Повязки на наших пулевых ранах (гет)

Не то чтобы она считала, что никогда не потерпит неудачу. Инеж знала: это возможно, даже неизбежно.

Но от понимания справиться с этим легче не становилось.

Инеж держала себя в руках ради команды. Она приказала им плыть прямо в Кеттердам, чтобы перегруппироваться, пополнить запасы и починить корабль. Она проводила плавание в молчании, без жалоб несла вахту в свою смену, выполняла свою часть работы, как все остальные. Она ни разу не упрекнула команду за то, что случилось. Она была капитаном.

Когда они добрались до Кеттердама, Инеж настояла, чтобы вся команда взяла отпуск на берег на неделю. Сказала, что не желает видеть ни одного из них полные семь дней. Сказала, что, если им нужен постоялый двор, они могут оформиться на ее имя и она обо всем позаботится.

После чего Инеж заперлась в своей каюте и позволила себе рассыпаться на кусочки.

Верный и надежный Шпект постучал к ней. Говорил с ней через дверь, но она ни слова не слышала. В конце концов он ушел, и, хотя Инеж не хотела его присутствия, когда она осталась абсолютно одна, стало хуже.

Она ненавидела это, ненавидела зависеть от кого бы то ни было (особенно от мужчин), но…

Что ж, попросту говоря, Инеж не слишком нравилось быть одной. Она даже презирала одиночество. Когда-то дома, до того, как ее похитили, она никогда не оставалась одна. Среди сулийцев не существовало такого понятия как уединение, если не считать занавески или одеяла, которое скрывало твою кровать от глаз остальной семьи. Для этого просто не было ни пространства, ни необходимости.

Даже после того, как ее похитили, Инеж не оставалась одна. Вначале она оказалась в тесноте трюма рабовладельческого корабля по меньшей мере с дюжиной других плачущих детей. Потом в «Зверинце» Танте Хелен не давала возможности спрятаться от нее, даже когда она не принимала клиентов. А когда Инеж оказалась среди Отбросов, конечно, у нее была собственная комната, но в Клепке всегда кто-то присутствовал. Она слышала либо храп Аники в соседней комнате, либо громкий разговор на первом этаже, или даже ритмичный стук трости Каза, когда он ходил в комнате над ней.

Каз.

О, как она скучала по нему… Она вознесла короткую молитву (как делала каждый раз, когда думала о нем), чтобы Святые сохранили его в живых. Просить их сохранить его в безопасности, вероятно, было бы слишком, но пока он продолжал дышать, ей придется довольствоваться тем, что она могла получить.

В море было почти то же самое. На борту всегда кто-то бодрствовал, всегда присутствовали звуки, хотя бы даже скрип двери, или тихий смех, или кого-то тошнило над перилами.

Но сейчас, когда все ушли в город, тишина давила на Инеж, словно каменное одеяло, душила ее жутким весом. Слезы потекли по щекам, а плечи затряслись от беззвучных рыданий.

Она давно отточила умение плакать тихо.

При звуке открывающегося замка на двери, Инеж резко выпрямилась, кинжалы тут же оказались в ее руках, она стремительно развернулась…

И оказалась смотрящей в такие знакомые глаза, пронзающие ее знакомым цветом земли после свежего дождя, темным насыщенным коричневым, который был полон обещаний.

— Инеж, — ровно произнес Каз.

Как раньше приветствовал ее, когда она появлялась у него на окне, принося отчет. Но сейчас она знала его достаточно хорошо, чтобы воспринять приветствие тем, чем оно являлось: напоминанием о том, кто она есть, и подтверждением, что он видит ее. Он узнавал ее и произносил ее имя так, словно это был простейший в мире факт.

Инеж подумала, что, возможно, так Каз любит: в фактах, логике и цифрах. Он говорит ей, что она ценна для него, не потому что видел в ней лишь что-то, что можно купить, а потому что считал ее незаменимой. И когда она сказала ему, что ей не нравится, когда о ней так говорят, он перестал, и Инеж подозревала, что он даже не понял по-настоящему, почему ей это не нравится. Он просто не хотел обижать ее, и этого было достаточно.

Его взгляд окинул ее с ног до головы, оценивая. Но Инеж знала, что не так, как мужчины, которые использовали ее, которые с вожделением смотрели на ее бедра, грудь… нет. Каз был не таким. Каз смотрел на нее, вникая в детали: не ранена ли она, не нервничает ли она, нужна ли ей более теплая одежда, где она была, что она делала, что она планировала делать дальше. Он смотрел на нее, чтобы понять ее.

Его взгляд задержался на ее мокрых от слез щеках и на руках, по-прежнему сжимавших кинжалы, и Инеж видела, как его уже бледные губы стали еще бледнее, когда он сжал их.

— Каз, — наконец прошептала она в ответ, уронив руки.

Он шагнул ближе, и она попыталась сморгнуть остатки слез, глядя в сторону. Каз ненавидел слабость.

