Кроме инфаркта.

Оба давятся смешком и ловят кайф с разговора ни о чем.

— Остроумный пиздюк, — хвалит его Кисаме.

Какаши пьян, но не настолько, чтобы говорить о Сакуре, хотя хочется. У него по ней голод. Чешет язык сухариками, лишнего не болтает, еще полчаса и можно валить домой.

Кисаме плевать, даже если он на ночь останется, лишь бы ничего не заблевал. А Какаши и нечем, он словно сожрал тонну пустоты. В него кричи — услышишь эхо.

Сосед не встает провожать Какаши, только лениво поворачивает голову в его сторону и говорит очевидную вещь:

— Хватит пиздострадать. Соберись. Или поебись, — подмигивает.

В сравнении с легким диалогом в начале эта реплика звучит слишком серьезно, как точка, к которой нечего добавить.

Смысл собираться, если состоишь из пустоты?

Какаши кивает, поджав губы и добавляя лицу важности. Забирает пакет и уходит в свою квартиру.

Его смысл жизни — перестать искать смысл. И Какаши справляется с ним на отлично.

Ему приходится зарегистрироваться в соцсети, чтобы числиться в рабочем чате. На экране высвечиваются рекомендованные друзья, у самого в добавленных только Генма и Кисаме.

Первая рекомендация бьёт по глазам и солнечному сплетению — Сакура. Он кусает губы, писать ей глупо, и добавляет ее страницу в закладки.

Какаши переходит по ссылке на ее инстаграм. Сакура выставила пост со своей фотографией. Стрелки на глазах, губы в блеске, и он уверен, что, если коснется их языком, во рту станет сладко. Курсор замирает над кнопкой лайка. Нельзя. Только смотреть, никаких действий.

Атмосфера мрака в его квартире от ее фотографии и правда рассеивается.

Как хорошо, что он недостаточно пьян для глупостей. Если что, сломает себе пальцы. Давит ими на виски, пока целые, массирует.

Действие порождает последствия. Как перестать думать, чтобы и от мыслей не было последствий. Все желания по отношению к Сакуре засунуть в коробку, запечатать и отправить за пределы человеческих границ. Он становится одержим ею и, пока мозгами окончательно не поплыл, понимает это.

Она даже не в курсе, что беспощадно его топит.

В темноте все цвета одинаковы. Жизнь на улице замирает, он сливается с полумертвым городом. Лампочки в нем гаснут так же медленно, поочередно, окунают в привычную тишину.

Он вспоминает, как она смотрела на него в магазине. Ее лицо выглядело, словно она за мир во всем мире, доброту и любовь. Когда окликнула подруга, лицо отобразило ненависть, войну и злость. Поразительная женщина. От нее невозможно устроить детокс.

Один раз увидишь Сакуру — запомнишь навсегда. Этот прикол вселенной — полное издевательство.

С высоты птичьего полета все люди — наземный мусор.

Небо в сплошных белых облаках. Солнце прячется за мутной пеленой. Глазам не хватает синего цвета и розового.

Зима наконец-то победила. Замазала все белым корректором, временно скрыла ошибки осени, но весна вернет все обратно. Круговорот дерьма никогда не исчезнет.

Старики у подъезда — любители сплетен. Когда Какаши проходит мимо них, то слышит шушуканье. Никто точно не знает, за что сидел, поэтому гипотез куча. От убийств до краж. Стал авторитетом, не ударив палец о палец.

Вор, насильник, ублюдок — одним словом, Какаши. Легко судить чужую жизнь. Для них это сериал: новое происшествие — новый эпизод.

На крыше строительные работы. Не успели до зимы, доделывают в снег, как всегда. Какая-то часть арматуры падает прямо перед Какаши. Судьи на лавке охают и ахают, прикрывая рты руками. Не нужно быть стариком, чтобы чувствовать, как смерть дышит в спину.

Какаши перешагивает посягнувший на его жизнь предмет и продолжает путь, не оборачиваясь. Если это был смертный приговор, то что-то помешало его исполнению. Лавочные аристократы вздохнули с огорчением.

Он договорился зайти сегодня к Генме, осмеливается показаться перед Шизуне спустя столько времени. Даже как-то волнительно, словно она осудит его больше, чем кто-либо.

На всякий случай звонит Генме — предупредить, что скоро придет. Скуривает минуты под голос в трубке и идёт в магазин. С пустыми руками не завалишься в гости, поэтому покупает торт. Как будто это праздничное событие.

Частично так и есть. Добраться до другого района — победа. И она не всегда того стоит. Его обычная прогулка — от своего подъезда до почти безлюдного магазина Теучи. Это всегда стресс, нервозность и желание стать невидимым, чтобы взгляды мимо него и кожа от них не чесалась. Постоянное ощущение, что его все осуждают.

Под ногами хрустят кости снежинок. Какаши слишком крут для подштанников, слишком туп, чтобы их надеть. Рука, держащая торт, замерзла, вторая в кармане. Сам не замечает, что путь ведёт через дом соседки. Он ступает по тротуару, минует подъезды, а подходя к ее балкону, запрокидывает голову в надежде столкнуться с ней взглядом.

Какаши читал, что если целенаправленно думать о чем-то одном, исключив все прочие темы, то в какой-то момент мысли начнут ощущаться как реальность. Неужели настолько нафантазировал о Сакуре, что тело, мозг и все в этом мире подтолкнули его к столкновению с ней? Снова.

Мысли материальны. Это страшно и здорово.

Какаши стоит, задрав голову к небу, смотрит на нее, как верный пес на хозяина. У него в днк ген преданности. Ждет от нее любого действия.

Он как токсичный отброс, хлам, а Сакура ему кокетливо улыбается. Делает последнюю затяжку и, вместо обычного выкидывания окурка в железную банку, бросает под ноги Какаши.

Это был флирт?

Даже не затушила. Наклоняет голову набок, растягивает улыбку шире и скрывается в квартире.

Какаши наступает на сигарету, чуть нагибается к ней и читает марку — мальборо. Еще одна информационная бисерина.

С человеком не станешь ближе, даже если видишь его в сотый раз. Но вот такие мелочи прокладывают путь к сближению. Кажется, у него всерьез зарождаются повадки маньяка-сталкера.

Пешком до Генмы минут тридцать, ехать на транспорте Какаши отказывается.

Люди, люди, люди. От них тошнит. Почему метеорит обходит Землю стороной?

Социальная тревожность мешает нормально функционировать, быть обычным — без надуманной оценки окружающих и страха выглядеть глупо. У каждого свои ценности, у Какаши — чтобы его оставили в покое.

Грех жаловаться на монотонность жизни. Земля веками крутится вокруг солнца и молчит, только стихийные бедствия устраивает. Чего не сделаешь, чтобы избавиться от людей.

В гостях его встречают улыбками и объятиями, в ответ он протягивает торт. Живот Шизуне виден, никакой оверсайз не скроет. Неужели вся жизнь сводится к тому, чтобы влюбиться и завести семью?

Она и правда рада видеть Какаши. Никаких вопросов о прошлой жизни, спрашивает только о настоящем и будущем. На последнее ответа нет.

Чаепитие в дружеском кругу — уютное, душевное и тоскливое. По сравнению с идеальной семейной жизнью Генмы, кажется, что Какаши и вовсе не существует. Если Бог есть, то Какаши он игнорирует — бросил на произвол судьбы. Дальше сам, хотя и до этого помощь не особо была.

Генма смотрит на него и спрашивает:

— Ты в порядке?

— Да. Я не думал о суициде уже два дня.

Все пялятся со страхом и осуждением. А таблички с оценками суицидальных наклонностей будут?

Шутка не заходит, потому что из уст Какаши она звучит как факт.

В глобальном плане его смерть ничего не изменит. Впрочем, как и существование. Сто раз обдумывал. Исчезновение заметят только Генма и Кисаме. Первый будет мазать по щекам капли, второй покурит у могилы и поплетется домой.

А для Какаши любая погода хороша для выстрела в висок.

Болтовня продолжается, Какаши слушает, но не вникает. Еда улеглась, за окном потемнело. Он по-честному вымотался от резкого всплеска общения. Пока Шизуне убирает со стола, Какаши уходит уединиться в комнате Генмы. Плюхается на мягкий пуфик, который чуть не поглощает все тело.

Спустя время грохот на кухне утихает. Генма заходит со скрипом двери и уточняет:

— Ты сдохнуть у меня решил?

— Я ненадолго, — лениво бормочет Какаши. — Этот пуфик создан для убийств — я бы лежал вечно и умер от голода.

— Тоже его люблю. Заманчивая мягкая смерть.

Шизуне заходит их проведать и, кивая на Какаши, интересуется:

— Что с ним?

— Умер, — с напускной грустью отвечает Генма.

— Понятно. Только убери, пока вонять не начал, — наставляет Шизуне и закрывает за собой дверь.

— С такой женой не пропадешь, — кряхтит Какаши, принимая сидячее положение.

Сегодня день пропитан темой про смерть. И неизвестно, что хуже — она или тусклая жизнь Какаши. Не зря в некоторых странах похороны — праздник.

— Да. Поэтому я всегда на ее стороне.

— Каблук.

— Не каблук. У меня просто есть инстинкт самосохранения. — Генма пытается в мужественность, но выходит плохо.

— Тут соглашусь. Уже решил, какую руку она тебе сломает, когда будет сжимать ее при родах?

— Пошел ты.

Генма оценивающе вонзается взглядом в Какаши. Понимает — что-то не так, но что конкретно — не может уловить.

— Ты заболел?

Какаши жмёт плечами.

— А твоя болезнь случайно не живёт напротив твоего дома?

Догадливый хрен. Пульс ускоряется от мысли о ней.

— Ты сделан из картона?

— Нет, — отрицательно мотает головой Какаши, будто одного слова недостаточно.

