Найденное прощение (гет)

Много каких мыслей приходило в голову Совуньи, пока шла она по тропинке. Может, стоит развернуться, сжечь письма и никогда не вспоминать о случившимся? Выкинуть сейчас их в воду, и всё будет как прежде. Ноги наливаются свинцом при одной лишь мысли о предстоящей встрече. Но нет. Как бы ни было тяжело ступать, но что-то заставляло идти вперёд.

О чём говорить? Через столько-то лет… Может, это останется теперь анекдотом на остаток жизни, и бояться не стоит. Но именно это совушку и пугало.

Тропинка свернула к пруду; показалась синяя скамейка, фонарь и стены домика Кар-Карыча, из-за которых слышалась звонкая, радостная мелодия рояля. Окошко как всегда отворено, и симфонию с великолепной арией ворона слышно было отчётливо. Пути назад уже нет. Совунья прошла вперёд, поднялась по ступеням и, тяжело выдохнув, постучала в двери, спрятав принесённые письма за спиной.

Мелодия стихла, и раздались шаги. Дверь со скрипом отворилась — по ту её сторону показался важный педант Кар-Карыч. Ворон выглянул и, признав свою гостью, улыбнулся.

— Совунья! Проходи скорее! — проговорил он со всем благородием и распахнул двери шире.

— Ух-ух! — силилась она улыбнуться. — Здравствуй, Карыч.

Совушка зашла в дом, ворочая руками, чтобы спрятать письма. Пока Карыч отвернулся закрыть клавиши рояля крышкой, она села на стул и вставила бумаги между спиной и его спинкой. Тем временем ворон, напевая под нос мелодию, принёс пару чашек на стол и разлил чай из самовара себе и своей дорогой гостье.

Ворон сидел напротив и расхваливал маринады умелой хозяйки, которые ему дала намедни дала совушка. Совунья изредко улыбалась, но не проронила ни слова, что было довольно странным. Она чувствовала, как силы держаться её покидают, и минуты приближают роковой разговор. Карыч замолчал и насторожился, взглянув на гостью.

— Дорогая моя, — заговорил он негромко, — что-то случилось? Вид у тебя нерадостный.

— Что ты? Нет, — отвечала она то, что ранило ещё пуще. — Всё в порядке, на твёрдую четвёрочку.

Разговор не клеился. Совунья чувствовала себя неловко, четно обдумывая, с чего начать разговор — главный повод, зачем она пришла к нему. Растерянный был и Карыч: ворон сидел в недоумении. Уже он обдумывал, как добиться правды от подруги и причины прихода. Было ясно, что пришла она не просто попить чай и поболтать.

Так они сидели в молчании.

— Ты помнишь первую нашу встречу? — вдруг заговорила Совунья, глядя отчаянно в пол.

— О-о-о, — удивился ворон такому повороту, — конечно, помню. Это было на вокзале в * * *

году…

— Помнишь, как ты впервые приехал в Ромашковую долину? — продолжала она также.

— Помню, — коротко ответил Кар-Карыч. — Я никогда не думал, что найду здесь настоящий друзей. Да что уж говорить, что я в общем найду их, как вы.

Совунья ничего не отвечала и продолжала смотреть в пол. Затрепетало ли что-то в душе немолодого ворона от столь прямых вопросов? Или он так умело скрывает это? Понимает ли он ту основную связь, которая спутала два этих события его биографии? Увы, но мысли друг друга мы не в силах знать. Единственная пилюля, и ту Карыч когда-то отдал скептику Лосяшу…

Снова нависло неприятное молчание, которое напрягало ворона всё сильнее и сильнее.

— Я тоже всё помню, — вдруг проронила совушка, сделав акцент на слове «всё», и, достав письма, положила их на стол.

Листики покатились друг на друге, как будто их положили на тонкий скользкий лёд.

Кар-Карыч впал в полный ступор, и лишь через паузу он дотронулся до бумаг, которые ему показались до боли в груди знакомыми. Будто он видел их уже когда-то, будто с ними связано что-то очень важное и нерешённое; что он хотел когда-то напрасно забыть, но никак не удалось. Воспоминания деформировались, утратив истинный вид, но даже в такой форме они оставались где-то на задворках души и изредка тянули за тонкие ниточки.

Карыч поднёс один конверт к лицу, и искажённые воспоминания вдруг приняли изначальный облик и с силой дёрнули за болезненную нить: сердце его участило ритм. Чернильные буквы в строках конверта закручивались диковинными узорами — это его почерк, он понял это сразу. Он брал конверт один за одним, и везде значился отправителем.

