Клеймо в виде солнца (джен)

Я вспомнила. Винн оказалась права, я действительно вспомнила. Не всё, но ведь это нормально — не помнить каждый момент своей жизни. Если только у тебя не абсолютная память, которой у меня точно никогда не было. Но разве это моя жизнь? Я помню и другую свою жизнь. Как такое может быть?

Я вспомнила, как мы с мамой жили вдвоём в крошечной лачуге в эльфинаже Киркволла — местном аналоге гетто, только для эльфов. Я вспомнила её милое, нежное лицо, покрытое татуировкой — знаком совершеннолетия у долийских эльфов. Я вспомнила, как спрашивала, почему на её лице есть рисунки, а у других эльфов эльфинажа — нет. Но она только грустно улыбалась и переводила тему каждый раз, кроме одного. Тогда она рассказала, что эти татуировки зовутся «валласлин» и обозначают покровительство того или иного эльфийского божества. Я, Атиша, помню, как восхищалась тем рассказом и мечтала получить валласлин себе, когда вырасту. Но ведь я, не-Атиша, знаю, что валласлин — не символ благосклонности, а рабское клеймо, которым древние эльфы метили своих слуг, свою собственность. Так странно одновременно иметь два совершенно разных мнения об одной и той же вещи. Отвращение — моё, но и восторг Атиши — это мой восторг. Наверное, я просто сошла с ума.

Я вспомнила, как мама, заплетая в косу свои золотые волосы, рассказывала о наших именах. Её звали Нерия, как героиню, отдавшую жизнь ради спасения мира во времена Второго Мора несколько сот лет назад. И маме тоже хотелось сделать что-то хорошее и важное. Поэтому, когда я родилась, она назвала меня Атиша, что с эльфийского означает «мир». Она хотела верить, что привнесла в мирозданье частичку мира и стала достойной своего имени. Но я, не-Атиша, знаю, что другая мама часто говорила, что назвала меня так, потому что я была её светлым лучиком, её светлячком в сумерках. Я и Атиша, и не она. У меня раздвоение личности?

Я вспомнила, что мама никогда не рассказывала мне про отца. Она никогда не рассказывала о своём прошлом. Я, Атиша, даже не задумывалась, почему долийка живёт в городе, а не со своим кланом. Я, не-Атиша, понимаю, что даже не знаю, к какому из многочисленных кланов принадлежала Нерия, почему она ушла оттуда. Или её за что-то изгнали? Я ничего о ней не знаю.

Я вспомнила, как испугалась мама, когда у меня первый раз проявилась магия. Мне было семь лет. Она заперла меня дома, запретив даже выходить на улицу. Она отсутствовала целыми днями, а я должна была постоянно пить горький отвар, от которого всё время хотелось спать. Через какое-то время она сказала, что мы уезжаем. Я почти не помню поездку, потому что на смену отвару пришли зелья, от которых я просыпалась лишь для того, чтобы поесть или выпить очередную порцию снотворного.

Я вспомнила, как пришла в себя в порту. Я, Атиша, даже не знаю, что это был за город и зачем мы там, мама ничего не объясняла. Я, не-Атиша, понимаю, что она скрывала меня от храмовников. Может быть, она хотела вернуться со мной в родной клан. Может быть, она просто хотела спрятать меня от всех в глухой деревушке. Но я, не-Атиша, понимаю, что мы прибыли в Ферелден, ведь, когда в порту у меня случился очередной неконтролируемый всплеск магии, храмовники забрали меня в Цитадель Кинлох, ферелденскую Башню Круга Магов, где я сейчас и нахожусь. Я помню, как мама рыдала и умоляла не забирать меня. Тогда я видела её последний раз.

Я вспомнила, как у меня начались кошмары. Они приходили ко мне, показывали мои самые большие страхи, смеялись надо мной, обещали прекратить, если я соглашусь на их условия. Я не соглашалась. Первое, чему учат всех новоприбывших в Круг учеников — демонам верить нельзя. Во сне маг путешествует по Тени, и, если дух его будет слаб, он приведет демонов в реальный мир. И тогда его убьют храмовники, потому что одержимые несут только зло. И они правы.

Я вспомнила, как сначала я просто просыпалась несколько раз за ночь. Потом я стала бояться ложиться спать. Иногда я бодрствовала несколько дней кряду. Сейчас я не понимаю, как мой детский организм мог выдержать это, ведь я помню, что просто испытывала слабость и небольшое головокружение, не больше. Потом на моё состояние обратили внимание и отправили к лекарю. Я не помню, кто именно это был, я вообще мало помню из того периода. Но я помню, что мне ничего не помогало. Состояние ухудшалось, и к моему лечению приступила Старшая Чародейка Винн. Но ни её искусные чары, ни зелья не облегчали моего состояния. Демоны стали чудиться мне и наяву. Мне казалось, что они тянут свои лапы из самых тёмных углов, шепчут: «Соглашайся, Атиша, и тогда всё закончится».