— Тогда че мнешься? Руки, ноги есть. Адрес есть. Просто приди в гости, сделай пару комплиментов для знакомства, а не мучайся от бездействия и надумываний.

Нельзя долго дружить. Люди начинают знать о тебе слишком много. Генме не нужно ставить камеры в доме Какаши, чтобы знать о нем все. Генма и есть камера. С подростковых времен и до теперешнего. Назвать дату — и он расскажет все в подробностях. Коллекционер воспоминаний.

— Я давно не заводил новых знакомств. Проебусь с начального «привет».

— Кто сказал, что она не проебется с ответного «привет»?

Такие, как она, не знают слова «проеб». Но Генма прав. Как всегда. У него список правоты длиннее рукавов Какаши.

Перед уходом Генма кидает ему «не подведи». И становится легче. Как будто знакомство с Сакурой ради Генмы, а не Какаши. Для кого-то проще делать, чем для себя. Как же им легко управлять.

Путь к дому Сакуры лежит через обшарпанные дома, припаркованные машины и сердцебиение в ушах. Генма — подстрекатель.

Напротив ее подъезда — черная крутая иномарка. Бэтмен приехал бороться с преступностью?

Какаши стоит под ее балконом, как выброшенный мусор.

Сакура смотрит не на него, говорит не с ним, улыбается не ему. Какой-то пацан с ней на балконе, волосы чернее иномарки. Какаши впервые его видит, но это точно его машина — у них одинаковый уровень крутости.

Какаши не король, иначе зачем ему такое царство в виде Сакуры? Проебет же. А этот мышиный хрен, судя по всему, может себе позволить.

Он топчется на месте, смотрит себе под ноги. Все планы рухнули. Предварительно купил мальборо. Думал, придет к ней в гости, угостит ее любимыми сигаретами — и они поженятся. Больной мудак. Что-то надумывать всегда проще, чем спросить напрямую.

И все же сдаваться рано. Проеб будет засчитан как проеб, только когда она сама об этом скажет. Они уже ушли с балкона, возможно, и Бэтмен скоро уедет. Мысли, что это ее парень, он игнорирует.

Выкуривает две сигареты, пока решает, какой номер набрать на домофоне. Просто постоять в подъезде, чтобы не мерзнуть. Дождется, когда этот хрен свалит, поднимется к Сакуре, услышит, что он ей безразличен, и продолжит жить дальше в дне сурка без надежды на что-либо. Четкий план, прямо инструкция по эксплуатации.

Только он собрался позвонить в домофон, как дверь открывается, и Какаши пересекается с Бэтменом. На него смотрят в упор, надменно, даже хуже, чем Какузу. И выглядит дороже.

Какаши придерживает дверь и ныряет в подъезд. Позади слышится, как открывается машина. Точно его.

Ступеньки, стены, потолок — все в точности, как в его доме. Скопировали и вставили. Значит, и планировка квартиры должна быть такая же, как у него.

Жмет на звонок. Сакура открывает резко со злым лицом, а когда понимает, кто перед ней, то выражение лица смягчается. С войны на мир.

— Я думала, вернулся этот лопух. — Она тяжело вздыхает.

— Ты про Бэтмена?

Сакура озадаченно замирает, обдумывает и, вероятно, сопоставляет лопуха с Бэтменом, после чего начинает смеяться.

— Ему до Бэтмена, как тебе до Джокера.

Какаши фальшиво улыбается и по-настоящему чувствует себя аферистом. Наверно, до нее не дошли слухи о его прошлом. Он считается преступником без выяснения, насколько это правда. Тюремных наколок нет, то, что он зэк, не доебешься.

Ложный Джокер.

— Пора уже нормально познакомиться. У меня глаза болят напрягать зрение, чтобы видеть тебя четче. Я Какаши.

Она смотрит с недоверием, чуть прищуривается. Если думает, что это ловушка, то ошибается. В ее капкане он.

— Сакура. Очень приятно. — Улыбается, стирает свою мнительность.

В жизни она намного лучше, чем на фотографиях. Даже объектив не может справиться с ее красотой, потому что красота в эмоциях.

Какаши готов лопнуть от переполняющих чувств. Он не несет ответственности за их возникновение, но ответственен за их подачу, сокрытие и объяснение. Он умышленно выбирает скрыть.

Сакура приглашает зайти и захлопывает ловушку. Она бегает из комнаты в комнату, пока Какаши избавляется от зимней одежды, и выкрикивает:

— Это бывший. Как же прекрасно чувствовать себя свободной.

Храни Бог разговорчивых девушек. Вопрос не успел образоваться, как она на него ответила.

У Сакуры никого. А у Какаши Сакура. Не официально, без подтверждения и в его фантазиях.

Они располагаются за маленьким столом на кухне. Он такой узкий, что, сидя напротив нее, Какаши видит лопнувшие капилляры на ее губах.

Черты хороших собеседников: энтузиазм, широкий кругозор, не говорят все время о себе, сопереживают и обладают чувством юмора. У Какаши где-то два из пяти, не дотягивает. Но стоит показаться лучше, чем он есть на самом деле. Лучше, чем ее бывший.

Джокер против Бэтмена — классика. По канону побеждает второй, но концовку всегда можно переписать.

У Какаши много вопросов. Например, почему она живет в такой глуши с трещинами в стенах, когда хватает денег на роскошь, судя по профессии. У нее все показатели для лучшей жизни, но она выбирает уровень холостяцких берлог. Таким, как она, тут не место. И он спрашивает:

— Сколько тебе лет?

Все же Генма не всегда прав. А Какаши всегда проебывается.

— Как восемнадцать, только чуть больше.

— Девятнадцать?

— Двадцать пять. — Она застенчиво улыбается.

Он мысленно подсчитывает с ней разницу в возрасте — девять лет. Но это не имеет значения.

— Так этот Бэтмен тебя достает?

— Его зовут Саске. Я за ним бегала, как влюбленная дура, а он меня динамил. Потом вдруг предложил встречаться, но мои ожидания не совпали с реальностью, и через пару месяцев мы расстались. А теперь он бегает за мной. Но я сразу ему сказала, что все кончено, чтобы не делать больно ожиданием, как он мне.

— Боли не существует. Ее придумали фармацевты, чтобы продавать обезболивающее.

Она смеётся. После этого Какаши узнает, что Бэтмен не пьет, не курит и всегда одет с иголочки. В общем, отвратительный человек. А Сакура очень общительная. Трудно представить, что по словам Теучи, она была серой мышью.

Спустя выпитую кружку чая и час болтовни Сакура заваривает снова и предлагает покурить на балконе.

Какаши протягивает ей новую пачку Мальборо.

— Так мы курим одинаковые? — Она забирает и вертит в руках в попытке открыть.

— Нет, это я купил для тебя. Сам предпочитаю кэмел.

— Как заботливо, моим лёгким очень приятно, — она говорит с подколом, Какаши это нравится.

Каждый вытягивает сигарету из своей пачки.

Щелчок, затяжка, выдох.

Какаши смотрит на свой балкон и не верит, что стоит к Сакуре так близко. Как будто мир схлопнулся. Если не этот, то другой точно.

Он хочет Сакуру, но она выглядит недосягаемой, даже находясь рядом.

Почему в конституции нет наказания за нарушение привычного уклада жизни? За появление человека, выводящего на эмоции, выписывать штраф — секс. Какаши с удовольствием заявил бы на Сакуру по такой статье.

— У моей подруги умерла кошка, — вдруг бросает Сакура, склонив голову вниз.

Наверно, стоит развить тему дальше, но Какаши в этом не мастер и мимолетно вспоминает свои потерянные растения. Скорбят молча, и он уточняет:

— Помолчим об этом?

— Помолчим.

С ней комфортно находиться в тишине, но длится она недолго. Сакура докуривает и говорит, что ей нужно собираться на съёмки.

Она смотрит на дисплей телефона. Розовый чехол — в цвет ее волос — протерт, местами белая плешь. С ее ободранным лаком на ногтях в сумме — эстетика, по отдельности — недоработанная картина. Какаши рядом выглядит карикатурным или быстрым наброском. Кусок плоти в лохмотьях. Но если вложить ее руку в его шершавую, то пазл сойдется. По крайней мере, ему бы так хотелось.

Вышло лаконичное знакомство. Какаши ещё не дошел до уровня френдзоны, но перешел стадию незнакомца.

Какаши обувается в прихожей. У Сакуры звонит телефон. Он краем глаза замечает, как высвечивается контакт «Конан», и ловит замешательство.

Нихуя себе.

Сакура торопливо с ним прощается, говорит «ещё увидимся» и закрывает дверь.

Он снова чувствует себя выброшенным мусором. Буравит дверь взглядом и не понимает, какая связь между Сакурой и Конан. Какого черта?

Нихуя себе.

Двойное нихуя в сумме полный ахуй.

Он выходит из подъезда и вдыхает свободу, но не чувствует ее. Огромный мир сузился до Сакуры. Слишком много мыслей для одной головы, нужно две.

Какаши смотрит на свой балкон, и все кажется отвратительным.

Прекрасное утро — безжизненное, холодное и хмурое.

Какаши выходит из подъезда и замечает иномарку Бэтмена. Кажется, он перепутал дома — Сакура чуть дальше. Или он стал геем, а Какаши в его вкусе. Еще один повод совершить самоубийство, но смертью никому ничего не докажешь.

Из передней двери машины выходит водитель и открывает заднюю. Бэтмен изящно выпархивает, поправляет пальто, чтобы крылышки не прищемило дверью. Он направляется к Какаши, пока тот делает щелчок, затяжку, выдох. Будет какой-то разговор, точно не из приятных.

От солидных людей ничего хорошего не жди.

Судя по эмоциональности Саске, дементоры и до него добрались.

Он без приветствий и выяснений требует, чтобы Какаши не лез к Сакуре. Выглядит прочнее кирпичной стены, но если убрать одну деталь — посыплется.

Пафосная элита, вокруг него даже снег блестит ярче.

