Повязки на наших пулевых ранах (гет)

У них никогда не будет счастливого конца.

И Каз, и Инеж оба, конечно, это знали — ну, по крайней мере, он знал. Им просто невозможно было уйти на покой или умереть от старости в деревне или где еще представляют себе старость большинство людей. Не будет белого забора, детей, чая на заднем крыльце, или регулярных вечерних прогулок по лесам или по пляжу, или что там еще. Им это просто не было суждено.

Это не означало, что Каз не мечтал об этом в мгновения слабости. Мечтал прожить достаточно долго, чтобы увидеть седые пряди в длинных темных волосах Инеж или морщинки в уголках ее глаз. Наконец-то привезти ее в дом своего детства в Лиже, позволить ей ступить туда, где когда-то давным-давно они с Джорди жили с отцом и даже с матерью. Возможно, даже увидеть глаза Инеж на лице маленького ребенка. Это были глупые и ребяческие мечты.

Но лежа под дождем, глядя на Инеж, которая зажимала огнестрельную рану у него в животе, он думал именно об этом. Он думал обо всех прекрасных, чудесных вещах, которые никогда не увидит.

Ее слезы смешивались с дождем, капая ему на щеки.

— Оставайся со мной, Каз, оставайся здесь, — шептала, умоляла она.

Он мог только слабо кивнуть. Он никогда не мог ей отказать.

— С тобой всё будет хорошо, mahgili, обещаю, всё будет хорошо. Они… Аника пошла за Целителем, хорошо? Просто оставайся в сознании, тебе надо только оставаться в сознании, — говорила Инеж, и он застонал от вспышки боли, когда она сильнее надавила на рану.

Она дрожала. Замерзла? Каз хотел проклясть зимние кеттердамские дожди, но не мог заставить губы нормально шевелиться.

— Всё хорошо, Каз, всё в порядке…

— Неж, — пробормотал он, его ладонь нашла ее запястье и легонько сжала.

Это эффективно заставило ее замолчать, и ее полные слез темно-карие глаза встретились с его глазами, свободная рука зависла рядом с его щекой, но не прикасалась. Он хотел, чтобы она прикоснулась.

— Я здесь, Каз, — сказала Инеж, и он ненавидел то, как дрожал ее голос, как бывало, когда она плакала.

Почему она плакала? Он попытался сесть, чтобы лучше оценить ситуацию, но она удержала его, покачав головой, и на ее лице вспыхнул страх.

— Перестань! Не… не двигайся, ладно? Ты очень сильно ударился головой. Я не… Не шевелись, пожалуйста.

Он никогда не мог ей отказать. Зрение по краям расплывалось, и Каз странно себя чувствовал. Он чувствовал ноги, и было очень холодно. Обычно бывало так холодно?

— Я люблю тебя, — выдавил он, слабо сжав ее ладонь.

Ему было нужно, чтобы она знала это. Он не мог вспомнить, говорил ли ей раньше, но ему надо было сказать.

— Я тоже тебя люблю, — с дрожащей улыбкой произнесла Инеж. — Я так сильно люблю тебя, Бреккер, так что не вздумай уходить. Слышишь меня? Ты… ты мне обязан.

Он не мог вспомнить, чем обязан, но снова слабо кивнул. Чем он не был сейчас ей обязан?

— Я постараюсь, — прохрипел он, едва в состоянии выдавить слова из горла.

Грудь горела, но это казалось не слишком важным, пока Инеж здесь.

— Хорошо, — сказала она, и ее свободная рука порхнула над ним, не касаясь. — Хорошо, это… это хорошо. Просто продолжай дышать, Целитель скоро будет здесь. С тобой всё будет хорошо.

Инеж сменила положение, и, когда он посмотрел на нее, воздух покинул его легкие. Искусственный свет от одного из дерьмовых уличных фонарей создавал нимб вокруг ее головы, и Каз неуклюже потянулся ладонью к ее щеке.

— Санкта Инеж, — выдохнул он. — Единственная Святая… которой я поклоняюсь…

Веки задрожали, с периферии зрения хлынула чернота.

— Оставайся в сознании, — настойчиво произнесла Инеж, помотав головой; из ее горла вырвалось нечто болезненно напоминающее рыдание. — Я не Святая, Каз, я не могу спасти тебя…

Каз покачал головой, его рука упала, и он едва заметил ужасное ощущение от того, как локоть врезался в бетон.

— Ты уже спасла, — выдохнул он, закрыв отяжелевшие глаза.

Он слабо слышал, как Инеж зовет его по имени, как что-то кричит, и, возможно, даже другой голос, но тьма быстро поглотила его.

В конце концов, им никогда не предназначался счастливый конец.

Не то чтобы она считала, что никогда не потерпит неудачу. Инеж знала: это возможно, даже неизбежно.

Но от понимания справиться с этим легче не становилось.

Инеж держала себя в руках ради команды. Она приказала им плыть прямо в Кеттердам, чтобы перегруппироваться, пополнить запасы и починить корабль. Она проводила плавание в молчании, без жалоб несла вахту в свою смену, выполняла свою часть работы, как все остальные. Она ни разу не упрекнула команду за то, что случилось. Она была капитаном.

Когда они добрались до Кеттердама, Инеж настояла, чтобы вся команда взяла отпуск на берег на неделю. Сказала, что не желает видеть ни одного из них полные семь дней. Сказала, что, если им нужен постоялый двор, они могут оформиться на ее имя и она обо всем позаботится.

После чего Инеж заперлась в своей каюте и позволила себе рассыпаться на кусочки.

Верный и надежный Шпект постучал к ней. Говорил с ней через дверь, но она ни слова не слышала. В конце концов он ушел, и, хотя Инеж не хотела его присутствия, когда она осталась абсолютно одна, стало хуже.

Она ненавидела это, ненавидела зависеть от кого бы то ни было (особенно от мужчин), но…

Что ж, попросту говоря, Инеж не слишком нравилось быть одной. Она даже презирала одиночество. Когда-то дома, до того, как ее похитили, она никогда не оставалась одна. Среди сулийцев не существовало такого понятия как уединение, если не считать занавески или одеяла, которое скрывало твою кровать от глаз остальной семьи. Для этого просто не было ни пространства, ни необходимости.

Даже после того, как ее похитили, Инеж не оставалась одна. Вначале она оказалась в тесноте трюма рабовладельческого корабля по меньшей мере с дюжиной других плачущих детей. Потом в «Зверинце» Танте Хелен не давала возможности спрятаться от нее, даже когда она не принимала клиентов. А когда Инеж оказалась среди Отбросов, конечно, у нее была собственная комната, но в Клепке всегда кто-то присутствовал. Она слышала либо храп Аники в соседней комнате, либо громкий разговор на первом этаже, или даже ритмичный стук трости Каза, когда он ходил в комнате над ней.

Каз.

О, как она скучала по нему… Она вознесла короткую молитву (как делала каждый раз, когда думала о нем), чтобы Святые сохранили его в живых. Просить их сохранить его в безопасности, вероятно, было бы слишком, но пока он продолжал дышать, ей придется довольствоваться тем, что она могла получить.

В море было почти то же самое. На борту всегда кто-то бодрствовал, всегда присутствовали звуки, хотя бы даже скрип двери, или тихий смех, или кого-то тошнило над перилами.

Но сейчас, когда все ушли в город, тишина давила на Инеж, словно каменное одеяло, душила ее жутким весом. Слезы потекли по щекам, а плечи затряслись от беззвучных рыданий.

Она давно отточила умение плакать тихо.

При звуке открывающегося замка на двери, Инеж резко выпрямилась, кинжалы тут же оказались в ее руках, она стремительно развернулась…

И оказалась смотрящей в такие знакомые глаза, пронзающие ее знакомым цветом земли после свежего дождя, темным насыщенным коричневым, который был полон обещаний.

— Инеж, — ровно произнес Каз.

Как раньше приветствовал ее, когда она появлялась у него на окне, принося отчет. Но сейчас она знала его достаточно хорошо, чтобы воспринять приветствие тем, чем оно являлось: напоминанием о том, кто она есть, и подтверждением, что он видит ее. Он узнавал ее и произносил ее имя так, словно это был простейший в мире факт.

Инеж подумала, что, возможно, так Каз любит: в фактах, логике и цифрах. Он говорит ей, что она ценна для него, не потому что видел в ней лишь что-то, что можно купить, а потому что считал ее незаменимой. И когда она сказала ему, что ей не нравится, когда о ней так говорят, он перестал, и Инеж подозревала, что он даже не понял по-настоящему, почему ей это не нравится. Он просто не хотел обижать ее, и этого было достаточно.

Его взгляд окинул ее с ног до головы, оценивая. Но Инеж знала, что не так, как мужчины, которые использовали ее, которые с вожделением смотрели на ее бедра, грудь… нет. Каз был не таким. Каз смотрел на нее, вникая в детали: не ранена ли она, не нервничает ли она, нужна ли ей более теплая одежда, где она была, что она делала, что она планировала делать дальше. Он смотрел на нее, чтобы понять ее.

Его взгляд задержался на ее мокрых от слез щеках и на руках, по-прежнему сжимавших кинжалы, и Инеж видела, как его уже бледные губы стали еще бледнее, когда он сжал их.

— Каз, — наконец прошептала она в ответ, уронив руки.

Он шагнул ближе, и она попыталась сморгнуть остатки слез, глядя в сторону. Каз ненавидел слабость.

— Инеж, — снова произнес Каз, теперь ближе. Он стоял прямо перед ней. — Сокровище моего сердца, дорогая и храбрая Инеж. Что я могу сделать?

— Обними меня, — выпалила она и тут же прокляла себя, увидев, как Каз напрягся. Она быстро помотала головой, вытерев глаза. — Я… нет, м-мне жаль, ты не…

Каз оборвал ее, шагнув еще ближе, покачав головой. Он слегка склонил голову, изучая ее, себя, а потом кровать.

Замышляющее выражение.

— Можно… Можно сесть на твою кровать? — спросил он, указав на место рядом с ней, будто она не знала, где находится кровать.

Инеж вдруг поняла, что видит бледную кожу его пальцев. Без перчаток.

— Ты… Каз, нет, ты правда не должен, это было глупо, ты не…

Он нахмурился, внимательно глядя на нее.

— Ты передумала, Инеж?

Она моргнула, колеблясь, и секунду спустя ответила:

— Нет. Но я знаю, ты не…

— Позволь мне решать, с чем я могу справиться, Инеж, — снова перебил ее Каз твердым, но не суровым голосом. — Можно сесть?

Она медленно кивнула, и, двигаясь с той же скоростью, Каз осторожно сел на матрас рядом с ней, а потом откинулся назад, прислонившись к стене. Он медленно вдохнул, явно собираясь с силами, но Инеж наблюдала с благоговением, поняв, что на его лице не было ни тени сомнения или колебания. Только решимость.

Его взгляд снова остановился на ее мокрых щеках, по которым потекли новые слезы. Он сглотнул и раскрыл руки. Предложение.

— Только… медленно, ладно? И… и не прикасайся к моей коже. Я… не думаю, что готов к этому. Особенно… — теперь он колебался, и она ждала.

Она ждала бы сколько угодно, когда он так старался.

— Мокрая кожа, — едва слышно прошептал Каз. — Я не могу справиться с мокрой кожей, Инеж.

Она кивнула, аккуратно вытерев щеки рукавом рубашки, прежде чем придвинуться ближе к нему, оба наблюдали друг за другом, как ястребы. Каз оставался абсолютно неподвижным, пока она приближалась, и она старалась, чтобы он видел все ее движения, чтобы не напугать его.

— Спасибо, — выдохнула она, придвинувшись.

Их бедра касались друг друга. Нога Каза напряглась, а потом медленно расслабилась, и он заставлял дыхание оставаться ровным.

— Я еще даже ничего не сделал, — ответил Каз, его взгляд метнулся к ее лицу.

— Ты пытаешься, — сказала Инеж с едва заметной улыбкой на губах.

Она чувствовала, как дрожит ее губа, но заставила себя сосредоточиться на мгновении. Оказавшись в объятиях Каза, она схватила одеяло, чтобы плакать в него.

Взгляд Каза смягчился, но он ничего не сказал, медленно поднеся ладонь к ее голове. Вначале Инеж подумала, что он коснется ее щеки, а потом поняла, что может быть даже лучше. Его рука зависла над ее косой, ожидая разрешения.

— Не дергай ее, — мягко произнесла Инеж, и Каз кивнул.

Она знала, что он и не стал бы, но теперь, зная, он будет еще осторожнее.

А потом его теплая рука аккуратно заправила выбившиеся волосы ей за ухо и осторожно провела вниз до конца косы.

— Можно распустить ее? — пробормотал он.

Теперь Инеж была еще ближе — в дюймах от того, чтобы прижаться наконец лицом к его плечу, как ей хотелось сделать уже целую вечность.

— Да, — ответила она, после чего наконец прислонилась, свернувшись рядом с ним, осторожно прислонившись к его боку, вдыхая его.

От ее прикосновения Каз издал почти задыхающийся звук, одновременно стягивая кожаную повязку с ее волос. Вначале его грудь была напряженной под ее ладонями, дыхание прервалось, но он сделал несколько медленных вдохов. Его мышцы расслабились. Инеж слышала, как колотится его сердце, но его руки больше не были застывшими. Они начали осторожно прочесывать ее длинные темные волосы, аккуратно расплетая и просто наслаждаясь мягкой шелковистостью под пальцами.

— Всё хорошо? — пробормотал Каз, его ногти невероятно нежно поцарапали ее голову.

Глаза защипало.

— Больше, чем хорошо, — прошептала Инеж в ответ искаженным от слез голосом.

Каз кивнул и секунду колебался перед следующим движением. Если бы она не оттачивала годами искусство наблюдения, могла бы даже не заметить легкий как перышко поцелуй в ее макушку, но она заметила. Грудь стиснуло, и одновременно заполнило теплом и светом.

— Я опоздала, — прошептала Инеж.

— Я знаю, — ответил Каз.

Не зло, не насмешливо, не раздраженно. Просто сообщая ей, что он знал. Что ей не надо ничего говорить.

Рыдания наконец вырвались из горла.

Каз держал ее всё время и не отпускал.

Проходя по дому своего детства, Каз чувствовал вокруг эхо своей семьи.

Он слышал слабый отзвук того, как ма напевает на кухне, готовя ужин — одно из немногих воспоминаний, которые остались у него от нее. Он видел тень па, который с уставшим вздохом вешает шляпу на крючок рядом с дверью, только чтобы повернуться и широко улыбнуться двум маленьким мальчикам, стоявшим чуть дальше. Он слышал топот шагов на чердаке, где жили они с братом, когда маленький Джорди гонялся за еще более маленьким Казом, и оба беззаботно смеялись.

Он по-прежнему видел Инеж возле панорамного окна, когда она читала книгу, а солнце садилось у нее за спиной. Он чувствовал слабый запах морской соли и чая, которые сопровождали ее. Он слышал ее переворачивающий мир смех — тот, от которого каждый раз, когда Каз слышал его, сжималось сердце; тот, который звучал словно нежные колокольчики и летний ветерок. Он чувствовал, как она встает на цыпочки позади него и осторожно кладет подбородок ему на плечо, чтобы поверх его плеча прочитать почту, которую он держит в руках. Он чувствовал вкус слегка подгоревшего и невероятно острого карри, которое Инеж готовила, пытаясь воспроизвести блюдо своей матери.

Сверток, лежавший в изгибе его локтя, захныкал, и Каз беспомощно уставился на него. Нос с горбинкой как у Инеж, ее добрый лоб, пучок ее шелковых черных волос. Бледная для сулийца, но слишком смуглая для керчийца кожа. Его собственный прямой рот, острый подбородок и яркие глаза цвета кофе. Сверток уставился на него ответ.

Сознание было болезненно пустым. Каз устал, так сильно устал. Он смутно осознавал боль, которую излучала нога, и пальцы, стиснутые на набалдашнике трости, которую он не отпускал с тех пор как… Сколько там времени прошло после того, как акушерка сунула ему в руки ребенка и велела выйти.

Они решили назвать девочку Реца, а мальчика — Джори. Традиционные сулийские имена, но похожие на керчийские, которые были значимы для Каза. «Мою мать звали Рета», — сказал он Инеж. Она улыбнулась: «Мою бабушку звали Реца».

Ни тот, ни другой не прокомментировал выбор Джори.

Родились двое. Мальчик и девочка.

Он не мог вспомнить, кого держит на руках сейчас.

Кто выжил, а кто умер.

Роды были долгими. И болезненными, судя по крикам Инеж. Грудь болела от мысли об этом.

Сейчас всё казалось слишком тихим.

Каз почти хотел по-прежнему слышать крики Инеж — по крайней мере, так он знал бы, что она еще жива.

Он уставился на ребенка в своих руках. Маленькое личико покраснело и скривилось, когда ребенок заплакал.

— Перестань, — прохрипел Каз, покачав головой. — Я не… Перестань. Я ничего не могу для тебя сделать.

Естественно, ребенок заплакал громче, не убежденный словами отца.

Он стиснул зубы и пронзил младенца взглядом. Ему нечем было накормить это существо, если оно хотело есть, и он точно не собирался возвращаться в спальню, из которой только что вышел.

Пока нет. Если он это сделает, всё станет реальным. Ему просто… просто нужно несколько минут, чтобы подышать.

«Ты серьезно называешь нашего ребенка существом, Каз?» — почти слышал он голос Инеж.

Он покачал головой, дыхание прервалось в горле.

— Я не могу тебе помочь, — прошептал он ребенку, склонив голову; рука под свертком дрожала.

Ребенок продолжал вопить. Горло Каза сжалось, вызывая удушье, и дверь между ним и любовью всей его жизни (и матерью его детей… ребенка), которая могла пережить или не пережить эту ночь, оставалась плотно закрытой.

Она не могла дышать. Горло сжимали мужские руки, душили, и она не могла дышать.

Пальцы на руках и ногах онемели. Обычно она исчезала задолго до этого, но страх быть задушенной, словно щелчком хлыста, вернул ее обратно. Ее ногти бесплодно царапали его запястья, перед глазами почернело. Его вес тяжело давил на нее, и когда она наконец обмякла, у нее возникло ощущение, будто на ней лежит бетонная плита, погребая ее в темноте.

Инеж слишком поздно поняла, что происходит: когда выстрел уже прозвучал, и Каз встал перед ней. При виде того, как его тело вздрогнуло, приняв в себя пулю, из ее горла вырвался ужасный задыхающийся звук. Не раздумывая, она швырнула кинжал в убийцу и не сомневалась, что удар попал в цель.

Это было неважно.

— Каз, — прошептала Инеж, упав на колени рядом с его рухнувшим телом, прижав ладонь к кровоточащей дыре в его груди. Над сердцем. Уже вытекло столько крови.

— Инеж, — его дыхание было рваным, и, содрогнувшись, он покачал головой, приподняв ее, чтобы посмотреть на Инеж; его взгляд был таким же пронзительным, как всегда. — Периметр, — вытолкнул он из сухих потрескавшихся губ; кеттердамские зимы были жестоки. — Проверь…

Она помотала головой, ее ладони зависли над ним, и она с трудом дышала. Она не могла этого сделать, не могла стать причиной смерти Каза.

— Нет, нет, я не брошу тебя в таком состоянии, придурок! Зачем, ради всего святого, ты встал передо мной? Со мной всё было бы в порядке, проклятье!

Каз нахмурился в замешательстве и протянул дрожащую руку в перчатке к ее руке, чтобы взять ее.

— Я… черт, я буду в порядке, Инеж, но если ты… — он заворчал, наклонив голову, а потом снова поднял взгляд. — Если бы тебя застрелили… — он замолчал, похоже, не желая (или не в состоянии) закончить мысль.

Покрытые черной кожей пальцы переплелись с ее пальцами, и Инеж поднесла их сцепленные руки к груди, с ее губ лился торопливый поток молитв.

— Я могу помочь тебе, — прошептала она мальчику с черными как вороново крыло волосами и глазами, которые пылали тем же огнем, который она видела в зеркале.

Он пристально посмотрел на нее, а потом ушел, не сказав ни слова.

В ту ночь она умерла в первый раз, хотя не знала об этом еще несколько лет.

Дыхание Каза стало еще более поверхностным, и он ссутулился. Он больше не сжимал ее ладонь. Инеж был знаком вкус смерти. Она видела ее приближение за милю, но по-прежнему молилась о чуде. Она знала, что даже если бы побежала сразу, как только его подстрелили, не смогла бы вернуться с Целителем вовремя.

Меньшее, что она могла сделать — быть рядом, когда он испустит последний вздох. Чтобы он не был один, испуганный и смирившийся, как когда-то она. Он будет знать, что его любят до самого конца.

Из глаз потекли слезы, и Инеж подавилась собственным дыханием.

— Каз, — прошептала она, не в состоянии сказать что-то еще.

Каким-то образом он собрал силы, чтобы повернуть голову.

— Ты… — выдавил он, звуки хрипели в его дрожащих легких и в каменном скрежете его горла. — Будешь так злиться.

А потом этот ублюдок имел наглость улыбнуться ей.

— Заткнись, — прошипела она, покачав головой. — Не смей, Каз Бреккер, ты, бесполезный мудак…

— Ни траура, — прохрипел он.

Слова прозвучали едва громче выдоха, и его веки закрылись, мышцы обмякли, и Инеж зарыдала.

Он не был добрым, но ей этого и не было нужно. Его имя защищало ее, пока она не научилась защищать себя сама, и даже тогда он ясно дал понять Отбросам и любому другому жалкому подонку в Бочке, что лезть к ней означает лезть к нему. Обычно большинству людей было достаточно Инеж, чтобы донести мысль.

Но не всегда.

В один из таких случаев Инеж узнала о своем благословении. Или проклятии. Она не была полностью уверена, по крайней мере пока.

Один из Черных Пик, за которым ее отправили проследить, оказался умнее, чем посчитал Каз, а Инеж всё еще была новичком в работе Паука. Он провел ее, и она запаниковала, когда он навис над ней, а потом в ее грудную клетку вонзился кинжал. Она задохнулась, схватив рукоятку. Мужчина засмеялся, когда она упала на колени, мир вертелся вокруг нее, а потом всё почернело.

Открыв глаза, Инеж вначале подумала, что просто не умерла. Но поднеся руку к тому месту, где должна была находиться зияющая ножевая рана, она обнаружила, что кровь залила всю блузу, но кожа была абсолютно гладкой.

Она не рассказала Казу, почему так задержалась на миссии, но знала, что он видел кровь.

Когда следующим вечером доложили, что того парня из Черных Пик нашли мертвым с пробитым черепом, ни Инеж, ни Каз не упомянули об этом.

Инеж не знала, как долго сидела там на коленях. Вряд ли сильно долго, но достаточно, чтобы тело заныло, а колени промокли от крови Каза. Она по-прежнему держала его руку в своей. Слезы продолжали катиться по щекам. Мир продолжал вертеться.

А потом Каз резко вдохнул.

Инеж вздрогнула и вернулась в реальность, вскинув голову, чтобы на долю секунды уставиться на него, а потом подобраться ближе, в замешательстве сведя брови.

— Каз? — спросила она огрубевшим от слез голосом.

Может, он просто потерял сознание? Может, он по-прежнему истекал кровью всё это время? Это казалось невозможным, но чем еще объяснить?

Каз сел, сжав челюсти, и потер грудь в том месте, куда попала пуля. Поморщившись, заворчал.

— Черт, больно, — пробормотал он своим обычным глубоким хриплым голосом, но без того напряжения, что присутствовало всего несколько минут назад.

Его пальцы сжали пальцы Инеж, и он медленно открыл глаза, чтобы посмотреть на нее. При виде нее нечто в его лице смягчилось.

— О, — тихо произнес он, будто это так удивительно, что она расстроена или удивлена.

Долгое мгновение Инеж таращилась на него, а потом резко пришла в движение, вскочив на ноги.

— Святые, Каз, ты… сжимай рану, ладно? Ес-сли тебе удалось продержаться так долго, я-я могу сбегать за Целителем…

Каз поморщился, очень аккуратно потянув ее обратно вниз.

— Не нужно, — сказал он и поколебался, когда она одарила его уничтожающим взглядом. — Нет, Инеж, послушай… — сказал он тверже, когда она, вся дрожа, попыталась снова встать.

Он опять легонько потянул ее за руку, но даже сейчас она знала, что он немедленно отпустит ее, если она попросит или даже просто потянет руку обратно.

— У тебя десять секунд, Бреккер, — сказала она.

Ее взгляд метнулся к огнестрельной ране у него в груди, из-за которой он только что умирал. Голова кружилась, и по какой-то причине в сознании эхом отдавались его слова. Ты будешь так злиться.

Инеж подумала о кинжале в своей груди и замерла абсолютно неподвижно.

Словно прочитав ее мысли, Каз отпустил ее руки и завозился с рубашкой, расстегивая ее достаточно, чтобы раскрыть и показать рану.

Или, по крайней мере, то место, где должна была находиться рана.

— Серьезно? — рявкнула Инеж, снова упав на колени. — С каких пор ты такой же, как я?

Каз моргнул с недоуменным выражением.

— Извини, как… Инеж, — он уставился ей в глаза. — Как ты?

Она тяжело сглотнула.

— Я умирала. Думаю, уже больше одного раза. Но я просто… Возвращалась.

— С каких пор? И ты ничего мне не сказала? — спросил он, наклонившись вперед, в его голосе зазвучал гнев, а глаза сверкнули.

Инеж скрестила руки и выгнула бровь, ее ладони всё еще дрожали после всего.

— Могу спросить у тебя то же самое. И я спросила первая.

Каз нахмурился, кожа его перчаток скрипнула, когда он сжал и разжал кулаки.

— Отлично. С девяти лет, — в его глазах присутствовало нечто нечитаемое, недосягаемое и холодное. — Твоя очередь.

Инеж поколебалась, вспоминая.

— Думаю, в ночь перед тем, как ты выкупил мой контракт. Мою последнюю ночь… там.

На лице Каза вспыхнула знакомая ярость, которая странным образом успокоила Инеж. Она прекрасно знала, что он злится не на нее, а скорее за нее.

— Кто? — спросил он. — Как?

Поджав губы, она непреклонно уставилась на Каза.

— Сейчас это неважно.

Несколько жестких складок на его лбу чуть-чуть разгладились.

— Это была Ван Худен? Или какая-нибудь канальная сволочь, которая не заслуживает даже существовать в одном мире с тобой? — поскольку Инеж молчала, он разочарованно вздохнул. — Я не стану никого убивать, это твой счет. Но если это не Ван Худен, я могу найти его для тебя. Сделать так, чтобы тебе не пришлось и пальцем пошевелить, чтобы раздавить его как букашку.

Она раздраженно фыркнула и покачала головой.

— Прекрати. Я… не надо сейчас, я не могу… Я думала, что потеряла тебя.

На лице Каза промелькнул двадцаток разных эмоций, пока он не остановился на чем-то, что прохожему могло показаться бесстрастным, но для него было мучительно уязвимым.

— Инеж, я не… Я знал, что вернусь. Но я не… Я не знал, что ты тоже.

Инеж засмеялась сквозь слезы и с легкой дрожью наклонилась вперед.

— Мы оба идиоты, — прошептала она.

Она почувствовала, как его пальцы, едва касаясь, провели по ее косе.

— Да. Я не жалею об этом.

Она закатила глаза, но не могла разозлиться по-настоящему.

— Конечно, не жалеешь.

Каз замер и уставился на нее, сузив глаза.

— Постой-ка, значит, когда тебя ранили перед Ледовым двором и ты…

— ...пыталась покончить с собой? Да, так было бы проще для всех вовлеченных, — подтвердила Инеж.

Каз нахмурился.

— Не проще. Не для меня.

Она протянула ему руку, и он осторожно — благоговейно — ее взял.

— Принимала в расчет нас даже тогда.

«Каждый час промедления — еще одна сломанная кость. Сожги «Призрак» и сдайся. Биржа, 11-й колокол».

Записку к одной из деревянных свай двадцать второго причала пришпиливала трость с головой ворона — клюв служил вместо гвоздя.

Инеж не нуждалась в дополнительных убеждениях. Не когда дело касалось его.

«Я иду, Каз, — думала она, мчась по знакомым крышам. — Только держись, я иду».

* * *

Голова чувствовалась так, словно была набита свинцом, тяжелая и трещащая по швам. Она болела, но не в стиле «у меня иногда (всё чаще и чаще) бывают головные боли», а скорее в стиле «кто-то врезал мне дубинкой по башке».

Стиснув зубы, Каз заставил себя поднять голову и открыть глаза. Комната кружилась перед глазами, и пришлось проглотить желчь, которая начала подниматься по горлу. Ему необходимо было сосредоточиться… Где он находится, черт возьми?

Нахмурившись, он попытался рассмотреть окружающее, первым делом оценив свое тело. Он сидел на стуле. В затылке пульсировала резкая боль — вероятно, там, куда ему врезали, — а губа была разбита. Пульсация в больной ноге заставляла думать о вполне вероятной возможности еще одного перелома. Ребра болели, от чего дыхание время от времени вырывалось с хрипом. Обе ноги были связаны, как и руки, и, пошевелившись, чтобы выяснить, что это за путы, Каз выругался.

Проклятая колючая проволока.

Он сосредоточился на окружающем. Грязный пол, каменные стены, низкий потолок со старыми деревянными стропилами. В дальнем углу сложены ящики. Затхло, сыро, дико воняет. Подвал, и притом плохо изолированный — в стене перед ним была трещина, из которой в лужу на полу непрерывно капала вода.

Значит, хорошие новости. Вероятно, он всё еще в Кеттердаме, скорее всего в складском округе. Подвалы дальше вглубь страны не протекали бы морской водой, и он искренне сомневался, что проспал бы целое путешествие по морю.

Сзади тянуло легким сквозняком, и, вывернув шею, чтобы оглянуться, Каз увидел нечеткие очертания закрытой двери — сквозь щели вокруг нее проникал свет. Значит, выход внутрь здания.

Он позволил телу снова наклониться вперед, начав аккуратно испытывать острую проволоку вокруг своих запястий. Если не быть осторожным, можно вскрыть себе руку, а он должен быть в состоянии пользоваться обеими руками. Смерть от потери крови тоже в общем-то не стояла на первом месте в списке его приоритетов.

Прежде чем он успел начать по-настоящему распутывать проволоку, дверь подвала открылась. Он немедленно сел прямо, заставив себя выглядеть беспечным, словно постоянно оказывается заложником в грязных подвалах.

Справедливости ради, по сравнению с обычным человеком, у его нормального были несколько иные критерии.

По ступеням небрежно спустился высокий керчиец и обошел вокруг Каза, остановившись перед ним. Каз сразу изучил его: лет тридцать пять, короткие каштановые волосы, легкая улыбка, практичная капитанская одежда, кандалы, небольшой молоток и пистолет на поясе, маленький шрам под левым ухом и самое весомое — герб на лацкане. Ромб с короной наверху.

— Ван Ваша, — вздохнул Каз, словно это было лишь слегка досадное происшествие. Словно оказаться лицом к лицу с одним из самых крупных работорговцев Истинноморя было частью повседневности. — Какое дело?

У Ван Ваши хватило наглости засмеяться. Каз сохранял бесстрастное выражение, осторожно начав разматывать запястья, и просто приподнял бровь на его заносчивость.

— О, мистер Бреккер, — чуть ли не промурлыкал он, вызвав у Каза мурашки по коже. — Уверен, вы достаточно умны, чтобы догадаться самому.

— Просветите меня, — сухо сказал Каз.

Ваша вздохнул так, словно он разочаровал его. Чертова театральность этого человека…

— Где ваше шестое чувство, Бреккер? Знаете, вы ужасный гость.

Каз непреклонно уставился на него.

Долгое мгновение спустя Ваша снова вздохнул.

— Ладно, отлично. Я объясню вкратце. В конце концов, вам надо попасть на встречу всего через несколько колоколов.

Казу решительно не нравилось, как это звучит.

— Вы сообщите мне всю информацию, что у вас есть о «Призраке» и его капитане.

Каз фыркнул, закатив глаза, про себя надеясь, что Инеж не попадется в расставленную этим ублюдком ловушку.

— Конечно, я расскажу вам всё, что знаю. К несчастью, не думаю, что вы будете сильно удовлетворены тем, что услышите.

Улыбка работорговца стала тоньше.

— Ну-ну, мистер Бреккер. Умоляю вас говорить правду. Понимаете, ложь только доставит вам еще больше неприятностей. А я узнаю, если вы будете лгать.

После чего он свистнул — коротко и нежно. Дверь подвала открылась, и по ступеням спустился кто-то еще, вскоре появившись перед Казом. Это была девочка-подросток, на несколько лет моложе Каза, которая нервно посмотрела на Вашу, а потом опять на Каза.

— Бреккер, познакомьтесь с Кер, моей Сердцебиткой. Кер, познакомься со всемогущим Грязные Руки.

Кер ничего не сказала, и Ваша широко улыбнулся.

— Ну, мистер Бреккер? Мне хотелось бы услышать всю информацию о «Призраке», что у вас есть.

Пожав плечами, Каз откинулся на спинку стула.

— «Призрак» — военный корабль, приобретенный несколько лет назад его капитаном. Она охотится за работорговцами в Истинноморе, спасая детей и не только. Обычно она топит корабль с большинством работорговцев на нем, но забирает капитана на землю в назидание остальным.

Ваша не выглядел впечатленным.

— Всё это мне известно, и вы это знаете. Кто капитан «Призрака»?

Приподняв бровь, Каз фыркнул:

— Вы не знаете? Какая жалкая картина, что вам приходится спрашивать об этом меня. Некоторые зовут ее Святой Истинноморя, некоторые зовут ее Королевой Пиратов, некоторые говорят, она призрак женщины, убитой в трюме рабовладельческого корабля, которая, убивая тех, кто сделал это с ней, оплакивает свою жизнь и жизни тысяч таких, как она.

На челюсти работорговца дернулась мышца.

— Похоже, нам стоит стать более… убедительными. Жаль. Ну, думаю, людям придется переименовать вас из Грязные Руки в Сломанные Руки.

Прежде чем Каз успел даже попытаться что-то сделать, Кер подняла руки и всё погрузилось во мрак.

* * *

— Ты собираешься это сделать? — спросил Джеспер, встретившись с ней взглядом серебристых глаз.

Черты его лица стали жесткими, пальцы барабанили по перламутровым рукояткам револьверов.

— Я не стану колебаться, если потребуется, — ровным тоном ответила Инеж, твердо глядя в ответ. — Я верну Каза так или иначе. Он вернется домой любой ценой.

Она не позволяла себе думать о других возможностях.

Конечно же, мысли появлялись всё равно. Страх того, что могли сделать с Казом. Она знала, в могущественных людях, которые заплатили бы большие деньги, чтобы увидеть Грязные Руки в своей власти, недостатка не было. Желудок скрутило от такой возможности. Она могла только молиться Святым, умоляя их не позволить этому случиться.

— Я с тобой, Инеж, — без малейшего колебания сказал Джеспер.

— Я тоже, — сказал Уайлен, подняв взгляд от трости Каза, на которую до сих пор смотрел, не отрываясь. — Мы вернем его.

Она натянуто кивнула, глядя на карту Кеттердама, на которой были разбросаны десятки бумажек: записки, письма, документы, которые она украла с рабовладельческих кораблей, прежде чем потопить их. Любая мелочь, которая могла помочь.

Святые, если бы она только знала, с чего начать.

* * *

К тому моменту, когда Ваша раздавил третий палец, Каз с трудом дышал, превозмогая боль, превозмогая панику. Конечно, в течение лет он добился успехов, но это не означало, что стало легче чувствовать потную ладонь, прижимавшую обнаженную руку Каза, когда Ваша поднимал молоток. Перед глазами поплыло, и он слабо отбивался, но проклятая Сердцебитка поддерживала сердцебиение слишком низким, чтобы он мог действовать эффективно.

— Ничего новенького в голову не пришло, мистер Бреккер? — небрежно спросил Ваша, прижав руку Каза так, что его уже сломанные пальцы изогнулись в грязи.

Каз задохнулся, отбиваясь как дикий зверь, обнажив зубы.

— Только что, ради ее же блага, я надеюсь, что манеры вы унаследовали от отца, а не от матери.

Губы Ваши жестоко изогнулись.

— Очень смешно, мистер Бреккер.

В звуке, с которым его четвертый палец треснул под тяжелым металлическим молотком, не было ничего смешного.

* * *

В итоге решить задачу Воронам помог намек Аники. По-видимому, одна из обучающихся Пауков тренировалась взбираться по одному из заброшенных складов, когда услышала, как некие вышибалы разговаривают о том, что «покупатель» будет здесь к одиннадцатому колоколу, чтобы забрать пакет. А потом один из них пожаловался, что ему приходится быть нянькой для Бреккера, тогда как остальные пошли на «кровавую баню».

Инеж тошнило от каждого услышанного слова.

— Так что будем делать? — заключила Аника, ожидая от Инеж распоряжений.

Инеж склонилась над картой на столе, чувствуя, как из косы выбились пряди волос.

— Что делаешь, когда тебе выпадают проигрышные карты? — спросила она, ища самые эффективные пути выполнить задачу.

— Меняешь игру, — сказал Джеспер и посмотрел на Инеж с легкой улыбкой. — Замышляющее выражение.

— Определенно, — согласился Уайлен. — Каков план, Инеж?

— Мы взорвем «Призрак», — просто сказала Инеж, просматривая путь от Пятой гавани к Бирже. — А потом позволим капитану попасть прямёхонько в ловушку.

* * *

Потянувшись к нему, на долю секунды Инеж подумала, что опоздала.

Каз выглядел кошмарно: высохшая кровь образовала корку на затылке и на губе, рубашка порвана в нескольких местах, открывая фиолетовые, распухшие синяки, которые расцветили его тело, но самое ужасное — он по-прежнему был связан.

Каз Бреккер мог выбраться из любых пут.

Но потом он застонал, приоткрыв глаза.

— Неж? — пробормотал он, и боль переплеталась с каждым звуком.

Сердце сжалось, и она бросилась к нему, опустившись рядом на колени.

— Каз, — произнесла она, кусая губу. — Каз, я… Святые, мне так жаль…

— Перестань, — сказал он, покачав головой. — Освободи мои руки.

Она нахмурилась и склонилась над ним, чтобы увидеть путы.

— Если ты не смог выбраться из них, Каз, сомневаюсь, что я смогу, я не Фабрикатор…

Слова застряли в горле, когда она увидела, в каком состоянии его руки и кисти. Рукава рубашки были разрезаны на полосы, как и кожа под ними, где острая проволока вонзилась в плоть. Медленно капала кровь — новая поверх старой.

Но еще хуже — его кисти. Его прекрасные руки взломщика... когда-то длинные тонкие пальцы распухли и изогнулись под жуткими углами, бледная кожа расцвечена фиолетовыми и красными синяками. У него не хватало ногтей.

Инеж задохнулась, и на долю секунды ей пришлось отвести взгляд, прежде чем оцепенело кивнуть.

— Каз, — прошептала она, но оборвала себя. Она не могла сейчас трястись над ним: им следовало выбраться отсюда в безопасное место.

Инеж взяла Санкт Петр и со всей возможной аккуратностью срезала проволоку с его тонких запястий, стараясь не касаться кожи. Она отбросила проволоку в сторону, и мгновение Каз не шевелился. Он просто лежал с нечитаемым выражением лица, уставившись в неведомое пространство.

— Каз, нам надо идти, — настойчиво прошептала Инеж, поднеся ладонь к его щеке, но не касаясь.

Он моргнул, его взгляд медленно обратился к ней, а потом он кивнул, попытался сесть и зашипел, едва прикоснувшись руками к грязи.

Инеж едва не заплакала. Что он теперь будет делать? Каз без пальцев — всё равно, что я без ног.

Тем не менее она предложила помощь, и он молча принял ее. В течение последних нескольких лет он сделал успехи по меньшей мере в этом, хотя и только когда они были наедине.

Он неловко закинул руку Инеж на плечи, а она поддерживала его за талию, и так они похромали из склада.

* * *

Медик покинул особняк Ван Эков ранним утром. Уайлен с Джеспером оставили Каза и Инеж в одной из многих гостевых комнат, и никто не прокомментировал тот факт, что Каз не стал спорить насчет необходимости оставаться здесь.

Каз лежал в кровати, с лубками на каждом пальце и повязками, покрывающими оставшуюся часть его кистей и запястья. И смотрел в потолок.

— Утром мы найдем Целителя, — пробормотала Инеж, сидя на краю кровати.

Она хотела взять его за руку. Она не могла.

Он ничего не ответил, его взгляд скользнул по ее лицу, что-то ища. Инеж хотела дать ему это. Она дала бы ему что угодно. Она не знала, чего он хочет.

— Он исцелит кости…

— Я знаю, как действуют Целители, Инеж, — тихо перебил он ее. Безэмоционально. — Это неважно. Ты слышала медика. Даже с Целителем, шансы, что я верну хотя бы половину обычной подвижности пальцев, невелики.

— Но мы можем попытаться, — очень нежно Инеж откинула прядь волос со лба Каза.

Он опять ничего не отвечал какое-то время, а потом что-то едва заметно смягчилось в уголках его глаз.

— Ты останешься? — шепотом спросил он, словно боялся, что, если выразит свое желание слишком громко, она развернется и исчезнет навсегда.

Инеж не была уверена, имел ли он в виду остаться на ночь или дольше, но сейчас это было неважно.

— Столько, сколько буду нужна тебе, — пообещала она. — Я останусь.

Каз слышит, как колокола звонят двенадцать раз, именно в тот момент, когда чувствует знакомое присутствие Инеж на своем окне. Он сохраняет бесстрастное выражение и продолжает заполнять документы, которые Хаскель дал ему несколько часов назад, потребовав, чтобы всё было готово к рассвету.

Она ждет, терпеливо и тихо. Он слышит хлопанье крыльев и карканье воронов.

— Обязательно делать это на моем окне? — со вздохом спрашивает он, переходя к следующей странице.

Ее смех что-то взрывает в его груди, и он изо всех сил сосредотачивается на цифрах перед собой. Сумма прибыли за столом Пима…

— Я подумала, тебе не помешает компания, — говорит Инеж — намеки на акцент всё еще окрашивают гласные. Интересно, отберет ли у нее Кеттердам и это тоже. — В конце концов, у тебя с ними уже есть кое-что общее.

Он хмурится, наконец повернувшись к ней. Она не смотрит в ответ, вместо этого кормя с ладони одного из воронов. Лунный свет ярко освещает ее волосы и кожу, отчего она выглядит одной из тех прекрасных женщин, которые в керчийском фольклоре завлекают мужчин на смерть.

— И что же это? — спрашивает он, стряхивая эту мысль.

Инеж поворачивается и сверкает на него мягкой улыбкой, подобрав что-то с черепицы крыши.

— Любовь к блестящим вещицам, — говорит она, кидая ему предмет.

Каз легко его ловит, обнаружив кулон, инкрустированный, кажется, рубинами. Он инстинктивно подносит украшение к свету, потянувшись за лупой, чтобы посмотреть, настоящие ли они, и только тогда полностью осознает ее слова.

Она снова смеется, прежде чем он успевает по-настоящему нахмуриться на нее, и он не может заставить себя быть недовольным этой картиной.

* * *

Едва перевалило за полночь, и Каз поднимается по лестнице мимо второго этажа, когда слышит крик Инеж.

Он застывает, внимательно прислушиваясь. Возможно, это ерунда — что-то застало ее врасплох.

Ничто не застает Призрака врасплох.

Каз хромает к ее двери и стучит костяшками по дереву. Он вовсе не беспокоится, просто теперь она его Паук, и ему надо убедиться, что она им и останется.

— Инеж, — тихо произносит он и замолкает.

Что он должен сказать? Ты в порядке? Что-то случилось?

Могу я помочь?

Вместо этого он говорит как всегда бесстрастным и холодным голосом:

— Тебе следует поспать. Осталось всего несколько часов до того, как нам надо быть в клубе.

Она не отвечает, и он не ждет, продолжив подниматься на чердак.

Больше он ее не слышит.

* * *

Он как раз убирает часы (незадолго до двенадцатого колокола), когда Инеж садится рядом, завернутая в тяжелую меховую накидку. Единственные звуки — дыхание их спящих спутников и холодный фьерданский ветер.

— Тебе следует поспать, — шепчет Каз, не отрываясь от внимательного изучения окрестностей. — Я сказал, что возьму первую вахту.

— Я слышала, — легко отвечает Инеж, не двигаясь.

