Волки и Овцы (джен)

Рудольфус умён и дальновиден, но захочет ли предстать перед магическим сообществом кротким невинным агнцем, которым он, без сомнения, не является. Вот что заботило Малфоя. Представить Руди беспомощной, несчастной жертвой даже в теории было сложно, а уж заставить его отыграть эту сомнительную роль… Нет, определённо, Люциус не был самоубийцей. С другой стороны, так ведь можно было вывести из-под удара Рабастана. А есть ли хоть что-то, чего Руди не сделает ради жизни и безопасности брата? Грязный ход, безусловно, но ведь игра стоит свеч.

Оставался Лорд. Будь он прежним, возможно, смог бы разглядеть открывающиеся перспективы. Но тот помешанный на мальчишке Поттеров безумец не способен мыслить здраво. Все его мысли лишь о собственном величии. И само Министерство ему нужно только для этих целей. Власть — единственное, что его интересует. Поймав себя на будничных размышлениях о необходимости устранения Тёмного Лорда, Малфой даже опешил. Въевшийся страх будто отошёл на второй план, и Люциус усомнился в трезвости своих рассуждений.

Что ж, сначала следовало защитить свой разум от Лорда, если уж до Лестрейнджа ему удалось добраться. Были, конечно, артефакты, но ими не пользовались повсеместно неспроста. Да и пойми Тёмный Лорд, что его слуга скрывает свои мысли от него, он заавадит, не колеблясь ни секунды. Так сказать, упреждающий удар.

Надо было прислушаться к Северусу, но тогда ведь было мирное время. Кому бы пришло в голову, что Лорд вернётся? Теперь же Люциус очень сильно жалел о собственной небрежности. В таком случае, теперь ему было необходимо найти союзников, которые в этой области мастера. Снейпа днём с огнём не сыщешь. В последнее время он со своими котлами разве что не спит.

Рудольфус был бы идеальным вариантом, учитывая его роль в этом плане. Но опять же, вдруг его преданность Лорду непоколебима? Как узнать, не подставившись под удар? Конечно, после такого показного унижения сам Люциус сделал бы всё возможное, чтобы обречь на самые мучительные и долгие страдания бывшего хозяина. Но то он. Лестрейндж мог быть иного мнения.

«Бывший хозяин». Надо же, как легко, оказывается, отказаться от старых идеалов, если над жизнями твоих родных висит угроза. Хотя, будучи честным с собой, Малфой признавал, что некоторые взгляды он сменил задолго до последних событий, а от основных идей вовсе не собирался отказываться. Лишь от ополоумевшего Лорда. В конце концов, он не планировал переходить на сомнительную «светлую» сторону, ведь он всё ещё видел, какой урон наносят волшебному миру грязнокровки.

Но кто сказал, что для защиты своих интересов и будущих поколений магов необходимо истреблять неугодных? Они вполне могут жить бок о бок с уважаемыми волшебниками, если будут знать своё место. А уж если они сочтут такое положение вещей естественным, будут ещё и благодарны. Домовые эльфы, например, с гордостью служат своим хозяевам, воспринимают такой труд высшей честью. Не считая сумасшедшего Добби, конечно. Но на то он и сумасшедший. Даже сами эльфы его презирают.

Но чтобы претворить свои далеко идущие планы в жизнь, опять-таки нужны были правильные союзники. Всё вновь возвращалось к Лестрейнджу. Посидев в раздумьях до глубокой ночи, Люциус поднялся из мягкого кресла и, ведомый каким-то внутренним чутьём, направился в гостевые комнаты. Рудольфус не спал и был на этот раз один. Он по-мальчишески забрался на широкий подоконник и, свесив ногу, смотрел через распахнутое окно куда-то вдаль невидящим взглядом. Выглядел он рассеянным и уставшим, но стоило Малфою сделать шаг в комнату, Руди мгновенно направил на него палочку. Теперь он больше всего походил на матёрого хищника. Люциус внутренне даже усмехнулся своим недавним мыслям: где взять такую овечью шкуру, которая скроет эту волчью суть?

Лестрейндж опустил своё орудие сразу, как узнал вошедшего. Но это ещё ни о чём не говорило — проклясть он мог и позже. Люциус и забыл о той безобразной сцене, в которой сам принимал непосредственное участие. Это осложняло дело, как и общее, очевидно, не самое радужное состояние Рудольфуса. Он не спал уже несколько дней, что очень сильно сказывалось на его здоровье и ещё значительней влияло на настроение. И как в такой ситуации начинать разговор? Ещё и на столь щекотливую тему? Не спросишь ведь: «Не считаешь ли, что с Лордом нам больше не по пути?»