— Ты, видимо, любитель ручной стирки. — Какаши стряхивает пепел и неуверенность.

— Что?

— Копаешься в чужом белье. Свое все перестирал?

Какаши делить Сакуру не собирается — или его, или ничья. Бэтмен хмурится, расправляет плечи — добавляет важности и говорит:

— Я видел вас на балконе, — прищуривается. — Сломанная рука заживает долго, — он кидает угрозу и этим ставит точку.

— Сломанная жизнь не заживает вообще, — со спины Какаши раздается голос Кисаме, который превращает точку в многоточие. — Такой деловой и без своего братишки, взрослеешь, петушок.

Кисаме появляется бесшумно — домофон в подъезде не работает — и сразу нападает на добычу. Бэтмен не знал, что у Джокера есть союзник. Сам Джокер впрочем тоже.

Саске сжимает руку в кулак до скрипа кожаных перчаток. Его полет насмехательства над Какаши был недолгим. За этим падением наблюдать по-мерзкому приятно. Наверно, больно, когда стыдят и ставят на место, но Какаши плевать. Не он чувствует эту боль.

Вопросы ко всему происходящему не уходят в минус. Они сыпятся, словно он на викторине. Кисаме знает Саске, а у того есть еще и брат. Сакура знакома с Конан. Ебать экшн, а пистолеты будут?

Мир слишком тесен и коллапсирует в пиздец. Напрямую Какаши во всем не участвует, но ощущается, что он катализатор всего.

Кисаме выглядит жутким без своего фирменного оскала. С оскалом — Сатана, но приветливее.

— Я предупредил, — бросает Саске и садится в машину.

Чёрное пятно удаляется, виляя по узкой дороге. Какаши следит за ним и думает, что у сердца крепкая память. Саске тому подтверждение, если не может отвязаться от Сакуры. А она стоит разбитого сердца. Ради нее можно развязать войну.

Кисаме внезапно чихает, как взрыв Хиросимы, Какаши аж дергается.

— Ебучий холод. — Сосед шмыгает носом.

Мороз прожигает до внутренней стороны щек. Зима убивает все живое, но они с Кисаме ещё на ногах.

— Предполагаю, у тебя много вопросов. — Он косит взгляд на Какаши и чешет шрам на скуле.

— Очень. Например, с чем у тебя сигареты?

Кисаме смотрит на пачку и усмехается.

— Рак горла. А у тебя?

— Инфаркт.

— Бля, мое любимое. Махнемся?

Какаши отрицательно мотает головой и закуривает второй раз, потому что от первого никакого удовольствия. Кисаме копирует его действия и говорит:

— Разбавили серьезную тему хуйней, а теперь стоит поделиться тем, что сам знаю.

Он вкратце объясняет внутряк дел. То, куда Какаши не хотел влезать до тюрьмы, в тюрьме и после, но приходится.

Вот она, вторая голова, которая помогает расставить все по полкам.

— Это целый муравейник, как в «Обителе зла» корпорация Амбрелла под землей.

Кисаме прочищает горло, сплевывает и продолжает:

— У Какузу много своих людей. Вплоть до копов. Но у них там пришел новый начальник, который за справедливость и радугой блюет. Из-за него Какузу и накрыли, никакие взятки и прочие спасательные манипуляции не помогли. Разве что срок скостили, да и тут заслуга адвоката.

Да, надо было узнавать детали до того, как кинули за решетку.

— Семью Учих знаешь? — Кисаме зачем-то пихает его локтем в бок.

— Нет.

— Припиздыш. — Он тяжело вздыхает. — Столько здесь живёшь и не слышал про этих ебаных аристократов. Даже в их магаз по ночам ходишь.

— Я думал, хозяин старик Теучи.

— Нет, он просто хорошо подходит для этой роли. Как влитой.

Пока Какаши обрабатывает и записывает информацию на жесткий диск, Кисаме пританцовывает на месте от холода, матерится и бубнит своим ботинкам:

— В общем, Учихи стоят еще выше Какузу. Они ему пошли на уступки, чтобы он отмывал деньги через их рестораны, сферу красоты и модельный бизнес. Я в эту шумиху не влезаю, знаю только, что Какузу и Учихи сотрудничают, а как — мне поебать.

— А что у Саске за брат?

— Итачи. Он чем-то болен. Постоянно обещает сдохнуть, но остается живее всех живых. Суперспособность, не иначе.

У Какаши походу тоже такая имеется. Он цепляется за цепочку Какузу и модельного бизнеса, но не успевает ее развить. Из-за угла дома выходит силуэт и направляется к магазину. Какаши сразу узнает — Сакура.

— Я на ней женюсь, — выпаливает Какаши и тыкает в ее сторону указательным пальцем.

Кисаме находит ее взглядом и заливается смехом.

— Это ж соска Саске.

О, так он и об этом осведомлен. Из него разведчик лучше, чем Обито.

— Они расстались. Об этом ты тоже в курсе?

— Нет, мне похуй. Она не в моем вкусе. А вот на ее подругу блондинку вздрочнул, на Сакуру рука не поднялась. — Он самодовольно улыбается.

Есть подробности, о которых лучше не говорить, даже если спросят. Иногда кажется, что он с Кисаме ближе, чем с Генмой. По крайней мере, они мылись в одном душе. Кисаме вещает обо всем и без спроса, почти как Обито.

Какаши запрокидывает голову к небу и тяжело вздыхает. Пусть так, минус один конкурент. Выходит, убрать нужно только Саске.

— Я думал, электричества всего мира не хватит, чтобы в твоих глазах мелькнула искра. Но когда ты смотришь на Сакуру, то превращаешься в ебучий фейерверк. — Если даже Кисаме это замечает, то…

— У меня прицел на тот свет, хочу быть ближе к небу, а фейерверк это красиво. — Какаши продолжает стоять, задрав голову вверх.

Сакура правда его на части разрывает.

Кисаме наблюдает, как она скрывается за поворотом, цыкает и говорит:

— Мда-а-а, росла деваха, горя не знала, втянули в модельный бизнес.

А где бизнес — там Какузу. Где Какузу — там проблемы. Какаши переживает, чтобы она не попала в какое-то дерьмо.

— А чем занимается Конан?

У Кисаме не лицо, а табло с мысленным вычислительным процессом. Взвешивает — делиться информацией или нет, сплюнув, отвечает:

— Заведует модельными цыпочками. Какузу ее поставил во главу этого бизнеса, чтобы ей скучно не было. — Он становится серьезнее, интонация темнеет. — Были инциденты, когда модели просто пропадали. По слухам, они препирались с Конан, жаловались на график, диеты и строгие рамки. У нее не такие модели, которые выходят на мировой рынок, поэтому их легко заменить, а пропажу никто не заметит.

Кисаме нервно стучит ботинком, прибивает снег в плоскость. Его лицо все еще в режиме калькулятора, думает и, кажется, что-то не договаривает.

У Какаши и без недосказанности все леденеет внутри. Он вдруг понимает, какая кнопка отключает непонятные ощущения в теле — сонная артерия. А ведь когда-то радовался, что не пришлось продавать душу дьяволу за то, чтобы ничего не чувствовать. Обычно его решение проблем заканчивалось так: выключить свет и пойти спать. Сейчас это не прокатит.

Если Кисаме нравится подруга Сакуры, то, возможно, они объединятся и спасут их из лап Какузу? Мотивировать его какой-то женщиной — так себе, но он отсидел за бесплатную хату, может, и тут повезет.

Он смотрит на подошвы Кисаме и ощущает себя под ними. Проводит рукой по лицу, проверяя нет ли гофрированных отпечатков.

Какузу меркантильный и жестокий, но даже у него есть слабость — Конан.

У Какаши — Сакура, у Генмы — Шизуне и пиво, у Кисаме… хрен знает.

— Как насчет не дрочить на подругу Сакуры, а встретиться с ней в живую?

Кисаме зависает перед тем, как стрельнуть окурком в мусорку, и говорит:

— Устроишь ей свидание вслепую? Хочешь, чтобы у нее от меня случился инфаркт без сигарет?

Оба давятся смешком.

— А может, у нее случится оргазм. Кто знает насколько у нее специфические вкусы.

— Хуеплет, — по-доброму бросает Кисаме, отсмеявшись, — ну попробуй.

Они как будто оба из мороженого, попроси — размякнут и сделают. Теперь Какаши будет переживать за их отношения больше, чем за свои. Если Кисаме в ней очень заинтересован, то вряд ли бросит на корм Конан в случае беды. А подруга не оставит Сакуру — должны выплыть вместе. Какаши будет на подстраховке, хотя у самого никой опоры.

— Только давай без твоих подкатов, типа «ты случайно не дверь, тогда почему я хочу в тебя войти?». — Какаши показывает руками крест, вообще схема полный отстой.

— Да было один раз. И ведь вошёл же, — Кисаме вкладывает всю самовлюбленность в голос и часто кивает, мол, «ага, ага, работает».

— Не произноси вслух подробности.

— Ладно, я напишу. Пойду в тепло, а люди — хуи на блюде. — Кисаме салютует на прощание.

Вывод с потолка, но верный.

Какаши направляется к магазину, чтобы увидеть Сакуру и заодно купить сигарет. У старика Теучи он ее не находит, значит, пошла в дальний гипермаркет. Он выбирает путь наименьшего сопротивления — избегать толпы людей, чтобы не чувствовать дискомфорт. От социальной тревоги отмыться трудно, даже если драить наждачкой. Но желание встретиться с Сакурой пересиливает социофобию.

Когда он смотрит на людей, то у него включается паранойя. Каждый теперь кажется кем-то из шайки Какузу. Или Учих.

В гипермаркете людно, в Какаши пусто. Замечает розовую макушку, и внутри что-то екает.

Он смотрит на нее и думает: как пробить ей сердце и застрять там. Саске же смог. Хоть и ненадолго — прошел, как пуля навылет. Какаши планирует залатать собой эту сквозную дыру.