— Инеж, — снова произнес Каз, теперь ближе. Он стоял прямо перед ней. — Сокровище моего сердца, дорогая и храбрая Инеж. Что я могу сделать?

— Обними меня, — выпалила она и тут же прокляла себя, увидев, как Каз напрягся. Она быстро помотала головой, вытерев глаза. — Я… нет, м-мне жаль, ты не…

Каз оборвал ее, шагнув еще ближе, покачав головой. Он слегка склонил голову, изучая ее, себя, а потом кровать.

Замышляющее выражение.

— Можно… Можно сесть на твою кровать? — спросил он, указав на место рядом с ней, будто она не знала, где находится кровать.

Инеж вдруг поняла, что видит бледную кожу его пальцев. Без перчаток.

— Ты… Каз, нет, ты правда не должен, это было глупо, ты не…

Он нахмурился, внимательно глядя на нее.

— Ты передумала, Инеж?

Она моргнула, колеблясь, и секунду спустя ответила:

— Нет. Но я знаю, ты не…

— Позволь мне решать, с чем я могу справиться, Инеж, — снова перебил ее Каз твердым, но не суровым голосом. — Можно сесть?

Она медленно кивнула, и, двигаясь с той же скоростью, Каз осторожно сел на матрас рядом с ней, а потом откинулся назад, прислонившись к стене. Он медленно вдохнул, явно собираясь с силами, но Инеж наблюдала с благоговением, поняв, что на его лице не было ни тени сомнения или колебания. Только решимость.

Его взгляд снова остановился на ее мокрых щеках, по которым потекли новые слезы. Он сглотнул и раскрыл руки. Предложение.

— Только… медленно, ладно? И… и не прикасайся к моей коже. Я… не думаю, что готов к этому. Особенно… — теперь он колебался, и она ждала.

Она ждала бы сколько угодно, когда он так старался.

— Мокрая кожа, — едва слышно прошептал Каз. — Я не могу справиться с мокрой кожей, Инеж.

Она кивнула, аккуратно вытерев щеки рукавом рубашки, прежде чем придвинуться ближе к нему, оба наблюдали друг за другом, как ястребы. Каз оставался абсолютно неподвижным, пока она приближалась, и она старалась, чтобы он видел все ее движения, чтобы не напугать его.

— Спасибо, — выдохнула она, придвинувшись.

Их бедра касались друг друга. Нога Каза напряглась, а потом медленно расслабилась, и он заставлял дыхание оставаться ровным.

— Я еще даже ничего не сделал, — ответил Каз, его взгляд метнулся к ее лицу.

— Ты пытаешься, — сказала Инеж с едва заметной улыбкой на губах.

Она чувствовала, как дрожит ее губа, но заставила себя сосредоточиться на мгновении. Оказавшись в объятиях Каза, она схватила одеяло, чтобы плакать в него.

Взгляд Каза смягчился, но он ничего не сказал, медленно поднеся ладонь к ее голове. Вначале Инеж подумала, что он коснется ее щеки, а потом поняла, что может быть даже лучше. Его рука зависла над ее косой, ожидая разрешения.

— Не дергай ее, — мягко произнесла Инеж, и Каз кивнул.

Она знала, что он и не стал бы, но теперь, зная, он будет еще осторожнее.

А потом его теплая рука аккуратно заправила выбившиеся волосы ей за ухо и осторожно провела вниз до конца косы.

— Можно распустить ее? — пробормотал он.

Теперь Инеж была еще ближе — в дюймах от того, чтобы прижаться наконец лицом к его плечу, как ей хотелось сделать уже целую вечность.

— Да, — ответила она, после чего наконец прислонилась, свернувшись рядом с ним, осторожно прислонившись к его боку, вдыхая его.

От ее прикосновения Каз издал почти задыхающийся звук, одновременно стягивая кожаную повязку с ее волос. Вначале его грудь была напряженной под ее ладонями, дыхание прервалось, но он сделал несколько медленных вдохов. Его мышцы расслабились. Инеж слышала, как колотится его сердце, но его руки больше не были застывшими. Они начали осторожно прочесывать ее длинные темные волосы, аккуратно расплетая и просто наслаждаясь мягкой шелковистостью под пальцами.

— Всё хорошо? — пробормотал Каз, его ногти невероятно нежно поцарапали ее голову.

Глаза защипало.

— Больше, чем хорошо, — прошептала Инеж в ответ искаженным от слез голосом.

Каз кивнул и секунду колебался перед следующим движением. Если бы она не оттачивала годами искусство наблюдения, могла бы даже не заметить легкий как перышко поцелуй в ее макушку, но она заметила. Грудь стиснуло, и одновременно заполнило теплом и светом.

— Я опоздала, — прошептала Инеж.

— Я знаю, — ответил Каз.

Не зло, не насмешливо, не раздраженно. Просто сообщая ей, что он знал. Что ей не надо ничего говорить.

Рыдания наконец вырвались из горла.

Каз держал ее всё время и не отпускал.