Затянутые в перчатки руки подергиваются от желания почувствовать знакомую форму трости. Он подчеркнуто игнорирует резкую боль в ноге, которую аккуратно вытянул перед собой. Он сопротивляется желанию помассировать мышцы. Он много чего делает и не делает, и ничто из этого не сокращает пропасть между ним и Инеж.

Она — отвлечение, которое он не может себе позволить, особенно сейчас, когда на кону тридцать миллионов крюге (и уничтожение некоего босса Бочки), и тем не менее…

Он хочет исправить это. Он хочет спросить, как ее бок, не замерзла ли она, что она собирается делать со своей долей, будет ли она думать о нем, когда неизбежно покинет его, верит ли она в план. Верит ли она в него.

Однако он ничего не говорит, и она тоже.

* * *

Ночь вокруг чувствуется гнетущей, душит его, давит — тяжелая, жестокая, яростная. Лежит на нем неподъемным камнем.

Чувство вины сжимает легкие так, что он едва может дышать.

Он держится подальше от берега, но также и от входа в склеп. Он не хочет, чтобы остальные видели его таким. Он не хочет смотреть на остальных и видеть неизбежное осуждение.

Он никогда не обещал им безопасности или гарантии, что они выберутся живыми. На самом деле, он уверен, что до боли ясно выразился, какую позицию занимает по этому вопросу.

Но он сказал Инеж, что его имя защитит ее, а когда этого недостаточно, он научил ее защищаться самой.

Она никогда не должна была нуждаться в защите от него, от его предательства.

От его глупой ошибки. От его слабости.

Он убьет Ван Эка, но сначала позаботится, чтобы его смерть была мучительной.

Слабый звук двенадцати колоколов эхом проносится по улицам города.

* * *

Проскользнув в его окно в тот момент, когда колокола бьют в двенадцатый раз, Инеж светится. Дыхание прерывается, когда Каз поворачивается посмотреть на нее, наслаждаясь тем, как она полна жизни и надежды. Он никогда ничего подобного не видел. Он хочет смаковать это мгновение, остаться в нем до конца жизни.

— Каз, — с сияющими глазами произносит Инеж.

Она бесшумно пересекает комнату и встает перед ним, похоже, не в состоянии подобрать слова.

Он снимает перчатки и чувствует ее взгляд на своих пальцах.

— Каз, — снова говорит она.

— Инеж, сокровище моего сердца, — отвечает он, хотя его тон немного слишком искренний на его вкус. Он прочищает горло и пытается побыстрей проскочить этот момент. — Как твои родители?

Она лучезарно улыбается, и у Каза возникает ощущение, будто он смотрит прямо на солнце. Он едва может дышать, но ему всё равно, когда Инеж здесь, когда она так близко.

— Я… Они… — она смеется, и Каз хмурится, заметив текущие по ее щекам слезы.

— Инеж? Ты… ты не должна рассказывать мне, если не хочешь, — говорит он, схватив со стола носовой платок и протянув ей.

Он почти позволяет их пальцам соприкоснуться, но передумывает: последнее, что сейчас нужно Инеж — это его паническая атака.

— Нет-нет, Каз, — говорит она, покачав головой, всхлипывая и вытирая глаза. Она по-прежнему улыбается. — Нет, я… Спасибо, Каз. Ты даже не представляешь… — она делает дрожащий вздох, бросив взгляд на его стол. Он тут же расчищает место, и она садится, снова обратив на него взгляд ярких почти черных глаз. — Они хотят познакомиться с тобой.

Каз, который начал отодвигать некоторые бумаги, застывает. Он медленно кладет их и смотрит на нее, не в состоянии понять, с какой стати родители Инеж могут захотеть познакомиться с ним.

— Что ты им сказала? — тупо спрашивает он.

— Я сказала им, что ты спас меня, — без тени сомнения отвечает она. — Что ты подарил мне свободу, что, хоть ты и ублюдок, рядом с тобой я всегда чувствовала себя в безопасности. Я сказала им, что мы… я… — она спотыкается, и он может поклясться, что видит, как ее щеки слегка темнеют.

Каз молчит, глядя на нее, пока она не раскалывается.

— Что мы держались за руки, — бормочет она, глядя назад на своих воронов. — Что я… хотела бы снова держаться с тобой за руки.

Он тяжело сглатывает, не в силах помешать взгляду упасть на ее сцепленные на коленях руки. Он медленно кладет руку ладонью вверх на стол между ними. Инеж переводит взгляд между ним и его руками, ее лицо излучает надежду, и он напряженно кивает, заставляя себя просто дышать.

Мозолистые теплые пальцы встречаются с его пальцами, мягко обнимая их и сжимая. Он слегка перемещает их руки так, чтобы его указательный палец чувствовал ее пульс, используя его как якорь, чтобы отогнать плещущиеся у ног волны. Живая, живая, живая, поет тело Инеж с каждым ударом ее сердца, и его мышцы медленно расслабляются.

Он снова прочищает горло. Голос всё равно звучит хрипло:

— Ты рассказала им, как ты спасла меня?

Она хихикает, закатив глаза.

— Когда?

— Каждый день, — без колебаний говорит он. — Каждый проклятый день, Инеж, ты спасаешь меня.

Она разглядывает его расширившимися круглыми глазами. Ее свободная рука медленно поднимается, и, когда он не возражает, она нежно кладет ладонь ему на щеку, проведя большим пальцем по скуле. Живая, живая, живая…

— Возможно, ты скажешь им это сам, — мягко предлагает она.

Он впитывает ее взглядом, соразмеряет свое дыхание с ее.

— Возможно, скажу, — шепчет он.

* * *

Каз слышит удар первого из двенадцати колоколов, когда его губы наконец, наконец встречаются с губами Инеж.

* * *

— Спасибо, что пришел на ужин к Уайлену и Джесперу, — говорит Инеж, вытаскивая свою ночную одежду из комода Каза. — Они скучают по тебе.

Каз фыркает, расстегивая жилет.

— Я прихожу ужинать с ними по меньшей мере раз в две недели.

Смех Инеж, смешавшись с колоколами Кеттердама, следует за ней в ванную.

* * *

Почти двенадцать колоколов. Она уже должна быть здесь. Каз вышагивает по комнате, дергая волосы. Наверняка он слишком остро реагирует, но «Призрак» должен был причалить на закате, а у Инеж уходило всего несколько часов, чтобы закончить все дела на корабле, когда она прибывала в Кеттердам.

А вдруг что-то случилось? Вдруг другой корабль устроил на нее засаду? Вдруг был мятеж? Или шторм разбил их о скалы? Или…

В дверь стучат. Он распахивает ее с рычанием на губах и встречается взглядом с посыльным. Мальчик взвизгивает, протягивает лист бумаги и сматывается, как только Каз берет ее. Казу всё равно, он захлопывает дверь и раскрывает письмо.

«На «Призрак» напали. Большая часть команды убита. Остальные смертельно ранены с неясными шансами на выживание».

Двенадцать ударов колокола разрывают ночь.

* * *

Следующей ночью к этому времени Каз ютится на стуле рядом с кроватью Инеж в особняке Ван Эков, держа ее за руку, пока она спит. Она дышит с хрипом и выглядит такой крошечной и бледной на фоне темно-синей простыни.

Каз молится всем Святым Инеж, умоляя их помочь ей, не забирать ее.

— Если вы существуете, докажите это, — шипит он сдавленным дрожащим голосом. — Докажите это. Она лучше вас всех до единого… позвольте ей продолжать творить добро, — он издает звук, который наблюдатель мог бы ошибочно принять за рыдание. — Не забирайте ее у меня.

* * *

Каз слышит, как колокола звонят двенадцать раз, именно в тот момент, когда чувствует знакомое присутствие Инеж на своем окне. Он сохраняет бесстрастное выражение, сосредоточившись на документах перед собой, которые хочет закончить к рассвету. Он игнорирует ее.

Она всего лишь еще один призрак, преследующий его.

В большинстве случаев всё бывает в порядке.

Теперь в большинстве случаев Инеж может нежно провести пальцами по щекам Каза, по лбу, по скулам, по носу. Она может прижать ладонь к коже над его сердцем и почувствовать, как оно бьется; может положить голову ему на плечо, иногда даже устроиться у него на коленях. Того, чего, как ей казалось, она никогда не пожелает с мужчиной, она желала с Казом.

В большинстве случаев они могут держать воспоминания на привязи.

Она просыпается в его кровати в Клепке. Матрас под ними новый, твердый, но это упругая твердость, а не такая, как у старого матраса, который износился до такой степени, что между телом и жестким металлом пружин оставался чуть ли не единственный слой ткани. В последний раз, когда Инеж была дома, она потребовала, чтобы Каз заменил его, иначе она больше не станет здесь спать. Матрас был заменен всего за несколько часов до ее отбытия.

После отдыха на новом матрасе Казу легче ходить. Знание, что хотя бы в одной области ему обеспечена забота — даже если это всего лишь матрас, — помогало ей почувствовать себя лучше.

На Инеж несколько слоев одеял — по меньшей мере на два больше, чем на Казе, — и она уверена, что уснула не с таким количеством. Верхний слой — вязаный плед прямо на ней, и она улыбается, представив, как Каз накрыл ее, пока она спала.

Они с Казом делят два одеяла: одно из толстой шерсти, которое Каз приберегает для холодных кеттердамских зим, а второе — сулийское стеганное одеяло ручной работы, которое примерно год назад Сейма Гафа прислала ему через Инеж. Стеганное одеяло никогда не покидает кровать Каза, и его запах теперь напоминает ей о караване, поскольку мать Инеж имеет привычку тщательно зашивать в одеяла маленькие кусочки высушенных специй и цветов: палочку корицы в каждый угол, чтобы удача сопутствовала на пути домой, стручки кардамона в центр для стабильности и процветания, веточки лаванды в лоскуты для безопасности, и чуть-чуть молотого шафрана в кромку для достатка.

Когда Инеж рассказала Казу про значение всего этого, он фыркнул и закатил глаза, пробормотав что-то насчет сулийских суеверий, но она видела, как временами, задумавшись, он теребил пальцами кромку. Она не упоминала об этом — в конце концов, она всегда хранила секреты Каза.

Но она также их помнила. Дорожила ими, жаждала их, как керчийский купец жаждет крюге. Защищала их, словно они были частью нее, и в каком-то смысле так оно и было. Кусочки Каза, которые она брала с собой, куда бы ни отправлялась.

И он даже не знал. Нет, правда: откуда ему?

Если она не могла подкрасться к нему, по крайней мере она хотела быть в состоянии удивить его.

Инеж открывает глаза, и ее встречает желанная картина: Каз лежит на спине, его лицо меньше чем в футе от нее, расслабленное во сне. В этот момент он действительно выглядит на свои двадцать два года — густые брови не нахмурены, мышцы на челюстях не стиснуты, тонкие бледные губы слегка раскрыты, волосы спутаны, а на лице тень щетины. Инеж хочется потянуться и почувствовать ее под ладонью, но еще больше она хочет, чтобы он поспал, так что она сопротивляется этому желанию.

У них были уже десятки таких утр, но Инеж наслаждается каждым, как первым. Они так упорно работали, чтобы пройти весь этот путь, и она не станет относиться к их прогрессу как к должному. Не все их ночи, проведенные вместе, были такими мирными. Бывало, Каза рвало в туалете после малейшего прикосновения к коже во сне. Бывали ночи, когда Инеж просыпалась в панике и исчезала, увидев мужчину в кровати с ней.

Они никогда не станут идеальными или полностью исцеленными. Их воспоминания останутся с ними, к лучшему или к худшему. Хорошо это или плохо, но травма сформировала их такими, какие они есть сегодня, и Инеж давно с этим смирилась. В конце концов она получила Каза, и Джеспера, и Нину, и Уайлена, и Маттиаса (пусть даже ненадолго). Ее Вороны. Ее семья.

У сулийцев нет разницы между семьей и домом — это одно понятие. Дом — это не место, это твоя семья: по крови или по выбору, и Инеж сделала свой выбор.

Каз — ее дом.

— Я чувствую, как ты пялишься, дорогая, — хриплый со сна голос Каза проникает в ее мысли.

Он по-прежнему не открывает глаз, тело по-прежнему расслаблено.

— Что я могу сказать, — с улыбкой шепчет она. — Мне нравится то, что я вижу.

Каз приоткрывает глаза, чтобы посмотреть на нее, губы растягиваются в кривой усмешке. Мимо ее внимания не проходит, как слегка порозовели кончики его ушей.

— В таком случае рад быть полезным.

Инеж фыркает и закатывает глаза.

— Да-да, Каз, у тебя много полезных свойств, и одно из них выглядеть красивым.

— Только одно? — спрашивает он, повернувшись на бок, чтобы полностью быть лицом к ней, в его глазах зажигается озорной огонек.

— Заткнись, — говорит она, подвигаясь вперед, и протягивает руку, задержав ее над его плечом. — Можно прикоснуться к тебе?

— Еще нет и восьми колоколов, а ты уже пытаешься залезть в мои штаны, Гафа? — говорит он, приподняв бровь, но по тому, как он всматривается в ее лицо, она видит, что он ищет любой признак дискомфорта от его грубых шуток.

— Мечтай больше, Бреккер, — хмыкает она и, не видя возражений, кладет ладонь ему на плечо, а потом осторожно проводит ею вниз, чтобы обнять ладонью место, где плечо встречается с шеей, пальцы танцуют по теплой бледной коже, чувствуя под кончиками, как колотится его сердце.

Пять лет, и его сердце по-прежнему пытается выскочить из груди.

Интересно, прерывается ли его дыхание.

— Хм-м-м, — произносит Каз, поддерживая дыхание медленным и ровным.

Его взгляд не отрывается от ее лица. Он еще не до конца проснулся и поэтому особенно осторожен. Ее сердце наполняется гордостью. Когда-то он злился бы на себя из-за своей «слабости», но теперь он видит это так, как оно есть — просто еще одна переменная, которую надо включить в план. Не больше, не меньше.

— Честно говоря, я в любом случае не против.

Подает мяч ей. Ее улыбка становится шире. Святые, она любит его.

— Думаю, нам стоит просто подождать и посмотреть, что принесет день, не так ли?

Он тянется к ее руке, и Инеж подвигается ближе, мягко вздыхая от ощущения его руки на своем бедре, его большой палец мягко водит туда-сюда по обнаженной коже между задравшейся сорочкой и пижамными штанами, которые на самом деле принадлежат Казу.

— Думаю, да, — шепчет он, наклоняясь ближе.

Когда их губы встречаются, Инеж мысленно сохраняет это ощущение, как еще одно воспоминание, кусочек Каза, который она будет хранить столько, сколько он позволит ей.

Впервые за целое десятилетие призрак Джорди не преследовал Каза Бреккера.

Возможно, тут несколько повлияло то, что он сам стал призраком.

Естественно, смерть не была быстрой, но соответствовала его жизни. Некие работорговцы схватили их дочь, Каз схватил их и избивал до смерти, пока Инеж возвращала их дочь домой. Его дочь была в безопасности, его жена была в безопасности, его сын, его Вороны…

А потом какой-то ублюдок умудрился достать до Каза иглой и вколоть ему успокоительное.

Он очнулся от боли. Ему заново сломали больную ногу, а потом еще и здоровую. Затем отрезали кончики каждого пальца. После этого они наверняка сделали что-то еще, но он потерял сознание, веря, что его Призрак придет за ним. Каз предположил, что нужен им живым в качестве приманки, и хотя это наверняка выманит Инеж (он давно оставил надежду, что она бросит его, если будет слишком рискованно), она была куда умнее и сильнее, чем они считали. Чем все считали. Но Каз предположил, что его захотят оставить живым — да, замученным, охваченным болью, возможно даже, сломленным, если удастся, но по-прежнему живым. Он мог справиться с остальным — он всегда справлялся.

Инеж явно думала так же, поскольку, когда они отвезли Каза на лодке к Барже Жнеца и приковали его ноги к цементным кирпичам, она не была готова. Они даже сами намекнули ей, чтобы она могла последовать за ними на своем корабле…

И заставили ее в ужасе беспомощно наблюдать, как сталкивают в гавань избитого Каза, который едва оставался в сознании и камнем пошел ко дну.

Вой Инеж был последним, что Каз услышал перед тем, как погрузиться в волны, слабо пытаясь сопротивляться цементу, который тянул вниз его сломанные ноги.

Она все-таки почти спасла его. Она нырнула в мутные воды и каким-то образом сумела снять с него цепи и вытащить на поверхность, но они были слишком далеко от земли и слишком далеко от ее корабля, и у Каза просто не осталось сил.

— Неж, — выдавил он, дрожа от усилия прикоснуться к ее лицу окровавленными изломанными руками; она шикнула на него, но он не обратил внимания. — Люблю тебя, — пробормотал он, его тело обмякло в ее руках. — Рецу и Джори тоже. Джеса.

Он хотел сказать ей больше, сказать, чтобы она продолжала жить, нашла счастье, любила их детей за них обоих. Он хотел сообщить ей о десятках тайников с крюге, о нескольких имениях далеко от Кеттердама, куда она могла бы уехать теперь, когда он больше не связывал ее, даже о подарке для нее на день рождения, который он спрятал в своей старой комнате на чердаке в Клепке. Он хотел рассказать ей всё, но не мог.

По крайней мере, он сказал ей самое важное. Он не жалел об этом.

Каз держался так долго, как мог, слушая сдавленные рыдания Инеж, ругательства в его адрес, бесконечную литанию из «я люблю тебя», перемежающуюся припевом «не покидай меня», и молитвы Святым, которые не отвечали на ее зов. Он ненавидел ее Святых как никогда прежде. Она посвятила им всю свою жизнь, на каждом шагу умоляла их о прощении, выполняя работу, которую больше никто не сделает, спасая тысячи девочек так, как не спасли ее саму. И они игнорировали ее. Он ненавидел их; ненавидел их, потому что она не станет. Потому что она заслуживала счастливого конца. Она всегда была лучшей из них.

Каз Бреккер был мертв к тому моменту, когда Инеж дотащила его до корабля.

После этого первое, что он помнил — как сидит в капитанской каюте, а Инеж рыдает над его телом. Прикасаясь к нему в той своей нежной осторожной манере, будто он всё еще мог утонуть, если она не будет внимательна.

Но он уже утонул в последний раз.

Временные границы размылись, но Каз не отходил от Инеж. Она сказала близнецам, их пятилетним малышам, что па не вернется домой, что он очень-очень любил их, и что, если бы он мог, па был бы с ними рядом всегда.

Хотел бы Каз иметь возможность сообщить им, что он уже рядом.

«Я здесь, Инеж, — хотел он сказать. — Я рядом. Я никуда не уйду».

Но лучше жестокая правда, чем красивая ложь.

Она не позволила сборщикам тел забрать его.

— Он не отправится на Баржу Жнеца, — твердо заявила Инеж охрипшим голосом, ее глаза распухли и покраснели. — Он не заслуживает этого. Я отвезу его домой, чтобы похоронить под ивой вместе с семьей.

— Ладно, — прошептал Уайлен, кивнув. — Я… Я всё устрою для тебя, хорошо? Карету, водителя, г-гроб…

Его голос сорвался, и он отвернулся, чтобы уткнуться лицом в грудь Джеспера. Джеспер продолжал, не отрываясь, смотреть на неподвижное тело Каза, молчаливый и застывший. Никогда еще Каз так не хотел услышать из болтливого рта Джеспера какой-нибудь глупый комментарий, как в этот момент.

Инеж оцепенело кивнула, гладя щеку Каза.

— Я отвезу тебя домой, Каз, — сказала она, и ему хотелось заключить ее в объятия и прошептать: «Я уже дома».

Похороны Каза Ритвельда, любимого мужа, отца, брата и друга не были самыми роскошными похоронами, но они были гораздо значительнее, чем он ожидал для себя. Особенно учитывая, что он вроде как четко высказался насчет «никаких похорон».

Но, наверное, они уже нарушили это правило, когда еще были детьми и стояли над телом Маттиаса Хельвара.

Второе имя Рецы было Матти. Не так уж и много, но Нина всё равно плакала, когда услышала об этом.

Инеж и его дорогие дети находились ближе всего к закрытому гробу, Нина — с одной стороны, Джеспер и Уайлен — с другой. Аника, Ротти и несколько старейших и самых верных Отбросов тоже присутствовали. Сам Каз не стал бы их приглашать, но Инеж пригласила. Он не чувствовал по этому поводу даже раздражения. Шпект и несколько ближайших членов команды Инеж также были здесь — те, с которыми Каз был знаком и многие годы общался с неохотным дружелюбием. До такой степени, что даже несколько раз ужинал с ними.

Появились даже Кювей и человек, который подозрительно походил на некоего равкианского короля/корсара, хотя оба держались позади.

Маленькая толпа топталась под старой ивой за задним двором фермы Ритвельдов, где свежевырытая яма резко контрастировала с надгробиями, из которых самое новое насчитывало уже десять лет. Реца, его всегда такая стойкая маленькая девочка, тихо плакала, вцепившись матери в ногу, словно ее тоже могли у нее отнять. Но Джори — ласковый, чувствительный Джори — с воем рухнул на траву, отчего глаза Каза защипало, и он встал на колени перед сыном, не в состоянии обнять и утешить его, как ему отчаянно хотелось.

«Я люблю тебя, мой вороненок», — всё равно сказал он. Какая разница, если он сейчас показывал слабость, всё равно его никто не увидит.

— Па, — всхлипнул Джори, и Инеж опустилась на корточки рядом с ним, мягко поглаживая его по спине.

Ее лицо покрывала тяжелая черная вуаль, а темная ткань скрывала волосы. Однажды она сказала ему, что у сулийцев есть такой обычай — прятать волосы во время скорби. Волосы считались признаком возраста и уважения. И из уважения к тем, кто уже не станет старше, их убирали, скрывали от глаз.

Бабушка Инеж не снимала покрывало до конца жизни. Впервые Инеж увидела волосы своей бабушки на ее похоронах.

Каз не знал, сколько времени она будет носить покрывало. Он не был уверен, на какой ответ надеется. Он не знал, есть ли у него предпочтения в этом вопросе — больно будет с любым вариантом. В конечном счете это не имело значения. Даже если бы он хотел повлиять на ее выбор (а он не хотел, он никогда не поступил бы так с ней), он не мог. Он теперь много чего не мог.

Как например, утешить своих детей.

— Идите сюда, мои милые, — пробормотала Инеж на сулийском, притянув к себе обоих детей. — Я знаю, я знаю.

Они не запомнят его, с неприятным чувством в груди понял Каз. Им всего пять лет. Когда они вырастут, они не вспомнят ничего, кроме смутного впечатления.

Он не слишком многое помнил о собственном па, а ему было девять, когда тот умер.

Каз сидел на земле рядом со своей возлюбленной семьей, пока его тело в гробу опускали в землю. Он наблюдал, как Джеспер сдавленно всхлипывает, как по щекам Уайлена текут тихие слезы, как даже Нина плачет.

Он не знал, что нравился ей настолько, чтобы плакать над ним. Да, она была одним из его Воронов, он защищал бы ее ценой собственной жизни, но это не значило, что он должен ей нравиться.

Но глядя, как она плачет, он понял, что тоже был частью ее семьи.

Хотел бы он провести с ней больше времени, даже если просто для того, чтобы раздражать ее, заставлять ее огрызаться на него или смеяться ему в лицо, или издеваться над его стрижкой.

Больше никогда она ничего этого не сделает. Никто из них.

Никогда за тысячу лет Каз не подумал бы, что с ним это произойдет, но он скорбел по жизни, которая могла бы у него быть. Которую он хотел бы иметь.

Тем вечером он пришел в комнату близнецов, когда Инеж укладывала их, вытирая им слезы и поя нежную колыбельную, которую когда-то пела ей мать. Всё то, что Каз больше никогда не сможет сделать.

Она поцеловала их в лоб, и он последовал ее примеру, надеясь, что они могут это почувствовать.

Если они и почувствовали, ни тот, ни другой ничем этого не выдал.

Затем он последовал за Инеж в их спальню. Она задержалась в дверях, глядя в комнату. Ферма Ритвельдов была их домом, когда Инеж возвращалась. Каз с детьми оставались в Кеттердаме где-то около недели, когда она уезжала, и возвращались примерно за неделю до ее предполагаемого прибытия, чтобы встретить ее корабль в порту.

Последний раз она ступала в эту комнату четыре месяца назад. Он хорошо помнил ту ночь — они продуктивно провели несколько ночей вместе перед тем, как она снова уплыла, касаясь друг друга так, как и не мечтали, когда почти десятилетие назад в первый раз держались за руки. Ее волосы были полностью распущены, разливаясь по плечам, словно чернила, когда она двигалась над ним. Он был загипнотизирован. Ее волосы всегда его завораживали, и в течение лет она учила его, как мужчины в караванах заботятся о волосах своих женщин. И он без колебаний делал это, снова и снова, пока не добился совершенства. Он нежно втирал масло в их корни, расчесывал, начиная с кончиков, заплетал, мыл, с благоговением пробегал по ним пальцами.

Инеж закрыла за собой дверь и медленно подошла к своей стороне кровати, стараясь ничего не потревожить. Сохраняя всё точно так, как он оставил. Усыпальница привидения, которое она не могла видеть. Она села на своей стороне кровати и сняла вуаль и головной убор. Она распустила косу и принялась методично ее расчесывать. Каз заметил, что она начала от корней, позволив волосам запутываться, чтобы она могла дергать их. Чтобы она могла почувствовать боль. Почувствовать что-нибудь.

Он опустился перед ней на колени. Преимущество быть привидением — нога больше не болела.

— Любовь моя, — умоляюще прошептал он. — Не причиняй себе боль. Мне нужно, чтобы ты была в порядке. Джори и Реце нужно, чтобы ты была в порядке.

Странно было говорить так открыто, но… какой смысл сдерживаться сейчас? Он мертв. Никто не увидит и не услышит его.

Инеж уронила руку, оставив гребень застрявшим в волосах, и шлюзы открылись. Ее голова склонилась, а плечи затряслись от молчаливых рыданий, слезы капали ей на колени, когда она, задыхаясь, рвано втягивала воздух.

— Прости, mehr meqya, mehr mazā, mehr mayr, mehr saxt, raʾdu, ru redmā, — прошептала она сквозь слезы.

Каз быстро перевел в уме: «Мое сердце, мое море, моя земля, мое небо, звезды и луна».

Каз прижался лбом к ее колену, пытаясь сделать себя достаточно плотным, чтобы она почувствовала его, но это было не в его власти.

— Mejn hart, — прошептал он в ответ. — Mejn vlik, mejn spoert, mejn bou, goklan, prie gast. Это не твоя вина.

Что еще он мог ей сказать?

Он лег рядом с ней на свое обычное место на кровати. Она старательно оставалась на своей стороне, если не считать руки, слегка прижатой к небольшому углублению в матрасе, в котором он идеально помещался. Она положила руку туда, где было бы его сердце. Она была истощена, он видел это в каждом дюйме ее тела.

«Спи, — сказал Каз, потянувшись, будто действительно мог заправить прядь волос ей за ухо, как ему хотелось. — Просто спи, любовь моя».

Он притворился, что она наконец закрыла глаза и уступила нуждам тела, потому что каким-то образом смогла его услышать.

Он не спал. Он не думал, что может спать, но даже если это не так, он не хотел. Он бодрствовал, чтобы охранять ее. Притворяясь, будто каким-то образом сможет защитить ее из могилы, сможет отогнать ее кошмары.

Конечно, он не мог, но той ночью истощения было достаточно, чтобы оно сделало дело вместо него.

Месяц спустя Сейма и Кавер Гафа стояли на пороге своей дочери. Честно говоря, Каз был впечатлен. Они должны были выехать сразу же, как только получили известие, и при этом известие должны были получить довольно быстро.

Еще удивительнее было то, что как только малышей уложили спать, все трое плакали вместе, сгрудившись в маленький круг посреди гостиной.

— Jārd jaʾev eft qe, — сказал Кавер Инеж, и у Каза закружилась голова, горло сдавило.

Он был нашим сыном.

Теоретически он знал, что сулийцы не видят разницы между детьми по крови и детьми по браку, но будучи тем, кем он был — керчийцем, чужаком, убийцей, жестоким ублюдком — он всегда считал, что это просто вежливость. Qe — из уважения к дочери, из-за отсутствия языкового эквивалента, который можно использовать, такого как «зять».

Но в это мгновение он понял, что они действительно имели это в виду. Сейма и Кавер по-настоящему видели в нем сына, и они потеряли его раньше, чем он узнал, что они у него были.

«Спасибо, — прохрипел он. — Спасибо. Для меня было честью быть вашим сыном. Любить вашу дочь. Берегите ее ради меня. Помогите ей найти счастье».

После этого он оставил их, чувствуя, что вмешивается в личный момент между своей женой и ее родителями.

Он не знал, сможет ли когда-нибудь думать о них, как о своих родителях, но они были для него самым близким к этому понятию, и ему даже не хотелось с этим спорить.

Он пошел в комнату близнецов и сел на пол между их кроватями, просто чтобы посмотреть, как они спят. Его взгляд задержался на Реце. Он знал, ей снятся кошмары, и у него было тяжелое чувство, что она винит себя в его смерти. Хотел бы он снять эту вину, это бремя с плеч своей маленькой девочки, но он не мог.

Он мог только надеяться, что Инеж или ее родители скоро заметят.

Жизнь продолжалась, время текло дальше. Сейма приняла на себя заботу о волосах Инеж, поскольку Инеж заниматься ими не собиралась. Возможно, не могла. Сейма помогала прикреплять шпильками мягкую черную ткань к волосам Инеж, чтобы спрятать их. Она нежно поцокала языком и вытерла слезы Инеж, когда та заплакала, и притянула ее в объятие, которое может подарить только мать.

— Я знаю, любовь моя, — пробормотала Сейма. — Я знаю.

Родители Инеж остались на целый год. Они были рядом, когда она развалилась на части в день его рождения, потом на дне рождения близнецов, и на первую годовщину. Они держали ее сквозь бурю, подбирая ее разбитые кусочки и помогая ей собрать себя обратно нежными словами и любящими руками.

То, что Реца винит себя, первым понял Кавер. Он подхватил ее на руки и крепко обнимал ее, когда она наконец разрыдалась, как и полагается ребенку.

— Это не твоя вина, моя милая девочка, — заверил он, поцеловав ее в лоб. — Я знаю, так может казаться, но твой па… твой па не захотел бы, чтобы ты винила себя. Он так сильно тебя любил, и он поступил так, как поступил бы любой отец. Он… он всеми силами защищал свою маленькую девочку.

Голос Кавера прервался, и Каз почувствовал, что понимает его лучше, чем когда-либо прежде.

Он сделал бы то же самое, что и Каз, если бы у него был шанс спасти Инеж. Каз смог спасти свою дочь, тогда как Каверу это не удалось.

«Это и не ваша вина тоже, — сказал Каз со своего места на другом конце комнаты. — Инеж не винит вас. И я не виню вас. Вы не знали».

Это не имело значения, поскольку Кавер не слышал его, но он всё равно сказал. Он много всего говорил после того, как умер.

Реца больше почти ничего не говорила до того времени, когда ее бабушка и дедушка уехали. Они обещали скоро приехать в гости, но она только кивнула.

Джори тоже притих. Он меньше смеялся, не задавал так много вопросов, не играл в прежние игры. Он проводил много времени под ивой, водя пальцем по буквам на надгробии Каза, а иногда на надгробии Джорди.

Каз знал, Инеж старалась, как могла. Она любила их детей всеми своими разбитыми кусочками, разговаривала с ними обо всем и ни о чем, пыталась побудить их заняться тем, что им нравилось раньше.

Ее волосы оставались покрытыми, а туалетный столик и тумбочка у кровати собирали пыль, нетронутые. Ее пиратские вещи оставались убранными в шкаф.

Джеспер с Уайленом приезжали, когда только могли. Каз был рад этому — они приносили с собой некое подобие радости и красок, которых лишилась его семья. Они втягивали детей в танцы в гостиной под музыку флейты Уайлена. Они отправлялись исследовать ручей вдоль границы фермы, ловя лягушек. Джеспер учил их сомнительным песням и выражениям, и Инеж даже улыбалась некоторым его шуткам. Уайлен был твердой молчаливой поддержкой для Инеж, пока Джеспер развлекал детей, давая ей перерыв от всего этого.

Иногда Инеж разговаривала с Казом. Обычно шептала в темноту, лежа в кровати, или на рассвете под ивой. Говорила, что скучает по нему, что Реца унаследовала его замышляющее выражение, что Джори хихикал над чьими-то словами. Что она надеется, что Каз перешел к чему-то лучшему.

Он не думал об этой последней части. Полностью игнорировал ее и просто продолжал двигаться вперед.

Годы шли, и маленькая разбитая семья Каза начала исцеляться. Краски снова начали проникать в стены. Инеж сменила черное покрывало для волос (он узнал, что оно называется aqdind bar) на нейтральные серые, синие, зеленые, коричневые. Даже с несколькими цветочными рисунками. Реца по-прежнему мало разговаривала, но ее проницательные глаза всё видели, и она всё планировала, частенько делая из Джори невинный фасад своих операций. Джори, который, как выяснилось, любил быть центром внимания. Он всегда находился в движении, как дядя Джеспер, хотя и приобрел привычку радостно включаться в любой план, который стряпала его сестра. Он также унаследовал акробатические способности Инеж. Реца тоже, но она пользовалась ими, когда это полезно и практично, тогда как Джори пользовался ими в любой возможной ситуации, а иногда и невозможной.

Инеж начала учить их защищаться, когда им исполнилось семь лет. К восьми оба постоянно носили с собой кинжал.

Когда им исполнилось десять, Инеж села за обеденный стол и сказала, что собирается снова начать ходить под парусами. И если они хотят, они могут пойти с ней.

Хотя перспектива того, что его дети окажутся в море, заставляла его нервничать, Каз с облегчением воспринял то, что Инеж наконец возвращается к своему делу. Он боялся, что его смерть совершенно сломила ее, но в конце концов она возвращается к морю, которое зовет ее.

Также он должен был признать, что рад тому, что она захотела держать детей рядом с собой. Он не смог бы вынести мысли о том, что его семья разделилась, и похоже, она чувствовала то же самое.

«Я горжусь тобой», — прошептал он ей в ту ночь. Слабая улыбка тронула ее губы, и она положила руку на то же место, что и каждую ночь.

— Я люблю тебя, Каз, — прошептала она. — Хотела бы я, чтобы ты мог увидеть их сейчас. Я вижу тебя в них каждый день.

Он не мог даже как следует ответить на это и просто гладил ее по щеке, желая, чтобы она могла почувствовать его еще один последний раз.

Так что месяц спустя Призрак вернулась в Истинноморе с двумя тенями и привидением Грязных Рук.

Каз не знал, как не заметил этого. Время теперь текло для него странно, и он будто вливался и выливался из него как прилив. В один момент он сидел с Инеж в вороньем гнезде, глядя на восход, а потом, моргнув, уже прислонялся к стене в столовой, наблюдая, как его дети взаимодействуют с командой Инеж, поглощая ужин. Так что, возможно, он знал, как не заметил этого. Просто было странно, что нечто столь очевидное, ускользнуло от его внимания.

Инеж и дети охотились за работорговцем, который убил Каза, а он даже не осознавал этого, пока они не взяли на абордаж его корабль.

К тому моменту близнецам было тринадцать. Каз был уверен, что Инеж откладывала, пока они не станут старше и опытнее, вероятно, даже хотела повременить, но работорговец совершил ошибку. Ошибку, которая теперь будет стоить ему жизни.

Каз встревоженно следовал за ними, пытаясь приглядывать за всеми троими, но они действовали как хорошо смазанный механизм. Инеж притягивала основное внимание на себя: появлялась в поле зрения и исчезала из него, отвлекая вражескую команду от двух маленьких теней, которые проскользнули мимо них в глубины корабля.

Каз вдруг понял, что Реца держит его трость. Трости было уже около двадцати лет, оцепенело отметил он, наблюдая, как его маленькая девочка ударяет ее кончиком в твердое дерево капитанской каюты. Он знал, Джори крадется где-то в тенях. Каз медленно перевел взгляд на человека в каюте, и при виде него грудь стиснуло. Каз всё еще помнил, как тот пришпилил его руки, отрезая последний сустав каждого пальца. Как он наклонялся ближе, как горячее дыхание смешивалось с дыханием Каза, как он издевательски шептал о том, что сделает с Инеж, когда та придет за ним.

Всё было блефом. Нет, не блефом — предупреждением. На его месте могла оказаться Инеж. Или Джеспер, или Уайлен, или Нина.

Их дети.

— Вы помните меня? — спокойно спросила Реца, в ее глазах сверкнуло слишком знакомое выражение.

Как Каз мог не заметить этого?

Работорговец — Брег Ван Ваша, если Каз правильно помнил — усмехнулся, стоя за своим столом.

— Кто-то, слишком убежденный в собственной значимости, — сказал он, едва удостоив ее взглядом. — Что, по-твоему, ты делаешь, девчушка? Чувствуешь себя могущественной, потому что нашла старый кусок дерева?

Реца скрестила руки на голове ворона. На ней были черные перчатки, недоверчиво заметил Каз.

— Посмотри еще раз, старик, — безэмоционально произнесла она.

Вот так он выглядел в ее возрасте? У нее были его глаза, его резкие скулы и подбородок. Черные волосы заплетены в простую косу, из которой не выбивался ни один волосок.

«С каждым днем она всё больше напоминает мне тебя», — пробормотала Инеж несколько месяцев назад, глядя в потолок своей каюты. На самом деле он больше видел в детях Инеж, слепой к собственным чертам в них.

Теперь он понял, что она имела в виду.

Ваша снова поднял взгляд, открыв рот, чтобы огрызнуться, когда заметил набалдашник трости. Недоумение, а потом на кратчайшее мгновение вспышка страха, прежде чем он скрыл его под натренированным позабавленным выражением. Но он нервничал — Каз видел, как его рука перемещается по столу к кинжалу. Каз хотел предупредить Рецу, привлечь внимание Ваши к чему-то другому, самому размозжить ублюдку голову, но прежде чем он успел попытаться сделать хоть что-то, Ваша закричал, поскольку в его ладони торчал кинжал, пришпиливая ее к столу. Прежде чем он успел даже отреагировать, еще один кинжал вонзился во вторую руку, и Джори, его ласковый сын, материализовался из теней позади Ваши, наклонившись ближе. Джори был почти во всем копией Инеж за исключением роста, который достался ему от Каза (и ухмылки, которая ужасно напоминала о Джорди). Тринадцать лет, и уже выше своей матери.

Каз видел теперь этот рост, когда Джори слегка наклонил голову, чтобы произнести над сгорбленной фигурой Ваши:

— Ну-ну, мистер Ван Ваша, — Джори говорил так, словно у него дружеский разговор с соседом, а не с человеком, руки которого он только что пришпилил кинжалами к столу. — Предлагаю вам послушать мою сестру, и, возможно, только возможно, мы будем милосердны и убьем вас сами вместо того, чтобы повеселиться, пока не придет мама.

Теперь Ваша побледнел, на лбу выступил пот, хотя он еще пытался цепляться за дерзкую позу.

— При… Призрак и Грязные Руки, — выдавил он. — Вы двое — дети этого ублюдка.

Реца улыбнулась — одни зубы и ни капли тепла.

— Ну вот, мистер Ван Ваша. Помните мое имя? В конце концов я помнила ваше все эти годы.

Интересно, таким видела его Инеж, когда наблюдала, как он допрашивает Пекку после аукциона?

Ваша облизал губы, быстро дыша, уставившись на Рецу, отчаянно пытаясь вспомнить.

— Это… это… Ты… Это какое-то глупое сулийское имя!

— Неправильный ответ! — весело сказал Джори, доставая из кармана кусачки. — А теперь не откажитесь ли сообщить, с какого пальца вы начали, когда пытали моего папу? Я лично фанат идеальной справедливости.

— Нет! — воскликнул Ваша, помотав головой и попытавшись отдернуть руки, добившись только того, что закричал, усугубив раны. — Нет, не надо, пожалуйста! Я-я могу вам что-нибудь дать!

Джори задумчиво помычал, открывая кусачки и перемещаясь туда-сюда в поисках наилучшего угла к указательному пальцу Ваши.

— Думаю, мне бы понравилось, если бы вы предложили мне крюге, — небрежно заметил он.

— Да! Сколько хотите, пожалуйста! — умолял Ваша, жалко кивая.

— Власть, — сказала Реца, неподвижно наблюдая за братом.

— Конечно, я-я могу потянуть за некоторые ниточки…

— Всё, чего мы хотим, — перебил Джори, кусачки остановились над первым суставом.

— Что угодно, — выдохнул Ваша, и Каз с немалым удовлетворением заметил, что он плачет.

Реца бесшумно пересекла комнату с по-прежнему бесстрастным выражением… нет, не бесстрастным. Скучающим. Она ударила тростью с головой ворона по столу всего в паре дюймов от рыдающего лица Ваши и наклонилась ближе.

— Мы хотим вернуть нашего отца, сукин сын, — сказала она.

Джори резанул, и Ваша закричал.

Действо было долгим и кровавым, и Каз понятия не имел, что у его детей внутри живет такая ярость. Что они могут быть такими жестокими и хладнокровными, с виду безразличными.

Не должен ли он был скорее обеспокоиться этим, вместо того чтобы чувствовать, как причудливый пузырь гордости вот-вот взорвется в груди.

После того, как они закончили ломать ноги Ваши так же, как были сломаны ноги Каза, Джори привел Инеж, и когда она вошла, выражение ее лица было жестким и холодным. Призрак вернулась, и возможно, Каз был немного в восторге от этого. Когда-то его мог бы смутить эффект, который она производила на него, но не сейчас. Больше нет.

— Кажется, в первый раз мы не были как следует представлены, — холодно произнесла Призрак, глядя на Вашу так, словно он был лишь комаром, осмелившимся укусить ее.

— Пожалуйста, — хрипло прошептал Ваша, глядя на нее с пола, на котором лежал, едва-едва оставаясь в сознании; кровь собиралась в лужу под ним. — Сжальтесь. Вы ведь благочестивы, не так ли? Сжальтесь надо мной, умоляю. Что подумают об этом ваши Святые?

Инеж смерила его бесстрастным взглядом, а потом вздохнула:

— Возможно, вам следовало умолять до того, как вы убили моего мужа. Ну а теперь… — она посмотрела на Рецу и Джори. — Воронята, не окажете ли честь прижечь его раны? Ровно столько, чтобы он не истек кровью. Мы направляемся прямо в Кеттердам, — она в последний раз встретилась взглядом с Вашей. — У меня есть парочка цементных блоков с вашим именем.

Каз наблюдал, как «Призрак» подошел настолько близко к Барже Жнеца, насколько возможно, и без лишней помпы отправил Вашу на дно залива, как он пытался сделать с Казом столько лет назад.

После этого они причалили, и Инеж сообщила команде, что они берут отпуск на два месяца.

И отправилась с детьми домой.

Тихим вечером его семья сидела рядом с его могилой, и слезы молчаливо увлажняли траву. Теплый ветерок кружил рядом с ними, и Каз обнял каждого по очереди, поцеловав каждого в лоб.

Никто ничего не говорил, пока они с любовью очищали его надгробье и надгробья его семьи.

Инеж осталась под старой ивой последняя. Она легла рядом с ним и положила ладонь туда, где должно было быть его сердце.

— Прости, что это заняло так много времени, любовь моя, — пробормотала она. — Но я хотела, чтобы они закрыли счет, если захотят, и они закрыли. Возможно… возможно, это был неправильный выбор, возможно, мне следовало держать их подальше от всего этого, но… я не стану лгать им. Я не могу. Я буду защищать их, сколько смогу, но я должна позволить им делать и собственный выбор.

Она долго молчала, а потом села. Она потянулась вынуть шпильки из своего aqdind bar, сняв ткань с волос и освободив их впервые за почти десятилетие.

«Я люблю тебя», — прошептал Каз в ветер.

Положив ткань у основания надгробия, Инеж медленно выдохнула.

— Я люблю тебя, Каз, — сказала она, разглаживая траву там, где он был похоронен. — Я никогда не перестану любить тебя. Мое сердце всегда будет твоим… но я не могу жить в прошлом. Я убила человека, который отнял тебя у меня, но… — она сглотнула ком в горле и вытерла щеки. — Тебе надо двигаться дальше, любовь моя. Я… я всё еще чувствую тебя. Мне нравится чувствовать тебя… возможно, я откладывала так долго, отчасти и потому, что не хотела, чтобы это прекратилось, но я не могу продолжать быть эгоисткой, Каз. Я отпускаю тебя. Иди дальше, Каз. Хотя бы ради меня.