Ему ничего не надо, кроме сигарет и внимания Сакуры. Второе не купишь, но можно заслужить. Он расплачивается быстрее и подходит к ее кассе. Пока Сакура не замечает его и копается в кошельке, Какаши поочередно складывает товар в пакет и дает себе время полюбоваться ею. Если она в зимней одежде выглядит классно, то что будет летом? С ума сойдет от ее оголенных частей тела.

Она слышит шуршание и резко оборачивается. Снова с войной на лице. Увидев его, меняется на мир во всем мире.

— Я помогу, не спеши, — говорит Какаши и млеет от ее смены мимики. Наверно, это доверие.

— Спасибо.

Сакура расплачивается с улыбкой на лице. Он готов горы свернуть, чтобы быть причиной ее хорошего настроения. Или кому-нибудь шею.

Все уместилось в один пакет. Они выходят из магазина, ломают тонкий лёд подошвами и морозят щеки.

Какаши не знает, как начать разговор, с мужиками как-то попроще. Сакура сама решает эту проблему.

— Ты специально пошел за мной? — спрашивает задорно, с прищуром, думает на чем-то подловить.

— За сигаретами.

— У Теучи твоих не нашлось?

— Неа, — пожимает плечами.

— Вот так дела. А мне Теучи говорил, что запаса «кэмэл» хватит на года два, если зомби нападут. — Сакура закусывает нижнюю губу, улыбается так, что щеки треснут, и искоса смотрит на него.

Подловила. Да и он не особо увиливал.

Сакура — причина не сидеть дома. Причина тахикардии, убийства легких и смерти апатии.

Пока все гонятся за богатством и счастливой жизнью, Какаши бежит на месте. И ему нормально. Если модель с обложки будет идти рядом, то все остальное вообще не нужно. Он ее фанат номер один.

Вокруг все бессмысленно, так может смысл в Сакуре?

Какаши неожиданно поскальзывается и падает на одно колено. Холодный лёд обжигает болью — заставил преклониться перед королевой. Сакура обеспокоенно на него смотрит и протягивает руку.

— Сильно ушибся?

Снизу она тоже красива. Любой ракурс — искусство. И это полный пиздец.

Он забывает про вопрос, боль, выпитое пиво Генмой, собачий холод и желание выпилиться. Берет ее руку и поднимается. Типа с помощью Сакуры, но все усилия приложил сам.

При контакте с ней трясет больше, чем при социальном.

— Я в тебя сейчас влюблюсь, — сообщает Какаши на полувыдохе.

— Только сейчас? — Сакура смеётся. — Видимо, сильно ушибся, аж в голову отдало, — отшучивается.

Знала бы, что у него кукуха давно поехала. Удар по колену как будто задел фильтр мыслей, иначе зачем озвучил эту хрень.

— Пошли, только смотри аккуратно. — Она отпускает руку и идет, как пингвин, мелкими шагами.

Это так забавно, что Какаши не сдерживается и смеется в кулак.

— Эй, — Сакура резко оборачивается и угрожающе смотрит, — тебе одного удара мало было?

— Прости, ты очень забавная. — Какаши стирает улыбку, делает сосредоточенное лицо и копирует ее походку, чтобы она заценила, как выглядит со стороны.

Сакура складывает губы в трубочку, чтобы не смеяться.

— Такими темпами мы домой к вечеру доберемся, а нам еще чай пить, согреваться и ногу твою осмотреть.

Какаши останавливается в ступоре. Она не спрашивает, зайдет ли он на чай, а констатирует факт. Сакура прямолинейна, Какаши пунктирный.

Как сохранить спокойствие и не идти вприпрыжку? Хотя он и не сможет.

Обстоятельства на его стороне. Это десять счастливых Генм с пивом из десяти и упавший в минус Саске.

По количеству улыбок Сакуры Джокер лидирует. Травмирован, но не сломлен.

Когда тебе за тридцать, уже нет времени быть шестнадцатилетним влюбленным придурком, но всегда есть пробел, в который вклинится незапланированное событие. Вот так вляпался. Какими бы химическими процессами не объяснялись амурные дела, холодным ум им проигрывает.

Можно отменить эту случайную влюбленность?

Примечания:

Галя, у нас отмена

(если честно работа стала тяжело даваться, но оп-оп, живем-живем. ну или типа того)

Они идут рядом. Погода ужесточается, ветер со снегом бьет по глазам. Какаши сжимает кулак от бессилия — дать сдачи не получится. Да и какой долбоеб будет устраивать бой со стихией.

Аватар из него — как из Какузу святой отец.

Сакура жмурится и прикрывает рукой лицо, чуть теряет равновесие и клонится вбок на Какаши. Снова цепляется за его руку, чтобы не упасть, как в магазине. Неужели он способен на чье-то спасение? Десять минут до дома складываются в бесконечный замерзший ад. Понятно почему он в нем, а Сакуру-то за что?

— Можно я за тебя подержусь? — она почти кричит сквозь ветер и сильнее обхватывает его руку. Сначала делает, потом спрашивает, Какаши тоже периодически таким руководствуется.

— Можно, — довольно отвечает Какаши. — Если что, заметет обоих, — он становится ещё довольнее.

Любовь до гроба и все такое. Но необязательно, чтобы гроб был кого-то из них. Дружеское напоминание: он главный герой, а не Бэтмен. Идти с ней под руку, как парочка, очень правильно. Так и должно быть.

Когда он рядом с ней, внутри что-то происходит, что невозможно контролировать и трактовать. Он как надзиратель за своими чувствами — распознает их плохо, докладывает еще хуже, дубинка плачет разве что по самому Какаши.

Непогода вынуждает спрятаться дома, но он не хочет, чтобы Сакура его отпустила. Только кто его слушает. Домофон пикает и впускает их внутрь. Сакура больше не держится за Какаши. Оторвали детальку от пазла, ампутировали важную часть жизни. Даже фантомная боль присутствует. Уже можно рыться на форумах с вопросами «кто с таким сталкивался и как жить дальше?». Или сразу составить некролог?

Верхняя одежда промокла. Пока они ее снимали, стряхивая снег, ковер впитал часть влаги. Сакура предусмотрительно ныряет сразу в тапки, а Какаши становится носками на мокрый ковер и морщится.

Она стоит со скрещенными руками и с безразличным выражением лица кивает ему на рядом стоящие тапки. Какаши жмёт плечами, мол, виноват. В своем доме привык ходить без тапок, чтобы сразу вытирать пролитый чай носком. Не верится, что люди живут по-другому.

У Сакуры все ухожено, по полочкам. Он уверен, что она все вещи гладит вплоть до полотенец. Когда проходит за ней на кухню, замечает гладильную доску как подтверждение. В первый визит много чего упустил из поля зрения и сожалений об этом никаких, потому что она украла все его внимание.

Какаши находит единственный минус интерьера — стулья на кухне, плоские и неудобные. Вспомнился мягкий смертельный пуфик Генмы. Он был бы здесь уместен даже больше, чем Какаши, хотя у них есть кое-что общее — на них обоих можно сесть.

— Как нога? — спрашивает Сакура, пока закипает чайник.

— Кое-как, — загадочно отвечает Какаши, интонацией намекая на худшее.

Она достает из холодильника замороженное мясо и говорит, чтобы приложил к ушибу, а пока будет завариваться чай, осмотрит ногу. Как будто мороз на улице это недостаточно холодно.

У Какаши мурашки по всему телу от осознания, что она будет напрямую его касаться.

«Как вы себя чувствуете?»

Паника, паника, паника.

Он выглядит взволнованным. Рядом с ней это в принципе естественный режим.

Сакура забрасывает пакетики чая в кружки, заливает водой, а для Какаши этот плеск равноценен песочным часам. Он считает секунды, нервно сжимая руку в кулак. Как-то можно дать сдачу своей тревожности? Когда плеск прекращается, она говорит:

— Иди в комнату и снимай штаны.

— А прелюдии будут?

Сакура коварно улыбается, реагируя на шутку. Шутку ли?

— Собираешься задержаться у меня подольше?

— Навсегда — это много? Я очень нуждаюсь в заботе.

— Тогда ты должен быть инвалидом.

А Какаши и был эмоциональным импотентом, так она же лечит, сама того не подозревая.

— Все, иди-иди, — прогоняет Сакура и машет руками, поторапливая.

Он уходит в другую комнату, садится на кровать. Штаны не снимает, а закатывает выше колена. В его фантазиях и без того куча интима. Нужно выкинуть из головы идеи для начала порно.

Какаши ощущает себя наполовину человеком, наполовину идиотом. Она просто решила помочь, как все, у кого есть эмпатия, а ему кажется, что он избранный.

Нео, проснись. Это обычная человечность.

Сакура заходит в комнату с аптечкой и серьезным лицом. Сканирует взглядом Какаши и останавливается на оголенном колене. Рентген без использования аппарата, до чего дошел прогресс. А на МРТ головы у него точно должна обнаружится опухоль как оправдание всего его идиотизма.

— Ну вот, теперь не смогу подтвердить свою догадку, какого цвета на тебе нижнее белье. — Она тяжело вздыхает, подходит к кровати и садится перед Какаши.

Не думать о порно, как же. И села прямо между ног. Может, напомнить, что у него болит одна нога, а не две, и сместить ее правее?

— Я могу сказать, какого они цвета, или тебе обязательно их увидеть?

— Обычно я недоверчива и все проверяю, но тебе поверю на слово.

Даже как-то обидно, что она так легко сдалась.

Сакура зевает, не успев прикрыть рот рукой. Сука, сука, сука. Ему же не показалось — у нее штанга в языке? Какаши сдерживает скулеж от увиденного, еще плюс одна фантазия перед сном.

Перед сном, блядь, а не сейчас.