Послышался глухой всхлип напротив. Карыч вскинул голову. По щекам Совуньи скатывались слёзы, оставляя мокрый след, а в руках она сжимала полосатую шапочку.

— Я даже не знала о них, — скорбно, тихо произнесла она срывающимся голосом, и всхлип повторился снова.

Карыч не совсем понял её слов, но сердце его защемило при виде плачущей подруги прошлого и нынешнего. Сейчас оно разрывалось и пылало, обжигая изнутри грудь.

— Их по случайности нашла Нюша, — залепетала она, — роясь в моём сундуке. И в журналах лежали они. Я даже не притрагивалась к ним из-за переезда и прочих хлопот, что просто забыла про них…

С каждым новым словом голос ещё повышался на октаву, а слёзы изливались на её лице густым потоком капель. Дыхание прерывалось; она плакала в шапочку, которую преподнесла к лицу.

Эмоции ворона сменяли друг друга с немысленной скоростью. Он чувствовал, как много ему нужно сказать сейчас, когда карты раскрыты и лежат перед ним на столе в виде разбросанных писем. Теперь он понимал и внимал все слова, которые произнесла Совунья. Он не винил её ни в чём.

— Я думала, ты не извинишься передо мной, — продолжала она уже тише. — Ты хлопнул тогда дверью и удалился на совсем. Я ждала… Когда ты начал здесь жить, я думала, что ты не вспомнишь тот случай, что ни разу не подошёл и не заговорил… Что это теперь оставалось в прошлом…

— А я думал, что ты прочитала их все и не простила, — заговорил глухо ворон, глядя куда-то в пол. — Я отправляй их каждый день, но ответа не приходило. И даже уже тут, в Ромашковой долине, ты не дала мне никакого ответа. Если бы ты знала, сколько я таких писем изничтожил, колеблясь, отправить или нет…

Совунья вскинула усеянные слезами ресницы на давнего друга и прошлую любовь и снова горько зарыдала, услышав признание. Ворон всё сидел неподвижно и томно вздыхал, перебирая в памяти моменты их дружбы и ссоры и осознавая, как был неправ и сколько времени упустил тогда:

— Все мы о чём-то думали… Даже не удосужившись банально спросить, — скорбно произнёс он и встал с места.

Карыч подошёл к стулу Совуньи и, подняв её с места, прижал к себе в объятия. Совушка не противилась, лишь прижалась ближе к груди ворона и обвила руками его спину.

Полосатая шапочка упала на пол.

* * *

Нюша в это время бродила по закоулкам Ромашковой долины: обошла все места, где могла быть Совунья, по нескольку раз, но не нашла её нигде. Совушка будто испарилась. Это настораживало девочку. Нюша была на ромашковой поляне, ходила по тропам леса, поднималась на утёс, с которого раскидывался вид на море. Оставалось только объявлять вседолинную тревогу.

Нюша побежала обратно через опушку, где стоял домик совы. Она мало на что обращала внимание, поглощённая переживанием о пропаже мудрой наставницы. Как вдруг, пробегая мимо, она услышала знакомый голос, который пробрался к ней в голову в потоки бесконечных хаотичных мыслей:

— Нюша! Куда это ты так бежишь! Сейчас набегаешься, вспотеешь и простудишься, ох-ох!

Девочка оглянулась на дуб: из форточки выглядывала Совунья, хмуря в негодовании брови. Нюша засветилась от счастья при виде привычной, а главное невредимой совушки. Она скорее побежала к ней, чтобы получить объяснения о её неожиданной пропаже.

— Не знаю, — говорила Совунья, — я была дома. Может, получилось так, что мы разминулись.

— Я обошла всю долину, — тараторила Нюша. — И не нашла тебя нигде!

— Ох-ох-ох, — посмеивалась тепло сова, — всё-таки мы разминулись где-то в лесу, деточка.

Это и правду имело место быть, думала Нюша, ведь она искала её везде, но не додумалась ещё раз сходить к дому — единственному месту, где она была лишь утром. Она тоже рассмеялась.

— Я так испугалась, — говорила Нюша, кончив смеяться.

Совунья, щурившись, посмеивалась над наивными, добрыми словами девочки.

— В жизни и такое бывает тоже, — сказала она. — Ну, что ж, — вдруг воскликнула совушка, — у нас с тобой ещё гора не начатых дел! Нюша! Доставай гладильную доску!..