Один лишь взгляд (джен)

Громкий звонкий смех. От него нигде не укрыться, смех везде, он обволакивает его, утягивая за собой в бездну. Он оказывается перед аудиторией, полной студентов, абсолютно обнаженный, смех переходит в хохот, а среди толпы стоит мама, с поджатыми губами, глядит осуждающе и молчит.

Цветков проснулся в липком холодном поту. Еще долго, стоя под струями воды, он пытался смыть со своего тела остатки липкой безысходности, доказательства собственной ничтожности и несостоятельности.

Спасибо, мама, ты воспитала достойное подобие себя!

Сколько прекрасных женщин встретилось ему на пути, сколько зовущих глаз и манящих губ. Но он ждал ту, единственную, он верил в mamihlapinatapei. Хрупкое тело, бледная кожа, страдальчески изогнутые губы… Словно та, чье тело было зверски изувечено штыками, сойдет с пожелтевших снимков в его объятья, ища защиты, любви и понимания. Сергей гладил кончиками пальцев потускневшие от времени фото, смаргивая подступающие слезы. Страсть смешивалась с болью, тело сводило судорогой и наступало облегчительное опустошение.

Но в этот раз, вслед за сладкой истомой:

— Мерзкий грязный мальчишка! Немедленно вытащи руки из-под одеяла! Завтра в школе я поставлю тебя перед классом и заставлю рассказать о том, чем ты занимаешься по ночам, позоря облик пионера!

Этот крик, застывший в глубинах памяти, сжал сердце ледяной рукой с коротко остриженными ногтями, мешая вздохнуть. А воздух, свежий утренний воздух, влетающий в распахнутую форточку, пах приторно-сладковатым ароматом духов.

— Ты такой же, как твой отец. Тебе от женщины нужно только ее тело!

Да, мама, ты права. Только тело. Они все лишь жалкое подобие той единственной, у них в глазах лишь обреченность и принятие, слепое подчинение его воле. И только тела — нежные, хрупкие, беспомощные, но такие желанные, открывшиеся его жадному взору, только они свидетельства того, что он настоящий, он живой человек, а не очередной пыльный фолиант из маминой коллекции.

Причудливые тени скользят, лаская, по женской коже, легкий ветерок треплет тонкие волосы, ниспадающие на острые плечи. Шаг за шагом, покорно и обреченно юная нимфа восходит на эшафот. Нет-нет, девочка моя, это не казнь, это освобождение! Это я преподнес тебе этот дар; они отняли, а я вернул. Ты свободна, лети…

Сергей снял очки и вытер набежавшие слезы. Она прекрасна, словно богиня, но она не та, она не понимает и не чувствует его боли… Он протянул руку, желая прикоснуться к телу, безжизненно повисшему в петле. Тонкие длинные пальцы погладили воздух, повторяя очертания плеч, бедер, длинных ног. Ее маленькие острые груди, совсем еще девичьи, не налившиеся женской округлостью, были скрыты фанерной табличкой с кривой надписью «partisanen». Декан упал на колени, ловя, с благоговейным трепетом последние мгновения оглушительного восторга, тело его содрогнулось в конвульсиях, выгибаясь навстречу лучам солнца, пробивающимся сквозь густые кроны вековых кленов.

Вот уже третий час Меглин уничтожал неаппетитные салатики в шумной столовой университета. Раздраженная и вконец вымотанная бездельем, Стеклова даже не пыталась понять ход его мыслей.

— Ты думаешь, он мимо пройдет, и ты его учуешь? — даже не пыталась скрыть сарказм Есения.

Не отрываясь от очередной порции салата, Родион буркнул, — Угу, — продолжая смотреть поверх ее плеча.

— Слушай, и с мелкими сидеть, и сессию… Трудно же! — проговорила одна из студенток, обращаясь к подруге.

— Да нет, не трудно, — пожала плечами та.

— Да нет, трудно. — резюмировал Меглин, вмешавшись в разговор девушек, — Тяжело быть старшей сестрой, по себе знаю.

Его шутка, в совокупности с фирменной ухмылкой и янтарным блеском насмешливых глаз, явно польстила студенткам.

— Зато потом мамой легко будет. — неожиданно тепло улыбнулся следователь и вышел, проводив оценивающим взглядом проходящую мимо студентку.

— Прикольный! Нужно телефончик попросить! — захихикала брюнетка.

— У него нет телефона. — надменно бросила через плечо Стеклова, проходя мимо удивленных ее резкостью девиц.

— Простите, вы не врач, нет? — подскочил Родион на улице к психологу, выходящему из отделения милиции.

— Н-нет, — обеспокоенно ответила женщина.

— Там ребенок… Я подошел к машине, там мяукнуло, я думал… — сбивчиво объяснял Родион быстрым шагом подходя к Мерседесу.

«Психологиня» заглянула в салон, — А где ребенок?

И тут же застонала от боли в заломленной за спину руке.