Тело Какаши согревается в два раза быстрее, пока она сидит у него между ног. Это тот же ад, только раскаленный, и теперь ему стоит цепляться за Сакуру, чтобы спастись. Но странно просить помощи у того, кто руководит этими кругами Данте.

По ощущениям с его коленом все хорошо, просто ушиб. Сакура осторожно нажимает в некоторых местах, Какаши запрокидывает голову и жмурится от удовольствия. Надо пристегнуться, иначе улетит от вспышки нежности. Он чувствует тесноту в штанах и сердце.

С каких пор прикосновение к колену стало запредельно интимным?

— Прости. — Она резко убирает руку и интересуется: — Больно?

— Все хорошо, просто у тебя теплые руки, а у меня холодное колено, различие температур и все такое.

В школе врать не учили, сам научился. Какой там круг у Данте для обманщиков — восьмой? Близко к центру, в шаге от встречи с Люцифером.

— По результатам моего обследования у тебя просто ушиб. До свадьбы заживёт. — Сакура встает и собирает аптечку, лицо расслабленно, значит, переживать и правда не о чем. Ее мимика не умеет лгать, для нее ад закрыт.

— Захотелось назло жениться сегодня, чтобы ты оказалась не права.

— А у тебя есть кандидатки?

— Твоя мать, — шуточно вбрасывает Какаши, совсем забыв, что такие подколы прокатывают обычно в мужской компании и Кисаме нет поблизости. Ему бы понравилось.

Сакура замирает, взгляд становится бесцветным, словно ей сообщили о смерти близкого.

— Шутка хорошая, я оценила. — Она натянуто улыбается. — Было бы смешнее, если бы моя мама была в здравии.

— То есть?.. — Какаши зависает.

— Она в больнице, проблемы с почками.

Какаши по-натуральному ощущает, как остановилось время. В такие неловкие моменты люди должны попадать в параллельный мир, а в этом память о них стираться. Пиздец, он конченный. Пошутил и попал в самое больное. Ударил колено, а повредил мозг. Где-то точно вручают премию долбаёба, а он пропускает это событие.

Лучше бы махался со стихией, чтобы снегом нахуй замело.

Плюсы быть Какаши:

Минусы: ты Какаши.

В тюрьме было проще. Самое лучшее общение — молчание. И он превосходно с этим справлялся в отличие от Обито. Для него это задание со звёздочкой.

В школе общаться с девушками не учили, и сам походу так и не научился.

— Прости, — говорит Какаши ненавистное слово.

Если произнес извинения, значит, нихуево облажался. Мозг понимает, кто здесь уебок, включает чувство стыда и сожаления.

— Все в порядке. — Ее улыбка через боль потрошит в Какаши все, как будто это их общий родственник. — Маме нужны деньги на лечение. Моделинг — довольно большой и быстрый заработок. У меня классический сюжет истории.

Ответила кратко, без подробностей. Мусолить тему не хочет. В этой комнате повреждено не только колено. У Сакуры ушибов внутри больше, чем плакатов на стене у Кисаме. Он ими прикрывает обшарпанные стены, а Сакура маскирует свои трещины улыбкой. Травмирована, но не сломлена.

Не все супергерои носят плащи, но улыбки точно. От дождя не спасут, но от лишних доебов вполне.

— Пошли чай пить, а то остынет. — Она выходит из комнаты, Какаши шлейфом тянется за ней.

Они садятся за стол у окна на эти уебищные стулья. Уже вечереет, а Сакура все еще красивая. Какаши даже соскучился по состоянию, когда его ничего не интересовало.

— Что за блондинка была с тобой?

— Понравилась моя подруга? — скептично спрашивает Сакура, словно у нее об этом интересуются каждый день.

— Не мне, другу.

Она облегченно выдыхает. Какаши ловит ее реакцию и не хочет надумывать, но… Врет, хочет. Это была ревность?

— Передай другу, что ее зовут Ино. Любит много говорить, дерзить и привлекать внимание.

— Запомнил. — Он широко улыбается от описания. — Это в его вкусе.

— Если их нужно свести, то я буду только рада избавиться от ее разговоров про Шанель и Гуччи.

Пока Сакура бормочет что-то про Ино, Какаши любуется ею и гадает, каково это — целоваться с сережкой в языке. Его ждет новый опыт, поскорее бы. В его медленном темпе жизни хоть где-то же можно поторопить события?

Фантазии снова атакуют голову, если не вернуться в реальность, то случится нокаут. Он переводит тему и интересуется ее работой. Сакура чуть напрягается, размыто отвечает и становится нечитаемой. Фокус смещается на его работу.

— Ты как-то внезапно появился на своем балконе. Уезжал куда-то?

Надо было выбрать другую тему. Какаши стоит на перепутье: продолжать врать или сказать правду, что, вероятно, перечеркнет дальнейшие отношения. Он решает отложить на потом шокирующую новость, что ездил на курорт в тюрьму. Рассказать когда-нибудь никогда — отличный срок. Все равно одной ногой в аду, какая разница.

Легко вывернуть карманы наружу, почему с душой так нельзя?

— Уединялся с природой у друга на даче. Жил там какое-то время. Удаленная работа позволяет. — Его улыбка не мягкая, а насмешливая и адресована самому себе.

В любом случае как бы ни ответил — остался бы идиотом. С ходу поделиться, что он отсидел, — идиот, соврать — идиот. Оба варианта проигрышные, а просто встать и уйти не прокатит. Нужно держаться на отметке «почти кретин», а не «точно».

Балансировать между правдой и ложью — трудное дело. Говорить всегда правду — еще труднее. Блядская тюрьма все же оставила отпечаток. Он в то время не задумывался, что в его жизни могут произойти изменения и чувства вылезут из спячки. И для всего этого понадобился один человек.

У Сакуры задумчивый вид, словно не верит его словам. Делает глоток чая, облизывает губы, и Какаши напрягается. Больше оправданий у него нет. Он сидит, готовый принять контрольный в голову.

— Нужно устроить им свидание, — с энтузиазмом заверяет Сакура, глаза блестят ярче снега.

— А нам? — Какаши выпаливает слова быстрее, чем думает.

Перенервничал и затупил, но остался в живых. Он облегченно выдыхает и понимает, что Сакуру, кажется, не волнует, где он был. В данный момент ее волнует Ино.

— Ты хочешь пригласить меня на свидание? — она осторожно уточняет, и блеск в ее глазах становится интенсивнее. Может, это блики от фонарей, а может, это хороший знак.

— Очень. Даже несмотря на то, что доктору и пациенту нельзя иметь отношений.

Сакура хитро прищуривается и охлаждает Какаши фразой:

— А у нас их пока и нет.

Он почти блекнет от ее укрощения, но это «пока» возвращает краски и надежду.

— Задам вопрос напрямую: ты согласишься поужинать со мной завтра?

— Согласна, — тут же отвечает Сакура. Внутри Какаши коктейль из нервов, ошеломления и облегчения. — Ты попал ровно в мое свободное время. Осталось свести Ино и твоего друга.

— Свести несводимое — будет сложно.

— Я готова на все, чтобы они были вместе. Мои уши настрадались, передаю эстафету.

— Ты так этого хочешь, но даже ничего не знаешь про Кисаме. Вдруг он маньяк, вор, убийца? Не бережешь подругу.

— Поверь, с Ино только такие и могут справиться. У нее вообще краш на ублюдков.

— Тогда они идеальная пара.

Какаши сидит у Сакуры до поздней ночи. Периодически тактично уточняет не мешает ли он ей, на что она всегда отвечает «нет». И он бы спрашивал это еще чаще. Слышать, что ей приятна его компания — дикий кайф.

Выпито три кружки чая, Сакура облапана влюбленным взглядом, и, как бы ни хотелось задержаться подольше, пора возвращаться к себе. Дома его тоже ждут — последний зеленый боец. Да и по правилам приличия, кавалеры не остаются на ночь у дамы, к тому же она этого не предложила.

Перед уходом Какаши расставляет руки в стороны и ждёт объятий на прощание. Сакура без раздумий прижимается к нему. И как понять эту женщину, то она осторожничает, то летит в темноту, в Какаши.

— У тебя так часто бьётся сердце, — она говорит ему куда-то в плечо, а он напрягает все нейроны, чтобы навсегда запомнить этот момент.

— Прости, что живой.

Сакура усмехается и мягко отталкивается от него. Она влияет на частоту пульса: чем дальше от Какаши, тем медленнее его сердцебиение. Не дай бог она переедет — остановка сердца моментальная.

Он имеет право чувствовать то, что чувствует, и не оправдываться. Хотя бы перед собой.

Какаши нажимает на ручку двери, не успевает ее открыть, как Сакура его окликает.

— Только у меня огромная просьба. Не выбирай дорогой ресторан, что-нибудь поприземленнее.

— Вас понял, огромная просьба будет выполнена. — Он отдает честь и уходит.

Какаши немного удивлен, потому что как раз планировал сводить Сакуру в место высокого класса. Хорошо, что она предупредила об обратном, не хочется напортачить на старте.

Он выходит из подъезда, смотрит на свой дом, и все кажется потрясающим.

Щелчок, затяжка, выдох.

Утром Какаши ставит Кисаме в известность, что вечером тот идет на свидание, и дает контактный номер Ино. Желательно в дорогой ресторан — Сакура так сказала. Вероятно, она позаботится о том, чтобы Ино согласилась. В благодарность Кисаме материт Какаши словами «какого хуя, раньше сказать не мог? у меня нихера не подготовлено, счет идет на часы, блядь». Таким нервным и взволнованным он его еще не видел.

— Мне сегодня ебаться, а ты только сейчас сообщаешь. Я, конечно, всегда готов, но тут следует ещё лучше подготовиться. — Кисаме ведёт челюстью из стороны в сторону и отбивает ритм пальцами по косяку.

— Звучишь мерзко.

— Спасибо за комплимент. Отсасывать не буду. — Он захлопывает дверь перед носом Какаши.