Она испустила дрожащий выдох.

— Отдыхай теперь. Увидимся в том, что будет после.

А Каз никогда не мог ни в чем отказать своей возлюбленной Инеж.

Инеж грезила уже давно.

Сложно сказать, насколько давно: не то чтобы она имела возможность видеть свое тело или видеть что-то за его пределами. Она застряла в собственной голове и, честно говоря, предпочитала это тому, что было прежде.

Кто-то забрал ее от родителей. Она не помнила кто: большинство из того, что было прежде, представлялось как в тумане.

Однако она не забыла Хелен Ван Худен. Никогда не забудет.

Танте Хелен была той, кто купил ее, когда Инеж было четырнадцать. Она стояла на шатком причале, и занозы вонзались в босые ноги, точно крошечные ножи. С нее сорвали одежду, и она чувствовала, как матросы пожирают ее взглядом. Она плакала, наверное, несколько дней, и к тому моменту, когда Танте заполучила ее, ее тело было слишком обезвожено, чтобы выдавить из себя еще хоть каплю жидкости.

Однако тогда Инеж этого не знала — она была испуганной девочкой, едва ставшей девушкой. Так что, когда Танте Хелен взяла Инеж за челюсть гладкими идеальными пальцами и ухоженные ногти впились ей в кожу, она поверила женщине, которая усмехнулась:

— Больше никаких слез? Не будешь умолять? Даже не попытаешься сбежать? Ты положительно жаждешь секса, не так ли? Ты можешь по крайней мере попытаться не выглядеть шлюхой настолько, — она отступила назад, изучила тело Инеж и вздохнула. — Думаю, сойдет. В любом случае, для клиентов все сулийки одинаковы.

В то время Инеж не поняла большую часть слов — в конце концов ее никогда не учили керчийскому, — но у нее была хорошая память, и она повторяла в уме звуки чужих слов снова и снова, пока не смогла перевести их.

Когда у нее это наконец получилось, она пожалела об этом.

Вначале было обучение. Инеж не понимала большую часть того, что ей говорили, но выучила самое важное. Встань на колени. Нагнись. Соси. Хорошенькая. Стони. Шлюха.

Она пыталась сбежать. Неоднократно, на самом деле, но она была всего лишь испуганным ребенком. Что она могла сделать?

В конце концов обучение завершилось, и Инеж стала одной из экзотических существ Танте Хелен. Их выводили на королевские мероприятия, чтобы «танцевать» для развлечения, и потихоньку утаскивали в сторону одну за другой, и королевская семья закрывала на это глаза.

Ну, не совсем так. Король являлся одним из самых частых посетителей, следовательно королева ненавидела их сильнее всех.

К тому времени, когда Инеж исполнилось пятнадцать, она отточила искусство исчезать. Ее тело делало то, что должно, а разум уплывал далеко-далеко.

Она грезила. Грезила обо всем, но в основном о том, что ее никогда не забирали, что она по-прежнему жила с семьей, в безопасности маминых объятий. Или о том, что кто-то мог бы спасти ее из этого ада — какой-нибудь герой, который вскроет замки на золотой клетке Инеж и поможет ей раскрыть крылья.

Она грезила и о смерти. О чем угодно, что не являлось реальностью.

В итоге никто ее не спас. Ей было почти шестнадцать, когда Инеж поняла, что, если она хочет когда-нибудь выбраться, ей надо полагаться только на себя. Никто не поможет сломленной сулийской шлюхе, которая понимала керчийский лучше, чем могла на нем говорить.

Тогда внутри нее родилась ярость. Ее забрали против воли — как это может быть ее виной? Даже если она… создана для этого, как любит говорить Танте, она должна была заниматься этим дома, в своем караване.

Однако, если она действительно должна быть этим, возможно, оно и к лучшему, что ее забрали от родителей: она не хотела, чтобы они видели ее такой.

Но она не могла поверить, что это правда. Этого не могло быть.

Если бы Инеж была создана для этого, как утверждала Танте, это наверняка не причиняло бы такую боль. В конце концов, мужчинам редко нравилось знать, что ей больно.

Сложно сказать, что в итоге послужило причиной. Какая капля переполнила чашу, как говорила мама. Но Инеж достигла точки кипения на королевском балу. Или, может, Святые наконец-то ответили на ее молитвы. Руки прикасались к ней, гладили, щипали, сжимали, шлепали… и она больше не могла.

Но вместо того, чтобы исчезнуть внутри себя, Инеж закричала с такой силой, что земля будто взорвалась вокруг нее, стекло разбилось, свет погас. Ее окружили виноградные лозы с острыми как мечи шипами, нежно заключив ее в колыбель, тогда как всех остальных в этом Святыми забытом месте душили, кололи и сжимали.

Последнее, что она видела, когда исчезла в последний раз — то, как виноградные лозы аккуратно закрыли ее целиком, нежно уложив спать.

Так что Инеж грезила. Она грезила, и грезила, и грезила.

Теоретически время продолжало идти. Часы продолжали тикать, солнце поднималось и садилось по своему обыкновению, прилив наступал и отступал.

А Инеж грезила.

А потом вдруг перестала.

Она не знала, что ее разбудило. Она не знала, что что-то вообще может ее разбудить; если бы она могла мыслить и рассуждать в мягком пухлом ничто сна, она бы скорее всего решила бы, что умерла. Но Инеж проснулась с резким вдохом, прижимая к груди тонкий фиолетовый шелк и вглядываясь наружу сквозь щели между виноградными лозами…

И прямо в невозможно темные глаза какого-то парня, который не мог быть старше нее больше, чем на год. Дыхание перехватило от страха, и она прижалась к дальнему концу своей могилы из виноградника. Она дрожала, но не потому, что была испугана. Ей было холодно. Ужасно холодно… и посмотрев парню за спину, она поняла почему.

Весь замок вокруг нее стоял в руинах. Обломки потолка обрушились, и от массивного куска камня у нее над головой, который в одно мгновение мог ее раздавить, ее отделяли только виноградные лозы. В груди вспыхнула паника, и Инеж посмотрела на парня, который продолжал таращиться на нее.

— Что произошло? — прошептала она.

Похоже, это вывело парня из оцепенения, поскольку он напрягся, отвел взгляд и прочистил горло. Она заметила, что он старательно не смотрит на ее тело, и это… ну, не обязательно чувствовалось хорошо или безопасно, но было лучше, чем… Того, что прежде.

— У… у тебя есть одежда? — спросил он грубым хриплым голосом, какого она от него определенно не ожидала.

Лицо запылало от стыда, и Инеж забилась еще дальше в своем странном маленьком убежище.

— Нет, — прошептала она. — Они забрали ее.

Его взгляд на мгновение метнулся к ней, после чего он коротко кивнул.

Потом он шагнул ближе, и Инеж вздрогнула, страх стрелой пронзил ее. Видимо, реагируя на ее эмоции, виноградные лозы ударили в парня, который выругался, неловко отступив и упав на твердый каменный пол.

— Я… Черт. Я собирался отдать тебе свое проклятое пальто, ты здесь замерзнешь насмерть, — он встал, стиснув зубы.

Инеж уставилась на него и впервые позволила себе как следует его разглядеть. У него были черные волосы, странно зализанные назад — прежде она таких причесок не встречала. Он был высоким и чересчур резким — с высокими скулами, тонкими губами и бровями, острым подбородком и твердой линией челюсти. Он был довольно красивым, признала Инеж. Она скорее пырнула бы его ножом, чем позволила бы прикоснуться к себе, но, признавая это, не слишком гордилась собой. На нем было тяжелое пальто странного покроя, не виденного ею прежде, прямые черные брюки, блестящие ботинки и черные кожаные перчатки. У него было такое чуднóе чувство стиля. Инеж задумалась, не иностранец ли он, как она, но он выглядел слишком керчийцем, чтобы быть из какого-нибудь другого места.

Он медленно поднялся, и Инеж вздрогнула, увидев, что он пользуется тростью из красного дерева с серебряной ручкой. Нет, не просто ручкой — она имела определенную форму. Инеж понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть, что это птичья голова.

Керчийцы и их странные вкусы. Она думала, что привыкла к этому, так много времени проведя при дворе, но, возможно, одежда королевских особ и знати сильно отличалась от одежды низших классов.

Парень опасливо посмотрел на виноградные лозы.

— Ты позволишь мне дать тебе пальто, или мне не стоит рисковать? — произнес он сердитым тоном, который заставил ее напрячься.

Но она замерзла, и ей ужасно хотелось быть более одетой, чем сейчас.

— Ладно… но медленно, — сказала Инеж на удивление ровным голосом.

Он раздраженно фыркнул, и она подумала, что он сейчас уйдет, но он не ушел. Он неловко приблизился, хмурясь на виноградные лозы, и, подойдя достаточно близко, чтобы прикоснуться к краю ее безопасного убежища, он остановился, стянул пальто и положил его рядом с лозами. Он поморщился, посмотрев на шипы.

— Я бы предпочел, чтобы ты не позволяла своим лозам полностью разодрать мое пальто, — сказал он, поправляя обнаружившийся под ним камзол.

Камзол был простым и не виденного ею прежде покроя — вместо того, чтобы выглядеть как мундир, он скорее походил на его пальто. Затем жилет поверх нижней рубахи, которая явно была на пуговицах, и плоский унылый галстук, завязанный вокруг воротника. Его штаны вместо того, чтобы обтягивать ноги, прямыми линиями спускались до самых ботинок.

Он шагнул назад, и Инеж осторожно подползла вперед достаточно, чтобы аккуратно взять пальто, протянув его сквозь щель, а потом завернуться в него.

Слава Святым, пальто было всё еще теплым. Она тщательно застегнула его на все пуговицы, постаравшись закрыть столько кожи, сколько возможно.

Подняв взгляд, она обнаружила, что парень повернулся к ней спиной, предоставив ей уединение.

— В кармане есть нож, — сказал он, пошевелившись. — Можешь воспользоваться им, если хочешь… Если я сделаю что-нибудь настолько плохое, чтобы ты захотела пырнуть меня, я определенно этого заслужу.

Глаза защипало слезами, когда Инеж опустила руку в карман, найдя рукоятку кинжала, и она даже не знала почему.

— Спасибо, — и секунду спустя: — Ты знаешь, сколько я проспала?

Парень колебался, явно не уверенный, может ли он уже повернуться. Он решил, что нет, и это удивило ее, а потом слезы потекли по щекам.

Неужели она настолько сломлена, что элементарная вежливость чувствовалась, как величайшая доброта в мире?

Он снова прочистил горло:

— Не знаю. Что последнее ты помнишь?

Инеж застыла от вопроса, тяжело сглотнув. Наверняка он пытался помочь, но думать об этом легче не становилось. Она сильнее сжала кинжал.

— Это… это был день рождения наследного принца, кажется, — прошептала она, нахмурившись.

Стал ли он последней соломинкой?

Парень вскинул голову, почти развернувшись, но остановил себя.

— Как звали принца?

Брови Инеж сошлись на переносице, пока она пыталась вспомнить. Это было сложно — всё равно, что ходить с повязкой на глазах и пытаться найти булавку в комнате, полной спичек.

— К… Кег… или Каг…

— Крюген? — тихо спросил парень, неподвижный, как скала.

Она моргнула и быстро кивнула.

— Да, точно — Крюген, — после короткого молчания Инеж добавила: — Ты можешь повернуться. Я одета.

Он повернулся, и выражение его лица было непроницаемым.

— Крюген. Принц Крюген позднего царства Керчии.

Инеж слегка склонила голову, но кивнула:

— Да, хотя я не уверена, почему царство позднее.

Он уставился на нее, после чего тяжело сел на валун.

— В Керчии больше нет королевской семьи, — медленно произнес он. — После легендарной резни на дне рождения принца Крюгена.

Инеж быстро замерзла, несмотря на толстое шерстяное пальто, в которое она завернулась.

— Те-теперь пытаются установить новую монархию? — спросила она, на нее снизошло ужасное осознание того, что парень пытался ей сказать.

Мгновение он изучал ее, а потом вздохнул.

— Да, — он медленно кивнул. — Но было столько междоусобиц, что остановились на правительстве из небольшой группы людей. Глава каждой самой богатой купеческой семьи. Вначале пятеро, — он пошевелился, с ужасающей беспечностью вытянув перед собой ногу. — Это было двести лет назад. В итоге остановились на одиннадцати членах Торгового совета.

У Инеж закружилась голова, и она оцепенело уставилась на него.

— Говорят, это сделала ведьма, которая разозлилась на королевскую семью за какое-то незначительное проявление неуважения к ней, — продолжил парень, рассеянно потирая бедро. — Сулийская ведьма, вооруженная темной магией. Она обрушила на них ярость земли, убив всех и каждого из присутствующих, а потом искупалась в их крови. Ее называют Призрак, и по слухам, она всё еще бродит по Керчии, охотясь за каждой каплей королевской крови. Если ты ее увидел, для тебя уже слишком поздно.

Он встретился с ней взглядом, пронзая ее им насквозь.

— Я никогда на самом деле во всё это не верил, — откровенно признался он. — В конце концов, доказано, что на вечеринке были убиты не все. Ни у одного слуги или раба не тронули ни единого волоска на голове. Если эта часть была преувеличением, полагаю, всё остальное тоже.

Он с сомнением бросил взгляд на по-прежнему движущиеся виноградные лозы.

— Хотя я не ожидал, что часть про магию окажется правдой.

— Я не ведьма, — прошептала Инеж с комом в горле. — Я не… Я этого не хотела. Я не знала…

Из горла вырвалось рыдание, и нож чувствовался тяжелым, как тысяча лошадей. Этим она стала теперь? Кровавой ведьмой вместо сломленной шлюхи?

— Я просто хотела, чтобы они перестали. Я просто хотела, чтобы всё прекратилось. Я хотела пойти домой.

Что-то смягчилось в уголках глаз парня.

— Да. Я тебе верю, — он недоверчиво фыркнул, оглядевшись. — Если подумать, я просто пришел сюда посмотреть, нет ли здесь каких-нибудь старинных драгоценностей, которые можно взять.

Этого было достаточно, чтобы заставить Инеж неожиданно засмеяться, и когда она посмотрела на парня, он выглядел до странности довольным собой.

— Я могу помочь тебе. Думаю, я всё еще прилично ориентируюсь в замке.

Губы парня слегка изогнулись, и он снова встал.

— С моей стороны было бы глупо отказываться от предложения самой Призрака: как бы она не побила меня своими странными магическими лозами, — сказал он.

Инеж нахмурилась:

— Мне не нравится это имя. Я не мертва и не привидение.

Он приподнял бровь:

— Тогда как мне тебя называть?

Инеж помолчала, долгое мгновение изучая его, а потом медленно открыла трещину в разделяющей их стене из виноградных лоз, впервые за два столетия поднявшись на ноги.

Двести лет. Она всё еще пыталась это осознать.

— Предпочтительно по имени, — решила она, бесшумно ступив босиком наружу. — Инеж.

Тогда парень улыбнулся по-настоящему, хотя и криво.

— Что ж, Инеж. Я Каз Бреккер. Добро пожаловать в команду.

Он развернулся и похромал в сторону зала.

— А теперь давай пойдем украдем немного фигни? — он снова бросил на нее взгляд и тяжело вздохнул. — А потом продадим ее, чтобы достать тебе проклятую одежду. Я не шутил насчет того, что ты замерзнешь насмерть.

Инеж больше не грезила. Но она была не против. Она последовала за парнем, который пробудил ее из тюрьмы, с ножом за спиной и броней на теле.

Нет, решила Инеж. Это лучше, чем грезы.

Защита от потопа не входила в число улучшений, которые Каз произвел в Клепке в течение лет.

Впредь будет ему наукой, подумал он. Чего еще он ожидал в Бочке? Может, Клепка и была единственным зданием в квартале с утепленными стенами и горячей водой, но она оставалась Клепкой. По-прежнему дерьмовое здание, которое наклонялось так опасно, что, казалось, может опрокинуться в любую секунду. И хотя близость канала Крёлиг была полезной, когда надо куда-то быстро добраться, в половодье она решительно являлась минусом.

По крайней мере, в юности Казу хватило ума убедить Хаскеля инвестировать в предотвращение наводнений, когда фундамент «Клуба ворона» укреплялся в первый раз — сразу после того, как Каз начал над ним работать. Даже простофили не были настолько глупы, чтобы в подобную ночь пойти играть, так что, когда вода начала подниматься, Каз собрал свою банду и велел им перенести всё, что они не хотят видеть поврежденным водой, на второй этаж, а потом отправляться ночевать в «Клуб ворона».

Никто с ним не спорил, все были благодарны, что им не надо беспокоиться о ночи в затопленном здании, и эвакуация началась.

— Аника, — позвал Каз, открыв дверь своего кабинета на первом этаже. — Пришли ко мне Ротти, Пима и Кига. Мне нужны руки, чтобы поднять документы на чердак.

— Конечно, босс, — кивнула Аника и повернулась, чтобы крикнуть наверх лестницы: — Ротти! Пим! Киг! Босс хочет видеть вас немедленно!

Каз вздохнул, посмотрев на своего лейтенанта, но не стал тратить дыхание на лишние слова и вернулся в кабинет, принявшись складывать важные бумаги в деревянные ящики, чтобы отнести их наверх. Он не хотел тратить время на попытки рассортировать бумаги — он не хотел рисковать своей командой, заставляя их ждать. Погода в Керчии и в обычный день была изменчива. А уж во время бури она менялась каждую секунду.

Отправив троицу наверх с первой партией ящиков, Каз сам подхватил ящик и вышел из кабинета, не потрудившись закрыть дверь.

— Аника! — рявкнул он, бросив взгляд наверх лестницы.

Ее голова появилась из-за угла второго этажа, и он кивнул ей.

— Вели всем Отбросам, которые еще здесь, включая Ротти, Пима и Кига, заколотить окна. Мне плевать, насколько они красиво выглядят, мне важно, чтобы они не протекали. С повреждением рам разобраться проще, чем с повреждениями, вызванными водой. Я займусь своей комнатой, но, когда у тебя будет минутка, отправь кого-нибудь наверх с инструментами и материалами, чтобы заколотить мои окна.

Она кивнула и скрылась, уже выкрикивая распоряжения, пока Каз поднимался по лестнице, стиснув зубы от пульсации в колене. Дождь всегда заставлял ногу гореть, а от шторма становилось еще хуже. Тем не менее он не позволил себе зацикливаться на этом и поднялся на чердак, кивком поприветствовав троих Отбросов на их пути вниз.

Каз закрыл за собой дверь и поставил ящик в кресло, убедившись, что на полу стоит только инвентарь. Он был уверен, что залатал на крыше слабые места, но если ветер будет достаточно сильным, он может повредить крышу и создать течь. Каз взял простую курьерскую сумку и прохромал к комоду, достав дополнительную одежду, а потом сулийское стеганое одеяло с кровати. После секундного колебания он заглянул в ящик Инеж, чтобы убедиться, что там нет ничего ценного, что может повредить вода.

Удовлетворенный, он вернулся к столу, подобрал последние гроссбухи «Клуба ворона» и «Серебряной шестерки», тоже засунув их в сумку, и услышал, как кто-то бросил вещи за дверью. Каз положил сумку на стол и взял материалы, направившись к окну…

И встретился лицом к лицу с вороном, который настойчиво долбил клювом по задвижке.

Каз приподнял на него бровь.

— Разве ты не должен искать сейчас убежище от бури? — спросил он, беря первую доску, пару гвоздей и молоток.

Ворон каркнул на него, взъерошив перья, но Каз остановился, нахмурившись, когда понял, что он держится странно кривобоко. Он положил доску на подоконник и шагнул вперед.

— Что у тебя за проблема?

Ворон каркнул, и Каз нахмурился. Взгляд его похожих на бусины глаз был слишком узнавающим.

Значит, один из воронов Инеж.

— Ее здесь нет, — сказал Каз, хотя и знал, что проклятая птица его не понимает. — Я не занимаюсь благотворительностью.

Ворон склонил голову, одно крыло на короткое мгновение раскрылось, а потом снова сложилось. Он прыгнул ближе и ударил клювом в оконное стекло. Каз сузил глаза и вдруг понял, что видит нечто похожее на высохшую кровь на искривленном крыле.

— Что, ввязался в драку? — спросил он, наклонившись к окну, чтобы получше рассмотреть.

Кто-то постучал в дверь.

— Босс?

Ротти.

— Мы закончили с окнами второго этажа, почти закончили с первым… нам надо сделать что-то еще до того, как уйдем?

Каз не отрывал взгляда от ворона.

— Нет, — сказал он достаточно громко, чтобы Ротти услышал его через дверь. — Нет, можете идти в клуб. Аника за главную, пока я не приду. Я недолго.

— Понял, — сказал Ротти, и Каз слышал, как он спустился по лестнице.

Каз с вороном играли в гляделки.

Менее десяти минут спустя Каз оказался с заколоченным окном, сложенными бумагами, сумкой на плече и проклятым вороном, весьма аккуратно засунутым под пальто.

— Лучше сиди тихо, — предупредил он птицу, хромая вниз по лестнице уже пустой Клепки. — Я не собираюсь рисковать своей репутацией из-за какой-то проклятой крысы с крыльями.

Ворон, надо отдать ему должное, промолчал.

Путь до клуба прошел без происшествий в лучшем случае, и, зайдя внутрь, Каз быстро осмотрел помещение. У Аники, похоже, всё было под контролем, поскольку Отбросы перемещали всё, что может повредить вода, на второй этаж. Да, шансы, что «Клуб ворона» затопит, были меньше, чем с Клепкой, но Бочка по-прежнему оставалась Бочкой. Хотя он находился несколько выше и на гораздо лучшем фундаменте, игорный зал все-таки располагался между каналами Крёлиг и Брер. Каз был рад, что Аника приняла меры предосторожности, и ему даже не пришлось говорить ей об этом.

Он подошел к ней и коротко кивнул.

— Можешь справиться с организацией спальных мест? — спросил он. — Раздели частные залы наверху.

Аника кивнула, бросив на него взгляд, а потом снова посмотрела на банду, перемещающуюся вокруг них.

— У нас тут двадцать три человека, не считая тебя и меня, — сообщила она, задумчиво изучая их всех. — Наверху только шесть комнат.

— Я буду в своем кабинете. Пауки и посыльные на обучении могут поместиться в одной комнате, — пожал он плечами.

Их было семеро — три паука, четыре посыльных, все младше четырнадцати.

Они обладали полезными способностями, которые Каз мог развить, вот и всё — они представляли собой хорошую инвестицию в будущее Отбросов. И это не было предлогом «помочь» этим детям, что бы там ни говорили Джеспер или Уайлен. Он не занимался проклятой благотворительностью. Кроме того, если бы он собирался «помочь» детям, введение их в банду точно было не слишком хорошим способом взяться за дело.

Каз игнорировал тот факт, что отказывался включать их в настоящие миссии или подвергать опасности, пока они не повзрослеют, или то, что он запретил им делать татуировку Отбросов, пока им не исполнится пятнадцать. Это просто для того, чтобы они не путались у него под ногами, чтобы вызвать у них отчаянное желание доказать свою верность. И ничего больше.

Аника кивнула, и Каз оставил ее заниматься этим. Ему было на самом деле всё равно, как она разделит остальных, но знал, что не собирается помещать ни одного взрослого члена банды в комнату с беззащитными детьми. Особенно девочками.

Он верил, что члены его банды не такие (он четко дал понять, что с ними будет, если они будут так поступать), но не собирался испытывать судьбу.

Он не был мягким. Простой расчет, и ненужный риск, когда решение было таким простым.

К тому времени, как Каз добрался до кабинета и запер за собой дверь, сверток в пальто начал извиваться. Он фыркнул, осторожно достав птицу, завернутую в старую рубашку, чтобы не дать ей поранить себя еще больше. Он развернул ее и посадил на стол.

— Каар! — заявил ворон, и Каз вздохнул, вытащив коробку с медицинскими принадлежностями, после чего с ворчанием сел.

— Иди сюда, мелкий идиот, — проворчал он, аккуратно снова беря ворона в руки, не обращая внимания на его жалобы, и предупредил: — Будет больно.

После чего прижал здоровое крыло к своей груди, прощупывая раненое. Ворон, конечно же, возмущенно закричал и клюнул его в руку, но Каз только стиснул зубы и одним плавным движением вправил кость, насколько смог. Потом он примотал крыло к телу птицы рулоном марли, пока та пыталась сопротивляться.

Наконец, он завязал бинт и отпустил птицу прыгать по столу. Она гневно посмотрела на него, приглаживая взъерошенные перья, и он ответил ей таким же взглядом.

Именно в этот момент Каз почувствовал чье-то присутствие на окне и замер, слегка склонив голову.

— Я думал, ты не вернешься еще несколько недель, — беспечно произнес он, будто перевязанный ворон у него на столе — совершенно обычное явление.

Инеж, конечно же, так просто не одурачишь.

— Кеттердам был ближайшим портом, когда мы увидели приближающийся шторм. Шпекту не понравились наши шансы против шторма таких размеров.

Каз почувствовал, как она шагнула ближе, и практически слышал, как ее брови поползли вверх.

— А это кто?

Каз бросил на нее взгляд и снова посмотрел на птицу, которая прихорашивалась на его последних отчетах о прибыли.

— Разве ты не узнаешь одного из членов своего маленького отряда воронов?

— Каар, каар! — ворон вскинул голову на Инеж, хлопая здоровым крылом.

— Это не объясняет, что ворон делает в твоем кабинете, Каз, — сказала Инеж, и он слышал самодовольное веселье в ее голосе.

Он нахмурился.

— Он не оставлял меня в покое, — фыркнул он. — Почти такой же упертый, как Нина.

Инеж засмеялась, и теперь он не мог сопротивляться желанию посмотреть на нее, впитывая ее взглядом, чувствуя, как перехватывает дыхание.

— Что ж, в таком случае я разделю ужин с ним, а не с тобой. У него по крайней мере манеры лучше.

— Каар! — крикнул ворон.

Самодовольный мелкий ублюдок.

— Я тебя предупреждал еще много лет назад, — проворчал Каз, но в его словах не было резкости.

Инеж медленно протянула к ворону руку, а потом мягко погладила его по голове одним мозолистым пальцем. К собственному унижению, Каз понял, что завидует проклятой птице из-за того, что Инеж прикоснулась к ней раньше, чем к нему.

Словно прочитав его мысли, Инеж улыбнулась Казу и протянула другую руку. Она задержалась прямо над его головой, и он кивнул. Она пробежала пальцами по его волосам, растворяя напряжение, которое он даже не осознавал.

Улыбка Инеж был ослепительной.

— Два сапога — пара, — довольно произнесла она.

Добавляя оскорбление к обиде, проклятый ворон каркнул как раз в тот момент, когда Каз начал протестовать. Но оно стоило того, когда Инеж запрокинула голову и засмеялась.

Каз Бреккер был молчаливым человеком, но редко случалось, чтобы он не мог подобрать слов.

Инеж Гафа была женщиной, которая в совершенстве владела беззвучностью, и, если вы услышали ее, значит, уже слишком поздно.

Инеж полагала справедливым, что она единственная, кто когда-либо мог лишить Каза дара речи.

Он смотрел на нее так, словно она — всё, что есть в мире, словно она Святая, сошедшая с небес, словно она создана из звездной пыли и морской соли.

Он смотрел на нее, как парень, который без ума от девушки, которую он любит.

Это сравнение нравилось ей больше всего.

— Каз, — сказала Инеж, шагнув с подоконника из морозной кеттердамской ночи в лишь немного более теплый чердак Клепки.

Его адамово яблоко подпрыгнуло, губы растянула легкая улыбка.

— Инеж, — произнес он.

Больше ему ничего не нужно было говорить. Она шагнула ближе и, получив одобрительный кивок, твердо положила ладонь ему на сердце, их разделяла только его рубашка. Каз медленно выдохнул — Инеж чувствовала, как колотится его сердце, но она могла быть терпеливой. Она с радостью будет терпеливой, пока он пытается, и она видела, как он старается. Его руки без перчаток медленно поднялись и на короткое мгновение замерли над ее боками, после чего аккуратно легли ей на бедра, его темные глаза не отрывались от ее глаз в поисках любого признака дискомфорта.

Совсем недавно Инеж осознала, что Каз боится случайно сделать что-то, чего она не хочет. Причинить ей боль или испугать. Боится, что это уравняет его с теми, кто раньше использовал ее.

На самом деле, понимание, что меньше всего он хочет хоть как-то причинить ей боль, заставляло ее чувствовать себя в безопасности, даже если она пыталась осторожно устранить этот страх. В конце концов, Инеж не хотела и не нуждалась в том, чтобы с ней обращались как со стеклянной. Но она не всегда была против. Это было приятным напоминанием, что она не какая-то сломанная испорченная вещь, что ею могут дорожить, даже если только Каз «Грязные Руки» Бреккер. Или, возможно, это делало всё более особенным. Грязные Руки был известен своей холодной логикой, тем, что часто ставил выгоду и самосохранение выше людей. Он не стремился к разрушению, но производил его, если оно приносило ему пользу.

Грязные Руки также был известен тем, что станет преследовать любого, кто тронет его Призрака — с холодной режущей яростью, которая не щадила никого.

Инеж улыбнулась ему, и жесткость в его лице растаяла, и он мягко притянул ее ближе к себе, осторожно раздвинув колени, чтобы она могла встать между них.

Он подался вперед, прижавшись лбом к ее ключицам, ее свободная рука принялась нежно прочесывать его черные локоны.

— Привет, милый, — прошептала Инеж. — Я тоже скучала.

От нее не укрылась легкая дрожь при ласковом обращении, то, как на кратчайшую секунду его пальцы мягко сжались.

— Сокровище, — ответил Каз, и она чувствовала глубокий скрежет его голоса в его груди. — Дорогая.

Он больше ничего не сказал, но она прекрасно его поняла.

* * *

— …и я просто думаю, что это грубо, — хмуро произнес Уайлен, ковыряясь в еде. — Я знаю, что я самый молодой, и новенький, и уж точно не их первый выбор, но так пренебрегать мною…

Каз небрежно отпил вина из бокала, откинувшись на спинку стула. Инеж с восторгом отметила, что его руки по-прежнему обнажены. Это был самый долгий срок, что он продержался с кем-то, помимо Инеж — с тех пор, как они добрались до особняка Ван Эков, прошло три или четыре колокола.

— И это был советник Лейке? — спросил Каз, потянувшись за очередной булочкой.

Теперь Инеж знала, что Каз питает особенную любовь к хорошему хлебу, так что накануне попросила повара испечь булок.

Нахмурившись, Уайлен бросил взгляд на Каза.

— Мне не надо, чтобы Грязные Руки угрожал людям от моего имени.

Каз хмыкнул, намазывая масло на хлеб.

— Кое-кто высоко себя ценит, — он проигнорировал покрасневшие щеки Уайлена, неторопливо откусив хлеба. — Я просто подумал, кажется, у советника Лейке где-то через неделю собрание, чтобы похвастаться новоприобретенными подлинными шуханскими вазами, скульптурами и многим другим.

Инеж приподняла бровь, что он тоже проигнорировал, слишком довольный возможностью неторопливо поедать свою булку.

Джеспер перевел взгляд с одного на другого и громко вздохнул.

— И что, Каз? Помощь тебе в краже кучи дорогих предметов искусства не поможет Уайлену заслужить уважение в Совете.

Каз просто посмотрел на Инеж. К этому моменту он съел только половину булки.

Она подняла бровь еще выше, и они долгое мгновение молча смотрели друг на друга, пока она не поняла и фыркнула, закатив глаза.

— Конечно, поможет, — вздохнула она. — Если Уайлен поймает вора на месте преступления.

Джеспер посмотрел на Каза:

— И что, ты собираешься позволить себя поймать?

Каз хмыкнул.

— Будто они поверят, что какой-то купчонок может меня поймать, — покачал он головой. — Нет, конечно, нет. У меня есть несколько Черных Пик, от которых я уже какое-то время хочу избавиться, я опосредованно найму их под вымышленным именем и отправлю на вечеринку, чтобы Уайлен схватил их за руку.

После мгновения тишины Уайлен вздохнул:

— Вообще-то это может сработать.

— Когда мои планы не срабатывали? — спросил Каз, вернувшись к своей булочке.

— Шутишь, что ли? — недоверчиво спросил Джеспер. — Я могу припомнить по меньшей мере полдюжины случаев, когда они пошли наперекосяк.

— Ты умер? — лукаво перебил Каз. — И разве цель не была достигнута тем или иным способом?

— Невероятно, — пробормотал Джеспер, и Инеж больше не могла сдерживать смех.

* * *

Каз нервничал. Инеж на знала почему, но у Каза часто бывали иррациональные страхи по поводу их отношений, даже три, почти четыре года спустя. Она не давила на него — она знала, что в конце концов он расскажет. Он больше не хранил от нее секреты — по крайней мере не с намерением никогда ей не рассказывать. Были какие-то вещи, которые он предпочитал оставлять при себе, пока не выяснит все подробности, что Инеж могла понять, а кроме того, бывали случаи, когда он планировал удивить ее. Как например, заставить ее думать, будто он забыл про день ее рождения, и отвлекающим маневром отправить в ларек, пока они с Джеспером и Уайленом ждали в гавани корабль из Фьерды, который вез Нину в Кеттердам, а потом возвращались в особняк Ван Эков.

Инеж была в восторге от того сюрприза и плакала в объятиях Нины. В ту ночь им удалось долго оставаться вместе в кровати, и Инеж лежала практически на Казе. Она помнила, как даже месяцы спустя Каз намекал в письмах на то, как много думает об этом, когда скучает по ней.

Странное, однако, заключалось в том, что обычно Каз не нервничал, когда делился секретами, или по крайней мере отлично это скрывал. И хотя любой обычный человек ничего не заметил бы, для Инеж всё было вопиюще очевидно. Он отвечал более коротко, чем обычно, реже смотрел на нее, постоянно игрался с одним из многих наборов отмычек в одном из многих потайных карманов пиджака. В последний раз, когда Каз так нервничал, он спросил ее, не могла бы она помочь ему выучить сулийский.

Но Инеж ждала в дружелюбном спокойном молчании. Она подождет, пока он будет готов.

Каз привел их на крышу Клепки ранним утром. Он принес бумажный пакет, полный поффертье, посыпанных сахарной пудрой, а потом принес маленькую баночку черного сливового джема из Малой Равки, и она знала: это исключительно для нее, поскольку сам он предпочитал малиновый джем.

Инеж улыбнулась, открывая джем, мысли обратились к отцу, который повсюду оставлял для ее матери дикую герань.

Каз осторожно растянулся на покатой крыше, поставив между ними бумажный пакет, когда Инеж устроилась рядом. Их руки лежали на черепице достаточно близко, чтобы Инеж чувствовала тепло Каза.

Его мизинец стукнул по ее в молчаливом вопросе, и в ответ она переплела их пальцы. Он мягко сжал ее ладонь, и долгое время они лежали, просто дыша одним воздухом, существуя в одном пространстве.

Неизвестно сколько времени спустя Каз сел, мягко пихнув Инеж локтем.

— Смотри, — сказал, кивнув на восточный горизонт.

Небо там, где оно соединялось с землей, начало окрашиваться розовым, и Инеж улыбнулась.

— Можно прислониться к тебе? — мягко спросила она.

Каз кивнул и повернул к ней голову, когда она свернулась у него под боком, положив голову ему на плечо.

Она смотрела вместе с ним на восход солнца, и это всё, что ей было нужно.

Каз медленно — нет, нервно — поднес их сцепленные руки к губам, чтобы нежно поцеловать костяшки ее пальцев, встретившись с ней взглядом.

А потом ее глаза наткнулись на золотое кольцо у нее на пальце, и дыхание прервалось.

Это было кольцо ее бабушки. Инеж сразу же узнала его: в мягком металле выгравирован изящный рисунок волн, а в основании вставлены маленькие голубые драгоценные камни.

— Ga rānd žmāxt ro, — выпалил Каз с жутким акцентом.

Инеж не сразу осознала, что происходит, а когда осознала, издала недоверчивый смешок, из глаз брызнули слезы.

— Это не… Святые, Каз, — выдавила она, переходя на хихиканье, когда он уставился на ее, его темные глаза нервно метались между ее лицом и кольцом.

— Я… ты не обязана отвечать «да», я просто…. Я-я написал твоей матери…

— Ты написал моей матери? — задохнулась Инеж от восторга, не в состоянии адекватно выразить волну чувств, которая накрыла ее.

Его челюсть напряглась, и Каз начал отстраняться. Она схватила его руку другой рукой и покачала головой.

— Нет-нет, прости, я просто…

— Не думал, что идея настолько абсурдна, чтобы вызвать смех, — угрюмо произнес Каз, но она слышала боль в его голосе.

Это заставило Инеж протрезветь, ее черты смягчились.

— Каз, — твердо произнесла она. — Это… ну, прежде всего — да.

Он снова посмотрел на нее с таким открытым и уязвимым выражением на лице, что сердце сжалось.

— Да? — повторил Каз, и в его глазах появилась неуверенная надежда. — Ты… ты хочешь…

— Да, — подтвердила Инеж с обожающей улыбкой. — Больше ни за кого я не захотела бы выйти замуж.

Он тяжело сглотнул, выискивая в ее лице намек на ложь.

— Тогда что было такого смешного?

— Я не… Я не думала, что ты вообще когда-нибудь спросишь, — мягко признала Инеж, потянувшись, чтобы положить ладонь ему на щеку; такое повседневное прикосновение и ни малейшего вздрагивания — в груди разлилась гордость. — Я не думала, что ты когда-нибудь захочешь этого, разве что ради налоговых льгот или еще чего-нибудь столь же нелепого.

Кончики его ушей покраснели.

— Ну. Я рассматривал налоговые льготы, — пробормотал Каз. — Плюс брак со мной дает тебе керчийское гражданство, е-если хочешь. Ты не обязана. Но, вероятно, это облегчит дело, поскольку начальник порта любит доставлять тебе неприятности, и-и даст тебе определенную защиту на море…

Инеж приподняла брови, и он отвел взгляд в сторону.

— …и, — тихо произнес Каз, — я написал твоей матери, и она… ну, она спросила, собираюсь ли я жениться на тебе, поскольку это означает, что ей надо начинать готовить тебе платье и покрывало, и твой отец и вся семья, по-видимому, построят тебе новый фургон исключительно для тебя…

— Для нас, — тихо поправила Инеж, гладя его по скуле.

Он помолчал и кивнул:

— Для нас. Это… ну, это важно для твоей семьи и твоей культуры, и думаю, важно для тебя.

Инеж покачала головой:

— Каз, если ты не хочешь жениться, я не…

— Но я хочу, — горячо произнес он. — Хочу. Если я женюсь на тебе. Если это важно для тебя. Если это то, чего ты хочешь.

Ее улыбка стала шире.

— Каз Бреккер, я сейчас тебя поцелую, — прошептала Инеж.

— Нет, если я сделаю это первым, — выдохнул он.

Инеж не была уверена, кто из них оказался первым, но в итоге это было неважно.

* * *

— Проклятье, — тихо выдохнул Каз, глядя на Инеж, лежавшую в кровати рядом с ним. — Мы сделали это. Мы… и ты…

Инеж ухмыльнулась, ее тело под накрывавшей их легкой простыней чувствовалось желеобразным. Их фургон был маленьким, но на кровати было достаточно места, чтобы лежать рядом, не соприкасаясь. Они не хотели рисковать прикосновениями в этот момент, после того как добились столь многого.

— Да, — тихо подтвердила Инеж, ее взгляд нырнул к его обнаженной груди, лишь наполовину скрытой простыней.

Каз ухмыльнулся — настоящей безоружной улыбкой, — и в чистом восторге она не могла сдержать вырвавшегося из горла смеха.

* * *

Когда Инеж очнулась, боль всё еще оставалась резкой и пульсирующей, и ей пришлось на мгновение сосредоточиться, чтобы просто заставить себя дышать. Она медленно раскрыла глаза.

Она лежала в их кровати в доме детства Каза. Вокруг нее были заботливо обернуты мягкие одеяла, а на лбу лежала влажная ткань. Золотой свет сочился из щели между занавесками — их приветствовало утреннее солнце.

Каз сидел в кресле, явно притащенном из гостиной, чтобы быть рядом с ней. Голова откинута назад, рот слегка приоткрыт во сне, и в перевязке у него на груди, в колыбели его сильных рук лежал тихо дышавший сверток.

Слезы защипали глаза, когда Инеж потянулась вперед.

— Каз, — прошептала она. — Каз…

Каз вскинул голову, посмотрев на нее, и Инеж осознала, насколько вымотанным он выглядит.

И что его глаза покраснели.

— Инеж, — прошептал он, немедленно взяв ее протянутую руку. — Ты очнулась.

— Ребенок…

— Она в порядке, — произнес Каз, бросив взгляд на сверток. — Держи… Уверен, она хочет свою маму.

Он забрал у нее свою руку, чтобы осторожно поднять ребенка и вынуть его из перевязки, протянув Инеж, и в этот момент новорожденная тоже проснулась. Нахмурившись, Каз посмотрел прямо на нее, и Инеж в конце концов всхлипнула, прижав свою малышку к груди.

— Инеж, — пробормотал он снова, не глядя на нее. — Сколько… что ты помнишь?

Она поколебалась, голова чувствовалась туманной и далекой.

— Я… думаю, я потеряла сознание сразу после того, как она появилась, — неуверенно произнесла Инеж.

Каз медленно кивнул, по-прежнему не встречаясь с ней взглядом.

— После первого ребенка.

Сердце остановилось, когда он наконец посмотрел на нее с безмолвным опустошением на лице.

— У нас были близнецы.

Были.

Больше ему не надо было ничего говорить. Инеж уткнулась лицом в мягкие пушистые волосики своей дочери, и безобразное рыдание сотрясло ее тело.

Прошло немало времени, прежде чем они вновь заговорили.

* * *

— Каз, — сказала Инеж, шагнув с подоконника из морозной кеттердамской ночи в лишь немного более теплый чердак Клепки.

— Инеж, — ровным тоном поприветствовал Каз, встретившись с ней взглядом, на его губах появилась тень улыбки.

— Каз, потрудись объяснить, чем занимается наша дочь? — спросила Инеж, уперев руку в бедро, изучая открывшуюся ей картину.

Реца фыркнула. Высунув язык, она сосредоточилась на висячем замке перед ней. Она нетерпеливо покачала в руках одну из отмычек, нахмурившись почти точной копией отца.

— Ш-ш-ш, мама, — сказала она. — Мне нужна тишина для работы.

Брови Инеж поползли вверх, и когда Каз снова встретился с ней взглядом, оба едва сдерживали смех, пока мастерица оттачивала свое мастерство у них на глазах.

Каз никогда не признался бы ни одной живой душе, но порой он смотрел в лицо своей дочери и гадал, что случилось бы, если бы Инеж умерла в родах, как едва не произошло.

Он винил бы ее. Он знал, что винил бы, и ненавидел себя за это. Он видел бы Инеж в форме ее носа, чертах лица, гибком сложении, длинных шелковистых волосах. Он не был уверен, что когда-нибудь сблизился бы с дочерью — слишком эгоистично застряв в собственном горе, чтобы посмотреть на то, что ему осталось от любимой женщины.

Он задавался вопросом, смог бы он простить ее, простить себя.

Он не хотел знать ответ.

Каз старался не думать об этом, крепко, изо всех сил обнимая дочь, укладывая ее в кровать и делая всё возможное, чтобы защитить ее.

Реца была любопытным ребенком, смотревшим на мир внимательными карими глазами, такая же бесшумная, как ее мать, и такая же наблюдательная, как ее отец. Она тыкала, толкала и исследовала. Она овладевала акробатикой под руководством матери, но часто смотрела на Каза, чтобы он помог ей разобраться, где она ошиблась. Инеж была склонна говорить о чувствах и интуиции, тогда как Каз видел техническую оплошность. Он давно изучал, как Инеж двигается, так что с легкостью точно определял, что Реца делала иначе, и это прекрасно работало для них.

Она никогда не была разговорчивой — немногословная девочка, — но те слова, которые она произносила, были краткими и по существу.

Некоторое время Каз боялся, что он что-то сделал с ней, травмировал ее или наложил на нее собственную отчужденность, но Инеж успокоила его, заверив, что некоторые дети просто бывают такими. Что она видела в караване таких детей, ее кузенов или друзей. Это не его вина, и более того — это вовсе не плохо.

Когда Реце исполнилось четырнадцать, всё в их доме стало немного более напряженным. Снившиеся Инеж время от времени кошмары стали более частыми, а когда Каз смотрел в лицо дочери, у него возникало чувство, что он смотрит на призрака девочки, которая подкралась к нему в «Зверинце».