Я вспомнила, как меня усмирили. Мне едва исполнилось одиннадцать. Я сама просила об этом, умоляла избавить меня от страданий. Но я не помню обряда. Меня словно окатило ледяной водой, и все страхи ушли. Наверное, я была бы счастлива, если бы не забыла тогда, что такое счастье. Радость, горе, страх — все эмоции исчезли из моей жизни. Я ощущала лишь покой, а разум мой был ясен и светел. Я помнила, как это было хорошо. И сейчас это пугает меня. В той, другой жизни, которую я тоже помню, жизни не-Атиши, я часто плакала и чувствовала себя несчастной. Я пила много лекарств, которые заглушали всё. Я искренне верила, что безэмоциональность — благословение. Когда никто не может тебя обидеть, даже ты сам. Когда тебе всё равно, что происходит вокруг. Когда боль потери не накрывает тебя каждый день, вымывая из жизни все краски. Но сейчас я поняла, что тогда путала отсутствие лишь плохих эмоций с их полным отсутствием. И сейчас я не согласна с собой прежней. Сейчас мне стало страшно от того, какой была Атиша после усмирения. Я больше не хочу такой быть.

Я вспомнила, как мне было всё равно, что мне говорят или что велят делать. Я могла не делать, но не видела смысла ни с кем спорить, ведь согласиться было проще. Я вспомнила, как ко мне стали относиться. Сейчас я понимаю их чувства. Кто-то жалел меня, кто-то отворачивался в отвращении, а кто-то откровенно издевался. Одна ученица, которая до усмирения таскала с кухни печенья и делилась со мной, разрыдалась прямо посреди коридора и убежала. Я стала замечать, как она, едва меня завидев, сворачивает с пути и прячется за ближайшей дверью. Но для меня, Атиши, это ничего не значило.

Я вспомнила, что были и те, кто стал позволять себе недопустимое, особенно в отношении ребёнка. Но я не говорила «нет», было проще и быстрее подождать несколько минут, пока они удовлетворят свою похоть или любопытство, а потом я смогу продолжить заниматься назначенной мне работой. Они ограничивались лишь взглядами и прикосновениями, не заходя дальше. Наверно, останься Атиша прежней, через пару лет, когда из тощего несуразного подростка она станет девушкой, они бы сделали следующий шаг в эту омерзительную пропасть. И, останься Атиша прежней, ей было бы всё равно. Но я не осталась прежней.

Я вспомнила, как осталась одна. Был поздний вечер, все уже разбрелись по комнатам, даже Овэйн куда-то отошёл. Мне нужно было помыть пол в кладовой и протереть пыль с дальних ящиков, и после этого можно было идти отдыхать. Когда я несла ведро с водой, я встретила Йована. Просто один ученик из десятков таких же для Атиши. Но я знаю, что он задумал. Изучает запретное знание, думает, что никто не узнает. Хочет сбежать. Наверное, увидел одну меня и решил, что достаточно спрятался ото всех. Хотел попрактиковаться в недозволенных для мага заклинаниях, ведь в его руках я заметила кинжал и исписанные мелким почерком разрозненные листы. Он зашёл за угол решётки, огораживающей часть кладовой, и спрятался в темноте. Как преступник. Хотя, почему как? В Ферелдене, как и во множестве других стран, магия крови и практикующие её маги, которых называют малефикарами, вне закона.

Я вспомнила, как усердно натирала каменный пол, окуная тряпку в ледяную воду, от которой сводило судорогой пальцы. Я очень старалась, ведь усмирённые всё делают тщательно. И я помню, как потемнело в глазах, когда я сделала шаг к стене, перенося ведро на новое место. А потом я очнулась на полу в луже. Новая я. Ох, Йован, как я надеюсь, что у тебя просто что-то пошло не так, ведь ты только ученик, а магию крови постигаешь вообще самостоятельно, без наставника. Хоть ты и считаешь, что участь усмирённых — это хуже смерти, мне не хочется верить, что ты намеренно сделал что-то с усмирённой девочкой. Я помню тебя из той, другой жизни, жизни не-Атиши. Там ты казался мне нормальным парнем, жаждущим обрести свободу и быть вместе с возлюбленной несмотря на запреты Церкви. Я не скажу им. Без моих показаний у них будут лишь догадки, а у тебя появится время.

Я всё вспомнила.

Я открыла глаза. Тут и правда есть потолочные балки, и сейчас я отлично их вижу. На стене, как я и предполагала, играют, переливаясь, разноцветные солнечные зайчики, рождённые витражом и утренним солнцем. Раз наступило утро, значит, Винн уже уехала к королевским войскам под Остагар. Она всегда была добра ко мне, к Атише. Надеюсь, порождения тьмы не ранят её, и она вернётся.

И тут я вспомнила кое-что ещё. Дыхание, до этого ровное и глубокое, сбилось, сменившись короткими частыми вдохами. Я старалась сохранить прежнее благостно-умиротворённое выражение лица, приклеить к себе эту маску безразличия и спокойствия, сжиться с ней. Но так тяжело это сделать, когда понимаешь, что скоро ты умрёшь.

Битва под Остагаром — лишь первое в череде событий во время Пятого Мора. Потом будет то, что позднее назовут «Разорванный Круг». Демоны прорвут Завесу и хлынут потоком из Тени, убивая и извращая на своём пути и магов, и храмовников: всех обитателей Башни Кинлох. Башни, в которой я сейчас живу. Лишь усмирённым удастся избежать их внимания, ведь они полностью отрезаны от Тени и для тварей с той стороны невидимы. Словно усмирённый — не человек, а просто предмет мебели. Но я-то больше не усмирённая! По крайней мере, не такая, как все.

Мне нельзя здесь оставаться.