Эталон грубости. Так вот что чувствует Генма, когда Какаши его так провожает. Возможно, стоит стать любезнее, но многое зависит от самого Генмы.

Время медленно тянется. Какаши нервничает не меньше Кисаме. Встреча в восемь вечера, уже семь. Он был готов ещё в три. Сначала хотел поделиться с Генмой важным событием, а потом решил сообщить после того, как все закончится. Он не суеверный, но вдруг сглазит. В Бога не верит, но на всякий случай молится.

Они вчера с Сакурой обменялись соцсетями. Какаши включил актерскую игру и притворился, что видит их впервые, что на ночь ею не любовался и палец не зависал над кнопкой лайка. Такая информация могла бы спугнуть. Хрен угадаешь, у кого какие личные границы. Он и своих толком не знает, лишь бы пиво не пропадало волшебным образом.

Выходит из подъезда, громко хлопнув дверью. Домофон все ещё разъебан, а Какаши выглядит свежим, будто после санатория. Главный плюс зимы — темнота. И он присоединяется к остальным черным кляксам, бродящим по уставшему городу.

Снег скрипит под ногами, подсчет шагов обрывается на перекрестке. Их договор — встретиться сразу у кафе. Кавалер не зашёл за своей дамой, как-то не по-христиански, но на то воля дамы.

Какаши приходит первым. Курение не ускоряет минуты, но выполнение какого-то действия отвлекает от мороза. Стоит в режиме ожидания с натянутыми нервами и шарфом до носа. Он замечает Сакуру на светофоре и замирает, как морская фигура. У него будто только сейчас слух прорезался, как у новорожденного. По перепонкам бьют сигналы машин с другой улицы, болтовня, шуршание курток. Все ярче и звонче. Считает ее шаги, свои обнулил.

На сорок пятом у него потеют ладони. На сорок восьмом сердце стучит в ушах. На пятьдесят шестом…

— Привет, — лучисто встречает Сакура.

— Привет, — восхищенно отвечает Какаши и подставляет локоть, чтобы она ухватилась. Глупо конечно, им пройти два шага, зайти в кафе — и руки снова разомкнутся.

В помещении он по этикету помогает снять верхнюю одежду. В нос ударяет запах ее парфюма, Какаши немного дезориентировано пододвигает ей стул и думает, что самому не помешает скорее сесть.

Как же она шикарно выглядит. Внутри по спирали поднимается ком к горлу. На шее нет галстука, тогда какого хрена его словно змея душит?

Кто-то ходит в художественные галереи, чтобы наслаждаться шедеврами, а Сакура напротив него и выглядит как произведение искусства. Стойкое ощущение, что если ее коснуться, то влетит охрана, — его вышвырнут, а Сакуру будут проверять на наличие повреждений.

В двадцать первом веке можно заказывать все на дом и не попадать в социальную ловушку с дискомфортом. Но вряд ли таким образом приятно проведешь время с девушкой без клейма хикки-задрота. Какаши ради Сакуры наступает на свои страхи, сидя в окружении чужих людей. Отказаться от себя в угоду другому — классика его жизни. Только награда намного приятнее, чем сумка с деньгами. Ну, хотя бы в глубине зала расположились, где менее людно.

По возможности подышал бы маткой, чтобы успокоиться, но возможности нет. У Сакуры трещина на губе, видимо, от мороза. Это приковывает к себе взгляд, его засасывает в этот разлом, как в воронку. Ее язык скользит по губам, и это никак не спасает ситуацию. Здесь всегда было так душно?

О каких ужасный вещах приходится думать, чтобы не поддаться животному инстинкту. Мысли тянут на статью. Он с Сакурой на настоящем, блядь, свидании. Не верится, что наблюдения за ней на балконе дошло до такого. Все воспоминания схлопнулись в два важных события: сначала вышел на свободу, а потом снова запер себя в клетку из чувств к Сакуре. Из плюсов — нет надзирателя.

— Прекрасно выглядишь, — говорит Какаши, прочистив горло. Банальный комплимент, но держать в себе невозможно. Это же не тайна, чтобы пытаться скрыть.

— Спасибо, взаимно. Оказывается, тебе идет официальный прикид.

А Сакуре подошло бы сидеть на Какаши сверху. Блядь, почему мозг работает против него? Он сжимает кулак до отметин на коже. Как сказал бы Кисаме: обкончаться до обезвоживания — вот как она выглядит.

Официант раздает меню. Какаши прикрывается им, как щитом, чтобы не видеть Сакуру, но глаза находят ее поверх корешка. Борьба с самим собой — довольно смешное зрелище. Вечно проигравший клоун.

Сакура сообщает, что отойдет припудрить носик, пока все будет готовиться. Отлично, Какаши жизненно необходимо выйти покурить и освежиться. Рядом с ней температура не понижается, поэтому с собой не приглашает. Не думал, что Сакура станет для него наркотиком.

Без нее ломка, с ней — передоз. Без нее ад, с ней — рай.

Эта эмоциональная карусель бесит. Вся стабильность полетела к хуям.

Он выходит из кафе без пальто, останавливается под фонарем, будто от его света не так холодно, и смотрит на ресторан через дорогу. Прямо у окна сидят Ино и Кисаме. В такой темноте все, что попадает под свет, отчетливо видно. Сосед замечает Какаши и жестом показывает, что сейчас подойдет.

Кисаме вальяжно переходит через проезжую часть, наплевав на дорожные правила. Верхнюю одежду тоже не накинул. Подходит ближе и прикрывает глаза рукой.

— Я сейчас ослепну от твоего свечения. Ты себе лампочку в очко вкрутил или Сакуру поцеловал?

— Это называется фонарь. А Сакуру не целовал. Мне достаточно на нее смотреть, — в голосе отчетливо слышится скорбь. Даже больше, чем нужно.

— Я распознаю пиздеж за версту, я — акула. — Кисаме клацает зубами в подтверждение, Какаши спорить не собирается.

Оба делают щелчок, затяжку, выдох. Какаши внимательно осматривает Кисаме.

— Ты убил человека, дождался его похорон и спиздил у него костюм?

— Какузу подогнал через своих людей.

— Костюм или труп в костюме?

— Костюм. На раздевание трупа не было времени, а на убийство тем более. Ты ж, блядь, так вовремя оповестил о вечерних посиделках, — вспыхивает Кисаме.

— О, так он стилист-мошенник. Поэтому его шайка всегда с иголочки. — Какаши тактично игнорирует его гнев.

— Или на иголочке.

Оба давятся смешком.

— О чем трепались с Ино?

— Узнал о ее любимой картине.

— И что за картина?

— Зеркало в ванной. — Кисаме делает долгую затяжку. — Ну она и сука, — из его уст звучит как комплимент и восхищение.

— Это называется уверенность.

Она как будто у всех есть, кроме Какаши. Ему никогда не везло в рандомной раздаче классных качеств.

— Ситуация, конечно, сюр. Свидание в приблизительно одинаковое время, и рестораны через дорогу. Подружки точно сговорились, позже будут перемывать нам кости. — Кисаме почти докурил, потому что холод подгоняет, и спрашивает напоследок: — Так как у тебя с Сакурой дела?

— У меня с ней вроде неплохо, у нее со мной — хрен знает.

— Ладно, позовешь на свадьбу. Потом побазарим. Ебучий холод. Все, я пошел, — выстреливает набором слов и уходит. Его вальяжный темп переходит в бег трусцой.

Скрип снега удаляется. Какаши делает последнюю затяжку, поджав плечи. Холодный воздух отрезвляет, хотя в крови нет и одной промилле алкоголя. Там правит другое вещество, пока что легальное, и голову кружит похлеще спирта. Кто знает, может, через лет сто влюбленность запретят законом. Зачем быть счастливым, страдать же проще, и управлять такими — элементарно.

Редкие прохожие смотрят на него как на дебила. Человек без пальто — какие незначительные вещи могут вызвать ошеломление. Раньше сам хотел спрятаться в сугробе, сейчас возникает желание, чтобы люди пылесосили лицом снег. Хомо сапиенс смотрит с удивлением на хомо сапиенс, словно тот абсолютно другой вид. Как же мерзко.

Какаши возвращается к Сакуре и замечает два бокала вина. Официанты работают оперативно. Прямо обязывают влить в себя дозу.

— Долго ждешь? — спрашивает, садясь на место. Трет руки друг об друга в попытке согреть.

— Нет. — Сакура ежится от холода, который он прихватил с улицы. — Почему раздетый пошел? Ни перчаток, ни пальто, ничего.

Эта забота похожа на родительскую, непривычно, но приятно.

— Смысл в перчатках, если я курю?

— Резонно.

— Я Кисаме встретил. — Какаши вспоминает его слова про суку и переводит на понятный язык: — Он поделился, что без ума от твоей подруги.

— Очень рада это слышать. — Сакура облокачивается на стол, наклоняет голову вправо и рассекает лицо улыбкой. — Нам осталось дождаться отзыва от Ино, но я почему-то думаю, что и она от Кисаме в восторге.

В ее глазах хитрый блеск, губа закушена. У Какаши по коже табун мурашек. Боится взгляд отвести, словно, если прервет зрительный контакт, где-то нажмут красную кнопку — и взорвется бомба. Не исключено, что Нагасаки пострадала из-за такой же ситуации.

Полумрачное освещение давит на психику — загнан в интимную атмосферу. Выйти снова покурить будет как-то палевно. Какаши мысленно проклинает отличную планировку кафе — хоть бы из какого-нибудь угла сквозило. Все греются от кондиционеров, всем холодно, а ему бы настроить на минусовую температуру.

Взгляд Сакуры обжигает. Какаши то ли из воска, то ли из пластика, но по факту из плоти. Только почему ощущение, что он все равно плавится? Озоновый слой из-за нее, наверно, вообще на волоске держится. Сколько можно играть с климатическими условиями и его дыханием?

Через три глотка вина, она спрашивает:

— А от кого ты без ума? — и слизывает алкоголь с губ.