Наличие собственной дочери заставляло его чувствовать ярость и ужас в совершенно ином ключе, и он ненавидел это. Он всегда серьезно относился к году, проведенному Инеж в «Зверинце», никогда ни на секунду не думал, что это могло быть не настолько уж плохо, или что она преувеличивает. На самом деле, он знал, что всё было куда хуже, чем он мог представить. Инеж не делилась подробными воспоминаниями, и Каз никогда не стал бы спрашивать. Он выслушал бы, если бы она захотела, но некоторые вещи лучше прятать, чтобы они затерялись в укромных уголках сознания. Рана была плотно зашита, кожа зажила. Шрам никогда не исчезнет, вред нанесен так, что его не убрать, но он исцелился насколько возможно, и Каз делал всё, что мог, чтобы так и оставалось.

Он знал, четырнадцатилетие Рецы рисковало снова вскрыть рану, так что он сделал то, что получалось у него лучше всего: составил план.

Во-первых, он обеспечил, чтобы Реца могла защититься. Они обучали ее этому с тех пор, как он подросла достаточно, чтобы держать нож, и теперь он подарил ей первый настоящий клинок — острый как бритва, изготовленный на заказ, с ножнами, которые она могла прикрепить к руке или ноге. До того они пользовались вышедшими из употребления клинками Инеж, затупив их до такой степени, что было бы удивительно, если бы она сумела ими что-то порезать, но теперь… Теперь Каз и Инеж хотели, чтобы у нее была такая возможность, если до этого когда-нибудь дойдет.

Во-вторых, Каз укрепил всё. С помощью Джеспера установил Фабрикаторские замки на все двери и окна, установил системы сигнализации по всему имению, обеспечил, чтобы, если кто-нибудь попытается проникнуть в комнату его девочки, они с Инеж немедленно получат сигнал тревоги.

В-третьих, Каз устроил так, чтобы либо он, либо Инеж всегда находились на расстоянии окрика от Рецы.

Просто на всякий случай.

Реца, надо отдать ей должное, восприняла всё это с замечательным спокойствием. Хотя они не рассказывали ей о том, что произошло с Инеж, оба знали, что у нее сложилось неплохое представление о случившемся. Она была слишком наблюдательна, чтобы не понять — учитывая охоту Инеж на работорговцев (особенно тех, кто работал с борделями), яростную защиту и осторожные прикосновения Каза, и то, как они реагировали на ее взросление, она была способна сложить два и два. Каз понимал, что их гиперопека была порой слишком строгой, и прилагал все силы, чтобы давать ей возможность вздохнуть, но Реца не упоминала об этом.

Это оставляло горько-сладкий привкус на языке.

Временами хотелось, чтобы она поругалась с ними из-за этого. Он знал, что они с Инеж могли быть несправедливы, но Реца ни разу и глазом не моргнула.

И вот однажды она моргнула.

За несколько дней до отплытия на «Призраке» Инеж пила чай, изучая карты и перехваченные послания на столе в гостиной, пока Каз разогревал на плите сардельки и яйца с ломтиками помидоров. За годы они создали идеальную смесь сулийского и керчийского завтрака: слегка приправленные пряностями яйца и помидоры с сардельками и жареным хлебом, часто намазанным свежим медом или привезенным из Равки вареньем. Каз гордился собой за то, как аккуратно подбирал и балансировал еду, пока не получилось именно то, что нравилось его семье. И Инеж, готовая есть практически что угодно, была тронута и позабавлена его планированием.

Каз воспринимал заботу о своей семье с невероятной серьезностью. Любой керчиец знал, что семья — самое важное сокровище, вложение в будущее с практически бесконечными выплатами. К несчастью, большинство керчийцев были дураками и считали, что их вклад начинался и заканчивался в том, чтобы сделать ребенка и обеспечить деньги на жизненные потребности. Однако он помнил, как его па пел им с Джорди колыбельные, жадно слушал неизбежно бессмысленную детскую болтовню, его бесконечное терпение — и всё это без любимой жены.

В груди разрастался стыд, угрожающий задушить его, каждый раз, когда Каз думал о своем па слишком долго. Он и вполовину не был таким отцом, каким был его собственный, и он не хотел, чтобы Инеж или Реца знали об этом.

Как раз когда Каз раскладывал еду на тарелки, Реца бесшумно вышла из своей комнаты, села перед матерью и подвинула к ней по столу лист бумаги.

Инеж замерла, и Каз поднял взгляд, насторожившись, тут же начав судорожно думать: кто-то оставил Реце какую-то угрозу?

— Ты хочешь туда пойти? — непринужденно спросила Инеж, глядя на бумагу в руке.

Каз нахмурился, прислонив трость к столешнице, чтобы взять тарелки Инеж и Рецы и принести им. Но как раз в этот момент Реца обернулась на него, молча встала и взяла тарелки, прежде чем он успел попытаться пройти несколько шагов, чтобы донести еду до стола.

— Я прекрасно мог это отнести, — пробормотал Каз, взяв трость и собственную тарелку.

Он никогда бы этого не признал, но он был рад, что Реца остановила его раньше, чем он успел сделать хоть шаг. Нога со временем стала только хуже, и половину времени область вокруг старого перелома была чувствительной и опухшей до такой степени, что Инеж как-то предложила отложить свой следующий рейс и помочь ему придумать что-то еще, но он твердо отказался. Он не станет привязывать ее к земле дольше, чем она планировала. Кроме того, всё с ним было хорошо, просто… с возрастом сильнее жгло.

Он сел за стол, и Инеж молча подвинула бумагу ему. Она была просто написана от руки, но явно являлась одной из нескольких копий. Это было приглашение на день рождения одного из одноклассников Рецы. Один из мальчиков, которому исполнялось шестнадцать и родителей которого Каз не знал.

— Нет, — коротко сказал он, покачав головой.

Реца посмотрела на Инеж, которая поджала губы, но не возразила.

Реца скрестила руки на груди, нахмурившись совсем как Каз.

— Я пойду.

— Я сказал: нет, — резко ответил Каз.

— А еще ты сказал, что доверяешь мне, — парировала Реца, в ее глазах вспыхнул гнев…

И обида, понял Каз.

Он сглотнул, стиснув челюсть, и посмотрел на Инеж. Она вглядывалась в его лицо, плотно сжав губы.

— Меня не будет, — мягко произнесла Инеж, посмотрев на Рецу. — Может, когда я вернусь…

Реца сердито стукнула кулачком по столу.

— Это нечестно. Почему вы мне не доверяете?

— Тебе мы доверяем, — поправил Каз. — Мы не доверяем им.

Лицо Рецы стало невыразительным, она встала и вышла из комнаты.

Инеж спрятала лицо в ладонях, покачав головой.

— Каз, что мы делаем? — прошептала она.

Каз горько хмыкнул:

— Понятия не имею. Я не знаю, что делать с детьми. Но когда она была младше, я хотя бы имел какое-то представление благодаря тому, что видел у моего па, но… — он сжал переносицу; нога под столом болела — он знал, она опять распухла. — А теперь и ты не знаешь.

Испустив дрожащий выдох, Инеж отбросила длинные волосы с лица и посмотрела на Каза, потянувшись, чтобы легонько прикоснуться пальцами к его бедру.

— Знаешь, она ведь права.

— Я знаю, что она права, — огрызнулся Каз, сжав руку в кулак.

Он не знал, что с этим делать, как справиться с острым едким страхом, пронзающим грудь от мысли, что Реца отправится на какую-то ферму на вечеринку с кучей одноклассников разных возрастов (из-за того, что школа была маленькой, учились все вместе), со взрослыми, которых они не знали.

Саския была ровесницей Каза. Мальчик с заводными собаками был примерно возраста Джорди. Пекка и Хелен были взрослыми, которые не только не защищали, но и активно разыскивали детей, чтобы причинить им боль и эксплуатировать их.

Но здесь не Кеттердам. Здесь Лиж. Фамилия мальчика была Плэмсирс — один из повзрослевших друзей Джорди был Плэмсирс. Вероятно, отец мальчика, но Каз был чудовищем, которое видело свое отражение во всех остальных.

Позади глаз возникла тупая пульсация.

— Я просто боюсь, — прошептал он.

Инеж мягко прикоснулась к его плечу, подвинувшись ближе, ее рука скользнула по его рубашке, пока не смогла провести вверх и вниз по спине.

— Я знаю, — пробормотала она. — Я тоже.

Каза снова охватил стыд, когда он посмотрел на нее, выпрямившись, чтобы раскрыть для нее объятия, в которые она практически упала, тщательно избегая переносить вес на его больную ногу, даже сидя у него на коленях.

— Ей нужны друзья, — прошептала Инеж ему в шею. — И мы не можем держать ее взаперти, чтобы защитить ее от «а что, если», но я… Святые, Каз, я не знаю, что буду делать, если…

— Этого не случится, — проворчал Каз ей в макушку, крепко стиснув объятия. — Мы не позволим этому случиться. Она не позволит этому случиться. Она гораздо лучше подготовлена, чем были мы с тобой.

Инеж кивнула ему в грудь — всё еще тщательно избегая прикасаться к коже, поскольку он не давал согласия. Грудь сдавило.

— Я знаю. Но легче от этого не становится.

Каз кивнул, поцеловав ее в макушку.

— Ни хрена не становится.

— Значит ли это, что я могу пойти? — спросила Реца от дверей, и Каз вздохнул, понимая, что она достаточно быстро вернулась, чтобы всё слышать.

К несчастью, именно так поступил бы он, так что он даже не мог по-настоящему расстроиться из-за этого.

Инеж посмотрела на него с едва заметной улыбкой на губах.

— Да, — мягко ответила она. — Но у нас есть несколько условий.

Мгновение Реца обдумывала ответ.

— Приемлемо, — решила она.

Каз подумал, что всё с ними будет хорошо.

Когда Каз впервые привез Инеж в дом своего детства, под старой ивой уже находились две могилы.

Рета Лунле Ритвельд. Любящая дочь, жена и мать.

Энри Виллем Ритвельд. Обожающий сын, муж и отец.

Простые истершиеся от дождей и ветров камни. Мох со временем поднялся по бокам и закруглил края, но о них заботились, надгробие старательно очищали. Интересно, кто так заботился о надгробиях, если никто не позаботился о двух осиротевших живых мальчиках?

Инеж не стала озвучивать свои горькие мысли. Она знала, что весьма вероятно, Каз велел тому, кого он нанял заботиться о земле, ухаживать и за могилами, и Лиж был не слишком богатым местом. Каз упоминал, что в тот год, когда умер его отец, урожай выдался особенно скудным — по всей округе распространился какой-то грибок, из-за которого возник настоящий голод, пока кто-то не сумел состряпать средство от него.

К несчастью, это средство вызывало эрозию металла, чего никто не замечал, пока Энри Ритвельд не пошел пахать поле и одна из уже износившихся от времени спиц в колесе треснула, лошадь испугалась, и в итоге он оказался под лезвием плуга.

Когда Каз нашел отца, золотые пшеничные поля были залиты красным. Это был первый труп, который он увидел в своей жизни — уже остывший труп с лицом его отца.

Каз рассказал об этом Инеж несколько месяцев назад, делая вид будто работает над гроссбухами. Он сообщил всё это скучающим тоном со скучающим выражением, но Инеж достаточно хорошо его знала, чтобы заметить, с какой силой он сжимает ручку, как стиснуты мышцы на челюсти. Как он отказывался смотреть на нее.

Рета Ритвельд, узнала она в вагоне между Шпиктом (ближайший «большой город») и Лижем, подхватила какую-то инфекцию после рождения Каза и так и не оправилась окончательно. Она продержалась несколько лет, но, когда Казу было четыре года, начала кашлять и через неделю умерла. Каз едва помнил ее, за исключением смутного впечатления от объятий и слабого, лишенного мелодии представления о том, как она напевала на кухне.

Инеж протянула ему руку, и с этого момента он не отпускал ее.

Они стояли под ивой, нежный весенний ветерок обдувал их, и смотрели на две могилы — всё, что ему осталось от семьи.

— Джорди должен быть похоронен здесь с ними, — произнес Каз так тихо, что Инеж засомневалась, не почудилось ли ей.

— Мы можем сделать для него надгробие, — тихо предложила Инеж, сжав его руку. — Может, тело его и не здесь, но по крайней мере его будут помнить там, где его знали и любили.

Каз сглотнул и просто кивнул, и всё.

Когда она в следующий раз пришла к иве, там уже лежало его надгробие.

Джордан Иоганнус Ритвельд. Любимый сын и брат.

Инеж ничего не сказала, аккуратно положив несколько цветов. Каз не знал, какие у Джорди были любимыми, так что она сорвала несколько черноглазых гибискусов и сирень в бывшем саду матери Каза, а потом положила с ними несколько веточек розмарина — по сулийской традиции памяти.

Они долго стояли там молча. Инеж делала вид, будто не видит слезы на щеках Каза, не желая мешать его скорби.

В третий раз она пришла к иве одна. Они только приехали прошлым вечером и сразу же отправились спать, и теперь ранним утром Инеж выскользнула из окна до того, как Каз проснулся.

Она встала на колени перед тремя камнями и положила ладонь на холодную траву, всё еще влажную от росы.

— Спасибо, — прошептала она. — Спасибо за то, что любили его, за то, что сделали всё возможное с теми картами, что вам выпали. Хотела бы я познакомиться со всеми вами, но по крайней мере я буду любить его всем своим существом. С ним всё будет хорошо. И однажды он снова присоединится к вам, и тогда, возможно, я смогу представиться как полагается.

Она проскользнула обратно в дом.

После этого Инеж посещала могилы бесчисленное количество раз. Каз однажды упомянул, что они с Джорди и па когда-то обедали под ивой, чтобы разделить еду с матерью, и на следующий день Инеж собрала им корзинку для пикника.

Они поставили под дерево скамейку после того, как Инеж пожаловалась, что на одежде остаются пятна от травы. Они не упоминали, что чаще всего на скамейке сидел один Каз, тогда как Инеж устраивалась на земле перед ним, осторожно прислонившись к его здоровой ноге, пока он перебирал ее волосы.

Когда Инеж и Каз впервые надолго остались на ферме Ритвельдов, когда они наконец сделали ее своим (почти постоянным) жилищем, Инеж взяла за правило тайком ускользать к иве.

— Я беременна, — прошептала она могилам. — Вы станете бабушкой и дедушкой, — сказала она Рете и Энри, а для Джорди добавила: — А ты дядей.

Ее пальцы мягко провели по выгравированным буквам его имени.

После того, как родились Реца и Джори, Инеж и Каз продолжили обедать под ивой, теперь вместе с двумя детьми.

— Я не ожидала двоих, — как-то раз сказала Инеж могилам, наблюдая, как Джори и Реца пытаются подкрасться к Казу, который до последней секунды притворяется, будто не замечает их, заставляя их визжать и убегать. На ее губах появилась улыбка. — Но я рада. Он так боялся отцовства, а когда у нас родились двое, я думала, он полностью отгородится.

Первые несколько месяцев были тяжелыми. Каз постоянно проверял Инеж, настаивая, чтобы она отдыхала, и в то же время явно дико боялся собственных детей, избегая даже просто держать их на руках.

В семь месяцев Реца сумела проползти через полкомнаты, пока Каз разминал фрукты в кашицу, а Инеж пыталась успокоить плачущего Джори. В одно мгновение Реца была на полу в своем маленьком кругу из одеял, а в другое уже двигалась прямо к камину.

Инеж не думала — она пихнула Джори в руки Казу и рванула через комнату, чтобы подхватить дочь, прижав ее к себе на дрожащем выдохе.

— Она в порядке, Инеж, — сказал Каз, оказавшийся гораздо ближе, чем она думала, и она осоловело моргнула на него, видя, как он осматривает Рецу, которая извивалась и лепетала в маминых руках.

Держа при этом Джори.

Руки Каза крепко обнимали сына, его ладонь бережно поддерживала голову ребенка, предплечье прямо спускалось вдоль спины, осторожно прижимая его к груди, тогда как вторая рука защитным жестом обнимала тело Джори.

Однако самым впечатляющим было то, что Каз каким-то образом сумел убаюкать беспокойного ребенка.

Инеж ничего не сказала, но держала Рецу, не предлагая забрать Джори, а Каз не просил.

На это ушло какое-то время, но довольно скоро Каз стал прикасаться гораздо больше, чем Инеж ожидала. Он часто держал на руках детей, не возражал, когда Инеж настаивала, чтобы Реца и Джори спали в кровати между ними, кормил их, менял им пеленки, даже держал их за руки, когда они начали ходить.

— Но он не отгородился, — пробормотала Инеж. — Он продолжал пытаться, как и обещал. Думаю, вы гордились бы им.

По крайней мере, она надеялась. Каз этого заслуживал.

Когда близнецам исполнилось полтора года, Инеж вернулась в море. Ее путешествия никогда не длились долго, и каждый раз, возвращаясь домой, она шла к могилам под ивой и оставляла там маленькие безделушки, привезенные из плаваний. Равкианские игрушки и сладости для Джорди (он был всего лишь ребенком). Маленькие земенские амулеты и морские ракушки с Блуждающего Острова для Реты (Каз сказал, она была религиозна и любила пляжи). Сушеные фрукты и иностранные монеты для Энри (он любил пробовать новую еду, и у него была коллекция монет, сказал ей Каз).

Каз ничего не говорил по этому поводу, но Инеж заметила, что иногда, когда Казу снились кошмары, он уходил из спальни, а на следующее утро она обнаруживала в раковине две грязные чашки — одна из них порой по-прежнему с горячим шоколадом.

Инеж никогда даже не задумывалась, какую процедуру похорон предпочел бы каждый из них, но вынуждена была столкнуться с этим слишком скоро.

— Он не отправится на Баржу Жнеца, — твердо сказала она; ее глаза опухли и покраснели, а голос охрип. — Он не заслуживает такого. Я отвезу его домой, чтобы он был похоронен под ивой со своей семьей.

Инеж сказала это, не задумываясь, но это чувствовалось правильным.

Она могла поклясться, что чувствует на себе как всегда внимательный взгляд Каза. Она знала, что это неправда, поскольку буквально сидела рядом с его телом.

Инеж установила новое надгробие на свежей могиле под старой ивой.

Каз Ритвельд. Возлюбленный сын, брат, муж, отец, друг и Ворон.

Она села с Рецой и Джори перед скамейкой и заплакала.

«Сокровище моего сердца, моя дорогая Инеж, — будто прошептал ветер. — Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя».

Когда Каз оставил Инеж в доме своего детства в Лиже, под ивой находились четыре могилы, и в одной из них лежало ее сердце.

Родер не был плохим пауком. Совсем. На самом деле, он был хорош по сравнению с большинством пауков Бочки.

Но он не был Призраком, и это означало, что Грязные Руки и близко не получал столько информации, сколько ему хотелось. Он отправлялся на переговоры практически с одними догадками чаще, чем с надежной информацией, и этого просто было недостаточно. Он не мог работать только с возможностями и идеями. Он нуждался в настоящем осязаемом доказательстве, поскольку в противном случае он совершит ошибку, и кто-нибудь посчитает ее слабостью.

Так что Каз продолжал искать и даже как-то раз подумал не перекупить ли паука Черных Пик. Но если Каз мог его купить, значит его мог купить кто-то еще и так далее, и Каз не хотел так рисковать. Он не мог позволить себе так рисковать.

Так что поэтому, объяснял Каз, он не сломал запястье, чтобы преподать урок, девчушке, которая пыталась обчистить его карманы.

Вовсе не потому, что она была всего лишь ребенком. Бочка не отличалась жалостью к спиногрызам, и ее король тоже. Однако он увидел в девочке потенциал — он заметил ее присутствие только благодаря своей супербдительности. После обучения она станет идеальным воришкой.

После обучения, сна и горячей еды, поправился он, окинув ее взглядом. На голове у нее было воронье гнездо каштановых кудрей, торопливо засунутых под кусок ткани, бледную кожу покрывали пятна въевшейся грязи, под глазами залегли темные синяки, и она была такой худой, что Каз мог поклясться, что видит каждую кость на ее руке. Она не могла быть старше двенадцати или тринадцати.

Долгое ледяное мгновение он молча смотрел на нее, аккуратно сжимая рукой в перчатке ее покрытое одеждой предплечье, и она с вызовом смотрела в ответ. Она изо всех сил старалась сохранить храбрую мину, но он видел в ней вспышку страха.

Хорошо. Страх помогает остаться в живых.

— И кто, позволь узнать, ты такая? — произнес Каз, приподняв бровь.

Она выставила подбородок, сжав челюсть — скорее всего, чтобы не позволить губам задрожать.

— Эйф.

— Эйф, — повторил Каз и еще мгновение пристально смотрел на нее.

Когда она не добавила фамилию, он коротко кивнул, выпрямившись и отпустив ее руку.

— Очень хорошо, Эйф. Пошли со мной.

Он направился к Клепке. Если она не последует за ним, значит, она в любом случае недостаточно дерзкая или любопытная, чтобы быть его пауком.

— Я не собираюсь идти с незнакомым взрослым мужчиной неизвестно куда, — резко сказала Эйф ему в спину. — Я знаю, что мужчины делают с девочками.

Каз остановился, заставив себя не проявить внешне вспыхнувшую в венах ярость — ему совсем не надо было пугать Эйф своим гневом. Это не принесет пользы ни одному из них. Он медленно повернулся, чтобы изучить ее, отметив теперь многослойную мешковатую одежду.

Он узнал бы такую броню где угодно.

— Я Каз Бреккер, — медленно произнес он, ударив тростью по булыжникам.

Ее глаза слегка расширились, когда она заметила голову ворона. Не слишком хорошая наблюдательность, но это он мог улучшить.

— Я никого не насилую, тем более детей, — он сделал паузу и понизил голос. — Я сделаю тебе предложение и сделаю его только один раз, но оно включает защиту Отбросов. А теперь ты можешь либо сразу пойти со мной, либо встретиться со мной там, но я буду в «Клубе ворона» следующие два колокола. Если захочешь услышать предложение, приходи туда и спроси меня. Если ты не появишься к тому моменту, как я уйду, не утруждайся появляться вообще.

С этими словами он развернулся и продолжил свой путь.

Каз никогда не считал себя хорошим человеком. На самом деле, он знал, что таковым не является, а большую часть времени он сомневался и в том, что вообще человек — демон или чудовище подходило больше.

Тем не менее он не рявкнул на Эйф, когда она вошла в его кабинет, как мог бы на одного из своих Отбросов. Он просто холодно посмотрел на нее и указал на стул перед столом, пока заканчивал гроссбух по доходам с предыдущей ночи. Как только он закончил, Каз положил ручку и обратил на Эйф всё свое внимание.

— Почему ты здесь? — спросил он с бесстрастным лицом.

Она нахмурилась, скрестив руки.

— Какого хрена вы имеете в виду, почему я здесь? Вы велели мне прийти.

— Я сказал, что ты можешь прийти, — поправил Каз, откинувшись на спинку. — После того, как ты высказала мне абсолютно понятную причину не приходить. Что изменилось?

Эйф нахмурилась сильнее.

— Вы пытаетесь обдурить меня? — вопросила она.

— Это же… это же не обман? — спросила Инеж, фиолетовые шелка всё еще свисали с ее крошечного тела.

Ее карие глаза были такими уставшими, такими неуверенными, но в них была искра. Искра надежды. Искра гнева.

Каз попытался не думать о мозолистой ладони Инеж в своей руке, о том, как она улыбнулась бы, видя, как он помогает этой девочке. Он хмыкнул:

— Нет. Я хочу убедиться, что ты понимаешь, во что ввязываешься, и мне надо знать, почему ты пришла, чтобы я знал: ты просто отчаявшаяся дурочка или потенциально ценная инвестиция.

Девочка, похоже, приняла это объяснение и кивнула — определенно керчийка.

— Отлично, — она смерила его взглядом, но он видел, как ее пальцы беспокойно теребят подол рубашки. — Я навела о вас справки, Грязные Руки, и я слышала, что Королева Пиратов раньше была вашим Призраком.

Теперь Каз посмотрел на девочку внимательнее.

— И где ты это слышала? — ровным тоном спросил он, ничего не подтверждая.

Она слегка сузила глаза, явно пытаясь разгадать его.

— Пятая гавань принадлежит Отбросам, но двадцать второй причал независимо принадлежит капитану военного корабля под названием «Призрак». У вас раньше был паук по имени Призрак. Призрак и Королева Пиратов — обе сулийки, свободно говорят на керчийском, и по слухам обе двигаются так бесшумно, что могли бы быть привидениями — пока она не перережет тебе горло одним из своих тысяч ножей.

Количество информации, которое девочка собрала за время чуть больше одного колокола, было довольно-таки впечатляющим, подумал Каз, бросив взгляд на часы на стене. Слегка переместив ногу под столом, Каз вытянул перед собой руки.

— Ты сделала приличное количество выводов, учитывая, как мало времени тебе на это понадобилось.

Щеки Эйф слегка порозовели.

— Ну… Технически я впервые подумала об этом несколько месяцев назад, когда увидела, как «Призрак» швартуется в Пятой гавани. Я всего лишь забралась в кабинет начальника порта и вытащила записи, чтобы посмотреть, кто оплачивает ее стоянку, и обнаружила, что она в частной собственности. Большинство причалов в Пятой гавани принадлежат горстке компаний, не в личной собственности, поскольку это большей частью коммерческие пассажирские и грузовые корабли. У «Призрака» также нет никаких записей о грузах или пассажирах, помимо команды и запасов. И хотя капитан могла просто не регистрировать их через таможню, учитывая остальные свидетельства, думаю надежнее предположить, что она Королева Пиратов.

Каз побарабанил пальцами по столешнице, не отрывая взгляда от Эйф.

— Даже если предположить, что ты права, это всё еще не объясняет, почему ты пришла в мой кабинет.

Эйф посмотрела ему прямо в глаза, ее пальцы замерли.

— Если вы в дружеских отношениях с Королевой Пиратов, которая убивает работорговцев и спасает людей, значит, вы должны быть по меньшей мере до некоторой степени порядочным. В противном случае, могу поспорить, она бы выпотрошила вас как рыбу, или вы уже сдали бы ее одному из многих работорговцев, предложившему большое вознаграждение за информацию. Так что, раз вы в некоторой степени порядочный, значит, то, что вы сказали раньше, вероятно, правда, и я предполагаю, ваше предложение заключается в том, чтобы присоединиться к Отбросам, что не так уж ужасно.

Каз едва не расхохотался на наглость этой девчонки. Чутье его не подвело.

— Ты не присоединишься к Отбросам, во всяком случае не официально, — поправил он ее. — Тебе сколько — двенадцать? Слишком маленькая, чтобы быть членом банды.

— Мне четырнадцать, — фыркнула она, скрестив руки и настороженно изучая Каза. — Но если я слишком маленькая, чтобы присоединиться, то в чем состоит ваше предложение?

Четырнадцать. Гезен, этому ребенку надо есть.

— Ты будешь… вроде как помощником, — сказал он, помахав рукой. — Будешь обучаться на паука, но пока я буду давать тебе небольшие задания, чтобы ты проявила себя и отработала содержание. У тебя будет личная комната в Клепке — с замками на двери, — еда и крюге за работу. Ты будешь отчитываться напрямую передо мной.

Эйф моргнула, выглядя теперь по-настоящему удивленной, а потом нахмурилась:

— Если не дела банды, то какую работу я буду выполнять?

Он взмахнул рукой.

— Будешь бегать по основным поручениям, как например, отправить сообщения или пополнить основные запасы, помогать в «Клубе ворона» несколько раз в неделю — вытирать столы, мыть тарелки и тому подобное. Ничего особенно сложного или опасного — по крайней мере, пока.

Она сморщила носик-пуговку и нахмурилась, но, кажется, некоторое время по-настоящему размышляла над этим. Потом она громко вздохнула и кивнула.

— Отлично, я согласна, — сказала она таким тоном, будто Каз что-то просил у нее, а не предлагал то, чего сложнее всего добиться такой уличной крысе, как она — безопасность.

Он приподнял бровь, не впечатленный, и она смущенно покраснела и отвела взгляд.

— Ладно-ладно, — сказала она, пытаясь исправить ошибку. — Я… я буду рада, мистер Бреккер.

Он кивнул и протянул ей руку.

— Сделка есть сделка.

Она быстро пожала ему руку, кивнув в ответ, и повторила его слова:

— Сделка есть сделка.

Честное слово, завладеть короной потерянной принцессы было слишком просто — сами виноваты, подумал Каз про их расхлябанную охрану. Громадная пустая комната с пьедесталом, на котором находился простой украшенный драгоценными камнями обруч, окруженный полудюжиной охранников. Единственный вход — тот, который вел прямо из личного королевского крыла, постоянно патрулируемый собаками, и конечно же стеклянная крыша почти прямо над короной.

Как Каз и сказал: слишком просто. Даже на вызов не тянет. Конечно, потолок находился на высоте трех этажей, но установить подъемный механизм было детской игрой. С Джеспером на крыше, прикрывавшим ему спину, и Уайленом, готовым сбросить дымовую бомбу, всё шло идеально.

А потом Джеспер открыл свой большой рот и заговорил, прежде чем они по-настоящему вышли из зоны слышимости охранников.

Следующие несколько минут слились в одно размытое пятно. Каз велел остальным разделиться и встретиться через один колокол в договоренном месте, и помчался по улицам города, ныряя сквозь толпы и в конце концов оторвавшись от преследователей. Он затаился на какое-то время, прежде чем отправиться в маленькое кафе на окраине города — то самое место, где Уайлен и Джеспер должны были встретиться с ним.

Джеспер никогда приходил вовремя, напомнил себе Каз, потягивая кофе и посматривая на часы. Он всегда опаздывал. Ничего необычного.

Однако полколокола спустя Каз вынужден был признать, что его товарищи могли и не выбраться, как он надеялся.

А потом он поднял глаза и встретился взглядом со смотревшим на него в упор фьерданцем, который шел рядом с городской стражей.

Маттиас Хельвар, всплыла в голове информация. Был фьерданским солдатом высокого ранга до происшествия год назад, когда он как-то оказался замешан в исчезновении потерянной принцессы. Его виновность так и не доказали, но Равка отказалась выпускать его из страны, и Фьерда изгнала его в знак немилости. Теперь он работал наемником.

Наемником, который держал в руках изображение лица Каза.

Каз проглотил остатки кофе и торопливо просочился обратно на переполненные улицы в попытке оторваться от фьерданца, но равкианская корона не зря так часто нанимала его: он был хорош в своем деле.

Нырнув в переулок, Каз быстро воспользовался несколькими старыми ящиками, зарешеченными окнами и неровными кирпичами, чтобы забраться по стене, зацепив трость в петлю для ремня. Он наткнулся на зарешеченное и запертое окно третьего этажа — внутри ни малейшего движения. Казу понадобилась пара секунд, чтобы вскрыть его и скользнуть в темную комнату. Он задернул за собой занавески и развернулся, чтобы оценить ситуацию…

И встретился взглядом с лисой, честное слово.

Он ничего толком не успел, как что-то ударило его по затылку и всё почернело.

* * *

Когда Каз очнулся, он был привязан (довольно небрежно) к деревянному стулу, на голову ему натянули мешок. Он не пошевелился, внимательно прислушиваясь, пытаясь получить представление, чему он противостоит, но не услышал ничего, кроме слабого ветра за закрытым окном. Каз медленно выдохнул и поднял голову.

— О, ты очнулся, — произнес голос у него за спиной, и он едва не вздрогнул, когда мешок с его головы бесцеремонно сдернули.

Его противница без единого звука обошла вокруг, встав перед ним и пришпилив его взглядом. Откуда-то появилась лиса и села у ног женщины, пока он рассматривал ее.

Бронзовая кожа, чернильно-черные волосы, карие глаза цвета свежевспаханной земли, нос с горбинкой, густые брови, губы сжаты так плотно, что побелели. Она держалась прямо, но была на добрую голову ниже него и одета… в то, что по его предположению, должно было изображать сулийский наряд, но дерьмового качества. Прозрачная фиолетовая ткань была дешевой имитацией настоящего шелка, края потерлись, и он даже видел несколько разошедшихся швов.

Каз заметил, что большинство разрывов находились на руках и ногах — словно она двигалась так, что ткань не выдержала. Или же одежду снова и снова натягивали и стаскивали в небрежной спешке.

Судя по фиолетовым пятнам, нарисованным на ее открытых ключицах и плечах, и по тому, как ткань прятала не слишком много кожи, хотя женщина явно пыталась закрыть свое тело по максимуму.

Каз старательно смотрел только на ее лицо.

— Ты не один из клиентов Танте Хелен, — тихо произнесла она, но в ее голосе присутствовала опасная грань.

Опасная грань, скрывающая страх. Интересно.

— Нет, — согласился Каз. — Я даже не знаю, кто это, и честно говоря, мне в общем-то плевать.

Лиса заворчала на него, но утихла от мягкого толчка щиколотки женщины.

Щиколотки, на которой висели колокольчики. Еще интереснее.

Женщина настороженно рассматривала его, и тогда-то он осознал, что не чувствует свой пистолет, ножи и — главное — корону.

— Ты вор, — сказала она, изучая его. — И ты думал — что? Что можешь запугать шлюху, чтобы она ничего о тебе не сказала?

Приподняв брови, Каз откинулся на спинку, позволив себе расслабиться.

— Что ж, ты не ошиблась только в одном. Я не знал, что это бордель, я просто оказался в затруднительном положении на улице и хотел… выбраться из него.

— И ты вскарабкался на три этажа и вскрыл замок на окне.

— Вот теперь ты уловила, — почти покровительственно кивнул Каз. — Хорошая работа, возможно, мне следует угостить тебя за проницательную наблюдательность.

Женщина застыла, ощетинившись и вытащив нож из… Вообще-то он не понял откуда. Она продолжала удивлять его. А затем он нахмурился, поняв, что это его нож.

— Мне не нужны твои угощения, — выплюнула она.

— Ладно, — после короткого молчания сказал Каз. — Что ж. В таком случае, я хотел бы вернуть свои вещи, и я спокойно пойду своим путем, как тебе это?

Если честно, он не был уверен, может ли оставить ее в живых после всего, но сейчас он просто хотел свои вещи.

— Ты умеешь вскрывать замки и легко проникать в помещения, — сказала женщина, полностью игнорируя его слова.

Он вздохнул, нахмурившись на нее.

— Я не стану повторяться.

— Насколько ты хорош в побегах и исчезновении? — спросила она.

Каз приподнял бровь, внимательно глядя на нее. Она не хотела здесь находиться. Она хотела выбраться. Он мог предоставить ей это.

— Я заключу с тобой сделку, — сказал он, высвобождая руки, позволив веревкам упасть с запястий. Естественно, он развязал их почти сразу же. — Я помогу тебе выбраться отсюда, а ты возвращаешь мне вещи и помогаешь вытащить моих… Партнеров из трудного положения.

Она сузила глаза.

— Ты помогаешь мне выбраться и выводишь меня из этого Святыми забытого места туда, где я могу видеть звезды, и я подумаю. Я могу помочь тебе.

— Встречное предложение. Я помогаю тебе выбраться отсюда, ты отдаешь мне мои вещи и помогаешь совершить небольшой побег из тюрьмы, я вывожу тебя из города контрабандой, и мы квиты.

Женщина нахмурилась, но бросила взгляд на лису, которая, он мог поклясться, пожала плечами.

— Отлично, — сказала женщина. — Но я оставляю себе корону до тех пор, пока мы не выберемся из города.

Каз какое-то время изучал ее, а потом пожал плечами. Он всегда мог просто обокрасть ее, если понадобится.

— Отлично. Сделка есть сделка, — он протянул ей руку в перчатке.

— Сделка есть сделка, — согласилась она и пожала ему руку.

Если бы он только знал, во что ввязывается.

Временами Инеж брала близнецов навестить отца.

Конечно, это вряд ли можно назвать подвигом. Каз находился едва в минуте ходьбы от заднего крыльца, но в любом случае это всегда являлось особенным событием, поскольку, когда Инеж говорила, что они «навестят», это означало, что Джори и Реца смогут задавать вопросы об отце, чей голос стал теперь далеким воспоминанием.

Первый раз был самым тяжелым. Джори не понял, что Инеж имела в виду, и подумал, что па вернется, и в результате слезы текли не только у него. Инеж едва сумела справиться с заверениями, что па очень сильно любил их, после чего всё стало слишком невыносимо.

Со временем стало проще. К тому моменту, когда близнецам исполнилось восемь, Инеж рассказала им множество самых простых историй о нем — вроде того, как он сломал ногу, чем заработал прозвище Грязные Руки, как познакомился с дядей Джеспером и дядей Уайленом, тетей Ниной (Нина называла себя равкианским словом, означающим тетю, вместо керчийского, за что Инеж была бесконечно благодарна), и даже немного об их покойных дядях Джорди и Маттиасе.

— Маттиас? Как Мати! Это второе имя Рецы! — сказал Джори с расширившимися глазами. — И мое имя похоже на Джорди, да?

— Похоже, mejim, — прошептала Инеж сыну, заправив ему за ухо непослушные волосы. Он унаследовал волосы отца, и порой Инеж было больно на них смотреть. Как и на хмурое выражение Рецы. — Очень похоже.

В первый раз, после того как они наконец убили ублюдка, который отнял Каза у его семьи, после того как Инеж сняла с головы покрывало, после того как она наконец сказала духу Казу двигаться дальше, Инеж долго ничего не говорила, мягко проводя пальцами по словам, выгравированным на надгробии ее мужа.

— Мама, — неуверенно сказал Джори, ерзая на своем месте. Он был не способен сидеть спокойно, совсем как Джеспер, и Инеж практически чувствовала любящее раздражение Каза. — Мама, ты сказала, что расскажешь, как вы с па познакомились, когда мы подрастем.

— Мы подросли, — просто заметила Реца, тщательно очищая отцовскую трость, с особенной заботой вытирая кровь с серебряного набалдашника.

Инеж повернулась к ним, внимательно их осмотрев. Реца — невысокая и крепкая, волнистые каштановые волосы достаточно длинные, чтобы доходить до плеч, но стянутые в пучок на макушке, открывая сбритые бока. Она обладала сильной квадратной челюстью и теми проницательными расчетливыми глазами, которые Инеж так любила. Она метила на место Каза среди Отбросов и была во всех отношениях дочерью своего отца. Инеж не сомневалась, что она легко заберет трон у Аники, не то чтобы Аника стала за него бороться.

Джори, с другой стороны, был высоким и тонким, словно ивовая ветвь, весь из острых углов с юношескими чертами. Он держался с некоторым легкомыслием, и Инеж была уверена, он научился этому у Джеспера, и стриг черные волосы достаточно коротко, чтобы они не мешали ему лазить. Инеж была уверена, ее Джори забрался бы и по луне, если на ней только будет достаточно опор, и втайне надеялась, что он захочет стать пауком для Рецы, чтобы они могли охранять друг друга, когда она больше не сможет.

«Они уже такие большие, Каз», — подумала она, медленно выдохнув. Она достала свой самый любимый нож — Санкт Петр. Инеж больше не рисковала метать его, боясь потерять в океане, и он в любом случае был уже слишком старым, чтобы хорошо летать. Она осторожно положила его на траву перед собой, водя большим пальцем по плоской стороне лезвия.

— Это первый нож, который я получила, — тихо произнесла Инеж, проведя по потертой коже рукоятки. — Ваш отец дал мне его сразу после того, как вытащил меня из моей собственной могилы.

Реца подняла взгляд от трости, ее рука замерла, когда она сосредоточила всё внимание на матери — невозмутимая, как всегда, но Инеж узнала искорку интереса в ее глазах.

— Как вы оба знаете, я была рождена и воспитана не в Керчии, — начала она, потирая Санкт Петр, просто чтобы чем-то занять руки. — И уверена, вы уже догадались, что меня… похитили работорговцы. Украли прямо из кровати, бросили в трюм корабля с десятками других пленников, и когда мы наконец причалили, я оказалась в совершенно незнакомом месте, — она медленно выдохнула. — Мне было всего четырнадцать. На год старше, чем вы сейчас.

Джори бросил взгляд на Рецу, после чего снова посмотрел на Инеж со знакомой искрой ярости в глазах.

— Тебя привезли в Кеттердам, — тихо произнес он.

Она кивнула:

— Меня вытащили на пристань, где… со мной обращались так, будто я всего лишь домашний скот, который надо осмотреть. Ко мне подошла женщина и осмотрела меня… а потом она меня купила. Она вручила мне контракт и заставила подписать его, связав меня договором. Я не знала ни слова на керчийском и тем более не умела на нем читать, так что понятия не имела, что только что передала в чужое пользование не просто свою жизнь, но и свое тело.

— Па спас тебя тогда, да? — прошептал Джори, но она видела, что он не верит в это по-настоящему.

— Я год была сулийской Рысью в том борделе. Мужчины платили, чтобы получить меня на ночь. Хелен одела меня в поддельные сулийские шелка и нарисовала пятна на моих плечах, и всё что я хотела — вернуться домой, — пробормотала Инеж, потянувшись, чтобы положить ладонь на щеку Джори. — Каждую ночь, проведенную там, я теряла часть себя. Казу, вашему па, только исполнилось шестнадцать, когда мы впервые встретились. Он несколько лет был с Отбросами, ходил с тростью уже примерно полтора года, и покупал у Хелен информацию. Она ему не нравилась — на самом деле, он ненавидел ее. Он избегал подобных мест, насколько мог. Но покупал у нее, поскольку информация есть информация.

Она прочистила горло, сделав паузу, прежде чем продолжить:

— Однажды вечером я подкралась к нему незаметно, даже с колокольчиками на ногах, и сказала, что могу помочь ему. Он бросил на меня один взгляд, после чего развернулся и вышел за дверь, и я думала, что на этом всё закончилось. Я думала, что умру в «Зверинце».

Возможно, эта история немного мрачновата, чтобы рассказывать ее детям, задумалась Инеж на мгновение. Пока не вспомнила, что всего несколько дней назад они пытали человека, который убил их отца. Они с Казом никогда не хотели скрывать свою жизнь от детей — в конце концов, они будут надежнее вооружены с информацией.

— Но он вернулся, — сказал Джори, широко распахнув глаза. — Правильно? Па не бросил тебя там.

Инеж улыбнулась, глаза слегка жгло.

— Я узнала об этом только годы спустя, но Каз провел всё утро, споря с Пером Хаскелем, который в то время был лидером Отбросов, убеждая его выкупить мой контракт, чтобы я могла стать их пауком. Он поставил на меня всё: свои крюге, свою репутацию, свою гордость, — и всё потому, что увидел тень девушки и разглядел во мне потенциал. Гнев, задор, опасность, надежду. Он увидел меня за внешним фасадом. На следующий же день он вернулся и предложил мне выбор: уйти, чтобы присоединиться к Отбросам, или остаться с Хелен. Он показал мне мой контракт, даже достал мне копию на равкианском, чтобы я смогла прочитать его. Он привел меня в Клепку, достал мне новую одежду и комнату, запирающуюся на замок, а когда заметил, что я не сплю, привел меня в свой кабинет и дал мне это.

— Паук, который не может держать глаза открытыми, бесполезен для меня, — хрипло произнес Каз, пронзительно глядя на нее. — Так что мы исправим это и исправим быстро, — он взял со стола нож и протянул его рукояткой вперед. — Возьми, он теперь твой. Можешь пырнуть любого, кто не уважает твои границы, они быстро уловят намек. Я бы предпочел обойтись без смертельных случаев, но, если будет кто особенно дурной или настойчивый, дай мне знать — я разберусь.

Мгновение Инеж стояла, разинув рот, после чего неловко потянулась взять кинжал. В караване ее обучали метать ножи, но это всегда было больше трюком тети Дойбы, и метание ножей сильно отличалось от кинжалов.

Каз нахмурился на нее, взгляд метнулся к ножу в ее руке, а потом коротко кивнул.

— Хорошо. Начнем тренироваться на рассвете. Иди отдыхать, я не стану делать для тебя скидки, если ты не отдохнешь как следует.

Инеж слабо улыбнулась воспоминанию — даже в те ранние дни Каз так верил в нее, а она не знала. Частично, думала она, это из-за того, что он был одиноким мальчиком — оставшимся в одиночестве в страшном мире. Джеспер был рядом всего ничего и уже переворачивал всё в жизни Каза вверх ногами, и Инеж знала, это по-прежнему временами нервировало его перед смертью. Понятно, что он увидел кого-то, кто был способен прикрывать ему спину, не будучи замеченным, и тут же вцепился в нее как в спасательный жилет. Она была так благодарна, что ей выпала возможность играть для него эту роль, что Инеж стала синонимом безопасности для бедного юного мальчика.