«А ты спроси». В первое мгновение Люциус решил, что ему послышалось, но Лестрейндж вновь оторвался от созерцания ночного пейзажа и вонзился своим острым взглядом в остолбеневшего мужчину. Как можно было не подумать о настолько важной детали? Он ведь прекрасно умел держать мысли в узде, выставляя напоказ нужные. Хоть этому Северус заставил его научиться. И вот так просто подставиться? А если бы перед ним был Тёмный Лорд? «Ты бы сейчас не задавался этими вопросами». Руди выглядел почти расслабленно, даже спокойно. И совсем не враждебно, что Малфой, стараясь не задумываться, принял за хороший знак:

— Верно ли я понимаю, что ответ будет утвердительным? — Лестрейндж с минуту вглядывался в глаза собеседника, пока до Люциуса не дошло, что он перерыл в его голове все воспоминания, мысли и эмоции последних часов.

Если Тёмный Лорд пронзал чужой разум раскалённым железом, то Руди в своей работе чем-то отдалённо походил на Дамблдора. Его вмешательство далеко не всегда можно было заметить, что не могло не настораживать. Но в отличие от любителя лимонных долек и красочных мантий, это красноволосое чудище свои таланты всячески старалось скрывать.

— Так я всё-таки монстр или жертва обстоятельств?

— Перестань, пожалуйста. И раз уж ты и так всё уже знаешь, выскажи своё мнение?

— Полагаю, я имею право порыться немного в голове человека, в чьих мыслях так громко и чётко вновь и вновь повторяется моё собственное имя. Хотя бы в отместку за то, что этот самый человек пытался провернуть несколькими часами ранее. — Люциус хотел было что-то ответить на эти отнюдь не голословные обвинения, но Рудольфус ему не позволил, продолжив:

— Как думаешь, есть хоть один уважающий себя маг, даже просто человек, который смирится и простит подобное? Я не настолько преклоняюсь перед Его величием. Ты, случаем, не перепутал меня с моей женой?

— Я понял твою позицию. Что ты думаешь о моей идее? — Малфой старался придерживаться делового тона, чтобы не взбесить напоминанием своего собеседника, но давалось ему это с трудом, под натиском предвкушения.

— Жаль тебя огорчать, но белым и пушистым я не был никогда. Иначе меня вряд ли можно было бы назвать Лестрейнджем. И ты прав, выставлять себя кроткой овечкой я не позволю. — Что ж, этого следовало ожидать. Но как же обидно. — Однако сама идея не лишена смысла. Если ни я, ни тем более Басти не будем замешаны в скандале.

— Но ведь именно это и может стать надёжным фундаментом для нашей дальнейшей политической…

— Нет. Я не желаю видеть своего имени в газетах. Мне хватает и того, что оно пестрит на плакатах «разыскивается». — Люциус его прекрасно понимал, но и для отступления не видел возможности.

— Если я прав, а я прав, этих плакатов больше не будет. Ты ведь понимаешь, что это поможет снять с тебя обвинения.

— Да, обвинения тех лет. Даже если тогда на моих руках крови не было, то сейчас, как ты сам признаёшь, я — чудище. Пугало из детских сказок. Думаешь, общественность сможет закрыть глаза на подобное?

— Это зависит от того, в каком свете представить…

Руди ухмыльнулся на эти слова. Да, в своё время Малфой выкрутился именно так. И в отличие от Беллы, её супруг не считал этот ход проявлением слабости или предательства. Уж всяко лучше той дурости, на которую им с братом пришлось пойти из-за этой ненормальной и такого же фанатичного сынка Крауча. Если бы он тогда знал то, что знает сейчас, он бы заавадил этих двоих на месте. Это были бы первые и последние жертвы в его жизни. И он бы даже отправился за это в Азкабан, если бы не смог выкрутиться. Зато брат был бы на свободе.

История с Лонгботтомами вызывала у него изжогу и бессильную злость. Если бы он не потерял контроль над ситуацией, если бы не отвлёкся, те отделались бы парой круциатусов и подчищенной памятью. Если бы ранее Белла не устроила форменный скандал. Если бы Крауч держал рот на замке и не нёс чушь о подслушанном разговоре. Если бы сам Рудольфус не оказался настолько самонадеянным, что решил, будто сможет проконтролировать процесс допроса, будет в силах в случае опасности уберечь брата. Наивный вчерашний школьник.

Да, он сделал достаточно, чтобы даже эта бешеная психопатка считалась с ним уже тогда. И это оказалось на удивление просто. Она признавала лишь силу, словно была не наследницей древних традиций одного из благороднейших родов, а безродноц уличной дворнягой.

И именно магической силой Лестрейнджи и славились. Чего нельзя было сказать о Блеках, чьей основной особенностью был взрывной темперамент, да их фанатичная преданность одной идее. Если кто-то из Блеков вбивал себе что-то в голову, он становился верным адептом этого убеждения до самой смерти, и ничто не могло его разуверить. Исключением могла быть Нарцисса, возможно, Регулус, но кто знает, быть может, они себе не изменяли, просто выражали свою преданность сдержанней, нежели их безумная родня. О последнем вообще сложно было что-то сказать, хотя можно было заключить, что он оказался наблюдательней и дальновидней их всех. Но, к сожалению для него, он тогда оказался в одиночестве. У них же был шанс выбраться из того болота. В которое они позволили себя затянуть.