Какое издевательство. Вопрос как хлыст, с нотами садизма. У Какаши в каждом зрачке написано «Сакура». Она — первое, о чем он думает утром, и последнее, когда засыпает.

— Любишь разговоры об очевидных вещах?

— Люблю, когда на вопрос не отвечают вопросом. — Она гладит ключицу, ее излюбленный жест. Вероятно, использует его для гипноза — и Какаши в трансе.

Лучше бы для всех остальных было очевидно, что они встречаются. Лучше бы они для начала и вправду встречались.

— Постараюсь исправиться, — лжет Какаши и, прищурившись, снова кидает вопрос: — Что еще ты любишь?

— Ладно, твоя взяла. — Сакура в шутку закатывает глаза. — Ближайшие пять минут вопросительные предложения запрещены.

Хороший расклад, не пришлось отвечать, но какой толк? Она в курсе его симпатии, но Какаши понимает ее желание услышать напрямую. Он чувствует себя как самолет, в котором произошла разгерметизация, и все вылетает наружу. У Сакуры и так слишком много власти над ним, надо хоть что-то оставить при себе.

Разговор уходит в другое русло, банальные темы сменяют друг друга. Любимые фильмы, музыка, гороскопы. Сакура не сторонник астрологии — умная женщина. Их совместимость придется доказывать другим путем. А совместимость есть, так сказал Генма, которому сказала Шизуне, с которой лучше согласиться, если не хочешь порчу.

Время пролетает быстро, две бутылки вина почти пусты. По Сакуре видно, что опьянела, но Какаши очень нравится за ней наблюдать. Мутный взгляд, заторможенные движения, и часто облизывает губы. То есть еще чаще, чем до этого. Он замечает, что сегодня на ее языке нет пирсинга. А потом узнает — это были магниты, и в тот день она забыла их снять после съемки. Какое надувательство. Придется менять свою фантазию под реальность.

Какаши расплачивается за все, игнорируя восклицания Сакуры о вкладе своей доли. Он помогает ей одеться, а она смешно не попадает в рукава и жмется к нему, хотя вполне себе стоит на ногах.

На улице спокойно: ни ветра, ни снега, ни людей. Буддизм. Сакура по привычному сюжету хватается за руку Какаши, словно висит на обрыве в шаге от смерти. Он никогда не думал, что так приятно быть спасительной соломинкой.

В окнах ресторана, где были Кисаме и Ино, пустота. Ушли раньше.

— Как думаешь, они продолжат общаться? — с сомнением спрашивает Сакура. Наверно, проследила за траекторией его взгляда. А ведь до этого уверенно заявляла, что они сойдутся.

— Ставлю жопу друга, что да.

Генма простит, если что.

— А свою жалко? — смеётся Сакура. Ее звонкий смех — награда для его мужского эго.

— Нет, жалко твою.

Какаши ревностно сжимает кулак, вспоминая обложки журналов с ней.

— Не знала, что она для тебя несёт такую ценность.

— С ней не сравнятся все деньги мира.

Сакура тускнеет в момент. Блядь, неужели снова ляпнул что-то не то и пересек грань?

— Прости, кажется, у меня рак мозга, и я вечно несу бред.

— Нет, с тобой все хорошо, — она для подбадривания жмется ближе, — ты мне нравишься. Это меня иногда клинит, не обращай внимания.

Какаши резко останавливается, ритм сердца ближе к нулю. В ушах на повторе фраза «ты мне нравишься», а Сакура не сразу соображает, что сказала. Прекрасное свойство алкоголя.

Она замирает напротив в паре шагов от него. Задумчиво закусывает губу и опускает голову. Выглядит нерешительно и привлекательно. Звёзды, смотря на нее, взрываются. Интересно, сколько их погибло за эти минуты? После тяжелого вздоха, говорит под ноги, но понятно, что адресовано Какаши:

— Ты кажешься надежнее, чем все мужчины, с которыми я сталкивалась. Возможно, такой вывод делать рано, но мне нравится испытывать к тебе влечение, а не омерзение.

Сакура поднимает взгляд, но избегает столкновения со зрачками Какаши. Все мимо него, куда-то за спину, левее, правее, но не прямо.

— О, мы почти дошли, я побегу, чтобы тебя не задерживать, уже поздно. Спасибо за вечер, пока. — Румянец заливает щеки, быстрая речь еще больше выдает ее смущение, и она, чуть покачиваясь, торопливо уходит.

Какаши застывает столбом и смотрит ей вслед, пока не хлопает дверь подъезда. В начале свидания все было таким звонким, а сейчас оглушен только одной ее фразой. И как до этого эмоции подавлял? Хоть в лепешку разбейся, но бабочки в животе не сдохнут.

Не зря все нервы себе потрепал. Вообще все не зря.

Признание растекается под кожей, согревает — приятно. Но полного удовольствия он не испытывает. Какая-то необъяснимая ломота оседает в теле. Неужели Сакуре так не везло с мужчинами, и почему в голове всплывает Саске? Какими они должны быть ублюдками, чтобы Какаши на их фоне выглядел надежным?

Он поднимается на этаж, доходит до своей двери и слышит стоны — раздаются из квартиры Кисаме. Какаши усмехается сам себе и пишет сообщение Сакуре: «наши друзья нашли общий язык и продолжили громко «общаться» в районе кровати Кисаме. увидишь хоть один засос на Ино — идем на еще одно свидание».

И жопа Генмы в безопасности. Но и не то чтобы он ею сильно дорожил.

В комнате полумрак с синим оттенком от экрана ноутбука. Генма выпытывает информацию о свидании, словно полицейский допрашивает преступника. Ходит из стороны в сторону и на каждом вопросе светит Какаши в лицо фонариком телефона.

— Вы переспали?

Свет режет глаза.

— Нет.

— А ты хотел?

Зрение готово упасть до слепоты.

— Да.

— Ну еще бы. Глупый вопрос. — Генма с ухмылкой выключает фонарик и заваливается в кресло с пивом в руке. Чуть не пролил, оболтус.

— Как и все, что ты задаешь. Сакура приличная девушка, а приличные люди не спят друг с другом на первом свидании.

— А Кисаме?

— Я сказал приличные.

Генма тяжело вздыхает, отхлебывает пиво и снова вздыхает, но уже облегченно. Для него пиво — эликсир от всей херни. Даже зараза к нему не липнет. Ну, кроме Какаши.

— Ты раньше негативно относился к Кисаме, а сейчас вы чуть ли не лучшие друзья, — он озвучивает мысль как сухой факт. Если заморочиться, то в голосе можно уловить беспокойство или обиду. Какаши не заморачивается и спрашивает в лоб.

— Ревнуешь?

— Есть такое. Вдруг он тебя уведет.

— Расслабься. Мы часто взаимодействуем, потому что соседи. Плюс связаны некоторым горьким опытом.

И не только опытом. У Кисаме есть связи с людьми, которые пригодятся. Врагом его уже не назовешь, хотя раньше казалось по-другому.

— Ага, и даже на парные свидания ходите, — безэмоционально добавляет Генма и будто сливается с темнотой.

— Мы были через дорогу, так совпало.

Фраза не действует. Генма продолжает темнеть. Не на Какаши надо было наводить фонарик, а на Генму. Напитался бы светом и отсвечивал, как фосфорные звезды на потолке. Вместо этого приходится напрягать зрение и умение поддерживать. С этим всегда были проблемы.

Какаши заверяет, что никуда от него не денется, они дружат большую часть жизни. Генма успокаивается и приобретает синий оттенок. Может, от экрана ноутбука, а может, от выпитого эликсира.

Глупо ощущать ревность в свою сторону, но приятно. Для здоровой психики это ненормально, а для Какаши это измерение своей ценности.

Человек волнуется, что Какаши может от него уйти или кем-то его заменить? Отлично, значит, он важен.

Беспонтовый дружеский треп наполняет квартиру жизнью. Какаши и сам оживает. Как бы ни пытался отгородиться от людей и чувствовать умиротворение, со своими людьми все же спокойнее. Это, конечно, не отменяет желания побыть одному. Его, как мячик в пинг-понге, отстреливает туда-обратно. Из людей в пустоту — в себя. Утомительно.

— Сколько осталось до твоего официального статуса бати?

— Примерно месяц. — Генма рассеянным взглядом смотрит поверх своей банки. Водит ею в воздухе, пытаясь подставить к ней голову Какаши. Так рождается искусство. Ну то, на которое всем плевать и его никто не понимает.

Человек-пиво — больше подходит Генме.

— Ты готов? — Какаши перемещается в другой угол комнаты и сбивает ему прицел.

— Не думаю, что к такому можно быть готовым. Но я уже профессионально завязываю шнурки Шизуне. Не хочу, чтобы она напрягалась.

Как мило. Скоро появится новая личность, подрастет и будет гнуть свое мнение.

— Интересно, во сколько лет ребенок обгонит тебя по интеллекту? В четырнадцать?

— «Ха-ха» три раза, — невозмутимо отвечает Генма. — Интересно, во сколько лет он зарядит тебе по яйцам.

— Тяжкие телесные это статья.

— Это будут мягкие, он же ребенок.

Что ещё интересно — насколько тоньше станет их нить дружбы после появления ребенка? Очевидно, кто у отца будет в приоритете. Так правильно и так нужно. Какаши уже взрослый, на такое не обижается.

Сравнивать себя и ребенка — идиотизм. Страшнее только то, что его правда могут сделать крёстным отцом. Он бы посидел на скамейке запасных, но без официального статуса.

Тема навевает тоску и хочется покурить, только лень вставать. Тело находится в удобном состоянии покоя. Да и Генма присядет на уши по поводу курения. Придется потерпеть. Какаши обводит языком полость рта. Слюна предательски скапливается на мысли о запрещенной дозе никотина.