— Он велел мне делать то, что я посчитаю нужным, чтобы защитить себя, а если этого будет недостаточно, он сам позаботится об этом. Однако в первую очередь он хотел, чтобы я была способна защищаться сама. Он знал, как это важно в Бочке, особенно после того, через что прошли такие дети как мы с ним, — она посмотрела на надгробие, потянувшись, чтобы мягко провести пальцем по слову «ворон». — Он сам обучил меня. Он хотел обучить вас двоих, когда вы подрастете.

Долгое мгновение Реца смотрела на Инеж, после чего ее взгляд упал на трость.

— Па убил Хелен, как ты в итоге убила Роллинса? — просто спросила она.

Инеж улыбнулась:

— Он придумал лучше — частичка за частичкой забрал у нее всё, загнал ее в угол, а потом сказал мне, где она, в качестве… Подарка, наверное, — она отвела взгляд в сторону, улыбка погасла. — Я убила ее сама.

Одна из немногих душ, за которых Инеж не могла заставить себя молиться.

Ее дочь резко кивнула, а Джори уставился на нож на земле между ними. Инеж видела, как между его пальцами мелькают отмычки, пока он думает.

— Тебе пришлось выкупать свой контракт у па? — наконец спросил он, избегая смотреть ей в глаза.

О.

— Нет-нет, он… это… Официально мой долг по контракту перешел к Перу Хаскелю. Вашему па это не слишком нравилось, но он обеспечил, чтобы к контракту относились скорее как к ссуде. И… — в горле пересохло, когда Инеж вернулась мыслями в ванную отеля «Гельдреннер». — В какой-то момент никто из нас не был уверен, что мы выберемся из неразберихи, в которой оказались, и ваш па… Каз ликвидировал все ценные вклады, что у него были, чтобы оплатить мой контракт, и отдал мне документы, чтобы мне больше не пришлось беспокоиться о том, что я кому-то принадлежу. Он, конечно, хотел, чтобы я уехала, спасалась сама и бросила остальных.

Горло сдавило, Инеж отвернулась на мгновение, переведя дыхание.

— Такой эгоист, ваш па. Его Вороны были для него важнее всего на свете, — она коснулась щек своих детей. — Хотела бы я нарисовать его лицо, когда он взял на руки вас обоих, — она тихонько засмеялась. — Он только начинал учить сулийский и, склонившись над вами, прошептал: «Мehr myu sămsăm».

Джори фыркнул, глядя на нее.

— Не-е-ет.

— Да! — весело подтвердила Инеж. — Он назвал вас своими маленькими супами, вместо воронов.

Ее сын хихикнул, а Реца улыбнулась:

— Sămsăm, săntsănt, — пожала она плечами с весельем в глазах. — Легко перепутать.

Инеж вытерла слезы, которые потекли, пока она смеялась.

— Ваш бедный па так смутился, когда я сказала ему. Он неделю отказывался говорить со мной на сулийском, пока не научился произносить правильно, но я слышала, как он практикуется с вами, когда не мог заснуть.

Она посмотрела на могилу Каза, выражение ее лица смягчилось.

Вороны не забывают лица, Каз. Они помнят, кто был жесток и кто был добр, кого остерегаться и кому помогать. Они помнят тех, с кем установили связи, тех, кого любят. Твои маленькие вороны не забудут тебя. Я позабочусь об этом.

— Ты вообще умеешь танцевать?

— Конечно. А ты — нет?

Каз нахмурился на нее, и Инеж ухмыльнулась, вытянув руку.

— Лучше побыстрее присоединяйся ко мне, если только не хочешь, чтобы твой друг увидел тебя, — беспечно улыбнулась Инеж и предложила ему руку.

У него на челюсти дернулась мышца, а взгляд метнулся поверх ее плеча туда, где, как она знала, они в последний раз видели фьерданского наемника, который разговаривал с какими-то рабочими возле фруктового ларька на краю площади. Площадь кишела людьми, но фьерданец устроился на хорошем месте для обзора почти всей толпы, из-за чего рискованно было даже дышать. Но последнее место, где он будет искать Каза — в центре, танцующим с женщиной.

Его рука в перчатке неуклюже встретилась с ее рукой, трость исчезла в складках тяжелого шерстяного пальто. Инеж ободряюще улыбнулась, и положила ладонь ему на плечо — едва касаясь и стараясь не подвинуть ее слишком близко к шее. Они путешествовали вместе всего неделю, и она не была до конца уверена, в чем состоит его проблема, но догадалась, что он не слишком большой фанат прикосновений. Инеж предположила, это из-за того, что так много людей пытались убить его, так что лучше держаться подальше от его горла.

Его вторая рука наполовину поднялась, но не приблизилась к ней, и это… ну, застало ее врасплох. Инеж терпеть не могла то, что по-прежнему постоянно удивлялась, когда он так делал.

Каз не пошевелился, если не считать вопросительно приподнятую бровь, так что Инеж убрала руку с его плеча, чтобы направить его ладонь к своей талии, где блуза накрывала штаны с высоким поясом, а сверху был еще жилет. Четыре слоя ткани, считая перчатки Каза, чувствовались безопасными, и похоже, он тоже так считал, поскольку старательно держал свою ладонь точно на том месте, где Инеж оставила ее.

Она снова положила ладонь ему на плечо и кивнула.

— Следуй за мной, — подсказала Инеж, начав с шага назад, за которым Каз почти сразу же последовал. — Ты… ты можешь опереться на меня, если надо.

— Не надо, — огрызнулся Каз, пронзив ее взглядом.

— Это было просто предложение, — ответила она, нахмурившись, продолжая вести Каза шагами танца.

Он хорошо скрывал свою хромоту от случайного прохожего, но, если знаешь, куда смотреть, можно увидеть легкое припадание, когда он шагал чуть-чуть быстрее, чем она.

Она ничего не сказала, и они продолжали танцевать среди толпы. Теперь, войдя в ритм музыки, Инеж острее осознавала прикосновение Каза. Она чувствовала тепло его рук у себя на боку и в своей ладони. Потертая кожа его перчаток оказалась мягче, чем она ожидала. Их тела находились близко — достаточно близко, чтобы Инеж чувствовала, как время от времени его дыхание касается ее лба, но Каз старательно не сокращал расстояние. Его плечо двигалось под ее ладонью, и, хотя она беспокоилась, что такая близость к мужчине что-нибудь спровоцирует — ничего не происходило. Возможно, потому что те мужчины никогда не стали бы танцевать с ней.

Или, возможно, это имело какое-то отношение к кинжалу, прикрепленному к ее предплечью.

В любом случае Инеж была этому рада — странным образом она проникалась к Казу симпатией, хоть он и был ублюдком. Ее взгляд метнулся к его лицу, и она заметила крошечную складку между его бровей — он наблюдал за их ногами, по-видимому, просто сосредоточившись на том, чтобы делать правильные шаги.

Она подавила улыбку и стремление осторожно разгладить крошечную складку большим пальцем.

Его темные глаза встретили ее взгляд, и он нахмурился.

— Что? — спросил он, колючий как кактус.

Она закатила глаза.

— Ничего, Каз.

Сдвинутые брови перешли в хмурый вид, но, когда он едва не споткнулся, ему пришлось снова опустить взгляд на ноги.

— Он еще здесь? — пробормотал он несколько мгновений спустя.

Инеж откинула голову, засмеявшись, чтобы удобнее было осмотреться, не делая свое намерение очевидным. Она не видела его…

О, нет. Вот он — смотрит на что-то на стене в переулке.

— Да, — ответила Инеж, снова посмотрев на Каза, и с удивлением обнаружила, что он смотрит прямо на нее с нечитаемым выражением, а потом он опять опустил голову, избегая ее взгляда. — Уверена, Нина придет за нами, когда он уйдет.

Каз фыркнул:

— Нина — ярко-оранжевая лиса. Ее выгонят отсюда метлой, если она перестанет прятаться, и это если предположить, что она действительно обладает человеческим умом, как ты говоришь.

Инеж вздохнула, но ничего не возразила. Каз явно не поверил ей, когда она сказала, что Нина — не просто лиса, а когда она попыталась объяснить, что Нина проклята, Каз не стал слушать.

— Магии не существует, Инеж. Сказки — это просто… сказки. И Нина — просто проклятая лиса.

По понятным причинам Нина не слишком любила Каза.

Песня перешла в нечто немного более медленное, и Инеж приспособила к ней их ритм, теперь больше раскачиваясь туда-сюда, чем действительно шагая. Каз по-прежнему смотрел на ноги. Его челюсть была сжата, и Инеж нахмурилась, поняв, что его лоб начал покрываться слабым блеском пота.

— Каз? — пробормотала она, чуть-чуть наклонившись ближе, но он отшатнулся — едва заметно, но она всё равно это четко видела.

Она застыла, сведя брови, но он (мягко) подтолкнул ее продолжать двигаться под музыку.

— Не привлекай к нам внимание, — прошипел он сквозь стиснутые зубы.

— Что не так?

— Ничего, я в порядке.

Его голос был напряженным, почти ломким, а лицо теряло те немногие краски, что в нем присутствовали. Каз покачнулся, и Инеж уже не была уверена, что это из-за танца.

— Что тебе нужно? — тихо настойчиво спросила она.

— Выбраться отсюда нафиг, — усмехнулся он. — Вытащить моих партнеров, а тебя доставить на какое-нибудь поле за пределами города, чтобы я мог отделаться от тебя.

Инеж проигнорировала вспышку обиды, которая пронзила ее от его слов, и немного отстранилась. Она бросила взгляд поверх его плеча и увидела, как фьерданец покидает площадь по одной из главных дорог.

— Что ж, к счастью для тебя, твой друг только что ушел, — холодно произнесла Инеж, убрав от него руки и полностью отступив назад. — Пошли?

Не дожидаясь ответа, она исчезла в противоположном направлении, планируя прихватить Нину и добраться куда-нибудь, где сможет спокойно игнорировать Каза Бреккера.

Море по-прежнему взывало к нему.

Оно сладко пело, мурлыкало, обещало, шептало. Оно издевалось, угрожало и смеялось.

Оно звучало как Джорди.

Где-то за грудиной тянуло так, что порой было тяжело дышать, умоляя его просто поплавать.

Но что есть селки без своей шкурки?

Скрывать слабость становилось всё сложнее — всего несколько дней назад он едва не рухнул в своем кабинете. Хорошо еще, он был один. Но тошнота, боль, цепляющийся за него и умоляющий вернуться домой океан… Что ж, он боролся с этим почти десятилетие. Он знал, что в конце концов оно его догонит.

Просто хотелось, чтобы это произошло не сейчас. Не когда Инеж должна была вернуться в Кеттердам сегодня после полудня, и Каз…

Каз едва сумел подтащить себя к столу, не упав, будто пьяный простофиля в Западном Обруче. Всё тело чувствовалось неисправным, словно его конечности были совершенно неправильными.

Вероятно, потому что так оно и было.

Голову словно набили мусором, выловленным из канала, кожа чувствовалась ужасно сухой, а грудь болела. Он был так жалок, и огромные усилия требовались только на то, чтобы сосредоточиться…

Поэтому он едва не пропустил Инеж, забравшуюся в его окно.

Каз медленно моргнул на нее, а потом нахмурился и пробормотал:

— Ты рано.

Инеж приподняла брови и сухо ответила, закрыв за собой окно:

— Ни к чему такой энтузиазм.

В комнате было холодно, оцепенело отметил Каз. Инеж замерла на секунду, прежде чем шагнуть к нему, ее лицо смягчилось.

— И вообще-то я не рано, — сказала она, и он слышал настороженность в ее голосе. — Можно даже сказать, я немного опоздала. Ты хорошо себя чувствуешь?

Мгновение он смотрел на нее, а потом достал из кармана часы. Она была права. Естественно. Его Призрак редко ошибалась.

— Я в порядке, — сказал он, зная, что уже слишком поздно.

— Почему бы тебе не отправиться в кровать? — мягко предложила Инеж, еще мягче проведя рукой по его волосам. Он закрыл глаза, чувствуя, как ее ногти осторожно проводят по коже черепа. — Всё равно я устала, и расслабиться вместе с тобой звучит весьма привлекательно.

Каз нахмурился, зная, что с ним нянчатся. Но в любом случае они с Инеж в первую ночь после ее возвращения никогда не занимались ничем плодотворным.

— Отлично, — согласился он, и у нее сделался еще более обеспокоенный вид из-за того, что он так быстро согласился.

Он просто не мог выиграть, да?

Несколько минут спустя Инеж сидела, прислонившись спиной к стене, вытянув перед собой ноги, а голова Каза устроилась у нее на коленях, и она игралась с его волосами.

Он ненавидел то, как Инеж ослабляла его недомогание, приглушая боль до слабого покалывания. Он ненавидел, какой нежной и доброй она была с ним, словно он был чем-то драгоценным, что она не хотела испачкать. Он ненавидел то, как это мгновение чувствовалось почти благоговейным, словно бедный грешник падает на колени перед Святой… нет, не совсем так. Скорее, словно Святая касается сердца проклятого, словно она может вернуть свет в чернильную тьму.

Он ненавидел то, как сильно ее любил.

— Ты скажешь мне, в чем проблема? — спросила Инеж спустя несколько долгих минут уютного молчания.

Ее голос был тихим, как бриз, но он слышал ее громко и четко.

Он тяжело сглотнул.

Первым инстинктом было, конечно, отмахнуться, огрызнуться на нее за вопрос, когда он уже сказал, что всё в порядке, не рассказывать ей этот свой последний секрет, который она еще не знала.

Вторым инстинктом было выплеснуть всё, рассказать, что ему страшно, что он не может вернуть свою шкуру, потому что слишком слаб и жалок, сказать ей, что она заслуживает гораздо лучшего, чем он — умирающий и слишком глупый, чтобы достать лекарство, находящееся прямо у него под носом.

Третьим инстинктом было нечто среднее.

— Это… сложно, — пробормотал Каз, поджав губы.

Инеж согласно помычала, терпеливо ожидая продолжения.

Он ненавидел то, как хорошо она его знала.

— Мне… Нужно добыть кое-что, — тихо признал он. — Мне нужно это, но я не могу достать его сам, особенно в таком состоянии.

Она сдвинула брови и чуть-чуть наклонилась к нему, нависнув над его головой, словно защищая.

— Ты болен? — спросила Инеж, ее свободная рука зависла над его лбом. — Это… Тебе нужно какое-то особенное лекарство? Я найду его, Каз, а если не смогу достать сама, Джеспер и Уайлен могут…

— Нет, — возразил он, вскинув на нее взгляд, в голосе проскользнул намек на панику. — Никто… никто не должен знать, Инеж. Я… Я даже не знаю, могу ли сказать тебе.

Она слегка отклонилась обратно, на ее лице промелькнула вспышка обиды, но Каз быстро потянулся, чтобы неуклюже провести пальцами (без перчаток) по ее щеке. Было очевидно, что он не в состоянии справиться со слишком долгим прикосновением кожи к коже, но от того, что он всё равно пытался, у Инеж стиснуло грудь.

— Нет… не так, — прошептал он. — Я доверяю тебе. Я доверяю тебе во всем, что у меня есть, во всем, чем я являюсь. Я просто… — он тяжело сглотнул. — Я не знаю, с чего начать. Не знаю, смогу ли выдавить слова. В последний раз, когда я говорил об этом…

Он крепко зажмурился, рвано вдохнув.

В последний раз, когда он заговорил, у них забрали их шубки.

Медленно и невероятно нежно пальцы Инеж снова начали двигаться по его темным волосам. Ее дыхание было четко различимым, медленным и ровным, и он знал, что это для него — чтобы он следовал ее примеру, так что он последовал, сосредоточившись просто на том, чтобы дышать вместе с ней.

— Тебе не обязательно рассказывать мне всё, не прямо сейчас. Но позволь мне помочь, — тихо попросила Инеж, и он мог только кивнуть, его тело было слишком уставшим и потрепанным для чего-то большего.

— Поспи несколько колоколов, — пробормотала Инеж, как всегда, слишком хорошо понимая его. — Я разбужу тебя к ужину, чтобы мы могли что-нибудь поесть, и ты расскажешь мне, что надо сделать.

Каз снова кивнул, расслабляясь, и Инеж аккуратно завернула его в одеяло.

Может океан и взывал к нему, но Каз знал, где его дом на самом деле.

Когда Инеж была маленькой, не старше пяти-шести лет, ее мать тяжело заболела.

В Равке стояла середина зимы, так что болезни были обычным делом, но сулийцы отличались весьма строгими обычаями, касающимися недугов. Болезни могли в мгновение ока распространиться по каравану, и потому, как только кто-то чувствовал недомогание, он должен был безвылазно оставаться в своем vardo, чтобы не заразить остальной лагерь. Все члены семьи в этом фургоне оставались заботиться о больном, а остальные в караване могли помочь, если могли — приносить ведра с водой или теплой едой, или масло для фонарей, стирать одежду, заботиться о животных и всё остальное, чтобы люди внутри могли беспокоиться только о выздоровлении.

Инеж уже не раз переживала небольшие карантины — и внутри, и снаружи. Так что, когда мама проснулась, тяжело вздохнула и сообщила им, что им всем в этот день придется остаться внутри, Инеж была слишком счастлива заползти обратно в теплое гнездо из одеял и снова заснуть.

Родители пытались скрыть от нее, насколько всё плохо, но на третий день мама едва оставалась в сознании, а папа сидел рядом, держа ее за руку, и его глаза покраснели.

Той ночью в их маленький vardo пришли медик Бурик и его юная подмастерье Яна, которая совсем недавно обнаружила, что она Целитель, и тогда-то Инеж поняла, что всё очень плохо.

Она не слишком много запомнила из того, что было потом, но помнила, как Яна крепко ее обнимала, пока Бурик разговаривал с папой.

— Если она переживет ночь, то поправится, — тихо сказал он.

Даже в таком возрасте Инеж услышала несказанное.

Она может не пережить ночь.

Смотреть на спящего у нее на коленях Каза во многом чувствовалось как та ночь. Учитывая, что Каз был настолько не в себе, что сразу согласился на ее предложение, его состояние должно быть по-настоящему ужасно. В основном Каз из принципа терпеть не мог соглашаться с людьми. И то, что он был настолько сговорчивым и уступчивым, то, что он едва осознавал окружающее, жутко пугало.

Особенно потому, что Инеж понятия не имела, в чем проблема.

Она не думала, что сможет вынести потерю Каза, особенно если он прав и всё можно решить, добыв… Нечто. Она не знала что именно, но если это поможет, она украдет это для него. Что угодно, лишь бы изгнать из его проницательных глаз этот тусклый стеклянный взгляд. Что угодно, лишь бы помочь притупить боль, убедиться, что он увидит следующий день, поскольку, Святые, она не откажется от этого человека до тех пор, пока он пытается.

И даже сейчас Инеж видела, как он по-прежнему пытается. Он был без перчаток, когда прикоснулся к ее щеке, и не велел ей заткнуться, не огрызнулся, когда она надавила. Он пытался, и Инеж не хотела отказываться от этого, ни за что на свете.

Инеж позволила Казу отдыхать, пока солнце не начало садиться над горизонтом Кеттердама. Тогда она легонько поцарапала ему голову ногтями.

— Каз, — позвала она. — Каз, я принесу нам еды, хорошо? Ты можешь продолжать спать, пока я не вернусь, если хочешь. Просто никуда не уходи.

Каз моргнул и нахмурился с выражением, которое в обычных обстоятельствах она назвала бы милым (хотя сложно посчитать его милым, когда она видела синяки у него под глазами и впавшие щеки).

— Неж?

— Я здесь, Каз, — заверила она. — Но тебе придется убрать голову с моих колен…

Каз тут же рывком отодвинулся от Инеж и посмотрел на нее расширившимися изучающими глазами.

— Ты в порядке?

Она замерла, а потом растаяла, осознав, что он подумал, будто она расстроена.

— Всё хорошо, — успокоила она его. — Мне просто надо встать, чтобы достать нам еды. Я была более, чем счастлива, держать твою голову у себя на коленях.

Каз медленно кивнул, его мышцы расслабились. Он потер лицо.

— Ты можешь еще поспать, — повторила Инеж, вставая и взяв одну из подушек, чтобы положить туда, где она сидела.

— Впрядке, — пробормотал он, но положил голову на подушку.

Инеж не могла сдержать улыбки. Она нежно заправила прядь волос ему за ухо.

— Я скоро вернусь, — сказала она и выбралась из окна, запрыгав по крышам к шуханской продуктовой тележке, в которой продавался яичный суп, который, как она знала, любит Каз.

Ей понадобилось чуть меньше половины колокола, чтобы вернуться, но когда она проскользнула в окно и надежно заперла его, Каз спал.

По-прежнему спал, когда она села на краю кровати, осторожно поставив два сосуда с супом на ящик, который Каз использовал вместо прикроватного столика.

— Каз, — позвала Инеж, снова поцарапав его голову. Однажды он сказал ей, как сильно любит ее волосы и как сильно любит, когда Инеж играет с его волосами. — Я принесла суп, проснись.

Каз открыл глаза и долгое мгновение смотрел на нее, прежде чем бросить взгляд на суп.

— Это…

— Яичный суп Бао Кир-Сун? Да, — с легкой улыбкой подтвердила Инеж.

Каз кивнул и медленно сел. Инеж заметила у него на лбу блеск пота.

Она не упомянула об этом.

Вместо этого она села рядом, аккуратно протянув ему чашку супа, после чего взяла свой. Ее колено лишь едва соприкасалось с его бедром, пока они пили из своих чашек. Инеж забыла взять ложки, и ей не хотелось спускаться до кухни Клепки, где шансы найти даже одну чистую ложку были чрезвычайно малы.

Между ними воцарилось уютное молчание, но по мере того, как проходило время, она видела, что Каз становится беспокойным.

Наконец он нарушил молчание.

— Они в кабинете на третьем этаже личной конторы База Ван Штербаха, — тихо произнес он. — Вооруженная охрана патрулирует участок каждые пять минут. В доме находятся по меньшей мере шесть сторожевых собак — по две на каждом этаже. Замок на окне не обновлялся несколько лет, но я не могу забраться по отвесной мраморной стене, тем более меньше, чем за пять минут. И на крышу тоже нет легкого пути.

— Не можешь без команды, — кивнула Инеж, задумчиво поджав губы.

— Не могу без тебя, — мягко поправил Каз.

Инеж посмотрела на него, вопросительно приподняв бровь.

— Там есть гостевой домик, — мгновение спустя сказал он. — На расстоянии почти пятьдесяти метров, но крыши находятся на одном уровне, и гостевой домик стоит вплотную к очень старому дереву.

— Ты хочешь, чтобы я прошла по проволоке, — догадалась Инеж, обдумывая это.

Не слишком сложно, на самом деле — ребенком она выполняла куда более сложные задачи.

Правда, ребенком она не рисковала нарваться на охрану, палящую в нее из ружей.

Он отвел взгляд, сгорбившись и стиснув зубы.

— Не хочу, — признал он. — Но это единственный способ.

Инеж оскорбленно посмотрела на него.

— Ты не думаешь, что я справлюсь. Ты не доверяешь мне.

Каз резко повернул голову, посмотрев на нее с почти диким выражением в глазах.

— Я знаю, что ты справишься. Ты — единственная, кому я доверяю в этом. Но это единственный способ, Инеж.

На нее снизошло осознание.

— Если что-то пойдет не так, плана Б нет, — мягко произнесла она.

Каз не хотел, чтобы она занималась этим, потому что боялся, что она будет одна без страховки. Что он не сможет прийти за ней так, чтобы это не поставило под удар их обоих.

— План Б есть, — поправил Каз. — Но он буквально заключается в том, что я вхожу, паля из пистолета и надеясь, что этого будет достаточно.

— С обнаженными кинжалами и палящими пистолетами, — пробормотала Инеж почти в изумлении, глядя на Каза.

Конечно, она знала о его чувствах и никогда не сомневалась, что, если понадобится, он немедленно придет вытащить ее любой ценой. Но слышать, как Каз «Грязные Руки» Бреккер, знаменитый лидер Отбросов, Ублюдок Бочки, известный гений, у которого есть план для всего — слышать, как этот человек говорит ей, что он ворвется в невероятно охраняемый дом, где его наверняка схватят и отправят в тюрьму (или хуже) ради шанса спасти ее… Это было так много для ее сердца.

Инеж чувствовала себя почти наивной из-за таких мыслей, но в этот момент ей дико хотелось поцеловать его.

— Да, — немедленно согласился Каз.

Она улыбнулась и допила остатки супа.

— Хорошо. Давай составим план.

Долгое мгновение Каз смотрел на нее.

— Только… прежде чем мы начнем, — сказал он и поколебался, глядя в сторону. — Обещай, что ты всё отменишь, если хоть на мгновение усомнишься, что справишься. Я не собираюсь отпускать тебя на самоубийственную миссию.

— Обещаю, — мягко произнесла Инеж, легко коснувшись его руки. — Я не собираюсь отправляться туда, куда ты не можешь последовать за мной.

В первое возвращение Инеж половина ее пальцев были в перевязках и лубках.

Каз замер, увидев их, внимательно изучая то немногое количество кожи, что мог видеть, но это давало не слишком много подсказок, поскольку он не знал, как долго ее пальцы были в таком состоянии.

— Привет, Каз, — сказала Инеж, ступив с подоконника в его комнату.

Он заметил, что ее волосы были неуклюже забраны под капитанскую шляпу и наполовину покрыты тканью, вместо обычной косы.

— Кто это сделал? — спокойно спросил Каз, встав и прохромав к ней, поколебавшись лишь мгновение, прежде чем потянуться к ее рукам.

К его удивлению, Инеж улыбнулась и, похоже, была более, чем счастлива, позволить ему взять ее руку. Он был осторожен, робко прикасаясь — и потому, что не знал серьезности ранений, но также потому что оставил свои перчатки на столе.

— О, это я, — беспечно ответила Инеж, и он, нахмурившись, посмотрел ей в лицо.

Она фыркнула (сердце Каза немного подпрыгнуло от этого звука) и закатила глаза, ее улыбка стала только шире.

— Не смотри на меня так, — пожурила она. — Я плаваю всего несколько месяцев, и неправильно поняла то, что Шпект попросил меня сделать, и мои пальцы немного раздавило. Они в порядке, просто должны побыть в лубке где-то с неделю, чтобы я не усугубила возможные трещины.

Каз кивнул, его плечи слегка расслабились после ее объяснения, и заставил себя успокоиться и не реагировать так остро на всё. Ей вовсе не нужно, чтобы он нянчился с ней. Она прекрасно может позаботиться о себе сама.

Ее улыбка стала мягче, и Инеж осторожно забрала свою руку, чтобы снять шляпу и ткань. Каз жадно наблюдал, как ее чернильные волосы пролились по плечам.

— Пробуешь новые модные тенденции? — сухо спросил он, когда Инеж начала методично прочесывать волосы здоровыми пальцами, пытаясь их распутать.

Она засмеялась, и он смотрел на нее с благоговением.

— Нет, — признала Инеж. — Я не могу заплести волосы такими пальцами, а по сулийской традиции незамужняя женщина не должна показываться с распущенными волосами. Они должны быть либо покрыты, либо заплетены.

Каз замер, а потом неловко отвел взгляд.

— О, — произнес он, думая о многих случаях в течение лет, когда он видел ее волосы распущенными. — Хорошо.

Инеж снова засмеялась — на этот раз еще веселее.

— Каз, всё хорошо, — сказала она, и он слышал усмешку в ее голосе. — Ты можешь видеть меня такой.

Он нахмурился.

— Но ты только что сказала…

— Есть исключения. Как например, для mahgili, — объяснила она, и он неуверенно посмотрел на нее, сузив глаза.

— Мах-ги-ли, — повторил он — сулийское слово чувствовалось неповоротливым на его губах.

Инеж снова фыркнула и покачала головой.

— Mahgili, — медленно повторила она. — Твой дом или семья. Мы… — она покачала ладонью. — Сулийский язык не различает семью и дом, как керчийский, поскольку… ну, мы никогда не живем на одном месте, так что как наш дом может быть местом? Даже наш vardo временный, но твоя семья — это твой дом.

Каз с сомнением посмотрел на нее, по-прежнему не понимая, почему ему можно, если другим нельзя. Они определенно не были родственниками.

— Так под какое исключение подпадаю я?

Инеж долгое мгновение смотрела на него.

— Ты подпадаешь под mahgili, Каз, — мягко произнесла она. — Как и остальные Вороны. Мы семья друг для друга. Ты, Каз Бреккер — мой дом.

У него возникло ощущение, будто сердце подпрыгнуло до горла. Он не знал, что на это ответить.

Инеж, надо отдать ей должное, похоже, не ожидала от него никаких слов, поскольку прошла к туалетному столику, чтобы взять с него свою расческу. Подняв ее, Инеж посмотрела на Каза и приподняла бровь.

— Ты забыла ее в своей старой комнате, — объяснил он, неловко пожав плечами. — Мне пришлось отдать комнату новому Отбросу — ей нужна была личная комната с запирающейся дверью, и я подумал, что ты будешь злиться, если я не отдам ей твою комнату, при том что она не используется. Но я не хотел, чтобы кто-нибудь рылся в твоих вещах, так что…

Ее улыбка могла затмить солнце.

— Спасибо, — сказала Инеж и начала расчесывать свои длинные волосы.

С одной стороной она прекрасно справилась, но когда принялась за другую…

— Позволь мне, — внезапно предложил Каз хриплым голосом.

Инеж удивленно посмотрела на него и мгновение спустя кивнула, выглядя почти головокружительно.

— Садись в свое кресло, а я возьму ящик, — сказала она, отправившись за одним из контейнеров рядом с дверью.

Каз сел, как она попросила, вытянув больную ногу, и Инеж аккуратно поставила перед ним ящик, убедившись, что не вторгается в его пространство, а потом села, протянув ему расческу поверх плеча.

— Начинай с кончиков и понемножку, а потом постепенно наращивай, — велела она.

И Каз достаточно видел, как она расчесывает волосы, чтобы понять, что она имела в виду.

Он последовал ее инструкциям — повторяющееся движение успокаивало обоих, — пока ее волосы не стали шелковистыми и без единого узелка.

— Можешь научить меня, как их заплетать? — тихо спросил Каз в пространство между ними.

Он не видел ее лица, но знал, что Инеж улыбается.

— Да, — просто ответила она.

И научила.

Прошло пять месяцев с тех пор, как «Призрак» вернулся с охоты на работорговцев, длившейся почти восемь месяцев. Три с половиной — с тех пор, как он снова уплыл без своего капитана.

Прошло шесть месяцев и шестнадцать дней с тех пор, как в последний раз видели Каза «Грязные Руки» Бреккера, Ублюдка Бочки.

Разница почти в пятьдесят дней, в течение которых Инеж, не торопясь, развезла всех спасенных пленников по домам, лично помогая отследить членов их семей. Она даже около месяца провела со своими родителями в караване в нескольких часах от порта.

Пятьдесят дней. Эти пятьдесят дней преследовали ее — пятьдесят дней до того момента, когда она вообще узнала, что Каз в опасности. До того момента, когда она получила шанс спасти его.

Даже Нина добралась сюда раньше.

Инеж не могла вспомнить, говорила ли когда-нибудь Казу, что это работает в обе стороны — что она всегда придет за ним и, если ей сломают ноги, она подтащит себя к нему дюйм за дюймом. Хотела бы она, чтобы говорила. И почти надеялась, что не говорила: Каз ненавидел пустые обещания и красивую ложь.

Потому что она не сможет прийти за ним, не зная даже, куда он пропал, или кто его схватил.

В итоге всё обернулось полным провалом: пятьдесят дней — вполне достаточный срок, чтобы след остыл. Проклятье, даже девять дней, которые понадобились Уайлену и Джесперу, чтобы узнать, что что-то не так, были слишком долгим сроком для получения какой-то информации. Не было ничего.

Призрак вновь появилась на улицах Кеттердама, и мельница слухов жужжала — говорили, Грязные Руки умер, и она здесь, чтобы отомстить за него, вымещая гнев и горе на любом, кто когда-либо перешел им путь.

Инеж думала, что они не слишком далеки от истины.

Что еще она могла сделать, кроме как охотиться на каждого из их врагов, каждого, кто мог бы желать навредить им? Что она могла сделать, когда у нее не было никаких зацепок? Никто не требовал выкупа, ни одна банда не хвасталась тем, что свергла короля Бочки, не было никаких притязаний на власть среди Отбросов, не было трупа, который можно найти — и ни трости, ни перчаток, коли на то пошло. Личное пространство Каза оставалось нетронутым: ни единого признака борьбы или хотя бы того, что что-то не так, ни в его комнате, ни в его кабинете в Клепке, ни в его кабинете в «Клубе ворона» — ничего. Во всех отношениях всё выглядело так, будто Каз просто… Исчез в клубе дыма.

Он мог быть уже мертв. Он мог быть мертв несколько месяцев, а Инеж не знала об этом.

Единственное, что удерживало Инеж от того, чтобы сравнять весь проклятый Святыми город с землей, так это мысль, что, возможно, осталось еще что-то, что можно узнать, еще один последний не перевернутый камень. Каз мог находиться прямо у нее под носом, а она не знала об этом.

Она бродила по городу ночами, прыгая с крыши на крышу, подслушивая разговоры, проникая в здания — всё наугад. Случайно. Казу это не понравилось бы.

Святые, решила Инеж, должно быть, наконец услышали ее молитвы, поскольку она наконец-то что-то уловила. Зацепку, намек…

Ответ.

— …Ублюдок наконец-то заткнулся, поверить не могу, — смеялся работник склада в переулке, через который Инеж как раз собиралась перепрыгнуть.

Она остановилась, устремив взгляд вниз, не слишком сильно надеясь. Вероятно, они просто разговаривали о каком-нибудь коллеге или начальнике. Не в первый раз ее внимание вот так привлекалось, и скорее всего не в последний.

Это быстро изменилось.

— Думаю, он в конце концов перестал верить, что его шлюха придет за ним, — хихикнул второй рабочий.

Этому по крайней мере хватало мозгов, чтобы говорить тихо, но недостаточно тихо, когда Инеж подкралась ближе с Санкт Петром в руке. Однако что-то в нем было знакомым, в сочетании с его словами…

— Уверен, босс наконец убедил его, что она мертва, — поправил более громкий, пихнув его локтем. — Слышал, что всемогущий Грязные Руки сказал на прошлой неделе, когда босс испробовал новый наркотик?

Инеж застыла, услышав имя, кровь гремела в ушах. Она заставила себя дышать — ей необходимо было услышать всё.

Когда второй мужчина покачал головой, он засмеялся. Никогда еще Инеж не хотела убить кого-то так сильно, как в этот момент, но она сдержалась — она была хороша в этом. Теперь она нашла зацепку, и не собиралась ее профукать, поддавшись гневу.

— Начал орать, как сучка, зовя Джорди, — сообщил он, с издевкой произнеся имя брата Каза более высоким голосом. Ее затошнило. Она была в ярости. — Думаешь, у Призрака есть соперница, а?

Остававшиеся сомнения улетучились из головы, и Инеж спрыгнула позади мужчины, бесшумная как воздух.

— Ты так думаешь? — тихо спросила она.

И, прежде чем они успели отреагировать, она перерезала горло громкому, а второго пришпилила к стене, прижав предплечье к его шее и приставив окровавленный нож туда, где бился пульс. Теперь, увидев его лицо, Инеж узнала его: Дольф Веверс, бывший Грошовый Лев, который три года назад уехал в Новый Зем — и, по-видимому, вернулся в город так, что ни она, ни Каз об этом не знали.

Или, может, Каз знал. Возможно, он вышел на охоту на Льва — это объясняло бы, почему в его комнате всё было на месте. Он попал в ловушку или просто повел себя опрометчиво. Инеж не могла даже злиться, не когда испытывала такое огромное облегчение от того, что наконец всё поняла.

Дольф уставился на нее, его лицо побелело, а глаза расширились от страха.

— Призрак, — прошептал он.

— Ты узнал меня. Хорошо, — спокойно произнесла она тихим голосом, но по тому, как мужчина вздрогнул, можно было подумать, будто она кричит. — Если ты знаешь, кто я, значит, знаешь, чего я хочу. Лучше поторопись, если хочешь сохранить все придатки.

Дольф тяжело сглотнул.

— Босс убьет меня, — сказал он, покачав головой.

Инеж прицокнула языком, словно разочарованная мать.

— Неправильный ответ. И на твоем месте я бы не стала беспокоиться о Пекке. У нас с ним было соглашение, и он нарушил его. Он умрет еще до рассвета.

Казалось, Дольф побледнел еще больше, если только такое возможно.

— Если я скажу тебе, что знаю, ты позволишь мне жить?

Она пожала плечами, сильнее надавив кончиком ножа на кожу его горла, но пока не до крови.

— Есть только один способ узнать, Дольф.

Видимо, Дольф воспринял это как согласие, поскольку немедленно принялся выбалтывать информацию — большая ее часть была бесполезной, но он сумел довольно кратко сообщить Инеж то, что ей нужно было знать.

Каз был всё еще жив, когда Дольф видел его в последний раз. Его держали в подвале завода по производству каэльского виски на севере Сладкого Рифа. Пекка Роллинс оставался в загородном доме за Кеттердамом и появлялся только под покровом ночи. Они испытывали на Казе экспериментальные наркотики. И наконец, места, в которых держали Каза, регулярно менялись, и предполагалось, что следующей ночью его снова увезут из Кеттердама.

Снова. Каза привозили в Кеттердам и увозили из него несколько раз, и Инеж просто… Ни разу не заметила. Она пропустила это… Как она могла…

— Хорошая работа, Дольф, — сказала Инеж и, прежде чем он успел осознать ее слова, перерезала ему горло и уронила его как мешок картошки.

Нахмурившись, она посмотрела на карманные часы, которые подарил ей Каз. До рассвета оставалось всего несколько колоколов, но она управится. В любом случае пройдет еще несколько колоколов, прежде чем найдут тела, и она не стала тратить время и усилия, чтобы избавиться от них, только закидала мусором.

И устремилась вперед, прыгая с крыши на крышу с единственной мыслью в голове.

Я иду, Каз. Я иду вернуть тебя домой.

В Клепке жила кошка.

Тощая мелкая тварь — вся черная с большими желтыми глазами, которые, казалось, видят всё. Одно ухо почти целиком оторвано, а самый кончик хвоста искривлен. Паршивая и грязная, с пятнистой жесткой шерстью, которая почти наверняка кишела выращенными в Бочке клещами.

Инеж, конечно же, любила проклятую тварь, которая, в свою очередь терпела только Инеж.

Учитывая, что большую часть времени Инеж отсутствовала, это, по мнению Каза, представляло чертову проблему. Его Отбросы заработают от дикой бродяжки лихорадку кошачьих царапин, а ему не улыбалось терять инвестиции столь нелепым способом.

И он не был фанатом заболеваний в Клепке.

Каз пытался заставить глупое существо уйти по своей воле, но оно, похоже, решило остаться — ему нравилось пробираться в комнату Каза и спать на подоконнике Инеж.

Он не раз испытывал искушение проверить правдивость старой поговорки о том, что кошки всегда приземляются на четыре лапы, спихнув ее из окна.

Но как бы Казу ни было невыносимо это признавать, он не стал бы. Ему не нравилось причинять боль животным, если этого можно избежать. Не говоря уже о том, как на него разозлится Инеж. Однако это не мешало ему говорить кошке, что он так сделает, но она с легкостью игнорировала его.

* * *

— Она снизит численность крыс в Клепке, — сказала Инеж Казу, аккуратно обрабатывая укусы блох на спине кошки какой-то припаркой.

— Вот именно поэтому она и не нужна мне здесь — большинство этих крыс работают на меня, и мне не нужно, чтобы эта тварь убивала моих Отбросов, — ответил Каз, не поднимая взгляда от гроссбухов.

Ему не надо было смотреть на Инеж, чтобы почувствовать ее осуждающий взгляд.

* * *

— Коктамед опять укусила Фиен, — скучающим тоном заявила Эйф, без стука открыв дверь в его кабинет.

Каз поднял на нее многозначительный взгляд. Эйф уловила намек и вышла, закрыв за собой дверь. Секунду спустя в дверь постучали.

— Входи, Эйф, — сказал он, снова опустив взгляд на папку в руках — планы этажей многообещающей купеческой виллы.

Он слышал, как дверь открылась и Эйф вздохнула, закрывая ее.

— Коктамед опять укусила Фиен, — повторила Эйф.

На этот раз Каз действительно прервался, осознавая сказанное.

— Кто? — спросил он, не поднимая взгляда, делая вид, будто слушает только вполуха.

— Фиен? — уточнила Эйф таким тоном, словно он идиот. — Ну знаете, ваш новый маленький попугай. Эта девочка просто не затыкается, не знаю, как…

— Я знаю, кто такая Фиен, — нетерпеливо перебил Каз. — Кто укусил Фиен?

— Коктамед, — повторила Эйф.

Секунду он размышлял, нахмурившись, а потом наконец посмотрел на нее.

— Укротительница крыс?

Эйф закатила глаза.

— Нет, я сказала: Коктамед. Понятия не имею, как вы из этого извлекли укротительницу крыс.

Каз сжал пальцами переносицу. Еще раз — почему он решил, что взять в банду подростка будет хорошей идеей?

— Koq tameed в переводе с сулийского означает «укротительница крыс».

Эйф моргнула, а потом пожала плечами.

— Ну, ваша девушка — сулийка, а кличку давала она, ну и вот.

— Она не моя… — Каз замолчал и сузил глаза. — Кошка.

— Ну да, понятное дело, а вы что, думали, я имею в виду человека? Ну. То есть, Нанко, наверное, мог бы…

Каз поднял руку, прерывая ее. Он чувствовал приближающуюся головную боль.

— Эйф.

— Да, босс?

— Выметайся из моего кабинета.

— Ладно, босс.

Дверь за ней закрылась, и Каз задумался о том, чтобы организовать сиротский приют где-нибудь очень-очень далеко и отправить туда спиногрызов, постепенно проникающих в его жизнь. Белендт прекрасно подойдет. Или земенский городок, откуда родом Джеспер. Он мог бы связаться с Колмом и спросить, не хотел бы тот взять на воспитание нескольких беспризорников. Где угодно еще, поскольку, Святые, здесь они начинают чувствовать себя с ним слишком уж комфортно.

* * *

Увидев, как Коктамед поднимается по лестнице и осознав, что не может пересчитать ее ребра, Каз понял, что о ней заботится по меньшей мере один Отброс, живущий в Клепке. Шубка теперь тоже стала не такой запачканной. Если повезет, возможно, они сумеют укротить зверюгу, так что она перестанет нападать на его банду.

Словно прочитав его мысли, Коктамед повернулась и зашипела на него, угрожающе махнув на него лапой.

Каз нахмурился на нее.

— Кто, по-твоему, платит за то, чтобы это здание не разваливалось, кошка? — спросил он и тут же почувствовал себя идиотом.

Почему он разговаривает с кошкой?

Каз фыркнул и повернулся к своему кабинету, тогда как Коктамед продолжила свой путь наверх — вероятно, в одну из детских комнат. Каз был уверен, что Лианг — единственный разумный ребенок, поскольку он тоже не фанат кошек.

А еще Лиангу было семь лет, и он боялся насекомых, так что, возможно, не лучший пример.

* * *

Каз открыл дверь на чердак, обнаружив спящую в его кровати Инеж. Он улыбнулся, тихо закрыл за собой дверь, заперев ее, и снял ботинки и пальто. Стараясь свести стук трости к минимуму, Каз прохромал к кровати. Он хотел подтянуть одеяло на Инеж повыше, поскольку знал, что она замерзает гораздо быстрее, чем он.

Как вдруг на него прыгнула черная тень, и он отреагировал инстинктивно…

К счастью, Инеж тоже.

Когда Каз вскинул трость, чтобы отбросить нападавшего, Инеж схватила тень и прижала ее к груди, прежде чем они соприкоснулись.

Каз выругался, слегка споткнувшись, поскольку нога взорвалась болью. День был долгим, и его застали врасплох, так что он, размахиваясь, неловко вывернул ее.

Инеж нахмурилась и села, одной рукой надежно держа зверюгу у груди, а другой потянувшись к Казу.

— Садись, садись, — сказала она, сведя брови от беспокойства (и немного от остававшегося сна). — Ты в порядке? Что… что случилось?