Малфой видел, что Лестрейндж борется с собой, своими взглядами и принципами, понимал, что торопить его в этот момент не стоило, но и усидеть на месте в молчаливом ожидании не мог. Терпения ему всегда было не занимать, но он волновался, что Руди упрётся, и тогда сам Люциус потеряет не то что возможность вновь возвыситься — он потеряет гораздо больше, если эта информация дойдёт до ушей Тёмного Лорда.

— Я могу тебя понять, но будь мой сын в опасности и имей я такую, не спорю, весьма болезненную для самоуважения, перспективу его вытащить, я бы ей воспользовался.

— Ты ведь понимаешь, что если я сам не захочу, манипулировать мной, тем более так топорно, ты не сможешь? Раз понимаешь, не оскорбляй ни меня, ни себя этими жалкими попытками. Что касается моего самолюбия, никто его так не задел, как наш дражайший Повелитель. И я бы без раздумий простился с остатками гордости, если бы это гарантированно уберегло Рабастана от смерти и от того незавидного положения, что нам уготовано. Но шансы слишком призрачны.

— Если нас будет двое, пусть трое, да, будет крайне сложно.

— Ты ведь не планируешь объединяться с орденцами или им подобными? На тебя это не похоже.

— Конечно, нет. Уж лучше корчиться под лордовским круциатусом каждый вечер до конца своих дней, чем уподобиться этим магглолюбам. — Люциус, конечно, немного лицемерил. Даже в этот, такой важный для будущего его семьи момент он отыгрывал привычную роль и просто физически не мог содрать намертво приросшую маску надменного аристократа, коим в большей степени он и был, даже оставаясь наедине с собой. Но ведь было и что-то ещё. И это что-то было так необходимо в эту минуту. Ведь сомневающийся и такой нужный ему Лестрейндж чуял фальшь за милю.

И именно это время Рудольфус выбрал для того, чтобы продемонстрировать свою «тактичность». Он больше не лез в голову собеседнику, то ли играя с ним, то ли проверяя. Может, он так бросал вызов? Присматривался? Ожидал от Люциуса некоего первого шага, своеобразной символической жертвы? Руди прямо заявил, что ради близкого человека готов пойти на всё. А на что готов пойти сам Люциус?

Может так случиться, что в какой-то момент им действительно придётся прибегнуть к помощи Светлой стороны. Сможет ли Малфой переступить через себя, отринуть свои взгляды, амбиции? Или бросит Лестрейнджа на половине пути? Хороший вопрос. Ради Нарциссы и Драко он бы на это пошёл. А ради союзника?

Сам Рудольфус, как человек принципов, если даст обещание, пойдёт до конца. За себя Люциус в таких вопросах ручаться не мог. Он во всём привык искать выгоду, и теперь ему было сложно представить ситуацию, где он отходит от привычной линии поведения ради другого, не получая ничего взамен, кроме собственного поджатого хвоста. Это было бы крайне унизительно и весьма ощутимо для его самолюбия. А ведь именно этого он и ждёт от Лестрейнджа. Но тот в открытую говорит, чем готов пожертвовать и что для него уже слишком. И при всём при том, даже это самое «слишком» перестаёт быть таковым, если появляется реальная возможность достичь поставленных целей.

Вот и одна из причин, почему никто, включая Люциуса, не заподозрил в волевом молодом мужчине мальчишку в те годы. Малфой не мог пересилить себя даже в мелочах: подумать только, идти на поклон к грязнокровкам? Можно было убедить себя, что подобная жертва не понадобится, и уверить Руди, что он, Люциус Малфой, ни перед чем не остановится, пока они совместными усилиями не добьются своего. Но ведь тот сразу его раскусит, и тогда можно забыть о светлом будущем. Лорду он его, конечно, не сдаст, но отношение к нему у Лестрейнджа изменится раз и навсегда.

Руди смотрел на звёзды и, казалось, уже забыл, что в комнате не один.

— Видишь ли, Рудольфус, я бы очень хотел сказать, что, как и ты, пойду на всё, забуду о гордости ради одного единственного шанса на нормальную жизнь. Но я не уверен, что готов всем пожертвовать ради тебя.

Лестрейндж медленно обернулся и в шоке уставился на Малфоя неверящим взглядом. С минуту они так и смотрели друг на друга в тяжёлом молчании, а затем Рудольфус разразился звонким смехом. Люциус в недоумении глядел на сгибающегося пополам мужчину и не находил, что сказать. Возможно, сыграло свою роль нашедшее в итоге выход напряжение последних дней, или Лестрейндж так не вовремя решил проявить свою принадлежность роду. Всё же это имя носило говорящий характер.

— Малфой, не хочу тебя разочаровывать, но знаешь, я тоже не готов жертвовать всем ради тебя. — Его влажные от слёз глаза весело искрились, и он с трудом сдерживал рвущийся наружу хохот. Сонный, исхудавший и немного дёрганный, но в этот момент Руди был похож на себя прежнего, и Люциус, наконец, смог расслабиться.