После ещё одной выпитой банки эликсира Генма ловит сообщение от Шизуне. Следующую порцию открыть не успевает — надо домой. Перед уходом он говорит:

— Тебе одновременно можно дать звание героя, потому что не переспал с Сакурой, и долбаеба, потому что не переспал с Сакурой. Представляю, как Кисаме будет над тобой угорать. Он-то своего не упустит.

— Уже представляю, как угораю над тобой. Пока ты будешь помогать ребенку с уроками, я буду пить пиво, не обремененный отцовскими заботами. Чао.

Какаши захлопывает за ним дверь. В памяти всплывает, как Кисаме так же с ним попрощался. Было неприятно, но по отношению к Генме совесть почему-то не мучает. Привык, наверно.

Жизнь продолжается. Переписка с Сакурой действует как допинг. Домашние дела, работа, встречи — все выполняется без просадок. Так было первые дни, но общение резко меняется, становится холодным, она редко отвечает, и Какаши уныло созерцает ее пустой балкон. Это ненормально и выходит за рамки привычного. Глазам не хватает розового.

Тревожность поселяется в теле Какаши и уничтожает аппетит. Живот уже забит беспокойством. Внутри зарождается злость на весь мир. А как не злиться, когда эмоциональные качели застряли в нижней точке? Бесконечное падение.

За последнее время вообще все превращается в хмурое болото. Кисаме тоже выглядит не лучше рыбы, выброшенной на берег. Какаши пару раз спрашивает, в чем дело, но тот отмахивается подъебом не по теме. Все словно живут свои жизни, со своими проблемами и не соприкасаются с Какаши, будто от него их станет ещё больше.

В какой-то момент выдержка соседа трескается. Он зовёт Какаши на перекур. По лицу Кисаме невозможно определить: он то ли не спал сутки, то ли проспал лет сто — помятый, выжатый, тусклый. Какаши чувствует себя не лучше по понятным причинам.

— У нас с Какузу была клятва на мизинчиках — подробностей не рассказывать. Кто распиздится — лишается мизинца. Но палец не член, без него жить можно.

— Без члена, если что, тоже.

— Да, но нет смысла. Короче, тема тяжелая и неприятная. Надеюсь, у тебя хватит мозгов, чтобы не ухудшить ситуацию. — Он шарит рукой в кармане в поисках сигарет, смотрит в одну точку. Выглядит так, словно собирается исповедаться. Тюрьма и пиво правда сближают.

Щелчок, затяжка, выдох.

В груди ширится беспокойство. Хорошего тут точно будет мало. Какаши мысленно подсчитывает, сколько банок пива осталось в холодильнике. Помогут ли они пережить весь пиздец? Животные вроде предчувствуют катастрофу. Он пробегается по себе взглядом от туловища до ног. Руки, ноги — все человеческое, но предчувствие никуда не девается. Оно курит рядом и говорит:

— В модельном бизнесе есть люди, которые хотят больше, чем фото на обложках.

Какаши без упоминания имени понимает — разговор о Сакуре. Он сжимает перила до побелевших костяшек и бледнеет сам.

— Сакура предоставляла интимные услуги по видеосвязи.

Пока снаружи наступает тишина, Какаши слышит, как внутри начинается апокалипсис. Трещины, цунами, землетрясение. Ему словно горло перерезали, и во рту булькает. Наверно, так себя чувствуют тонущие. Слова даются с трудом, но он кое-как шевелит губами и спрашивает:

— Как давно ты об этом узнал?

— Конкретно о Сакуре — недавно. То, что Конан такое практикует, — давно.

— И какого хуя ты мне только сейчас об этом решил рассказать?! — В Какаши взрывается накопленная злость, задевает все, что находится рядом. Голос разлетается по этажам, отскакивает от стен, и только Кисаме его впитывает.

— Пока меня это не касалось, я и не лез. Но Ино рассказала, что ей недавно предложили подзаработать таким путем. Она отказалась, это для нее аморально и денег с обычных фотосъемок хватает. А вот Сакура… — Кисаме скорбно цокает. — У нее же мать в больнице, и нужно покрывать расходы, поэтому…

— О, так пока у тебя баба не появилась, тебе было нормально, что других используют? Может, и сам услугами пользовался?

Кисаме резко впечатывает кулак в скулу Какаши.

— Остынь, блядь. Моя работа заключается не в том, чтобы за цыпочками присматривать и спасать их. Там не все невинные, как ты думаешь, и ради денег мораль в рот ебали. — Кисаме делает долгую затяжку и с выдохом продолжает: — Да и на твою кислую рожу заебало смотреть. Скажи спасибо, что не пристрелил, как обещал.

Теперь боль сосредотачивается в двух местах — на лице и где-то под ребрами. И лучше бы она ощущалась только физически, от такой хотя бы есть таблетки. Тошнота подступает к горлу.

— Я уверен, Ино не знает, что Сакура таким занимается. Этим трудно делиться даже с самыми близкими, — Кисаме пытается подбодрить, но выходит скверно.

Пазл складывается автоматически. Вот почему все разговоры о работе вгоняли ее в тоску. Тоска — смешное слово в ее реалиях. Она, наверно, чувствовала весь негативный спектр чувств в тот момент. От унижения до боли. И Какаши резонирует с ее болью.

Господи, блядь, почему она выбрала этот путь? Понятно, что ради матери, но…неужели не у кого было попросить помощи? Сука, сука, сука. Он готов отдать ей свою сумку с деньгами, если мало — банк ограбить, лишь бы ни одна паскуда ее не тронула. Какаши в том числе. Какой же у нее хуевый вкус в мужчинах.

Глупо продолжать делать вид, что он ни о чем не знает. Да и не сможет. Оказывается не только Ханна Монтана живет две жизни, а каждый второй.

Как вы себя чувствуете?

Погребенным заживо.

Кисаме добавляет, что насильственных действий в отношении Сакуры никто не предпринимал. Но насколько это достоверная информация судить рано. Если это бизнес Какузу и Конан, то хуй знает, какие там внутряки. Они вполне могут убрать человека из-за лишнего вздоха.

Какаши кажется, что он в бэд-трипе. Это вообще реально? Так не должно быть. Все, что он хочет, — чтобы Сакура была в безопасности и с ним. Какузу, даже находясь в тюрьме, поднасрал. Жалеть о том, какому ублюдку помог, он будет потом.

Голова трещит от мыслей. Начинаются с «а что, если…» и ничем не заканчиваются. Что делать, блядь? Какаши беспомощно смотрит через мутное стекло подъезда.

— У тебя есть идеи, как выкрасть Сакуру из лап Какузу?

— А ты уверен, что она хочет, чтобы ее спасли?

Какаши не может произнести твердое «да».

— Сначала с Сакурой обсуди и, если надо, мозги ей прочисти. В зависимости от ответа решите, что делать дальше.

Кисаме действительно хладнокровен. Но признается, что внутри скребет какая-то человечность, от этого дискомфортно, поэтому поделился информацией, которой не должен. Оскал не давит, подъебы не кидает, словно в акуле и правда пробивается что-то человеческое.

Раз пошли такие откровения, сосед решает полностью исповедаться и рассказывает, что Какузу дал ему задание — присматривать за Какаши. Мало ли он трепло. Если это так, то сумка с деньгами вернулась бы обратно к хозяину, а Какаши кормил бы червей. Когда ввязывался в эту авантюру, то не задумывался о серьезных последствиях и что они вообще есть. Наивный мудак. Повезло ли, что к нему как надзирателя приставили именно Кисаме?

Хочется верить, что да. Дубинкой по костям не проходится — и славно.

— Ты за Ино не волнуешься? У тебя с ней что-то было?

— Легкий петтинг, ничего серьезного. — Он нервно дёргает плечом. — И чё мне волноваться?

Какаши долго искоса на него смотрит. Кисаме сдается.

— Ладно, мы ебались как кролики.

— Да, я слышал. К сожалению.

Нависшая тишина ощущается как минута скорби в честь беззаботных дней. Ну тех, где он с Сакурой на свидании и все гладко. Вопрос от Кисаме в первой тройке, о чем спрашивают на похоронах.

— Ты как?

— Паршиво.

— В общем, разбирайся с Сакурой, — Кисаме стреляет окурком в окно, игнорируя железную банку под ногами, — и если что, обращайся. За травму лица не извиняюсь.

Он по-дружески хлопает Какаши по плечу и уходит в свою квартиру. Жаль, на их этаже нет собаки, нечем прикрыть свой скулеж. Стены выдавливают его на улицу. Во что был одет, в том и вышел — без пальто и без уверенности в дальнейших действиях.

Кругом все белое. Небо нависает, как потолок, но без возможности коснуться. Какаши вдыхает холодный воздух, и ему мало. Сакуры нет рядом, а все равно на подачу кислорода в лёгкие действует.

Глубокий вдох, выдох. Внутри все остается по-прежнему — тревога, страх и желание сделать больно для отрезвления. То ли себе, то ли кому-то. Для приличия Кисаме мог и посильнее вмазать. Неизвестно, полностью он исповедался или припрятал грехи. Какаши чувствует пробелы в его фразах. Какузу ведь не главный кукловод, все намного глубже, и зона грязи шире. Будет неудивительно, если замешаны еще и наркотики.

Два раза Кисаме шел навстречу и раскрывал карты. В третий раз Какаши проявит инициативу и спросит у него подробности, лазейки и идеи, как вытянуть из такого бизнеса того, кто там находиться не должен.

Безрассудно стоять на морозе в резиновых тапках и жевать мысли с кучей вопросов. Он готов хоть сейчас побежать к Сакуре и провести допрос, как Генма с фонариком, что тоже безрассудно. Интеллектуальные способности вместе с погодой в минусе, остались смешанные эмоции. Какаши давит на скулу — ноющая боль немного приводит в себя. Как минимум нужно все переварить и подождать ночь.

Если Сакура завтра не ответит на звонок, то для него это буквально приглашение в гости. Он пойдет к ней и плевать, если она не ждёт его.