Каз сел, пронзая взглядом злобного маленького демона, который мурлыкал в объятиях Инеж. Он хотел быть в объятиях Инеж…

— Твоя присутствующая здесь укротительница крыс пыталась напасть на меня за то, что я осмелился поправить тебе одеяло, — презрительно произнес он.

Инеж сжала губы, явно пытаясь сдержать смех.

— Значит, кличка прижилась.

Гневный взгляд Каза обратился на нее, и она не выдержала: откинула голову и засмеялась. Видя ее такой радостной, он не мог оставаться сердитым, почти сразу же смягчившись. Как он мог злиться перед подобным зрелищем?

Кошка мяукнула, и Каз резко вспомнил как, нахмурившись на нее. Инеж, конечно же, засмеялась еще сильнее.

Чтоб их обеих.

* * *

Кошка лежала на его столе.

Каз нахмурился на нее, закрыв за собой дверь.

— Убирайся отсюда, — велел он.

Коктамед посмотрела на него желтыми глазами. Его слова не тронули ее ни капли.

Обойдя стол, Каз сел в свое кресло и махнул на кошку, прогоняя ее.

Кошка по-прежнему отказывалась двигаться.

— Ты невыносима, — сказал ей Каз.

Она положила голову на лапы и закрыла глаза, видимо, решив, что в присутствии Каза спать безопасно.

Он уставился на проклятую тварь, гадая, как настолько глупое животное так долго выживало в Бочке.

Когда Каз ушел в свою комнату и кошка последовала за ним, он просто вздохнул и позволил ей.

Зима — тяжелое время в Кеттердаме, и никто не знал этого так хорошо, как обитатели Бочки.

Особенно дети.

Инеж не могла точно сказать: она просто не замечала этого раньше, или нынешняя зима выдалась особенно ужасной, — но, казалось, больные дети встречались в каждом квартале, дрожащие от холода или уже даже за гранью дрожания. Она давала им, что могла, но этого было недостаточно. Она знала это.

Интересно, подумала Инеж, она стала в этом году остро осознавать такие вещи, потому что всего несколько месяцев назад Каз рассказал, уткнувшись ей в ключицы, о том, что произошло с ним и Джорди? Разрозненными фрагментами, но Инеж услышала достаточно, чтобы сложить всё вместе.

Она гадала, спасло бы их, если бы всего один незнакомец остановился, чтобы помочь. Или даже просто ослабило бы боль, которую Каз испытывал сейчас, почти десятилетие спустя.

Инеж не могла спасти Джорди и Каза Ритвельдов, но возможно, лишь возможно, она могла разорвать порочный круг.

Когда она вернулась с супом (отдельные чашки составлены друг на друга в нескольких сумках), который предполагался вознаграждением за рекордные выходные в «Серебряной шестерке», в Клепке царила странная тишина, что немедленно ее насторожило.

И не то чтобы вокруг не было людей — весь первый этаж был заполнен разнообразными Отбросами, некоторые из которых радостно приветствовали, завидев ее с супом. Инеж была на полпути к кухне, когда поняла, что не так…

Она не видела ни одного из беспризорников Каза. Или самого Каза, коли на то пошло.

Взяв одну из сумок с супом, Инеж поднялась по лестнице к двум комнатам, которые занимали семеро детей. Сначала она заглянула в комнату старших. И не обнаружила ни одного из четверых детей, которые жили здесь. Но она услышала голоса в комнате младших, располагавшейся рядом. Инеж легонько постучала в дверь, прежде чем открыть ее, и моргнула, когда на нее обратились взгляды четырех пар глаз.

Вначале она отметила троих из четырех посыльных: Эйф, старшая и, по сути, личная помощница Каза; Фиен, огненно-рыжая двенадцатилетняя девочка, с такой чрезмерной склонностью к драматизму, что могла бы посрамить Каза; девятилетний Нанко, очень странный ребенок, который мало говорил, но часто бывал причиной многих шалостей в Клепке.

Затем Инеж поняла, что дети столпились вокруг двух маленьких фигур, деливших одну из кроватей. Она шагнула вперед и нахмурилась, поняв, что это Лианг и Джинги — бледные и с покрытыми потом лбами.

Последним присутствующим в комнате был, конечно, Каз. Посмотрев на него, она узнала беспокойную энергию в его глазах, говорившую о том, что он вот-вот либо сбежит, либо впадет в панику.

Инеж взяла на себя руководство.

— Фиен, Нанко, сходите принесите два ведра чистой воды и несколько тряпок. Эйф, — она выудила из кармана клочок бумаги и взяла с единственного туалетного столика в комнате ручку, быстро набросав список. — Сходи к аптекарю и принеси мне вот это.

Прежде чем Инеж успела даже достать кошелек, Каз вручил Эйф небольшую пачку крюге.

— Возьми побольше, — велел он, не отрывая взгляда от близнецов. — Просто… на случай, если еще кто-нибудь заболеет. Меньше хождений, дешевле оптом.

В кои-то веки странно серьезная Эйф кивнула и умчалась. Как только дети ушли, Инеж повернулась к Казу — она не осмеливалась прикоснуться к нему. Не так.

— Иди проветрись, — мягко произнесла она. — С ними всё будет хорошо. Если сможешь принести мои ступку и пестик, я буду благодарна. Я отправила Эйф за ингредиентами для чая, который готовила моя мама, когда я болела зимой. На вкус ужасен, но творит чудеса.

Каз медленно выдохнул и кивнул.

— Я знаю, что с ними всё будет хорошо, — тихо произнес он. — Ты же здесь.

С этими словами Каз выскользнул из комнаты.

Инеж поставила суп на туалетный столик, после чего осторожно села на край кровати и пощупала лбы близнецов. Лианг медленно открыл слегка остекленевшие глаза и подался к ее прикосновению.

— Nima Неж? — пробормотал он.

— Привет, Лианг, — ответила она, убрав волосы с лица шуханского мальчика. — Всё хорошо, hend zir, просто отдыхай. Мы с Казом защитим тебя и твою сестру, и скоро вам станет лучше.

Обеспокоенные складки на его лице медленно разгладились, и мальчик расслабился на простынях.

Инеж не могла спасти всех детей — таких, как Джорди и Каз Ритвельды. Но если она могла спасти некоторых, оно того стоило.

Каз сдержал слово. Спустя почти три недели разведки и планирования, они с Инеж вытащили Уайлена и Джеспера из тюрьмы. Они разделились на окраине города: Уайлен с Джеспером отправились в один из ближайших фермерских поселков, чтобы на какое-то время залечь на дно, пока всё не успокоится, а Каз подозвал экипаж и отвез Инеж (и Нину) к морю. Они сошли с выложенной булыжниками дороги туда, где трава переходила в тонкий желтый песок, и сидели там, ожидая наступления утра. Нина свернулась позади них в клубок, задремав.

Солнце садилось над морем цвета вина, а Каз продолжал смотреть на Инеж. Ее чернильно-черная коса струилась по спине. Медная кожа озарялась последними лучами солнца, которые заставляли ее светиться, а глаза сияли, когда она мечтательно смотрела на воду.

Она была великолепна. Впервые за… годы Каз почувствовал в груди искру чего-то и позволил себе чувствовать ее.

Не то чтобы теперь это имело какое-то значение — к восходу они разойдутся каждый своим путем. Но в последнем свете угасающего дня он позволил себе всего мгновение поблажки — мгновение, чтобы пожелать мира, в котором он мог бы быть другим человеком, лучшим человеком. Человеком, достойным такой женщины как Инеж — с ее Святыми, ее великолепием и ее смехом. Ее сопротивлением, яростью и храбростью. Ее всем. Человеком, который мог бы держать ее за руку и сладко целовать ее; который провожал бы ее домой, крепко обнимал, любил бы ее так, как она заслуживала и желала.

Ему бы хватило и быть человеком, который может прикоснуться к ней, не думая о трупах.

Заставив себя посмотреть вперед, Каз сжал кулак, и кожа перчатки натянулась на костяшках.

— Что будешь теперь делать? — спросил он и тут же отругал себя — какое его дело, что она собирается делать? После всего, что он сделал с ней?

Если Инеж и не понравился вопрос, она этого не показала. Она слегка склонила голову, посмотрев на его профиль в тусклом свете пляжа. Каз не смотрел на нее. Он не мог.

Если ей это не понравилось, она не показала и этого.

— Думаю… Я… Меня… Украли, Каз, — тихо произнесла Инеж в воздух между ними. Он встретился с ней взглядом. — Работорговцы забрали меня из каравана моей семьи. Вытащили за щиколотки. Привезли сюда и продали Хелен, — она посмотрела на море. — Мне было четырнадцать.

В груди взметнулась ярость, сравнимая только с тем, что он чувствовал к Пекке Роллинсу, и Каз медленно выдохнул. Он не станет перебивать ее.

— Я хочу помешать тому, чтобы это случалось с другими девочками, Каз, — прошептала Инеж. — Я не хочу, чтобы кто-то еще оказался в моем положении.

— Ты не сможешь спасти всех, — сказал Каз и тут же пожалел об этом.

— А ты что теперь будешь делать? — спросила Инеж вместо ответа.

Он вздохнул, плотно сжав губы, и решил не указывать ей на смену темы.

— Не знаю, — наконец признал он несколько долгих мгновений спустя.

После того, как он несколько месяцев назад убил Пекку Роллинса и наконец-то свершил возмездие, он в основном полагался на очередную большую работу, которая позволила бы ему продолжать двигаться, но теперь…

Теперь ему было сложно даже беспокоиться об этом. Какой во всем этом смысл? Почему он продолжал заниматься этим? Ничто не имело значения.

Ничто, кроме его Воронов.

— Наверное, придумаю новую работу. Уайлен с Джеспером планируют убраться из этого проклятого места, и им нужны средства, — сказал он некоторое время спустя.

Он чувствовал, как она нахмурилась.

— Что насчет тебя, Каз? — надавила Инеж.

В ее голосе присутствовал странный оттенок, и на мгновение он встретился с ней взглядом. Ее темные глаза смотрели напряженно.

Ему не надо было даже прикасаться к ней, чтобы утонуть в ее глазах.

— Что насчет меня, Инеж? — наконец раздраженно сказал он, переходя в нападение, как поступал всегда. — Что ты хочешь от меня услышать? Что я планирую стать хорошим благочестивым человеком, который усыновляет сирот и беспризорников? Что я собираюсь спрыгнуть с первого же утеса, который увижу? Что я больше никогда не побеспокою тебя? — он стиснул челюсть и снова отвернулся. — Что ж, хорошие новости, Инеж. Я не твоя проблема, а ты не моя. Тебе больше никогда не придется иметь со мной дело, ты можешь отправиться домой.

Инеж не вздрогнула и не ушла, как всего пару недель назад. Только нахмурилась на него, сверкнув глазами.

— Я хочу знать, что ты будешь жить, Каз Бреккер.

Это… это было последнее, что он ожидал услышать от нее. Он снова повернулся посмотреть на нее, искренне пораженный, нахмурив брови. Она не могла говорить серьезно.

— Почему?

Настала очередь Инеж недоверчиво смотреть на него.

— Почему? — пораженно спросила она. — Потому что ты дорог мне. Ты… ты мой друг, Каз, — тут на ее лице впервые промелькнуло сомнение. — По крайней мере, я так думала.

— У меня… — нет друзей, хотел он сказать, но…

Этого ли он действительно хотел? Через несколько коротких часов Инеж уедет навсегда. Он правда хотел, чтобы она уехала, думая, что безразлична ему? Он захлопнул рот и отвел взгляд.

— Я… Ты тоже, — хрипло произнес он, прочистив горло, а потом быстро добавил: — Дорога мне.

Ее улыбка была слабой, но от нее всё равно дыхание прервалось в груди. Последовало мгновение молчания, когда они просто смотрели друг на друга, слова вертелись на кончиках языков.

— Как друг? — спросила Инеж в то же мгновение, когда Каз сказал:

— Я помогу тебе покончить с ними.

Оба моргнули друг на друга.

— Что? — спросил Каз.

— Поможешь? — выдохнула Инеж.

— Как мило, — промурлыкал третий голос, и Каз вскочил на ноги, загородив собой Инеж, выставив трость, еще даже полностью не осознав голос.

Перед ними стояла Хелен Ван Худен с отвратительно сладкой улыбкой на лице, от которой кровь Каза вскипела. Однако она была не одна: рядом с ней стояли несколько вышибал, включая некоего фьерданца, и женщина с вьющимися каштановыми волосами и разъяренными глазами, которые казались странно знакомыми, и прижатым к ее горлу ножом.

— Нина, — задохнулась Инеж рядом с Казом, и он едва не потянулся сжать переносицу.

Проклятая Святыми лиса?

— Принцесса Нина, — самодовольно поправила Ван Худен. — Которая стоит приличную сумму, если потребовать выкуп с короны. И еще больше, если продать ее фьерданцам.

Маттиас застыл на этих словах, удивленно посмотрев на Хелен, словно до сих пор не знал о ее намерениях.

— Я, черт возьми, сама тебя убью… — прорычала Нина.

— Ну-ну, Нина, дорогая, — сказала Хелен, разглядывая свои ногти. — Я бы на твоем месте вела себя доброжелательнее, если не хочешь, чтобы твоих дружков пристрелили.

Щелкнули взводимые курки на нескольких пистолетах, направленных на Каза…

И, к его ужасу, на Инеж.

— Чего ты хочешь, Ван Худен? — отрезал Каз, скрестив ладони на набалдашнике трости, по-прежнему на полшага перед Инеж.

— Ну, предпочтительно — вернуть мою Рысь, продать принцессу — так или иначе — и увидеть тебя мертвым, — вздохнула Хелен. — Ничего личного, конечно. Просто бизнес.

Инеж по-прежнему стояла за ним как скала, и Каз заставил себя оставаться спокойным.

— К несчастью, — начал он, — это невозможно…

— Не убивайте его, — выпалила Инеж. — Верните Нину Равкианской короне, я… я вернусь с вами, только пожалуйста…

— Инеж, нет… — произнес он, всего на секунду повернувшись к ней, но секунды хватило, чтобы раздался выстрел, и его пронзила раскаленная боль, а нога подвернулась. Он выпрямился как раз, когда Инеж выкрикнула его имя и схватила за руку. Он отдернулся от нее, но этого было достаточно, чтобы вывести его из равновесия.

Чем воспользовались люди Хелен.

Прежде чем Каз смог услышать что-то помимо волн, он уже лежал лицом вниз на траве, один из вышибал прижал колено ему между плеч и схватил голыми руками запястья над перчатками. Каз забился, когда от паники помутилось зрение. Он слышал, как борется Инеж, и должен был помочь ей…

Внезапно всё затихло, и Каз, тяжело дыша, вывернул шею, чтобы увидеть, как Инеж прижимает к горлу Хелен нож, который он ей дал.

— Отпусти его, — спокойно произнесла Инеж. — Если он умрет здесь, ты тоже умрешь. Отпусти его, и я пойду с тобой.

— Инеж, — прошипел Каз, видя только ее. — Не надо…

— Отлично, — мгновение спустя сказала Хелен. Инеж не пошевелилась, и Хелен вздохнула. — Я не убью его. Но он не может последовать за нами. Прострелите ему другую ногу и вырубите его.

Последнее, что он видел — обратившиеся к нему широко распахнутые глаза Инеж, когда Хелен выхватила нож и раздался выстрел.

После этого всё погрузилось во тьму.

Когда Каз очнулся, он был один — с песком во рту и горящей ногой. Всходило солнце.

Он начал ползти.

Нынче Каз был ужасно молчаливым. Гораздо более молчаливым, чем был прежде, утверждая власть — молчаливым в другом роде. Тогда он вел себя так специально, чтобы продемонстрировать свой полный контроль.

Сейчас он, похоже, даже не замечал этого.

Когда они только вернули его, он был почти неузнаваем — дрожащий и бормочущий себе под нос бессмыслицу. Волосы отросли и перепачкались, изначально бледная кожа стала почти прозрачной и обтягивала кости, когда-то тонкие пальцы пианиста распухли и искривились от рубцов. И так много новых шрамов, что Инеж могла поклясться, что видела новый каждый раз, когда смотрела на него. Его прекрасные пронзительные глаза цвета кофе теперь были безвозвратно повреждены химическими ожогами. Насколько они поняли, Каз едва различал смутные очертания и отличал свет от темноты. Целитель, которого нанял Уайлен, сделал, что мог, чтобы исцелить физические раны, но сказал, что не в состоянии исправить психические травмы.

Вначале Каз думал, что они все галлюцинации, и любой голос встречал вздрагиванием. Он умолял пустой воздух больше не причинять ему боль. Он не мог отличить, что реально, а что нет.

Инеж не знала, что он думал сейчас, но как только он смог снова ходить (ему заново сломали ногу; несколько раз), он следовал за ней повсюду, насколько мог, словно отделившаяся тень.

Ради него она ходила медленно и сводила свои перемещения к минимуму. Ей тоже не нравилось разлучаться с ним. Теперь нет. Больше никогда.

Инеж не спрашивала, что он хочет делать с Отбросами, а Каз не спрашивал, когда она вернется в море.

Он вообще почти ничего не говорил.

Однако каким-то образом где-то в процессе прикосновение Инеж стало для Каза утешением. Он не всегда мог вынести кожу к коже, но брал ее за руку своей рукой в перчатке, или сидел достаточно близко, чтобы их бедра слегка соприкасались, или лежал головой на коленях Инеж, или на животе, или на груди, слушая ее дыхание и биение сердца.

Иногда он мог заснуть, только если Инеж обнимала его сзади, в буквальном смысле прикрывая ему спину, когда он точно знал, где она, и чувствовал ее дыхание.

Зачастую он не спал вовсе и просто лежал в темноте, напрягаясь от каждого звука или вспышки света в окне.

Ей пришлось забрать у него пистолет после того, как он чуть не застрелил горничную, которая не знала, что он здесь. Это разбивало ей сердце, а он ничего не сказал.

Худшими были ночи, когда Каз начинал говорить, и всё, что он мог выдавить из себя — это мольбы нанести ему финальный удар, чтобы всё закончилось. Он умолял ее, и слезы, настоящие слезы текли по его щекам, а всё, что она могла — гладить его по волосам и говорить, что с ним всё будет хорошо, эгоистично радуясь, что он не мог видеть на ее щеках такие же слезы.

Но большую часть времени Каз просто молчал.

Инеж просыпалась рядом с ним, мягко брала его за руку и вела в столовую. Сажала его за стол и готовила быстрый завтрак — что-то небольшое и легкое, что Каз мог съесть. Она садилась рядом с ним, вкладывала вилку ему в руку и мягко направляла ее к краю тарелки, чтобы он знал, где она.

Они ели молча, и Инеж ненавидела это. Она больше так не могла. Это не работало.

Ей необходимо было сменить игру.

— Давай уедем на ферму, — выпалила Инеж тихо, но настойчиво. — Только ты и я, совсем ненадолго. Это… Я хочу выбраться ненадолго из этого города. Хочу немного свежего воздуха.

Я хочу, чтобы ты вернулся ко мне, хотелось ей сказать, но она не скажет: это нечестно.

Мне необходимо знать, что они не сломали тебя — она тоже не сказала: это еще более нечестно. Но ничто из случившегося не было честным.

Поврежденные глаза Каза попытались сфокусироваться на ней.

— На ферму, — повторил он тихо и хрипло.

Она кивнула.

— Это может пойти на пользу, mehr qa — выбраться отсюда.

Каз молчал, и несколько мгновений спустя Инеж вздохнула, решив, что он не ответит. Она встала, потянувшись взять их тарелки, и тут его голос застал ее врасплох.

— Ладно.

Не слишком много, но хоть что-то.

Спустя полтора месяца после того, как она нашла его в том подвале, они выбрались из запряженной лошадьми повозки перед старым фермерским домом с выцветшей желтой краской. Инеж мягко взяла Каза за руку, и он сжал ее ладонь. Медленно и спокойно она повела его в дом.

— Мне надо отвести лошадей в конюшню, — пробормотала она, когда они переступили через порог, и Каз застыл рядом с ней.

— Ты оставляешь меня?

— Нет, Каз, — мягко поправила Инеж. — Я быстро, обещаю. Мы просто не можем оставить их так.

Он нахмурился на нее, и это по-настоящему удивило ее. Он не делал так с тех пор, как… с тех пор.

— Нет, — раздраженно сказал Каз. — Ты… Я знаю, как ухаживать за лошадьми. Только потому что я не могу… Я не бесполезный.

Инеж замерла, изучая человека рядом с ней. Это было… Она не слышала столько от Каза…

— Ты прав, — внезапно сказала Инеж: последнее, чего она хотела — отбить у него желание обращаться и озвучивать, что он на самом деле чувствует и думает. — Мы можем пойти вместе. Мне в любом случае пригодится твоя помощь. Думаешь, ты можешь почистить их?

Он кивнул, и Инеж развернула его и повела к повозке, а потом к конюшне, ведя лошадей одной рукой, а Каза другой. Как только они оказались в конюшне, она быстро распрягла лошадей и сняла упряжь, после чего привязала поводки к столбу и вложила щетку в свободную руку Каза. Он начал аккуратно расчесывать гриву лошади, а Инеж позаботилась о том, чтобы убрать всё, поставив в стойла свежую воду и еду и проверив копыта.

Как только они закончили, и лошади благополучно остались в стойлах на ночь, Инеж снова взяла Каза за руку, улыбаясь ему.

— Думаю, это хорошая работа, — небрежно произнесла она, выйдя на улицу и закрыв за ними дверь конюшни. — Как считаешь?

Каз не отвечал, пока они не прошли почти полпути обратно до дома.

— Приемлемая, — решил он, и Инеж лучезарно улыбнулась.

Тем вечером она посадила Каза в кресло рядом с очагом и начала их ежевечерний ритуал рекомендованных Целителем лечебных упражнений. Инеж теперь считала себя специалистом по легкому массажу одеревеневших искривленных пальцев Каза в нечто немного более податливое, а потом и мышц его ноги перед некоторыми основными движениями.

Инеж не ожидала, что Каз заговорит, поскольку раньше во время этих процедур он всегда молчал. Так что когда он заговорил, она была поражена.

— Спасибо, — хрипло произнес он.

Инеж остановилась в процессе мягкого вдавливания больших пальцев в его ладонь.

— За что?

— За всё.

Инеж почувствовала, как слезы жгут глаза, и медленно подняла его руку, чтобы поцеловать внутреннюю сторону запястья. Каз содрогнулся от прикосновения, но не пошевелился, чтобы остановить ее.

— Я люблю тебя, — просто сказала Инеж, ее пальцы возобновили терапию. — Несмотря ни на что. Я сделаю для тебя что угодно. Как ты сказал мне, когда мы были еще детьми, Каз, после того как спас меня от Ван Эка. Я всегда приду за тобой.

— Но ты не можешь остаться, — прошептал Каз.

В горле пересохло, и она зажала его ладонь между своими.

— Не… не навсегда, — тихо подтвердила Инеж, в животе свернулось чувство вины.

Он кивнул, его голова теперь отвернулась от нее.

— Хорошо, — сказал он, и это прозвучало натянуто. — Я не хочу, чтобы ты оставалась.

Инеж отшатнулась, словно ее ударили, резко втянув воздух. Его слова обожгли, и немедленно она почувствовала стыд, а потом гнев…

— Ты не можешь поставить свою жизнь на паузу ради меня, — продолжил Каз.

И она видела, как он пытался действовать так, будто даже не заметил ее реакции. Но она слышала беспокойство в словах, которые торопливо полились из его рта.

— Я не хочу, чтобы ты это делала. Я никогда не хотел быть тем, что удерживает тебя. Однажды я просил тебя остаться, и больше не причиню тебе боли, прося снова.

Внезапно Инеж поняла, что Каз пытался сделать — он говорил ей, что она может уйти. Он пытался очистить ее совесть от любой вины, что она могла испытывать из-за этого желания, уверить ее, что она ничего ему не должна.

— Ты глупый, глупый человек, — нежно прошептала Инеж, снова потянувшись к нему. — Ты не… Я еще не готова покинуть тебя, — признала она, в горле встал ком. — Я думала… Я так долго не знала, что случилось с тобой. Я так испугалась… Я еще не готова вернуться в море, Каз. Я всё еще боюсь выпустить тебя из поля зрения даже на несколько минут. Я… Я останусь столько, сколько буду нужна тебе. Пока ты снова не почувствуешь себя в безопасности сам по себе.

— Что, если они сломали меня? — спросил Каз, его голос прерывался почти в отчаянии. — Что, если я никогда больше не смогу чувствовать себя в безопасности сам по себе?

— Тогда мы что-нибудь придумаем, — пообещала Инеж, откинув прядь волос с его лба. — Подумаем об этом, когда до этого дойдет. Только ты можешь решить, сломали ли тебя… но, если хочешь знать мое мнение, я так не думаю. Доказательство — то, что мы уже сделали. То, что ты рискнул приехать сюда со мной. Если бы тебя по-настоящему сломали, не думаю, что ты вообще вышел бы из комнаты в доме Уайлена. Тебе просто нужно время, чтобы исцелиться.

— И тогда с нами всё будет хорошо, — сказал Каз с оттенком неуверенности в словах.

Инеж снова сжала его ладонь.

— И тогда с нами всё будет хорошо, — категорично подтвердила она.

Она позаботится об этом.

Танцующая в мягком мерцающем свете бумажных фонариков Инеж была прекрасна. На ней был традиционный танцевальный наряд из красного шелка — zān koz, назвала его Сейма Гафа, вкладывая в руки Инеж. Настоящий шелк, созданный сулийцами, а не наскоро состряпанная керчийская подделка.

Платье было поистине шикарным. Юбка, masā orn, как назвала ее Инеж, взволнованно показывая ему, представляла собой простой круг с поясом посередине и подолом, достигающим щиколоток Инеж, слегка утяжеленным маленькими мешочками с песком, чтобы достичь особого эффекта при кружении. Они заставляли ткань струиться контролируемым и ровным потоком, создавая точные четкие движения. Пояс представлял собой пару длинных полос ткани, прикрепленных по центру соответственно спереди и сзади, чтобы оборачиваться вокруг талии и завязываться на бедрах. Вдоль него висели золотые диски, которые выглядели словно фрукты, свисающие с вышитых ветвей. Под юбкой находились мешковатые штаны, завязанные на щиколотках. Обычно, чтобы держать ткань, использовали шнурок с колокольчиками, но Инеж не стала. Вместо этого она завязала крест-накрест по ногам шнурки с золотыми дисками. Каз знал, что на каждой голени в собранной ткани у нее спрятано по кинжалу.

Верхняя часть платья, rešm, представляла собой длинный кусок ткани, обернутый вокруг верхней части туловища под руками, а потом перекинутый через плечи так, чтобы образовать крест на груди, где концы заправлялись в юбку. На некоторых более сложных, которые видел Каз, имелись разноцветные слои или больше дисков или вышивки, но наряд Инеж был простым. Она сказала, это потому, что детали на rešm добавляются их семьей в преддверии чей-нибудь свадьбы, в процессе подготовки к церемонии.

Каз задумался, послышался ли ему намек на тоску в ее голосе, когда она говорила это.

Последняя часть представляла собой простой квадрат такой же ткани с золотыми дисками, пришитыми к двум смежным сторонам и называлась nisjad. Она была повязана поверх чернильно-черных волос Инеж, в кои-то веки распущенных. Но, как однажды объяснила ему Инеж, она не замужем, а значит ее волосы в присутствии не членов семьи должны быть прибраны. И Каз предположил, что покрытие их тканью служило именно для этого.

Она засмеялась на его сомневающееся выражение, закатив глаза.

— Сулийский не всегда точно переводится на керчийский, Каз, — сказала она. — Прибраны — просто самое близкое понятие на керчийском. Возможно, «оформлены» будет точнее, но тоже не совсем то. Но обычно это предполагает именно покрывало. Коса — скорее исключение.

В добавление к одежде мать и кузины Инеж нарисовали на ее лице мелкие узоры белым и красным: пятнышки над бровями, нечто похожее на солнце на подбородке, цветы на лбу и щеках.

Всё это ради того мгновения, когда Каз наблюдал, как Инеж танцует со своей семьей. Отработанные легкие движения. Весело звенящие на запястьях браслеты, когда она смеялась над чем-то, что говорил ее отец, кружа ее. Дыхание Каза прерывалось с каждым ударом ее босых ног по мягкой земле, а сердце колотилось вместе с барабанами. Она была так полна света и радости, что всё остальное в сравнении казалось тусклым.

Она была его светом и радостью.

Когда песня закончилась, Инеж с улыбкой подошла к нему, и, решив, что она хочет отдохнуть, Каз подвинулся на маленьком деревянном сундуке, который Кавер притащил, чтобы ему было на чем сидеть, но она не села. Более того, ее улыбка стала еще шире, и она протянула руку.

Каз настороженно посмотрел на нее, но снял перчатку и неловко вложил свою ладонь в ее. Теплые мозолистые пальцы сжали его руку и подняли его на ноги.

— Ты должен потанцевать со мной, Бреккер, — объявила Инеж, зацепив ногой его трость и толкнув ее к нему.

Каз легко поймал ее раньше, чем осознал слова Инеж.

— Нет, — тут же ответил он.

— Да, — Инеж одарила его многозначительным взглядом. — Совсем немного, обещаю — всего одну песню. Я поведу.

Каз покачал головой, взгляд скользнул по многочисленному собранию людей ее каравана.

— Я только опозорюсь, — сказал он, взгляд притянули Кавер и Сейма, танцующие под фонариками так, словно они состояли из ветра.

Инеж фыркнула.

— Можно подумать. Каз, мои родители нормально относятся к тому, что ты убийца. Они не довольны этим, признаю, но приняли это и всё еще хотят видеть тебя. Да они обожают тебя. Ты вернул их ко мне, вряд ли их будет волновать, что ты не сможешь тут же идеально исполнить особый танец, принадлежащий культуре, с которой до меня у тебя не было ничего общего.

Каз нахмурился, глядя на нее, но одного взгляда в эти полные надежды карие глаза было достаточно.

— Отлично, — сказал он. — Один танец.

Одно только выражение ее лица того стоило.

Инеж потянула его в центр танцевального пространства (где, как он заметил, земля была самая ровная и меньше была вероятность, что трость провалится в мягкие места) и встала лицом к нему, взяв его свободную руку и мягко подведя ее к своей талии, позволив ему решать, куда именно положить ладонь, на случай, если он не может вынести кожу к коже. Дыхание слегка запнулось, когда Каз неловко обнял ладонью ее бедро с преградой из шелка между ними, за исключением большого пальца, который коснулся тонкой полоски ее бронзового живота. Инеж затрепетала от прикосновения и подобрала одной рукой край юбки, другую положив ему на плечо.

А потом они танцевали.

Оглядываясь назад, Каз не смог бы вспомнить ни одного сделанного шага, но он помнил каждое мгновение Инеж: ее озорную улыбку, ее кружащуюся юбку, ее грациозные движения, ее всю. То, как в ее глазах отражался свет фонариков, как он убрал локон ее волос обратно под nisjad, тепло ее тела так близко к нему. То, как она смотрела на него, словно он был единственным, что существует в мире.

Он не знал, сколько они танцевали (точно больше одной песни), но к тому времени когда они вернулись к маленькому деревянному сундуку, всю ногу и бедро Каза свело судорогами. Однако он не мог жаловаться, когда Инеж принялась массировать его бедро, чтобы размять худшие узлы, поскольку, закончив, она свернулась у него под боком и почти сразу же задремала.

В груди всё сжалось, когда он это заметил. Инеж доверяла ему до такой степени, что даже ее подсознание знало, что он защитит ее, пока она спит. Он осторожно обнимал ее одной рукой, прижавшись щекой к макушке, и просто сидел, пока вокруг них медленно угасали празднования.

— Надеюсь, ты приятно провел здесь время сегодня, — произнес на керчийском с сильным акцентом голос слева от Каза.

— Мистер Гафа, — поприветствовал Каз, не поднимая взгляда: он знал, что отец Инеж здесь, едва тот подошел.

— Хм, — Кавер сел рядом с ними, и Каз посмотрел на него, стараясь как можно меньше беспокоить Инеж. — Зови меня Кавер, Каз, — почти строго произнес он, как всегда. — Похоже, ты опять почувствовал мое приближение.

— Инеж — единственная, кому когда-либо удалось подкрасться ко мне, — просто ответил Каз. — И ей это удалось только однажды. Не принимайте на свой счет.

Вместо озадаченного смешка, которого мог бы ожидать Каз, Кавер посмотрел на него с глубокой скорбью на лице.

— Меня печалит, что я знаю о тебе достаточно, чтобы догадаться почему, — пробормотал он.

Каз отвел взгляд, чуть-чуть сильнее прижав к себе Инеж. Он прижался губами к линии ее волос и не ответил.

Кавер позволил молчанию длиться несколько долгих мгновений, его внимание снова притянули несколько последних танцоров. Каз едва не вздрогнул, когда он заговорил.

— Ты собираешься жениться на нашей Инеж?

Замерев, Каз тяжело сглотнул, пытаясь не дать проявиться панике. Кавер либо не заметил, либо сделал вид, и просто ждал ответа.

Каз понял, от кого Инеж это унаследовала.

— Я… — Каз слегка прочистил горло. — Я думал об этом. Я не… Если бы речь шла о Керчии и только о Керчии, я бы рассматривал брак только ради налогов и, возможно, чтобы обеспечить ей гражданство, если она захочет, но теперь… — он медленно выдохнул. — Если она хочет, я хотел бы дать ей это. Хотел бы я иметь возможность предложить ей больше, поскольку я знаю, что семья — очень важная часть… всего здесь, но у меня ее нет. У меня есть только я и наши друзья.

Кавер посмотрел на него с мягким выражением, на которое Каз не мог смотреть.

— Ты теперь тоже один из нас, Каз. У тебя есть мы. Да, ты вернул нам нашу дочь, нашу жизнь, но также ты подарил нам сына, которого у нас никогда не было. Тебе не надо ничего предлагать. Тебя более чем достаточно, — спустя мгновение молчания, в течение которого Кавер, похоже, уловил неспособность Каза ответить, он дважды похлопал землю и встал. — Тебе всегда рады здесь. Ты mahgili.

С этими словами Кавер ушел в ночь.

Каз испустил дрожащий выдох и крепко сжал Инеж.

— Так что, Призрак? — спросил он, пытаясь напустить на себя безразличный вид.

Он знал, что она мгновенно раскусила его.

Яркие глаза Инеж встретили его взгляд с улыбкой, предназначенной только для них.

— Ты говорил всё это всерьез?

— Всё это и даже больше, — тихо признался он.

Она передвинулась с вопросом в глазах и, когда он кивнул, без колебаний соединила их губы, даря ему всю гарантию, что ему была нужна.

Вначале Инеж была уверена, что Каз придет за ней. Каза Бреккера много кем можно было назвать, и в большинстве случае довольно-таки недобрым, но одним его качеством она в самом деле восхищалась — приверженностью к выполнению сделки. Она колебалась определить это качество как верность, поскольку знала его меньше месяца, но за это время Каз показал, что не бросает своих. Хотя Уайлен и Джеспер были, видимо, невероятно искусны в своем деле, если бы Каз Бреккер был совершенным эгоистом, он не стал бы рисковать своей шеей, чтобы вытащить их из тюрьмы. Но он рисковал, поскольку ценил их больше, чем только за способности — и неважно, что он говорил. И он сказал, что Инеж небезразлична ему, так что наверняка для нее он сделает то же самое.

Прошло три дня, и Инеж становилось всё сложнее верить, что Каз придет. Не потому что она думала, будто он не захочет, хотя такой вариант был почти предпочтительнее, по сравнению с альтернативой…

Что он не выбрался с того пляжа. Что она оставила его там умирать.

Инеж пыталась не думать об этом. Она пыталась не думать о многих вещах, снова запертая в своей клетке — теперь на самом верху здания, рядом с дверью кабинета Хелен. Клетка мало чем отличалась от чулана: с одеялом на холодном каменном полу и без единого источника света, если не считать щели под дверью.

Все три дня Инеж сидела здесь взаперти одна без крошки еды и без воды.

На третий вечер Хелен привела ее вниз обслужить клиента, и Инеж захотелось снова оказаться в чулане.

На шестой день она уверилась, что никто за ней не придет. Нину отослали с Хельваром и несколькими качками Хелен, чтобы продать ее фьерданцам, Джеспер и Уайлен понятия не имели, что что-то не так, а Каз… Каз не приходил. Она не знала, потому ли что он решил, что риск перевешивает выгоду, или потому что его тело гнило в песке, но если бы он планировал спасти ее, наверняка уже дал бы какой-нибудь знак. В конце концов, он дал знак Джесперу и Уайлену, чтобы обеспечить их готовность бежать, поскольку на их сомнения и колебания времени не было.

На девятую ночь Хелен привела ее вниз встретиться с новым клиентом. Инеж не могла поднять взгляд от колокольчиков на своих щиколотках, оцепенело следуя за ней, уже желая исчезнуть.

А потом клиент заговорил, и Инеж могла поклясться, что ее сердце остановилось.

— Сколько за один час? Ну, в таком случае она должна быть просто нечто, — сказал Джеспер Фахи, перебирая несколько монет из кошелька.

Не веря своим ушам, Инеж медленно подняла на него взгляд. На нем была кричащая одежда: ярко фиолетовые брюки с рубиновым пиджаком и широкополая шляпа, покрытая оранжевыми и фиолетовыми полосами, с громадным белым пером, торчащим с одной стороны. Честно говоря, на него было больно смотреть, но когда Инеж посмотрела на него, его взгляд всего на мгновение встретился с ее, и он перекатил в пальцах серебряную монету с выгравированным на одной стороне вороном, после чего опустил обратно в кошелек, достав нужную сумму.

Хелен, конечно, понятия не имела. Она не знала про Джеспера и Уайлена. Откуда ей?

Каз, конечно же, это знал. Каз знал, где находится «Зверинец», Джеспер понятия не имел, что Инеж здесь. Джеспер явно заказал именно ее и очень намеренно сверкнул ей вороном.

Надежда начала тихонько пузыриться в груди, когда Джеспер наконец протянул последние несколько монет, предложил Инеж руку и спокойно повел ее в комнату, которую указала ему Хелен.

Джеспер закрыл дверь и запер ее за собой, немедленно повернувшись к Инеж, и с беспокойством осмотрел ее.

— Проклятье, мне так жаль, — тихо произнес он, покачав головой, порылся внутри своего жакета и достал прежде всего нож.

Инеж узнала в нем один из ножей Каза. В горле встал ком, и она взяла предложенную рукоятку, встав прямее, чем за всю неделю.

— Он… — Инеж не смогла закончить предложение и посмотрела на Джеспера.

К счастью, ей и не нужно было, поскольку Джеспер успокаивающее улыбнулся ей.

— Проклятый ублюдок в порядке, — ответил он, закатив глаза. — Он… Святые, он был в плохом состоянии, когда нашел нас, но мы нашли Целителя, чтобы исправить худшее, — он невесело усмехнулся. — Не знаю, что ты сделала, Инеж, но этот человек у тебя под каблуком. Он никогда не соглашается на помощь Целителей, но мне хватило сказать лишь, что с нерабочими ногами он не сможет никуда добраться достаточно быстро, чтобы помочь тебе, и он не только выслушал, но и согласился.

Глаза защипало, и она чуть не вздрогнула, когда Джеспер протянул ей какую-то черную ткань. Инеж взяла ее, непонимающе посмотрев на него.

— Извини, знаю, это не прям идеально, но я смог достать только это. Каз добрался до нас всего два дня назад, и мы нашли Целителя только этим утром, и, ну, мы все по-прежнему разыскиваемые преступники, и Каз не желал соглашаться на малейший риск быть замеченными, пока мы не вернем тебя, — объяснил Джеспер, пока Инеж разворачивала тонкую черную льняную нижнюю рубаху с длинными рукавами и пару довольно больших черных брюк, которые, насколько она могла предположить, принадлежали Уайлену, с простой веревкой вместо ремня.

— Отвернись, — тихо произнесла Инеж, и Джеспер подчинился и глазом не моргнув.

Он продолжал говорить, пока она быстро натягивала новую одежду, на мгновение обхватив себя руками в попытке не потерять напрочь самообладание.

Рубашка принадлежала Казу, поняла Инеж, уловив запах чернил, металла и легкий привкус дыма, который всегда сопровождал его. Она озадачилась, когда успела настолько привыкнуть к запаху Каза, чтобы узнавать его, но решила, что сейчас лучше не думать об этом слишком усиленно.

— Каз сейчас поднимается в кабинет Ван Худен, — объяснял Джеспер. — Я могу открыть решетку на окне этой комнаты, и он сказал, ты можешь без проблем забраться наверх.

Инеж завела руки назад, чтобы быстро заплести волосы.

— Он будет отвлекать ее, так что ты сможешь уничтожить ее.

На этих словах Инеж слегка удивленно посмотрела на Джеспера.

— Он не собирается сделать это сам? — и потом немного тише: — Он использовал именно такие слова?

Джеспер пожал плечами:

— Он сказал что-то насчет того, что обещает помочь, и что это твоя месть, не его, — он по-прежнему не оборачивался.

Инеж улыбнулась и быстро вытерла глаза.

— Хорошо, — сказала она. — Тогда давай откроем окно?

К тому моменту, когда Инеж добралась до нужного места, Каз уже удерживал Хелен спиной к окну, подразумевая, что Инеж надо лишь вскрыть замок и у нее будет полная свобода делать, что захочет. Он оставил всё на ее выбор. Он пришел за ней. Ей оставалось только воспользоваться преимуществом.

Каз научил ее вскрывать замки до того, как они вломились в тюрьму, и теперь Инеж изо всех сил пыталась успокоиться, неловко цепляясь за край здания и вставляя в замок первую отмычку (торсионный ключ, если она правильно помнила), одним глазом посматривая на противостояние внутри.

Сердце остановилось во второй раз за эту ночь, когда она увидела, как Хелен достала пистолет.

Опираясь на трость (довольно-таки тяжело, обеспокоенно заметила Инеж), Каз просто вздохнул, словно Хелен была ребенком, который устраивает истерику, а не опасной женщиной, держащей оружие, которое в одно мгновение может убить Каза.

— Я думал, ты хотела цивилизованного разговора, — небрежно произнес он, словно скучая, но Инеж внезапно поняла, что достаточно хорошо теперь его знает, чтобы увидеть ярость во вспышке проницательных глаз, напряженность челюсти и то, как его руки неуловимо сжались на набалдашнике трости. Он был зол, даже в ярости, на Хелен, и тому существовало не слишком много возможных причин.

Это из-за нее.

Инеж заставила себя сосредоточиться, пытаясь вспомнить, какую отмычку следует использовать дальше. Она не позволила себе думать слишком долго, схватив короткий крючок и просто надеясь, что он сработает.

Выстрела было почти достаточно, чтобы заставить Инеж всё бросить, заледенев, когда она посмотрела в окно и увидела, как Каз выпрямился, как если бы до того отшатывался назад.

Она ожидала, что на его костюме расплывется мокрое пятно, но оно так и не появилось — значит, промах. Инеж увидела дырку от пули в двери чуть-чуть справа от Каза и испустила дрожащий выдох.

— Убирайся, — прорычала Хелен, когда Инеж с колотящимся сердцем возобновила усилия по вскрытию замка.

Что, если она справится недостаточно быстро? Что, если Хелен снова выстрелит и на этот раз попадет?

— Ты даже не хочешь услышать, чего я хочу, Хелен? — спросил Каз, почти идеально воспроизведя свой прежний тон, но Инеж слышала в нем скрытый смысл. Она не могла понять, какой именно, но ей это не нравилось.

Наконец Инеж удалось вскрыть проклятый замок. Не колеблясь, она одним плавным движением подтянулась наверх, перебралась через подоконник и встала позади Хелен, прижав клинок к ее шее.

— Это всегда должно было стать твоим концом, — прошептала Инеж ей на ухо, быстро проведя лезвием по горлу…

Как раз в тот момент, когда раздался еще один выстрел.

Рука Инеж переместилась быстрее и глубже, когда она подняла взгляд и увидела, как Каз пошатнулся, прижав ладонь к животу. Она смотрела, как кровь просачивается сквозь черную ткань, и на мгновение застыла. А потом отбросила пистолет от рухнувшего тела Хелен и прыгнула через комнату к Казу.

— Нет, — прошептала Инеж, когда он прижался спиной к стене, скривившись от боли, но он смотрел на нее так, словно она была самым важным в этой комнате.

— Я помог тебе уничтожить ее, — пробормотал он, поверхностно дыша и сползая вниз по стене.