— Тихо, тихо… — прошипел ей в ухо следователь, — Ты спрашивала, как женщину посадить в машину? — обратился он к Есении, — Очень просто. Скажи ей, что там ребенку плохо, тут же побежит спасать. Женщина, значит — мать, мать, значит — жертва. Поняла?

— Поняла она, отпусти ее. — Стеклова радовалась, что в этот раз роль жертвы досталась не ей.

— Козлина! — истерически крикнула убегающая женщина.

— Многодетная семья, это стая, где общее благо важнее личного, — терпеливо объяснял Меглин стажеру, — Вот так появляются хорошие родители, верные друзья, герои… и жертвы маньяков. Наташ, ты моя хорошая! — внезапно расплылся в улыбке следователь, обращаясь к эффектной незнакомке, — Сто лет тебя не видел.

Девушка расплылась в ответной улыбке, подкрепив ее двусмысленным жестом, — Я бы тебя еще сто лет не видала. Чё, новая твоя? — бросила она оценивающий взгляд на Есению.

Меглин тут же подхватил, — Ну, типа того… — и, встав рядом с Натальей, осмотрел Стеклову с ног до головы.

— Ну, ничё так… — небрежно мурлыкнула красотка.

Обалдевшая от такой вопиющей наглости Есения, поспешила занять место в аудитории.

— Сегодня наши гости из компетентных органов проведут с вами инструктаж по обеспечению личной безопасности. — вещала из-за трибуны дама, — Прошу вас, пожалуйста. — обратилась она к Меглину.

Он небрежно облокотился на стойку, — Значит, я хочу, чтоб было тихо. — негромко и повелительно сказал он в микрофон, — Еще тише. — потребовал он вкрадчивым баритоном.

— Тема лекции — как не стать жертвой маньяка. Поднимите руки те, кто считает себя жертвой… Нет таких? Человек, который охотится, считает по-другому. — следователь оглядел студентов, — Чтобы не стать добычей, надо знать две вещи об охотнике: чего он хочет и чего боится. Иногда они совпадают. Сейчас моя ассистентка наглядно продемонстрирует то, чего он хочет.

Меглин распахнул дверь аудитории и пригласил уже знакомую Есении девушку. Наталья легко вспорхнула на стол, за которым восседал преподавательский состав, и легким движением сбросила с плеч плащ, оставшись в одних сапогах на высоком каблуке. Собственная нагота абсолютно не смущала девушку, даже наоборот — она наслаждалась эффектом, произведенным на зрителей. Толпа ликовала, слышались аплодисменты, свист, одобрительные возгласы; и в этом балагане тонул недоуменный ропот педсостава университета.

Есения бросила вопросительный взгляд на Родиона, но он не наслаждался устроенным его подругой шоу, а что-то напряженно высматривал.

— Ну что, развеялась немножко? — весело уточнил Родион, выходя с Натальей из здания университета. Есения, убрав руки в карманы джинсов, шагала сзади, обескураженная выходкой наставника.

— Может, потанцуем как-нибудь? — следователь явно находился в приподнятом настроении.

Наталья продемонстрировала многозначительный жест, приоткрыв ярко накрашенные губы.

В ответ Меглин расхохотался, как мальчишка.

— Тоже из «ваших»? — хмуро уточнила Есения, — Эксгибиционистка…

— Грубое слово, — отмахнулся Родион, — Наташа — красивая барышня. — вполне объективно завершил он разговор.

Но Есения не сдавалась, — То есть тебе такие нравятся?

Меглин повернулся, чтобы ответить, но внезапный щелчок отбросил его далеко в прошлое.

Приступ…

Ну, здравствуй, Бергич, давно не виделись!

Сергей Леонидович заперся в квартире, пытаясь отогнать навязчивые воспоминания. Перед глазами стояла обнаженная богиня — развратная и прекрасная. Ей не поклоняться хотелось, не любоваться, а принести себя в жертву, как агнца. Вот она — обратная сторона медали, то, с чего все началось. Красивая, смелая, свободная, оставившая далеко позади робких тургеневских барышень, навязанных заботливой матерью.

— Такие тебе нравятся? Распутница… — шипит материнский голос, обжигая память.

— Мама, я могу решить сам! — пытается вырваться юноша из-под удушающей заботы.

— Ты меня в могилу сведешь! — пронзительно кричит память декана отвратительно-любимым голосом, — Так значит, такие тебе нравятся?

Цветков сунул голову под ледяную струю воды, надеясь заглушить воспоминания, превращающие его в бесхребетного маменькиного сынка, в вечный объект насмешек со стороны более опытных друзей. Волна боли прокатилась по позвоночнику, растекаясь по венам, подобно яду. Не обращая внимание на капли, стекающие с мокрых волос на рубашку, он бросился в комнату. Только один укол, и все закончится. Он тоже будет свободным, ничто не будет опутывать и удерживать.

— Если тебе грустно, испеки торт.

— Ты права, мама. Ты, как всегда, права…