Инеж опустилась рядом с ним на колени, ее руки порхали над ним, не прикасаясь, и ее охватила паника.

— Нет, — она помотала головой, не отрывая глаз от растущего пятна крови. — Нет, нет, Каз… О, Святые, мне так жаль, я… Я действовала недостаточно быстро, я…

Рука в перчатке неуклюже легла ей на щеку, и Инеж задохнулась, глядя ему в лицо.

— Я сказал Джесперу, где все мои тайные активы, — серьезно прохрипел Каз и зашипел, зажимая рану. — Ты… Используй их, чтобы… осуществить свою миссию… спасать детей и-или для чего хочешь… — проворчал он, зажмурившись.

— Заткнись, Бреккер, — дрожащим голосом произнесла Инеж, потянувшись к карману, куда она засунула тонкую ткань своего костюма, и быстро сделала из нее подушечку. — Убери руку.

Она едва дала ему секунду, прежде чем сама убрала его руку, с силой прижав импровизированную перевязку к ране.

— Черт, — простонал Каз, его ладонь накрыла ее руку на животе, изо всех сил стараясь помочь, но она чувствовала, что он слабеет.

Это не работало. Каз истечет кровью и умрет, и всё это ее вина.

Инеж подавилась рыданием.

— Каз, продолжай говорить со мной, пожалуйста…

— Ты… — ему было тяжело дышать, он запинался, и у него получалось только напряженно хватать ртом воздух. — Ты спросила, и-имел ли я в виду… к-как друзья…

Из горла вырвался полуистерический смех, и Инеж наклонилась вперед, покачав головой. К этому он хотел вернуться?

— Всё, что захочешь, — выдохнул Каз, рука на ее щеке поднялась, чтобы осторожно, словно с благоговением прикоснуться к волосам; он с трудом фокусировал взгляд. — К-кем ты захочешь принять меня, я-я просто хочу тебя.

— Я просто хочу, чтобы ты жил, Каз, — прошептала Инеж, и слезы потекли по щекам. — Пожалуйста, п-просто держись, Джеспер… Джеспер был внизу, он…

Каз с трудом держал глаза открытыми, его рука соскользнула с ее головы, упав на пол. Инеж не знала, что делать. Она должна была держать повязку, Казу на это не хватало сил, и она не могла позвать на помощь, когда мертвое тело Хелен находилось в другом конце комнаты, и она не знала, где Джеспер…

Она услышала шаги на лестнице и мгновение надеялась, думая, что это Джеспер…

Но для одного человека было слишком много ног. Скорее всего люди Хелен, поднявшиеся, чтобы проверить, почему стреляли.

Инеж прижалась лбом к груди потерявшего сознание Каза и вознесла молитву Святым, чтобы ее смерть была быстрой и чтобы она снова увидела Каза.

Дверь позади нее распахнулась, и вместо оттаскивающих ее рук или ударяющих в спину пуль, Инеж услышала нечто совсем другое.

— О, Джель, — выдохнул мужчина с сильным фьерданским акцентом, тогда как знакомый женский голос выругался на равкианском.

— Ты не избавишься от нас так быстро, эгоцентричное ничтожество, — сказала Нина, вставая на колени рядом с Инеж, а потом твердо ударила ладонью Казу в грудь жестом, который, Инеж была абсолютно уверена, вовсе не являлся необходимым для Сердцебита.

Но этого оказалось достаточно, чтобы угасающее сердцебиение Каза снова ускорилось. Задохнувшись, Инеж села, вновь прижав руки к ране.

— Что мне делать?

— Пуля еще в нем? — спросила Нина, шевеля руками, аккуратно ускоряя сердцебиение Каза достаточно, чтобы сохранить его в живых, и одновременно поддерживая кровоток настолько медленным, насколько возможно.

— Думаю да, — Инеж поморщилась, осторожно потянувшись, чтобы прощупать спину Каза — ничего.

— Я могу помочь с этим, — сказал бледный Джеспер, вставая на колени с другой стороны от Инеж.

Она приподняла на него бровь, и он просто проигнорировал ее, мягко оттолкнув ее руки. Он разрезал ткань, закрывавшую рану Каза, и поморщился, позеленев. Прежде чем Инеж успела возразить, он начал делать жесты над огнестрельной раной так, словно что-то подцеплял и вытягивал. С благоговением она наблюдала за тем, как несколько секунд спустя из дырки в воздух поднялась металлическая пуля. Но потом быстро посмотрела на Нину в ожидании инструкций.

— Держи его крепко, — велела Нина, на лбу у нее выступил пот. — Я не Целитель, и будет чертовски больно, но я могу это сделать.

Инеж схватила руки Каза в свои, используя их, чтобы пришпилить его бедра и не дать ему дергаться. Одна рука Нины сосредоточилась на поддержании ровного биения его сердца, тогда как другая зависла над раной, неуловимо двигаясь, пока она изо всех сил старалась исцелить его изнутри.

Инеж молилась, чтобы этого было достаточно.

Каз дергался под ней, но она была в состоянии удерживать его достаточно неподвижно, поскольку его тело было истощено. Когда Нина закончила, он обмяк там, где прислонялся к стене, бледный, покрытый кровью и потом, но живой. Рана закрылась и перестала кровоточить. Сердце, по-видимому, качало кровь самостоятельно.

Инеж повернулась и разрыдалась Нине в плечо, крепко обняв подругу.

— Как ты здесь оказалась? — прошептала она, сжав пальцами платье Нины. — Ты… Я думала, Хелен…

Нина погладила Инеж по волосам и покачала головой.

— Каз послал друга, который использовал взрывчатку, чтобы убить большинство людей Хелен, а Маттиас… — она бросила взгляд на мужчину с каменным лицом позади нее и подмигнула. — Ну, я сумела убедить его.

Инеж слабо засмеялась, и покрасневший Маттиас что-то бессвязно пробормотал.

— Уайлен, — сказала Инеж, бросив взгляд на собравшихся и увидев означенного человека, который неловко помахал ей.

Она не заметила его, слишком занятая Казом. Она вытерла глаза и слегка подпрыгнула, когда Джеспер сжал ее плечо. Он явно хотел отстраниться, но Инеж мягко накрыла его ладонь своей.

— Спасибо, — она встретилась взглядом с Уайленом и Маттиасом. — Спасибо вам всем. Он… — она прикусила язык и посмотрела на Каза.

Нина обняла Инеж одной рукой.

— Я знаю, — громко вздохнула она. — Он такая задница, но как-то умудрился пробраться в твое сердце, будто плесень, — она склонила голову и хитро посмотрела на Инеж. — Знаешь, он тайком скармливал мне кусочки всего, что вы ели, — хихикнула она. — Он даже не верил, что я человек, он просто любит животных.

Инеж засмеялась сквозь слезы, всхлипнула и кивнула:

— Да-а.

Она медленно выдохнула и осмотрела залитый кровью кабинет, с дрожью остановившись на чулане, в котором ее держали.

— Мы можем уйти?

Нина кивнула и встала, мягко подняв Инеж с собой.

— Маттиас, бери Каза…

— Нет, — хором сказали Инеж и Джеспер, а потом удивленно посмотрели друг на друга.

— Он убьет Маттиаса, если очнется, пока тот несет его, — сказал Джеспер Нине.

— Мы уже прикасались к нему гораздо больше, чем ему понравилось бы, — более мягким тоном добавила Инеж. — Мы можем разбудить его? Он может позволить Джесперу и мне помочь ему, если альтернатива — то, что его понесут.

Нина поджала губы, но медленно кивнула. Она щелкнула пальцами перед лицом Каза.

— Просыпайся, засранец, — сказала она, тогда как ее другая рука имитировала сердцебиение.

Каз застонал и медленно открыл глаза, а потом нахмурился, схватив трость, когда увидел, как все смотрят на него.

— О, хорошо, — проскрипел он еще более хриплым голосом, чем обычно. — Вы все добрались вовремя. А теперь, будьте любезны, проваливайте.

Нина закатила глаза, выпрямившись.

— Мы с Маттиасом достанем карету для нас всех, — сказала она, взяв Маттиаса под руку и потянув его из комнаты.

Уайлен прочистил горло, глядя на Джеспера.

— Я… эм. Я пойду убежусь, что мы всех убрали, — сказал он.

Джеспер посмотрел на Каза и ухмыльнулся на ответный сердитый взгляд.

— Рад твоему возвращению, босс, — сказал он, вставая. — Увидимся внизу.

С этими словами он схватил Уайлена за руку и последовал за остальными двумя.

Когда Инеж повернулась обратно к Казу, он потыкал в ярко-красную, но закрывшуюся рану на животе, а потом с ворчанием медленно сел.

— Итак, — сказала она, не в состоянии сдержать ухмылки, расплывшейся на лице, испытывая слишком большое облегчение, что он жив, чтобы беспокоиться о чем-то еще. — Кем я захочу принять тебя, а?

Его глаза встретились с ее глазами — темные и наполненные чувством, которое она не могла точно определить.

— Да, — просто ответил он.

Ее ухмылка переплавилась в нечто более нежное, и она предложила ему руку.

— Тогда почему бы нам не начать здесь?

Мгновение Каз всматривался в ее лицо, по его губам скользнула улыбка, он глубоко вдохнул, словно собираясь с мужеством взять ее руку…

И Инеж вздрогнула, опустив взгляд на его обнаженную слегка дрожащую ладонь, когда он сцепил их пальцы.

— Думаю, мы можем это провернуть, — тихо произнес Каз.

Любовь, поняла она, увидев этот бездонный омут эмоций в его глазах. Он смотрит на меня с любовью.

Она надеялась, ее взгляд отвечал тем же.

Ожидание возвращения Инеж было, возможно, самым сложным из всего, что Каз когда-либо делал.

Он сидел в кофейне в конце квартала, потягивая кофе и притворяясь, будто читает книгу. Честно говоря, он всю свою сосредоточенность направлял на напряжение всех чувств в поисках намека, что Инеж всё удалось. Что она в порядке.

Ну, и на то, чтобы не рухнуть прямо на месте: слабость казалась неожиданной, но после того как он оступился, тяжело было даже стоять. Метафорически. И, возможно, немножко буквально, но он же Каз проклятый Святыми Бреккер, с ним всё отлично.

И в любую минуту с Инеж может не быть всё отлично. Он старался не думать об этом.

Каз честно не предполагал, что всё станет так плохо так быстро. Он не знал, сколько времени ему осталось, или насколько хуже еще станет, и совершенно не хотел узнавать. Инеж вернется с его (и Джорди) шкурой, и всё будет прекрасно.

Он не умрет, как его мать.

Словно, чтобы доказать его правоту, чувства Каза уловили Инеж, и он поднял взгляд как раз в тот момент, когда она возникла из теней в соседнем квартале, небрежно двигаясь, закинув сумку на плечо, словно просто прогуливалась по округе, а не обокрала один из самых богатых и хорошо охраняемых особняков города.

Она опустилась на стул напротив него и подтолкнула к нему сумку, и Каз уже знал: что-то не так. Чувство было такое, словно прямо по центру груди прошел разрыв.

Инеж встревоженно изучала его, слегка постукивая пальцами по Санкт Петру, надежно спрятанному у нее в рукаве.

— Они уже были повреждены, когда я добралась туда, — нахмурившись, сообщила она. — Думаю, совсем недавно. Похоже шезлонг в углу немного подгорел. Предполагаю, они висели на нем, когда это случилось. Выглядит недавним, вероятно, не больше месяца.

— Две с половиной недели назад, — тихо произнес Каз, вспомнив охватившую его ногу вспышку жара.

Он подумал, что просто начало отказывать тело, но это было реакцией на повреждение шкуры.

Его шкуры.

Инеж одарила его странным взглядом.

— Ты уже слышал об этом?

— Нам надо вернуться в Клепку, — прохрипел Каз, не в состоянии встретиться с ней взглядом. — Я… Я объясню там, Инеж, обещаю.

Путь обратно в Клепку, казалось, занял целую вечность, и к тому времени когда они вернулись на чердак, Каз тяжело дышал, конечности дрожали. Инеж мягко подтолкнула его сесть на кровать и встала на колени, чтобы аккуратно снять с него ботинки. Он нахмурился на нее, пытаясь протестовать, но не мог восстановить дыхание достаточно, чтобы что-то произнести. Да, определенно, не слишком хороший знак.

Инеж сделала движение поставить сумку, но Каз покачал головой, потянувшись к ней, и Инеж уступила. Она протянула ему сумку, и он неуклюже открыл ее. Дыхание прервалось при виде шубок внутри.

Он отчаянно надеялся, что Инеж не заметит, как дрожат его руки, когда он стянул перчатки, глубоко вдохнул и достал первую шкуру. Он чуть не заплакал, узнав светло-серый мех, испещренный черными пятнами. Прерывисто дыша, он пробежал пальцами по мягкой коже, заново знакомясь со шкурой своего брата. Ее пятна по-прежнему выглядели линяющими — едва уловимый признак юности Джорди. Он так и не вырос во взрослую шкуру.

Один бок прямо над хвостом был обожжен по краям, и Каз знал, это зрелище должно бы наполнить его яростью.

Но он чувствовал только оцепенелую покорность, поскольку знал, что вытащит из сумки следующим.

Он дрожаще выдохнул и медленно завернулся в шкуру Джорди, вцепившись в края. Лишь отдаленное подобие эха теплых объятий брата, но всего на мгновение Каз позволил себе притвориться, будто он снова ребенок, завернутый для утешения в шкуру своего брата и свою собственную после того, как ободрал кожу на коленке, снова лазая по иве.

— Каз? — мягко спросила Инеж, садясь рядом с ним. — Что… зачем тебе нужны тюленьи шкуры?

— Ты когда-нибудь слышала о стеликфа? — спросил он спустя долгое мгновение, не в состоянии поднять на нее взгляд. — Думаю, по-каэльски будет селки.

Инеж покачала головой, нахмурив брови.

Каз тихо вздохнул:

— Это… это керчийская легенда, более популярная в южных прибрежных городах, но здесь тоже хватает историй. Обычно они начинаются с того, что мужчина влюбляется в море, и море сжаливается над ним и посылает к берегам тюленя. Только вот стоит тюленю ступить на землю, он превращается в прекрасную женщину, завернутую в одну лишь тюленью шкуру. Они с мужчиной влюбляются друг в друга, женятся, и у них появляются дети. Она отдает ему свою шубку как жест любви, но некоторое время спустя ее призывают домой в океан, и она уходит.

Взгляд Инеж метался между шкурой и Казом.

— Она забирает с собой детей, да? Или она возвращается?

Каз пожал плечами, водя пальцем по одному из черных пятен на шубке Джорди.

— Вероятно, она умирает. У нее не было ее шубки. Стеликфа заболевают без своих шкур, становятся слабее и слабее, пока их тела просто не сдаются.

— Но… Если они вернут шкуру, они поправятся, верно? — спросила Инеж, ее тон был окрашен чем-то средним между отчаянием и истерией.

— Настоящий недуг происходит от того, что стеликфа в первую очередь тюлени, а уже потом люди. Застрять слишком надолго в последней форме… — Каз ссутулился. — Это неестественно. Но шкуры хрупкие, и если их повредить, повреждения переносятся на тело, когда стеликфа перекидывается, а некоторые повреждения… — он тяжело сглотнул, схватив пальцами обожженные края шкуры Джорди. — Могут не позволить стеликфа перекинуться вообще.

Каз слышал, как дыхание Инеж прервалось и она передвинулась, предположительно, чтобы лучше смотреть ему в лицо. Он не хотел смотреть на нее. Он не хотел говорить ей правду.

Я умираю, и никто ничего не может с этим поделать.

— Оттого, что шкуры рядом, становится… Легче по крайней мере, — тихо произнес Каз, бросив взгляд на сумку, а потом обратно на шкуру Джорди. — Не так болезненно. Немного больше времени.

— Нельзя… нельзя ее исправить? Ц-целитель, чтобы залечить ожоги?

Каз неловко поерзал, ненавидя, как близко они подошли к прямому обсуждению. Он был искренне изумлен, что Инеж поверила ему, но… что ж, она достаточно хорошо знала его, чтобы знать, что он не шутит такими вещами. Она доверяла Казу. Инеж стала первым за десятилетие человеком, который знал, что собой представляет Каз.

И теперь он умирал.

— Нет, — прошептал он, задрожав, когда его охватил озноб, и плотнее сжал вокруг себя шкуру Джорди. — Целители не могут исправить то, что мертво.

— Нина… — торопливо сказала Инеж. — Может, Нина…

Каз еще ниже опустил голову, чувствуя тошноту.

— Нина не исцеляет. Она как марионетками управляет трупами и костями… она может заставить мою кожу плясать, но не может исцелить ее.

Инеж замолчала, когда он наконец признал это — моя кожа.

Однако она молчала не вечно и снова заговорила. Ее голос был напряженным. Она была близка к слезам.

— Здесь две шкуры.

Каз не ответил. Он знал, что Инеж уже догадалась. Она дрожаще выдохнула.

— Та, которая на тебе, принадлежала Джорди, да? — мягко спросила она, не ожидая на самом деле ответа. — Что означает… Что означает, что Роллинс забрал их, да?

— Я не собирался говорить ему, — прошептал Каз, его голос был таким тихим, что он не был уверен, слышит ли его Инеж. — Я не… Я не знал, что он еще не ушел. Роллинс сказал Джорди, что может хранить наши ценности в своем сейфе, поскольку это гораздо надежнее, чем в пансионате, и я просто спросил Джорди, должны ли мы оставить там и наши шкуры. Я не хотел этого, но я… Я хотел быть умным, думать наперед.

Инеж сбоку всхлипнула, и он почувствовал вес на кровати, когда она положила рядом с ним свою ладонь.

Мгновение он колебался, прежде чем вложить свои холодные тонкие пальцы в ее теплые и крепкие. И когда ее дыхание прервалось рыданием, Каз раскрыл объятия и крепко обнял Инеж. Она свернулась у него на груди, тщательно избегая прямого прикосновения к коже, когда плотину прорвало.

И если он плакал вместе с ней, что ж. Инеж хранила его секреты. Она будет хранить и этот тоже.

* * *

На следующее утро Инеж отправила записку Шпекту, чтобы он в ближайшем будущем планировал выступать в роли капитана. Она больше не оставит Каза до конца его жизни, что при иных обстоятельствах могло бы показаться долгим сроком.

В самых оптимистичных предположениях Каз дал бы себе около года. Может, двух, если шкура действительно поможет. Практически ничто по большому счету.

Он не сказал этого Инеж. Он был уверен, она уже примерно представляла и не хотела напоминаний.

Однако, если бы это заняло больше времени (или если бы Каз не был таким эгоистом), он мог бы запротестовать и настоять, чтобы она отправилась в плавание хотя бы еще раз, прежде чем приковать себя к берегу ради него, но он понимал. Он знал, она никогда не простит себя, если будет в море, а он помрет раньше, чем они ожидали. Время было ограничено, так что Инеж была решительно настроена максимально использовать то, что осталось.

Как только она отправила послание Шпекту, они с Казом долго обсуждали, что делать с остальными Воронами. В итоге решили не разглашать истинную природу его болезни и неизбежность конца. Они не хотели омрачить им оставшееся время с Казом. Каз знал, Джеспер в особенности будет настаивать на попытках найти лекарство, несмотря ни на что, и мысли об этом выматывали его. Он не хотел, чтобы Джеспер впустую тратил время.

Но он понял, что Инеж тоже не до конца оставила надежду в этом отношении, когда она тем вечером вернулась в Клепку с полдюжиной книг о керчийском фольклоре в руках.

— Ты ничего там не найдешь, — настаивал Каз, недовольный Инеж — она только причинит себе боль ложной надеждой.

Она смерила его взглядом, отвлекшись от складывания книг на его столе.

— Я пока не собираюсь ставить на тебе крест, Каз Бреккер.

Он не мог спорить с ней. Он не окажет ей столь дурную услугу.

Каз делал всё, что мог, чтобы продолжать как обычно — дела, Отбросы, — потихоньку стараясь устроить всё так, чтобы никто не обратил внимания, но знал: его ближайшее окружение заметило, что что-то готовится.

Особенно Аника и Эйф.

Анике по крайней мере хватало приличия действовать тонко, спокойно предлагая взять на себя больше ответственности, и Каз позволял ей. Он собирался оставить ее за главную. Он больше никому не доверял в этом, особенно когда его стажеры, были всё еще стажерами. Он пытался обучить Анику на свою преемницу так, чтобы она не поняла этого окончательно. Или скорее, чтобы она не догадалась, почему или как скоро это произойдет.

Эйф, с другой стороны, не была столь деликатна, чтобы не спросить Казу напрямую.

— Что с вами не так? — вопросила она, ворвавшись в его кабинет и захлопнув за собой дверь.

Каз вздохнул, сжав переносицу, в то время как Инеж приподняла брови, сидя на краю его стола.

Щеки Эйф порозовели, когда она заметила ее.

— О. Привет, мисс Призрак.

— Ты можешь звать меня Инеж, Эйф, этого достаточно, — мягко произнесла Инеж, устало улыбнувшись ей.

Мгновение Эйф переводила взгляд с одного на другого, а потом кивнула.

— Конечно, мисс Призрак. Короче, Каз…

Он резко посмотрел на нее.

— ...э, мистер Бреккер, — проворчала Эйф, скрестив руки. — Вы ведете себя странно.

— В самом деле? — сухо произнес Каз, опустив взгляд на бумаги, над которыми работал.

Грудь сжало, когда Инеж осознала, что он продвигается вполовину медленнее, чем был способен раньше.

— Да, — упрямо настаивала Эйф. — Вы еще более угрюмый, чем обычно, но гораздо меньше участвуете, всё время отправляете меня и Анику на работу, которую всегда делали сами, а самое ужасное — то, что «Призрак» отплыл на прошлой неделе, но его капитан сидит на вашем столе, вместо того чтобы быть на борту, — она бросила взгляд на Инеж и немного нервно переступила с ноги на ногу. — Извините.

В большинстве случаев Инеж бы повеселилась. Отчитывающая Каза его собственная протеже — довольно-таки забавная картина…

Но Эйф была права. Каз вел себя странно, и она была слишком сообразительна, чтобы не заметить. Она научилась у лучших… училась. Всё еще училась.

Инеж посмотрела в сторону и попыталась сглотнуть ком в горле.

Каз смотрел на Эйф с нечитаемым выражением на лице, но Инеж видела трещины. Он был истощен и испытывал боль. Он был испуганным, оцепеневшим, опустошенным и сердитым. Он был человеком (по крайней мере, во вторую очередь после тюленя).

И Инеж знала, что он по-своему любит этих детей.

— Сядь, Эйф, — мгновение спустя сказал Каз, кивнув на стул перед столом.

Он уронил ручку, отказавшись от маски равнодушия. И Эйф, похоже, поняла это и села, глядя на Каза расширившимися глазами. Он медленно выдохнул, прежде чем снова посмотреть на нее.

— То, что я сейчас скажу, остается между присутствующими в этой комнате, Эйф. Ты понимаешь? — начал Каз, глядя на нее своим фирменным пристальным взглядом.

Она поколебалась, снова переводя взгляд с одного на другого, а потом кивнула.

— Понимаю, босс.

Каз кивнул.

— Хорошо. Потому что мне понадобится твоя помощь, а младшим детям понадобится твоя поддержка… особенно Нанко и близнецам.

Эйф снова кивнула с настороженным выражением, и Инеж невольно испытала гордость за эту юную девочку.

— Я болен и не поправлюсь, — просто сказал Каз, ожидая, что Эйф начнет возражать. — Ни ты, ни кто другой ничего не могут с этим поделать. Я пытаюсь обеспечить, чтобы, когда я уйду, Аника смогла принять должность и все были в безопасности. Мне надо, чтобы ты присматривала за остальными детьми. Я доверяю Анике, но она не хочет быть боссом Бочки. Так что, если ты посчитаешь, что Отбросы могут стать небезопасны, твоя задача — вывести всех детей в особняк Ван Эка и написать Инеж. Они защитят вас всех и помогут придумать, что делать дальше.

Эйф побледнела, слушая всё это, но сумела сохранить бесстрастное лицо… до тех пор, пока не попыталась заговорить и не задохнулась. Она подтянула колени к груди и яростно посмотрела в сторону, пытаясь сморгнуть слезы. Несколько мгновений спустя она наконец прохрипела вопрос:

— Сколько?

— До моей смерти? Сложно сказать точно, — Каз избегал встречаться взглядом с ними обеими. Инеж не хотела знать его оценку времени. — Но через пару месяцев мы с Инеж уедем из Кеттердама. Она вернется.

Я — нет. Каз не произнес последние слова, но Инеж и Эйф прекрасно их услышали.

Прошла полная минута, прежде чем Эйф заговорила снова, и ее голос, такой тихий, разбил сердце Инеж.

— Не оставляйте меня, пожалуйста.

Каз резко втянул воздух, стиснув челюсть. Похоже, он с трудом держал в узде собственные эмоции. Инеж встала и подошла к Эйф, предложив ей объятие, которое она, всхлипнув, сразу же приняла, ее руки вцепились в рубашку Инеж на спине.

А потом плечо Эйф мягко сжала другая рука, и они обе удивленно подняли взгляд, увидев стоявшего рядом Каза.

— Ты и остальные дети — мои маленькие Вороны, — тихо произнес он. — Остальные мои Вороны позаботятся о вас.

Эйф кивнула. Больше она ничего не могла сделать, и, крепко обнимая ее, Инеж понимала ее, как никто.

Инеж позаботится, чтобы маленькие Вороны Каза были в безопасности и счастливы. Она бы подарила им весь мир, если бы могла.

Она бы сделала это, потому что знала, что Каз этого хотел бы.

Прошло много времени, прежде чем Инеж снова начала чувствовать Каза. Но когда это случилось, она поняла, что ее время подходит к концу. И она была удовлетворена всем, что совершила. В течение десятилетий у нее была успешная карьера охотника за работорговцами. Она вырастила двух чудесных родных детей и бесчисленное множество других — в течение нескольких лет, делая это одновременно. Она присутствовала на свадьбах, похоронах, рождениях и празднествах. Она любила и была любима в ответ.

Но теперь для нее наступило время отправиться домой к человеку, с которым она хотела бы всё это совершить вместе.

Она так и не нашла другую любовь, не в романтическом смысле по крайней мере. После Каза она искренне не хотела. Инеж никогда не принадлежала к тем, кто ищет романтические отношения, и она всегда была занята всем остальным. Она не хотела заставлять кого-то приспосабливаться к ее образу жизни, как Каз, и она просто никогда не оставалась на одном месте достаточно долго, чтобы образовать подобную связь с самого начала, особенно после того, как Реца в восемнадцать лет встала во главе Отбросов с Джори в роли ее паука. Мама больше не нужна была им рядом так сильно… не то чтобы это мешало ей заскакивать, но это другое.

Инеж помогла Реце прибраться на чердаке, к которому годами никто не прикасался, если не считать починку крыши время от времени. За пару лет до своей смерти Каз купил целое новое здание для новых Отбросов, и Аника никому не отдала комнаты, поскольку никто в них не нуждался.

— Казалось неправильным подниматься сюда, — тихо сказала Аника Инеж. — Босс всегда так ценил личное пространство. Я не хотела прикасаться к его вещам и не собиралась заставлять тебя прибираться здесь, так что… Я просто всё оставила как есть.

Инеж была благодарна за это, когда подняла половицу в двух шагах налево от ее окна, чтобы показать Реце секретный тайник…

И увидела внутри горстку небольших свертков.

Дыхание прервалось, и она опустилась на колени, медленно потянувшись внутрь дрожащими руками.

На тонком длинном свертке почерком Каза было написано просто: «Сокровище моего сердца». Инеж всхлипнула и аккуратно развернула старую бумагу, обнаружив почти именно то, что ожидала.

Он всегда любил дарить ей кинжалы.

Этот был из черной стали с зазубренным лезвием и ручкой из вишневого дерева. На одной стороны навершия был выгравирован маленький ворон, а на другой — знакомый военный корабль. Пробежав пальцами по краям кожуха, Инеж почувствовала легкие неровности. Она посмотрела на него под светом и узнала сулийские буквы.

Каз. Джори. Реца. Инеж.

Она вытерла глаза и прикрепила кинжал к поясу, сделав мысленную пометку, как только сможет, достать для него настоящие ножны. «Санкта Урсула, — решила Инеж. — Святая покровительница потерявшихся в море».

Остальные свертки предназначались другим Воронам Каза. Джори, Реце, Джесперу, Уайлену и даже Нине. Она очень аккуратно собрала их и опустила в сумку — она позаботится, чтобы в скором времени все их получили. Возможно, в их следующий день рождения. Казу бы это понравилось. Ему всегда нравилось удивлять других.

Или, возможно, она соберет всех в следующий день рождения Каза и устроит небольшие поминки. Он бы это возненавидел, подумала Инеж с легкой улыбкой. Но также он говорил, что не слишком важно, чего хотел бы умерший, поскольку он умер, и поминовения и всё такое в любом случае больше предназначены для живых.

Она практически чувствовала, как он хмурится на нее за то, что она использует против него его собственные слова.

В итоге у них были поминки на день рождения Каза: небольшая компания Воронов собралась в особняке Ван Эков, где они потчевали Рецу и Джори историями о том, чем занимались, когда были моложе, чем близнецы сейчас.

Когда Инеж достала последние подарки Каза для них всех, кругом были слезы.

Реца и Джори оба получили маленькие тренировочные ножи. Каз говорил Инеж, что добудет такие, но, видимо, не успел показать ей до того, как всё случилось. Это были легкие метательные ножи, парные черные лезвия с березовыми ручками, но у каждого имелись свои особенности. У ножа Рецы рукоятка была обернута темно-бордовой тканью с вырезанной на навершии элегантной «Р» с одной стороны и кошачьим силуэтом с другой.

В тот год Реца просила у них кошку, и Каз сказал ей, что, возможно, она получит ее на день рождения, если будет есть свои овощи. Увидев это, Инеж засмеялась со слезами на глазах.

Нож Джори был похожим, но со светло-фиолетовой тканью, «Дж» вместо «Р» и высокой сосной.

Джори жутко хотел взобраться на сосну, но Инеж и Каз сказали ему, что прежде чем он сможет по ней хоть немного подняться, ему надо очень хорошо отточить умение лазить.

В этот момент Инеж поняла, что Каз дарил им не просто напоминание о целях, о том, над чем надо работать и для чего учиться, но также напоминание, что их слушают и любят. Поняв это, она едва не заплакала снова.

Джеспер сказал, что может заточить лезвия, чтобы ножами можно было пользоваться по-настоящему, и близнецам не надо было даже смотреть друг на друга, чтобы синхронно кивнуть.

Подарком для Нины оказалось маленькое зеркало с ручкой, инкрустированное серебром, с выгравированным на обратной стороне фьерданским волком. Инеж почти слышала хриплый голос Каза, когда он невозмутимо говорил нечто вроде: «Поскольку ты всё время так беспокоишься о моих волосах, я предположил, что ты одержима своими собственными, так что я подумал, тебе может понравиться возможность присматривать за ними».

Судя по восторженному смеху Нины, она тоже уловила посмертное подшучивание Каза.

Месяцы спустя Инеж получит письмо, сообщающее, что пасть волка вообще-то открывается, обнаруживая маленький отсек в пустой середине, достаточный для небольших предметов или сложенных кусочков бумаги. Внутри уже находились несколько заточенных осколков костей.

Уайлен получил коробку с разноцветным чернильным порошком, привезенным из Шу Хана. Маленькие баночки с ярким красным, ядовитым зеленым, сочным фиолетовым, темно-синим.

Открыв коробку, Уайлен долго молчал, уставившись на них, а потом прочистил горло, потянувшись протереть глаза.

— Это он предложил цветовой код, — тихо произнес Уайлен, имея в виду систему организации, которой пользовался, чтобы собирать документы без Джеспера. — Однако в Кеттердаме не слишком много вариантов цветных чернил, и то, что здесь продается, быстро выцветает… Святые, он просто… — Уайлен всхлипнул, и Джеспер крепко обнял его.

Инеж отвела взгляд в сторону, сердце по-прежнему болело, когда она видела их обнимающимися. То, чего она больше никогда не получит от Каза. Обычно она нормально реагировала, но обнаружение подарков после стольких лет заставляло сжиматься грудь. Это было хорошо, она была рада, что нашла их и могла теперь почтить Каза, но нисколько не уменьшало скорби. Она просто скучала по нему каждой частицей своего существа.

Джори положил голову ей на плечо, и она повернулась к нему, мягко поцеловав в макушку. Реца тихо села с другой стороны от Инеж. Как и ее отец, она не слишком любила прикосновения, но твердо прижалась ногой к ноге Инеж — якорь, удерживающий ее.

Подарок для Джеспера стал последним. Развернув бумагу, он увидел кожаные кобуры для пистолетов, но они явно были сделаны на заказ специально для Джеспера. Кожа была выкрашена в насыщенный черный цвет, а гнездо для пистолета сделано в форме крыла. Воронова крыла.

— Святые, он… — Джеспер засмеялся со слезами на глазах, мягко проведя по рисунку перьев. — Он… этот придурок. У нас вышел спор за несколько месяцев до… — он оборвал себя, рвано вдохнув, и вытер глаза. — Когда он пытался отсечь меня от Отбросов. Я думал, он пытается сказать мне, что я там больше не нужен, и он сказал, что я всегда буду одним из его людей, он просто не хочет, чтобы я был связан с дерьмом банды, когда у меня теперь есть хорошая жизнь здесь. Сказал, что Торговый совет копается в его делах, пытаясь выявить мою причастность к чему-нибудь, чтобы они могли удалить меня от помощи Уайлену, — он слабо засмеялся, не отрывая глаз от кобур. — Полагаю, он хотел убедиться, что напоминание задержится, а?

Инеж спрятала улыбку за ладонью, из первых рук зная, как зол (и обижен, хотя он никогда бы не признался в этом) был Каз после того спора, и в основном на себя самого, но также и на Джеспера за то, что тот предположил, будто Каз так поступит, когда у них так давно были такие хорошие отношения. Она знала, кобуры являлись одновременно вызовом и утешением: Джеспер оставался Вороном Каза, хотел он того или нет.

Время продолжало свой бег. Инеж покидала Керчию чаще, безостановочно охотясь на работорговцев. Она больше не была единственной: по Истинноморю теперь плавали десятки кораблей, готовые в любой момент штурмовать рабовладельческие судна. Саму Инеж, по-видимому, приравняли к Святой — Санкта Инеж Истинноморя, покровительница похищенных и попавших в рабство детей.

Она не знала, как к этому относиться, но если бы ее спросили, она бы сказала, что она не Святая, а просто девочка, которую забрали из дома и которая хотела, чтобы это перестало происходить с другими.

Реца и Джори достаточно быстро заработали собственные легенды: главный слух, который услышала Инеж, гласил, что близнецы на самом деле — Грязные Руки, вернувшийся в новых телах ради мести после того, как его старое тело уничтожили. Это напомнило Инеж о том, что когда-то давно сказал ей Каз: «Когда все знают, что ты чудовище, не надо тратить время на совершение чудовищных поступков».

Реце и Джори не нужно было быть чудовищами, чтобы их боялись: они пользовались репутацией своего отца, как это делал Каз, пряча истинные намерения под десятками разных слоев. Они вычищали тех, кто имел дело с работорговлей, свергая как бордели, так и банды, разоблачая нечестных купцов, когда это было весело (и выгодно, с нежностью заметила Инеж: Реца в самом деле была дочерью своего отца), и просто в целом управляя Бочкой гораздо менее жестоко, чем бывало раньше.

Инеж, конечно, не заблуждалась насчет того, чем занимались Отбросы. Она знала, что они по-прежнему убивают, воруют и шантажируют, но она доверяла своим детям. Она знала, что они тщательно выбирают цели, что они делают то, что должны. Она не винила их за это. Даже если порой жалела, что они не продолжили ее дело, вместо дела Каза.

По мере того, как Инеж становилась старше, она становилась более довольной тем, как обернулась ее жизнь. Когда Святые решат, что пришло ее время, она уйдет без суеты, а до тех пор будет продолжать свою миссию.

А потом она начала чувствовать это — чувствовать его.

Вначале она даже не заметила по-настоящему, но как только заметила, не могла перестать чувствовать Каза вокруг нее. Ночью она могла поклясться, что даже чувствует его руку, обнимающую ее талию, и его нос, прижимающийся к ее шее. Она была уверена, он пришел проводить ее к тому, что следует дальше, как только она будет готова.

Тогда Инеж в последний раз в качестве капитана направила «Призрак» в Кеттердам. Она передала корабль своей первой помощнице Люде (Шпект ушел на покой и умер несколько лет назад) и отправилась в один из своих многих домов и последнее пристанище своей любви. Где она хотела упокоиться рядом с ним.

Близнецы часто навещали ее, как и Джеспер с Уайленом. Но большую часть времени Инеж находилась наедине с раздражительной амбарной кошкой, которую она с нежностью нарекла Бреккоготь.

Каз заявил бы, что ненавидит кошку, с любовью подумала Инеж, но не сомневалась, что муж в итоге полюбил бы ее.

Инеж выращивала цветы, фрукты и овощи. Она полола сады и пыталась заняться вышивкой (не слишком преуспела, но считала ее расслабляющей), она разговаривала с соседями и ласкала Бреккоготь, и каждый вечер сидела под ивой, чтобы поужинать с Казом.

В конце концов, когда Инеж могла практически чувствовать руку Каза в своей, слышать слабое урчание его хриплого голоса, обонять слабейший намек на кофе, чернила и медь, она поняла, что время пришло. Она отправила письма своей семье и села на крыльце, и солнце ласкало ее морщинистое лицо. Она почувствовала поцелуй в висок.

— Почти, Каз, — мягко пообещала она. — Как только я попрощаюсь. И тогда ты сможешь быть со мной снова.

Он сжал ее руку, и она улыбнулась.

Реца и Джори осторожно помогли Инеж добраться до кровати и сели по обеим сторонам ее, словно снова были детьми, каждый держа ее за руку.

— Мы любим тебя, мама, — сказал Джори хриплым голосом.

Реца коротко кивнула, соглашаясь, и свободной рукой потерла между пальцами кромку старого стеганного одеяла, которое мать Инеж когда-то сшила для Каза.

— Я тоже вас люблю, — пробормотала Инеж, глядя на них. — И па вас любит. Он так сильно гордится вами обоими, я чувствую это.

Джори всхлипнул, и она сжала ладони своих детей. Снаружи донесся звук приближающейся повозки.

Реца успела встать раньше Джори — осторожно, чтобы не слишком беспокоить Инеж.

— Я схожу, — спокойно сказала она и выскользнула из комнаты, чтобы привести Джеспера и Уайлена в залитую солнцем комнату.

Инеж мягко улыбнулась Джори, потянувшись, чтобы заправить прядь волос ему за ухо.

— Вы оба так похожи на него, — вздохнула она, расслабившись у изголовья кровати, которую когда-то делила с Казом. — Вы оба — целый мир для нас с па. Мне так повезло, что вы появились в моей жизни.

Джори наклонился вперед, чтобы поцеловать ее в лоб.

— Нам очень повезло, что ты наша мама, — ответил он, и его дыхание прервалось.

Вошли Джеспер и Уайлен, поседевшие и с морщинами в уголках глаз.

— Рады видеть тебя, старожил, — поприветствовал Джеспер, мягко похлопав ее по ноге, когда она медленно пересела на стул, который принесла Реца и поставила рядом с изголовьем кровати.

Второй она поставила рядом для Уайлена, который с благодарностью им воспользовался.

— Ты старше меня, — с улыбкой сказала Инеж.

— Однако кто из нас на смертном одре? — ответил Джеспер слегка напряженным голосом, но она знала, что с ним всё будет в порядке. С ними обоими.

Инеж пожала плечами.

— Каз говорит мне, что пора уходить, — просто сказала она, и Джеспер фыркнул.

— Нетерпеливый ублюдок до самого конца, а? — пошутил Джеспер. — Не мог больше терпеть и схватил тебя.

Уайлен мягко пихнул Джеспера локтем, по его щекам уже текли слезы, когда он улыбнулся.

— Он был очень терпеливым, ты просто избалован, — упрекнул он.

Инеж засмеялась, окруженная теми, кого любила. Она не думала, что Нина сможет приехать, но хотела задержаться, насколько сможет, просто на случай, если вдруг произойдет чудо.

Она знала, что не произойдет, почему и написала всё, что когда-либо хотела сказать лучшей подруге, в письме. Но по крайней мере она успеет на похороны.

Они проговорили до поздней ночи, и Инеж будто ощущала, как сидевший рядом Каз становится более плотным, готовый ждать, сколько угодно. Как только она заснет, всё будет кончено.

Судя по выражению лиц остальных, они тоже это знали.

Озвучил это Уайлен, потянувшись, чтобы сжать ее ладонь.

— Ты можешь идти, Инеж, — прошептал он с новой волной слез на щеках. — Мы позаботимся обо всем здесь, и скоро мы с Джесом присоединимся к вам.

Инеж медленно кивнула, ее тело так устало.

— Я люблю вас, — тихо произнесла она и услышала эхом в ответ те же слова.

Закрыв глаза в последний раз, она почувствовала, как тонкие пальцы взломщика переплелись с ее пальцами.

— Долго же ты, — сухо произнес Каз, но Инеж знала, он рад, что она не торопилась. — А теперь, Призрак, я ожидаю доклад обо всем, что я пропустил.

Инеж засмеялась, когда они с Казом вместе ступили в то, что идет дальше.

Проснувшись головой на груди Инеж (и с одеялом между ними), Каз знал, что она уже не спит. Теперь она всегда просыпалась первая. Раньше было делом жребия, спал ли он вообще, но нынче он первый засыпал и последний просыпался. Однако Инеж не жаловалась и даже не комментировала. Каз догадывался, что она смаковала эти мгновения, пока еще могла.

Он знал, что он смаковал бы, если бы они поменялись местами.

Тем не менее Каз проснулся, чувствуя, как ее рука нежно прочесывает его волосы. Тело болело, но достаточно приглушенно, чтобы он мог назвать это хорошим днем.

Он не сомневался, что частично это из-за того, что его шкура была у Инеж. Она всегда держала ее на себе после того, как они обнаружили, что тепло ее тела, согревающее его шкуру, уменьшает боль в костях. Его тело уже просто не могло поддерживать этот уровень тепла.

— Jivr žay, mehr qad, — прошептала Инеж — сулийские слова срывались с ее губ, словно пение птиц.

— Что это значит? — пробормотал Каз, слишком усталый, чтобы припомнить вылетевшее из головы слова.

Он пытался выучить сулийский, но языки всегда были сложными сами по себе, плюс всё это в десять раз замедляло его способность учиться. Теперь он большую часть времени проводил в легком оцепенении.

Впрочем, Инеж не возражала, продолжая играть с его волосами. Он чувствовал, как ее грудь поднимается и опускается с каждым вдохом, слышал под своим ухом биение ее сердца, и этого было достаточно, чтобы удерживать его в настоящем моменте. Они годами работали, чтобы продвинуться так далеко. Опустошение еще даже не начало прикасаться к зияющей яме эмоций, которую он испытал, когда понял, что у них не будет времени продвинуться дальше.

— Это значит: доброе утро, мой любимый, — сказала Инеж, ее голос окрашивало нежное веселье.

— Goed morgen, mejn olkars… — Каз вздохнул. — На сулийском звучит куда лучше.

Инеж засмеялась:

— Поэтому я и сказала на сулийском.

Не в состоянии сдержать легкую улыбку на губах, он потянулся, чтобы сжать ее свободную ладонь.

— Наверное, нам стоит встать, — неохотно сказал он. — Эйф придет сюда сама, если мы заставим ее ждать слишком долго.

— Она беспокоится о тебе, — мягко произнесла Инеж, отодвигая волосы с лица Каза. — Она не хочет потерять тебя.

Каз ссутулил плечи и отстранился от Инеж, заставив себя сесть.

— Ей придется смириться с этим.

Одевались они в молчании. Каз избегал зрительного контакта и даже смотреть в сторону Инеж, а она предпочла ничего не говорить, оставив Каза вариться в своих чувствах. Хотя Каз был прав, они оба предпочитали не говорить об этом. И особенно ему не следовало срываться на Инеж — они в этом были вместе.

Когда Каз закончил одеваться, надежно обернув шкуру Джорди под пиджаком, он задержался возле двери, ожидая Инеж. Она в свою очередь пересекла комнату, и он видел свою шкуру под ее капитанской курткой с капюшоном. Он не чувствовал холода поздней осени. Он потянулся осторожно взять ее руку, поднеся ее к груди с нежным пожатием — молчаливое извинение.

Инеж приняла его, шагнув ближе, заставив его посмотреть на нее, и остановилась в молчаливом вопросе. Он ответил, медленно прижавшись к ее губам своими, тяжело опираясь на трость, и тихо вздохнул.

— Мы разберемся с этим, — пробормотала Инеж, прислонившись лбом к его лбу. — Всё будет хорошо. Обещаю.

Он не мог спорить с Инеж, даже если хотел.

* * *

— ...он был очень большой, мистер Бреккер, — шмыгнул носом Лианг, подняв на Каза наполненные слезами глаза.

Каз гордился им, поскольку на этот раз он не ревел во всю мощь легких. Пацан не выживет, если у него каждый раз будут такие эмоциональные срывы.

Каз пытался быть терпеливым, правда — по крайней мере с детьми, — но он был истощен и мысль о том, чтобы взбираться весь путь по лестнице наверх только ради того, чтобы убить маленького паука, вызывала у него головокружение.

— Почему ты пришел с этим ко мне, а не к Нанко или к своей сестре? — спокойно спросил Каз, изо всех сил стараясь не показать нетерпения.

— Их здесь нет, — нахмурился Лианг, потерев глаза. — Они ушли.

А вот это действительно беспокоило.

— Ушли? — спросил Каз, бросив взгляд на Инеж, которая сидела на подоконнике. Она обеспокоенно нахмурилась. — Что значит «ушли»? Когда? Они ушли вместе с кем-то?

Лианг нахмурился сильнее, неуверенно посмотрев на Каза.

— Нанко сказал, что вы отправили их с Джинги на миссию, — ответил он, и Каз принялся ломать голову, пытаясь вспомнить хоть что-то сказанное девятилетке, что тот мог неправильно трактовать как «миссию» — и ничего не придумал.

— Инеж, — мягко произнес Каз, пытаясь не выглядеть обеспокоенным или, Святые упаси, паникующим из-за мелких чудовищ, бегающих по его собственности. — Не могла бы ты прислать Эйф и кого-нибудь еще из других стажеров, кого увидишь, в мой кабинет, а потом начать… Поиски, чтобы убедиться, что Нанко и Джинги не потерялись? — спросил он, пытаясь не дать Лиангу понять, что он определенно не посылал двоих самых младших детей ни на какую проклятую «миссию».

Она быстро кивнула и выскользнула из кабинета. Каз указал Лиангу на стул перед столом.

— Садись. Ты ел? — спросил он, опустившись в свое кресло и слегка стиснув челюсть, когда спина запротестовала. Будь проклято это всё.

Лианг забрался на стул, снова шмыгнул носом и покачал головой. Каз без слов протянул ему носовой платок, который Лианг взял, а потом использовал именно так, как сделало бы большинство семилетних детей: накрыв им палец и поковырявшись в носу.

Каз скривился, сразу же решив не требовать платок обратно. Он не стал трудиться поправлять его.

— Босс? — Эйф с беспокойством в глазах открыла дверь, а потом заметила Лианга и убрала с лица все эмоции.

Ну хоть что-то, подумал он.

Несколько мгновений спустя двое пауков подростков — маленькая полусулийка и фьерданец — в свою очередь проскользнули в дверь и встали в его кабинете.

— Луджа, — сказал Каз сулийке, достав маленький мешочек с пачкой крюге внутри. — Сбегай за выпечкой.

Он бросил ей мешочек, и, кивнув, она развернулась и моментально исчезла в коридоре.

Луджа была наполовину керчийка, наполовину сулийка. Пару раз Каз задумывался, походили бы на нее их с Инеж дети, если бы у них вообще когда-нибудь были дети. Конечно, он сразу прогнал эту мысль, заперев ее далеко-далеко в ящике.

Сейчас она чувствовалась особенно бессмысленной: он умирал. Даже если бы у них появился ребенок прямо завтра, он никогда этого не узнает.

Затем Каз повернулся к пауку фьерданцу — двенадцать лет, на год младше Луджи, и однако уже почти на фут выше нее. Пацан был настолько фьерданцем, что Каз почти ждал, что Людвиг будет звать его demjin.

Он не звал, и к лучшему.

— Людвиг, возьми Лианга и идите убейте паука — в смысле настоящего паука, насекомое — в комнате младших детей, — сказал он, махнув запястьем, и Людвиг с Лиангом исчезли, как Луджа до того.

Хорошо. Он хорошо выбрал этих двоих.

— Где Фиен? — спросил он Эйф, приподняв бровь.

Эйф, нахмурившись, скрестила руки, и Каз внутренне вздохнул. Порой эта девочка была упряма, как Нина.

— Что происходит?

— Одно с другим связано, — резко сказал Каз. — Где Фиен?

Фыркнув, Эйф села в другое кресло Каза.

— Она повела Нанко и Джинги на уличную ярмарку или что-то такое.

Каз приподнял бровь. Эйф лгала ему. Она в упор смотрела на него со скучающим выражением, но держалась совершенно неподвижно, явно пытаясь не выдать себя каким-нибудь жестом. Что, естественно, и было тем, что ее выдает — девочка постоянно теребила края своей одежды. Переставала она, только когда пыталась казаться более взрослой или не выглядеть нервничающей.

Он откинулся на спинку кресла, у него уже появилось смутное подозрение, в чем тут дело.

— Если это так, по какой такой причине Нанко сказал Лиангу, что я отправил его на особую миссию?

Она застыла, распахнув глаза, а потом застонала, уронив лицо в ладони.

— Дура Фиен не могла держать язык за зубами, — пробормотала Эйф.

Это было практически подтверждением смутных подозрений Каза.

— Значит, Фиен знает, хм? — жестко спросил Каз, глядя на виноватую девчонку, которая пыталась избегать зрительного контакта. — Я знаю, что близнецы и Нанко не знают, и заключаю, что если знает Фиен, то знает и Луджа, так что остается Людвиг. Ты рассказала им?

Лицо Эйф сморщилось.

— Простите, мистер Бреккер, — тихо произнесла она и, к его ужасу, ее глаза начали наполняться слезами. — Я нечаянно разбудила Луджу две ночи назад, потому что я… — она ссутулилась, яростно глядя в сторону, словно пытаясь скрыть от него слезы. — ...и она не оставляла меня в покое, пока я не рассказала, в чем дело. И я пыталась говорить тихо, клянусь, но наша комната не такая уж большая, и там всего два шага между нашей с Луджей койкой и койкой Фиен и Людвига, так что Фиен услышала меня, поскольку она спит на верхней койке, и она не слишком умеет быть тихой, так что она разбудила Людвига…

Каз сжал переносицу и махнул рукой, чтобы она замолчала.

— Гезен, это мне за то, что я взял в банду детей, — пробормотал он.

Он проигнорировал тот факт, что был моложе Фиен и Людвига, когда присоединился к Отбросам. Он вздохнул.

— Должен сказать, ты держала всё в тайне дольше, чем я думал: три недели — не так уж плохо.

Эйф подняла слегка пораженный взгляд и шмыгнула носом.

— Вы не верили, что я сохраню ваш секрет? — с обидой спросила она, а потом поморщилась, отведя взгляд. — То есть. Полагаю, вы были правы…

— Не драматизируй, — перебил ее Каз.

Ему не нужна была еще одна ситуация как с Джеспером, хватало того, что Нанко был решительно настроен следовать по стопам стрелка. Хотя Каз смутно подозревал, что это из-за того, что Джеспер являлся единственным земенцем, которому Нанко мог подражать. Ну, и еще Нанко считал Джеспера веселым.

— Если бы я не доверял тебе, я бы не рассказал тебе.

— Но вы только что сказали…

Каз снова вздохнул:

— Я знал, что рано или поздно ты разболтаешь Лудже, и не остановил тебя, поскольку… что ж, — он покрутил монетку между пальцев. — Инеж сказала, что тебе нужна поддержка друзей.

— О, — просто произнесла Эйф, глядя на него расширившимися глазами.

Каз твердо положил монетку и сурово посмотрел на нее.

— А теперь, с каким глупым поручением ты отправила Фиен, Нанко и Джинги?

Эйф покраснела, съежившись в кресле.

— Украсть медицинские книги из университетской библиотеки, — тихо призналась она. — Я точно не знаю, что она сказала Нанко и Джинги.

Каз снова вздохнул. Похоже, ему придется либо забирать детей из тюрьмы под залог, либо проникать в университет, чтобы вернуть книги. Ни то, ни другое не вызывало особого энтузиазма.

* * *

— Вот, — Каз вложил в руки Инеж кожаный журнал. — Я… это некоторые самые важные вещи, которые я отслеживаю в настоящее время, и ты единственная, кому я доверяю продолжать.

— Каз, если это планы ограблений… — предупреждающим тоном начала Инеж, открывая книгу — и замолчала, начав просматривать шифр внутри. — Лин Кир-Хао и Танг Юл-Зен из Наганы, ближайший большой город Караджианг, — она перевернула страницу. — Кэймин Магнус, каэльский посол. Продает дешевые подделки каэльских товаров, утверждая, что они импортированы. Имеет любовницу рядом с Ратушей. Глубоко погряз в игорных долгах, — следующая страница. — Марко Таге, бывший drüskelle, официально считается дезертиром. Последний раз его видели на южном берегу Нового Зема, — Инеж помотала головой, недоуменно посмотрев на него. — Что это?

Каз сел на краю кровати и наклонился развязать ботинки.

— Лин Кир-Хао и Танг Юл-Зен поженились примерно десять лет назад в горном поселке Нагана. У них была козья ферма, и Лин занималась ткачеством. Семь лет назад Лин родила близнецов. Два года назад произошел оползень из-за происшествия в шахтах, и поселок Нагана был почти полностью разрушен. К счастью, семья в тот момент навещала мать Лин, и, когда падали камни, они находились в другом месте. К несчастью, их дом и всё, что у них было, раздавило камнями. Мать Лин была их единственной оставшейся семьей, так что они переехали к ней, но там не хватало работы. Тогда Танг познакомился с человеком, который пообещал ему работу — слишком хорошую, чтобы быть правдой. Если они смогут добраться до Керчии. Они начали копить, что могли, но кормить детей становилось всё сложнее, и тот человек сделал им предложение: он отправляется в Керчию на следующем корабле. Он тайно возьмет с собой на борт близнецов и сделает всё возможное, чтобы устроить их там с теми деньгами, которые Лин и Танг в состоянии выделить. Вначале они отказались. И тогда к ним постучались кредиторы, которые действовали крайне жестоко. Испугавшись, что их дети пострадают, Танг и Лин умоляли того человека взять с собой детей и отдали ему все деньги, что у них были, чтобы дети тайно оказались на борту.

Каз замолчал, и его челюсть сжалась, он стянул ботинок и начал развязывать второй.

— Это было мошенничество, — с усталой уверенностью догадалась Инеж. — Он взял деньги и планировал… Что, потребовать выкуп с родителей?

— Нет, — ответил Каз с тихой яростью в голосе. — Он хотел, добравшись до Кеттердама, продать Лианга Юл-Танг и Джинги Кир-Танг тому, кто больше заплатит.

Инеж медленно выдохнула и посмотрела на другие страницы.

— Кэймин Магнус?

— Отец Фиен, — сообщил Каз. — Погряз в долгах в «Клубе ворона» и предложил продать мне свою собственную дочь. Если он сделал это предложение мне, я не хочу знать, кому еще он предложил бы продать двенадцатилетнюю девочку.

Свободная рука Инеж провела по кинжалу у нее на предплечье.

— Марко Таге?

— Отец Людвига Таге, — подтвердил он. — Обнаружил, что Людвиг — drüsje после того, как тот случайно обжег руку сестры. Людвиг сбежал, спрятавшись на корабле в Кеттердам, и с тех пор Марко преследует его.

— Ты хочешь обезопасить их, — мягко произнесла Инеж. — Найти Танга и Лин, следить за Магнусом и убедиться, что Таге останется вдали.

— Луджа хочет освежить свой сулийский, — сказал Каз, почти игнорируя слова Инеж. — Она родилась в Керчии, и ее отец, который был сулийцем, умер, когда она была еще совсем малышкой. Она чувствует себя оторванной от своей культуры. Нанко обожает Джеспера, не может оторваться от него, но стесняется по-настоящему разговаривать с ним. Эйф… — он остановился.

Грудь болела. Он обвинил в этом свою слабость.

— Ты должна взять их с собой, — тихо произнес Каз, отказываясь поднимать взгляд. — Научить их, как творить добро в этом мире, вместо того чтобы жить и умереть в Бочке. Береги их.

— Мы должны взять их с собой, когда отправимся на ферму, — мягко предложила Инеж, сев рядом с Казом и нежно проведя ладонью вверх и вниз по его спине. — Возможно, не всех одновременно и не на всё время, но мы можем вернуть им немного их детства. Немного радости, — она помолчала, остановив руку прямо под воротником его рубашки. — Подари им немного больше времени с тобой. С настоящим тобой, не с Грязными Руками, которого ты должен изображать, чтобы защитить всех.

Каз помолчал, ненавидя, что он в самом деле рассматривает эту возможность.

— Мы можем потренировать их на ферме, — пробормотал он. — Сражаться, следить, скрываться.

Это было глупо. Безрассудно, рискованно и наверняка закончится разбитыми сердцами всех этих детей.

На самом деле, им в любом случае будет больно. С таким же успехом можно и взять их с собой, если они захотят.

— Как только станет совсем плохо, они должны будут уехать, — тихо произнес Каз. — И мы должны спросить каждого по отдельности, чтобы они не чувствовали себя вынужденными согласиться.

Он практически чувствовал нежную улыбку Инеж.

— Конечно. Возможно, мы попросим Джеспера и Уайлена привозить их раз в две недели, чтобы у тебя… у нас был перерыв только для нас.

Каз медленно кивнул.

— И как только я… после ты предложишь взять их с собой, если они захотят, да?

Инеж поцеловала его в висок.

— Конечно, Каз. Что угодно для тебя и для них.

Этого было достаточно.

* * *

Дышать воздухом Лижа было немного легче. Солнце было теплым и нежным, высокая пшеница тихо шептала на ветру, свежие ягоды, которые Инеж собрала для них, имели восхитительный вкус….

А мелкие чудовища, которых Инеж уговорила его пустить в дом своего детства, были мелкими чудовищами.

Каз сидел на качелях-скамейке с чашкой чая и ломтем хлеба, наблюдая за восемью фигурами в траве прямо за задней дверью дома. Инеж пыталась обучить их рукопашному бою, но Нанко всё время жаловался, что здесь не хватает оружия, Лианг вскакивал на ноги и бежал к Инеж, как только видел жука или муравья, Джинги считала крайне веселым находить насекомых и показывать их брату, Людвиг всё время отлынивал, Фиен громко шептала дурацкие шутки Эйф, а Луджа (которая, вероятно, преклонялась перед Инеж больше всего после Каза) всё больше расстраивалась из-за всех помех.

Инеж, с другой стороны, как всегда, была бесконечно терпелива и временами даже веселилась.

— Джинги, — мягко упрекнула она, — оставь Лианга в покое, пожалуйста. Фиен, hend žir, запиши всё, что хочешь сказать, чтобы сообщить Эйф позже, и Луджа… — она встретилась с девочкой взглядом и подмигнула. — Как я только что назвала Фиен?

Она поколебалась, слегка прищурившись, пытаясь вспомнить, после чего нерешительно ответила:

— Малышка?

Фиен нахмурилась, ее ярко-рыжие волосы в совершеннейшем беспорядке рассыпались по плечам.

— Я не маленькая!

Инеж засмеялась и кивнула:

— Буду иметь в виду, Фиен. А теперь, будь добра, подойди сюда и попробуй новый прием на Людвиге.

Тюленья шкура Каза была аккуратно с любовью обернута вокруг талии Инеж. Ее пальцы почтительно касались шерсти каждый раз, когда руки опускались к ней, но она легко оставалась сосредоточенной. Для Инеж стало инстинктом любить его таким образом, и его грудь чувствовалась переполненной.

Каз услышал слабый звук копыт и колес по гравию.

— Они здесь, — сказал он, не повышая голоса, но Инеж прекрасно его услышала.

Она посмотрела на карманные часы и улыбнулась.

— Хорошо, чья очередь помогать готовить ужин, а кто помогает с повозкой? — спросила она, и дети быстро разделились пополам, пронесясь мимо Каза в дом только для того, чтобы выбежать из парадной двери.

Он закатил глаза, взяв трость и заставив себя встать. Он покачнулся на мгновение, поскольку голова закружилась, но Инеж мягко подхватила его под локоть.

— Уличные крысы, — прохрипел он, не желая комментировать постоянно усугубляющиеся симптомы.

Инеж улыбнулась и взяла его под руку.

— Они хорошие дети.

Он не стал возражать.

Тем вечером, пока Джеспер с Уайленом ужинали и общались несколько добрых часов, Каз с Инеж вместе сидели на качелях-скамейке, глядя на золотые пшеничные поля, яблони, кусты черники и малины, их маленький сад и большую иву, под которой вскоре будет лежать Каз со своими родителями и братом.

Инеж положила голову ему на плечо, и он осторожно прижался к ней своей головой.

— Я люблю тебя, — прошептала Инеж в ночь.

Они редко произносили эти слова, обычно предпочитая действия, и Каз говорил их еще реже, чем Инеж, но он не откажет ей в возможности услышать их сейчас. Больше никогда. Он не хотел, чтобы она забыла.

— Я люблю тебя, — ответил он, прижавшись губами к ее волосам.

Больше, чем ты можешь себе представить.

I. Эвакуация/ Искупление/ Волосы/ Зубы и когти/ Простуда/ Фонарики

Каждый раз, когда Инеж возвращалась домой, Каз взял за правило освобождать весь вечер, чтобы они могли сосредоточиться друг на друге. Зачастую они, взяв с собой еду, в итоге оказывались на крыше Клепки, рассказывая друг другу о том, что произошло, пока Инеж отсутствовала.

Солнце садилось над Кеттердамом, Каз с Инеж по очереди доставали еще теплые bidderballen из бумажного пакета от уличного торговца, и Каз слушал, как Инеж возбужденно пересказывает свою последнюю миссию.

— …они всерьез боялись нас даже раньше, чем мы озвучили свои требования, и половина команды тут же сдалась, — говорила она, глядя на Каза сияющими глазами. — Конечно, вторая половина устроила хорошее сражение, но их легко было сокрушить. Не прошло и полколокола, когда мы освободили людей под палубой, а еще полколокола спустя корабль полыхал у нас за спиной. Тридцать шесть человек, Каз… тридцать шесть. Больше двадцати из них — дети.

Каз откусил от bidderballen и кивнул.

— Можно сказать, повсеместный впечатляющий успех, — он удовлетворенно усмехнулся. — Это была «Голубая жемчужина», правильно? Капитан Леус Крёлонгт? — Инеж кивнула, и он откинулся назад, мгновение постучав пальцами, производя мысленный подсчет, после чего кивнул. — Я могу перевести его средства на запасной счет к завтрашнему вечеру, — сообщил он. — До тех пор они могут остаться в «Blelbrir».

«Blelbrir Vlicht» или постоялый двор «Канат» представлял собой старый четырехэтажный жилой дом рядом с Пятой гаванью, объявленный непригодным для жилья, который Каз выкупил год назад. Он полностью отремонтировал его и превратил в скромный отель, чтобы выгребать у забредших в Бочку простофиль еще немного денег.

И если два верхних этажа всегда были открыты для команды Инеж и нуждающихся во временном пристанище, которых она привозила на своем корабле, что ж. Просто это являлось умным финансовым выбором: гораздо дешевле владеть целым зданием и быть уверенным в его безопасности для всех этих людей, чем арендовать комнаты в разных местах по всему городу.

Каз не утруждался задумываться о том, почему он взял на себя эту ответственность. Не то чтобы Инеж когда-нибудь просила его об этом, он просто… взял.

Кроме того, он создал запасной счет. Когда Инеж рассказала ему о работорговцах, о которых позаботилась (означало ли это, что они оставались в Хелгейте или на дне Истинноморя), он нашел способ переводить все их нажитые нечестным путем средства на счет, к которому Инеж имела доступ, чтобы она могла использовать деньги, чтобы вернуть людей домой, означало ли это заплатить команде, или отремонтировать корабль, или купить им билет на пассажирское судно, или даже оплатить почтовые расходы, чтобы они могли узнать, что с их семьей и/или домом, прежде чем возвращаться.

Самое главное (для Каза, по крайней мере) заключалось в том, сколько радости и облегчения приносила Инеж возможность никогда не сомневаться, может ли она позволить себе вернуть кого-то домой. Это также позволяло ей не потратить все оставшиеся от аукциона крюге на свою работу, что приносило тихое облегчение уже Казу. Инеж могла делать со своими деньгами, что хотела, но они оба знали по собственному опыту, как опасно едва сводить концы с концами. Таким образом у нее всегда будет страховка, и она всегда сможет приобрести, что захочет, не чувствуя себя виноватой за то, что отнимает деньги от работы. Некоторое время они спорили об этом, но последних двух пунктов оказалось достаточно, чтобы убедить ее. С четырьмя миллионами крюге Инеж могла быть уверена, что никто никогда больше не свяжет ее контрактом. Не то чтобы любой из Воронов допустил бы такое в принципе, но неплохо было иметь этому подтверждение.

Точно так же как Каз знал, что больше не рискует, если зазвучит чумная сирена, оказаться на улице с теми, кого любит, но припрятанные миллионы крюге помогали укрепить эту уверенность. Он и его Вороны будут в безопасности, пока у него есть контроль. А даже если его не будет, Каз зубами и когтями вырвет их безопасность.

Инеж улыбнулась ему, и дыхание в горле прервалось. Она была прекрасна в сумеречном свете, последние лучи солнца подсвечивали ее темные глаза и бронзовую кожу так, что она выглядела священной, святой — той, перед кем Каз с радостью упал бы на колени…

— Мистер Бреккер!

Он повернулся, увидев, как Эйф с немалым усилием выбирается на крышу, производя в два раза больше шума, чем производил он, поднимаясь сюда со своей хромой ногой. Это было одной из многих причин, по которым Каз решил, что оставить Эйф посыльной вместо того, чтобы обучить ее на паука, как он изначально планировал, будет хорошей идеей. Ну и то, что она не в состоянии была держать рот на замке — и она, и Фиен, обе.

— Эйф, — вздохнул он, нахмурившись, и услышал, как Инеж приглушила ладонью смешок. — Почему ты беспокоишь меня? Я сказал тебе, что на этот вечер главная Аника.

— Анике плохо, — сказала Эйф, наконец перебравшись через выступ и безопасно устроившись на старой черепичной крыше. — Людвиг пытался приготовить… — она скривилась. — Вообще-то я не уверена, что это должно было быть. Что-то фьерданское, наверное, но у нас были только керчийские ингредиенты. Думаю, Аника пожалела его, поскольку он очень расстроился, когда никто из нас не захотел притронуться к его стряпне, но у нас на то были веские причины, — она прервалась и бросила взгляд на Инеж. — Привет, мисс Призрак.

Инеж изо всех сил постаралась выглядеть строгой.

— Зови меня Инеж.

Эйф пожала плечами, пошаркав ботинками по крыше.

— Конечно, мисс Призрак.

Каз сжал переносицу и медленно выдохнул.

— Еще кому-нибудь плохо?

— Пиму, но он даже не прикасался к еде Людвига. Он просто увидел, как Аника блюет, и тут же оказался рядом с ней, — она ухмыльнулась, явно считая всю ситуацию крайне забавной.

— Отлично, — пробормотал Каз, сжав зубы. — Тогда Ротти за главного, а ты будешь ему помогать.

Эйф выпятила грудь, выглядя польщенной.

— Конечно, босс!

И начала шумно спускаться обратно через окно.

Как только окно закрылось, плечи Инеж затряслись, и смех полился с ее губ, словно мед.

— Бедная Аника, — сумела она выговорить между хихиканьем.

— Она пыталась быть милой с ними и в процессе отравилась, — с драматическим вздохом сказал Каз, откинувшись назад и краем глаза наблюдая за Инеж. — Такова, мое драгоценное сердце, цена доброты.

Инеж заново расхохоталась и шлепнула Каза по руке.

— Не будь вредным со своими детьми! — отругала она его, но не могла стереть улыбку с лица.

— Они не мои дети, — фыркнул Каз, закатив глаза. — Они неудобства, высасывающие средства Отбросов.

— Очаровательная песенка, Бреккер, учитывая, что, когда я в последний раз просматривала твои финансы, я не могла не заметить, что большая часть расходов на этих детей идет с твоих личных счетов, а не со счетов банды, — невинно заметила Инеж, отсмеявшись и выровняв дыхание.

Каз нахмурился сильнее.

— Значит, высасывающие мои средства, — проворчал он, но не мог по-настоящему злиться, когда смех Инеж словно наполнял сгущающуюся темноту светом.

II. Эхо/ Безмолвие/ Горько-сладкое

День рождения Рецы завершили как всегда: ужином всей семьей под старой ивой, рядом с могилой Джори.

Инеж с нежностью смотрела на свою маленькую семью, пока Каз спокойно рассказывал об одном из новых замков, изобретенных в Новом Земе, который он еще даже не видел, но уже имел насчет него теории. Уже шестнадцатилетняя Реца, сведя брови, очень серьезно слушала отца, гоняя между пальцами собственные отмычки.

Каз сидел позади Инеж на деревянной скамейке, которую они сделали вместе, и ее щека прижималась к бедру его здоровой ноги, а его рука лениво играла с кончиком ее косы, пока он обсуждал с Рецой идею. У Инеж возникло чувство, что он уже знал механизм замка: догадался, насколько мог, по той информации, что у него имелась, но Реца любила загадки, и это была одна из черт, в которых Каз был близок с дочерью.

— Он не снабжен пружиной, — объяснял Каз. — Он не только использует диски, как Шраствук, но и созданные Гришем магниты, как равкианский Замагнок.

Реца слегка свела брови:

— Как он может использовать и то, и другое? Даже если диски намагничены только в определенных местах, магнит и язычки ключа практически нивелируют действие друг друга, если только… — она моргнула, осознавая. — Диски не намагничены, но за ними есть намагниченный механизм, который, вероятно, замыкает диски на месте, если их только не потянет или толкнет в определенном направлении магнит на ключе.

Губы Каза изогнулись в легкой, но гордой улыбке.

— Именно.

Реца поджала губы и изобразила отмычками несколько мелких движений, вероятно, пытаясь наметить, где именно будет каждая новая проблема. Она была гениальна, как ее отец, и наблюдать за ними являлось одним из любимых занятий Инеж, когда она была дома: смотреть, как оба составляют планы и перекидываются идеями так, что даже она не всегда могла не потерять нить рассуждений.

Однако, судя по выражению лиц Уайлена и Джеспера, когда они становились свидетелями этого действа, Инеж понимала гораздо больше, чем они.

Она вечно будет благодарна за это. Она любила свою семью больше всего на свете. Единственным ее желанием было, чтобы ее малыш Джори мог бы вырасти вместе с сестрой…

Но им выпали иные карты. Джори находился со Святыми, и ей было достаточно мужа и дочери.

Когда солнце село над их маленьким домом в Лиже, Инеж не могла не почувствовать удовлетворения тем, как сложилась ее жизнь.

III. Неизвестность/ Молчаливый

Экипаж тихо катился по старым фермерским дорогам к Белендту, где они сядут на поезд обратно до Кеттердама, а потом…

Что ж. Они придумают, что дальше. Придумают.

Нелегко было добиться даже этого: чтобы Каз мог ехать в экипаже, не вспоминая, как его накачали наркотиками и засунули в дорожный сундук для транспортировки, как быстро он потерял представление даже о том, сколько времени его везли, не говоря уже куда. Роллинс, конечно, не снабжал его маршрутом. На этот раз Роллинс действовал с умом, знал, что нельзя недооценивать Каза, так что он избил его, накачал наркотиками, насмехался над ним и сломил его, выведя наружу прячущегося внутри маленького мальчика. Он отнял у Каза зрение, трость, отнял уверенность, чувство собственного достоинства — он отнял у Каза то, что оставалось от надежды и веры, и раздавил в своем кулаке.

Но теперь Инеж была с ним. Уже год неизменно оставалась рядом, сражаясь вместе с ним. Она ни разу не пожаловалась и не винила его за то, что случилось, и не выражала раздражение его медленным и скудным прогрессом. Она расстраивалась, только когда Каз срывался на нее, но даже тогда упрямо не оставляла его совсем. Она просто молча ждала, продолжая помогать ему, когда он нуждался в этом, а когда не нуждался, сидела в противоположном конце комнаты и читала, игнорируя его, пока он не созревал для разговора.

Он ненавидел то, что она так добра к нему — даже после самых жестоких его слов она ни разу не оставила его беспомощным в одиночестве. По-прежнему готовила ему ужин, зажигала огонь в очаге и делала множество других вещей, которые он больше не мог, поскольку она не хотела, чтобы он извинялся, потому что был вынужден, чтобы выжить. Она хотела, чтобы он извинялся, потому что захотел этого, потому что причинил ей боль, понимал, что неправ, и хотел исправить ситуацию. Он любил ее больше всего на свете, и каждый раз, когда она замолкала, чувствовался словно огнестрельная рана в груди. Крайне редко проходило больше пары часов до того, как он сдавался и просил обсудить происшедшее, и в этот момент он сказал бы что угодно, лишь бы всё исправить. И она не пользовалась этим, чтобы заставить его согласиться с ней. Даже если он упрямо стоял на своем, и она ненавидела его решение, она давала ему понять, что недовольна, но не игнорировала его.

После первого раза, когда Каз дернулся, когда Инеж повысила голос и встала, отчитывая его, она старательно избегала этого. Теперь он видел только свет и тени, так что его паникующему мозгу было сложно не спутать ее силуэт с одним из многих людей, которые избивали его в подвале. Она, конечно, сразу это поняла и никогда не повышала голос и не приближалась, когда они спорили.

Инеж всегда знала его лучше всех, но теперь это проявлялось особенно ярко. Она знала то, что вызывает у него панику, как слепота пугает его, когда он бывал уступчивым из страха, а когда из любви или от истощения, как лучше массажировать его сломанные руки, чтобы вернуть им функциональность, когда позволить ему попытаться, а когда твердо воспротивиться. Даже если он часто не соглашался с последним. Инеж знала, где они с братом когда-то прятались, когда не хотели выполнять работу по дому; знала, как умерла его мать, рожая его (и что он винил себя); знала, какие шутки всегда смешили его па, и знала, что он хотел быть похороненным под ивой с остальными Ритвельдами, но был убежден, что не заслуживает этого.

Инеж знала, что когда она осторожно сообщила, что хочет вернуться в море, он как ребенок испугался того, что может случиться, когда ее не будет — и с ней, и (эгоистично) с ним. Его дыхание прервалось, когда он кивнул, и этого было достаточно, чтобы выдать его, и Инеж опустилась перед ним на колени и нежно взяла его (сломанные, уродливые) руки в свои.

— Мне тоже страшно, — мягко произнесла она, твердо сжав его руки. — Мне так страшно, что я вернусь, а ты… — она испустила дрожащий выдох, прижавшись лбом к костяшкам его пальцев. — Но мне необходимо это. Тебе необходимо это, тебе необходимо знать наверняка, что ты можешь справиться самостоятельно. Я знаю, ты можешь, Каз. Я знаю.

Он подумал о той болезненной уверенности, которую почувствовал, когда в конце концов сдался в том подвале, как легкие просто сжались, когда он понял, что никто за ним не придет. Удушающая уверенность лежала на нем, словно свинцовое одеяло, пока он дрожал, дергался и повсюду вокруг видел трупы. Он был уверен, что Инеж никогда не придет.

Он ненавидел озвучивать свою слабость, но не мог ничего поделать. Ему необходимо было подтверждение.

— Но ты вернешься?

Он почувствовал, как Инеж кивнула возле его рук.

— Всегда, — тихо пообещала она. — Я всегда буду возвращаться к тебе, Каз. С обнаженными кинжалами и палящими пистолетами, если понадобится.

И потом они оказались в экипаже, который направлялся в Кеттердам. Каз мог предположить, что с их отъезда прошли часы: судя по гаснущему свету вокруг и его возвращающемуся чувству времени, наступили сумерки. Голова Инеж лежала у него на плече, и его щека прижималась к ее волосам. Каз не знал, что будет делать с Отбросами — мог ли слепой быть королем Бочки? — но он знал: что бы он ни выбрал, Инеж вернется к нему. Всегда возвращалась.

IV. Море/ Обещание/ Покорность судьбе/ Изумление

Семнадцать месяцев. Они растянули это на семнадцать долгих прекрасных месяцев. Семнадцать месяцев пролетели как мгновение ока.

Прошел месяц с тех пор, как Каз окончательно попрощался с детьми. К этому времени самостоятельно он не мог уже пройти больше, чем несколько шагов, и они все знали, что его время приближается. Каз не прощался, даже сейчас, но он отослал их с последним словом для каждого, и даже Инеж не была в них посвящена — и к лучшему. Каз заслуживал времени наедине со своими детьми, зная, что только один человек будет в курсе этого.

Он заслуживал гораздо большего, но по крайней мере это Инеж могла ему дать.

В прошедший месяц Инеж сделала всё, что могла, чтобы Казу было как можно удобнее, чтобы любить и быть любимой, насколько возможно, и этого никогда не будет достаточно, но она надеялась, это хотя бы хорошо. Ему резко стало хуже неделю назад, он был даже не в состоянии встать с кровати, но теперь…

Теперь он попросил Инеж вынести его наружу, чтобы полюбоваться вместе с ней закатом, и Инеж ни в чем не могла ему отказать, даже зная, что, если он говорит ей это, это их последняя ночь. Она просто воспользовалась креслом-каталкой, которое Джеспер сделал для Каза несколько месяцев назад, и вывезла его на крыльцо, а потом помогла пересесть на качели, на которых свернулась у него под боком. Шкура Джорди лежала на коленях Каза, а его собственная была обернута вокруг Инеж, которая пыталась подавить слезы. Она держала его за костлявую руку, прижавшись щекой к его плечу, и просто старалась запомнить каждую последнюю деталь. Как карие глаза Каза отражают последние солнечные лучи, как его волосы по его настоянию зализаны назад, как он всегда их носил, как от него пахнет свежесрезанной пшеницей, чернилами, дымом и чем-то еще, что она никогда не могла определить, что было просто им. Ее взгляд прослеживал все твердые углы его лица: нос с горбинкой, резкие скулы, четкие брови и острый подбородок. Шрам, который проходил по щеке и краю рта. Едва заметные оспинки давней болезни. Любовь, которая смягчала каждый его дюйм, когда он смотрел на нее.

— Сохрани мою шубку, — хрипло произнес Каз, легонько коснувшись ее щеки, вся его рука дрожала. — Она согреет тебя и, возможно, защитит немного дольше, чем мог я.

Горло сдавило, и Инеж не могла говорить, но кивнула, прижав его ладонь к своей щеке так, чтобы поцеловать ее. Его дыхание прервалось, и она не могла не подумать о том, как Нина сказала, что дыхание Каза всегда изменяется, когда он смотрит на нее, словно он видит ее в первый раз.

Теперь он скорее видел ее в последний.

— Отпусти шкуру Джорди в море, — тихо произнес Каз, но Инеж видела просьбу на его лице. — Пожалуйста. Верни его домой. Он заслуживает стать свободным.

Она снова кивнула.

— Я люблю тебя, — сумела прохрипеть Инеж — она никогда не простила бы себя, если бы не смогла поддержать Каза в его последние минуты.

Он улыбнулся, и Инеж потеряла способность дышать.

— Я тоже люблю тебя, — ответил он таким же как всегда ровным и твердым голосом, несмотря на слабость и хрипоту. — Я оставил всё тебе. Я пытался разделить между тобой, Джеспером, Уайленом и малышами, и даже Ниной, но…

Инеж кивнула в третий раз, снова поцеловав его ладонь, и немного вернув себе способность говорить, прошептала:

— Я знаю. Затуманенность мозга. Всё хорошо. Я позабочусь о твоих Воронах, Каз, клянусь.

Он кивнул, и его веки затрепетали, словно он с трудом заставлял их не закрыться. Его дыхание было поверхностным, но медленным. Умиротворенным.

— Я знаю, — выдохнул он, снова сжав ее ладонь со всей силой, что у него оставалась. — Всегда знал. Поэтому ты так сильно мне нравишься.

У нее вырвалось полусмех-полурыдание, и нежная самодовольная улыбка, которую она получила в ответ, была ценнее улыбки тысячи Святых.

— Отдыхай, Каз, — прошептала она, с нежностью погладив его по волосам. — Увидимся в том, что будет дальше.

Как раз в тот момент, когда солнце опустилось за горизонт и губы Инеж коснулись его лба, Каз Ритвельд испустил свой последний вздох.

V. Звезды/ Танец/ Искра/ Возвращение домой

— В последний раз, когда мы были здесь, я думал, что больше никогда тебя не увижу, — признался Каз, когда они медленно шли по краю песка.

Инеж держалась у него под боком, словно боялась, что недельная огнестрельная рана внезапно раскроется и он за секунды истечет кровью. Возможно, действительно боялась.

Инеж нахмурилась, посмотрев на него с недоумением в глазах.

— Ты… Ты думал, она убила меня?

Каз горько засмеялся, слегка поморщившись от того, как потянуло рану. Может, Инеж и права, признал он.

— Нет, — без колебаний ответил он. — Я имел в виду — до того. Ты отдала мне корону, я вернул тебе свободу, и я… я подумал, на этом всё. Мы разойдемся каждый своим путем, и ты больше никогда не захочешь связываться со мной. Конец истории.

Инеж фыркнула, выражение ее лица смягчилось, и она закатила глаза.

— Какой же ты драматичный идиот. Ты не сможешь избавиться от меня так легко.

— Ну, теперь, когда ты ясно продемонстрировала, что у тебя какая-то мозговая дисфункция, заставившая тебя привязаться ко мне, боюсь, придется сильно постараться, чтобы я отпустил тебя, — немного хрипло произнес Каз.

Инеж одарила его выразительным взглядом и мягко потянула вниз сесть рядом с ней. Он повиновался с недовольным вздохом.

— Наглядный пример: несколько огнестрельных ран не помешали мне прийти за тобой.

— Твой инстинкт самосохранения продолжает изумлять меня, — невозмутимо произнесла Инеж, но сильнее сжала его ладонь, и он решил, что, наверное, немного рано шутить на эту тему.

— У нас теперь достаточно денег, чтобы делать что угодно, учитывая, как щедро вознаградила нас корона за возвращение пропавшей принцессы. Какие у тебя планы? — спросил Каз, пытаясь говорить небрежно, но судя по взгляду, которым одарила его Инеж, она видела его насквозь.

— Думаю, корабль, — пожала она плечами. — Военный корабль, чтобы перехватывать работорговцев и освобождать пленников.

Он приподнял брови.

— Ты умеешь ходить под парусами?

Инеж нахмурилась, но упрямо не отступила.

— Нет. Но я научусь, — сказала она, явно ожидая, что он подвергнет ее сомнению.

Вместо этого Каз вздохнул, глядя на море, над которым садилось солнце, заставляя волны казаться хрустальными.

— Я знаю одного парня, — сказал он, откинувшись назад на свободную руку и осторожно вытянув ноги перед собой — теперь даже здоровая нога стала уже не такой здоровой, как раньше. — Он станет хорошим первым помощником. Он надежный, хорош в своем деле, великолепно подделывает документы и годами плавал на корабле. Вероятно, он даже будет сочувствовать твоей миссии.

Инеж удивленно моргнула:

— Ты поможешь?

Он нахмурился:

— Конечно, помогу. Разве я не дал ясно понять, что многое готов вложить, чтобы сохранить тебя живой и невредимой?

Она приподняла брови:

— Готов вложить?

Каз отмахнулся.

— Готов вложить, заинтересован, хочу… как угодно. Это по сути одно и то же, — пробормотал он.

Инеж фыркнула, закатив глаза, но он видел довольную улыбку на ее губах.

— Что ж, — сказала она, снова обратив взгляд на море. — Если ты так многое готов вложить в мое благополучие, почему бы тебе не отправиться со мной и не обеспечить его лично?

Каз удивленно посмотрел на нее, не зная, что на это сказать, но прежде чем он успел ответить, Инеж задохнулась, запрокинув голову к небу с детским изумлением.

— Смотри, — прошептала она. — Посмотри на звезды — какая красота!

— Да, — произнес Каз, глядя вовсе не на звезды. — Красота.

+1

Инеж отправлялась в плавание всего через несколько коротких часов, но вместо того, чтобы быть на своем корабле, занимаясь капитанскими делами и помогая доделать все дела последней минуты, она находилась здесь на крыше Клепки.

Честно говоря, учитывая, что она даже представления не имела о том, что надо делать перед отплытием, она в любом случае была бы не слишком большой помощью, поскольку кто-то должен будет постоянно говорить ей, что и как делать.

Рядом с ней сидела причина, по которой она вообще сбежала от всего этого. Каз «Грязные Руки» Бреккер, который прошлым вечером появился в гостиничном номере ее родителей (где она проводила большинство ночей) прямо перед ужином с дикой геранью в руке и в свежевыглаженном костюме. Каз «Грязные Руки» Бреккер, который весь ужин вел вежливый светский разговор с ее родителями, который похвалил мамину стряпню, несмотря на то, что она явно была слишком острой на его керчийский вкус, который виртуозно всего парой слов избегал любых не слишком приятных тем. Каз «Грязные Руки» Бреккер, который в какой-то момент во время ужина опустил ей в карман записку со словами: «Крыша Клепки, перед рассветом».

Каз «Грязные Руки» Бреккер, который сейчас возился с пакетом с поффертье так, словно они лично его обидели, просто чтобы не смотреть прямо на Инеж.

— Каз, — поприветствовала она, садясь, и прежде чем он успел возразить, протянула руку и схватила горстку крошечных блинчиков.

Его пронзительные глаза встретились с ее, и он прочистил горло.

— Призрак.

Она нахмурилась, и он отвел взгляд и исправился:

— Моя драгоценная Инеж, сокровище моего сердца, жемчужина моей души.

Если он хотел вложить в свои слова сарказм, ему это совершенно не удалось. Инеж спрятала за проффетье самодовольную улыбку.

— Зачем ты пригласил меня сюда, Каз? — спросила она — не для того, чтобы обвинить его, а чтобы подтолкнуть.

Он снова начал возиться с пакетом с проффетье, пытаясь прямо поставить его на покатой крыше.

— У меня обязательно должна быть причина? — угрюмо спросил он.

Изо всех сил стараясь не засмеяться, Инеж приподняла бровь.

— Она у тебя всегда есть.

Он нахмурился, немного передвинувшись, а потом наконец оставил в покое дурацкий пакет, переведя взгляд на город.

— Я доделал последние официальные документы, — хрипло произнес он. — Ты легально владеешь кораблем, двадцать вторым причалом и двумя банковскими счетами в Керчии.

Инеж озадаченно свела брови.

— Я думала, ты снабдил меня шестью счетами, чтобы не держать всё в одном месте.

— Я сказал: легально, — поправил ее Каз. — Остальные под псевдонимами и подставными компаниями.

Она фыркнула и кивнула.

— Как глупо с моей стороны, — она немного подождала и вздохнула. — Ты мог бы сказать мне это после ужина, Каз. Но если это всё…

Она сделала движение встать, и почти в то же мгновение Каз вскинул руку остановить ее, но не прикасаясь, и посмотрел на нее с легкой паникой в глазах.

— Я… — его челюсть щелкнула, пока он изо всех сил пытался подобрать слова, но Инеж могла быть терпеливой. — Я купил слишком много проффетье. Я… я подумал, мы могли бы съесть их вместе. До того, как ты уплывешь.

Он снова опустил взгляд на пакет, опять избегая ее взгляда, будто боялся, что она отвергнет его.

Он действительно боялся, что она отвергнет его, внезапно поняла Инеж.

Она села ближе, так что между ними был только бумажный пакет.

— Как удачно, что я люблю проффетье, не так ли?

Каз неуверенно посмотрел на нее и кивнул. Он предложил ей руку — без перчатки.

Инеж лучезарно улыбнулась, взяв его руку в свою. Их пальцы идеально соединились друг с другом, и она подождала, готовая отпустить, если ему будет нужно. Его напряженные мышцы медленно расслабились, когда Каз заставил себя просто дышать, и грудь Инеж стиснуло от радости и гордости. Он старался, и этого было достаточно.

Вместе они наблюдали, как над горизонтом Кеттердама встает солнце, и будущее никогда еще не казалось таким светлым.